Его величество случай Володарская Ольга

Петр

Петр сидел в салоне задрипанной «копейки» майора Головина, пил кофе из пластикового стаканчика и с удовольствием слушал музыку – она, в отличие от пахнувшей кислятиной бормотухи, поднимала настроение: Чайковский, «Вальс цветов». «Щелкунчик» был любимым музыкальным произведением Петра Моисеева, и, помнится, за это он не раз удостаивался презрительного «фи». Например, его последняя пассия, коллега-адвокатша Мариночка, заявила, что в наше время «тащиться» от Петра Ильича могут только зачуханные домохозяйки и педики, причем последние «кайфуют» от него только потому, что их идол Боря Моисеев использует в своих песнях отрывки из его произведений. Против домохозяек, педиков и своего однофамильца Бори Моисеева Петр ничего не имел, поэтому влился в их ряды со спокойной душой, однако с Мариной в скором времени отношения порвал – он не терпел, когда кто-то пытался навязать ему свои вкусы.

Пока Петр размышлял об этом под волшебные звуки вальса, автомобильная дверца распахнулась, и в салон, бурча что-то себе под нос, влез майор Станислав Павлович Головин. Угнездившись на водительском сиденье, он положил локти на руль, подбородок на сжатые кулаки и задумался.

– Что показало вскрытие? – спросил Петр, внимательно вглядываясь в недовольное лицо майора.

– Цианид, как я и предполагал…

– А в конфетах?

– Он же. Отравитель взял обычные конфеты типа «ассорти» с коньячной начинкой, высосал из них шприцем жидкость и тем же шприцем закачал яд. Завернул их в фирменные фантики, положил на верхний ярус коробки. Короче, не перемудрил… Все просто, без затей… – Он пощипал свои бармалейские усы. – Если б бабка смотрела повнимательнее, то увидела бы, что конфеты с верхнего яруса подозрительные. Они явно из другой коробки, обернуты не профессионально, а на донышке каждой маленькое отверстие от иглы…

– Убийца был уверен, что получатель не станет рассматривать конфеты…

– Это понятно, – задумчиво протянул Стас, потом спросил: – Как там ваша клиентка? Можно с ней побеседовать?

– К сожалению, она пока не в состоянии отвечать на вопросы. Вчера ей вкололи успокоительное, и сейчас она спит, по крайней мере, полчаса назад еще спала… Давайте к вечеру.

– Ну что ж, ладно… Тем более, картина почти ясна. Осталось уточнить кое-какие детали…

– Ясна?

– Да. Соседка покойной, гражданка Самарцева А.К., рассказала следствию кое-что полезное…

– Можно узнать, что именно? Или это тайна следствия?

– Да какая тайна, – фыркнул майор. – Все то же самое вам ваша клиентка расскажет. Короче, так. Пришла Самарцева к покойной Богомоловой в гости (живет она через подъезд) и увидела на кухонном столе диковинную коробку. Стала спрашивать, старуха ей и рассказала, что конфеты прислал Нюрке Железновой какой-то хахаль (это она, конечно, сама придумала), а принес их посыльный… Ну вы знаете, наверное, фирмочки такие есть по доставке всякой ерунды на дом?

– Фирму нашли?

– А как же! ЧП «Пегас», владелец Пегов К.К.

– Кто принес конфеты, помнят?

– Очень хорошо помнят. Это был некто в длинном плаще, в шляпе, очках, шарфе до носа и кожаных перчатках. Человек-невидимка, короче. К тому же без голоса…

– То есть?

– То есть сказал буквально пару слов сиплым шепотом: «Здрасьте» и «Простудился», остальное написал на бумаге. Так как был в перчатках, отпечатков, сами понимаете, не оставил…

– Движения, походка, осанка?

– Ничего, – сокрушенно покачал головой майор. – Опрос уличных торговцев тоже результата не дал, но ребята работают…

– Кроме конфет было что-то еще?

– Открытка. Приемщица не разглядела, какая, но, по словам Богомоловой, порнографическая. С зоофилами, что ли… Не очень я понял, надо уточнить у Ани.

– Почему Богомолова вскрыла чужую коробку и как она у нее оказалась?

– Аня оставила. Курьер повстречал ее в подъезде, там же передал посылку. Чтоб не тащить на четвертый этаж, Аня оставила ее у соседки, пообещав, что, когда вернется, конфеты попробуют вместе…

– И старуха не дождалась?

– Совершенно верно. Если верить Самарцевой, старуха умирала от нетерпения, ей очень хотелось полакомиться заморским шоколадом. А Аня все не шла. Тогда она решила подняться – вдруг девушка прошмыгнула мимо ее квартиры, позабыв и о конфетах, и о ней самой. Когда Самарцева отправилась восвояси, было это в пятнадцать тридцать, Богомолова вышла за ней в подъезд в обнимку с шоколадом и зашагала по лестнице вверх… – Головин кисло улыбнулся. – Ани дома не было, но бабка больше не могла терпеть – распаковала коробку, вынула самую верхнюю конфету, развернула, сунула целиком в рот…

– И умерла.

– Умерла, – повторил он. – Прямо на площадке. А потом еще несколько часов лежала, пока ее Аня не обнаружила… В котором часу, говорите, это произошло?

– Около семи. Я вошел в подъезд в пять минут восьмого, она уже бежала по лестнице…

Головин, не отрывая подбородка от кулаков, повернул голову в сторону Петра, остро посмотрел на него колючими зелеными глазами, сжал губы, из-за чего усы сразу встали дыбом, потом вытянул губы трубочкой (усы тут же мирно легли), закусил верхнюю – все эти гримасы красноречиво говорили о напряженной работе мысли.

– Вы хотите меня о чем-то спросить? – поинтересовался Петр, завороженно наблюдая за движением губ майора.

– Хочу, – ответил тот, закончив свою мимическую пантомиму кривой улыбкой. – Почему Аня от вас шарахнулась, как от чумы?

– Я сам не понял, – смущенно признался адвокат. – Она была не в себе, обзывала меня убийцей, дралась… Ей либо что-то померещилось с перепугу, либо она просто меня не узнала и расценила мои действия (я пытался ее задержать) как угрозу своей безопасности…

– От вас убежала, а к Отрадову, почти незнакомому мужику, в машину села?

– Она не совсем села… Сергей ее буквально втащил – она бежала, не разбирая дороги, могла под машину попасть, пришлось применить силу.

– Аня сейчас у него?

– В его загородном доме.

– У Отрадова и тут домик имеется? – скривился Головин. – Во дает старикан! В столице бывает не больше двух раз в году, в гостинице, что ли, остановиться не может? – Майор почесал желтым от никотина указательным пальцем кустистую бровь. – Зачем он приперся в Москву сейчас, не знаете?

– Сказал, на похороны…

– Врет. Он вылетел в Москву утром, а ее только днем убили…

Петр покосился на Головина, сначала ему показалось, что неприязнь майора вызвана банальной завистью бедного молодца к богатому старцу, но теперь он думал иначе – Отрадов не нравился Стасу не как человеку, а как следователю, профессионал Головин Отрадову не доверял и, видимо, имел на это причины.

– К чему вы клоните, Станислав Павлович? – спросил Петр, отрывая взгляд от лица майора, он заметил, что тот не любит, когда на него пристально смотрят.

– Мне знаете что покоя не дает? – майор поерзал на сиденье. – Зачем он вчера за вами увязался? На кой ему Аня понадобилась?

– Он сказал мне, что давно хотел познакомиться поближе, спросил ее адрес, когда я ему сообщил, что я собираюсь ее навестить, он попросил взять его с собой…

– Зачем ему знакомиться с ней? – горячился Головин. – Я не понимаю!

– А почему нет? Они дважды встречались: один раз на кладбище, второй в моей конторе, но даже не были друг другу представлены…

– Чего ж он так долго ждал? Прошел почти месяц с их первой встречи…

– Может, не было времени, – предположил Петр.

– Времени у него вагон! Сидит в Москве, как баклан, домой не едет. Раньше, говорят, больше трех дней в столице не выдерживал, сбегал к своим любимым балтийским берегам, а теперь его не выгонишь!

– И вы считаете, что сей факт доказывает его причастность к убийствам? – не без иронии заметил Петр.

– Этот факт мне кажется подозрительным, – поправил его Головин. – Но еще более подозрительно то, что он решил нанести Ане визит вежливости именно в тот день, когда на ее жизнь было совершено покушение… – Майор прищурил глаза и загадочно посмотрел на Петра. – Мне приходит в голову вот какая мысль: уж не для того ли он приехал, чтобы удостовериться в том, что девушка действительно умерла? Да еще свидетеля с собой приволок, – Стас ткнул в него большим пальцем, – чтоб самому милицию не вызвать…

Петр хотел возразить, но не возразил. До него только что дошел смысл сказанного Головиным, и он с ужасом понял, что майор может быть прав. Ведь его самого несколько покоробила просьба Отрадова, поскольку не ясна была причина его желания познакомиться с Аней. А вот теперь, благодаря следователю, нашелся логичный ответ: Отрадов не знакомиться ехал, а проверять, удалось ли ему задуманное злодейство…

Аня

Аня стояла у окна и смотрела на утопающий в снегу парк. В Москве уже чувствовалось приближение весны: сугробы осели, посерели, местами подтаяли, превратившись в обширные лужи. Тут же, за городом, еще вовсю хозяйничала зима – снег белый, искрящийся, на лапах елей пышные муфты, а на поредевших рябиновых гроздьях тонкий слой инея. Картину торжества матушки-зимы портила только влажно поблескивающая голым асфальтом дорога (она тянулась от крыльца до ворот высокого забора и терялась в перелеске), с черными горками комковатого снега вдоль обочины.

Анна отошла от окна, прилегла на кровать, укрывшись одеялом. В комнате было прохладно, очевидно, дом нежилой, отопление на всю мощность включили недавно, и он не успел прогреться. Этот красивый двухэтажный особняк вообще производил впечатление запущенного обиталища, так как мебель в нем давно не выбивалась, ручки не чистились, портьеры не стирались (от них чуть пахло пылью), а из кухонных шкафов уже год не выбрасывались просроченные продукты (Аня туда влезла в поисках чая). Можно только поражаться тому, что человек отвалил огромные деньжищи за дом, в котором не живет. Ладно бы хоть сдавал (она вот сдала свою халупу), так нет, держит особняк запертым. Странные люди эти богатые…

От нечего делать Аня взяла в руки книгу бабы Лины. Открыла. В метро она прочла две первые страницы, но сейчас, хоть убей, не могла вспомнить, что там было. «Значит, будем читать заново», – решила Аня и углубилась в чтение.

Сначала она никак не могла сосредоточиться, то и дело приходилось возвращаться на абзац назад, чтобы перечитать его и вникнуть в смысл написанного, но постепенно повествование Аню захватило, и дело пошло. Спустя четверть часа она уже могла похвастаться тем, что дошла до двенадцатой страницы. Она собралась перескочить взглядом на тринадцатую, когда взгляд зацепился за обведенный красной ручкой предлог «под». Зачем Элеонора это сделала? Она очень трепетно относилась к книгам, аккуратно их разглаживала, не перегибала страницы, старалась не брать грязными руками, а тут вдруг взяла и выписала корявый квадрат, заключив в него дурацкое «под». Аня перелистала страницы, внимательно вглядываясь в текст, и на пятьдесят пятой нашла еще одно красное окно, из которого на сей раз выглядывало слово «зарыта»…

«Уж не собака ли?» – мысленно хихикнула Аня, продолжив поиск странных отметин. Каково же было ее удивление, когда на двухсотой странице она обнаружила эту самую «собаку», заключенную в чернильную клетку.

Это что ж получается?

«Под» «зарыта» «собака».

Глупость.

А если слова переставить местами? Вот так, например: «Собака» «зарыта» «под»… Чем?

Перелопатив еще сотню страниц, Аня обнаружила только предлог «в» и существительное «сад». Тогда она стала листать с начала книги, вглядываясь внимательнее, и нашла где-то ближе к концу слово «будка».

Та-ак, если изменить окончание, то получается, что «собака зарыта под будкой». Тогда при чем тут «сад»?

И тут Аню осенило…

Собака зарыта под будкой в саду. Вот что хотела сказать бабуля! И свой участок с будкой и сараем в дачном кооперативе «Усадьба» она завещала Ане неспроста. То, что зарыто под будкой, должно стать Аниным… И если понимать буквально, то это будет какая-то собака… Наверное, мертвая, раз ее закопали в землю… Нет, что-то тут не так! Не могла Элеонора так намудрить из-за останков какого-то, пусть и некогда любимого, пса. Значит, «собака» – это не четвероногое животное, а нечто другое, что в целях конспирации переименовано или зашифровано более заковыристым образом… Знать бы еще что!

Тут горе-дешифровщицу осенило вторично – непонятные цифры в конце бабушкиного письма могли быть ключом к разгадке.

Уже порядком истрепанное послание в тот же миг было извлечено из-под корешка, затем развернуто, разглажено и изучено. Особого внимания были удостоены циферки, тщательно выписанные через разные знаки препинания: одни через тире, другие через точку с запятой. Шесть групп чисел, по три в каждой. В этом была какая-то система!

219-6-3; 55-10-6; 200-3-5; 301-12-2; 12-7-3; 600-29-2.

Похоже на телефоны, только не московские. Группы из шести цифр могли сойти за индексы, из пяти – за какой-нибудь сейфовый код. А из четырех? 12-7-3. Что это может быть? Надо подумать…

Озарение пришло и на этот раз! Просто удивительно! То ни разу, а сегодня аж трижды… 12 – это номер страницы, именно на ней было обнаружено первое загадочное словцо, втиснутое в красно-чернильную оправу. На 7-й строке, третьим сначала стоял предлог «под». 12-7-3. Значит, остальные группы чисел означают то же самое: номер страницы, строчки, слова. И 219-6-3 – это именно собака, и ничто другое…

Ладно, хватит ломать над этим голову! Надо действовать, а с собаками – хоть живыми, хоть мертвыми – разобраться на месте!

Аня вскочила с кровати, стала лихорадочно переодеваться. Так, сейчас три часа дня, если она немедленно позвонит Сергею, то через час-другой он подъедет, заберет ее, и они вместе отправятся в дачный кооператив «Усадьба». К счастью, Аня знала, где он находится – бабуля как-то говорила, что до ее участка надо ехать сорок минут на электричке по Владимирскому направлению, а выходить на станции Клюевка. Сорок минут – это, конечно, немало, но они же не железной дорогой будут добираться, а личным автотранспортом, так что должны успеть попасть в «Усадьбу» до темноты. О том, что на сегодняшний вечер у нее запланирована встреча с представителем следственной группы, Аня как-то позабыла.

Одевшись, расчесавшись пятерней (вот оно преимущество короткой стрижки), она кинулась к сумке, достала сотовый, хотела было набрать номер Сергея, но оказалось, что телефон не работает: наверное, она его нечаянно отключила – постоянно забывала ставить клавиатуру на блокировку. Аня нажала на кнопку с красной трубкой, экран зажегся, но только для того, чтобы выдать: «Аккумулятор разряжен!» Черт возьми! Она совсем забыла, что его надо заряжать! Значит, придется звонить по городскому телефону – подзарядник она с собой не взяла.

В ее спальне аппарата не было, и Аня выбежала в коридор, в котором оказалось множество дверей. Все они были заперты (Аня проверила), и ключей в скважинах не наблюдалось. Значит, надо спускаться в холл – там точно должен быть телефон.

В просторном, уставленном дубовой мебелью холле телефон действительно имелся – стоял на низком столике рядом с заморенным, потерявшим свое изящество бонсаем. Аня подняла трубку, нацелила палец на диск, но тут взгляд ее упал на противоположную стену, на ней, между двумя картинами с батальными сценами, висел ковер, увешанный холодным оружием. Чего там только не было: и кривые сабли, и тонкие прямые стилеты, и маленькие, похожие на клыки крупной собаки ножички, и большие грубые тесаки. Рукоятки одних украшал примитивный узор, других – витиеватая вязь, третьих – драгоценные камни. Коллекция, что и говорить, восхитительная, но Аня не поэтому пожирала ее глазами, ей вдруг подумалось, что тот кинжал, которым была убита Элеонора Георгиевна, вполне мог когда-то висеть на этой стене…

От такой мысли ей стало нехорошо. Вдруг Сергей убийца? Как там говорил Стас… «Темная лошадка… Имел зуб на сестру…» К сказанному можно добавить лишь одно – владеет коллекцией холодного оружия. Конечно, это не доказательство вины, но повод для недоверия…

Аня положила трубку на рычаг. Отошла от аппарата. Звонить Сергею она не будет, оставаться в его особняке тоже, конечно, он не такой дурак, чтоб убивать ее в собственном доме, но мало ли какой мерзкий план вынашивает «темная лошадка» в своей седовласой голове… Теперь надо подумать над тем, как покинуть эту евростандартную клетку незамеченной. Насколько она могла судить, особняк обнесен бетонным забором, в котором есть ворота, но на них дежурит охранник, через них путь заказан – вдруг господин Отрадов предупредил секьюрити о том, чтоб тот не выпускал из дома гостью-пленницу… И как же тогда выбраться?

Тут Аня увидела на каминной полке старинный бинокль, он стоял в компании с пепельницей в форме черепа и двумя бронзовыми подсвечниками. Девушка схватила бинокль за кожаный ремешок и побежала по лестнице наверх – из спальни окрестности просматривались лучше всего. Добравшись до нее, Аня подскочила к окну, приставила оптический прибор к глазам, посмотрела.

Та-ак. Забор. Ворота. В будочке сидит охранник, смотрит телевизор. Не то… Аня открыла фрамугу (пластиковая рама поддалась легко, не то что рассохшаяся деревянная в бабулиной квартире), высунулась по пояс, глянула в другом направлении. Лес, замерзшее озерцо, к нему ведет протоптанная в снегу дорожка, тот же забор, в заборе калитка… Аня подкрутила колесики бинокля, наводя резкость. Вот оно – спасение! Конечно, калитка заперта, но это ничего, через нее можно перелезть, высотой она всего ничего – метра полтора, а в заборе выступ. Руками зацепиться за верхний край, ногу на выступ, подтянуться, перекинуть тело, спрыгнуть… А дальше куда? Аня повертела головой в разных направлениях. Озеро можно обогнуть вдоль забора – там снег не такой глубокий, потом выйти на дорогу, ту самую, с грязно-серыми пирамидками на обочине, а уж на шоссейке сориентироваться, в какую сторону двигать… Эй, постойте-ка! Что там вдали высовывается из-за макушек елей? Уж не вышки ли с высоковольтными проводами? Точно. Значит, совсем рядом железная дорога! Наверное, и станция есть… Это же просто… опупительно! Добраться туда можно за каких-то полчаса, расстояние до станции, скорее всего, километра два-три, не больше. Значит, в дорогу.

Аня сунула руки в рукава дубленки, взяла сумку, обулась, вышла из комнаты. Спустившись с лестницы, направилась не в холл, а в кухню, она была уверена, что через нее можно выйти на задний двор. Еще не мешало бы взять свечку и спички, вдруг до темноты она не управится.

В кухонной кладовке Аня нашла не только спички, но и карманный фонарик, который был в сто раз лучше свечки. Проверив его (пощелкала кнопкой) и убедившись в том, что он в рабочем состоянии, Аня положила фонарь в сумку. Еще прихватила маленькую лопатку – больших, к сожалению, в кладовке не держали – и пластиковое ведро, чтобы на него взобраться, если не получится дотянуться до верхнего края калитки. Больше ничего полезного Аня не нашла, через кухню вышла на задний двор, осмотрелась. Справа одноэтажный домик, наверное, для прислуги, которой тут нет, слева кирпичная хозяйственная постройка, прямо аллейка, засаженная карликовыми (или просто молодыми) лиственницами, в конце ее та самая калитка, ведущая к озеру.

Повесив потяжелевшую сумку на шею, а ведро на сгиб локтя, Аня потрусила по аллейке.

Калитка была заперта на замок и выше, чем казалась издали, – почти два метра. Так что ведро пригодилось. Аня встала на него, вытянула руки, ухватилась за ее край, повисла, попыталась закинуть ногу на выступ, но промахнулась, больно стукнулась коленом о забор, пискнула, спрыгнула. Переставила ведро, перевесила сумку, опять полезла. На этот раз на выступ нога попала, да только соскользнула, долбанула по ведру, оно упало, а Аня опять повисла, беспомощно суча ногами в воздухе.

Аня разозлилась на себя. Вот что она за размазня такая! Даже для спасения собственной жизни не может постараться! Злость придала сил, Аня опять вцепилась в край калитки, уперла ногу в забор, подтянулась, даже смогла подняться немного – один локоть вырвался за пределы территории, – но и только…

Вдруг позади себя Аня услышала странный звук, похожий на скрип снега под подошвами сапог. Она стекла обратно на свой пластиковый помост, обернулась и чуть не умерла от страха… По аллейке бежал охранник. Огромный, красномордый, в камуфлированной куртке, больших, подшитых кожей валенках, с кобурой на поясе и дубинкой в руке – просто Терминатор а-ля рус…

Значит, он пялился не в телевизор, а в монитор! И территория просматривается!

Первой мыслью было сдаться, второй – покончить жизнь самоубийством, сделав харакири ворованной лопаткой, третьей – бежать. Повинуясь третьему импульсу, Анино тело сгруппировалось и, к удивлению, буквально взлетело наверх.

Не прошло и минуты, как Аня неслась вдоль забора к дороге.

Добежала. Обернулась, чтобы проверить, не гонятся ли за ней. Вроде чисто!

«Оторвалась», – с гордостью подумала Аня и дунула по шоссе в сторону железной дороги.

Хоть тут повезло! Она оказалась всего в пятнадцати минутах бега, самое же удивительное, что это была не просто ветка железнодорожного полотна, это была станция «…1 км». Какой именно километр, разобрать невозможно, поскольку покосившуюся вывеску на столбе почти сплошь исписали матерными словами аборигены. На этом везение не закончилось – стоило Ане взбежать на пустынную платформу, как совсем близко просвистел гудок: низкий, протяжный. Значит, идет электричка – товарные и пассажирские издают более резкие звуки.

Электричка (а это была именно она) остановилась, двери раскрылись, Аня вскочила в тамбур, глянула через стекло в вагон: народу было много, но свободные места имелись. Она прошла внутрь, примостилась на первую попавшуюся лавочку и обратилась к соседке, пожилой женщине в фуфайке:

– До Москвы далеко?

– Не очень, – почему-то рассмеялась соседка.

– А сколько остановок?

– Пять-шесть, только в обратную сторону…

Аня застонала – все ее сегодняшнее везение псу (или зарытой под будкой собаке) под хвост. Судьба-злодейка перекрыла кран фарта, решив, что и так выдала его больше, чем за предыдущие двадцать три года… Значит, не видать ей Клюевки, не видать!

– Эх, не видать мне Клюевки! – вслух повторила она.

– Так тебе в Москву или в Клюевку? – среагировала на ее реплику соседка.

– А что?

– Если в Клюевку, то тебе через четыре остановки выходить…

Ах, зря Аня на судьбу наговаривала, не кончилось ее везение на полпути! Согреваемая этой мыслью, девушка выскочила в тамбур – ей всегда казалось, что, когда сидишь, время тянется медленнее.

И вот поезд наконец остановился на станции Клюевка. Аня не только извелась от нетерпения, но и наглоталась вонючего сигаретного дыма, выдыхаемого двумя мужскими глотками – несмотря на запрет, мужики смолили в тамбуре без всякой боязни.

Выйдя на платформу, Аня огляделась: где находится кооператив, она понятия не имела, но надеялась, что не очень далеко от станции. Однако в обозреваемых окрестностях были только аккуратные частные дома, совсем не похожие на садовые дачки. Значит, надо немного пройти в глубь деревни: либо она наткнется на «Усадьбу», либо спросит у кого.

Аня спустилась с платформы, свернула в первый попавшийся проулок и вышла по нему к замерзшей речушке с хлипким мостиком. Аккуратно перейдя по нему на другой берег, она двинулась по протоптанной дорожке дальше. Завернув за заброшенную трансформаторную будку, Аня остановилась – перед ней вырос забор из колючей проволоки. Столбы, на которых проволока держалась, через один были повалены, стоявшие же поражали своей трухлявостью. За забором виднелись такие же запущенные (некоторые без дверей и почти все без окон) домушки. Кое-где из снега торчали ржавые бочки, остовы теплиц…

Видимо, это и был садовый кооператив «Усадьба», заброшенный несколько лет назад.

Сергей

«Волчье логово» выглядело до смешного уютно. Это был не громадный, зубчато-башенный замок мафиози, не помпезный дворец богача, а миленький домик пожилого человека, который мечтает о безмятежной старости в тиши и покое. Сравнительно небольшое строение в старорусском стиле с узорчатыми наличниками на окнах и высоким крыльцом с козырьком, поддерживаемым резными деревянными колоннами. Внутри тоже все было просто: удобная мебель без инкрустаций, перламутра, позолоты, спокойных цветов ковры, вместо модных ныне настенных светильников торшеры, много комнатных цветов, пуфиков, подушечек. Сам хозяин, встретивший Сергея у двери, был под стать жилищу: уютный толстячок в махровом халате и плюшевых тапках… Даже не верилось, что жесткий сумрачный мужчина в супердорогом костюме, охраняемый целым взводом братков, и этот Санта-Клаус одно и то же лицо…

– Ты извини меня за такое облачение, – виновато сказал Вульф, когда Сергей прошел в гостиную и уселся в широченное кресло, рассчитанное на очень крупного человека. – Но я всегда так по дому хожу, мне костюмы знаешь как надоели… Тесно мне в них, хоть и шью их в Италии у лучших портных…

– Ничего… Я сам дома в трениках и майке хожу.

Эдуард опустил свое тучное тело в кресло, оно легко вошло между подлокотниками, еще и место осталось, сразу видно, что мебель сделана по спецзаказу. Как только он устроился, в комнату впорхнула необыкновенной красоты брюнетка в дорогой шубке, подлетела к Вульфу, чмокнула его в небритую щеку и с явным армянским акцентом защебетала:

– Эдюшик, я убегаю, у меня через час занятие в тренажерке, потом солярий и криомассаж. Освобожусь только к вечеру…

– Ладно, ладно, беги…

– Ты отведешь меня сегодня в тот ресторан, про который я тебе говорила?

– А про какой ты говорила?

– Эдюша, – надула губки она. – Ты совсем не прислушиваешься к моим словам… Я ведь вчера весь вечер тебе про него пела! Такой шикарный! Моя подруга Алечка была там, и Зинок тоже, и обе в жутком восторге, там подают обалденные блинчики с икрой….

– Вспомнил! – поспешил остановить ее щебетню Вульф. – Ресторан называется «Валенки».

– «Лапти»…

– Да какая, к черту, разница!

– Большая! В лаптях ходили летом, а в валенках зимой, – назидательно проговорила красавица, на полном серьезе считающая, что открыла для Эдуарда что-то новое. – И вечером мы идем с тобой в «Лапти».

– Хорошо, Каринэ, пойдем, куда скажешь! Хоть в «Лапти», хоть в «Калоши», хоть во «Французские сапожки»!

– Премию «Золотая калоша» будут вручать летом, и туда мы с тобой обязательно пойдем, там будут все сливки общества… А про «Французские сапожки» я не слышала… – Она закусила пальчик. – Это новый ресторан?

Вульф вместо ответа шлепнул девушку пониже спины, подтолкнув к выходу.

– Да, да, я убегаю, – хихикнула она. – Но про «Французские сапожки» ты мне обязательно должен рассказать!

Когда девушка выпорхнула из гостиной, Вульф сказал со смешком:

– Дура-дурой, но какая красавица!

– В женской глупости тоже есть своя прелесть, – глубокомысленно заметил Сергей.

– Да какая там прелесть! Один геморрой! Объяснять ей все надо, разжевывать… То, что другая с полуслова понимает, до нее на третьи сутки доходит… – Он шумно выдохнул. – Но беда в том, что те, кто меня понимает, весят под центнер, не эпилируют ноги, не красят волосы и, по ходу, не пользуются дезодорантом…

– Какую страшную картину ты нарисовал, – не сдержал смеха Сергей.

– А что не так?

– Нет. Красота и ум в женщине вполне совместимы.

– Ничего подобного!

– Вспомни свою мать…

– Она была редким исключением… И редкой сукой! А сук я не люблю еще больше, чем уродин! – Вульф махнул рукой. – И закроем эту тему… Ну их, баб! Давай лучше покушаем. Ты ел?

– Ел.

– Я тоже, но могу еще разок перекусить. – Он потер руки в предвкушении вкусной трапезы. – По котлеточке киевской, а? С картошечкой молоденькой? Прикинь, уже где-то выросла…

– Эдик, я не хочу есть. Да и не затем я приехал…

Вульф перестал строить из себя радушного хозяина – нахмурился, сцепил руки на груди, и теперь, даже в тапочках с меховой оторочкой, он не казался уютным.

– Ну и чего тебе надо? – сказал он сухо. – А вообще-то не говори, я сам догадаюсь… Тебя цацки фамильные волнуют, так?

– Цацки? – не сразу понял Сергей. – А они-то тут при чем?

– О! Они при всем! Меня задолбали с этими цацками! Все только о них и говорят! Сначала Фроська, потом Дениска…

– Я не… – начал протестовать Сергей, но Вульф его перебил:

– Теперь еще и мой консультант по антиквариату к этой гоп-компании присоединился…

– Эдик, – перебил его Отрадов. – Мне нет дела до ваших драгоценностей…

– «Ваших»? – Вульф недоверчиво скривился. – Ты сказал «ваших»?

– Они принадлежали Элеоноре, ты ее сын, твои дети – ее внуки, они ваши…

– Они твои, Серж! Ты сын Георгия Шаховского, значит, по праву и по справедливости они твои.

– Мне они не нужны. – Сергей шумно выдохнул – ему надоело разговаривать о вещах второстепенных, когда он пришел, чтобы решить очень важный вопрос. – Я и так имею слишком много. У меня вилла на берегу Балтийского моря, дом в Подмосковье, квартира в Праге. А мне, между прочим, семьдесят, помирать скоро! В гроб я, что ли, их положу, драгоценности эти?

– Зачем сразу в гроб? Можно в наследство оставить…

– Кому? Своей домработнице? Жены у меня нет, детей тоже! Кому оставлять?

Он недовольно посмотрел на Эдика, его бесило, что приходится объяснять очевидные вещи.

– Ладно, – буркнул Вульф, отвернувшись. – Понял я тебя…

– Вот и славно, значит, к теме брюликов мы больше не возвращаемся…

– Ну и о чем тогда говорить будем?