Семь колодцев Стародубцев Дмитрий

19

По случаю мне удалось достать несколько рулонов черного дерматина, и я принялся обивать двери квартир в подмосковных пятиэтажках. Чтобы освоить азы профессии, мне вполне хватило тех девяти дверей, которые на моих глазах и при моем участии обил скрывшийся в неизвестном направлении мистер Азикофф.

Первые два десятка дверей я, разумеется, запорол (о чем не сразу догадались клиенты), но потом меня прорвало. Несуществующий кооператив «Уют» стал процветать.

Сначала я хотел припахать Вовочку. Обещал ему золотые горы, а вернее, водочные реки, если он, хотя бы по выходным, будет сопровождать меня в моих подмосковных походах. Однако Вовочка остался верен своему дражайшему идолу, которому поклонялся с четвертого класса. Он то пребывал в сильном подпитии и плел несусветную муть, то находился в длительном анабиозе после беспощадной попойки, то его колотило жестокое похмелье, и он был не в состоянии подняться с кровати, не говоря уже о старых знакомых: маленьких зеленых человечках, которые время от времени его навещали.

Черт с ним…

Помогал мне парнишка шестнадцати лет — мой сосед. Он состоял в какой-то уличной банде, проигрался в карты, и ему срочно понадобились башли, то есть деньги. Речь шла о довольно крупной сумме. У подростка было всего два способа: честно заработать или украсть. Со вторым вариантом он был знаком не понаслышке, поэтому склонялся к проторенному пути.

Тем не менее я предложил ему для начала размяться со стамеской и молотком. «Ты ничего не теряешь, украсть всегда успеешь. Заодно научишься за полсекунды любую дверь выставлять. Но только, чур, на квартиры моих заказчиков дружков не наводить!» Он нетерпеливо выслушал мои доводы, будто я читал ему нотацию, и согласился попробовать.

Он много курил, сплевывая после каждой затяжки, — кто-то ему сказал, что таким способом можно избежать рака губы. Так что после нашего ухода весь подъезд оставался загаженным. Я установил сухой закон, платил ему десять рублей в день, и мальчишка меня зауважал, стал беспрекословно подчиняться. На третий день у него засветились глаза. Он, поначалу недоверчиво усмехающийся, стал испытывать искреннее удовольствие от усталости. От того, что порезаны пальцы и нестерпимо чешутся руки из-за стекловаты, которой он набивал двери. От того, что впервые в жизни держит в руках честные, собственным трудом заработанные деньги.

— Рассчитаюсь с пацанами, только они меня и видели! — мечтал он.

— Молодец! Держи краба, — радовался я, протягивая для рукопожатия свою ладонь.

Однако он не успел. День, когда он должен был вернуть карточный долг, неумолимо приближался. Я хотел ему помочь, уже приготовил деньги, но опоздал…

Его повязали прямо в угнанном автомобиле. Он получил три года. Я был на суде…

Я вынужден был сам возиться с тяжелыми входными дверьми, снимать их с петель и возвращать на место. Иногда сердобольные хозяева помогали мне, но чаще приходилось канителиться самому.

Прошел месяц, и мне надоели незамысловатые узоры из золотых нитей, которые я приторачивал к только что обитым дверям. Я стал фантазировать, во мне проснулись художественные таланты, и в результате я добился необычайных успехов. Помимо этого мне удалось найти завод, который производил столь необходимый мне дерматин. Теперь я получал материал за полцены из рук рабочего склада, с которым раз в неделю встречался на платформе заброшенной железнодорожной станции. Любые расцветки и любое количество.

Я работал всего три месяца, без выходных, и положил в карман чистыми пять тысяч рублей. Это было целое состояние. В то время у Горбачева была зарплата девятьсот рублей.

20

Ну вот, мы потихоньку подбираемся к самому главному. Аннушка уже пролила свое масло. Потерпите еще немного, и вы будете с лихвой вознаграждены. Русские, как известно, долго запрягают, зато потом…

Ах, мои уси-пусиньки, что вас ждет впереди! Пальчики оближешь! Какие лакомые сцены! Какие неожиданные повороты, какие судьбоносные события! Ураганы, извержения, землетрясения! Полное безумие!

Я — реактивный бульдозер, разгребающий мусор в твоих засранных мозгах.

Я — твой единственный спаситель.

Я реанимирую твое высохшее сердце, наполню его свежей кровью, заставлю его трепетать, как прежде.

Внимание! Разряд!

Я — чудовище, имя которому Чужой-2.

Я — Бог, которому ты будешь поклоняться, как минимум, ближайшие несколько дней.

Все мои конкуренты отдыхают. Самые смекалистые из них быстренько бросают писать книги и бегут на биржу труда занимать очередь. Потому что все без исключения читаем «Семь колодцев» — настоящий блокбастер, хит хитов, роман века, самое потрясающее произведение, какое когда-либо выносилось на суд читателя!

Так что до поры, мои ненаглядные мордочки, мои голодные глазки, похотливо бегущие по волнам этих строчек, не расслабляйтесь, а то в угол поставлю и лишу сладкого на неделю!

И еще: грузите апельсины бочками!

Итак, даю установку читать дальше! Раз, два, три…

Два года назад мне понадобилась одна редкая книга. Не помню, какая и для чего. Я заехал в крупный книжный магазин, который до потолка был набит разнообразными изданиями, обшарил все, но нужной книги не нашел.

На следующий день я вспомнил о наших бесплатных районных библиотеках и направился в ближайшую, где когда-то, в какой-то прошлой светлой и беззаботной жизни, был записан и охапками брал читать всякие умные книги.

Оставив старичку в гардеробе свое кашемировое пальто, я прошел в зал.

Все по-старому. Те же фикусы с крупными мясистыми листьями, те же гигантские стеллажи, та же гладкая холодная плитка под ногами. И кругом книги, книги, книги. Новые и совсем трухлявые. Нетленка, типа Пушкина и Достоевского, и новомодные книжоночки сегодняшних обладателей больших тиражей и сумасшедших гонораров. Тысячи книг. Ничего не изменилось, разве что подвесной потолок спрятал высокие облезлые своды, да вместо тяжелых коричневых занавесей появились горизонтальные жалюзи. Хотя они сюда явно не шли.

За столом-стойкой — две библиотекарши: одна пожилая, опытная, в очках — совсем серенькая, но неотталкивающей наружности и очень подвижная, другая — бросающаяся в глаза, примерно двадцати лет симпатичная брюнетка с обаятельной улыбкой. Обе сосредоточены на посетителях, внимательны, корректны. Очень быстро и слаженно работают, что довольно странно для этой богадельни.

Среди посетителей у стойки две школьницы-отличницы — вроде бы сестры, с одинаковыми русыми волосами, очень длинными, собранными сзади в лошадиные хвосты. Обе высокие, в штанах, зады худые, с кулачок. У девочек вялая бесцветная кожа и воспаленные глаза. Они целыми днями сидят дома, прочли уже половину этих книжных залежей. Рядом с ними стопки, это они прочитают в ближайшие дни. Они шепотом взахлеб переговариваются, скорее всего обсуждая прочитанное накануне. Шли бы лучше с мальчиками в кино или на дискотеку!

Еще стоит мужичок — книжный червь, в мятой двойке покроя двадцатилетней давности. Наверное, вот такие отвратительные безработные типы, вместо того чтобы делать план издательствам, штудируя книжные лотки и магазинные полки, всю жизнь халявят по библиотекам, мороча голову хорошеньким библиотекаршам. А ведь тем так хочется отдышаться от всей этой книжной пыли где-нибудь в ресторане с мужественным заботливым мужчиной или на переднем сиденье стремительной иномарки, уносящейся в перспективу вечерней иллюминации. Или, может быть, оттянуться в Турции, на пляже с фужером фруктового коктейля в руке.

Замыкает очередь черненький джинсовый парнишка восемнадцати лет с двумя крупными прыщами на лбу и наушниками в ушах. Заметно, что библиотека совершенно не то место, где он рад был бы провести остаток жизни, но какая-то неведомая злая сила заставила его посетить сей скорбный храм тлена и скуки, это кладбище человеческих знаний и мыслей. Он явно из другого мира, где молодость торчком, где реальная тусовка, где есть тема и кто-то все время бегает за пивом. Здесь же он брезгливо озирается, тяжело вздыхает и нетерпеливо переступает с ноги на ногу. «Гадство, скорее бы покончить и вырваться на волю!» — написано в его глазах, полных безнадеги.

Я из вежливости любезно скользнул взглядом по лицу старой библиотекарши и тут же невольно уставился на молодую. Чистый покатый лоб, правильный нос, идеальный овал подбородка. Черные шелковистые волосы с естественным каштановым отливом зачесаны назад и прихвачены пучком. Очень интересные глаза: выразительные, чуть ироничные. В общем, притягательное лицо, от которого трудно оторваться.

Меня охватила внутренняя сладкая щекотка. Как-то все внутри собралось, напружинилось, возрадовалось.

— Здравствуйте! Я хочу записаться, — сообщил я таким тоном, будто принес счастливую весть о крупном спонсорском взносе.

Старая библиотекарша даже не подняла глаз, зато понравившаяся мне девушка бросила короткий служебный взгляд, однако не лишенный женского смысла.

— Мы очень рады! — И указала рукой в конец очереди.

Я в черных лаковых ботинках, безупречных черных брюках и тонкой черной кофте с элегантным воротом на трех пуговичках. Я крепкий, подтянутый, с приятным мужественным лицом и проницательным взглядом. Еще стальные часы «Картье» на запястье и тонкий сладковатый аромат хорошей туалетной воды. В руках черный кожаный портфель на бронзовых пряжках. В нем помимо прочего документы и две десятитысячных пачки долларов (на текущие расходы).

Школьницы оформили книги и, сдержанно щебеча, упорхнули. Тип в мятой двойке, оказавшийся каким-то поэтом федерального значения (я как в воду глядел насчет безработного), пытался понтоваться, морочить библиотекаршам голову, но они его, видимо, знали, быстро приструнили и послали далеко-далеко… в конец зала на самостоятельные поиски понадобившейся ему книги.

Настала очередь парня с плейером и прыщами на лбу. Он был косноязычным и с трудом подбирал слова.

— У вас есть это… типа… как его… «Витязь в тигровой шубе»?

Библиотекарши растерянно переглянулись и, не выдержав, прыснули. Я тоже коротко хохотнул. Парень понял, что сказал что-то не то и обиженно набычился.

— Может быть, «Витязь в тигровой шкуре»? — переспросила моя брюнетка.

— А, да, точно…

Парню объяснили, где найти нужную книгу. Он с отчаянием в глазах посмотрел на бесконечные ряды стеллажей, сначала чуть было не ушел, но все-таки собрал остатки воли и поплелся на поиски.

Я сказал, что мне нужно. Брюнетка внимательно выслушала. Куда-то пошла и вернулась с книгой, которую я искал.

— Эта?

— Так точно! Можно ее купить?

Обе библиотекарши замерли в недоумении.

— Как это купить? Это библиотека! — недовольно сказала старая в очках. — Идите в магазин.

— Я понимаю, что библиотека. Но мне эта книга нужна насовсем. А в магазинах я уже был…

Я с надеждой посмотрел на милую владелицу хорошего носика и вынул из портфеля кошелек. Под руку попалась рублевая купюра самого высокого достоинства.

— Извините, но это невозможно. Уберите деньги. Она была спокойна, ее голос был мягким, с приятным тембром. Красивая улыбка не сходила с ее губ, и я заметил ровные жемчужные зубы.

Над верхней губой и на скулах поблескивал легкий бесцветный пушок.

Я виновато спрятал кошелек.

— Но что же мне делать?

— Вы пока возьмите эту книгу и продолжайте поиски, — посоветовала моя милая библиотекарша. — Постойте! Я знаю один специализированный магазин, там по этой тематике два отдела.

И она немедленно потянулась за справочником, нашла нужную страницу и набрала номер телефона. Ей ответили, она быстро узнала все, что нужно, и сердечно поблагодарила. Потом написала что-то на бумажке и протянула мне.

— Можете прямо сейчас туда ехать и приобрести вашу книгу.

— Спасибо! У вас великолепный сервис!

Мне не хотелось уходить, но меня уже беспардонно теснили те, кто пристроился за моей спиной. Я даже как-то огорчился, что все закончено и милая брюнетка уже переключилась на следующего посетителя.

И вот в этой застенчивой растерянности, в этой ноющей вдохновленности, в этой сладкой тревоге, вызванной губами, глазами, носиком, пушком над губой, весь в сомнениях и угрызениях, я недовольно попятился, вышел в вестибюль и рассеянно протянул старому гардеробщику номерок. Он выдал мне пальто, я машинально сунул ему чаевые.

— Это еще зачем? — отдернул он руку, будто я протянул ему дозу героина.

Я опомнился. Но впрочем, все равно.

— Берите, берите…

Он несмело взял деньги, испуганно поблагодарил…

21

Обивка дверей многому меня научила. Я получил первый опыт сравнительно несложного и, главное, честного перемещения дензнаков из чужих карманов в свои.

Глядя с изумлением на кучу денег: пять тысяч рублей, сумму, за которую мои родители должны были вкалывать несколько лет с утра до вечера, — я думал о том счастливом времени, которое вдруг настало и к которому я поспел в самый раз. Ведь я уже получил хорошее образование, отслужил в армии, молод, полон сил и высоких устремлений. Готов к труду и обороне!

Тогда я сделал три потрясающих умозаключения, которые впоследствии изменили всю мою жизнь:

1. Товар или услуга должны стоить ровно столько, сколько за них готовы платить. Не больше, но и не меньше.

2. Самый эффективный способ приобретения новых клиентов — честное, качественное выполнение своей работы.

3. Самый лучший вид вранья — правда.

Сейчас, конечно, это звучит банально, по-детски. Но тогда, когда никто совершенно ничего не понимал и все, живя предрассудками и старыми догмами, ежедневно совершали безумное количество глупостей, эти три простых правила звучали почти революционно. Они оказались в высшей степени доходными.

Вооружившись новыми тезисами, я бросился в самое пекло «зарождающихся капиталистических отношений». Но прежде я поспешил навестить родителей и высыпал на пол из трех увесистых сумок кучу вещей и подарков, которые приобрел на знаменитом Рижском рынке. Часть шмоток я купил себе, часть матери и отцу. Я ожидал триумфа или, по меньшей мере, слез счастливого умиления на родных морщинистых лицах. Ведь сын оказался не таким лодырем и тунеядцем, как они представляли.

— Что это? Откуда ты это взял? На какие деньги? — испугалась мать. — Ты это не украл?

Я сделал обиженную рожу. На тебе! Вкалывал, вкалывал…

Отец оказался еще более категоричен.

— Убирай это все! Нам ничего не надо!

Как же так? Я постарался объяснить родителям, что я честно трудился, что каждую копейку заработал собственными руками. Бесполезно…

Потом я понял, что они просто были не в состоянии так быстро осознать происшедшие перемены. Они элементарно ревновали свой героический труд и свои скромные, но честные доходы к моему нахальному и не совсем законному шабашничеству.

Они прожили длинную тяжелую жизнь, где была голодная война и нелегкий послевоенный труд. Постепенно страна поднялась из руин, появилась возможность есть досыта, хоть как-то одеваться, ходить в кинотеатр, иногда посещать ресторан или даже ездить на курорт. И все же год они копили на ковер, два года на новый холодильник, три — на чешскую стенку и по-прежнему ненавидели капитализм, поскольку были приучены к этой ненависти с детства. Они свято верили пусть не в светлое будущее, но в торжество и незыблемость социалистической системы.

Но все в одночасье рухнуло. Старые идеалы, которым была посвящена вся жизнь, были объявлены утопическими, даже вредоносными. Все внезапно перевернулось с ног на голову. Сын-бездельник, который ни во что не верит, ничего еще в жизни не видел и думает только о женской дырке да о бутылке, всего за несколько месяцев заработал на какой-то пустячной работе целое состояние. Где же справедливость?

Родители отвергли мои дары и мою сыновнюю любовь и были твердо убеждены, что поступили правильно. Наверное, они думали, как и большинство советских людей в те дни, что времена нового нэпа быстро пройдут и все вернется на круги своя. А те, кто слишком зарвался, подвергнутся справедливым репрессиям, и их нетрудовые доходы будут, естественно, конфискованы. И их идейные вдохновители предстанут перед судом истории…

Двери обивать больше не хотелось. Во-первых, рабочего, который поставлял мне дерматин, арестовали (слава богу, что он ничего обо мне не знал). Во-вторых, имея на руках начальный капитал, я больше не хотел заниматься мелочевкой, тем более вкалывать круглые сутки, как последний батрак.

Натянув новенькие джинсы-варенки, которые купил за двести пятьдесят рублей у знакомого барыги, я, едва ли не впервые в жизни, направился в «Долину», завшивелый полукриминальный ресторан недалеко от моего дома. Должен был еще подъехать Вовочка и несколько моих друзей, которых я собирался крепко угостить…

Напились мы тогда здорово. В приступе щедрости я засовывал в лифчик симпатичной официантке однодолларовые банкноты, от чего она, с одной стороны, ужасно смущалась, но, с другой — все время старалась держаться поблизости. Потом приперлась какая-то банда, и была драка — событие совершенно рядовое для тех лет, — из которой я, как обычно, вышел, словно сухим из воды. Спасибо Вовочке. Но дело не в этом…

В ожидании товарищей я занял свободный столик, заказал водки, всяких закусок и разговорился с парнем, который угощал шампанским худую плоскую стеснительную девушку с болезненными чертами лица.

— Почем джинсы оторвал? — спросил он меня. Я сказал.

— О, брат, да тебя кинули!

— Почему?!

— Такие джинсы стоят не больше полтинника. А сварить ты бы смог их и сам. Дело-то плевое. Получается, что ты переплатил почти двести рублей…

И парень подробно объяснил мне, как в домашних условиях «варить» джинсы, чтобы получить модные белесые потертости…

— Неужели все так просто?

— А ты как думал?..

Прошел месяц. У меня дома развернулось целое производство джинсовых брюк. Очень сложно было добиться настоящего «импортного» качества, но я старался изо всех сил. Мне помогали несколько моих трудолюбивых помощников. Раз в неделю приезжали два мрачных кавказца и по оптовой цене забирали весь товар.

Еще через месяц я уже хозяйничал в прачечной, которую арендовал для собственных нужд. Оформился при каком-то молодежном центре. Ушлые ребята — «афганцы» — привозили самодельные джинсы с пришитыми заграничными лейблами мешками. Я их загружал в мощные и вместительные агрегаты прачечной и «стирал». Через несколько дней ребята возвращались и закидывали мешки с подготовленным товаром в багажники своих «жигулят», честно платя за каждое изделие по пятьдесят рублей. Они говорили, что я «варю» джинсы лучше всех в Москве. Я возгордился.

А тут в стране как раз начался бум этой «варенки». Все до единого хотели ходить в псевдопотертых джинсах и готовы были отдать за них любые деньги.

Я богател на глазах. Купил дубленку, видеомагнитофон, импортный телевизор, а вскоре в комиссионном магазине приобрел свою давнишнюю мечту — легковой автомобиль.

«Афганцы» — справные парни в «протертых» джинсовых костюмах — наведывались почти ежедневно. Вскоре главный из них — Игорек, — энергичный парнишка-каратист с лучистой обезоруживающей улыбкой, предложил мне работать на него или, по крайней мере, серьезно снизить цену.

Я отказался.

— Смотри, как бы не пришлось пожалеть! — полушутя предупредил Игорек, солнечно улыбаясь.

— Пути Господни неисповедимы, — философски отвечал я, закрывая за ним тяжелую железную дверь.

«Афганцы» перестали со мной работать, а вскоре объявились их главные конкуренты — «студенты» и предложили мне весьма выгодную сделку…

Я нанял человек десять. Вкалывали они посменно круглые сутки и получали по пятьдесят рублей в день. О вредных парах никто и не думал — я платил сумасшедшие деньги.

В то время полгорода было завалено именно моей продукцией.

Об «афганцах» я и забыл…

Когда мною было изготовлено свыше тридцати тысяч джинсовых брюк, кто-то ночью поджег прачечную. Сгорело товара на триста тысяч рублей и все дефицитные химикаты. Хорошо еще, что рабочие успели разбежаться.

В пять утра я стоял посреди пепелища, вдыхая нестерпимую аммиачную вонь, и задумчиво ковырял ботинком в куче пепла…

На следующий день у моего подъезда меня поджидали двое. Агрессии в их высоких крепких фигурах было хоть отбавляй. Я узнал «афганцев».

— Игорек просил напомнить, что ты ему должен сто тысяч деревянных. Ему, конечно, жалко, что у тебя все так случилось. Но сам понимаешь, кого ебет чужое горе? Он дает тебе два дня, чтобы ты полностью рассчитался. Ну, максимум неделю, с учетом твоих неприятностей…

Я не знал, что и сказать. Невиданная наглость!

— Я ничего Игорьку не должен! С чего он взял?

— Он тебе переплатил. Вы договорились по тридцать за одни джинсы, а он рассчитывался по пятьдесят. Теперь он хочет, чтобы ты вернул ему разницу.

— Мы не договаривались по тридцать. Он только предложил, да и то — потом, но я сразу отказался. Цапля свидетель!

— Знаешь, это уже не наши проблемы. Иди и сам с Игорьком разговаривай…

Ребята держали руки в карманах, будто готовились в любую секунду извлечь неведомое мне оружие, и глядели во все стороны. Я заметил черную «шестерку» с тонированными стеклами и заляпанными номерами, которая поджидала их на углу дома.

— Это уже рэкет!

— Понимай, как знаешь. Нам-то что? Главное деньги отслюнявь!

— У меня нет ничего, все сгорело! Я еще «студентам» триста штук должен остался…

— Сказки не рассказывай! По нашим подсчетам, ты заработал около миллиона.

Я нервно рассмеялся.

— Ну, пусть не миллион, — согласился мой собеседник, — с учетом «студентов» и всяких издержек, половину от этого. Пятьсот тысяч. Так почему бы тебе не поделиться с нами? По-братски! Ведь мы были твоими друзьями, помогли тебе организовать дело, достали химикаты?

Я все понял.

— Ладно, я подумаю…

— Подумай, но только очень крепко…

И парень, не привлекая внимания, показал мне то, что лежало у него в кармане. Это был пистолет…

без номера

Я ругаюсь матом. Часто.

Про себя и вслух.

Иногда, в сильном эмоциональном порыве, я думаю матом, плотно пересыпая отрезки мыслей почти хрестоматийным набором нецензурщины.

Мне стыдно, но я ничего не могу с собой поделать.

Я родился в своей стране, которая без мата не ступила ни одного шага, я люблю ее и собираюсь здесь умереть.

Я впитал в себя с молоком матери все хорошее и все плохое, что присуще моему отечеству.

Нашему великому народу.

Потом я понял… даже не понял, а почувствовал, что к месту вставленное матерное слово как никогда усиливает мысль, которую ты высказываешь людям, придает ей необходимую эмоциональную окраску, делает ее насыщеннее, ядренее.

Нецензурное слово, особенно три-четыре самых распространенных, напоминают знаки препинания.

И не просто знаки препинания, а знаки, усиленные особым акцентом, знаки, отображающие длину необходимой паузы — как в нотной грамоте, — знаки, абсолютно точно регулирующие эмоциональную нагрузку.

Особенно они хороши в устной речи.

Ведь в самом деле не скажешь же в конце своего взрывного монолога: «Три восклицательных знака»?

Или на полуслове: «Три запятых»?

А еще каждое из этих трех-четырех слов можно произносить по-разному.

Десятками интонаций.

А потом все многочисленные производные от этих слов.

Или синтез «нормальных» слов с нецензурными. Вот маленький пример:

Председатель на партийном собрании: «Прекратить смех!»

Он же, чуть позже: «Что за смехуёчки?!» Почувствовали разницу? Слышите, как зазвучало? Как заискрилось слово?

(В моей карманной записной книжке десятки примеров, но чувство меры не позволяет мне продолжить.)

Знаете, однажды в Риме мне пришла одна, наверное, банальная, но для меня вполне неожиданная мысль: русский мат и жестикуляция итальянцев — абсолютно тождественные вещи.

И вот еще.

У меня большой опыт работы с людьми.

И я не мыслю этот опыт без нецензурщины.

Мат, примененный к месту, в соответствующей ситуации, оказывает на русских людей невероятное воздействие.

Они так к нему привыкли, что без него палец о палец не ударят.

Его ничто не может заменить.

Чего не выдумывай и какие американские книжки об управлении людьми не читай!

Мат хорош и в письменной речи. Опять же из-за недостатка знаков препинания.

Русский мат — это концентрация чувств, эмоций, колоритное, адекватное отражение наболевшего, самое выразительное средство общения на свете.

Это русское, свое, родное.

Когда я слышу русский мат где-нибудь на другом конце света, я с нежностью вспоминаю о родине.

Смысл матерных слов для культурного человека отвратителен, хотя произносим мы их, часто — машинально, не подразумевая суть, чувствуя лишь экспрессивную силу сказанного.

Поэтому-то они и сильны.

Такой силой не обладает ни одно слово из «литературной речи».

Вот вам самое простое доказательство.

Вы слышали, как ругаются матом русские писатели?

А я слышал, и первый раз не поверил собственным ушам.

Вот это отборщина, скажу я вам!

Русский мат во многих случаях — это не отсутствие способности человека говорить разнообразно, выразительно, убедительно — как часто хотят представить дело, а сугубо национальный, дополнительный и очень мощный инструмент устной и письменной речи.

В конце концов: Это язык клоаки.

Улицы, любого двора, каждой квартиры.

Это язык элитных особняков и закрытых клубов.

И это всегда был язык Кремля.

Это язык Пушкина, если хотите.

Он звучит на всех площадях мира, и его без перевода понимают все до единого.

Это в некотором роде наше национальное достояние.

Русский мат — это такая якобы нелегальная и вроде бы запрещенная кем-то вещь, без которой, поверьте, оскудел или вовсе омертвел бы русский язык.

22

Примерно через неделю после посещения в компании Веры грузинского ресторана мне захотелось выпить.