Грань будущего Сакурадзака Хироси

1

Яркий солнечный свет очерчивал четкие границы теней на земле. Воздух был таким чистым, что выстрел угодил бы в цель за несколько километров. Над полем на влажном южном ветру, принесенном с просторов Тихого океана, трепетал и хлопал флаг семнадцатой роты.

Морской воздух обладал особым запахом, который пробирался в нос и, щекоча язык, вливался в горло. Рита нахмурилась. Вонь мимиков к нему не примешивалась. Запах, скорее, напоминал рыбный душок, которым отдавал известный соус «ныок мам».

Если забыть о напряжении, созданном войной, и постоянной угрозе смерти, на Дальнем Востоке было не так уж плохо. На побережье, которое так тяжело отстаивать, можно было наблюдать красивые закаты. Воздух и вода здесь остались чистыми. Если даже Рита, обладавшая дай бог одной десятой утонченности и умения чувствовать прекрасное, которыми наделен средний индивидуум, считала, что здесь красиво, то настоящий турист решил бы, что нашел рай на земле. У местной природы был лишь один недостаток – чрезмерная влажность.

Погода той ночью была бы идеальной для удара с воздуха. После захода солнца бомбардировщики с современными средствами поражения, оснащенными системой GPS, поднимутся в небо и превратят остров в безжизненный пейзаж, усеянный кратерами, как поверхность луны, а завтра начнется наземная атака. Прекрасный атолл, а также флора и фауна, для которых он был домом, разделят судьбу врагов, если все пройдет по плану.

– Прекрасный день, верно, майор Вратаски?

На мускулистой шее заговорившего с ней человека висел видавший виды пленочный фотоаппарат. По сравнению с шеей обычного оператора Доспеха эта казалась толстенным стволом красного дерева рядом со стройным буком. Рита спокойно проигнорировала его слова.

– Отличный свет. В такие дни даже кое-как склепанные самолеты покажутся произведениями да Винчи.

Рита фыркнула:

– Ты что, теперь для выставок снимки делаешь?

– Нужно проявлять больше уважения к единственному фотожурналисту, внедренному в японскую экспедицию. И я горжусь той ролью, которая мне отведена, – доносить правду об этой войне до широкой публики. И разумеется, правда на девяносто процентов зависит от освещения.

– Отлично сказано. Пиарщики от тебя небось в восторге. И сколько у тебя языков?

– Только один – тот, которым Господь счел нужным наделить американцев. Хотя, как я слышал, у русских и критян их два.

– А я слышала, что есть японский бог, который вырывает языки у лжецов. Так что побереги свой, как бы чего ни вышло.

– Не дождешься.

Рита и фотограф стояли на самом углу плаца, беспощадно продуваемого сильным ветром, долетавшим с океана. В центре огромного поля сто сорок шесть человек из семнадцатой роты триста первой дивизии японской бронепехоты застыли ровными рядами, почти прижавшись к земле. Это упражнение называлось изометрическими отжиманиями. Рита раньше такого не видела.

Остальные члены ее отряда расположились неподалеку, тыча вперед толстыми, накачанными руками. Они занимались тем, что солдатам удается лучше всего, а именно – насмехались над теми, кому повезло меньше, чем им. «Может, так их учат кланяться?» «Эй, самураи! Попробуйте-ка через часок взяться за меч!»

Ни один из сослуживцев Риты не отваживался подойти к ней за тридцать часов до начала атаки. Это было неписаным правилом. Единственными, кто осмеливались приближаться, были инженер – девушка индейского происхождения с почти нулевым зрением и фотограф Ральф Мёрдок.

– Они вообще не двигаются? – с сомнением спросила Рита.

– Нет, просто удерживают это положение.

– Не знаю, можно ли это назвать тренировкой самураев. По-моему, больше на йогу смахивает.

– Странно вдруг увидеть сходство между индийским мистическим учением и японскими традициями?

– Девяносто восемь!

– Девяносто восемь!

– Девяносто девять!

– Девяносто девять!

Уставившись прямо перед собой в землю, словно они были фермерами, наблюдающими за тем, как растет рис, солдаты повторяли каждое число следом за сержантом-инструктором. Крики ста сорока шести человек эхом отдавались под сводами черепа. Знакомая мигрень стиснула голову стальным обручем. Плохо дело.

– Снова голова болит?

– Не твое дело.

– Не понимаю, почему у целого полка врачей не находится нормального лекарства от головной боли.

– Я тоже. Может, сам попробуешь это выяснить? – бросила она.

– Этих парней держат на коротком поводке. Я даже на интервью их раскрутить не могу.

Мёрдок взялся за фотоаппарат. Что он собирался делать потом со снимками этого спектакля, разворачивавшегося в полной неподвижности? Продать их таблоиду, который ничего лучшего напечатать не может?

– По-моему, фотографировать их – проявление дурного тона. Это мерзко.

Рита не знала ни одного человека на поле. Но ей было не обязательно их знать, чтобы считать, что они лучше Мёрдока.

– Снимки не бывают хорошего или дурного тона. Если ты нажмешь на ссылку, а там фотография трупа, тогда можно смело подавать в суд. Если тот же снимок появится на главной странице «Нью-Йорк таймс», его автор вполне может получить Пулитцеровскую премию.

– Это другое.

– Разве?

– Это же ты взломал защиту центра обработки данных. Если бы не твоя оплошность, этих людей никто не стал бы наказывать, а ты не стоял бы здесь и не фотографировал их. Я бы сказала, что это очень мерзко.

– Не так быстро. Меня обвинили несправедливо.

Щелчки затвора внезапно зазвучали громче и чаще, скрывая их разговор от посторонних ушей.

– Безопасность здесь, конечно, хромает по сравнению с нашим Центральным командованием. Я не знаю, что ты надеялся раскопать тут, на базе, в такой глуши, но не нужно было других подставлять.

– Значит, и ты против меня?

– Не хотелось бы увидеть, как до тебя доберутся цензоры именно в тот момент, когда ты опубликуешь главную сенсацию.

– Правительство может открывать нам глаза на правду столько, сколько хочет. Но есть правда, и есть правда, – отозвался Мёрдок. – Только люди решат, что есть что. Даже если правительство иногда не хочет, чтобы какая-то информация была обнародована.

– Как эгоистично.

– Назови мне хоть одного хорошего журналиста, которого нельзя назвать эгоистом. Нужно им быть, иначе не найдешь хорошую историю. Ты знаешь кого-нибудь из Мечтателей?

– Меня не интересуют дурацкие секты.

– Ты знаешь, что мимики перешли в наступление практически в тот же момент, как вы начали ту крупную операцию во Флориде?

Мечтатели были группой пацифистов – разумеется, из гражданских. Появление мимиков оказало разрушительное влияние на морские экосистемы. Организации, призывавшие к защите дельфинов, китов и других морских млекопитающих, быстро вымерли – вместе с животными. Их дело продолжили Мечтатели.

Мечтатели верили, что мимики разумны, и настаивали на том, что именно неспособность и нежелание человечества с ними контактировать привели к этой войне. Они утверждали, что если мимики смогли так быстро эволюционировать и создать уникальное по своей эффективности оружие, то благодаря терпению и пониманию со стороны людей смогут развить и средства коммуникации. Ряды Мечтателей пополнялись теми, кто устал от войны, кто поверил, что человечеству никогда не взять верх над мимиками. За последние два-три года движение резко разрослось.

– Я взял интервью у пары таких гениев перед отъездом в Японию, – продолжал Мёрдок.

– Наверняка пришлось несладко.

– Им всем в один и тот же день приснился один и тот же сон. В этом сне человечество попадает под власть мимиков. Они считают, что это сообщение, которое нам пытались передать враги. Но ты-то об этом не хуже меня знаешь. – Мёрдок облизнул губы. Его язык казался слишком маленьким для такого огромного тела и отчетливо напоминал моллюска. – Я немного порылся в данных, и оказалось, что такие сны массово начинают видеть за пару дней до начала масштабных операций Войск специального назначения США. И за последние несколько лет все больше и больше людей видели этот сон. Общественности об этом не сообщали, но некоторые из таких есть даже среди военных.

– И ты веришь в то, что тебе рассказывают идейные придурки? Будешь их долго слушать – и они убедят тебя в том, что креветки были настоящими Эйнштейнами.

– В академических кругах уже обсуждается вероятность того, что мимики разумны. И если это правда, то предположение о том, что они пытались установить с нами контакт, выглядит не таким уж диким.

– Не надо считать, будто все, что недоступно нашему пониманию или простому объяснению, – чье-то послание, – фыркнула Рита. – Продолжишь в том же духе – и скоро начнешь мне рассказывать, что признаки разума обнаружены в нашем правительстве. Вот уж чего точно быть не может.

– Очень смешно. Но ведь есть научные данные, на которые так просто закрыть глаза нельзя. Каждый шаг вверх по эволюционной лестнице – от одноклеточного организма до хладнокровного и потом теплокровного животного – сопровождается резким ростом энергопотребления. – Ральф снова облизнул губы. – Если посмотреть на количество энергии, потребляемое человеком в современном обществе, мы увидим, что он в десять раз превышает объем, необходимый теплокровному животному сходных размеров. И вместе с тем мимики, которые теоретически являются хладнокровными, потребляют ровно столько же энергии, сколько и люди.

– Это должно означать, что они стоят выше нас на эволюционной лестнице? Отличная теория! Тебе бы следовало ее опубликовать.

– Помнится, ты что-то говорила о том, что тебе снятся сны?

– Конечно, мне снятся сны. Самые обычные сны.

По мнению Риты, искать дополнительный смысл в снах было напрасной тратой времени. Кошмар оставался кошмаром. А временные петли, в которые она попадала во время войны, были совсем другим делом.

– На завтрашний день запланирована атака. Кто-нибудь из этих людей, у которых ты брал интервью, получал сообщение?

– Еще бы. Я сегодня утром звонил в Лос-Анджелес и получил подтверждение. Все трое видели этот сон.

– А вот теперь я уверена, что это неправда. Это невозможно.

– Откуда ты знаешь?

– Ты впервые упоминаешь о них за это сегодня.

– Ты снова за свое? Как может сегодня повторяться несколько раз?

– Я надеюсь, что этого ты никогда не узнаешь.

Мёрдок нарочито небрежно пожал плечами. Рита снова устремила взгляд на бедолаг на плацу.

Накачанные мышцы операторам Доспехов не были нужны. Для них приоритетом оставалась выносливость, а не взрывная мощь удара, которая быстро лишала сил. Для тренировки выносливости отряд Риты прибегал к одной из базовых стоек в кун-фу, известной как мабу. Суть ее заключалась в том, чтобы широко расставить ноги, словно ты садишься на лошадь, согнуть колени и удерживать эту позицию на протяжении длительного времени. В придачу к укреплению мышц ног она была отличным упражнением на баланс.

Рита не понимала, какой толк может быть от этих изометрических отжиманий. Они больше походили на наказание, простое и примитивное. Японские солдаты, собранные на плацу, как сардины в банке, просто застывали в этом положении. Для них это наверняка был один из худших моментов жизни. Но, несмотря на это, Рита завидовала им, завидовала тому, что у них было это общее воспоминание, одно на всех. Она сама не делила ни с кем простых, одноразовых событий уже очень давно.

Жаркий, душный ветер ерошил ее волосы цвета ржавчины. Сколько бы Рита ни стриглась, пряди все равно оставались слишком длинными, и от них чесался лоб.

Вот такой мир встречал ее в каждом начале петли. О том, что здесь сейчас произойдет, запомнит только она, Рита. Пот, которым покрывались японские солдаты, насмешки и подколки спецназа США – все это скоро пройдет, не оставив и следа.

Возможно, было бы лучше не думать об этом, но, наблюдая за тренировкой этих солдат в день перед нападением, глядя, как пропитанные потом рубашки прилипают к коже в насыщенном влагой воздухе, она сочувствовала им. В какой-то степени в том, что Мёрдок оказался здесь, была и ее вина.

Рита решила найти способ сократить тренировку, положить конец этому упражнению, с виду совершенно бессмысленному. Какой в нем смысл, пусть даже оно и помогает развить боевой дух самурая? Они все равно наложат в штаны, когда в первый раз столкнутся с мимиками в бою. Она хотела положить этому конец, даже если это всего лишь глупый, сентиментальный поступок, который не оценит никто, кроме нее самой.

Обведя взглядом плац, Рита случайно встретилась с парой глаз, вызывающе глядящих на нее. Она привыкла к тому, что на нее смотрят с благоговением, восхищением и даже страхом, но такого выражения еще не видела. Во взгляде горела неприкрытая ненависть, странная для незнакомца. Если бы человек мог испепелять глазами, то через три секунды Рита покрылась бы хрустящей корочкой, как индейка в День благодарения.

В ее жизни был лишь один человек, в чьих глазах читалось такое же напряжение. Глубокие голубые глаза Артура Хендрикса не знали страха. Рита убила его, и теперь эти глаза были навеки захоронены глубоко в холодной земле.

Судя по мускулам, солдат, неотрывно глядящий на нее, был новичком, совсем недавно прошедшим курс базовой подготовки. Ничего общего с Хендриксом. Тот был американцем, лейтенантом, командиром отряда Войск специального назначения США.

И глаза у солдата были другого цвета. И волосы тоже. Ни в лице, ни в теле ничего общего с Хендриксом. И вместе с тем в этом азиатском парне было нечто такое, что привлекало Риту Вратаски.

2

Рита часто задумывалась, каким был бы мир, если бы в нем существовала машина, способная с абсолютной точностью измерять потенциал того или иного человека.

Если ДНК определяет рост человека и форму лица, то почему бы ей не отвечать и за не столь очевидные черты? Наши отцы и матери, дедушки и бабушки… Да вообще каждый индивидуум является продуктом крови, текшей по венам тех, кто жил до него. Бесстрастная машина могла бы считывать эту информацию и оценивать общую ценность человека точно так же, как замеряют рост или вес.

Что, если человек, потенциально способный обнаружить формулу, которая раскроет перед нами все тайны вселенной, захотел писать дешевые ужастики? Что, если человек, способный создать ни с чем не сравнимые деликатесы, неповторимые блюда, решил вместо того заняться, например, строительством? Ведь есть вещи, которые мы бы хотели сделать, и вещи, которые можем сделать. И когда первые не совпадают со вторыми, каким путем следовать, чтобы обрести счастье?

В юности у Риты был настоящий талант в двух областях: в игре в «подковки» и умении притворяться, будто она плачет. Мысль о том, что в ее ДНК есть потенциал великой воительницы, ей в голову не могла прийти.

До того, как в пятнадцать лет лишилась обоих родителей, Рита была самой обычной девчонкой, которая терпеть не могла свои рыжие волосы. К спорту у нее особых способностей не было, да и оценки в старших классах получала так себе. Нелюбовь к болгарскому перцу и сельдерею тоже вряд ли могла бы выгодно отличить ее от сверстников. Исключительной оставалась только ее способность притворяться плачущей. Она не могла провести свою мать, цепкие глаза которой насквозь видели каждую уловку, но все остальные готовы были плясать под ее дудку через несколько секунд после начала слезоразлива. Второй отличительной чертой Риты были рыжие волосы, которые она унаследовала от бабушки. Во всем остальном она ничуть не выделялась на фоне трехсот миллионов американцев.

Ее семья жила в Питтсфилде, маленьком городке к востоку от реки Миссисипи. Это не Питтсфилд во Флориде, не Питтсфилд в Массачусетсе – это Питтсфилд в Иллинойсе. Ее отец был младшим ребенком в семье мастеров боевых искусств – преимущественно джиу-джитсу. Но Рита не хотела идти в военную академию или заниматься спортом. Она мечтала о том, чтобы остаться дома и разводить свиней.

Если не считать того, что молодые люди регулярно шли служить в Силы единой обороны, жизнь в Питтсфилде была мирной. Здесь с легкостью можно было забыть о том, что человечество по-прежнему ведет войну против странного и страшного врага.

Рита ничего не имела против того, чтобы жить в маленьком городе и видеть все те же четыре тысячи человек – или около того. Слушать день за днем визг свиней, конечно, со временем стало бы утомительно, но зато воздух всегда был чистым, а небо – бескрайним. У нее было тайное место, где можно было помечтать и поискать четырехлистный клевер на удачу…

Старый, уже вышедший на пенсию торговец держал небольшой магазинчик в городе. В нем продавалось все – от еды и посуды до маленьких серебряных крестиков, которые теоретически должны были отгонять мимиков. К тому же там имелись натуральные кофейные зерна, которых в других местах было попросту не найти.

Нападения мимиков превратили большую часть возделываемых земель в развивающихся странах в пустыни, а поэтому роскошества вроде настоящего кофе, чая и табака теперь было трудно раздобыть. Их заменили синтетическими веществами или искусственными добавками, которые, как правило, со своей задачей не справлялись.

Городок Риты был одним из многих, пытавшихся обеспечить овощами и мясом голодающую страну и ее армию.

Первыми жертвами нападений мимиков стали самые беззащитные регионы – бедные районы Африки и Южной Америки, архипелаги Юго-Восточной Азии. Страны, у которых не было возможности защитить себя, наблюдали за тем, как разрастающаяся пустыня пожирает их земли. Люди прекращали заниматься разведением культур, выращиваемых на продажу, – кофе, чай, табак и специи пользовались спросом в богатых странах – и начали вместо этого сажать бобовые, сорго и другие ходовые растения. Все что угодно, лишь бы предотвратить голод. Развитым странам чаще всего удавалось остановить продвижение мимиков, ограничить его побережьем, но многое из того, что они привыкли считать само собой разумеющимся, исчезло с рынков и полок магазинов буквально за ночь.

Отец Риты, выросший в мире, где даже на Среднем Западе США можно было каждый день есть свежие суши, был, вне всякого преувеличения, кофейным наркоманом. Он не курил, не пил алкоголь – его главной слабостью был кофе. Он часто брал Риту за руку и шел вместе с ней в магазинчик того старика, пока мать не видела.

У хозяина лавки была смуглая, бронзовая кожа и густая белоснежная борода. Он все время рассказывал разные истории – или пожевывал мундштук трубки кальяна между затяжками. Он каждый день проводил среди экзотических товаров из стран, о которых большинство людей даже никогда не слышали. Там были маленькие фигурки животных, сделанные из серебра. Странные куклы. Тотемные шесты, на которых были вырезаны головы птиц или еще более странных существ. Воздух в магазине был наполнен запахом табака, незнакомых специй и натуральных кофейных зерен, еще сохранивших легкий аромат богатой почвы, на которой они выросли.

– Эти зерна из Чили. Вот эти из Малави, в Африке. А эти прошли весь Шелковый путь из Вьетнама до Европы, – говорил он Рите.

Ей все эти зерна казались совершенно одинаковыми, но она указывала на другие, и старичок с удовольствием рассказывал ей их историю.

– Танзанийские сегодня есть? – Ее отец отлично разбирался в разных сортах кофе.

– Что, предыдущая партия уже подошла к концу?

– Вы говорите прямо как моя жена. Что я могу сказать? Это мои любимые.

– А как насчет этих? Это нечто. Кофе с Коны, высшего сорта, выращенный на главном острове Гавайев. Такой редко встретишь в Нью-Йорке или Вашингтоне. Понюхайте – какой аромат!

Морщинки на лице человека стали глубже, когда он широко улыбнулся. Отец Риты скрестил руки на груди – кофе явно произвел на него впечатление. Решение сложной дилеммы доставляло ему очевидное удовольствие. Прилавок был чуть выше головы Риты, поэтому ей пришлось встать на цыпочки, чтобы рассмотреть зерна.

– Они взяли Гавайи. Я по телевизору видела.

– Вы прекрасно осведомлены, юная леди.

– Не надо смеяться. Дети чаще смотрят новости, чем взрослые. Взрослым нужен только бейсбол и футбол.

– Вот тут ты совершенно права. – Старик потер лоб. – Да, это остатки. Последний кофе из Коны на этом свете. Закончится этот – нового не будет.

– А где вы берете все эти вещи?

– Это, дорогая моя, секрет.

Пеньковый мешочек был набит зернами нежного кремового цвета. Они были чуть круглее остальных, но в остальном выглядели ничуть не примечательно.

Рита взяла одно из них и внимательно его изучила. Необжаренное зерно было холодным и приятным на ощупь. Она представила себе, как зерна купались в солнечных лучах под лазурным небом, простирающимся до самого горизонта. Отец рассказывал ей о том, какое оно над островами. Риту ничуть не смущало, что небо в Питтсфилде тусклое и водянисто-голубое, но хотя бы раз в жизни она хотела взглянуть на те небеса, которые наполняли солнечным светом эти кофейные зерна.

– Вы любите кофе, юная леди?

– Не очень. Он горький. Мне больше нравится шоколад.

– Очень жаль.

– Но он зато вкусно пахнет. И эти зерна пахнут лучше всех, – добавила Рита.

– В таком случае у тебя еще есть надежда. Не хотела бы работать в моем магазине, когда я выйду на пенсию? Что скажешь?

Отец Риты, который до этих слов торговца не поднимал взгляда от кофе, прервал его:

– Не забивайте ей этим голову. Нужно, чтобы кто-то унаследовал нашу ферму, продолжил там работать. И кроме нее, надеяться нам не на кого.

– Тогда, возможно, она подыщет для меня хорошего, надежного мальчика или девочку, чтобы я передал магазин ему, а?

– Не знаю. Я подумаю, – равнодушно отозвалась Рита.

Отец положил на прилавок мешочек с кофе, который привел его в такой восторг, и присел, чтобы взглянуть Рите в глаза.

– Я думал, ты хотела помогать нам на ферме?

Старик поспешно вмешался в их разговор:

– Пусть девочка сама выбирает свой путь. У нас по-прежнему свободная страна.

В глазах юной Риты вспыхнул новый свет.

– Это правда, папа. Я же могу выбирать, да? То есть если меня не заставят пойти в армию.

– Армия тебе тоже не по душе, верно? Служить в Единой обороне не так уж плохо, знаешь ли.

Отец Риты нахмурился:

– Ты сейчас говоришь с моей дочерью.

– Но поступить на службу может любой, когда ему исполнится восемнадцать. У нас у всех есть право защищать свою страну, как у сыновей, так и у дочерей. Это не самый плохой вариант.

– Я не хотел бы, чтобы моя дочь шла на военную службу.

– Да я сама не хочу в армию, пап.

– А почему? – На лице старика появилось выражение неприкрытого любопытства.

– Мимиков же есть нельзя, я об этом в книжке читала. А животных, которых есть нельзя, не надо убивать – неправильно убивать просто для того, чтобы убивать. Так говорят наши учителя, и священник, и все вообще.

– Ох и хлопот же с тобой будет, когда ты подрастешь, а?

– Я просто хочу быть такой же, как все.

Отец Риты и старик обменялись серьезными взглядами и понимающе рассмеялись. Рита не поняла, что в ее словах показалось им таким забавным.

А через четыре года на Питтсфилд напали мимики. Атака началась посреди необычайно суровой зимы. Снег выпадал быстрее, чем его успевали убирать с улиц. Город застыл, движение было парализовано.

Тогда этого еще никто не знал, но мимики перед нападением выслали что-то вроде отряда разведчиков – небольшую, быстро передвигающуюся группу, целью которой было пройти как можно дальше и вернуться с информацией к остальным. В тот январь трое мимиков проскользнули через оцепление сил Единой обороны и, никем не замеченные, добрались до самой реки Миссисипи.

Если бы горожане не обратили внимания на подозрительное шевеление в тенях, вряд ли разведчики мимиков стали бы задерживаться в Питтсфилде с его фермами, скотом и акрами возделываемой земли. Но так вышло, что первый же выстрел из охотничьего ружья той ночью положил начало жестокой бойне.

Охрана штата была парализована из-за снега. На переброску в город отряда CEO вертолетом ушло бы несколько часов. К тому времени половина зданий уже сгорела дотла, из полутора тысяч жителей был убит каждый третий. Мэр, священник и старик из магазинчика попали в число погибших.

Мужчины, которые предпочли разведение кукурузы службе в армии, погибали, пытаясь защитить свои семьи. В схватке с мимиками от мелкокалиберного оружия особого проку не было. Пули просто отскакивали от их тел. Зато копья мимиков с легкостью пробивали стены деревянных и даже кирпичных домов.

В конце концов толпа утомленных схваткой горожан уничтожила мимиков голыми руками. Они дожидались, пока один из них начнет стрелять, и бросались вперед, толкая других под копья товарища. Им удалось таким способом убить двоих и прогнать третьего.