Пуле переводчик не нужен Кудаев Борис

Переводчик. Каир. Замалек

Никогда не врут так много, как после охоты, перед выборами и во время войны.

Отто фон Бисмарк

То же, чуть располневшее, монголоидное лицо, слегка неразборчивая речь (как будто язык не помещается во рту), правильно подобранные слова и отточенные фразы. Израиль – это государство-агрессор, а при определении площади Израиля и Палестины были заведомо допущены перекосы в пользу евреев. В Израиле 49 процентов населения – арабы, а 51 – евреи. В Палестине 99 процентов – арабы, 1 процент – евреи. А землю между двумя государствами распределяли «по количеству населения в каждой стране». Если бы посчитали арабов отдельно, а евреев отдельно, то Палестина была бы в три раза больше. Арабы ведут освободительную и справедливую войну. Наше государство в ней не участвует. Мы только оказываем техническую помощь, поставляемая военная техника – в основном оборонительного характера, а главное в этой помощи – гражданские объекты: Асуанская плотина и Хелуанский металлургический комбинат. Вопросы есть? У меня вопросов не было. Было обычное ощущение того, что мы все играем в какуюто детскую игру – «да и нет не говорить, белое и черное не носить…». Я уже тогда почти не обижался на них. На гражданских, так легко говоривших о войне и мире, на счастливчиков с зелеными дипломатическими паспортами. Мне и мой синий служебный паспорт достался с трудом. А многие воевали с красными «общегражданскими» и при пленении могли считаться наемниками. Первые военные специалисты в Египет и вовсе приехали из СССР через Чехословакию, с чешскими паспортами – так Насер боялся русских. Ракетчику, может быть, и все равно – егото американская ракета «Шрайк» не спросит о цвете паспорта. А мы так часто подлетали слишком близко к территориальным водам Турции, Греции, Италии, Израиля, Судана, Эфиопии и прочая, и прочая, что я скорей бы выкинул пистолет Макарова, который мы брали в полет, чем паспорт.

Да и зачем было Обозревателю знать, что в средиземноморскую эскадрилью дальней морской разведывательной авиации я попал не из бюро переводов какойнибудь академии или редакции военного издательства, а из Осиаза – радиоэлектронной разведки ГРУ. Он не мог знать, что четыре года перед этим я каждый день внимательно слушал гудящий голосами эфир, что научился по голосам отличать многих командиров американских стратегических бомбардировщиков, летавших днем и ночью вокруг СССР: с севера по программе «Chrome Dome» – «хромированный купол», с юга по программе «Sky King» – «король неба». Что днем и ночью телетайпы печатали для нас, офицеров-аналитиков командного пункта радиотехнической разведки Закавказского военного округа, перехват всех мыслимых и немыслимых радиосетей – от системы глобального воздушного оповещения NOTAM до телеграмм агентств Би-би-си, Ассошиэйтед пресс, Франс Пресс и Рейтер (Ройтер, вообщето). Я шаг за шагом проследил всю историю этой войны и убедился, что, как и всегда, здесь нет правых и виноватых, что все гораздо сложнее и в лучшем случае можно только назвать того, у кого на этот раз не выдержали нервы. Дипломаты называют это «принципом песочницы». Дети – это те же взрослые, только с обостренным чувством справедливости. Когда в песочнице вспыхивает драка изза новой лопаточки или раздавленного песочного «пирога», взрослые обычно обращаются к детям с дурацким вопросом: «А нука, что здесь происходит?» Ясно что – драка! Но дети привыкли к демагогии взрослых. Оставив пустую риторику в стороне, они переходят сразу к основному вопросу. Тыча пальчиками в виновника свалки, они заявляют: «Он первый начал!» То есть определяют агрессора. У каждой стороны – своя правда. Надо договариваться. Если у когото не выдержали нервы или недружен с головой, то вопрошать: «А что это здесь происходит?» – бесполезно. Зато, потрудившись, можно назвать того, «кто первый начал». Не мы – это точно. И если мы не начинали этой войны и не участвуем в ней, то чем занимаюсь здесь я?

Каждый день – без выходных и праздников – два экипажа отправляются на 6 часов полета над Средиземным или Красным морем. Вылететь надо рано, еще затемно, обогнуть Кипр и с утренней волной пассажирских лайнеров из Европы и Турции пройти вдоль израильского берега, засекая, пеленгуя и записывая излучение всех военных израильских радиолокационных станций – это для египтян. Или долететь до Этны и, в нарушение всех международных конвенций, пройти как можно ниже над авианосцем «Индепенденс» – так, чтобы было видно заклепки на палубе, и сфотографировать его – он недавно из капитального ремонта, что там новенького? Это для ГРУ ГШ СССР. И все делать либо в условиях радиомолчания, когда «свои» же, арабские, истребители бог весть почему взлетают с авиабазы Рас Банас на перехват нашего самолета, либо предупреждая КП ПВО Египта на английском языке о точном моменте подлета к их (простите, к «нашим») берегам. И, как всегда, эта информация не будет доведена самодовольным тупицей-офицером до зенитного расчета. Голодный и забывшийся на рассвете беспокойным сном неграмотный солдат, ошалев от неожиданного рева огромной машины, летящей над пустыней на бреющем полете, пустит вдогонку трассирующую очередь из крупнокалиберногозенитного пулемета – так, на всякий случай, чтоб начальство убедилось – он не спит! Хорошо хоть, что стреляют плохо, а то бы сбили давно!

Египетский полковник Салех Аббас, командир авиабазы Каир-Вест, будет заверять нас, что это больше не повторится. Но и он, и полковник Моряков, наш командир, знают, что ничего не изменится – Аббас ненавидит нас за то, что мы здороваемся с его солдатами за руку и требуем, чтобы их вдосталь кормили фулем – тушеной фасолью из полевой кухни, а не разворовывали пайковые деньги. Требуем, чтобы египетские офицеры проводили занятия с солдатами и сержантами, а не распивали бесконечные чаи на веранде офицерского клуба. Требуем, чтобы они хотя бы не уезжали домой в Каир до 18 часов. Требуем, чтобы они учились воевать за свою родину, ведь противник всего в 180 километрах от Каира! Требуем, чтобы они перестали тростью избивать солдат и по любому поводу ставить их в «почетный караул» – то есть в полной выкладке, в железной каске – под палящее солнце Сахары к шесту с государственным флагом. Даже крепкие суданцы выдерживали на этом посту не более двух часов – падали в обморок! То есть, с точки зрения арабского офицера, требуем абсолютно невозможного, совершенно абсурдного! Меня всегда удивляло их полное нежелание понять простую истину, что полуголодный, напившийся вонючей воды из никогда не чищеной цистерны, ненавидящий своего офицера гораздо больше, чем любого израильтянина, египетский солдат не будет защищать свою родину и с удовольствием бросит своего командира, свое оружие и свой пост при первой же возможности. Когда мой друг Виктор Балян попросил офицера на арабском языке объяснить солдатам – будущим радистам, что такое эмиссия в электронной радиолампе, тот с полной серьезностью переспросил Виктора: уверен ли он, что эти электроны действительно существуют? Получив утвердительный ответ, офицер построил солдат и, прогуливаясь вдоль шеренги, бил их накрест по лицу автомобильными перчатками с прорезями на костяшках пальцев, приговаривая: «Аллаху это угодно, электронное облачко есть, и поэтому радио работает!» Когда машина командира базы на необъятной взлетной полосе аэродрома Каир-Вест наехала на сидящего у обочины солдата (как она его там нашла – ума не приложу!) и задавила его, полковник, покосившись на нас – принесла вас нелегкая, – пробормотал: «Аллах дал, Аллах взял, напишем, что погиб смертью храбрых в борьбе с израильскими захватчиками!»

Офицеры ненавидели своих солдат. За то, что они тупые, истощенные, оборванные. Они ненавидели нас. Ведь мы их обвиняли в том, что их солдаты необучены, голодны, одеты в рванье. Они ненавидели израильтян. За то, что те воевали всерьез и не признавали английских правил поведения офицера и всю эту мишуру – стек, тоненькие усики, чай в 11 утра и в 5 пополудни, презрение ко всем, кто ниже чином или не учился в Сэндхерсте. Они втихую ненавидели себя. За то, что были вороваты и трусоваты. Они ненавидели своих коллег, устроившихся ближе их к Каиру, и презирали своих коллег, попавших на передовые позиции на Синае и застрявших там с 1965 года. И мы презирали их – за то, что они не хотели воевать за свою родину, за то, что они подшучивали над советскими офицерами и над их «интернационализмом», за то, что они могли остановить колонну танков, если пришло время молитвы, за то, что они знали – советские офицеры будут за них воевать и умирать, но никогда советское командование не наградит своих офицеров и не признает их заслуг – ведь СССР не участвует в этой войне!

Обозреватель был слишком умен и опытен, чтобы не видеть всего этого. Он не знал – да и не надо было ему знать – ничего конкретного про каждого из нас, собравшихся в этом зале, но он наверняка знал все тонкости наших взаимоотношений с арабами. Он был птицей слишком высокого полета, чтобы тупо встать перед нами и отчитать свою лекцию – а там хоть трава не расти! Значит, он не для того приехал сюда и собрал нас в прохладном зале советского посольства на Замалеке. Я вспомнил тот, первый раз. Война между Индией и Пакистаном началась через неделю после его приезда. У нас здесь затишье с 1965 года. Евреи не начнут войну так рано – войска еще не оправились после прошлой, практически безрезультатной войны. Да и незачем – если захватить только Синай, то это практически пустыня, а если двигаться дальше, то население Суэца, Александрии и Каира растворит Израиль – на его три миллиона человек в этих городах проживает минимум шесть. Арабы понимают, что войска их перевооружены, но недоучены. Советское командование не раз предупреждало египтян и сирийцев не осложнять отношения с Израилем, потерпеть несколько лет… Не вышло. Война началась внезапно, без видимой причины, и была сокрушительной для арабов – они потеряли Синай и Голанские высоты. Противник укрепился на высоком берегу Суэцкого канала и дальше не пошел. «Каир лежал передо мной, как голая женщина, – хвастал военный министр Израиля Моше Даян, – но я не взял его. Мне не прокормить шесть миллионов арабов». Евреи укрепились на высоком берегу Суэцкого канала. Каждый год приходилось чистить канал от осаждающегося ила. Огромная драга двигалась взад и вперед по каналу, высасывая ил со дна и сваливая его на Синайской стороне. Так возникло искусственное укрепление – вал на Синайском берегу Суэца. За этим валом израильтяне, привыкшие воевать в пустыне, плоской как стол, чувствовали себя довольно защищенно. Они оборудовали дороги через Синай для снабжения своих войск, закопали в ил и песок свои танки по самую башню. В пустыне и 10 метров превышения над территорией противника – стратегическая высота. Все познается в сравнении. Сидя в «Сахара-Сити» и глядя на пирамиду Хеопса, бурой громадой нависавшую над Гизой, я часто представлял себе, как бы она выглядела у меня на родине, в Нальчике. 146 метров здесь – головокружительная высота. А у нас горка Кизиловка – 890 метров над уровнем моря и 300 метров над городом. За ней – покрытые вечными снегами четырехтысячники Главного Кавказского хребта. Пирамиды Хеопса в упор не было бы видно…

«Шестидневная война» была кровопролитной, да и продлилась она дольше, гораздо дольше, чем шесть дней. Но… Понемногу ожесточенные бои за Синай сменились позиционной войной. Бомбардировки и перехваты – свободной охотой истребителей. Со временем войска на передовой выработали своеобразный modus vivendi и научились воевать, не убивая друг друга. Это очень просто. Начинайте обстрел позиций неприятеля в строго определенное время – например, в 11 часов. Он быстро сообразит, что к чему, и будет в 10.55 прятаться в блиндажи и укрытия. В свою очередь, вы заметите, что через некоторое время он тоже перестанет обстреливать ваши позиции во внеурочное время. А в донесениях начальству не надо указывать, что обстрел проводится каждый день в 11 часов. Здесь выручают фразы типа «обстрел был приурочен ко времени занятий противника боевой подготовкой с целью ее срыва». Надо быть джентльменом и не проводить обстрелов во время приема пищи, молитвы и сна противника. Он это оценит и ответит взаимностью. Потом между вами появятся наблюдатели ООН. Они будут фиксировать время начала перестрелки и кто ее начал. Не беспокойтесь – из их донесений начальство тоже не сможет найти ключа к разгадке вашего с противником секрета. Дело в том, что, по правилам ООН, при любом спорном вопросе принимается то мнение, которое высказал наблюдатель, старший по стажу. А это старшинство устанавливается по номеру удостоверения наблюдателя ООН. Чем меньше номер, тем раньше получено удостоверение, и, следовательно, тем старше наблюдатель. Так что в донесении сегодня будет написано, что обстрел начали израильтяне и от него пострадали невинные арабы (если старший наблюдатель – русский), а завтра – что обстрел начали арабы и пострадали от этого варварства евреи (если старший – американец или норвежец). Странная война…

Маршал Амер. Каир. Замалек

Aut vincere, aut mori (лат).

Победи или умри.

Странная война. Война, после которой приходится жить, сознавая, что противник всего в 180 километрах от твоего родного города, от столицы! После поражения в июньской войне маршал Абдель Хаким Амер не хотел жить вообще, а так жить – и подавно. Он, только он за все в ответе. Президент прав. Президент говорил, что им не удастся «скинуть евреев в море», как того требовали наиболее рьяно настроенные политики. Но Амер хотел этой войны. Он считал, что момент назрел. Посланец русского руководства, прибывший в Каир накануне войны под видом Обозревателя, убедил его, что, по данным советской разведки, сейчас самый выгодный момент для такой молниеносной войны. Но, чтобы она была действительно молниеносной, надо обеспечить максимум внезапности. Маршал усмехнулся. Какая внезапность, если войска стоят напротив друг друга, разделенные узкой линией фронта, на плоской пустынной местности. Дождей не бывает годами. С пяти утра до семи вечера – беспощадное солнце, ночью – яркий свет луны и гроздьями висящие в тропической ночи звезды. Какая внезапность? Обозреватель привел пример – Гитлер напал на Советский Союз в воскресенье, перед самым рассветом. Так надо поступить и арабам. У арабов скоро рамадан – месяц священного поста. У евреев тоже скоро праздник. Дисциплина дисциплиной, но праздник неизбежно сделает свое дело. Уедут домой любимчики командира в каждой части, ортодоксы накроют головы платками и засядут за чтение Торы. Выходцы из Советского Союза и других социалистических стран неизбежно организуют застолье. Если не ждать праздника, то можно использовать шаббат – святой день для иудеев, субботу. Внезапность в масштабах ближневосточного театра военных действий организовать трудно. В масштабах Синая – легче. В направлении главного удара – легко. Это все мелочи. Гдето не сработает связь, гдето не досмотрит часовой. Гдето организуете отвлекающие действия… Можно попросить войска контингента ООН отойти со своих позиций, как будто обеспечивая на этом направлении свободу маневра, а ударить главными силами совсем в другом месте…

Маршал поверх обеденного стола остро глянул на Обозревателя, который так и сыпал военными терминами. Их беседа оказалась долгой. Амер уже пропустил послеполуденную и вечернюю молитвы. Хассанейн Хейкал, редактор самой влиятельной египетской газеты «Аль-Ахрам», привез утром гостя на виллу к маршалу. Он сказал Амеру, что это не простой гость, что есть вещи, которые советское руководство, естественно, не может передать ни через посла, ни через генерала Лащенко. Да Лащенко и не сторонник военного решения конфликта, он давно повторяет, что египетская армия перевооружена, но не переобучена. Амер не любил русских. Но он знал, что жалобы главного советского военного советника генерала армии Лащенко были оправданны. Арабские офицеры не желали заниматься боевой подготовкой, вели себя так, как будто это они победили и находятся в ста километрах от Тель-Авива. Но доводы русского Обозревателя казались столь убедительными и верить в то, во что хочется верить, было так легко и приятно… Амер не был простаком. Он понимал, что Хейкал никогда и никому не подтвердит содержания этой беседы. И тогда он той же ночью направил своего адъютанта и близкого друга полковника Шамса Бадрана на своем личном самолете в Москву. Бадран подтвердил: Обозреватель выражает неофициальное мнение самого высшего руководства. Уверения в мирных настроениях арабов в советской печати – политическая игра, пропаганда. И Амер поверил. Он поверил настолько, что смог убедить и президента.

16 мая Насер приказал войскам ООН выйти из буферной зоны между египетскими и израильскими войсками. С 30 мая по 4 июня были подписаны договоры о взаимной помощи с Иорданией, Сирией и Ираком. А через неделю во всех трех странах была объявлена мобилизация. Бисмарк был прав: мобилизация – вовсе не подготовка к войне. Мобилизация – это уже война. Генштабы Египта и Сирии приступили к планированию совместных операций. Амер не учел только одного – что Генеральные штабы Египта и Сирии буквально кишели американскими, английскими, израильскими, наконец, шпионами. Приказы еще не были переданы в войска, еще только шла разработка операции, а израильская разведка уже знала все: и предполагаемое направление главного удара, и время начала артподготовки. Решено было не ждать никаких праздников. И это тоже своего рода элемент внезапности – в израильских войсках не меньше бывших советских офицеров, чем в арабских войсках – советников… Израильтяне начали войну задолго до того, как египтяне подготовились.

Неудивительно, что поражение было сокрушительным. От ВВС практически ничего не осталось – самолеты были расстреляны на земле. Танки остались на той стороне Суэцкого канала – не будешь же строить для них мост, по которому войска противника могут форсировать канал! Не посоветовавшись с ним, своим военным министром, Гамаль Абдель Насер лично вошел в контакт с советским руководством и жестко заявил, что необходимо перевооружить египетскую армию новейшими видами оружия, и не оборонительного, а в большинстве своем – наступательного… И вообще президента, который всегда его поддерживал, теперь будто подменили. Ктото нашептывает ему, будто он, Амер, хочет сместить президента и занять его место. Какая чушь!

Амер всегда хотел быть только военным. Его никогда не привлекала гражданская карьера. Они с Гамалем учились вместе в военном училище, служили в одной дивизии. 23 июля 1952 года, когда молодые офицеры под предводительством генерала Наджиба организовали военный переворот и предложили королю Фаруку отказаться от престола и убыть в изгнание, Гамаль Абдель Насер был подполковником, а Абдель Хаким Амер – майором. Из всей группы молодых офицеров только он и продолжил военную карьеру. Наджиб был нужен молодым офицерам только для придания их движению авторитета среди старших офицеров и скоро стал настоящим тормозом всех прогрессивных преобразований. В 1954 году Насер сместил его и стал президентом, Анвар Садат – министром по связям с общественностью, а Амер остался в армии. И не пожалел. Гамаль безгранично доверял ему, и уже через год после переворота Амер получил чин генерал-майора и пост главнокомандующего сухопутными войсками. Через два года он стал министром обороны, а после «успешного отражения тройственной агрессии в зоне Суэцкого канала» в 1956 году ему было присвоено звание маршала. Правда, у него хватало объективности честно признаваться хотя бы самому себе, что победили не египетские войска под его командованием, а советский ультиматум. Никогда ни до, ни после Советское правительство не ставило столь жестких условий своим политическим противникам. Ультиматум предписывал войскам Англии, Франции и Израиля в трехдневный срок покинуть зону Суэцкого канала, иначе советские войска высадятся в Суэце. Если бы не Россия, Суэц был бы навсегда потерян для Египта.

Став маршалом, Амер не возгордился. Он всегда и во всем безоговорочно подчинялся президенту Насеру. Насер считал его своим братом и поручал все более ответственные, иногда очень щекотливые задачи. В 1959 году, при неудачной попытке воссоединения Египта и Сирии, он сначала возглавил вооруженные силы обоих государств, а затем стал фактическим правителем Сирии. От этой попытки осталось, правда, только название «Объединенная Арабская Республика», которое стало синонимом Египта, да одинаковые государственные флаги Египта, Сирии и Ирака, отличавшиеся только количеством звезд в центре флагов. В октябре 1964 года, после смещения Н. С. Хрущева, Насер послал маршала Амера в Россию – прощупать отношение нового русского руководства к ближневосточной проблеме вообще и к Египту в частности. Русских можно любить или не любить, но считаться с ними надо обязательно. Американцы поддерживают Израиль. СССР будет вооружать и поддерживать Египет. Изо всех сил. А сил у русских много. Но…

Амер тяжело переживал поражение в июньской войне. Он считал себя лично ответственным за неудачу в этой войне и, как офицер, воспитанный в лучших традициях своей профессии, утром 8 июня подал рапорт и удалился в бетонное бомбоубежище своей каирской виллы. Он был уверен, что не хочет больше жить. На его счастье (или беду?), Насер хорошо знал характер своего старого друга и сподвижника. Он немедленно послал за ним своего военного адъютанта. Тогда Гамаль Абдель Насер отговорил маршала от самоубийства. Но ненадолго. В авгусе, когда Насер отдыхал в Александрии, глава службы безопасности доложил президенту о готовящемся перевороте, который якобы должен возглавить маршал Амер. За день до предполагаемой даты переворота маршала арестовали. Он попытался в тюрьме покончить жизнь самоубийством, но его откачали. По приказу Насера его освободили. Несмотря на предоставленный ему отпуск и лечение, депрессия не проходила, и третья попытка – 14 сентября – оказалась успешной. Спасти маршала на этот раз не смогли самые лучшие доктора Египта, собранные в военном госпитале Маади. В заключении патологоанатома причиной смерти было указано отравление potassium cyanide – цианистым калием. Запах горького миндаля был настолько силен, что можно было не делать анализов. «Он был мне ближе, чем брат, он был мой самый близкий друг. Да, он не выдержал позора поражения и самовольно ушел из жизни. Но надо его простить. Он был, кроме всего прочего, просто человек».

Эти слова президента Насера из статьи Хассанейна Хейкала, посвященной памяти маршала, в газете «Аль-Ахрам» повторяла вся страна. И, наверное, не мне одному приходила в голову мысль – если человека лечат от депрессии, если он, по существу, суицидальный маньяк и находится под неусыпным наблюдением лучших врачей Египта, то где он взял огромную дозу цианистого калия? И если он был настолько плох, что нуждался в постоянном наблюдении психиатров, то как можно было назначать слушание его показаний на 13 августа? Почему после слушаний его отвезли не в госпиталь Маади, а домой, на виллу? Почему сначала президенту Насеру доложили, что Амер совершил побег из госпиталя? Почему начальник Генштаба генерал Абдель Монейм Риад и генерал Мохаммед Фавзи, главком сухопутных войск, сказали врачу, что Амер вышел к ним, жуя чтото, затем посмотрел на часы и сказал: «Все, яд уже подействовал!» – после чего его срочно доставили в госпиталь. Каждый школьник знает, что после дозы цианистого калия никто не сможет разгуливать по вилле и следить за временем. И если яд был действительно доставлен Амеру на виллу министром информации Египта Салахом Насром, то почему в расследовании говорится о капсулах аконитина, хотя первое коммюнике из госпиталя Маади упоминало сильную дозу цианида? Надо было свалить на когото вину за проигранную военную авантюру. Амер был первым. За ним последовали десятки высших офицеров. Первым среди них был казнен адъютант маршала Амера и руководитель его аппарата полковник Шамс Бадран. За ним от «естественных причин» скончался в военном госпитале генерал ВВС Мухаммед Амин Айуб. Всего по делу о «заговоре» было осуждено около тысячи человек. Маршал Амер хорошо знал боеготовность своих войск. Он знал, что они не готовы к победоносной войне против Израиля. Кто склонил его к военной авантюре? Хассанейн Хейкал, главный редактор «Аль-Ахрам», впоследствии утверждал, что Амер боялся, как бы Насер не пошел на политическое решение ближневосточной проблемы. Если это было бы так, то Кэмп-Дэвидские соглашения были бы достигнуты на несколько лет раньше. Почему главный редактор «Аль-Ахрам» никогда и нигде не упомянул о визите Обозревателя к маршалу за неделю до войны? Единственный человек, который упомянул в своих показаниях об этой встрече, – адъютант Амера полковник Шамс Бадран. Покойный полковник. По-арабски Шамс – значит Солнце. Солнце закатилось. Круг замкнулся…

Но Насер не подумал о том, что конец Амера – это начало его конца. Пусть пройдет год или два – никакая риторика не сможет скрыть того, что ты предал своего брата, что ты проиграл войну, что, устроив истерику по поводу ввода советских войск в Чехословакию, ты даже не осмелился громко высказать свое личное мнение ни в одной из своих многочисленных речей, что все чаще и чаще ты советуешься с наименее симпатичным тебе человеком – ныне министром внутренних дел, генералом от жандармерии Анваром Садатом, что ты миришься с тем, что он наводнил твой любимый Каир мужчинами в галабеях, изпод которых высовываются некстати то ствол, то приклад автомата Калашникова, что президентская резиденция на Замалеке уже давно превратилась в крепость, что ты запуган, что твою пищу пробует специальный агент (говорят, лучше бы он проверил состав крема, который твой личный врач-еврей применяет при массаже твоей спины!).

А Анвар Садат… Он добьется своего. Станет президентом Египта после твоей таинственной и преждевременной кончины. Он не романтик, он прагматик, вернее – циник. Это про него рассказывают один из лучших политических анекдотов, которые я слышал в своей жизни: «Едет Анвар Садат в президентском лимузине, возвращаясь в резиденцию после первого рабочего дня в качестве главы государства. Подъехав к развилке дорог на Замалеке, шофер почтительно спрашивает: «Какой дорогой поедем в резиденцию, господин президент – направо или налево?» – «А какой дорогой обычно ездил президент Насер?» – «Он ездил налево». – «Тогда включай левый поворот, а поедем направо!».

Анвар Садат, тринадцатый ребенок в семье, в молодости восхищался Гитлером, считая, что только он может нанести поражение Великобритании и положить таким образом конец засилью англичан в Египте. Он дважды сидел в тюрьме при короле Фаруке. Вторая отсидка была долгой, и Анвар использовал ее с толком – выучил английский и французский. После своей победы Насер назначил знатока европейских языков своим министром по связям с общественностью, а затем – министром внутренних дел. После смерти Насера в 1970 году Садат стал президентом. Получив заказанное еще Насером новое советское вооружение – истребители «МиГ-23», штурмовики «Су-17», танки «Т-69», противовоздушные ракетные комплексы, противотанковые управляемые ракеты, – Садат приказал тщательно отработать операцию «Бадр» («Полнолуние»). Приведя войска к полнолунию в боевую готовность, он не торопился, однако, начинать боевые действия. Садат отдал шифрованный приказ о наступлении в ночь на Йом Киппур – один из главных еврейских праздников – без согласования с Генеральным штабом, прибыв лично с министром обороны в зал оперативного управления войсками. Он лучше использовал фактор внезапности, о котором так красноречиво говорил маршалу Амеру Обозреватель. Отвоевав Синай в единственной удачной военной кампании против Израиля в октябре 1973 года, он тут же выгнал из Египта тех, кто обеспечил ему эту победу – советских военных советников, и сменил курс на прозападную ориентацию. Кэмп-Дэвидские соглашения в 1978 году закрепили это: заключив сепаратный мир, Египет вышел из войны, свалив всю ее тяжесть на Ирак, Сирию, Иорданию. Я думал, что «поворот направо» был сделан безупречно. Но… выстрел танка и атака автоматчиков лейтенанта Халеда Исламбули на трибуну президента на параде в честь той самой октябрьской войны восемь лет спустя доказали, что не все в Египте согласны с Анваром Садатом – президентом и человеком. Когда мертвый президент, перепуганная свита Садата и иностранные гости со страху попадали на дощатый пол временной трибуны, стоять остался, несмотря на ранение, лишь один молодой и честолюбивый генерал.

Закончивший советское военное авиационное училище, Хосни Мубарак знал слова Ленина: взять власть – не самое трудное. Гораздо труднее удержать ее. Ему, недавно назначенному главнокомандующему ВВС Египта, будущему президенту Египта Хосни Мубараку, удастся удерживать ее гораздо дольше, чем Насеру, и дольше, чем Садату, дольше, чем им обоим, вместе взятым. Генералы бывают разные… Если бы он мог знать заранее, что никогда нельзя верить террористам и клятвопреступникам, что брат лейтенанта Халеда Исламбули, Мохаммед Исламбули, которого он, по существу, освободил от казни за нарушение присяги (какникак, а ведь косвенно именно братья Исламбули помогли ему прийти к власти!), станет одним из самых опасных террористов XXI века, сподвижником Усамы бен Ладена, и террористическая организация «бригады Исламбули» будет не только осуществлять террористические акты в России, но и непосредственно угрожать его власти через 20 лет!..

Мубарака полюбили в Египте. Если живешь в стеклянном доме, не кидай в других камнями… Не нам упрекать коголибо во взяточничестве. Со времен Александра I и по наши дни классческим примером российского взяточничества могут служить слова директора Горного департамента Российской империи К. К. Скальковского. На слова подрядчика, желавшего получить лицензию на добычу драгоценных камней: «Я дам вам три тысячи рублей, и никто об этом не узнает», он ответил: «Давайте пять и рассказывайте кому хотите!» Египет – вторая Россия. В этой арабской стране, где «бакшиш» – не взятка, а образ жизни, Хосни Мубарак удостоится редкой для Египта чести. Его прозвали «господин честность». Кабардинцы говорят: «Судьба сводит похожих людей». Судьба послала Мубараку такого же переводчика. В бытность его главкомом ВВС Египта переводчиком у него был Валентин Наумов. Жену Валентина Наумова тоже звали Валентина. Мы с моей супругой Верой очень дружили с этой семьей в Краснодаре. Но даже мне с Валентином было непросто – он был фанатически честен и принципиален. Я шутил, что Валентина не взяли в разведку, так как он не смог бы соврать на паспортном контроле о цели своего приезда в страну. Однажды Валентина принесла домой трехлитровую банку маринованных помидоров. Она вместе со своими коллегами из Кубанского университета проработала пару дней на овощной базе – тогда все помогали убирать урожай и заготавливать фрукты и овощи на зиму. Заведующий базой, желая отблагодарить людей за помощь, приказал выдать им по банке консервированных овощей. Валентин, вернувшись со службы, похвалил ее: «Хорошо, что купила помидорчиков!» Валентине бы промолчать, но она похвасталась мужу: «Это нам на базе дали!» Валентин, не сказав ни слова, открыл банку и вылил все ее содержимое в унитаз. Затем, так же молча, аккуратно разбил стеклянный баллон над мусорным ведром: «Не дали, а украли и с вами поделились!» – «Ну а баллон зачем разбил?» – «А чтобы ты не вздумала его сдать в стеклоприемный пункт!»

Именно Валентин однажды выступил на совещании офицеров и, несмотря на наши давние дружеские отношения, осудил мое «безответственное отношение к порученному делу». Дело было в том, что мне Иван Емельянович Огульчанский, начальник бюро переводов Краснодарского авиационного училища, поручил написать отзыв на журнал «Корея». В предновогодний номер этого журнала была вложена анкетка с вопросами, на которые редакция просила дать ответ. Я добросовестно прочитал журнал, хотя от скуки сводило скулы – в журнале не было ничего, кроме статей о детстве, юношестве и зрелых годах Ким Ир Сена – «великого вождя сорокамиллионного корейского народа». Эта фраза повторялась десятки раз и засела у меня в голове, как гвоздь. Мы были привычны к пропагандистской риторике о наших вождях, но это было слишком даже для меня. Я напечатал ответы на вопросы анкеты и подал их Огульчанскому для обсуждения на совещании. Он начал добросовестно зачитывать мой труд перед офицерами учебно-летного отдела. Вопрос: «Какие статьи в нашем журнале понравились Вам более всего?» Ответ: «Статьи о жизни великого вождя сорокамиллионного корейского народа товарища Ким Ир Сена». – «Какие фотографии Вам больше всего понравились в нашем журнале?» – «Фотографии великого вождя сорокамиллионного корейского народа товарища Ким Ир Сена». – «Какие статьи и фотографии Вы хотели бы увидеть в нашем журнале в наступающем году?» – «Статьи и фотографии о жизни и деятельности великого вождя сорокамиллионного корейского народа товарища Ким Ир Сена». Тут Огульчанский насторожился, но продолжал читать. «Что еще Вы посоветуете редакции предпринять в следующем году, чтобы улучшить наш журнал?» – «Сверните свой журнал в трубочку и забейте его себе в…». Совещание разразилось хохотом, но это не спасло меня от выговора. Не смеялся только Валентин. Чувство юмора у него было развито не так сильно, как у Вериного любимца – переводчика с испанского языка Альберта Патапова. Выпускник Института международных отношений, он вынужден был служить в армии именно изза своего чувства юмора. Когда диктор программы «Время» сказал об одном из депутатов Верховного Совета, что он был избран единогласно и с воодушевлением, Альберт пробормотал (в присутствии своих коллег): «Сначала избиратели с удивлением узнали о его существовании, а затем с воодушевлением за него проголосовали».

Этого было достаточно, чтобы он не стал дипломатом. Зато шеф Валентина – Хосни Мубарак – был истинным ценителем хорошей, «английской» шутки. Это он рассказал Валентину тот анекдот об Анваре Садате… Кстати, об остроумии поегипетски. Египтяне необыкновенно остроумны, но на свой, особенный манер. Английский, «смысловой», юмор там ценится гораздо ниже каирского, в основном основанного на каламбурах. Каир поарабски – Маср. И Египет тоже – Маср. Каир и Египет для араба понятия неразделимые. Каирцев (читай – египтян) арабы за их любовь к каламбурам называют «смеющиеся каирцы». Когда мы однажды прилетели на ремонт в Барановичи, лейтенант Тахир случайно узнал, как порусски называется зуб. Радости его не было предела. Он почти ежедневно подходил ко мне с жалостной миной (в сопровождении нескольких друзей) и просил отпустить его на пару часов к доктору. «Надо удалить зуб», – говорил он, сопровождая эти слова жестом руки, как бы вырывающей и выкидывающей нечто ненужное. Друзья его покатывались со смеху… Через час он приходил ко мне и лицемерно заявлял, что счастлив, так как доктор «заштопал дырку в зубе» и можно его оставить на месте. Зуб поарабски – мужской половой орган, и вариациям на эту тему не было конца. В Каире люди не обижаются на остроумное слово. Если у вас наметился округлый животик, проходящий мимо египтянин может запросто провести по нему рукой и спросить: «Аиз батыха валя андак?» (Хочешь арбуз или он у тебя уже есть?) Веселые люди… Представляю, если бы у нас позиции противника находились в 180 километрах от столицы… Было бы не до шуток…

Переводчик. Будапешт. Тёкёль

Abuent studia in mores (лат.).

Привычка – вторая натура.

Каждые три месяца один из наших бомбардировщиков летал «домой», в Североморск, на регламентный ремонт. Наступила очередь и нашего – № 4378. Мы улетали домой с удовольствием: в Каире нам было тяжело во время Рамадана – месяца мусульманского поста. Правоверным нельзя пить, есть и курить в светлое время суток. Ну, намто можно, в моем виде на жительство написано масихи – христианин (независимо от вероисповедания, всех «рашн» в Египте зачисляли в христиане), но на улице на тебя и твою сигарету смотрели так, что и курить не захочешь. В Карачи однажды во время Рамадана фанатик заколол смуглого мужчину, шедшего по тротуару к ожидавшей его машине с сигаретой в руке. Мужчина оказался малагасийским коммерсантом и никакого отношения к исламу не имел. Однако никто из окружающих не попытался помочь ему или позвать полицию. В каирских ресторанах и кафе люди тоже ждали, пока на цитадели выстрелит пушка – значит, как написано в Коране, стемнело настолько, что не отличить белой нитки от черной.

Так что, загрузив в бомболюк корзины с фруктами для североморских ребятишек и женщин, мы с радостью полетели домой. Дальности полета на прыжок почти от экватора в Заполярье не хватало; промежуточная посадка или, как говорят летчики, аэродром подскока был в Тёкёле, под Будапештом. Экипаж стосковался по дому и, уговорив руководителя полетов в Тёкёле, заправившись топливом и пообедав, через два часа взлетели снова. В Североморске нас встретили со знаменами, как вернувшихся с войны, и, пока самолет заруливал на стоянку, мы смотрели через триплексы на выстроенный в парадном строю полк.

Было начало июня, 9 часов вечера, заполярное солнце стояло высоко над зданиями городка, и я почемуто подумал: как же эскимосам и вообще северянам соблюдать пост, если они примут ислам – ведь летом здесь солнце не заходит три месяца? Но я зря беспокоился – в Североморске, оказывается, мусульман не было, и после митинга мы так отметили наш прилет, что по пути в гостиницу долго не могли понять, почему нельзя купить сигарет в киоске, если сейчас 3 часа. Солнце стояло высоко, заливая безлюдные улицы светом, а до нас после застолья с трудом доходило, что это 3 часа ночи, что все в городе спят, и продавщица киоска – не исключение.

Командующий авиацие Северного флота, генерал-лейтенант Георгий Андреевич Кузнецов, был мой земляк, нальчанин, и хорошо знал моего отца. В бытность его молодым человеком мой отец был Председателем Президиума Верховного Совета Кабардинской Республики, заместителем Председателя Президиума Верховного Совета Российской Федерации, и помог ему с учебой. Командующий на другой день посадил меня в свой транспортный самолет «Ил-14», который летел в Горький, и приказал сделать посадку в Чкаловске, в Москве. Меня направили в ведомственную гостиницу 10го управления Генштаба около станции метро «Кировская», наискосок от здания Главпочтамта. Гостиницей это заведение, правда, можно было назвать весьма условно. Это был бывший особняк маршала Говорова. За кованым забором с узенькой калиткой стояло на лужайке красивое маленькое здание. Табличка гласила: «Детский сад № 310». Я удивился – поди же, сколько их в Москве! Но в моем паспорте не было отметок об убытии из Египта и о прибытии в Союз, и в другую гостиницу я поехать не мог. А здесь привыкли ко всяким документам, иногда весьма экзотическим, и вопросов не задавали. Говорили, что глубоко в подвале особняка были оборудованы рабочий кабинет и комната отдыха, где иногда во время войны ночевал Сталин, когда оставался в городе. Вот в этом детском садике я и переночевал. А дальше было легко – до Минеральных Вод и в Нальчик. Пока бомбардировщик ремонтировали, я хорошо отдохнул. Жаль только, что не застал дома маму – она лечила печень в Карловых Варах, в Чехословакии.

15 дней пролетели незаметно, и я собрался назад, в Египет. На обратном пути мы опять сели в Тёкёле. Посадитьто нас посадили, да вот выпускать не собирались. Сказали, что есть строгий запрет на вылеты, аэродром будет работать только на прием самолетов. Съездили в Будапешт, попили пива со шпикачками, постояли, глазея на идущих с пляжа девочек, на мосту через Дунай. Вернулись в Тёкёль и добрались до командного пункта. Вылета нет и сегодня не будет. На башне аэродрома всем было не до нас – садился военно-транспортный «Ту-134». Значит, начальство. С ним лучше не встречаться. Мы заторопились в гостиницу. К самолету подали черную «Волгу» с военными номерами Южной группы войск. По трапу сошли всего два человека – военный и гражданский. Генерала я не знал, но в осанке гражданского мне чтото показалось знакомым. Несомненно, я знал этого человека. В голове как будто зазвучал бархатистый голос опытного оратора, чуть невнятный, выговаривающий тщательно подобранные и логически выстроенные фразы. Обозреватель. Что он делает здесь, ведь он знаток военных конфликтов? С НАТО пока никто воевать не собирается. Венгрия – в самом сердце Варшавского договора. Да и предыдущий опыт подсказывал: он никогда не окажется перед началом конфликта на стороне, которая должна подвергнуться нападению. Он был в Пакистане в 1964м, в Египте в 1967м; что же он делает здесь и сейчас? Господи, да что я выдумываю? Ну, приехал именитый обозреватель ТАСС, кандидат в члены ЦК, опытнейший международник. Соберет офицеров-пропагандистов Южной группы войск, разъяснит им очередное решение партии и уедет. Какое решение? Ну… мало ли какие решения надо разъяснять политработникам или штабным офицерам!

Весь вечер мы просидели в уютном кафе за кружкой пива, не злоупотребляя – надеялись, что утром могут разрешить вылет. Зря. Всю ночь, следующий день и всю следующую ночь волна за волной беспрерывной чередой с интервалом в 5–7 минут садились звенья штурмовиков, транспортные самолеты десанта, вертолеты. Все они садились, заправлялись и снова взлетали. На Чехословакию. Советский Союз ввел туда войска. Обозреватель приезжал не зря. Пражская весна закончилась грозами. Мы улетели в Египет только на третий день.

Я очень беспокоился за маму – как она выберется из этой заварухи в Чехословакии. Но оказалось – мир не без добрых людей. Главный врач того санатория в Карловых Варах, где она лечилась, собрал всех русских на другой день после вторжения советских войск в Чехословакию и сказал им: «Для меня вы все – больные. Я не делю вас на советских и антисоветских. Я считаю, что в связи с создавшимися обстоятельствами русским больным сейчас ехать по Чехословакии, Венгрии и Польше домой нельзя. Продолжайте лечиться, как будто ваш срок не истек. Пройдет некоторое время – и все прояснится с божьей помощью!» Мама пробыла в санатории почти два срока. Кстати, печень ей подлечили так, что она никогда больше на нее не жаловалась. Вот уж, кому война, а кому…

Потом, через несколько лет, я узнал от одного из своих бывших сослуживцев – майора Стаханцова – интересную подробность. Накануне вторжения молодой офицер радиоразведки США Вильям Бредфорд сообщил о замеченной им необычной активности военной авиации СССР и предположил, что готовится крупная военная операция. За что получил весьма чувствительный щелчок по носу от своего непосредственного начальника. Списанный с летной работы полковник ВВС был недавно назначен в радиоразведку, так как он по контракту должен был еще два года служить в Европе, а другого места не нашлось. «Вы, лейтенант, слишком быстро хотите выдвинуться. А не знаете даже того, что в Советском Союзе 18 августа – это День авиации, и там всегда проводятся воздушные парады и показательные полеты. Отсюда и повышенная активность авиации. Это надо же выдумать такое – крупная военная операция!» Молодой офицер счел за благо промолчать. Как молчали и мы на утренних оперативках в разведуправлении Закавказского военного округа. Наш начальник генерал Святков считал «настоящей» только агентурную разведку и ненавидел радиоразведку. «И вы это называете разведывательными данными? – бушевал он. – Сообщение какогото идиота из продовольственной службы третьей полевой армии Турции о закупках чеснока? Или о том, что в 12й пехотной дивизии пост будут соблюдать 10 328 человек? Разведчики мне еще нашлись!» Ну как объяснить этому снобу, что количество чеснока в рационе турецкого солдата определено в граммах, что турки очень любят сладкое и готовы заказать сахара как можно больше, но никогда не врут насчет потребности в чесноке. Это – отличная цифра для определения штатного количества людского состава. А цифра постящихся во время мусульманского поста Рамадан очень важна потому, что Коран разрешает не поститься тем, кто болен или в пути. То есть цифра постящихся – это и есть число боеготового персонала – за вычетом больных и командированных! Повезло нам с начальником…

Для ГРУ это была, впрочем, обычная история. Полоса неудач началась после провала одного из высокопоставленных сыночков с невиданной по масштабу «чистки» советских разведчиков и их агентов за рубежом. В конце 1966 года арестован Уильям Генри Вален (псевдоним Дрон), руководивший шифровальным отделом Комитета начальников штабов США. 15 лет тюрьмы. Январь 1967 года – арестован Герберт Бекенхауп (псевдоним – Клоун) – сотрудник штаба ВВС США в Пентагоне. 30 лет тюрьмы. 15 марта – арестованы Джоржо Ринальди (Викарий) и Армандо Жирардо (Паломник) – сотрудники ГРУ с 1956 года. Выслан из Италии завербовавший их Алексей Соловов. 16 марта во время выемки контейнера с разведданными из тайника арестован «борзой» ГРУ Юрий Павленко. 24 марта задержаны, объявлены персонами нон грата и высланы из стран пребывания атташе по культуре Борис Петрин и представитель «Аэрофлота» Николай Ранов. Арестован агент Викентиос Бутрос (Пилигрим), передававший в ГРУ ценные записи переговоров иностранных дипломатов с их правительствами. Через три дня из Греции выслали Игоря Очкурова и Альберта Захарова. На следующий день «викингу» – полковнику ГРУ Михаилу Бадину пришлось покинуть Австрию, забыв поставить об этом в известность местные власти. А вот в апреле трем сотрудникам ГРУ в Норвегии это не удалось. Вот так закончилась эта весна провалов.

Казалось бы, совершенно ясно – необходимо убрать из руководства ГРУ непрофессионалов и из резидентуры – сынков начальства, выбиравших страны не по принципу своей готовности работать там продуктивно и успешно, а по принципу их туристической привлекательности и карьерности. Но наступать на одни и те же грабли – наша вторая натура… В 1987 году начальником ГРУ был назначен генерал-полковник В. Михайлов, никакого отноения к разведке до того не имевший. Резко возросло количество агентуры, а результаты говорили сами за себя – девяносто семь процентов добываемой информации приходилось на аналитиков, которые получали ее из прессы, радиоперехвата, научной литературы. Документы для служебного пользования и секретные документы, которые должны были добывать агентурщики, составили лишь три процента… Его сменил после августовского путча 1991 года генерал-полковник Е. Тимохин. Из ПВО! И лишь в 1993 году ГРУ возглавил кадровый военный разведчик, генерал Федор Ладынин. Дела пошли на лад. Но и при нем ГРУ оставалось единственной крупной правительственной организацией, не имеющей органов связи с общественностью. Результатом этой закрытости и недостатка информации стали журналистские россказни о ГРУ и обвинения во всех мыслимых и немыслимых грехах: торговле оружием, убийствах журналиста Холодова и киллера Салоника (каков разброс интересов?). Назначение последнего, 27го по счету начальника ГРУ, генерал-полковника Валентина Корабельникова сломало эту опасную тенденцию. Его интервью, статьи, серия фильмов о спецназе ГРУ, личная работа Корабельникова в Чечне закрепили позитивные сдвиги в создании нового имиджа разведывательного ведомства армии. Кстати, за всю историю военной разведки он – первый выпускник «консерватории», достигший наивысшего поста в своей собственной организации…

Генерал. Каир. Хелмийя

Ich dien (нем.).

Я служу.

Девиз принца Уэльского

К счастью, генералы бывают разные. Михаил Иванович Сошников – старший военный советник Центрального военного округа. Он прибыл на эту должность в августе. Я встречал его в международном аэропорту Каира с некоторым волнением. Сначала я не мог понять, что имел в виду референт генерала Лащенко, когда сказал мне: «Ничего, ты хорошо знаешь язык, сойдешься с Сошниковым…» При чем здесь язык? Тех, кто язык знал плохо, не назначали к ведущим генералам. Старший советник Центрального военного округа Египта – не столько генерал, сколько политик. У него в округе и Генеральный штаб, и Президентский дворец, и советское посольство. Все прилетающие комиссии – из ЦК, из Министерства обороны, из МИДа – мимо не пройдут. Решающие совещания – у него. Крупные учения – на его базе.

Генерал ВДВ Михаил Иванович Сошников хотел одного – воевать. Вернее, он хотел одного – побеждать. Но, чтобы побеждать, надо было воевать. Другого пути нет. Ему предстояло жестокое разочарование. Конечно же, он не был наивен. Он знал, что уже не будет прыгать с парашютом вместе с бойцами своей любимой Витебской воздушно-десантной дивизии. Не будет прыгать в танке (танкист ведь!) с высоты в 1000 метров и, приземлившись, отстрелив парашюты, с ходу идти в бой. В ВДВ рассказывают, как во время учений, на которые были приглашены военные атташе капиталистических стран и стран Варшавского договора, прямо перед трибуной министра обороны с глухим стуком упал десантник – парашют не раскрылся. Вне себя от ярости, министр потребовал к себе командира дивизии. Сошников, стоя в комбинезоне перед маршалом, разгневанным гибелью солдата-десантника, спокойно ответил: «Товарищ маршал Советского Союза, я только что приземлился, это мог бы быть и мой парашют. Не я его укладывал».

О нем вообще много рассказывали в ВДВ – «войсках дяди Васи», как с гордостью называли себя десантники в честь своего обожаемого главкома – генерал-полковника Василия Маргелова. Сошников, будучи заместителем командира танковой дивизии, согласился на должность командира воздушно-десантной дивизии. «Дядя Вася» Маргелов знал и любил Михаила Ивановича по службе в Германии, предложил ему это повышение – решающее в жизни офицера. Самый большой прыжок – от полковника до генерал-майора. Пусть потом не будет продвижений – ты уже состоялся. По большому счету.

Но в ВДВ не признают командира, если он не причастен к небу. Никого не интересовало, что полк Сошникова был лучшим в Германии, а дивизия – лучшей в Вооруженных Силах СССР потому, что в действительности командовал ею не командир, а он, заместитель комдива Михаил Сошников. В авиации бывают в мирное время генералы в тридцать девять лет. В сухопутных войсках такого не бывает (сыновья маршалов и зятья генсеков не в счет!). Сошникову, выпускнику Академии Генерального штаба, было 38, когда его назначили комдивом. Но… надо было прыгать. Он прыгнул первый раз – вывихнул ногу. Через 20 дней прыгнул второй раз – сломал ее. Через полтора месяца прыгнул третий раз – так ушиб копчик, что все лето просидел в кабинете, как он выражался, на одной полужопице. Через полгода он прыгал со своей дивизией на всех учениях. Сначала его зауважали за упорство, потом за смелость, потом – за несомненное мастерство и талант. Мастерство парашютиста. Талант командира. Хотя он не был обделен и другими достоинствами. Только случайно не поступил в молодости в консерваторию. Певцом Михаил Иванович не стал, но голос у него, несомненно, был – сильный и очень приятный тенор. Когда ему предложили оформлять документы для работы в Египте, засел за английский язык. В Академии Генштаба он был на хорошем счету на кафедре иностранных языков. Но он не был бы Сошниковым, если бы остановился на этом. Вот почему, когда он обратился к генерал-полковнику Танкаеву – начальнику Военного института иностранных языков (по прозвищу Ингуш) – с просьбой назначить комиссию и принять у него экзамены по полному курсу института, у многих его коллег отвисла челюсть. Успешно сдал экзамен на звание военного переводчика (генерал!) и только тогда доложил в Главное управление кадров СА на Беговой, что готов к командировке.

И мне предстояло работать у такого генерала переводчиком! Немудрено, что я приглядывался к нему. Мне понравилось все – и как он бегом спустился по трапу самолета, и как удивился на вилле в Хелмийе, куда я его привез, «снаряженному» холодильнику. Я жил далеко от него, в Наср-Сити, напротив Генштаба, но не поленился ранним утром поехать на рынок и купить все необходимое. Первые дни должны были мне подсказать многое. Кто я буду для него? Помощник? Советчик? Подай-принеси? Он явно не нуждался во мне для своей повседневной работы. Командующий округом египетский генерал Саад Заглуль Абдель Керим – сын генерала Саада, старшего друга президента Насера, говорил на хорошем английском языке. Они както сразу нашли общие интересы, а вскоре и подружились. Помог и равный возраст, и осознание того, что оба успешны – один в 42 возглавляет столичный округ, другой в 42 – один из самых заметных военных советников за рубежом. Мне повезло. В домоправителе Михаил Иванович тоже не нуждался. Генерал в быту все мог организовать сам. Он не хотел, чтобы в Каир приезжала его жена – кандидат геологических наук, специалист по нефти. И скоро я понял почему.

Генерал. Каир. «Омар Хайям»

La belle dame sans merci (фр.).

Прекрасная, но безжалостная дама.

Когда через два месяца после своего приезда Михаил Иванович спросил меня, где я провожу свои свободные вечера, я подумал, что он скучает. В Египте, как и во многих мусульманских государствах, пятница – выходной день, в штабах – только дежурные. В субботу и воскресенье не работают советские учреждения, так что даже если все дни ты работаешь в своем штабе, то свободных вечеров все равно много. Я ответил ему, что вечером каждую пятницу я еду в ночной клуб «Мэриленд». Там собирается одна и та же компания: переводчики Андрей Попов, Вадим Беляев, Виктор Гаппаров, Валерий Демидов и Валерий Морозов. А наутро мы встречаемся в спортклубе «Скарабей» поплавать в бассейне. Если зима, то есть только 20 градусов в тени, то обедать идем в пиццерию, если лето, то есть 40, то в кафе Гроппи, где можно поесть салаты, фруктовый суп и запить чемнибудь холодным. Но мне не надо было столько раз повторять должности моих друзей. Генерал меня понял. В эту компанию переводчиков даже холостому генералу хода не было. Оказывается, не было и нужды. Он сказал: «Давай в эту пятницу съездим в «Омар Хайям». Заметив легкую озабоченность, которую я не смог, повидимому, скыть, он быстро добавил: «В клубе я плачу. Ты мне нужен. Не бери такси. Поедем на моей, с шофером».

«Омар Хайям» – шикарный, очень дорогой ночной клуб на берегу Нила, напротив отеля «Семирамида». Сидя на веранде отеля, в ресторане под названием «День и ночь», я видел, какие машины подъезжают к этому клубу. Такси среди них не было. Ресторан «Day and night» отеля «Семирамида» – тоже недешевое удовольствие, но каждый месяц 25е число я проводил только там. 25 мая 1941 года – мой день рождения. Ресторан тоже был открыт в этот день и год и до сих пор не закрывался ни на перерыв, ни на ремонт, ни изза войны, ни изза изгнания короля Фарука. Больше четверти века ни минуты простоя! В траурные дни в нем не работал оркестр – вот и все. Я, признаюсь, сентиментален. Разве мог, узнав такое, проводить наш день гделибо еще?

В четверг мы в 11 часов вечера вошли в зал «Омар Хайям». Столик, который я заказал заранее по просьбе генерала, был самый дорогой, то есть стоял в первом ряду перед сценой. Сейчас там тихонько наигрывал блюзы небольшой оркестр, но на афишке, вложенной в меню, в полночь значился гвоздь программы – танец живота в исполнении Сухейр Заки. Я видел ее лишь один раз в «Мэриленд» – она танцевала там после своего полуночного выступления в «Омар Хайям». Для Заки выступить в «Мэриленд» было актом благотворительности в честь Рамадана – месяца мусульманского поста. Ее концертов с нетерпением ждали не только в лучших ночных клубах Каира, но и в Багдаде, Дамаске, Аммане, Стамбуле и Джидде… У нее было больше регалий, чем у многих блистательных офицеров египетской армии. Мы предусмотрительно поели дома и в клубе заказали лишь шотландское виски. Впрочем, уточнять необязательно. В «Омар Хайям» другого не подают. Я слышал, каким тоном бармен переспрашивал у японца, который потребовал японское виски «Сантори»: «Вы уверены, что это марка виски, сэр?»

Сухейр Заки появилась точно в полночь. Пульсирующий ритм танца уже с минуту призывно звучал в зале, когда в луче прожектора на сцене появилась она – мечта миллионов арабских мужчин, женщина, удостоенная президентом Насером одной из самых высших наград Египта – ордена «За заслуги». Я не поклонник ни индийских, ни арабских народных танцев. Главное для меня во время их исполнения – не задремать, чтобы не обидеть пригласивших меня хозяев. Но этот танец не повергал в сон. Я не заметил, как пролетело время. Когда прозвучали последние удары барабана, я почувствовал себя так, как будто меня лишили чегото очень желанного. Сухейр ускользнула в свою гримерную. Через несколько секунд ее место на сцене занял фокусник. Он мог с таким же успехом декламировать стихи или колоть дрова. На него никто не смотрел. Мужчины и женщины обсуждали достоинства танцовщицы. Судя по их жестам и блеску глаз – не только хореографические.

Генерал вдруг поднялся и, кивнув мне головой, прошел в коридор. Я с удивлением понял, что он хорошо знает, которая из четырех одинаковых дверей ведет в гримерную Заки. Постучав и дождавшись возгласа «ахлян!», он вошел, оставив дверь за собой открытой – для меня. В комнате работал кондиционер, но крошечные капельки еще блестели на персиковом лбу танцовщицы, и воздух был насыщен экзотическим ароматом благовоний, призванных скрыть запах пота. Танец живота в течение четверти часа в душной каирской ночи – тяжкий труд! К моему удивлению, Сухейр Заки улыбалась Михаилу Ивановичу, как старому знакомому. Значит, она запомнила его – весь зал погружен в темноту, но танцовщица видит тех, кто сидит за столами первого ряда. Тогда для чего же я ему понадобился сегодня?

Я понял это, когда после обычных арабских любезностей – ахлян ва сахлян, сияттак! – он прокашлялся, стал, опустив руки «по швам», и заговорил на русском языке. «Уважаемая госпожа Заки, я вынужден представиться вам сам. Я русский генерал, Михаил Сошников. Я советский военный советник. К сожалению, идет война, все мы очень заняты, и я не могу уделить вам времени, достаточного для обычного знакомства. Поверьте, я понимаю, что женщина, подобная вам, заслуживает ухаживания с соблюдением всех принятых условностей. Простите меня и не вините за то, что я вынужден ими пренебречь. Виновата война. Я влюбился в вас. Вот уже месяц я не пропускаю ваших выступлений, если не уезжаю из Каира. Не скрою, я навел справки, прежде чем сделать вам предложение, и уточнил, что вы не связаны брачными узами. Я женат. Я предлагаю вам свое сердце, но отнюдь не руку. Если вы не готовы ответить мне сейчас, я буду ждать назначенного вами срока».

Я переводил, не отводя глаз от прекрасного лица, и видел, как на нем, сменяя друг друга, выражаются удивление, потом понимание, радость, сожаление и жалость. Она поняла его предложение, и оно ее совершенно не оскорбило. Она не смогла скрыть своей радости от сознания того, что может внушать столь сильные чувства этому явно незаурядному мужчине. И – сожаление, что не сможет их разделить или удовлетворить. И еще – жалость к нему, как к мужчине, которому придется перенести этот отказ. Когда она заговорила, ее голос был низким и взволнованным. Было видно, с каким трудом она контролирует свои эмоции. «Дорогой генерал, я не возмущена вашей прямотой. Дело не в войне. Ее извиняют только чувства, которые я смогла вам внушить. Поверьте, у меня достаточно опыта, чтобы видеть их искренность. Несколько месяцев назад я бы без колебаний приняла ваше предложение. Вы покорили меня своей честностью и мужественностью. Но теперь я обручена и не вольна более в своих чувствах и поступках. Я надеюсь, что рана, которую я вам ненароком нанесла, заживет, не оставив после себя горечи разочарования. Помните, что в сердце Сухейр Заки есть уголок, которым владеете вы. Давайте расстанемся немедленно и без дальнейших слов. Они могут все испортить».

Я переводил, не глядя на Михаила Ивановича, переводил, зная, что он все уже понял и стоит только ради соблюдения приличий. Как только я кончил говорить, он слегка поклонился ей и вышел. В машине мы долго молчали. Я не знал, что сказать. Выходя в Хелмийе у своей виллы, он сказал лишь: «Я не мог пойти без тебя. Она бы не поверила, что я русский генерал».

Следующий день – суббота. Михаил Иванович не сказал ничего о своих планах. В «Омар Хайям» он не поедет, это точно. Значит, останется дома, «примет на грудь» граммов 400, немного пожалеет себя. Он ведь понял, что обручение – отговорка. Всегда можно сказать, что помолвка была впоследствии расторгнута. Он не привык к отказам… Если ему повезет, то заснет в кресле. Кресло стояло, как у нас принято, перед телевизором. Михаил Иванович никогда не включал его, так как английский выпуск новостей был в 18 часов, когда его еще не было дома, а арабские передачи он не воспринимал. Но кресло с журнальным столиком так и стояли перед телевизором, и после нескольких рюмок водки вполне можно было побеседовать со своим отражением на светло-сером экране…

Переводчик. Каир. Зоопарк

Tout est perdu fors l’honeur… (фр).

Все отдать можно, но не честь…

Главнокомандующему Воздушно-десантными войсками генералу Василию Маргелову исполнялось полста лет, и на другой день Михаил Иванович попросил меня придумать, как ему поздравить своего начальника. «Только не японский магнитофон – стыдно!» Я подумал и предложил послать главкому пятьдесят голландских роз. В Каире рядом с магазином Маркоса располагалась фирма, рассылавшая букеты по всему миру. Я позвонил и узнал, что регулярных сношений с Москвой у них нет, но за отдельную доплату они готовы выполнить наш заказ. Стоило это не меньше японского магнитофона, но зато было оригинально. Да и сплетен не будет. Розы – они и есть розы.

Оформив заказ и оплатив услуги, я вышел на Шария Фуад – центральную улицу Каира. За углом – магазин мясных деликатесов. Хозяином магазина был грек по имени Маркос, и все называли магазин этим именем. «Деликатесы» – эвфемизм, чтобы не оскорблять слух мусульман. Магазин торговал свининой и изделиями из нее для живущих в Каире греков, армян, христиан-арабов, дипломатов и всех, кто не считал свинью «нечистым животным». Покупатели хотели приобрсти отбивные или окорока, на худой конец – свиные ребрышки. Только я приобретал у Маркоса то, что до приезда русских он никак не мог продать: десятки свиных ножек и головы. Для холодца и сальтисона. Он не понимал, что я покупаю не для себя, а по заказу многих русских семей, и считал меня чемто вроде перекупщика. Когда я входил к Маркосу, мне в зал выносили кресло и бутылку любимой воды «7Up». Я пристрастился к ней в Пакистане, хотя там эту не переслащенную и сильно газированную воду в шутку называли «6 up and 1 down». Мол, она не 7 раз бьет в нос, а только 6. Шесть в нос и один раз в другое место. Шуточка. Я по списку заказывал товар, мне его сразу паковали и укладывали в багажник «Волги». Неделю будут наши хозяйки варить холодец, а мужья, под видом дегустации, не забудут сходить в аптеку и купить там чистого медицинского спирта, сделанного из сахарного тростника. Египтяне искренне считали, что спиртом можно только протирать кожу перед уколом. А наши специалисты, гражданские и военные, сразу сообразили, что стограммовый флакончик чистого спирта по 15 пиастров за штуку – это баснословно дешево для заграницы. 15 поарабски – «хамасташр». Они гордо входили в аптеку и брали 7 флакончиков за 1 фунт – хозяин скидывал пять пиастров за «оптовую закупку». Самое интересное было то, что они, протягивая деньги, произносили: «хамасташр». Время шло, цена менялась, но все участники этой сделки придерживались незыблемых правил: русские упорно произносили «хамасташр», а все аптекари Египта отпускали им флакончики, твердо считая, что порусски «хамасташр» значит «медицинский спирт». Три бутылки водки за 10 рублей!

А дальше срабатывал устоявшийся стереотип. Чего не хватает, если есть водка и холодец? Малосольного огурчика, конечно. Ну какая проблема может быть с этим в Египте, где свежие огурцы продаются на любом углу с передвижных прилавков на велосипедных колесах круглый год? Эмалированные ведра с огурцами стояли на каждом балконе. А в Александрии, где морякам некогда было заниматься приготовлением разносолов, к их услугам был магазин «Севастополь». Там, рядом с прилавками с модным тогда джерси, стояла полная соленых огурцов красивая керамическая бочка. Жены русских специалистов свято верили, что если налить в разбавленный спирт кока-колы, то получается вполне дамский напиток. Главное – не забыть накипятить воды и поставить на ночь в холодильник. Иначе муж, мучаясь жаждой после холодца, водки и соленых огурцов, может выпить воды из водопроводного крана, а это в Каире – смертельный номер. Загранкомандировка может прерваться по такой причине, что и в документах писать противно.

Выполнив заказ, я забрал почту в штабе Центрального военного округа. Для генерала была личная телеграмма. Я поехал в Хелмийю, передал ее сидевшему перед воротами виллы солдату в малиновом берете египетской военной полиции и поехал к себе в Наср-Сити. Не успел раздеться, как зазвонил телефон. «Приезжай немедленно, Борис, есть срочное дело», – генерал явно был взволнован. Оказалось – телеграмма была из «десятки» – кадрового управления Генштаба. К генералу ехала его жена.

Субботний рейс прибыл по расписанию, в полдень. Я быстро провел Галину Кузьминичну через все формальности, благо в аэропорту меня знали. Сел в машине впереди, Михаил Иванович с женой сзади. Он рассказывал ей о своей холостой жизни, показывал достопримечательности, мимо которых мы проезжали. Она попросила остановить машину только два раза – на привокзальной площади Баб эль Гедид, где стоит огромная базальтовая статуя фараона Рамзеса у Каирского музея. Второй раз – на площади у отеля «Хилтон». За ним сверкал белыми парусами целый флот фелук – египетских прогулочных лодок у набережной Каср эль-Нил. Но она не смотрела на экзотические яхты. Я ясно видел, как она всматривалась в нестерпимо сверкавшее на солнце белоснежное здание ночного клуба «Омар Хайям» на том берегу реки. В тот момент я готов был поверить в женскую интуицию. Мы вместе пообедали в просторной генеральской гостиной. Галина Кузьминична привезла по традиции водку, банку сельди, московские колбасы и черный хлеб. Несмотря на долгий перелет, она слушала наши рассказы, и незаметно, рюмка за рюмкой, мы прикончили большую бутылку водки, сделанную в форме графина с ручкой. Михаил Иванович, как истинный военный, запланировал на воскресное утро мероприятие – посещение Каирского зоопарка. На том мы и расстались.

Утром я проснулся рано от крика муэдзина на минарете мечети Наср-Сити. Моя комната была на десятом этаже, и через балконную дверь я, лежа на кровати, ясно видел его плечи и голову. Зажимая руками мочки ушей, он кричал в микрофон протяжным голосом призыв к молитве – азан. «Аллаху акбар! Ассалату хайрун мина ннаум!» («Аллах велик! Вставайте, правоверные, ибо молитва слаще, чем сон!») И хотя я не был с ним согласен насчет сна, я встал, помылся, выпил стакан томатного сока и вышел из дома. На специальной скамейке под навесом сидел часовой в малиновом берете военной полиции. Обменялся с ним обычными утренними приветствиями – «Сабах эль нур!» – «Сабах эль хейр, сияттак!» – и поехал в Хелмийю. Позавтракав в «Семейном ресторане», купил там же газеты и просмотрел их, чтобы доложить генералу новости. Утро как утро. Но, приехав в Хелмийю, застал первую семейную ссору. Галина Кузьминична, с перевязанной мокрым полотенцем головой, не хотела ехать в зоопарк – дальний перелет и вчерашнее застолье не располагали к культурной программе. Михаил Иванович, как истинный военный, не хотел менять своих планов изза «женских капризов».

–Не хочет, Борис, и не надо! Мы поедем одни!

Оставив генеральшу в халате и с полотенцем на голове, поехали в зоопарк, хотя видели всех его обитателей не раз. Дело принципа! Когда мы подъехали к зоопарку, Михаил Иванович спросил меня, был ли я в новом серпентарии. Я понял. Пока я буду разглядывать гадов, Сошников решил поправить голову египетским пивом «Стелла», размышляя о беспринципности и вероломстве женщин. Я решил, что ему на это хватит полчаса. В любом случае, я успею еще искупаться в клубном бассейне «Скарабея» и попаду на обед в «Гроппи». На худой конец можно пообедать и в греческом семейном ресторане… Но когда я подошел к кафе у входа в зоопарк, у меня глаза полезли на лоб. Вокруг клумбы бегали два молодых европейца, их преследовал русский генерал в штатском, который при каждом приближении довольно ловко давал им пинка под зад. Третий молодой человек лежал среди цветов на клумбе без признаков жизни. Пробегая мимо меня, Михаил Иванович будничным голосом спросил: «Где машина?»

Получив ответ жестом – на улице, мол, около ворот зоопарка, он на бегу мотнул головой: «Уходим!» И только сев в машину и отдышавшись, он поведал мне о происшедшем. Он стоял около стойки бара и пил пиво, когда в кафе вошли трое молодых парней. Они заказали три бутылки «Стеллы». Попробовав его, один из них заявил, что им, чехам, такое кислое пойло пить стыдно. Буфетчик, не сказав ни слова, забрал три бутылки и открыл три новых. Но и это пиво не пришлось по вкусу взыскательным клиентам. Один из них взял свою бутылку, запустил ею в стойку бара и разбил несколько бутылок вина и местного бренди. Михаил Иванович очень вежливо (так он мне сказал) предложил молодым чехам извиниться и уплатить за убытки. Реакция была негативной.

–Вы, русские, мало того что не даете нам жить нормально у себя на родине, вводите войска, когда вам вздумается, так еще и за границей пытаетесь учить нас уму-разуму! Заткнитесь, а то сейчас мы вам покажем, как надо себя вести настоящим мужчинам!

На что Михаил Иванович предложил им выйти покурить на свежий воздух. Трое рослых молодых людей, возбужденных стычкой, с удовольствием согласились. Они уже предчувствовали, как будут рассказывать девушкам, что проучили русского наглеца. Откуда им было знать, что этот средних лет мужчина – отличник ВДВ. Михаил Иванович, выйдя к клумбе перед кафе, резким ударом ребром ладони по горлу положил самого высокого из них на клумбу, и к моему приходу успел сделать за остальными двумя кругов десять вокруг клумбы, огорчая ягодицы отстающего противника острым по тогдашней моде носком ботинка. При этом он приговаривал: «И не только танк введем, но и вежливо разговаривать научим!» Но… как бы это ни было лихо, всетаки в чине генерала затевать драки в кафе за границей не очень принято, и на другой день, приехав на работу, он пробурчал мне: «Я на работе сегодня справлюсь сам. Поезжай в посольство и торгпредство, а потом к Свете Гусаровой в штаб. Нет ли там разговоров о драке русских и чехов в кафе…»

Разговоров не было. Бог миловал. Tout est perdu fors l’honeur. Все отдать можно, но не честь…

Переводчик. Каир. Генштаб

Lost in translation.

В переводе утрачено.

Формула ООН для неточного перевода

Жаркое лето 1967 года кануло в Лету. Нет, в сентябре жара не снизилась. Просто все журналисты, словно сговорившись, твердили, что в июле и августе происходят самые неожиданные и чреватые политическими последствиями события. Поэтому, дождавшись конца сентября и ощутив октябрьскую прохладу, невольно настраиваешься на предстоящие самые лучшие месяцы в Каире – ноябрь, декабрь и январь. «Шамс ва хава бард до» – солнечно и прохладно. Поговаривали о переводе генерала Сошникова советником командующего ударными войсками Египта – сочетание его опыта в применении десанта и танков было уникальным, и Михаил Иванович приложил немало усилий для создания этой новой ударной группировки. Кроме того, он мечтал проверить на практике выдуманный им новый способ десантирования в песчаной пустыне. Большинство десантников очень уязвимы в минуты их спуска на парашютах. Они болтаются в небе, как сосиски, а их расстреливают с земли. Сошников предложил открывать грузовую аппарель «Ан-12» и спускать с нее брезентовую ленту 40 метров длиной, к концу которой были пришиты три мешка с песком. При минимальной скорости и высоте полета лента тянулась за самолетом с небольшим обвисанием, и ее конец болтался в пяти-шести метрах от поверхности. Парашютисты должны были бросаться на ленту спиной, держа в руках автомат Калашникова, и падать в песок невредимыми (по крайней мере, с меньшими потерями, чем при обычном десантировании под огнем противника). И хотя это очень смелое предположение еще надо было серьезно проверить на манекенах, потом на людях, а для этого переехать на некоторое время в оазис Эль-Файюм, где было расположено командование, я предвкушал новую, интересную работу. Сошников, конечно, возьмет меня с собой, несмотря на недавнюю размолвку. На совещании высшего командного состава Центрального военного округа командующие докладывали каждый по своим войскам. В зале было жарко, совещание получилось формальным, генерал Сошников несколько раз в резкой форме поправлял ошибки арабских офицеров. Когда в конце совещания дело дошло до начальника химических войск, все уже порядком устали. Желая сократить доклад полковника, Михаил Иванович задал конкретный вопрос:

–Какие боевые отравляющие вещества находятся в распоряжении противника?

Генерал на совещании говорил на английском, но так как в зале присутствовало много русских, я переводил в микрофон. Полковник ответил, что на вооружении армии Израиля находятся как современные табун, зарин, зоман, так и горчичный газ. Я перевел, заменив горчичный газ на иприт. Сошников, усталый и раздраженный тем, что совещание превратилось в говорильню, резко возразил на английском:

–Перевод неточен! Повторите ответ, полковник!

Я не ожидал от него такого выпада. Ведь мне дальше работать с этими арабами. Полбеды, если бы он сделал замечание порусски. Но поанглийски… Полковник повторил ответ, а я – перевод. Тогда Михаил Иванович своим звонким голосом произнес:

–Полковник назвал не иприт, капитан, а горчичный газ!

Деваться мне было некуда. Проглотить эту пилюлю я не мог при всем уважении к генералу Сошникову. Да и голос у меня не менее звонкий…

–С тех пор как германская армия в Первой мировой войне применила горчичный газ на реке Ипр, этот газ называется во всех военных источниках ипритом!

Генерал побледнел. Я, по существу, перед сотней арабских офицеров обвинил его в незнании военной истории. Но ято знал, что его ошибка и раздраженная реплика были результатом неудавшегося и затянувшегося совещания, а вот большинство арабских офицеров – нет…

В среде военных переводчиков давно идет спор: как переводится слово «переводчик» на английский язык – translator или interpreter? Первый термин обозначает добросовестный перевод слово в слово, так, как было сказано, своеобразную трансляцию. Даже если было сказано ошибочно или коряво. Второй предполагает более активное участие переводчика в процессе, где главное – передача смысла, его интерпретация. (Наглядный пример: В. В. Путину нужен translator, В. И. Черномырдину – interpreter). Эдвард Радзинский не прав, когда говорит, что перевод похож на женщину – если он верен, то некрасив, а если красив – то неверен. Перевод может быть и красив, и верен.

Но… здесь у меня не было и этого оправдания – мол, истолковал неверно. Просто перечислялись названия боевых газов… Тяжелый случай.

Сошников закрыл совещание, сел в свою машину и, не сказав мне ни слова о завтрашних планах, уехал домой. За полгода совместной работы мы так не расставались никогда. И я, вместо того чтобы дать ему время остыть, не придумал ничего лучшего, как попытаться объяснить ему свою позицию. Когда дверь мне открыл Басим, слуга генерала, я прошел прямо в гостиную. И, конечно, нарвался. «Ты что, капитан, себе позволяешь, мать твою так?» Кровь бросилась мне в голову, все заготовленные фразы вылетели из головы. Как будто издалека, я услышал свой собственный голос: «У нас на Кавказе это страшное оскорбление. Вы можете ругать меня как хотите, но без матерщины. Если вы еще раз сделаете это, я ударю вас вот этим стулом». Десантник и перворазрядник по самбо посмотрел на меня с изумлением, как смотрят на человека, внезапно сошедшего с ума, резко повернулся и прошел к себе в спальню, хлопнув дверью. Я счел за благо ретироваться.

Позавчера он в кабинете демонстративно смотрел в окно, когда я переводил ему газетные новости, и, проработав весь день с генералом Саадом, не обратился ко мне ни разу. Вчера повторилось то же самое. Перед самым обедом раздался звонок. Звонили из египетского Генштаба. Генерал никогда не поднимал трубку телефона. Во-первых, разговор по телефону требует не только знания языка, но и определенных навыков. Во-вторых, не царское это дело… Звонил адъютант командующего спецвойсками. В брошюру, которую Сошников подготовил для офицеров своих любимых ударных войск перед решающими годовыми учениями, вкралась явная ошибка. Расстояние между танками в наступлении было увеличено вдвое. Беда была в том, что брошюру написал на английском и отредактировал сам генерал Сошников. И она была уже напечатана. Свалить вину было не на кого. Ктото из арабских офицеров-танкистов, обучавшихся в советской академии, заметил ошибку и сказал об этом своему командующему. Расшить брошюры и заменить ошибочную таблицу на правильную арабам было бы нетрудно… Трудно было удержаться от соблазна лягнуть всезнайку Сошникова. Тем более после недавнего совещания, где он неоднократно и демонстративно подчеркивал ошибки арабских офицеров…

Я ничего не сказал генералу. Поехал в Генштаб, нашел адъютанта и сказал ему, что в перевод вкралась ошибка по моей вине и генерал Сошников не простит мне очередного прокола. Я хорошо помнил, что его не было на том совещании – был только его начальник. Зная страсть египтян к сплетням о начальстве и их привычку весьма свободно толковать факты, я был уверен, что он «слышал звон, но не знает, где он». Я достал из «дипломата» бутылку «Столичной» и коробку московских конфет, объяснил, что это – «бакшиш» за взаимовыручку, и попросил передать брошюры в типографию Генштаба. Там я уже просто за наличные попросил работников расшить двести брошюр и вставить лист, исправив на нем злополучные цифры. Что они и сделали за два часа. Брошюры были доставлены назад в кабинет адъютанту. Одну из них я взял с собой «на память». Если ктото осмелится обвинить Сошникова, я готов предъявить якобы первый вариант брошюры, который передали генералу для редактирования. Когда главом узнал, что ошибки в брошюре уже нет (ни адъютант, ни работники типографии ни за что не хотели признаваться в переделке инструкции), он был вне себя. Не вышло поиздеваться над надменным русским генералом… Зато Сошников, который узнал о случившемся к концу рабочего дня от своего друга – советника бронетанкового управления полковника Зайцева, подошел ко мне и сказал:

–Поехали со мной.

А когда мы приехали в Хелмийю, он сказал арабу-шоферу:

–Мы сойдем у виллы, а ты поезжай в ресторан и привези эти коричневые китайские пельмени, которые любит капитан Борис. Пошли, Боря, выпить надо!

И первые его слова за столом показали, что инцидент исчерпан, надо только извлечь из него урок:

–Ну ладно, оба были хороши! Кто прошлое помянет, тому глаз вон, а кто забудет – тому оба!

Учения, начавшиеся по его сценарию через неделю, прошли без сучка без задоринки. Танки рвали Сахару в направлении главного удара, не сбившись в постоянно меняющемся песчаном море ни на полкилометра, и выходили к понтонной переправе через Нил точно в заданное время. Правда, один из командиров танковых батальонов попытался надуть Михаила Ивановича – за второй грядой песчаных барханов воткнули высокую финиковую пальму, даже не поленились под ее чахлой тенью выложить круг из нескольких крупных булыжников – мол, был колодец, песком занесло! Но Сошников еще накануне проехал большую часть пути, заметил и свалил «ориентир».

Сахара – удивительно чистая пустыня: крупнозернистый песок постоянно пересыпается на гребнях барханов с пологой, наветренной стороны бархана на крутую, подветренную, и бархан незаметно ползет, меняя облик пустыни незаметно для глаз, но удивительно быстро. За тысячи лет пыль всю выдуло, можно в белом костюме лечь на песок – не запачкаешься. При передвижении в пустыне надо помнить только одно правило – не ориентироваться на барханы. Их расположение и конфигурация обманчивы. Выбрав направление движения, надо ехать до половины двенадцатого, потом остановиться, натянуть тент, пить чай или спать, но начинать двигаться можно только после двух часов. Не только потому, что в полдень очень жарко и необходимо переждать зной, а потому, что если ты ехал утром и солнце было слева, то ты ехал от Каира на юг, в глубь пустыни. После полудня, чтобы продолжить путь, надо, чтобы солнце было справа, а если хочешь вернуться в Каир, тогда надо ехать так, как ехал утром. Это кажущийся пустынный парадокс. Бедуины, верблюды и голуби это знают, и, если верблюды идут в первый раз по новому пути, то идут не от колодца к колодцу, а идут по солнцу. И не следует искать свои следы – ветер их занес, если прошло хотя бы пару часов после вашего проезда.

Все полковые советники были поражены, когда на совещании перед учениями Михаил Иванович приказал начинать наступление в 11 часов дня. Он достигал этим сразу нескольких целей: ломал устоявшийся после Отечественной войны в русских умах (и преподанный арабам в наших училищах и академиях) стереотип: начало крупного наступления – в полпятого утра. (Вспомните стихи: «Рано утром на рассвете, когда мирно спали дети, Гитлер дал войскам приказ…») И через полчаса после начала движения танки уже не могли ориентироваться по солнцу – оно было в зените и не указывало никакого направления – ни на запад, ни на восток. Пришлось полагаться на танковые компасы, которым так не любили доверяться арабы. И третье – он заставил арабов пропустить традиционное время полуденной и послеполуденной молитв. Это – вовсе не прихоть. Живя в России, трудно представить себе, каких усилий стоит сломать вековую привычку – стать в полдень на молитву и полностью отрешиться от земных мыслей – о наступлении, о направлении главного удара, о необходимости точно в полночь выйти к понтонной переправе через Нил… В этом разница между христианской и мусульманской молитвой. Христианин просит чтото для себя, для родных, для своей страны, наконец. Его молитва может быть короче или длиннее, может меняться день ото дня, год от года. А мусульманин в уме всю жизнь произносит строго установленные формулы восхваления Всевышнего, своего безусловного подчинения его воле, благодарности родителям за рождение и пророку за наставление на путь истинный… Но, чтобы стать на молитву, надо остановить танки, пройти обряд омовения – то есть мыться можно и чистым песком пустыни, но для этого надо «разуться, обнажить ноги и голову, и совершить ритуал малого гусуля, три раза обмыв руки, три раза лицо, один раз шею и голову и три раза ноги, совершая омовение справа налево…». Зная арабских офицеров, можно было не сомневаться, что они не будут, как их далекие предки, мыться песком пустыни и прибегнут к услугам своих денщиков – «подай воды, мыло, полотенце, расстели намазлык – молитвенный коврик»… И раз уж остановились и помолились, стоит ли запускать ревущие двигатели, не попив чаю? Ну а какой же чай без печенья и последующей неторопливой сигареты! Словом, две молитвы – два часа. Прощай, оружие!

Но все меняется в этом мире, и на этот раз арабы показали себя настоящими львами родной своей пустыни… Ведь она занимает так много места в жизни каждого араба. Недаром они любят называть себя «бадау» – бедуинами. Эти люди, привычные к безмолвию Сахары и одиночеству, – настоящие индивидуалисты. Если они почувствуют себя элитой, пусть даже эта элитарность заставит их жить в оазисе за сто километров от вожделенного Каира, они способны многое вынести. По-русски пустыня, по английски desert – покинутое, пустое место. Но пустыня для бедуина – вовсе не пустое место. Сахара… Тарик Сахарави – пустынная дорога, так зовут великий путь из Асуана через Фивы, Асьют, Файюм, Хелуан, Гизу, Каир и Эль Аламейн в Александрию. Саха – значит «здоровье» на арабском. Хар – значит «жарко». Благотворная жара. Каир – изза Сахары, кстати – великолепный почечный курорт…

Больше мы не ссорились с Михаилом Ивановичем никогда. Генерал Малашенко, советник Генштаба, когда очень злился на Сошникова, бурчал так, чтобы было всем слышно: «Ходят тут двое, друг на друга похожие, один генерал-майор, другой капитан. Эта дружба добром не кончится!» Он ошибался. Прошло три года, и я получил в Краснодаре письмо, в котором генерал Сошников сообщал мне, что его назначили главным военным советником в Йемен, и приглашал стать его референтом. Мы с моей супругой Верой стали собираться в дорогу. Сана – не Каир, но быть референтом главного военного советника страны доводится одному переводчику из многих сотен. В Индии мне для этого пришлось полгода отработать в Бомбее, на флоте, и три месяца в Туглахабаде – на ракетном заводе. А если учесть, что я не был москвичом и не был русским, то стать референтом главного советника по его собственному выбору было неожиданным чудом. Хотя я и готовился к этому всю жизнь. К тому же мы с Верой были лично знакомы с министром обороны НДРЙ. Сидя в интуристовском ресторане на приеме в честь его визита, он, немного кокетничая перед Верой, с глубоким вздохом объяснял нам: «Нет, все эти разговоры о том, что я крупный землевладелец, – абсолютная ерунда! У меня ровно столько земли, сколько ее есть под моими ногтями – я ведь крестьянский сын!»… Интересно, вспоминает ли он о своем крестьянском происхождении после объединения Южного и Северного Йемена…

Переводчик. Москва. Шереметьево

Traduttori – trattori.

Переводчики – предатели.

Итальянская пословица

Я уже привык, что изза моей кавказской внешности при пересечении границы в обратном направлении, то есть по дороге домой, «меры пресечения» по отношению ко мне всегда были вдвое жестче, чем к другим пассажирам моего рейса. Если их пропускали «не глядя», меня просили открыть один из чемоданов и портфель-«дипломат». Если их проверяли выборочно, то мои вещи смотрели все. Если их досматривали с пристрастием, то меня обыскивали. Я привык и не делал из этого трагедии. Но на этот раз чтото было не так, как всегда. Меня пригласили в отдельную комнату и обыскали. Чемоданы все перешерстили. Я заметил, как после осмотра большого кофра молодой таможенник посмотрел на старшего и еле заметно отрицательно покачал гоовой. Они чтото искали и не находили. Но они знали, что ищут. Искать можно поразному. Если ищут золото или бриллианты, то и пасту зубную из тюбика выдавят, и растворимый кофе просеют. Нет, до этого не доходило. Они искали чтото большее, чем брикет мыла, и меньшее, чем обувная коробка. Искали, но не нашли. Надо было спасать положение. Старший обратился ко мне и сказал: «А, между прочим, такие ручки, с раздевающимися женщинами, можно причислить к порнографии!» Ну что ты, бедняга, мелешь. Незачем тебе изобретать для меня причину этого досмотра. Именно потому, что я – кавказец, и знаю, что не надо противника загонять в угол. Это опасно. Лучше дать ему уйти с достоинством. У нас это называется – сохранить лицо. Я подыграл ему: «Пожалуйста, конфискуйте их, я просто не знал, что они так классифицируются. Вез несколько штук – сувениры друзьям. Только на службу не сообщайте!» Таможенник подхватил возможность проявить милосердие и важно заявил: «Наверное, можно будет обойтись без составления акта…» На том и порешили.

Только приехав домой, я понял, что искали таможенники. Последнюю неделю перед отъездом мы старались не сдавать белье в прачечную – оно бы не вернулось. Просто собирали майки и трусы в полиэтиленовый пакет. Я распаковывал чемоданы, и мама сказала – выложи белье в бак стиральной машины. Когда я вытряхнул содержимое пакета на пол в ванной, чтото глухо стукнуло. Завернутой в трусы и майки оказалась книга Иэна Флеминга «Из России с любовью». Молодой таможенник побрезговал копаться в грязном белье, а книга была в мягкой обложке, вот ее и не нашли. Но ведь искали. Значит, знали, что она должна быть там. Ктото спрятал ее туда. Не положил, а спрятал. И «стукнул». Если бы просто положил, то я мог утром, укладывая в чемодан бритвенные принадлежности, заметить книгу о российских приключениях Джеймса Бонда. Книги Флеминга мне не очень нравились, но фильмы с Шоном Коннери я пересмотрел все. Беда только, что за провоз этой книги в СССР я сразу бы стал «невыездным».

Я знал, кто это сделал. Майор Виктор Стоцко. Я готовился перейти с Михаилом Ивановичем Сошниковым в ударные войска Египта, а Стоцко я готовил на свое место, в Центральный военный округ. Стоцко давно переживал, что я, капитан, командую им, майором. А недавно я сделал ему замечание, что в Генеральном штабе нельзя появляться без галстука. Увидев его на следующий день в библиотеке Генштаба в рубашке с отложным воротничком, я отвел его в свою комнату и предупредил, что в случае неповиновения он отправится на Синайский полуостров, в окопы. Он подчинился, но зло затаил.

Уезжая в отпуск, я не мог не пригласить Виктора на «отвальную» вместе с другими коллегами. Как-никак мой «сменщик». Он улучил минутку, сказал, что ему надо в туалет, и, воспользовавшись тем, что ленивые арабы делают туалеты смежными со спальней, подложил свой «подарок» в мой открытый и почти упакованный чемодан. Схема не сработала лишь случайно. Я позвонил в Египет Михаилу Ивановичу и рассказал о случившемся. Уходя в ударные войска, последним своим распоряжением по аппарату советских военных советников в ЦВО генерал Сошников откомандировал майора Виктора Стоцко на должность переводчика советника 51й пехотной дивизии Египта, расположенной в Аравийской пустыне, в 100 километрах к юго-востоку от Каира, где когдато служил Валерий Бакаев. Не Синай, конечно, но все равно приятно.

Переводчик. Индия. Дели

Virtute et armis (лат.).

Доблестью и оружием.

В конверте было три приглашения – Игорю Николаевичу с супругой, его заместителю и мне. Генерал говорил мне раньше о предстоящем визите главкома ВМФ. Почемуто я посчитал, что визит обязательно будет связан с заходом одного из наших кораблей в Бомбей или Калькутту, где расположились штабы Западного и Восточного флотов Индии. А если так, то все будет как обычно. Новейший ракетный корабль под флагом главкома встанет на рейде Бомбея у «Ворот Индии». Там его встретят главнокомандующий Военно-морскими силами Индии адмирал Нанда и начальник разведывательного управления адмирал Курсетджи. Затем флотское начальство организует прием в замечательном клубе морских офицеров в Бомбее, на мысе, за набережной Ожерелье Королевы, где мы так любили плавать в бассейне с морской водой. Затем главком организует прием на своем флагмане. На прием прилетят генерал Беленко, генерал Попов и ктонибудь от посла. Возможно, Бондарев или Медвяник. Мое дело – сопровождать Беленко. Адмирал Курсетджи, по прозвищу Нос, будет из кожи лезть вон, чтобы его офицеры как можно чаще посещали флагманский корабль, на котором прибудет адмирал Горшков, для того чтобы разузнать побольше о боевых возможностях новых систем оружия. Это не шпионаж. Его можно понять. Он сует свой знаменитый орлиный нос в наши дела, так как хочет узнать, что у нас есть новенького, чтобы попросить, а если русские не дадут даром, то купить современное оружие для своей страны. Страны, которую все почемуто считают очень мирной и очень демократичной.

Мы вообще склонны к устойчивым мифам в геополитике. Мол, японцы – скрытны, хитры и вероломны. Китайцы – трудолюбивы, патриотичны и воинственны. Вьетнамцы – организованны, как муравьи, и готовы на самопожертвование. Индусы – веротерпимы, дружелюбны и совершенно не воинственны… Какая чушь! Индия – страна, которая всегда или готовится к войне, или воюет, или оправляется от ущерба, нанесенного предыдущей войной. Страна, в древнем эпосе которой, в «Махабхарате», подробно описана ракетная война и воздействие ядерного оружия на мутацию плода в чреве матери. Страна, которая считает законным завещание выжившего из ума магараджи, оставившего Джамму и Кашмир в наследство, как старый замок, Индии. Страна, которая считает это завещание правильным только потому, что это ей выгодно. Страна, которая не хочет признать, что 98 процентов населения этого региона (огромная общность – пятьдесят миллионов человек!) являются мусульманами и хотят либо жить в Пакистане, либо отдельным мусульманским государством… Принудительную стерилизацию в этой «демократической» стране прошли 10 миллионов человек и, по странному «совпадению», подавляющее большинство из них были малоимущими мусульманами и неприкасаемыми…

Но адмирал Горшков прилетел в Дели. За неделю до его прибытия посол собрал оба военных аппарата – военного советника и военного атташе – и информировал нас, что главком прибудет специальным рейсом. Так как его супруга скончалась три года тому назад, его сопровождает дочь. Никаких почетных караулов, никаких салютов. Переговоры в Министерстве обороны, подписание соглашений о поставках оружия, прием в штабе ВМС Индии, прием в посольстве СССР, культурная программа – посещение Тадж-Махала в Агре и рыбалка в Симле, в курортном местечке в предгорьях Гималаев. Все. Вот такая программа. Так как Сергей Горшков – личный друг посла и в дни визита ему исполняется 65 лет, то в его честь прием даст сам посол. Но Горшков в личном разговоре предупредил Николая Михайловича, что ему будет неприятно упоминание о 65летии, тем более что в Индии очень строго соблюдается закон о выходе главкомов в отставку после 60 лет. Когда главкому сухопутных войск генералу Манекшоу специальным указом Индиры Ганди этот срок был продлен после прошлой войны с Пакистаном до 62 лет, парламент от такого беззакония чуть не сошел с ума. Пришлось срочно принимать постановление, что его заместителям, чтобы они не потеряли возможности стать главкомами, срок службы тоже продлен… Условились, что адмиралу «исполняется 62 года». Выглядит он, кстати, ничуть не старше этих лет. И еще одна «мелочь». Переводчик Горшкова капитан второго ранга Виктор Титов «съел чегото» в полете, и переводить Горшкову во время визита будем мы с Константином, референтом посла…

Переговоры заканчивались успешно. Адмиралы оговорили последние тонкости поставок противолодочных кораблей в Бомбей. Хотя это и был Западный флот Индии, корабли придут из Тихоокеанского флота, с острова Русский. Это последние поставки по соглашениям, заключенным предыдущим министром обороны. Новый министр пока не заключил ни одного.

Завтра будет готов текст кммюнике, и после возвращения из Агры состоится его подписание. Большие противолодочные корабли, оснащенные ракетными комплексами, считались оборонительным оружием, и их приобретение не вызвало обычных прений в парламенте. Скоро будет обсуждаться вопрос о замене ракетных катеров «Комар» на ракетные катера «Оса». Принципиальное отличие – четыре пусковых установки на каждой «Осе» вместо двух на «Комаре». В два раза больше ракет, заправляемых очень токсичным окислителем, потребуют создания еще одной технической позиции на Западном флоте. В Бомбее уже есть одна. По флотской традиции она считалась кораблем, хотя и была береговым подразделением. По имени того места, где была построена, техническая позиция по подготовке ракет носила имя «INS Trombay» – индийский военный корабль «Тромбей». Расположенная в пригороде мегаполиса, в Тромбее, она представляла постоянную угрозу густонаселенному району. В особо жаркие дни перед муссоном цистерны с окислителем парили бурым дымком, и специалист по заправке ракет Алексей Скалиуш с тревогой следил за направлением ветра. Он утверждал, что сотых долей миллиграмма этого вещества в кубометре воздуха достаточно для смертельного отравления. Мгновенный отек легких и удушье. Скорей бы начались муссонные дожди. Будет душно, но жидкость в емкостях перестанет парить, как только температура опустится ниже 100 градусов по Фаренгейту. Хорошо бы поставить вторую техническую позицию на выдающейся в море косе за военной базой, но ее занимают госпиталь ВМФ Индии «INS Ашвини» и клуб морских офицеров. Я бывал в госпитале по служебным делам и обратил внимание на позеленевший бронзовый бюст во дворе госпиталя. Статуя была старая, и человек, запечатленный в бронзе, не походил на англичанина. Подойдя ближе, я прочел: доктор Владимир Хавкин, бактериолог. Главный врач посольства Адальби Яхьяевич Хаев, осетин из Владикавказа (за границей это – земляк!), рассказал, что российский врач Владимир Хавкин долгое время работал в Бомбее и разработал здесь вакцины против холеры и чумы. Он совершил настоящий подвиг – испытал на себе эти, тогда совсем еще не совершенные и далеко не безопасные вакцины. Чем и заслужил признательность колониального правительства, которое поставило эту скульптуру на территории противочумной лаборатории, впоследствии вошедшей в комплекс военного госпиталя «Ашвини». Колонизаторы оценили его подвиг, а мы в России ничего о Хавкине не знаем…

А на противоположной косе Бомбейской бухты – шикарный гостиничный комплекс «Сан энд Сэнд» – «Солнце и песок». Комплекс расположен прямо на берегу океана, но не зря море не упомянуто в названии комплекса. В Бомбее нельзя купаться в море: Бомбейская бухта отравлена сточными водами огромного города (здравствуй, холерный вибрион!). Однажды в бухту заскочил целый косяк сардины – то ли какието хищники напугали, то ли по другой причине… Но через несколько минут сардинки перевернулись брюхом кверху и закачались на волнах. Пару дней после этого чайки пировали на песке бухты под парапетом набережной. А на третий день я увидел, как они переворачивали сардину и выклевывали только глаза – объелись. Вот такая водичка… А купаться можно только в бассейнах шикарных отелей или спортклубов, расположенных на набережной Ожерелье Королевы. Если ты морской офицер, то можно поплавать в отличном бассейне Морского офицерского клуба около «Ашвини».

Нет, на побережье места для технической позиции не найдется. Значит, страдать опять придется бедноте перенаселенного Тромбея. Интересно, сознает ли господин Мангалай, что за сменой катеров последует радикальное изменение тактики Западного командования? Большие противолодочные корабли еще можно считать оборонительным оружием, а вот скоростные ракетные катера «Оса» – это, без сомнения, оружие нападения. Когда у индийцев были только «Комары», то, выстрелив одной ракетой в корабль противника, надо было поворачивать домой, на базу, сохраняя последнюю ракету на случай непредусмотренной встречи с противником на обратном пути. С «Осой» совсем другое дело. У нее четыре ракеты, и есть переключатель на пусковом устройстве: 1–2–3. Значит, она может поразить первую попавшуюся на ее пути металлическую цель, может ее пропустить и поразить вторую, может пропустить две и поразить третью. Из-за увеличения водоизмещения катера увеличена и емкость топливных танков. А значит, из Бомбея, при условии дозаправки на мелководной банке в Аравийском море, можно добраться до Карачи. Можно поставить переключатель на цифру три и дать залп по порту и морской базе. Ракета в порту цель найдет. Железа там хоть отбавляй. Пятьсот килограммов тротила – серьезная вещь. Паника и неразбериха будут обеспечены…

Министр извиняется, что не сможет присутствовать на завтрашнем приеме. Немудрено догадаться почему! Он хотя и министр, но остается неприкасаемым. А на приеме главными фигурами среди приглашенных гостей будут главнокомандующий сухопутными войсками генерал Манекшоу, адмиралы Нанда и Курсетджи. Они даже не кшатрии, как капитан Мудхолкар, они из брахманов – наивысшей касты в индуизме…

Капитану Мудхолкару, командиру «INS Trombay», как всегда, кажется, что я перевожу извинения министра адмиралу Горшкову уж слишком подробно. Он кшатрий, кастовый военный. 32й стих «Бхагавадгиты», второго эпоса индуизма, гласит: «Счастливы кшатрии, в жизни которых вовремя приходит война, открывая путь на небо…» В его жизнь война приходила довольно регулярно, и вовсе не изза трусости он еще не нашел своего пути в нирвану. Женившись во время службы на колониальной француженке-полукровке, он многого натерпелся от своих более рьяно соблюдающих кастовость товарищей, и вышел из этого испытания с честью, не растеряв ни любви, ни достоинства. По его честному лицу можно читать, как по книге: «Беда с этими переводчиками… Иногда кажется, что они не полностью переводят, иногда – чтото добавляют от себя. Борис раньше, когда строили Тромбейскую техническую позицию, работал со мной. Странно, но жена, Клэр, очень замкнутая по характеру, легко приняла его. Он довольно часто бывал у нас дома в Бомбее. А потом его забрали в посольство. В посольстве работать интереснее, но разве можно сравнить кабинетную работу с боевым выходом в море! Да и досуг у нас неплох. Индийские моряки научились обходить сухой закон. Выйдя за территориальные воды, откупоривают в кают-компании бутылку индийского рома. И хотя русские не очень любят сладкие напитки, крепость рома даже у них вызывает уважение. Посмотрим, мистер Борис, чем будут потчевать нас завтра на вашем приеме!»

Так и хочется кивнуть ему: «Посмотрим, captain, Sir!»

Ранним утром следующего дня кортеж из четырех машин выехал в Агру. 180 километров по индийским дорогам кому угодно покажутся долгими, только не русским. У нас на родине везде такие дороги. В переднем «Шевроле», сразу за машиной военной полиции, едут генерал Беленко с капитаном Мудхолкаром, в посольской «Чайке» – адмирал Горшков, его дочь и адмирал Нанда на заднем сиденье, я на откидном с адъютантом Нанды лейтенантом Тиви и адъютант Горшкова на переднем. Он обижается, если его назвать адъютантом. Он «офицер по особым поручениям». И, если не ошибаюсь, положил глаз на очень соблазнительную дочь адмирала. Попытка не пытка. Он молодой капитан второго ранга. Конечно, в 31 год, как Горшкову, ему адмиралом не стать, но в случае удачи успешная карьера будет обеспечена…

В третьей машине – адмирал Курсетджи с Бондаревым. Эти найдут о чем поговорить. Офицеры связи обоих главкомов и охрана – в четвертой. Посол отговорился от поездки – нездоров. Это «дипломатический насморк». Просто сегодня в Палам прибудет знаменитый на весь Советский Союз молдавский ансамбль «Флуераш», а с ним и организатор этой поездки – народная артистка СССР Ляля Черная. Николай Михайлович неравнодушен к этой необычайно красивой и талантливой женщине и, конечно, будет ее ждать в своей резиденции. Повар уже замариновал ее любимое блюдо – шашлык покарски. Ляля говорит, что она привыкла к мясу «с дымком» в цыганском таборе. Это красивая ложь. Она никогда не жила в таборе.

Ляля… Интересно, знает ли Николай Михайлович, что она стала Лялей Черной только в 1930 году? Она Надя Киселева, дочь беспутног русского офицера-дворянина и православной цыганки из «линейных» цыган, родилась в Нальчике, на моей родине. Линейными эти цыгане назывались потому, что осели здесь во времена русско-кавказской войны, еще когда существовала Кавказская линия вооруженных укреплений. Отец Нади пил, играл в карты и в конце концов исчез, бросив жену и троих детей. В 16 лет Надя убежала в Москву и устроилась в цыганский хор знаменитого ресторана «Яр». Фильм «Последний табор» принес ей известность, и она стала ведущей актрисой цыганского театра «Ромэн». Почти все русские любят цыганщину, и цыганские романсы в ее исполнении никого не оставляли равнодушным. Во время войны она эвакуировалась из Москвы, приехала на родину, поселилась в гостинице «Нальчик», давала концерты на турбазе и в санаториях, превращенных в госпитали, а когда немцы приблизились и к Нальчику, уехала в Ереван. Маленький, в два окна, домик на Советской улице, где она в 15 лет взяла на себя заботу о всей семье – и о матери, и о брате с сестрой, стоит до сих пор. Наверное, Николай Михайлович не знает всего этого… Константин, референт посла, конечно же, знает, но вряд ли скажет послу. Скорее расскажет своему негласному начальнику – генера… тьфу, прости, господи, советнику Медвянику.

Я вспомнил, как на третий день после моего приезда в Индию советник вдруг вызвал меня к себе. Я готовился к переезду в Бомбей, времени было в обрез, я должен был еще получить инструктаж у военного атташе, и этот вызов к «постороннему» советнику был совсем не ко времени. Но советник Медвяник – фигура в посольстве авторитетная, к нему на козе не подъедешь. Я тогда в посольстве был человек новый, со мной никто не рвался делиться закрытой информацией, но я знал, что он представляет какоето из секретных ведомств. Дедукция – метод достаточно простой. ГРУ не надо огород городить, у них есть совершенно легальный разведывательный аппарат – военный атташат. Советник Ивашкин – представитель ЦК, секретарь парткома посольства. В капиталистических странах этот пост назывался советник посла, председатель профкома. Остается одно ведомство. Я думал, что он мне передаст какойнибудь пакет для своего человека в столице штата Махараштра. Бомбей был пересечением многих неисповедимых путей и тайных троп, овеянный романтическими легендами разведок, как и Танжер, Стамбул, Гонконг. Но зачем ему это – ведь он как пальцем показывал бы этим на своего сотрудника? Оказалось, все дело было в том, что именно на Западном флоте и не было у господина советника этого своего человечка. И без всяких лишних проволочек Федор Алексеевич предложил мне стать его представителем (читай – информатором) в Бомбее. Было видно, однако, что к разговору он подготовился тщательно. И не без посторонней, очень ценной помощи. Он, рассказав мне о моей предполагаемой патриотической миссии, добавил, что и некоторая доля романтики в моем возрасте не помеха. В качестве псевдонима он предложил мне на выбор три фамилии моих знаменитых земляков-летчиков: Ахмедхана Канкошева, Кубати Карданова и Али Байсултанова. Отсюда можно было сделать сразу три вывода: он коечто узнал о моей родине – Кабардино-Балкарии (наверняка – от Обозревателя, который баллотировался у нас), знал мою биографию и послужной список – иначе почему все три псевдонима были именами летчиков? По псевдонимам можно было сделать и третий вывод – хоть он и не назвал прямо организацию, которую он представлял, было ясно, что это КГБ. Псевдонимы в ГРУ безличны, они чаще описывают образ жизни или пристрастия человека – Дервиш, Шахматист, Пилигрим, Седой. В КГБ – имя и фамилия. Без отчества. Когда я ответил советнику, что еще не потерял надежду на приглашение в кадры военной разведки, генерал не был разочарован. По крайней мере он не показал этого. Правда, не удержался от колкости: «Бросьте! У вас нет военной специальности, которая могла бы заинтересовать «покупателей» из ГРУ. Язык они хорошо преподают в Военном институте иностранных языков и в Военно-дипломатической академии и за специальность его вообще не считают. А вам уже тридцать…»

Я понял его мысль. Типичную для профессионала-разведчика или контрразведчика. Для них самое ужасное оскорбление – если никто его не пытается завербовать или перевербовать через некоторое время нахождения за рубежом – ни свои, ни чужие. Значит, он не представляет интереса. Либо та информация, которой он располагает, уже имеется у противника (или соперника), либо не подходят его личные качества… Ну да бог с ним, с Федором Алексеевичем. Ему никогда не понять людей, которые не стремятся к карьере или власти, а переводчик, хотя и находится всегда гдето недалеко от важных персон, но не может быть сам важной птицей. (Знаю только одно исключение – переводчик Суходрев, ставший Чрезвычайным и Полномочным Посланником.) Однако не иметь контактов с КГБ переводчику, постоянно работающему с иностранцами, будь то за границей или на родине, практически невозможно. И сердить столь могущественную организацию, которая в любой момент и без всяких объяснений могла перекрыть мне выезд за рубеж, в мои планы не входило. Два раза я даже выполнял их специальные задания. И оба раза по велению судьбы помогали мне мои близкие.

Както раз приехала в Армению американская выставка – машиностроение для легкой промышленности. Скука. Но в числе сотрудников выставки была одна дама, которая интересовала наши органы. Она совершила в свое время в Ереване тяжкое преступление. Ей тогда пришлось спешно выехать в США – до того, как следствие вышло на нее. КГБ подозревал, что она сделала пластическую операцию и с помощью ЦРУ сменила паспортные данные. Ей надо было срочно забрать в Ереване чтото, что она не смогла забрать в свое прошлое пребывание в Армении. Чтото очень важное, что заставило ее организацию идти на такой риск. Арестовать ее было нельзя – документы у нее были в полном порядке. Нужны были отпечатки пальцев. На работе и в ресторане Хэрриет Блэкстон перчаток не снимала. По легенде я должен был под видом посетителя выставки заговорить с ней, перейти на английский якобы для практики и спросить у нее перевод какихлибо технических терминов, чтобы завязать разговор. А потом, вечером, постучать к ней в номер, посетовать, что у меня в номере почемуто нет стакана, и попросить у нее стакан – запить лекарство. Меня разместили в шикарном ереванском отеле «Интурист» напротив номера, который занимала госпожа Блэкстон. Вся эта примитивная легенда оказалась ни к чему. Смерив меня холодным взглядом, Хэрриет посоветовала обратиться к дежурной. Вот и все – можно ехать назад, в Тбилиси. Но, на мое счастье, я только повернулся к своей двери, как увидел идущего по коридору Владимира Ворокова с его неизменным оператором Юрием Бусликом и еще одним молодым человеком. Володя – мой двоюродный брат, кинорежиссер и писатель. Что он тогда снимал в Ереване, я не помню, но поселился он по велению судьбы в соседнем номере. Вот это встреча! Мы так хорошо отпраздновали ее, что Хэрриет, проходя на ужин и возвращаясь назад из ресторана, расположенного прямо под центральной площадью Еревана, убедилась в нашей полной непричастности к контрразведке и милиции – из распахнутых дверей раздавались то громкие голоса, то песни, то витиеватые тосты. Володя, общительный, как и все киношники, пригласил ее присоединиться к нам. И она не устояла перед искушением скоротать скучный вечер. Стаканов с ее отпечатками у меня осталась целая коллекция. Спасибо Володе…

Много позже, в Краснодаре, мы жили с Верой в гостинице – нам вот-вот должны были дать квартиру, а пока мы жили в «Центральной», на углу Красной и Мира, в самом центре города. «Интуриста» тогда в Краснодаре не было, и иностранцев селили в «Центральную». Поселили туда и турецкого военного атташе с помощником. Он совершал «ознакомительную» поездку по югу России. На самом деле его очень интересовало училище ВВС имени Серова, где обучали исключительно иностранцев. Тут я снова пригодился контрразведчикам. Было решено, что во время обеда, когда в ресторане обычно не бывало свободных мест, меня с Верой подсадит, после извинений, за их столик официант. Так и сделали. Так как официант не говорил потурецки, то атташе вынужден был общаться с ним на ломано русском. Официант отвечал на не менее ломаном английском. Мне надо было лишь найти повод заговорить с ним поанглийски, чтобы он меня запомнил. Это было легко – я объяснил атташе, что такое борщ, а официанту, что господин не хотел бы случайно съесть какое-либо блюдо из свинины. У нас завязалась оживленная беседа. Следующим шагом было решено «продемонстрировать» меня господину атташе в военной форме. Так как форма была авиационная, то надежда была на то, что он свяжет эти два факта – наличие училища для иностранцев в Краснодаре и беглый английский у человека в летной форме – и начнет задавать мне вопросы. А вдруг попытается завербовать? О такой удаче оставалось лишь мечтать… Турок оторопел, увидев меня в форме. Вербовать нас с Верой он не стал, вопросов не задавал. Оказалось, что он имел в училище своего агента – одного из группы иракских авиаинженеров. Тот после его отъезда попытался проникнуть в секретный класс и выкрасть авиационный прибор, который не поставлялся в капиталистические страны. Вот такая история…

Когда мы подъехали к воротам форта, окружающего Тадж-Махал, на площади перед величественной усыпальницей красавицы Мумтаз уже собралась толпа журналистов. Адмирал Горшков выглядел великолепно в своем чуть кремовом кашемировом адмиральском мундире. Этот материал – тончайшая шерсть, которая в жару «дышит» и предохраняет от перегрева. Шитые золотом погоны адмирала флота Советского Союза, многочисленные орденские планки и кортик с рукояткой из слоновой кости дополняли мундир. Выйдя из машины, Горшков и Нанда ответили на несколько вопросов журналистов, а потом Нанда жестом хозяина пригласил Горшкова подойти к воротам дворца. Там, на расстеленном ковре, сидел «заклинатель змей» с неизменной дудочкой и плетеной корзиной. Я за годы своей жизни в Индии и Пакистане видел это представление неоднократно. Индийцы решили показать этот спектакль своему именитому гостю. Новенький ковер объяснил мне многое. Видимо, перед нами был один из лучших заклинателей, и его выступление было запланировано. Заунывный мотив и покачивание дудочки возымели свое обычное воздействие: из корзинки показалась голова довольно крупной кобры и начала в такт музыке покачиваться из стороны в сторону. Гнусавые звуки становились все громче, змея все более высовывалась из корзинки, и тут один из журналистов поддался соблазну. Наклонившись в сторону с улыбкой наблюдавшего представление адмирала Горшкова, он театральным шепотом произнес: «Осторожно, сэр, это королевская кобра, она очень опасна!» Адмирал взглянул на него, усмехнулся, потом резко наклонился и, схватив кобру чуть ниже головы, резко поднял из корзины ее полутораметровое тело. Ухватив змею второй рукой за хвост, он поднял ее над головой и спокойно опустил себе за шею и на плечи. Повернувшись к журналистам, он сказал: «Господа, пожалуй, бесполезно пугать меня кобрами. За мной вся мощь Советского военно-морского флота». Журналисты не упустили такой возможности. Все газеты Индии пестрели назавтра сенсационной фотографией русского адмирала. Блестящее тело змеи… черные с золотом погоны… кремовый кашемировый китель с разноцветными орденскими планками… слова уверенного в себе и готового ко всему главкома… Через неделю я увидел это фото на обложке журнала «Тайм». Остальная часть поездки не запомнилась.

Переводчик. Нью-Дели. Посольство

Ore rotundo (лат.).

Говори, не запинаясь.

К тому времени, когда посол в сопровождении Ляли Черной, трех адмиралов и дочери Горшкова вышел на лужайку посольства, гости уже успели «плотно» пообщаться. Мы с заместителем Беленко полковником Анатолием Ивлевым и начальником финансового отдела Колей Козловым смогли по паре раз подойти к бригадному генералу Ваджпаи и выпить с ним за укрепление русско-индийской дружбы и будущие победы индийских вооруженных сил. Новый военный атташе генерал Попов тоже внес свою лепту в выполнение «боевой задачи». Правда, он, еще недавно служивший в Группе советских войск в Германии, по привычке произнес тост «fur Waffenbruderschaft» – «за братство по оружию» – дежурный тост офицеров войск Варшавского договора. Но, помоему, к этому времени генералу Ваджпаи уже было все равно, за что пить. «Обработка» закончилась. Теперь генералу Беленко предстояло исполнить соло. Надо было сообщить (строго конфиденциально!), что генерал уже назначен начальником Управления ракетных войск Индии, и намекнуть на свою выдающуюся роль в этом нелегком назначении. Сделать это надо было так, чтобы у начальника всех индийских ракет возник огромный комплекс моральной задолженности аппарату главного военного советника и острое желание как можно скорее сделать чтонибудь не менее приятное в ответ. Стоит ли говорить, что самым приятным для генерала Беленко будет покупка Индией большой партии ракет морского базирования! Я посмотрел на беседовавших уже без моей помощи генералов. По-моему, мы перестарались. Не надо было привлекать Попова. Ваджпаи стоял напротив Игоря Николаевича, держа его за пуговицу новенького смокинга (сшили специально к этому приему!). Он раскачивался с пятки на носок, и при каждом сближении проливал немного из своего бокала на атласный лацкан генеральского смокинга. Все бы ничего, да ведь Ваджпаи не пил ничего, кроме шерри-бренди. Это ликер. Вкус и запах его я помню с детства. В Нальчике в каждой русской семье на подоконнике стояли два трехлитровых баллона – в одном был чайный гриб, а в другом – сладчайшая и крепчайшая вишневая наливка. Я не знал тогда, что таскаю пьяную вишню из «шерри-бренди»! Пятна от нее не отстирает никакая химчистка. Прощай, смокинг! Будет генерал, как и раньше, ходить на приемы в простом однобортном костюме. А ведь он сшил смокинг только потому, что в однобортном костюме нельзя по этикету застегивать нижнюю пуговицу. Привыкший к форме генерал с расстегнутой пуговицей чувствовал себя, как с расстегнутой ширинкой, и очень строго наказывал нам «не расстегивать пиджаки, как гражданские шпаки». Он вообще не очень легко привыкал к дипломатическому этикету. И не зря. Попадал он в неприятные положения именно тогда, когда решал пунктуально ему следовать.

Однажды мы с ним ехали на прием в монгольское посольство. Это была приятная поездка, так как нам не предстояло никакой работы. Запланированной. Приехать, выпить, закусить, побеседовать с теми, кого бог пошлет, приехать домой и написать восхитительный по своей краткости отчет о работе на приеме. Ложиться спать, не написав отчет, нам строго воспрещалось – забудешь наутро, чем интересовались американские дипломаты, совпадали ли вопросы у них и у англичан и австралийцев. Генералу нравилось, что у монголов их национальная водка архи льется рекой, а я у них вспоминал родные края – кто же еще будет подавать на приеме вареную и жареную кусками баранину? Генералу, на нашу беду, жена ли рассказала о строгой очередности приезда на прием в соответствии с дипломатическим рангом, или другой ревнитель этикета и протокола – его заместитель, Анатолий Ивлев. Только не я. После того, как он мне пытался объяснить, что «у иностранцев, Боря, есть один отличный обычай – перед едой они пьют оператив! То есть быстро, оперативно наливают, и быстро, то есть оперативно, выпивают. Что ценно – еще до еды!» – я перестал вести с ним беседы по этикету. Но, кто бы это ни был, работа была проведена тщательно. Генерал запомнил, что ему, советнику, не к лицу приезжать раньше или даже вместе с секретарями посольств. Когда мы подъехали к воротам монгольского посольства на «Гольфе Линкс», он важно сказал шоферу: «Сделай еще один круг вокруг клумбы. По-моему, мы чуть рановато подъехали!»

В Нью-Дели, сооруженном для правительства и посольств в 1931 году, практически нет светофоров. На каждом перекрестке – клумба. Огибая ее (помни про левостороннее движение!), пропускаешь авто, появляющиеся слева от тебя, и едешь дальше, до следующей улицы. Пока мы делали этот круг, нам пришлось немного задержаться на последнем пересечении – все время были помехи слева. Невесть откуда взявшийся полицейский поднял жезл, пронзительно свистнул, и в гостеприимно распахнутые ворота посольства величаво, сопровождаемая пощрительными жестами полицейского, въехала «Чайка» советского посла. После него нам и думать нельзя было появляться на приеме. Генерал крякнул и сказал, не глядя на меня: «Поехали, Боря, возьмем в японском ресторане «Фудзи» чегонибудь поесть, у меня в холодильнике есть «Московская», пригласим соседа-маврикийца. Подумаешь, монголы! Маврикиец, между прочим, тоже его превосходительство, посол». Маврикиец оказался на приеме у монголов, но это не помешало нам выпить бутылку «Московской» с крохотными, размером с ноготок, китайскими пельменями из гречневой муки…

Смокинг на сегодняшний прием – тоже результат усилий жены… Я еще раз посмотрел на генеральский лацкан. Левый был чуть темнее правого, но блестели они почти одинаково. Может, жена и отстирает холодной водой… Что, если подойти и отвлечь Ваджпаи на себя? Но тут посол прокашлялся, все присутствующие посмотрели на него и начали потихоньку сходиться к центру лужайки. Приближался кульминационный момент приема. Подождав, пока все подтянутся, Николай Михайлович произнес приличествующий случаю тост. Константин, его референт, перевел, и все, чуть пригубив бокалы, невольно повернулись к имениннику. Беленко посмотрел на меня и качнул головой – он не хотел, чтобы адмирала Горшкова переводил «штатский». Я тихо подошел к адмиралу и встал, как учили в Военном институте иностранных языков – сзади и слева, загораживая со спины сердце главкома. Адмирал слегка поклонился, расставил поморскому ноги, набрал воздуха в легкие и заговорил как будто негромко, но, я уверен, его было отчетливо слышно и в дальних углах лужайки: «Дорогие друзья, уважаемые гости, спасибо за поздравления. У меня сегодня радостный день. Эта круглая дата моего рождения навсегда останется у меня в памяти благодаря вашему присутствию на этом приеме…» Губы мои автоматически произносили английские слова, а голова шла кругом. О чем говорит адмирал Горшков? Какая круглая дата? Ведь уже несколько дней мы с Игорем Николаевичем к месту и не к месту упоминаем, как и было условлено, что высокому визитеру 62 года. Какая, к черту, круглая дата?.. Приятный баритон продолжал: «Мне сегодня исполняется 62 года. 31 год тому назад я стал адмиралом. Мне тогда был 31 год. Вот уже 31 год я адмирал. Моя дочь родилась в тот год, когда я стал адмиралом. Ей сейчас 31 год. Как видите, для меня 62 года, как ни странно, круглая дата!» Как пишут в светской хронике: шутка высокого гостя вызвала оживление в зале… Слава богу, мы ничего не напортачили. Ну и шуточки у вас, товарищ адмирал… Я украдкой огляделся. Адъютант адмирала, стоя рядом со статной красавицей Галиной, смотрел в мою сторону. Надеюсь, только он один и заметил, как внезапно за спиной адмирала побледнело мое лицо…

Скрипки «Флуераша» начали играть молдаванскую хору. Официальная часть приема закончилась. На специально сооруженную танцплощадку всего в 10 сантиметрах над травой лужайки вышли Пеков и Ляля Черная. В шитом золотом посольском мундире, ладный и безупречно двигающийся, Николай Михайлович сейчас не казался ниже ростом своей партнерши. Невозможно было оторвать глаз от этой пары. Они танцевали так красиво, в каждом движении было столько чувства, что собиравшиеся выйти на площадку другие пары както замерли, стушевались, так и остались смотреть, как танцуют эти пожилые люди. Профессионалы «Флуераша» видели много танцоров, но я заметил, как перестали постоянно переступать с носка на носок, разминая ноги в красных с перепонками туфельках, танцовщицы ансамбля. Тишина, наступившая на лужайке, и пронзительно-тоскливые звуки скрипок были необычны для приема. Я тихонько осмотрел людей, группами стоявших у площадки. Даже индусы – завсегдатаи приемов с блестящими от бриолина волосами стояли, позабыв про Johny Walker в своих стаканах, и во все глаза смотрели на танцующую пару… Один только румынский посол, его превосходительство Петру Таназиу не смотрел на площадку. Он, прикрыв глаза, вслушивался в скрипки «Флуераша», выводившие родную для него трогательную мелодию. Да, прием удался.

Адмирал убыл после нескольких дней, проведенных в Симле с адмиралом Нандой. Считалось, что высокий гость и его хозяин занимаются рыбалкой, но большую часть этого времени они провели в доме Николая Рериха в долине Кулу и Святослава Рериха и Девики Рани в Тагатуни. Это, наверное, по желанию дочери Горшкова. Как бы там ни было, они вернулись из поездки закадычными друзьями.

Адмирал убыл. Он знал, что это его последний визит в Индию – скоро отставка. Но он не мог знать, что через тридцать три года у бомбейских «Ворот Индии» встанет на рейде ТАВКР «Адмирал Горшков» – тяжелый авианосный крейсер, названный его именем и купленный Индией, чтобы заменить свои устаревшие авианосцы. Придет и встанет на рейде – без него…

Посол. Пакистан. Карачи

Pater patriae (лат.).

Отец нации.

Алексей Ефремович Нестеренко закончил осмотр дорогого и очень редкого ружья, которое привез Обозреватель, и положил его рядом с большим футляром. Ружье действительно было замечательным и очень дорогим, хотя и не было антикварным. Это не «Зауэр три кольца» или какаянибудь другая заграничная редкость. Тульское охотничье ружье, сделанное специально по заказу ЦК для президента Пакистана фельдмаршала Аюб Хана. В футляре, в специальном углублении, поблескивал воронением второй, сменный, ствол. Нарезной. Ложе, украшенное затейливой, но традиционной тульской чернью, изображающей легавую в стойке среди камышей, было темно-вишневым. Фельдмаршал еще с военной службы был страстным охотником. Заросшая камышом пойма Инда была идеальным местом для утиной охоты. Водились здесь и вепри. Местное население, считая вепрей дикими свиньями, в пищу их не употребляло и дорогих патронов на них не изводило. Вот и развелось здесь диких кабанов видимо-невидимо. Настоящий охотничий рай!

Одно плохо. Министр иностранных дел Зульфикар Али Бхутто и его протокольный отдел очень хотели бы, чтобы фельдмаршал поменьше разъезжал на военном джипе. Пора создавать образ благонамеренного государственного деятеля, преемника «отца нации», Мохаммеда Али Джинны. Военный мундир сменили на штатский костюм, а вот от звания «фельдмаршал» все никак не избавиться. Зульфикар постоянно говорит президенту, что надо дистанцироваться от военного прошлого. Чего хорошего – вон что говорят о президенте Уганды фельдмаршале Иди Амин Дада. Бывший парашютист королевских ВВС «папа Амин» хвастался тем, что мог, не наклоняясь, развязывать шнурки на своих гетрах. Несоразмерно длинные руки, вызывавшие в Европе отнюдь не лестные сравнения, приводили в трепет соотечественников. Рассказывают, как он однажды собрал в свой кабинет министров и приказал подать ему ленч. На подносе было блюдо – печень под белым соусом. Покончив с едой при молчании стоящих полукругом министров, Иди дружески пояснил: «Если кто не понял, поясняю – это была печень уважаемого министра по вопросам труда. У меня с ним возникли разногласия. Учтите это в своей дальнейшей работе. Идите, все свободны…» Брр…

Чтобы придать охотничьим вылазкам президента мало-мальски презентабельный вид, Зульфикар настоял, чтобы фельдмаршал приглашал с собой по очереди иностранных послов. Тогда хоть в новостях можно будет сообщить, что президент встретился с послами в неформальной обстановке и обсудил с ними важные проблемы международного сотрудничества. Но дипломаты – люди разные. И понемногу президент обнаружил, что с одними у него охота проходит приятно, а с другими – нудно. Русский посол не стрелок, это верно, зато он и не претендует на похвалу. Знай себе палит в белый свет, как в копейку, и рассказывает фельдмаршалу уморительные анекдоты про охотников. Откуда президенту знать, что Алексей Ефремович собрал всех переводчиков и дал им задание – отыскивать анекдоты про охоту и охотников и переводить их на английский язык. Посол зубрит их перед президентской охотой, зато на охоте они из него сыплются, как из рога изобилия. А уж если джип застрял в колдобине, лучше русского посла нет подмоги. Аюб Хан уже научился кричать порусски «давай-давай!», толкая машину из грязи.

Теперь появился удобный случайзакрепить наметившийся успех и упрочить дружбу с президентом. На день рождения посол представит президенту Обозревателя, а тот подарит президенту замечательное тульское ружье. Гладкий ствол – для уток, нарезной – для вепрей. Посол тоже пойдет на прием не с пустыми руками. Русский сухогруз недавно доставил в Карачи «Волгу» – «ГАЗ-21». Форсированный двигатель и специально изготовленная коробка передач помогут этой машине стать основным средством передвижения президента в «плавнях». Против этой черной красавицы и протокольный отдел не возразит – ведь это не джип, а седан, – но «Виллису» она в проходимости почти не уступает. Алексей Ефремович Нестеренко знал: нет в России более простого пути к решению сложных проблем, чем хорошая банька с начальством. А в Пакистане нет к сердцу президента короче пути, чем добрая охота. И хотя Зульфикар Али Бхутто уже с некоторой опаской следит за растущим влиянием русского посла на президента, фельдмаршалу не устоять перед соблазном. И Зульфикару придется проглотить это.

Хорошо и то, что Обозреватель сам убедится, какие дружеские отношения налаживаются у посла с президентом Пакистана. Расскажет об этом в загранотделе ЦК. Пусть Нестеренко недолюбливают в МИДе, главное – быть в ЦК на хорошем счету. Эта должность – его последний шанс. Если он слетит отсюда, то уж точно на пенсию. А враги постараются, чтобы она была персональной, но республиканского масштаба. Господи, пронеси… Нужна помощь Обозревателя. Поэтому Алексей Ефремович Нестеренко пойдет ему навстречу и в дружеском разговоре наедине с президентом изложит мнение некоторых молодых членов ЦК по вопросу о пакистано-индийских отношениях и возможности перевооружения пакистанской армии. Пусть не всей, но преимущества советских танков и ракет ПВО общеизвестны… Тем более что старое оружие не надо списывать на свалку. Его можно использовать по назначению в короткой, но технически насыщенной войне. Пусть танковые войска двух армий столкнутся в пустыне Тар – идеальном театре для танковых сражений. Когда они нанесут друг другу значительные потери, США и СССР вмешаются и разведут воюющих по обе стороны все той же границы по дипломатической формуле «Ut possidetis» – как вы владели – то есть на довоенные позиции. А потом правительство само придет к президенту с просьбой утвердить планы перевооружения армии… Ведь, что бы ни говорил министр иностранных дел Пакистана Зульфикар Али Бхутто, Индия наверняка будет перевооружаться. И визит министра обороны Кумари Мангалай – только для отвода глаз. Ему нельзя верить. Да и с геополитической точки зрения нельзя оставлять без внимания тот факт, что религиозный баланс сил в Ближней и Юго-Восточной Азии сильно нарушен. Явно в пользу буддизма. Огромные людские и военные ресурсы Китая и Индии – два миллиарда человек… Не следует забывать, что в СССР много традиционных мусульман. Если бы удалось создать ось Афганистан – Пакистан – Бангладеш – Малайзия – Индонезия, то мы могли бы взять на себя большую часть забот о вооружении лучших частей армий этих стран самым современным оружием, как мы уже делаем в Индии, и противопоставить все эти страны Китаю. Этакий колючий пояс в южном подбрюшье Китая, чтобы он поменьше поглядывал на пустынные просторы Восточной Сибири…

Пройдут годы, и высшее советское руководство попытается воплотить этот замысел в жизнь. 25 декабря 1979 года в политотдел Краснодарского авиационного училища по закрытому от подслушивания телефону ЗАС позвонит полковник Сурен Давтян – мой куратор из Москвы и прикажет собрать руководителей национальных групп иностранных летчиков и техников и объяснить им вторжение советских войск в сопредельный Афганистан жизненными интересами самого афганского народа. Через четыре часа он же с дрожью в голосе вопрошал меня: «Боря, я надеюсь, ты еще не довел до них ту новость, которую я тебе сообщил?» Услышав мой отрицательный ответ, он облегченно вздохнул, и в его голосе вновь появились привычные властные нотки московского чиновника: «Я так и знал… Благодаря вашей неисполнительности, мы, слава богу, избежали крупной политической ошибки… Соберешь старших национальных групп 27 декабря. Понял намек?» Тринадцать тысяч погибших солдат и офицеров, полная потеря взаимопонимания с Пакистаном и Бангладеш, десятилетиями длящаяся гражданская война в Афганистане и переход целой страны на выращивание наркотиков, правление одной из самых реакционных ветвей ислама – талибан – вот результат этого «блестящего» стратегического замысла…

Пройдут годы, и министр иностранных дел Пакистана Зульфикар Али Бхутто станет первым избранным президентом Пакистана. Он попытается воплотить в жизнь свою самую высокую мечту – достичь прочного мира с Индией. Его убьют за эту мечту, и ее попытается достичь его дочь Беназир Бхутто – первая в мире женщина-премьер-министр в мусульманском государстве. После двух покушений она поймет, что в этой стране надо править, удерживая в одних руках и власть над военными, и деньги. Она стала и министром обороны, и министром финансов, и премьер-министром. Взвалив на себя это бремя, она смогла на некоторое время укротить «ястребов». Но… кто из министров финансов не попадает под подозрение в коррупции? Это стало ее ахиллесовой пятой – вокруг нее и ее мужа Асифа Али Зардари, богатого землевладельца из провинции Синд, постоянно возникали финансовые скандалы. Наконец, воспользовавшись напряженным положением в регионе и тем, что все взгляды прикованы к происходящему в Афганистане, ее просто сместили после очередного скандала, и пост главы государства в Исламской Республике Пакистан привычно занял военный – генерал Мушарраф. С этого момента новая война с Индией станет лишь вопросом времени… Даже если очень хочешь мира, готовься к войне. Para bellum. Не можешь – научим. Не хочешь – заставим.

Свипер. Палам. Зал для VIP-персон

Warned is armed.

Предупрежден – значит вооружен.

Английская пословица

Министр Кумари Мангалай прогуливался по залу для важных персон в аэропорту Палам в сопровождении двух русских генералов – военного атташе и главного военного советника – и переводчика. Его отлет в Пакистан был для многих неожиданным. Не только для многих дипломатов, но и для многих его коллег, членов правительства Индиры Ганди. Поэтому утро было очень тяжелым – приходилось каждому объяснять, почему он решился на этот визит. Объясняя, надо было проявлять недюжинное воображение и изворотливость. Члену исполкома правой партии Джана Сангх и коллеге по партии Индийский национальный конгресс этот визит приходилось обосновывать поразному. Вот и эти двое уже полчаса пытаются внушить ему, что нельзя обойтись без очередного витка гонки вооружений между Индией и Пакистаном. Они озабочены своими проблемами – куда сбыть крупные партии вооружения, накопившиеся на складах России. Но… несмотря на многочисленные заверения их страны о своей миролюбивой политике, Мангалай чувствовал, что сейчас не время говорить о мире. Поэтому он следовал своей многолетней привычке неприкасаемого – слушая, он кивал головой, но не говорил ни слова. Только индийцы и болгары могут так кивать головой – и да, и нет одновременно. Двое его охранников – на их присутствии настояла Индира Ганди, которую в третий раз за этот неспокойный год предупреждали о возможном покушении на нее и на министра обороны, неприкасаемого Кумари, – внимательно осматривали зал. Ничего опасного пока нет. Они получили четкую ориентировку. Покушение на Индиру Ганди должен произвести человек в офицерской форме, а на Кумари Мангалая – гражданский. Оба сикхи. Ну, хоть здесь повезло. Уж кого-кого, а сикхов в VIP-зале явно не было. Ни бород, ни тюрбанов. Кроме нескольких корреспондентов и операторов с их неуклюжими камерами и сумками, сотрудников МИДа, сопровождавших министра в Карачи, помощника министра и двух русских генералов с переводчиком, не было вообще никого.

Приближалось время вылета. Диктор объявила конец посадки на рейс до Карачи. После того как министр с сопровождающими пройдут по особому трапу в салон первого класса, в который на этот рейс специально не продавались билеты, обеспечивать безопасность минисра будет еще легче. Охранники обменялись взглядами и кивнули друг другу. Теперь тот, который наблюдал за людьми, переключался на «периметр» – двери, окна, люки, потолок. А другой с «периметра» переключался на людей, находившихся в зале. Это была обычная процедура. Однообразие притупляет внимание, через некоторое время уже «не видишь». Вовремя. Только телохранитель осмотрел по кругу стены зала, входную и выходную двери и перенес взгляд на служебную дверь, как она резко распахнулась, и на ее пороге возникла нелепая фигура в полувоенной форме цвета хаки и босиком. Свипер! Какого черта ему здесь надо! Рука автоматически тянулась к пистолету, а в голове звучал голос: он же не сикх, он антъяджа, неприкасаемый! Глаз ловил силуэт головы свипера в прорезь мушки. Как в замедленном кино, правая рука свипера описала полукруг у подбородка, а затем пальцы левой сомкнулись вокруг тонкого запястья правой руки, указывающей на чисто выбритого молодого человека с сумкой в группе операторов. Борода и браслет! В жесте свипера ошибиться было невозможно! Типично индийский жест! Борода и браслет! Он указывал на сикха! Молодой человек уже наполовину расстегнул сумку, доставая из нее коротенький израильский автомат, но второй охранник навалился на него, заламывая руку назад. Свипер почувствовал слабость, привычно сел на корточки, но затем голова его запрокинулась назад. Он хотел рассмотреть когото позади себя. Знакомое лицо… Таможенник… Сикх.

Сварам Сингх. Дели. Палам

Бог есть, но он не существует.

Нильс Бор

«Неподвижный двигатель всего движущегося».

«Беспричинно возникшая причина всего сущего».

Определения божества в «Ригведе» и «Бхагавадгите»

Это он провел сына с оружием через служебный вход в зал VIP. Да, его сын не носил тюрбан и бороду. Но он настоящий сикх. И умрет он, как настоящий сикх, с оружием в руках. Убьет этого неприкасаемого Кумари Мангалай, который не только всеми силами избегает войны с Пакистаном, но и наводнил в этом году все долины в центре Декана своими войсками, которые под видом летних лагерей пытаются помешать культовому сражению старых и молодых сикхов. И хотя он это делает не по своей воле, а выполняя распоряжение Индиры Ганди, он поплатится за это жизнью. И она тоже. Ее убьет офицер из ее же охраны, сикх. А Кумари падет от руки его сына. У них с сыном все было решено и продумано. Срыва быть не должно.

Но они сделали ошибку. Они не обратили внимания на свипера, сидевшего на корточках за урной в углу пустынного коридора на своем обычном месте. Не обращать внимания на неприкасаемых и прокаженных, избегать не только прикосновения к ним, но и зрительного контакта – привычка, вырабатываемая многолетней практикой жизни в расслоенном кастовом обществе. Они шли и продолжали говорить о своих делах. Свипер не много понял из услышанного. Но понял главное – неприкасаемому Кумари Мангалаю, единственному из сотен тысяч неприкасаемых, осмелившемуся бросить вызов неумолимой карме, грозит смерть. Взглядом снизу он заметил блеснувший под рукавом пиджака на запястье молодого человека стальной браслет сикха. И когда отец вернулся на свое место за прилавком таможенной службы, свипер решил действовать. Он пробрался по коридору до служебной двери и сквозь узкую щель стал смотреть в VIP-зал. Сначала в зале были только журналисты, затем появились охранники, затем Кумари с группой сопровождающих. Свипер, не отрываясь, смотрел на министра Мангалай и на молодого человека, которого привел в зал Сварам Сингх. Когда прозвучал мелодичный сигнал и детский голос дикторши объявил конец посадки на рейс до Карачи, он увидел, как молодой человек подобрался, начал выходить из группы операторов, расстегнул «молнию» и поправил сумку на плече так, что она стала висеть спереди и слева. Под правую руку, подумал свипер. Он видел, что никто не смотрит на молодого человека. И, встав во весь рост, он резко толкнул служебную дверь зала. Первый раз он появился на этом пороге не на корточках… Охранники удивленно смотрели на него, как он и ожидал, и он привычным жестом – борода и браслет – указал им на молодого сикха… А потом ему захотелось сесть – ноги почемуто не держали. Высоко над собой он увидел седоватую бороду в сетчатой укладке и форменный тюрбан. Таможенник. Сикх. Через два долгих мгновения спина его стала горячей от крови, голова закружилась, и он успел подумать, что кинжал у старого сикха сегодня вовсе не игрушечный…

Происшедшее в аэропорту разъярило Индиру Ганди. Дерзкий вызов, брошенный ей боевиками Хальсы – сикхской тайной военной организации, – не пройдет им даром. Индира Ганди доказала, что она достойна своего отца. Объявив в стране чрезвычайное положение, она повела с экстремистами сикхизма беспощадную войну. Но время шло, а Хальса, как гидра, потеряв одну голову, отращивала другую. Устав от мелких, ничего не дающих «побед» полиции, Индира вызвала к себе начальника разведывательного управления адмирала Курсетджи, начальника криминальной полиции генерала Сандерса, главкома сухопутных войск генерала Манекшоу и жестко поставила перед ними задачу – выявить активистов Хальсы и раздавить ее ядро раз и навсегда, уничтожить их физически, без всяких судов и приговоров. Операция «Bluestar» («Голубая звезда») разрабатывалась тщательно и долго. Но ее результаты были потрясающими. Спровоцировав условия, в которых руководство Хальсы и ее цвет – элитное подразделение охраны Джарнайла Биндравале Сингха, командующего Хальсы, было вынуждено собраться в Золотом храме в Амритсаре, армия нанесла по святилищу сикхов сокрушительный удар. Храм был разрушен, руководство Хальсы физически уничтожено.

Эта победа была смертным приговором Индире Ганди. Не успев достичь своей самой амбициозной мечты – выполнить лозунг ее партии «Гариби хатао!» («Долой нищету!»), – она была убита своими собственными охранниками, сикхскими офицерами, которые, в отличие от покушавшегося на министра обороны Сардар Сингха, и не думали сбрить бороду или снять тюрбан. Как и предупреждали Индиру, ее убили люди в полной военной форме. Они стреляли в упор – не читали Никколо Макиавелли, но знали – «если ты стреляешь в короля, ты должен его убить». Страна содрогнулась – Индира была духовной наследницей Махатмы Ганди и дочерью Джавахарлала Неру, а это делало ее почти святой в глазах сотен миллионов индусов. Сикхов старались не замечать на улицах, как недавно не замечали неприкасаемых.

На волне сочувствия к ней, как это часто бывает в Азии, премьер-министром стал ее сын, Раджив Ганди. Но эмоции толпы – это особая наука, и ею занимаются спецпропагандисты. Я уже тогда знал, что следующий качок маятника – через поколение. В 2004 году невестка Индиры Ганди, вдова Раджива Соня Ганди добровольно откажется от должности премьер-министра Индии. Много дней будут идти демонстрации с целью убедить ее принять этот пост, несколько фанатов Индийского национального конгресса пригрозят «сати» – самосожжением. Но когда Соня всетаки откажется занять «семейную» должность, разочарованная Индия не преминет принять очередное «знаковое» решение – на должность премьер-министра Индии впервые будет назначен сикх… Символ смерти Индиры Ганди. Правда, она успела сделать то, что поднимало ее в своих собственных глазах на недосягаемую, божественную высоту. Она сравнялась по могуществу с Арджуной – учеником Кришны, героем «Бхагавадгиты». В пустыне Тар, на границе с Пакистаном, она взорвала свою первую атомную бомбу, и теперь она – на дороге Jnan’a, по которой шел Арджуна. Это санскритское слово «жнанья» – перешло много веков назад в русский язык – знания. Как и многие из самых главных и древних слов в жизни человека: мати – мать, доум – дом, агни – огонь, пия – пить, бхрат – брат… И знания… Самое дорогое, что есть у человечества, то, за что многие тысячи заплатили своими жизнями. А миллионы еще заплатят, если Арджуна всетаки решит применить в борьбе со своим вечным противником это оружие, «которое не только светом своим убивает живущих, но и невидимыми лучами изменяет плод в чреве матери, делая его чудовищем». Тогда жестокя эпоха, в которую нам всем выпало жить, – эпоха богини Кали, Кали юга, закончится безвременьем – полным, тройным отрицанием – не будет ничего, нигде и никогда. Бог Шива, как сказано в «Бхагавадгите», пока что контролирует процесс отрицания. Но что будет в будущем, не знает даже он – беспричинно возникшая причина всего сущего, в конце времен подверженный и сам закону полного отрицания…

Переводчик. Бомбей. Вест Энд

Ultima ratio regum (лат.).

Последний довод королей.

Моряки, обеспечивавшие перевооружение флота на новые ракетные катера, жили в отеле «Гайд-парк», неподалеку от Бомбейского военного порта. Так им было удобнее. Группа наземного обеспечения устроилась получше – тыловикам всегда везет. Их «Вест Энд отель» был почти в центре, недалеко от кинотеатра «Стрэнд» и торгового центра «Фонтан Флора». Моряки были недовольны своим отелем, а владелец отеля был недоволен моряками. Обычная история. Сначала все хотят попасть за границу и готовы жить в палатках, чтобы заработать за один год на покупку автомобиля или кооперативной квартиры. Но проходит время, люди привыкают к хорошим условиям, и вот они уже недовольны тем, что слишком близко ехать до работы, а до центра Бомбея – далеко, и что в ближайшем кинотеатре уже почти полгода три раза в день идет один и тот же фильм – «Золото Макенны». А хозяин отеля Марк Кастридис до приезда русских был на грани разорения и не мог и мечтать о постоянном контракте на размещение советских специалистов, который сравнительно щедро оплачивало военное командование Индии. Моряки упражняли свое остроумие на переводе фамилии господина Марка, требовали допустить их представителя на кухню ресторана, чтобы научить повара делать борщ, и категорически отказывались есть перетертые английские супы с неопределенным вкусом и очень громкими названиями. «Королева Анна» и «Герцог Йоркский» отличались только веточкой петрушки или мяты на поверхности мучнистой болтушки. Зато моряки отводили душу на салате из огурцов и помидоров, который в «Гайд-парке» подавался круглый год. Они добавляли туда репчатый лук и заправляли его неимоверным количеством салатного масла. Им было трудно выговаривать salad oil, и они заменили его термином из своей повседневной практики – солидол, благо звучит почти одинаково. Но теперь, когда благодаря русским отель выбрался из долговой ямы, хозяину стало казаться, что русские пустят его по миру неумеренным потреблением растительного масла.

Мои переговоры с господином Марком всегда начинались, протекали и заканчивались одинаково. Начинались со взаимных жалоб, протекали под вкусный индийский чай с молоком, который мистер Марк и прочие рестораторы Индии почемуто называют русским, а заканчивались в номере старшего группы специалистов распитием бутылки контрабандного морского рома. Господин Марк на некоторое время переставал беспокоиться о ценах на растительное масло, а русские специалисты соглашались, что томатный итальянский суп «минестрони» очень напоминает борщ, вот только вместо капусты в нем плавают макароны. Процесс повторялся каждый месяц и считался уже военно-морской традицией.

Но салатно-суповая война с Марком Кастридисом была, увы, не главным занятием группы советских специалистов в Бомбее. Экипажи катеров уже выходили в море на боевое применение, а новая техническая позиция в Тромбее была готова хоть сегодня начать заправку ракет горючим и окислителем. Нужна была команда. И непростая. Заправить ракеты можно. При наличии специальных приспособлений, противогазов и сносной температуры хотя бы ночью – нет проблем, как говорил Леша Скалиуш. Но после заправки ракеты не могут стоять долго. Окислитель настолько агрессивен, что долгое его хранение в ракете невозможно. А чтобы слить его, не использовав по прямому назначению, нужен столь сложный технологический процесс, столь дорогостоящая техника, что легче эту ракету просто выстрелить в море. Отсюда очень простой и очень важный вывод: следи за технической позицией в Тромбее, и ты не можешь прозевать начало войны. Если заправляют две или четыре ракеты – будут учебно-боевые стрельбы. Если заправляют двадцать четыре ракеты – это война. Никакой другой объект военно-морского флота Индии не даст столь однозначного ответа. Авианосец «Викрант» вышел в море? Может, учения, а может – дипломатическая акция устрашения. Вышли в море по тревоге противолодочные корабли? Может, пакистанская или китайская подводная лодка подошла слишком близко к военно-морской базе! Вариантов множество. И только «INS Trombay» даст безошибочный ответ.

1 декабря 1971 года на Тромбее были заправлены и загружены в пусковые контейнеры 24 ракеты морского базирования. В ночь на 2 декабря дивизион ракетных катеров Западного флота Индии устремился на северо-запад. На мелководной банке на траверзе Митхапура их ждала посаженная на мель баржа с горючим. Дозаправившись ранним утром, катера продолжили свой путь и к вечеру 3 декабря появились на рейде военно-морской базы Карачи. Их появление не прошло незамеченным. Краса и гордость пакистанского военно-морского флота, линкор «Шах Джехан» величаво вышел навстречу крохотным по сравнению с ним катерам. Наверное, его многотысячный экипаж так и не понял, что случилось. Линкор был идеальной целью для ракет. Медлительный и громадный. Залп из шести пятисоткилограммовых зарядов переломил его пополам, и он погрузился в море, не успев передать на базу, что произошло. Ворвавшись в акваторию базы, катера расстреляли шесть других боевых кораблей, стоявших у стенки. Оставив только две ракеты на обратный путь, остальные ракеты пустили по порту. Они нашли свои цели. Одна повалила портальный кран, который лег поперек железнодорожных путей и портового шоссе, перекрыв дорогу пожарным. Другие две попали в громадные хранилища мазута и дизельного топлива. Удушливое облако, жирное от сажи, накрыло Карачи на несколько дней. Четвертая чуть не лишила Пакистан его элитной эскадрильи английских «Хантеров», попав в старый металлический ангар всего в полумиле от их стоянки на авиабазе «Хокс Бэй» («Бухта ястребов»).

Война на море была выиграна практически в одни сутки. Индия потеряла только один противолодочный корабль – «Кхукри». И тот был недалеко от восточного побережья Индии неожиданно торпедирован пакистанской подводной лодкой, закупленной в Китае и шедшей домой со стороны Тихого океана. В пустыне Тар развернулась настоящая танковая битва. Каждый вечер в Бомбее объявляли воздушную тревогу, два раза пакистанские истребители-бомбардировщики прорывались через заслон «Викранта», в отелях были развешаны специальные уведомления, что администрация не рекомендует постояльцам в связи с военным положением выходить на улицы в ночное время. Но… бог не выдаст, свинья не съест!

Война закончилась 17 декабря. За неделю надо вернуться в казармы. Воевать на Рождество – грех. Да и ради чего, собственно, воевать? Сухопутные войска перемололи свои старые танковые резервы в пустыне Тар, плавающие советские танки генерала Авроры, преодолев водные преграды рукавов Ганга, ворвались в Дакку и заставили пакистанское командование подписать капитуляцию, артиллерия потешила душу в горных боях в Кашмире, авиация попугала мирное население, выработала свои ресурсы и счастливо избежала крупных воздушных боев, ПВО вдоволь потренировалась в стрельбе зенитками и набрала достаточное количество доказательств необходимости закупок более совершенных ракетных комплексов. И США, и СССР, и Великобритания были обеспечены заказами на ближайшие пару лет – нужны новые корабли, танки, самолеты и ракеты. Какие бы политические цели ни решала война, она всегда успешно решает одну экономическую задачу – загружает новыми, выгодными заказами военную промышленность индустриально развитых стран. Para bellum…

Переводчик. Бомбей. «Милан Никетан»

A l’improviste… (фр.)

И неожиданно…

(Рояль в кустах?)

В результате войны 1971 года Бангладеш обрела независимость. Именно обрела. Бенгальцы выстрадали свою независимость, но отнюдь не завоевалиее. Независимость им поднесли на блюдечке дивизии генерала Авроры из Восточного командования сухопутных сил Индии и корабли адмирала Нанды, наглухо запершие пакистанские боевые корабли в Бенгальском заливе. Американцы подошли было к боевым порядкам индийского военно-морского флота с намерением вызволить пакистанские боевые корабли и перегруженные транспорты, на которых пакистанские войска пытались унести ноги из Дакки и Читтагонга, но здесь некстати сзади американской флотилии стали в боевой порядок советские корабли. И откуда они взялись? Рояль в кустах, да и только! Адмирал Горшков не раз говорил своему другу адмиралу Нанде, что дорога ложка к обеду. Ни один пакистанский корабль не ушел из Бенгальского залива. Некоторые сдались, некоторые почемуто затонули. Каждая группировка попыталась отгородиться минными заграждениями от других. Мин накидали столько, что советским тральщикам хватило потом работы в Бенгальском заливе на целый год.

Но всем этим морским перипетиям предшествовали несколько странных совпадений. После погрузки ракет на катера, когда я уже сообщил по телефону условленной фразой в посольство генералу Беленко о том, что снаряжены и погружены все 24 ракеты, ко мне подошел заместитель командира дивизиона ракетных кораблей и, поинтересовавшись, как идут дела, начал разговор о зверствах пакистанцев в Бенгалии. Газеты были полны статей с леденящими кровь подробностями – обычная предвоенная обработка населения. Потом, как бы задумавшись над возможным ходом событий, он промолвил:

–Но ведь пакистанским войскам нет пути из восточного Пакистана в западный, кроме как морем. Наш флот в случае их эвакуации оттуда попытается блокировать его. Американцы, конечно, подтянут свой флот из ближних районов Индийского океана с целью создать коридор, по которому пакистанские корабли могут выйти на оперативный простор из Бенгальского залива. Значит, нужна еще одна группировка кораблей – которые станут после американцев, запирая этот коридор. Тогда пакистанцам не уйти – они не смогут перебросить свои войска на западный фронт. Получится этакий слоеный пирог – пакистанские корабли, индийские корабли, американские корабли и четвертый слой… Но кораблям Западного флота вокруг Индии на восточный театр не успеть… А вот русские боевые корабли всегда сопровождают седьмой американский флот в Индийском океане…

Я покивал головой и начисто выбросил его рассуждения из головы – коммандер, то есть капитан второго ранга Алувалья не очень интересовал меня как военный стратег, да и не силен я в морской тактике. Но когда мы собрались на обед, то разговор зашел о том, когда катера выйдут в море – этой ночью или следующей. И вдруг капитан Левкин, широко улыбаясь, говорит:

–Наши друзья уже считают эту, еще не начатую, войну уже выигранной. Они заранее обеспокоены тем, как не дать уйти попавшим в ловушку пакам. Представляешь, сегодня капитан Мудхолкар полдня потратил на то, чтобы объяснить мне, как бы хорошо состряпать какойто слоеный пирог в Бенгальском заливе – тыто был со Скалиушем в порту на погрузке ракет… Ну и намучались мы без переводчика – он даже рисовать на бумаге начал! Вот этот рисунок, смотри, – пакистанские корабли в порту, потом индийские корабли на рейде, потом американские корабли, а потом наши…

Слова «слоеный пирог» резанули ухо. Сразу все стало на свои места – и многословные рассуждения Алувальи, и художества Мудхолкара. Эти слова показывали, что замысел исходил из одного центра. И этот центр во что бы то ни стало хотел срочно довести до сведения русских, что обед близок, нужна ложка. Обычные контакты не годились – дипломатические ужимки и ведомственные согласования заняли бы недели. По-видимому, использовались десятки каналов, но перепроверять у меня не было ни времени, ни возможностей. Звонить второй раз в посольство и говорить все это открытым текстом я не мог. Надо было искать другой, очень оперативный канал. Я вспомнил, как специалисты по отладке ракет смеялись над одним чудаком – бомбейским представителем компании «Авиаэкспорт» по продаже советских вертолетов, который за целый год не продал ни одного. Зато он так любил петь хором русские песни, что собирал почти каждую неделю ребят на спевку. Они были не против, так как, вопервых, скучали по родине, а вовторых, у Бориса Борисовича Киселькова виски лилось рекой и под конец каждой встречи исполнители очень серьезно переживали о судьбе ямщика, который замерзал в глухой степи. Моего небольшого опыта хватило на то, чтобы определить истинные интересы любителя хорового вокала, а его нежелание видеть меня на спевках говорило о том, что он, в свою очередь, знает о моей былой принадлежности к военной разведке. Ведь ему гораздо удобнее было бы иметь дело со мной, с переводчиком – вся группа специалистов завязана на меня, через меня идет вся информация. Не нужно было бы устраивать спевки… Не хочет. Значит, Кисельков – человек Службы внешней разведки КГБ. (Медвяник нашелтаки выходы на Западный флот Индии!)

Как бы там ни было, информацию передать надо было во что бы то ни стало. В надежде, что он не отправился в кино или в гости, я взял такси и поехал на улицу Брич Кэнди, где на 7м этаже в здании «Милан Никетан» жил Борис Борисович. В Бомбее дома, построенные по индивидуальному проекту, часто имеют свои имена. Я застал его дома. Выслушав меня и нисколько не удивившись, он отлучился на пару минут к телефону, а вернувшись, начал усердно потчевать меня виски. Это было не очень приятным для меня сигналом, но игра шла по его правилам – я ничего поделать не мог. Значит, он был должен «предъявить» меня комуто (своему резиденту, видимо), но так, чтобы я не узнал либо не запомнил его лица. Он зря старался – память на лица никогда не была моим сильным качеством. Когда он посчитал, что мои способности к запоминанию значительно понизились, мы сели в его машину и поехали. Поездив по городу, он въехал в распахнутые ворота какойто виллы, где в полутемной комнате нас ждал человек, который так и не проронил за все время ни одного слова. Выслушав внимательно рассказ Киселькова и посмотрев на меня вопросительно (я кивнул головой и подтвердил – все верно!), он сделал нам рукой знак – оставайтесь тут – и покинул комнату. Через несколько минут появился слуга и предложил нам чаю. Когда мы выпили по чашке, слуга появился вновь и сказал, что хозяин не очень хорошо себя чувствует и просит его извинить. Значит, усы и прочие атрибуты – грим, а молчал он потому, что голос его я знаю. Но это было неважно. Я знал, что идея слоеного пирога уже сегодня будет доложена. Таких сообщений из разных источников будет несколько, и это докажет достоверность информации. А уж печь пирог или оставить все как есть, решат на самом высоком уровне…

Испекли… Ни один пакистанский корабль не покинул Бенгальский залив. На стадионе Дакки генерал Аврора принял капитуляцию пакистанской группировки в Бенгалии. Будущий Президент Муджибур Рахман провозгласил создание независимого государства Бангладеш, обещал прогресс и процветание. Толпа ликовала, и мало кому в эти дни политической эйфории приходила в голову простая мысль: а откуда взяться этому процветанию? Ни англичане, ни русские нефти или газа в Золотой Бенгалии не нашли, других минеральных ресурсов нет, пригодный на экспорт чай растет только на горных плантациях Западной Бенгалии в Индии, на одном джуте – основе для ковров – да бананах прожить целой стране с постоянно увеличивающимся населением проблематично. Но… кто об этом думал тогда? Независимость – вот главное! Мы забыли свой собственный опыт. Победители не всегда торжествуют, побежденные не всегда стенают. По крайней мере, так было у нас. Россия, выигравшая войну, уже шестьдесят лет не может догнать Германию, проигравшую ее, по уровню жизни. То же случилось и в Бангладеш. Прошло более тридцати лет, а нищета все у порога.

Переводчик. Дели. Посольство

Vae victors!

Горе победителям!

Delineavit… (лат.)

Сам заслужил…

Война кончилась, утраченное во время боев вооружение списали, заключены контракты на новые, более совершенные системы уничтожения, все довольны. Вмето генерала Беленко в Индию главным военным советником назначен генерал Грязнов. Заканчивается и моя командировка. Игорь Николаевич должен написать на меня характеристику. Ничего особенно плохого он написать не может, да я и не боюсь – я знаю, что кадровики Генштаба больше внимания уделят тем «доводам», которые предъявлю им я. Но традиция есть традиция, и Игорь Николаевич добросовестно корпит над текстом. Жена и сын твердо наказали ему отразить «строптивость» кавказца в характеристике – пусть не думает, что ему все сойдет с рук, особенно шуточки по поводу вкуса «ее превосходительства» при выборе ювелирных украшений с «настоящими» сапфирами и топазами размером с уличный булыжник.

–Ну вот, смотри, Борис, что я написал! Начало, как обычно – компетентен, старателен, морально устойчив, дисциплинирован, делу партии и правительства предан. Но я ведь должен быть объективным? Должен! Вот я и пишу здесь: «…но невыдержан». Ведь это святая правда. Ну, вспомни хотя бы, как ты рявкнул тогда на посольских женщин в бассейне…

В солнечный, но нежаркий воскресный день в октябре мы с Козловым плавали в посольском бассейне. Жены дипломатов, наскоро окунувшись в слишком хлорированную воду, уселись в тени на скамеечке, обсуждая свои дела, – им надо было протянуть время до обеда. Через некоторое время к нам присоединился прилетевший субботним рейсом молодой дипломат. Он, как и положено новому работнику, прибывшему под чьето начало, привез, пользуясь дипломатическими привилегиями, обычную посылку своему начальнику – черный хлеб, атлантическую сельдь, московскую водку и московские сплетни. Стоит ли говорить, что засиделись они за полночь. Атлетически сложенный и уверенный в себе, он, проходя мимо женщин, сказал: «Засекайте, дорогие дамы, время – я продержусь под водой не меньше минуты!» И, красиво изогнувшись, нырнул в голубую от медного купороса воду. Чтото он не рассчитал или не учел влияние перелета, перемены климата и длительного застолья… Я плавал на спине, а когда поднял из воды голову, то услышал: «Одна минута десять, одна минута пятнадцать…» Нинель Бондарева вела счет, поглядывая на свои часики. Я почемуто подумал, что среди дипломатов не часто встретишь ныряльщиков за жемчугом, и крикнул: «Где он?» Женщины дружно показали мне на дальний конец бассейна. Еще десять секунд ушло у нас с Колей, чтобы добраться до противоположной части бассейна. Там, в прозрачной голубой воде, лежал на дне, лицом вниз, наш Аполлон. Схватив его под мышки, мы с Николаем подтащили его к бортику, но поднять его и положить на бортик у нас не хватало сил – как удивительно тяжелеет человек, потерявший сознание! Женщины смотрели на нас, но не двигались с места.

–Помогите нам, он без сознания! – крикнул Козлов.

И услышал в ответ:

–Ну, артисты! Один изображает из себя Ихтиандра, а другие – спасателей на водах! Делать вам нечего!

А время шло, и через минуту никакое искусственное дыхание уже не помогло бы…

–Быстро сюда………!

Эмоциональное высказывание об их очень близких родственницах убедило дам, что мы не шутим, и, вытащив обмякшее тело на бортик бассейна, они коекак смогли сделать чтото похожее на искусственное дыхание. Молодой дипломат икнул, у него изо рта брызнула поразительно маленькая струйка воды – не больше половины стакана. Он открыл глаза: «Чего вы все здесь собрались?»

Когда он понял, что произошло, то, к моему удивлению, произнес очень обыденные слова: «Не говорите об этом моей жене, пожалуйста…» В понедельник он пришел к нам в кабинет и поблагодарил «за спасение». Когда я увидел, как Козлов украдкой вытирает руку о брюки после его прощального рукопожатия, то вопросительно посмотрел на финансиста. «Да ну его, Боря, он же как утопленник теперь для меня! И медаль нам с тобой за спасение утопающего не дадут, хорошо бы нагоняя избежать!»

Вот такой случай… Какая уж тут выдержанность… Генерал поверх очков смотрит на меня, пытаясь понять, как я реагирую на происходящее. Он великолепно понимает, что при такой формулировке – невыдержан – меня постараются и на выстрел не подпускать к работе в посольствах, а тем более референтом главного военного советника. Но я знаю его очень хорошо и стараюсь сохранить некую отрешенность в голосе:

–Да, наверное, вы правы, товарищ генерал. Да и кадровики знают, что это правда… Кавказский темперамент, куда от этого денешься…