Сейчас и больше никогда Соловьева Анастасия

Глава 1

Испокон века русские революции происходили в столицах, и при всей их кажущейся массовости задним числом всегда выяснялось, что восставших вовсе не так и много. И даже наоборот: «Узок был их круг, страшно далеки они от народа…»

«Это не какой-нибудь дилетант подметил, – вспомнила Саша. – Самый что ни на есть настоящий революционер. Дальше там у него что-то про бурю и про движение масс…

Хотя ведь в последние годы благодаря перестройке стало известно: Октябрьскую революцию, называемую теперь пренебрежительно «переворотом», совершил незначительный по количеству отряд верных большевикам рабочих, солдат и матросов. Собственно, весь переворот заключался в аресте Временного правительства. Но потом об этом узнали на окраинах и последовали примеру столицы… Вот и сегодня: если что-то и произойдет, то непременно в центре, у Белого дома, на Арбате или у Бородинского моста… А до платформы Окружная события докатятся значительно позже. Здесь пока еще скука, застой».

И, чтобы утвердиться в правоте этих мыслей, Саша поднялась с дивана и посмотрела в окно номера. Окна гостиницы «Заря» выходили на невысокий, но бесконечно длинный бетонный забор, из которого местами торчала ржавая арматура. Между забором и гостиницей располагалась ухабистая площадь, служившая разворотной площадкой автобусам. Они специально сворачивали с Дмитровского шоссе, чтобы захватить пассажиров Савеловской железной дороги, выходивших из электрички на платформе Окружная, и доставить в их родные спальные районы Алтуфьево, Коровино, Лианозово… Саше ничего не говорили эти названия, годы ее детства прошли в абсолютно другой Москве.

Сашину Москву знают все: Сретенка, Чистопрудный, Цветной, Рождественский бульвары, Подколокольный, Кривоколенный и прочие переулки…

В детстве платформу Окружная Саша видела несколько раз из вагона, когда они с мамой ездили в гости к ее подругам: в Лобню к Юлии Арсеньевне или в Новодачную – к Жанне Григорьевне. Заметив краснокирпичный мрачный массив – гостиничный комплекс «Заря», маленькая Саша испуганно жалась к матери. В те годы ареалом ее обитания были кварталы старой Москвы. Школы, обычная и музыкальная, музеи, театры, любимая кондитерская, магазин «Детский мир» – все это локализовалось в пределах нескольких, с рождения известных ей улиц. Все там было понятно, знакомо. И жизнь катилась неспешно и казалась милой, уютной…

После школы Саша готовилась поступать в музыкальное училище. Скрипачкой стать собиралась, но в последнем классе вдруг передумала. Скрипка, скрипка и ничего, кроме скрипки? Захотелось чего-то новенького.

В итоге долгих раздумий и метаний Саша избрала поприще театрального критика. Хорошая работа. И музыкальное образование пригодится – не зря, выходит, она девять из семнадцати прожитых на свете лет на скрипке отпиликала… Но, кроме музыки, в ее жизни будет еще и театр: красивые декорации, искрометные диалоги, актеры – талантливые и не очень. Она как на работу станет ходить на спектакли. Сидеть на премьерах в партере, потом писать – долго и мучительно-сладко. Саша и раньше, возвращаясь из театра, испытывала это мучительно-сладкое состояние невысказанности, с той разницей только, что до сих пор все ее переживания продолжали оставаться бесплодными. Зато теперь они выльются в критические рецензии, очерки и эссе.

И сразу же, на первом курсе, к эстетическим добавились переживания личного характера. Сашино сердце покорил симпатичный мальчик, студент третьего курса режиссерского факультета Вадик Кораблин. К счастью, ее чувство оказалось ответным. После занятий молодые люди встречались в институтском вестибюле и отправлялись… Между кино, кафе, дискотеками и прочими молодежными увеселениями они охотнее всего выбирали поездки к Саше домой. Мама работала, возвращалась вечером. Приветливо кивала Вадиму. И опять жизнь казалась милой, уютной.

Потом – как все неизбежное – явились первые тревоги. На втором курсе, в разгар зимней сессии, Саша поняла, что беременна. Испугалась, расплакалась, позвонила в институтское общежитие Вадиму. Он тоже напрягся. Но в общем ничего… Сказал: поженимся, после экзаменов надо будет съездить в Губернский Город, познакомиться с моими. А мама, выслушав известие о беременности и свадьбе, обронила только:

– Имей в виду: я не собираюсь его прописывать! И жить у нас негде. Однокомнатная квартира!

В Губернском Городе квартира оказалась двухкомнатной, проживали в ней родители Вадика: мама, Нелли Константиновна, яркая дама, научный сотрудник местного краеведческого музея, и отец, Андрей Николаевич, инженер-технолог авиационного завода, тихий, покладистый человек.

Без особой сердечности и восторгов Кораблины-старшие согласились, что после рождения внука будущая невестка переедет к ним. А Вадик еще год проживет в Москве – ему ведь надо заканчивать образование.

– Да он совсем не на это рассчитывал! – сказала Саше одна девочка из группы, которую до этого Саша считала своей подругой. – Хотел по распределению в Москве остаться. Пожить у тебя на Чистопрудном бульваре!

– Не слушай ее! Это она со зла – завидует, – объяснила потом другая.

Но Саша уже тогда понимала: завидовать в ее жизни нечему. Гуляла с коляской по незнакомым улицам Губернского Города, вечером за ужином сидела с опущенными глазами, чтобы не встречаться взглядом с родителями Вадима. Нелли Константиновна являла собой воплощенное недовольство, а Андрей Николаевич – отчужденность и безучастие.

С возвращением Вадика из Москвы жизнь обещала поменяться к лучшему. Не поменялась. По протекции матери Вадим сразу устроился на работу в Городской драматический театр, взялся репетировать какой-то спектакль и все время проводил теперь в обществе местной театральной знаменитости – Кристины Шидловской. Однажды он не пришел домой ночевать, и с тех пор они с Сашей виделись только эпизодически и на людях.

Сашина мама приняла их развод как трагедию. Это она – собственными руками – разрушила семейное счастье дочери! Прописала бы к себе зятя, молодым бы комнату отдала, сама – на кухню. На кухню, чего скрывать, не хотелось. Зато дочь в двадцать с небольшим соломенная вдова!.. Вдова с трехгодовалым ребенком…

И дочь-то какая! Школу закончила с золотой медалью, в институте – одни пятерки, да еще играет на скрипке. И внешне Саша очень хорошенькая. Конечно, не то что Шидловская – размалеванная кукла! Да и не красота ее ему нужна! Мать случайно прочитала в газете, что Кристину пригласили в Москву сниматься в каком-то сериале. Вадик поехал с ней – не отступился-таки от намеченной цели.

– Перебирайся в Москву! – твердила Саше мать.

Она ужасно скучала по ним, по дочке и по маленькой внучке.

Саша приехала. Несколько дней прожила на Чистопрудном и стала собираться в Губернский Город. Оказалось, что она уже не сможет жить вместе с матерью. Не из-за того, что у них тесно – одна комната. И не из-за того, что мать постоянно раздражалась на Олю. Скорее всего, с непривычки. Дело, конечно, было в другом. Саша вдруг поняла, что она уже никогда не вернется на положение девочки. Можно физически возвратиться на старое место, но нельзя повернуть вспять время.

Она привыкла быть в доме главной. Правда, дом у нее смешной. Комната в коммуналке. В старинном доме в самом центре Губернского Города. У экс-свекрови умерла тетка – комнату в наследство оставила. И в этой комнате после трехлетнего замужества Саша впервые увидела свет.

Комната угловая, с двумя окнами и большой кафельной печью – белые блестящие плитки с изысканными узорными изразцами. Стулья старые, темные, деревянные, и такой же темный с застекленными дверцами шкаф. Один на все случаи жизни: хочешь – вешай туда одежду, хочешь – ставь посуду, хочешь – складывай белье, а хочешь – книги храни.

Свекровь помогла – купила кое-что, самое необходимое, и с Олей обещала оставаться вечерами, в те дни, когда Саша уходила на лекции. Она поступила на третий курс факультета журналистики в университет Губернского Города. Немного позже ее взяли внештатным корреспондентом в молодежный журнал. Потом перевели в штат. Потом доверили отдел культуры.

Все это она тщетно пыталась объяснить матери, со слезами умолявшей ее остаться в Москве. Они тогда крупно поссорились. И Саша поступила так, как считала нужным. Утром следующего дня села на Белорусском вокзале в поезд и укатила в Губернский Город. Там сразу закрутилась: учеба, работа, ненавистный быт. Не хватало времени позвонить матери, и та тоже ей не звонила.

Только потом Саша узнала, что ее мать тяжело болела – сердце, давление – все на нервной почве. Попала в больницу с инсультом и, протянув несколько месяцев, умерла.

Саша приехала в Москву на похороны, устроенные мамиными подругами Юлией Арсеньевной и Жанной Григорьевной. Они хотели было высказать все, что думают о бездушной дочери, но, увидев Сашу, от укоров воздержались.

Такой у нее был потрясенный несчастный вид! Во всем случившемся она винила одну себя. Ну в самом деле – инфантильная идиотка! Прикипела, видите ли, к Губернскому Городу, а о родной матери не подумала. А ведь у мамы несколько лет назад уже был микроинсульт…

Тетки тоже охали и сокрушались не меньше Сашиного: оплакивали покойную, жалели Сашку – несчастную сиротку, да еще с маленькой дочерью на руках, тужили, что Саша потеряла жилплощадь в Москве и их квартира отойдет теперь государству. Саша по этому поводу переживала меньше всего. Она выписалась из московской квартиры давно, сразу после замужества, и мысленно поставила на ней жирный крест. Не в квартире тут дело! Что такое квартира, когда она потеряла мать?!

Саша все плакала и тосковала. И в Москве, и потом по приезде в Губернский Город. Там ее, как могла, утешала свекровь. Осторожно намекнула: тяжело, ужасно тяжело похоронить маму. Но вот она, допустим, потеряла сына…

– Что вы говорите?! – воскликнула Саша. – Разве Вадик?..

– Да нет, не подумай, он жив-здоров. – Нелли Константиновна вздохнула. – Но где он?

– В Москве. Шидловская снимается в сериалах…

– Если хочешь знать, он давно разошелся с Шидловской. Женился на балерине Большого театра и с ней уехал в Америку. Неужели ты думаешь, он когда-нибудь вернется в Губернский Город?

– Может, и вернется, – ответила Саша сухо.

– Никуда он не вернется! Вы теперь мои самые близкие. Олечка и ты…

Саша меньше всего ожидала такого поворота. Свекровь вдруг будто переродилась. Все им, для них, о них… Ольгу одевала как принцессу. Учиться ее устроила в лучшую гимназию.

И о Саше свекровь тоже позаботилась: нашла ей работу в иллюстрированном журнале «Bte noire» – первом в городе коммерческом издании.

По долгу службы Саше приходилось теперь часто ездить в командировки. Писать о выставках, музейных экспозициях, репертуарах театров разных городов. Скоро очередь дошла и до Москвы.

Отправляя корреспондента в столичную командировку, «Bte noire» не торопился раскошеливаться. В начале девяностых деньги были глобальной проблемой в нашей стране, особенно же остро вопрос стоял в провинции. Но Саше хватило редакционных денег, чтобы обойти несколько московских театров, побывать на музыкальной презентации в ЦДХ, а заодно облазить там все галереи. Правда, остановиться пришлось в гостиничном комплексе «Заря». Хотя теперь Саша против комплекса нисколько не возражала. Годы делают человека терпимее.

3 октября, в воскресенье, срок ее командировки заканчивался. Однако события, начавшиеся в городе накануне, заставили Сашу задержаться. Она связалась с редакцией «Bte noire» и попросила разрешения продлить командировку.

Шеф-редактор была не в восторге. Дала понять, что задерживаться, вероятно, придется за свой счет. «Bte noire» – журнал женский. А женщин в первую очередь волнуют новинки моды, косметики и парфюмерии, обзор московских магазинов, театров и выставок. Читательницы хотят быть причастными к чему-то красивому, светскому, высокому…

– Вы должны понимать сами! – сердилась патронесса. – Политика – это пока еще мужское занятие!

– Политика, да, я согласна, дело мужское! – Саша почувствовала, что нервничает. – Но в Москве сейчас решается судьба страны!

– Завтрашний вечер – крайний срок вашего возвращения! – отрезала патронесса. – И, пожалуйста, будьте осторожны. Не исключено, что Ельцин начнет стрелять!

Выходя из гостиничного номера, Саша припомнила ее последнюю фразу. Может, где-то в центре уже и стреляли, но у гостиницы «Заря» было тихо. Солнце лениво, по-летнему заливало замусоренную площадь перед зданием. По тротуару к остановке с корзинами, сумками-тележками, букетами и рюкзаками тащились дачники…

Выйдя из гостиницы, Саша направилась в сторону метро, но неожиданно ее обогнал автобус, на котором в качестве конечного пункта следования было написано: «Цветной бульвар». Она обрадовалась, что до знакомых мест можно добраться на автобусе, минуя сутолоку и неудобные пересадки метрополитена.

– Я доеду до Цветного бульвара? – на всякий случай уточнила Саша, заходя в салон.

– Доедете, – ответила старушка с букетом астр и клетчатой сумкой-коляской.

Шофер невежливо промолчал.

Саша устроилась на заднем сиденье. Не надо бояться, говорила она себе. Стать очевидцем таких событий – настоящая журналистская удача. Получится просто сногсшибательной материал!

Пора, пора уже Саше заявить о себе по-настоящему! Целый год она трудится в «Bte noire», и до сих пор в ней по большей части видят «невестку очаровательной Нелли Константиновны». С этим надо срочно заканчивать!

Глава 2

«…Авангард демонстрации остановился у магазина «Богатырь»: впереди Смоленская площадь, полностью окруженная щитами и касками. Садовое кольцо в районе углового гастронома на Арбате было перекрыто двумя рядами щитов, за ними техника, несколько брандспойтов. Плотный ряд щитов у Киевского моста и на Арбате. Площадь перед МИДом безлюдна, а напротив, в маленьком скверике, люди, среди которых иностранцы, журналисты с камерами.

Авангард демонстрации построился во всю ширину Садового кольца, ожидая, пока подтянутся основные силы. Со стороны касок кричали в мегафон: «Разойдитесь!» – и сразу после этого началась пальба. Послышались автоматные очереди и одиночные выстрелы. Стреляли и по скверику, куда забегали демонстранты. Площадь окутало газом. Грузовик со стягом, набирая скорость, понесся на щиты, за ним бежали люди. Не доезжая до щитов метров пятьдесят, он вдруг резко развернулся и скрылся за бегущими на щиты людьми. Струя воды хлестала по демонстрантам, в ответ – летели камни…

Существенно потрепанный ОМОН – без щитов, касок и дубинок – пытался спрятаться в автобусах, за машинами, прорваться к своим. На крыше одного грузовика стоял подбитый омоновец – вместо лица сплошная кровавая маска и затравленные глаза.

Демонстранты в рукопашном бою отбили у ОМОНа несколько автоматов. Один из вооруженных, стоя на подножке, вытаскивал водителя из кабины милицейского грузовика…»

Из справки ГУКВВ МВД РФ:

«15.20. Колонна резерва (80 человек), двигающаяся от улицы Баррикадная, 4, остановлена бесчинствующей толпой перед Смоленской площадью.

15.25. Резерв (80 военнослужащих) выставил цепь совместно с работниками милиции на Смоленской площади. Резерв (150 военнослужащих) оттеснен к зданию мэрии. У войскового наряда (100 военнослужащих) отняты ПР-73, щиты. Наряд смят.

15.31. К зданию мэрии прибыл вооруженный резерв на четырех БТРах, по пять человек в каждом.

Толпа демонстрантов следовала по набережной к Белому дому и к 15.30 ворвалась в Большой Девятинский переулок…»

«…На Новом Арбате авангард восставшей толпы буквально наступал на пятки удирающим со всех ног милиционерам. Демонстранты уже не встречали сопротивления.

У Калининского моста опять по всему периметру стоял ОМОН, основная масса отступивших забилась под пандус мэрии, на пандусе стояли омоновцы, вооруженные автоматами. Калининский мост и Краснопресненская набережная закрыты щитами, слева на набережной скопилось огромное количество военных, а впереди – колючая проволока, поливальные машины, а сразу за ними опять каски и щиты.

Грузовик со стягом перегнал демонстрантов и стал долбить поливалки с левой части заслона. Как только первые демонстранты перелезли через колючую проволоку и через поливальные машины, оцепление солдат стало разбегаться в разные стороны.

В это время началась стрельба из автоматического оружия на поражение. Но демонстрантам практически в упор в спину стреляли короткими очередями из автоматов. Из здания мэрии застучал длинными очередями пулемет. Люди падали, пытаясь вжаться в асфальт, укрыться на газоне, бежали к парапету. Некоторые лежали на асфальте в неестественных позах в нескольких шагах от спасительного бортика, ни один не шевелился, хотя о них спотыкались бегущие в укрытие люди…»

www.rus-sky.ru/ Хроника октябрьских событий 1993 года

В квартире Дмитрия Загудаева было тепло и покойно. Во всем чувствовался достаток. Жена Дмитрия, Елена, удачно переквалифицировалась из инженера в бухгалтера, закончив краткосрочные курсы. Теперь она работала сразу в двух малых предприятиях, занимающихся неясной «посредухой». А Дмитрий по-прежнему преподавал в институте историю, хотя за это уже почти ничего не платили. Кому сейчас нужна история?!

Был тихий вечер, Дмитрий с Елеой на кухне ужинали – ели «деликатесные немецкие колбаски» и копченые, тоже деликатесные, сосиски под пиво «Туборг». В углу работал телевизор. Показывали современный фильм о сталинском беспределе. Оборки светлых занавесок уютно ниспадали, мягко ложась на корпус телевизора и подоконник.

В соседней комнате их семилетняя дочь Светлана играла в развивающую телевизионную приставку «Денди». Оттуда летело электронное бульканье и жужжание.

Дмитрий отпил пива, закурил сигарету «Магна» и тяжело вздохнул. Его раздражали эти резкие искусственные звуки, ему не нравилось, что дочь играет в «Денди», ему было неприятно, какой стала в последнее время Елена – современной, вызывающе коротко стриженной, даже эффектной, но при этом выхолощенной и чужой. Они быстро отдалялись друг от друга. Но больше всего его нервировало то, что живут они теперь на ее, Еленины, деньги. И живут неплохо.

Его до головокружения сильно волновали рассказы о том, как находчивые люди нынче делают бешеные деньги из воздуха! О таких лихих умельцах Дмитрий каждый день теперь наслушивался от жены. Да и не только от жены… О них было слышно повсюду. Невзрачные серые личности в сереньких костюмах с печатями предприятий стали героями новой эпохи. Его бывший школьный приятель Саня Говоров с компанией открыли ночной кабак «Для своих». Как же все поначалу ужасались!.. Мол, к вам будут ходить одни рэкетиры, начнутся разборки со стрельбой! Вас закроют и всех посадят… Но оказалось ничего. Теперь Саня раскатывает по городу в шикарном «джип-гранд-чероки».

Были идеи и у Дмитрия. Ему хотелось организовать что-нибудь красивое, например «Салон элитного батика». Батик – ручная роспись по шелку, рисунок на ткань наносится тонким слоем воска. Это могут быть и живописные картины, и панно, ширмы, роскошные женские платья и платки, галстуки и шарфы. Даже джинсы и кожу расписывают в технике батика.

Себя Дмитрий представлял покачивающимся в кресле-качалке с хорошей сигарой… Вот звякает колокольчик – в салон заходят прилично одетые покупатели. Картинка! Все дорого и изящно.

Он специально ездил на Измайловский вернисаж и договорился с одной художницей по батику, которая выставляла там свои работы. Художница неподдельно обрадовалась и с жаром обещала даже бесплатно оформить интерьер будущего салона. Но как-то ни сама эта художница, ни ее работы Дмитрию не приглянулись. А других художников на вернисаже не оказалось.

Идея заглохла. Но была и другая, совместная с его бывшим однокурсником – открыть небольшое казино с настоящей рулеткой. Дело казалось беспроигрышным. Основательно побегав по старой Москве и построив из себя солидных людей, они наконец подыскали для будущего заведения симпатичный подвальчик – две комнаты сантехников и кладовка, в которой дворники хранили свой инвентарь. Договорились уже с дизайнером и бригадой рабочих о недорогой, но эффектной отделке помещения – казино и уютного бара одновременно в стиле американских вестернов. Сколько было при этом шуму и споров за каждый еще не оформленный метр!.. Себя Дмитрий видел в строгом, но безумно шикарном, возможно от Армани, костюме в дальней комнате (бывшей дворницкой кладовке) с толстой гаваной во рту, небрежно считающим пачки купюр, иногда благосклонно выходящим к счастливым, благодарным посетителям… К нему со всех ног кидается официант. Дмитрий походя, не глядя, берет у него с подноса стакан виски и присаживается так, для куража, сыграть. И обязательно выигрывает. Ему бешено везет…

И тут выяснилось, что для настоящего казино нужны рулеточные барабаны немецкого производства – в России их делать не умеют. А выписать барабаны из Германии (оказалось, что их нужно не меньше трех), естественно, не было денег.

Дмитрий затушил окурок и искоса взглянул на жену. Она внимательно смотрела в экран, элегантно двумя пальчиками, большим и средним, держа тонкую длинную сосиску, а мизинчик – на отлете, и понемногу с аппетитом откусывая от нее. И этот жест с мизинчиком, и это откусывание было в ней новое, чуждое. «Да… – нехорошо перевел дух Дмитрий, – Елена изменилась до неузнаваемости! Стала совершенно другим человеком».

Кончился фильм. Прибежала дочь, стала ластиться к матери. Как же они похожи! Ей только семь лет, а все манеры она уже переняла от Елены. Маленькая женщинка! Даже ужимки и мимика матери! Зато ничего нет от него, Дмитрия Загудаева.

Дмитрий имел характерную внешность: волосы черные как смоль, кудрявые и густые, не продерешь, орлиный нос и кожа немного смуглая. В школе его дразнили цыганом.

Свою родословную Дмитрий вел от курских мещан Загудаевых, людей, говорят, крутых и своевольных, вошедших в городские летописи своим озорством и даже буйством, по пьяной лавочке конечно.

У Дмитрия где-то валялась небольшая плотная фотокарточка. На ней мрачно застыли пятеро братьев в черных фуражках, сапогах гармоникой. У одного, в центре, из нагрудного кармана пиджака торчит громадный пион. Перед братьями на дощатом полу стоит пузатый самовар в окружении пустых чашек на блюдцах.

На обороте фотокарточки сделана размашистая приписка: «На вечную память от Елисея».

Внешне Дмитрий был как один из братьев, но вот характером не вышел. Хотя времена не те, негде развернуться…

Поставили чайник. Он мирно запел. А на экране неожиданно появилось примелькавшееся за последние месяцы лицо Егора Гайдара. На лбу у него мелко дрожали бисеринки испарины. Глаза тревожно метались по сторонам. Гайдар что-то говорил, но за милым воркованием домочадцев Дмитрий не мог ничего расслышать. Было только очевидно, что экс-премьер крайне взволнован.

– …Сейчас дяденька закончит… – щебетали Елена с дочерью, – и мы мультики будем смотреть…

– Да тихо вы! – досадливо прикрикнул Дмитрий. – Случилось что-то!

На него не обратили внимания.

– Вечно у нас чего-нибудь случается, – парировала Елена. – Мультики… А потом спать ляжем. Ляжем спать?!

Дмитрий порывисто навалился на стол, вслушиваясь.

«…Демократия в опасности… Отстоим вместе завоевания демократии… Или вернемся в светлое коммунистическое прошлое…» – Дмитрий понимал лишь отдельные фразы.

– …Съешь колбаски. Будешь колбаску?..

«…Всем, кому дорого… сбор у здания Моссовета на Тверской площади…»

– …А сосисочку?..

«…Возможно, ваше присутствие будет решающим… Отстоим вместе!..»

– Ясно! – Дмитрий зло хлопнул ладонью по столу. – Опять совок грядет!

– Еще не хватало! – откликнулась Елена.

– Хватит! Пожили в Совдепии! – Дмитрий поднялся.

– Ты уходишь?! – Елена тревожно посмотрела на Дмитрия.

– Да! – коротко ответил он, выходя в прихожую.

Елена покачала головой:

– Береги себя, Димочка! Мы будем тебя очень ждать…

Елена побежала в прихожую, хотела поцеловать мужа, но там уже хлопнула дверь.

От Сухаревской до здания Моссовета было недалеко, особенно если идти переулками.

Дмитрий переулками и двинулся. Кругом было странно безлюдно, ни одной живой души, только где-то далеко изредка грохотало, точно там бросали громадные доски. И небо на западе горело бледно-розовым светом.

Дмитрий свернул на Неглинную. Она тоже была пуста, лишь вдали у перекрестка маячили две темные фигуры. Дмитрию стало казаться, что и у Моссовета никого нет. Он будет один.

Дмитрий пересек Пушкинскую улицу и стал подниматься к Тверской площади. И тут он наконец увидел людей. Вся площадь вокруг памятника Юрию Долгорукому была запружена народом.

Он облегченно вздохнул, что не одинок, и стал пробиваться в центр толпы, откуда что-то отрывисто выкрикивали.

Глава 3

«…Руководители парламента с балкона Белого дома кричали в громкоговоритель.

Руцкой:

– Прошу внимания! Молодежь, боеспособные мужчины! Вот здесь в левой части строиться! Формировать отряды, и надо сегодня штурмом взять мэрию и Останкино!

– Ура!

Хасбулатов:

– Я призываю наших доблестных воинов привести сюда войска, танки для того, чтобы штурмом взять Кремль и узурпатора бывшего – преступника Ельцина…

На улице заглушают конец фразы:

– Ура!

Хасбулатов:

– Ельцин сегодня же должен быть заключен в Матросскую Тишину. Вся его продажная клика должна быть заключена…

Макашов (уже у мэрии):

– Заходите далее! Никого не трогать! Обрезать все телефонные связи! Чиновников выкинуть на улицу.

Руцкой на улице:

– …Старайтесь не применять оружие…

За руль военного грузовика еще в первые минуты сели парни из РНЕ (Русского национального единства) и попытались протаранить двери в мэрию. Идущий кабиной вперед грузовик встретили очередями в упор, и он замер около дверей. Из кабины сыпанули ребята. Кто-то сел за руль второго грузовика и, несмотря на автоматные очереди, также кабиной вперед все же протаранил центральные двери в мэрию. По машине вовсю стреляли из автоматов. Потом грузовик развернулся и стал долбить центральные двери уже своим кузовом, с третьего раза сумев пробить проход в мэрию.

В этот момент удалось завести водовозку, и она попыталась под пандусом мэрии пробить ворота подземного гаража в здании СЭВ. Сбоку от нее из-под пандуса мэрии вырвался БТР (№ 432) и покатил в сторону гостиницы «Мир», стреляя вверх. С его брони сыпались заскочившие на него верхом ребята из группы «Север». Тем временем солдаты МВД разбили стеклянные стены мэрии с противоположной стороны и убежали через проломы.

В мэрию мгновенно хлынули люди… Макашов, поднимаясь наверх, выкрикивал в мегафон:

– Сдавайтесь! Я, генерал-полковник Макашов, гарантирую вам жизнь. Выходите по одному и складывайте оружие!..»

www. user.commsol.ru

Саша вышла из автобуса на задворках спорткомплекса «Олимпийский» и недоуменно огляделась по сторонам. Никого! Ни одной души! Мягкое, клонящееся к закату солнце освещало широкую аллею бульвара, отделяющего новоявленный Олимпийский проспект от старинной Самотечной улицы. Лучи скользили по темно-зеленым, еще не осенним кронам старых, благородных деревьев, по гравиевым дорожкам, по черной витой ограде… Но все кругом было пустынным и безжизненным. Куда же подевались люди?

Саша дошла до Садового кольца и буквально оторопела, увидев, что по главной магистрали города больше не ездят машины. Раньше такое случалось во время военных парадов, демонстраций и еще каких-то физкультурных соревнований. Но тогда во всем чувствовался праздник. А теперь… Нет, что-то не то! И солнце это еще, какое-то оголтелое, тревожное, жуткое!

Под Сухаревской эстакадой она беспрепятственно пересекла улицу и бодро зашагала к Трубной, но вдруг повернула назад, привлеченная странным, смутно знакомым звуком. Где-то она уже слышала этот звук… В кино. Этим звуком пользовались режиссеры, изображая войну или революцию. О нем еще Окуджава написал:

Саша как раз и оказалась той женщиной. Стояла на опустевшем Садовом и во все глаза таращилась на проходящую мимо колонну мужчин в черном. Они шли в шеренгах по трое в перетянутой ремнями военной форме. Над шеренгами плыл красный транспарант, на нем – какая-то надпись, сделанная почему-то в дореволюционной орфографии. Поравнявшись с проспектом Мира, чернорубашечники стали сворачивать влево.

Саша постояла еще немного и тоже побрела вверх по Садовой-Сухаревской. Ближе к метро попадались редкие, торопливо шагающие люди. По домам спешат? От греха подальше? А Саша, наоборот, идет в неизвестном ей направлении. Страшно? Да не очень-то страшно! Но что заставляет ее двигаться вперед? Профессия? Кодекс чести журналиста?..

Лишь ненадолго Саша задержалась у метро «Сухаревская». Примета времени – коммерческие палатки, работающие обычно двадцать четыре часа, сейчас были заперты на увесистые замки. Она пошла дальше, по Сретенке, наблюдая, как быстро закрываются последние магазины, как суетливо ныряют в парадные редкие прохожие. За какие-нибудь четверть часа Сретенка обезлюдела так же, как и Садовое кольцо.

«Да что же это такое? – думала Саша. – Что же, наконец, происходит в городе? Почему люди разбегаются по домам, как тараканы?! И где это все происходит, если происходит вообще? Идешь-идешь…»

Со Сретенки она вышла на бульвары. Солнце закатилось, начинало уже темнеть. Саша почувствовала, что замерзла, и застегнула «молнию» новой темно-коричневой кожаной куртки. Она купила ее несколько дней назад в Москве и втайне очень гордилась обновкой. Удачно съездила – ничего не скажешь. Теперь бы только вернуться назад живой!

В том, что с ней может произойти всякое, Саша в этот момент не сомневалась. За Цветным, на Петровском бульваре ясно слышались выстрелы. По бульвару сновали мрачные мужские фигуры. Попадались и редкие парочки, но одиноких женщин не было и в помине! Теперь Саша все чаще задавалась роковым вопросом: зачем?

Зачем ее сюда принесло? Что она может написать обо всем этом такого особенного? Что она вообще в этом понимает? Конфликт президента и парламента? Парламента и президента? Это естественно. В нормальных демократических странах каждый день случаются такие конфликты. А у нас все не слава богу! И неужели из-за такой глупости ее Ольга останется круглой сиротой?

Вадим не в счет. В последний раз он женился на певице театра «Ла Скала» и живет теперь преимущественно в Италии. Вряд ли он согласится забрать к себе большую, уже одиннадцатилетнюю, дочь.

Однако, дойдя до Тверской, Саша почти успокоилась. Так мирно, даже роскошно горели огни и рекламы первой в городе улицы!.. Народу здесь было очень много, но держались все в основном дружелюбно и даже приветливо. Изредка, правда, попадались пьяные, но в России без этого никуда!

Из обрывков услышанных тут и там разговоров Саша поняла, что на Тверской собрались сторонники демократии и президента. Ночью возможен штурм Моссовета, поэтому основные силы добровольцев стягиваются к памятнику Юрию Долгорукому.

«Неужели штурм? – удивилась про себя Саша. – Но кто будет штурмовать?! Откуда в мирной Москве взялись вооруженные отряды?»

В это время в толпе заговорили о баркашовцах. Кто-то назвал их национал-социалистами. Другой добавил, что около семи отлично подготовленные подразделения Русского национального единства начали штурмовать телецентр в Останкино. Нашелся обладатель самой свежей информации, сообщивший, что во время штурма телецентра враждебные стороны обстреляла третья сила.

«А ведь это их я встретила на Садовом, – припомнила Саша, двигаясь в людском море вниз по Тверской. Толпа услужливо несла ее к зданию Моссовета. – Национал-социалисты, по-другому фашисты, одетые во все черное. И им вдогонку промчались грузовики…»

Но в этот миг поток ее воспоминаний прервался – Саше показалось, в толпе мелькнуло знакомое лицо. Да, в общем, ничего удивительного. Она восемнадцать лет прожила в Москве, у нее были друзья, знакомые, одноклассники. Давно это все происходило, но ведь происходило же когда-то… Толпа заколыхалась, и Саша снова увидела человека с темными глазами и резко очерченным профилем. Этот молодой мужчина, ее ровесник, несмотря на совершенно неподходящую обстановку, настойчиво пробуждал в сердце давно уснувшие романтические воспоминания. При этом ничего конкретного: только что-то романтическое и очень далекое.

Она уже начинала томиться. Кто бы это мог быть? С чем он для нее связан?.. А если заговорить, спросить просто: «Откуда я знаю вас?..» Но вдруг он тоже не помнит ее? Холодно ответит: «Простите, мы незнакомы». Или сочтет за одинокую женщину, не прекращающую бороться с одиночеством даже в тот момент, когда все порядочные люди бросились на борьбу с диктатурой фашистов и бог знает кого еще… Получится обидно, тем более что одинокой Саша себя не считает. В Губернском Городе ее поджидает Павел – фотокорреспондент, в прошлом коллега по молодежному еженедельнику, в настоящем – любимый человек… или как это теперь называется… Они близки уже несколько лет, а в этом году даже отпуск провели вместе – в Ялту съездили… От этой поездки осталась фотография: Саша с Павлом в Ливадии на фоне царского дворца. В открытом белом сарафане она кажется особенно хрупкой и беззащитной, и Павел так красиво, по-мужски обнимает ее… Жаль, но фотографию эту никому не покажешь: Павел женат, а в Губернском Городе все знают друг друга…

…Но неужели тайна этого врубелевского профиля так и останется неразгаданной?! Отчаявшись вспомнить что-либо, Саша попыталась призвать на помощь все имеющееся у нее воображение – ей до зарезу был нужен цивилизованный способ начала разговора. И кажется, после нескольких минут напряженных поисков такой способ нашелся…

– Простите, я хотела бы задать вам несколько вопросов, – начала Саша, с трудом протискиваясь сквозь толпу к своему врубелевскому незнакомцу. – Женский журнал «Bte noire».

– Что? – В чреве людской массы что-то опять удачно перевернулось, Саша и ее собеседник оказались на периферии толпы. – Что вы сказали?

– Хочу задать вам несколько вопросов. Я – корреспондент журнала «Bte noire».

– Французского?

– Нет. – Она чуть смешалась. – Женского…

– А название французское. – Незнакомец включился в разговор неожиданно охотно.

– Да…

– И что оно значит в переводе?

– «Bte noire»? Это черный зверь… Так вот, я хотела спросить, что привело вас в столь позднее время к зданию Моссовета?

– Услышал по телевизору обращение Егора Гайдара и понял, что мне небезразлична судьба российской демократии. Не хочу больше жить под коммунистами! Неужели опять проклятый совок?! А?!

Какое-то обращение Гайдара… Боже, она же не знает ничего! Хороша журналистка!.. А откуда узнаешь-то? Телевизора в «Заре», естественно, нет. Радио в номере сломано. Позор и убожество! – размышляла Саша, не спуская глаз с незнакомца и не отставая от него.

И вдруг ее осенило… Это он! Ну конечно же он! Он самый!.. Саша мгновенно увидела далекий зимний день и заснеженный сквер напротив метро «Кировская»… Как ждала она его там!.. Как хотела увидеть! И сквер, и даже метро «Кировская» превратились с тех пор в воспоминание о нем. Господи, сколько она о нем думала! И даже потом, когда уже все забылось. А времени с тех пор прошло… больше пятнадцати лет!

– Я тебя знаю! – Саша странно улыбнулась, всматриваясь ему в глаза. – А ты?! Помнишь?.. Ну посмотри на меня хорошенько…

– Кажется… что-то припоминаю… – неуверенно согласился Дмитрий.

– Ну?! Что ты припоминаешь?

– Лицо знакомое… – протянул он. – Но при каких обстоятельствах?.. Может быть, это было давно?..

– Давным-давно. – Саше неимоверно хотелось, чтобы и он сейчас вспомнил тот день и узнал ее. – Очень-очень давно! Ну?!

– Давно?.. Но может, ты напомнишь?..

– Нет уж! Ни в коем случае! Не вспомнишь – я тебе не скажу! Ни за что не скажу! Так и знай!..

– Но ведь давно было только детство? – улыбнулся Дмитрий. – А что же могло быть в детстве?

– Значит, что-то могло. Ты где жил, когда в школе учился?

– В Москве. На Сухаревской.

– И я тогда жила в Москве, на Чистопрудном бульваре. У метро «Кировская».

Дмитрий вдруг остановился и внимательно всмотрелся в Сашу. Сзади их пихнули, и они вынуждены были двинуться дальше.