Механизм чуда Усачева Елена

Глава седьмая

Игра телефонов

Ева мазала глазами по стенам и с удивлением замечала, какой класс старый. Ремонт не поможет — все равно будет заметно время, которое старательно пожевало эту комнату. Деревянные панели, крашеные обои, посеревшие плитки потолка, лампы дневного света с гнутыми секциями, забытая с прошлого года гирлянда.

— Что, так и сказал, что я маленькая?

Че в раздражении кусала губу.

Пыльные карнизы. Рамы в черных штрихах, словно кто-то специально провел карандашом.

— Да что он вообще понимает! — бросила Вика яростно.

— Зачем они тебе?

— Ты еще указывать будешь!

Столешница процарапана, в ложбинку забилась грязь.

— Черт! — Че повернулась, постучала наманикюренными пальчиками по парте, в ложбинку не попала. — Дай телефон позвонить.

— У Ксю возьми.

Ксю вздернула брови — чтобы у нее что-нибудь кто-нибудь когда-нибудь просил.

— Дай, не жидись!

— Отвали!

Спина у Че сутулая. Блузка в широкую черную полоску. Сзади задралась, сбила рисунок полосок.

— У тебя же его телефон, наверное, записан.

Ева успела забыть о соседке, поэтому вздрогнула. Неужели она про Антона? Какое ей до него дело?

— Чей?

— Петруши.

Лицо у Че небольшое, круглое, короткая стрижка, желтоватые волосы. Глаза серые. Ресницы аккуратно подкрашены: незаметно, что нанесена тушь. Бесцветные брови. Почему-то она их никогда не выделяет. Маленькая родинка у виска.

— Какого Петруши?

— Практиканта. Если ты постоянно с ним встречаешься, то он дал тебе телефон.

— А у Ираклия ты не взяла? Ты же с ним сама постоянно встречаешься.

Она еще договаривала фразу, а Вика уже мчалась на выход с ее сумкой в руках. Это было настолько неожиданно, что Ева просидела несколько лишних секунд, позволив Че выскочить из класса.

— Чего это она? — удивилась Ксю.

— Я ее убью!

Ева рванула со своего места, на повороте снесла первую парту Волкова.

— Танк, что ли? — успел крикнуть ей в спину Олег.

«Банкетка», — про себя выдохнула Ева заготовленную шутку. Коридор бурлил. На секунду волна расступилась, показывая Че около туалета. Она копалась в ее сумке!

— Отдай!

Кто-то мелкий все-таки попался под ноги. Упал. Взметнулся рой возмущенного шиканья.

— Подавись! — Че метнула сумку Еве в лицо.

Грохнули на пол учебники, рассыпались карандаши и ручки, распахнулась пудреница, показывая разбитое зеркальце. Ева присела, дрожащими руками собирая разлетевшееся. И вдруг — как кольнуло под лопаткой — сунула пальцы в потайной кармашек. Телефона не было!

Она еще пыталась что-то подгрести в сумку, но уже бежала дальше.

Резкий поворот на лестницу. Четвертый этаж — один пролет наверх и чердак, шесть вниз и — улица. Куда?

Перегнулась через перила. Мелькнула полосатая блузка.

— Стой!

Она бежала вниз, сшибая детей и учителей. Картинка перед глазами скакала. Как в расколотом зеркале, вокруг были одни обломки: стены, перила, подол платья, плечо, парящий светлый локон, удивленно округленный рот, угол, сменяющие друг друга ноги. Вскрики.

— Дверь! — как будто рявкнул кто-то из-за спины.

Че стояла около охранника и смотрела в ее телефон.

— Этто что за…

Охранник еще только вставал из-за конторки. Растолкав малышей, Че вывалилась за дверь. Ева перепрыгнула через растянувшегося карапуза, приняла закрывающуюся дверь на ладонь. Удар пришелся на запястье, боль стрельнула в локоть и выше — в плечо. На улице холод. Боль отступила. Че за кустами. Ева помчалась сквозь заросли. Колючие ветки ухватили за юбку, впились в колготки. Жук зацепился. Она успела повернуться, чтобы посмотреть, не оторвалась ли подвеска. Нога врезалась во что-то, но тело еще летело вперед. Ветки больно прошлись по голым рукам и лицу. В коленке вспыхнула новая боль. И все закончилось. Кровь стучала в ушах, мешая понять произошедшее. Горели ладони, горело лицо. Холодный воздух жег горло. С ногой было неладно. На нее словно кипятка плеснули. Но если недавно от пролитого чая сначала было горячо, потом тепло, потом прохладно, то тут жар нарастал. Неприятное покалывание расползлось уже по всей коленке: хотелось прижать ее к земле, чтобы погасить пожар.

— А ведь у тебя ничего нет.

Ева медленно села.

Че стояла на безопасном расстоянии, вертя в руках телефон.

— И не было никогда.

Коленка была хорошо разбита — от удара кожу раскроило. На бедре широкая ссадина. Ладони содраны. Обо что это она так споткнулась?

— Ну и ладно. — Че бросила Еве телефон. — Передавай привет любовничку!

Ева поднялась, боясь шевельнуть ногой. Тело стало невесомым, а нога превратилась в чугунный столб. Еще и ладони жгло. Она прижимала их к бокам, отчего боль начинала отдаваться то в голове, то в локтях, то в спине.

Как это она? А? Надо же! Вот ведь… упала… Сколько времени-то? Перемена кончилась. Охранник злой. Незаметно не пройдешь.

Любовничек… У Че все любовнички, нормальных отношений нет. Хотя кто тут нормальный, кто нет, не поймешь.

Она попыталась шагнуть — в спину будто вонзили спицу. Пришлось стоять, ожидая, когда исчезнут перед глазами противные зайчики и перестанет испуганно биться сердце.

Что она стоит? Надо же промыть раны, заклеить. Холодно. Это она, наверное, умирает. Отец Маяковского умер, уколовшись иголкой. Заражение крови. А она тут весь парк на коленку собрала.

Эти мысли заставили взбодриться и захромать веселее. Звонок слизал с этажей шум и топот. Охранник долго, слишком долго смотрел на вползающую Еву. Она успела перешагнуть порог, в голове успела родиться шальная надежда, что удастся попасть в класс без проблем.

Представила, как скребется по лестнице — если ногу не сгибать, не так и больно. Вот она оказывается на пороге, вот все на нее смотрят…

Все, больше ничего не успела представить, потому что охранник перестал изображать декорацию.

Перекись и зеленку искали по всей школе. Медсестры на месте не оказалось, ваты ни у кого не было. Суетилась учительница ГПД началки. Подходили еще люди.

— Кому звоним? — назойливо спрашивал охранник. Ответа не было. Пищали кнопки мобильника.

— Дома никого, да? Сотовый матери давай!

— Ой, лучше никому, — выла Ева.

Перекись была злая, щипала немилосердно. Красные пузырики стекали с колена. На ободранное бедро хотелось что-нибудь положить, очень уж горело. Холодную тряпочку, например. Или листок.

— Да что же ты размазываешь! — орала учительница.

— Маме или папе? — Охранник уперся ногтем в журнальную строчку.

— Я сама. Я папе, — извивалась под очередным натиском перекиси Ева. Вот и телефон у нее в кулаке.

Конечно, папа не побежит с работы ее спасать, он непременно ругать будет:

— Ева! Ну, сколько тебе лет, что ты падаешь?

— Он велел идти домой! — соврала Ева, пряча телефон. — Я дойду, вы не думайте. Дойду.

Взрослые переглянулись. Ева успела спустить ногу с банкетки, боль как будто утихла.

Каждый учитель посчитал своим долгом спросить, не вызвать ли ей такси. Ева мотала головой, думая о сумке, о зеркальце, о ручках, о ключах от квартиры.

— Может, тебя проводить? — нашелся охранник, но глянул на свою конторку, и стало ясно, что никуда он не пойдет.

— Я тут рядом. — Ева натянула куртку, сунула ноги в сапоги. Колготки порваны в клочья, но так даже лучше: любое прикосновение к коленке вызывает неприятный жар, мурашки прокатываются по спине. Опять стало холодно. Умирает. Это она умирает. Папа! Где ты?

Сумку принесла Ксю. Она вынырнула из-за спин преподавателей. Растерянная. Испуганная.

— Там только учебники и тетради. Остальное уже как-то раскатилось. — Она совала в онемевшую руку Евы ремень портфеля. — Все спрашивают, что случилось. А что случилось?

Ева подобрала длинную лямку, прижала к себе сумку. Зеркало разбилось. Жаль. Плохая примета. Или уже неважно? Конечно, неважно, она же умирает!

Ковыляла домой, пряча глаза от сочувственных взглядов прохожих. Что они о ней думают? Какую-нибудь глупость. Вот ужас-то!

Неплотная куртка, на груди покачивается жук. А все из-за него… Сунула руку за пазуху. Жук смотрел на нее шестеренками брюшка. Часы, сложный непонятный организм. Отсчитывают время жизни. От злобы на себя и на весь мир умирать передумала. До дома бы дойти.

Больше или равно.

Папа пришел пораньше. Милый, добрый папа. Наорал, повез в поликлинику. Врач оказался пожилым мужчиной с морщинистым лицом, уши у него были слегка оттопырены, как ручки у древнегреческой вазы. Наверное, по этим морщинам, как по рисунку на вазе, можно было прочитать его жизнь. И по ушам тоже.

— Сколько тебе лет? — не отрываясь от заполнения бланка, устало спросил хирург.

— Шестнадцать.

— Как же ты ухитрилась так разбиться?

— Я шла. Шла. — Вспомнились кусты, как жук зацепился за ветку. — Шла. А потом споткнулась. И упала.

— Споткнулась, — недоверчиво кивал врач. — Никто не толкал?

Жук толкал. Но этого не скажешь. Взрослые. Они вечно ничего не понимают.

— Что это у тебя там играет? Выключи сотовый.

— Это не у меня.

Музыка… Что-то негромкое, как будто птица поет.

— А у кого? — Хирург исподлобья глянул на свою толстую медсестру. Темные короткие волосы, круглое улыбчивое лицо, ярко подведенные глаза. Вздернутые вверх плечи, словно она все время была удивлена.

Она и была удивлена, потому что сотовый звонил из-под Евиной кофты, наброшенной на сумку.

Музыка умерла и тут же возродилась.

— Вон, в сумке, — хохотнула медсестра.

Ева дотянулась до молнии. По сумке шла вибрация. Это и правда звонил ее телефон. Кто бы мог подумать!

— Выключайте мобильные, входя в кабинет, — обреченно произнес хирург, а у самого что-то мелькнуло во взгляде. Лукавое. Как будто он все понимал, но все равно брюзжал. Для проформы. — Садись ровно, сейчас лангету наложим.

Сотовый замолчал, испугавшись незнакомого слова.

Когда Ева выползла в коридор с перебинтованной ногой, папа закатил глаза.

— Что тебе спокойно не живется! — ворчал он всю дорогу домой. — Земля не держит?

Ева открыла рот, чтобы сказать: с землей у нее как раз все отлично, во всем виноваты жук, командарм Че, Пушкин и отец Антона. Но папа был раздражен, папа зло покусывал губы и покрикивал на не вовремя перестраивающиеся перед ним машины. Не услышит. Будет опять и опять бранить ее, весь свет и заодно погоду. Промозгло на улице, холодно. Но теперь Ева не умирала. Передумала. Звонки ее интересовали больше. Она полезла в сумку. Кто мог ей звонить в поликлинике? И что опять творится с настройками?

Номер телефона не знаком. В настройках какие-то «Песни птичек». В сердцах Ева постирала весь плей-лист, оставив обыкновенные гудки на все входящие.

Кто и зачем вбивает ей в телефон новую музыку? Или она подцепила вирус, и мобильник теперь сам решает, какая мелодия будет у нее на дозвоне? Ничего не понятно. Как говорили египетские боги: надо возвращаться к истокам, к паровым машинам, когда все было разумно и доступно. Уже давно техника начала править человеком, и человек это зачем-то допускает…

— Ева! Ты взрослый человек, — выговаривал папа дома. — Что за детские шалости с беготней наперегонки?

— Но она у меня телефон отняла!

— Ева! При чем здесь телефон? Ты себе чуть ногу не оторвала! Ты когда-нибудь собираешься головой думать?

— Это случайность!

— Почему же я случайно не разбиваю коленки?

— Потому что ты взрослый и с тобой ничего не может произойти!

— Ева! Это несерьезно! Твои увлечения, твои игры! Эти жуткие украшения. Теперь ты во всем будешь упрекать жука.

— Буду!

Она бы ушла, хлопнув дверью, но для этого надо снимать ногу с табуретки, ползти, держась за столешницы и спинки стульев… Нет, так не пойдет. Остается закрыть глаза и представить, что она это сделала: встала, пошла и, может быть, даже дверью хлопнула.

— Я ничего не понимаю, — папа рубил воздух ладонью. — Ничего! Мракобесие какое-то! Вокруг все просто и понятно. Солнце встает, земля вертится. Законы физики, в конце концов. Зачем усложнять? Ты учишься, потом поступишь в институт — это правильно. Ты встречаешься с друзьями — нормально. Тебе нравится Антон — отлично. Но все остальное — лишнее. Эти букеты, встречи случайные, жуки на цепочках, машины времени! Ева! Остановись!

— А раньше понимал? — Она все-таки сползла с табуретки и повисла на столешнице.

— Наверное, и раньше не понимал. Но сейчас ты летишь в пропасть. И не надо мне говорить про переходный возраст. Если у человека нет мозгов, они не появятся после двадцати. Думать надо сейчас!

Она думала. Так крепко думала, что мозги закипали. Если бы она хоть что-нибудь понимала! И никакая там была не пропасть. Только старая загнутая труба, о которую она споткнулась. А споткнулась она, потому что запуталась. Окончательно запуталась.

Как же хотелось, чтобы ее поддержали, сказали доброе слово. Отец? Нет, он сейчас будет только ворчать. С мамой вообще говорить не стоило. У нее были свои представления о прекрасном. Зачем лишний шум?

А поговорить надо. Жизненно необходимо. Кто у нее оставался? Не с Ксю же все это обсуждать.

Она взяла телефонную трубку, дохромала до своей комнаты, набрала номер Антона. После первого же звонка на соединении щелкнуло, гудок изменился — определитель номера. Теперь Антон знает, кто звонит. И может взять трубку, а может и не взять. Если до сих пор сердится, то не возьмет. Особенно после письма. Но они уже больше недели не разговаривали, и ей так хотелось услышать голос.

Сыпались гудки.

Еще вариант: нет дома.

Щелкнуло, гудки пропали. Ева вздрогнула.

— Алло! — Голос недовольный, сонный. Сказал с тяжелым вздохом. Как же много она успевает заметить за секунду.

— Привет! Это я.

— Кто — я?

— Антон! Это я, Ева.

— Какая Ева?

— Антон!

— Не знаю такую.

— И давно?

— С тех пор, как ты стала гулять с моим отцом.

— Ты что, издеваешься?

— Это ты издеваешься!

Повисла пауза. Ева чуть не бросила трубку, но ждала, надеясь на другие слова. Готовясь опередить, если Антон даст отбой первым.

— Знаешь, почему он так себя ведет? — тихо спросил Антон.

— Понятия не имею!

Сейчас она заплачет. Когда Антон был таким, все время хотелось плакать. Потому что это было несправедливо. Она его любит, а он ведет себя как… как… Как Ежик. Обидно. Очень обидно. Он же знает, что делает больно.

— Мой папочка мечтает мне досадить. Всю жизнь только этим и занимается. Его бесит, что я вообще живу, что у меня что-то получается без него. Это же он бросил мать, а потом стал злиться на нее. Без него ведь жизнь должна остановиться. А она не останавливается. Она дальше идет. И всем плевать, что он где-то там живет с другой. Но он не может пережить, что о нем не помнят, что его забыли. Вот и вертится рядом. Теперь будет крутиться около тебя, помощь предлагать. Он же такой обаятельный, такой галантный. Хрен старый! Он всех друзей у меня перехватывает! Чтобы только доказать, что без него я ничто!

Плакать сразу расхотелось. Что за чушь он несет?

— У тебя мания преследования.

— Что, понравился? Один букетик, и — понравился?

— Это тебе Пушкин нашептал?

— Без шептунов обошелся. И так все понятно.

Сдержалась, чтобы не крикнуть: «А раз понятно, то катись отсюда!» Вместо этого сказала:

— Я упала и разбила ногу. А еще я хочу тебя увидеть, потому что соскучилась. А еще, знаешь, вокруг столько всего непонятного происходит.

В разговоре что-то сломалось, будто звонок опять перескочил на определитель номера. Антон отговаривался. Прийти не может, занят, срочная работа. Отец подбросил, еще и Пушкин висит над душой. Он позвонит Пушкину, если тот сможет завтра, то они зайдут. А сейчас — никак. Даже через час. Даже через два. Матери надо помочь. Она отчет бухгалтерский пишет, надо программу переустановить.

Через пять минут Ева повесила трубку. Родилось чувство, что сейчас она говорила с незнакомцем. Антона, который ей так нравился, не существовало, она его придумала. Обыкновенного человека сделала таким, как ей хотелось. На самом деле он другой. Совсем другой. Он — не чудо. Не приключение на всю жизнь. Обычный парень. Ее любовь — это фантазия о чем-то несбыточном. Антон, как настоящий игрок, лишь подбрасывает на поле новые фишки. Ответной любви там нет.

Надрывно затрезвонил сотовый. Ева не шевелилась. О чем это она? Ей же звонят. Это ее сотовый! Рингтон поменяла, а привыкнуть не успела. Это Антон! Он сейчас придет!

— Мать! — орал Пушкин. — Инвалид ты наш! А знаешь, я тоже ногу подвернул.

— Дурной пример… — буркнула Ева.

Скорость передачи информации в этом мире оказалась сногсшибательной. Или Пушкин сейчас сидит у Антона и они вместе строчат задание Александра Николаевича, хихикая над Евиной неловкостью?

— Это еще не дурной пример, — заливался Пушкин. — Вот мне дядька рассказывал, как однажды с приятелем через дорогу перебегал. Широкая была дорога, по пять полос в каждую сторону. Они одну сторону перебежали, остановились на разделительной линии, ждут, когда машины пройдут. А за ними пацаны увязались. Один пробежал, а второй с грузовиком встретился. Так парень несколько метров летел, два раза перекувырнулся и башкой в асфальт вошел. Там уже отскребать было нечего. Вот это, я понимаю, пример.

Ева шарахнула трубку об стенку. Еще одна история Пушкина, и его самого придется отскребать от асфальта.

Она встала, дотащила себя до кухни, где на столешнице все еще красовался подвядший букет Александра Николаевича — столько усилий было приложено, чтобы он так долго прожил. Сунула цветы головками в мусорный пакет. Чтобы ничего больше с этим человеком не связывало, ничего не напоминало! Надо же! Он думал через Еву влиять на Антона. А вот и не получится! Без него жили и дальше проживем.

— Ой, как жалко, — вышла на шум мама. — Такой красивый. А у тебя там звонит в комнате что-то.

— Знаешь, мама, — Ева попыталась выпрямиться, но в спину стрельнуло, и она тяжело оперлась на стол. — Я решила больше не усложнять себе жизнь.

— Да? — мама округлила рот в удивлении. — А ты ее усложняла? Не заметила.

Телефон трезвонил, требовал внимания. Ева не отвечала. Звонил Антон. Звонил Александр Николаевич. Даже Левшин проснулся. Отец прав: наворотила она черт знает что. Откуда вдруг к ней такой интерес, с чего вдруг столько сочувствующих? С этим надо заканчивать. И хорошо бы телефон совсем выключить, но для этого пришлось бы лезть под кровать, куда она в сердцах отправила нерадивого служаку. С перебинтованной ногой делать это было неудобно. Поэтому никуда она не лезла, и мобильник звонил там сам с собой в темноте и пыли.

Ночью ей снились монстры. Они выбирались из-под кровати, гремели щупальцами, давили на больную ногу. Ева оглядывалась, ища машину времени, на которой она сюда прилетела. И не находила. А ведь машина была. Только что была. Стояла вот тут, за поворотом, в этих кустах, под этим деревом. Монстры наступали, хватали за больную коленку. Все это до того надоело, что Ева среди ночи стянула тугой бинт, сняла лангету. По коленке пробежал холодок. Хорошо-то как! Это не она больна. Это жизнь кривая.

А телефон все звонил и звонил. Щебетала Ксю, сообщала, что все ждут ее возвращения. Хмыкала командарм Че. Хихикал в трубку Волков.

Саша с Машей нарисовались внезапно. Вот их не было, а вот они уже сидят на кровати, смотрят на Еву одинаково сочувствующими взглядами.

— Мы звоним, звоним… — капризно протянула Маша. Сегодня она была в кожаной юбке и кожаных легинсах, голубая джинсовка туго перехватывала ее в поясе. И везде были часики. На груди, на браслетах, на пальце. Если отключить все звуки, должно громко тикать.