Экономика во лжи. Прошлое, настоящее и будущее российской экономики Кричевский Никита

Нет нужды лишний раз убеждать кого-то в том, что Россия, да что там – весь мир, находятся в плену культа потребления. Потребления материального, а не социального, тем паче – духовного. Хорошо это или не очень – отдельный разговор, пока же выскажу ключевой тезис этой главы: потребительство при всех его достоинствах как двигателя экономики ведет не к уменьшению, как, возможно, задумывалось на «старте», а к еще большему увеличению социального неравенства, утрате людьми уверенности в будущем, нарастанию зависти и ненависти к более успешным членам социума. Потребительство, вещизм – это ложь самим себе, окружающим, обществу в целом.

Потребительство – норма жизни

Потребительство, или потребительское поведение (не путать с потреблением как конечной целью любой экономической деятельности)[109], следует понимать как стремление к обладанию благом с целью демонстрации имущественного (состоятельность), социального (кастовость) или личного (привлекательность) статуса без четкой взаимосвязи с удовлетворением насущных потребностей. Либо, как раскрывает этот термин сетевая энциклопедия, «расточительные траты на товары или услуги с преимущественной целью продемонстрировать собственное богатство»[110]. Если уж совсем просто, потребительство – это ублажение эго.

Впрочем, к сетевому толкованию есть серьезные предметные претензии. Приобретение абонемента в премиальный фитнес-клуб, когда рядом с домом есть аналогичный, но «народного» ценового сегмента, – это расточительность «с преимущественной целью продемонстрировать собственное богатство» или погоня за повышением социального статуса, заключающаяся, помимо прочего, в обретении полезных знакомств? А посещение джазового концерта вместе с селебрити[111], рядом с которыми недурно было бы попасть в объективы папарацци? А покупка на блошином рынке с целью последующего использования по прямому назначению «винтажного» пальто, изготовленного лет эдак тридцать-сорок назад? В чем в этих примерах обнаруживается расточительная демонстрация «собственного богатства»? Не все так просто.

Корни современных заблуждений насчет мотивов потребительского поведения известны. Феномен потребительства, названного «демонстративным материальным потреблением», впервые систематизировал экономист и социолог Торстейн Веблен в хрестоматийной ныне «Теории праздного класса», изданной в 1899 г.: «Основа, на которой в конечном счете покоится хорошая репутация в любом высокоорганизованном обществе, – денежная сила. И средствами демонстрации денежной силы, а тем самым и средствами приобретения или сохранения доброго имени являются праздность и демонстративное материальное потребление»[112].

Замените в высказывании Веблена «денежную силу» на синонимичное «богатство», и истоки ошибки проявятся сами собой. Замечу, что выдающийся ученый неспроста заострял внимание на материальной стороне потребительского поведения – в те времена социальный статус индивидуума, та самая «хорошая репутация», определялся несколько иными, нежели сейчас, критериями – прежде всего состоятельностью.

В наши дни более актуальной видится мысль Веблена о распространении вируса потребительства во всех социальных группах: «Любое демонстративное потребление, ставшее обычаем, не остается без внимания ни в каких слоях общества, даже самых обнищавших. От последних предметов этой статьи потребления отказываются разве что под давлением жесточайшей нужды. Люди будут выносить крайнюю нищету и неудобства, прежде чем расстанутся с последней претензией на денежную благопристойность, с последней безделушкой»[113].

Не о нас ли сегодняшних эти слова?

О нас, но не только о нас. Культ потребления шагает по планете – вот, к примеру, как по-философски изящно отзывается об этом уродливом общественном феномене американский экономист Джеффри Сакс: «Неумолчный бой барабанов консюмеризма, раздающийся во всех уголках жизни американцев, привел к крайней близорукости, пагубным потребительским привычкам и ослаблению способности к состраданию»[114].

Ему вторит другой известный ученый Роберт Франк: «Если другие, живущие в нашем городе, становятся богаче, стоимость жизни в нем растет, а реальный доход (доход с точки зрения его покупательной способности) экономически иммобильных граждан падает. Положение становится еще хуже, если иммобильные граждане начинают оценивать свою состоятельность в категориях собственности, которой они владеют: мой Chevrolet доставляет мне гораздо меньше удовольствия, если мой сосед «возносится» от Honda к Maserati»[115].

«Что плохого в потребительстве? – возразит читатель. – Люди стали лучше питаться, одеваться по последней моде, пользоваться новейшими средствами коммуникации. Вы призываете в каменный век возвращаться?»

Отнюдь. В потребительской гонке нет ничего предосудительного, вопрос, как всегда, в пропорциях. Однако даже приблизительно вычислить соотношение между демонстративной, насущной и общественной мотивацией нынче невозможно – благодаря беззубости государственной социальной политики (снова речь не только о России) альтернативы потребительскому оскотиниванию, к сожалению, нет. А значит, на мечтах о социальной справедливости, межпоколенческой солидарности или уменьшении бедности можно ставить крест.

В России потребительство нашло отражение даже в Конституции, где первичной целью «социального государства» названо «создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека»[116]. За несколько десятилетий, прошедших после принятия Основного Закона, никто из авторов или Гарантов Конституции так и не объяснил, что понимать под «достойной жизнью»: личное обогащение, хорошее пищеварение или новое коммуникационное приспособление. Свободным от чего – морали, закона или государства – должен развиваться человек, также остается неизвестным.

Сегодня Россия живет под фальшивым лозунгом «Мы тоже можем себе это позволить». Ложь призыва, на мой взгляд, очевидна – это не что иное, как изъеденная молью ширма, тщетно прикрывающая лицемерие «неустанных усилий» власти по снижению социального расслоения. Хотя истинные причины усугубляющегося неравенства лежат на поверхности: сужающийся доступ к качественному образованию, деградация здравоохранения, исчезновение трудовой мобильности, невозможность честно заработать на крышу над головой, развенчание уверенности в обеспеченной старости.

Проблема не в том, что люди тратят все больше денег напоказ (в конце концов, это их личные средства), и даже не в том, что добровольно идут в долговое рабство (к получению кредитов никто не принуждает). Негативный эффект потребительства помимо углубления неравенства выражается, как модно сейчас говорить, в атомизации общества: росте низменного эгоизма, утрате чувства общественной сопричастности, готовности пожертвовать истинными приоритетами ради быстроизнашивающихся ценностей.

Кстати, об обществе, если рассматривать его как многогранное целое. Двуличность современного социума проявляется, в том числе, в ложной трактовке дихотомии равенства: равенство, по мнению «носителей культурного кода нации», должно присутствовать не только в политике, что вообще-то норма, но и в экономике, что невозможно по определению. Одно дело избирательные права или социальные возможности, и совсем другое – одинаковый уровень материального благополучия. Если первое призвано обеспечивать государство, то второе достигается в первую очередь самореализацией самого индивидуума.

Но государство – это не только институты. Государство – это его (наши) руководители, поведение которых со временем также претерпевает существенные изменения. В чем подсознательная логика царственных дефиле на новомодных байках, показных увлечений элитными горными лыжами или шокирующих амфорными постановками занятий дайвингом? Уж не в изменившихся ли потребительских предпочтениях первых лиц государства (об утрате приличествующей скромности и атрофии подобающего положению аскетизма умолчим)? И как сопоставить постановочный стриптиз высочайшей праздности с позабытым ныне новогодним полетом на истребителе в воюющую Чечню, ночным погружением на атомной подводной лодке в Северный Ледовитый океан или экстремальной экскурсией в лифтовой клетке в глубь угольной шахты?

Полозок властных предпочтений по шкале «аскетизм – праздность» застыл на второй отметке, хотя поначалу было ровно наоборот. Российское государство начала XXI в. с его расточительными прожектами и тщеславными руководителями стало главным проводником культа потребления в массах. Власть подошла к черте, когда мотивационная коррекция становится одним из главных условий выживания существующей политико-экономической модели.

Несколько слов о неумелых попытках ограничить следствие, не влияя на причину, – или, так сказать, вывести плесень, не затрагивая сырость. В следующей цитате, на сей раз принадлежащей перу апологета либерализма Людвига Мизеса, говорится о роскоши как апофеозе потребительского поведения: «Роскошь сегодня – это предмет первой необходимости завтра. Потребление предметов роскоши дает промышленности стимул открывать и создавать новые продукты. Это один из динамических факторов нашей экономики. Ему мы обязаны постоянными нововведениями, постепенно повышающими уровень жизни всех слоев населения»[117].

Уточню: в ставшем культовом «Либерализме» Мизес рассматривал роскошь как стимул к развитию производственных технологий на примере эволюции автомобилей Ford. Оставим в стороне произведения искусства, яхты или частные острова, которые вряд ли когда-нибудь станут таким же атрибутом повседневной жизни, как зубная щетка, – обратим внимание на то, что классик чрезвычайно размыл границу между предметами роскоши, потребительского культа, с одной стороны, и необходимыми аксессуарами – с другой. На вопрос, «что считать роскошью», нынче, думается, вряд ли дал бы точный ответ даже сам Мизес.

Отсюда главная причина многочисленных провалов попыток введения в России налога на роскошь. Должны ли облагаться дополнительным налогом эксклюзивная одежда, посещение элитных ресторанов, изготовленные в единственном экземпляре предметы религиозного культа – так же, как, например, дорогие машины, необъятные хоромы и пафосные меховые изделия?

Налог на роскошь, насаждаемый исключительно как средство приближения мнимого социального согласия, точнее, уменьшения градуса социального недовольства (трудно определить налоговую базу того, что идентифицировать крайне затруднительно), раскладывается просто. Это не что иное, как прогрессивный подоходный налог, дифференцированный налог на недвижимость и тонко настроенный налог для владельцев транспортных средств, в крайнем случае разовый сбор при покупке сверхдорогих вещей. Иначе мы до «мышей докопаемся» – чем, к примеру, пес с родословной лучше дворняги с ближайшего пустыря? Ах да, многочисленными наградами и участием в международных выставках.

Кредитное плацебо

Оголтелая экспансия потребительского кредитования – еще один, кроме бесхребетной социальной политики, фактор развития современного вещизма. Низкие доходы россиян как главное препятствие на пути достижения иллюзорной цели «не хуже, чем у других» нивелируются потребительскими кредитами, раздаваемыми буквально в подворотнях. Банкиры при полном попустительстве, а то и при поддержке властей подсадили нас на долговой наркотик, последствия общественной ломки от которого неизмеримо тяжелее традиционной наркозависимости. Причем цели участников процесса ясны: государство гонится за уменьшением социального расслоения, финансисты – за прибылью, заемщики – за статусом.

Оппоненты могут возразить: в тех же США показатели потребительского кредитования (ипотечные жилищные кредиты, автокредиты, иные потребительские ссуды) не в пример выше в сравнении с Россией. Это правда: в США к концу 2013 г. совокупный объем потребительских кредитов составлял порядка 102 % ВВП, тогда как в России – всего 27 % ВВП. Но в США львиная доля (более 81 %) кредитов, выданных физическим лицам, приходилась на ипотеку, тогда как в России – чуть больше четверти (27 %), включая не только ипотечные жилищные кредиты, но и любые кредиты под залог жилья. В отличие от американцев наш народ занимает преимущественно на приобретение продукции с быстро линяющими ценниками («Только паспорт – и желания сбудутся!»), причем уценка часто случается значительно раньше погашения ссуды.

К слову, в США старт потребительского бума пришелся на начало 80-х, во времена президентства Рональда Рейгана. Тогда потребительство, подогреваемое резко возросшей кредитной доступностью, стало наиболее простым и необременительным ответом политиков не только на обострившиеся экономические и финансовые проблемы, но также на растущее социальное расслоение. В те годы американская экономика задыхалась в тисках стагфляции (стагнации промышленности, высокой, по американским меркам, инфляции и большой безработицы). Борясь с последствиями «нефтяного шока» и стремясь обуздать инфляцию, глава ФРС США тех лет Пол Волкер методично повышал процентную ставку ФРС (в 1981 г. ставка ФРС поднялась до 21,5 % при среднем значении за предыдущие 14 лет в 7,6 %), что поставило на грань разорения многочисленные сберегательные и кредитные ассоциации, активы которых состояли в основном из долгосрочных ипотечных закладных с минимальной доходностью.

Для исправления положения власти США были вынуждены, в частности, либерализовать процесс кредитования: предоставить ФРС право менять резервные требования, отменить процентные «потолки» по кредитам, расширить спектр кредитных продуктов (Закон о дерегулировании депозитных учреждений и денежно-кредитном контроле 1980 г. и Закон Гарна – Сен-Жермена 1982 г.). К тому же в команде Рейгана быстро поняли, что развитие потребительского кредитования – очень хороший способ обманным путем уменьшить видимость социального расслоения.

После окончания эры Рейгана все последующие американские президенты не только не противились, но наоборот всячески поощряли разгул кредитной стихии, следствием чего стал бум ипотеки, логично приведший к глобальному кризису во второй половине нулевых[118]. Сегодня Америка уже не в силах отказаться от потребительской манеры социального поведения, тем более что к продолжению этой линии Штаты подталкивают их внешние кредиторы, готовые в угоду своим собственным, часто краткосрочным политическим и экономическим интересам (рост занятости, повышение уровня жизни, развитие экономики в целом) участвовать в поддержании американской потребительской пирамиды.

Но вернемся в Россию. Был ли в 2013 г. пузырь на российском рынке потребительского кредитования? Несомненно. Этот вывод подтверждается и Банком России: на середину 2013 г. средняя задолженность российского заемщика достигала 260 тыс. руб. В долгах перед банками «купались» 34 млн россиян (более 45 % экономически активного населения), причем, по данным Национального бюро кредитных историй, 450 тыс. заемщиков «повесили» на себя по пять и более кредитов и за год число таких должников выросло на 52 %. На кредитной игле целые регионы – в Башкирии, Кемеровской, Свердловской, Челябинской областях, в Хабаровском крае практически все экономически активное население живет в условиях неподъемной кредитной задолженности.

Взрыва пузыря на рынке потребительского кредитования и, как следствие, возникновения финансовой неустойчивости в банковском секторе в России, скорее всего, не произойдет. Эффективная процентная ставка по предоставленным кредитам столь высока, что позволит российским банкам относительно безболезненно пережить дефолты даже половины частных заемщиков. Чего не скажешь о психологической устойчивости должников-банкротов: депрессия, апатия, алкоголизм, наркомания – не самые страшные социальные последствия потребительского плена. Уход из жизни как крайняя мера решения долговых проблем – вот одна из наиболее серьезных социальных угроз, порожденная потребительской стихией. Однако купировав следствие (кредитную вакханалию), государство оставляет нетронутой причину (то самое социальное неравенство), которая рано или поздно даст о себе знать в новой, неведомой и, возможно, более серьезной по своим социальным последствиям форме.

Общественному распространению инфекции потребительства в огромной степени способствуют СМИ (прежде всего – телевидение), финансовая зависимость от рекламы у которых стала всеобъемлющей. И это несмотря на то, что в России абсолютное большинство телеканалов финансируются либо за счет бюджета, либо за счет приближенных к власти олигархов. Зная об этом, государство палец о палец не ударило, чтобы оградить людей от липких предложений воплотить в жизнь свои прихоти, искушения или иллюзии.

Российская телеиндустрия не перестает всучивать нам всевозможные финансовые инструменты, высокотехнологичную технику или «элитную» недвижимость. Телевизионщики не останавливаются и на потребу тем же финансистам формируют ложные представления об экономике. Если в названии телевизионной программы присутствует слово «экономика», с большой долей уверенности можно ожидать, что практически весь эфир нам будут рассказывать о фондовых трендах, валютных спрэдах или фьючерсной волатильности. При том что те, кому, казалось бы, адресованы подобные передачи, знают положение дел в этой сфере не в пример лучше псевдонаучных телеспикеров, а потому дилетантские умничания презрительно игнорируют.

Демонстративное потребление, конечно же, способствует росту экономики. Однако если в основных странах-производителях это выражается в росте промышленного производства, создании новых рабочих мест, привлечении инвестиций, то в России, где до 80 % товаров народного потребления и до 90 % высокотехнологичной продукции приходится на импорт, в выигрыше в лучшем случае оказывается торговля и частично – строительство. Никаких долговременных стимулов экономического роста в России не фиксируется, а улучшение благосостояния людей на поверку оказывается ложным.

Пелена материального потребительства, при попустительстве государства все плотнее окутывающая российский социум, привела к деградации общественных благ, в первую очередь в сферах образования, здравоохранения, культуры. Качественные образовательные или медицинские услуги со все большей скоростью становятся той же роскошью (налогообложение которой, думаю, не за горами), доступной минимальному числу наших сограждан. И это при том, что бюджетное финансирование общественного сектора с каждым годом увеличивается. Столь уродливое развитие социальной сферы привело к возникновению практически не изученного современной экономической наукой феномена: импорту социального потребления, когда медицинские, образовательные, культурные, творческие потребности людей удовлетворяются за границей.

Три источника и три составные части

Резюмируем три главные причины разгула потребительского поведения в России.

1. Провинциальность государственного мышления. Россия, геополитически никому не нужная в 90-е (фактически отброшенная на обочину глобального мира после капитуляции в противостоянии «двух систем»), стала экономически привлекательной в нулевые. Нет, не полезные ископаемые оказались нужны нашим западным, а позднее восточным «партнерам», и даже не деньги, вырученные от их продажи, а внутренний рынок. Самый ценный ресурс любой экономической системы.

Россия не только финансово, но и психологически подавилась нефтедолларами. Запятая в идиоме «копить нельзя инвестировать» долго стояла после первого слова. Какую только чепуху мы не слышали вместо объяснений (одни только «истории» о пагубности вложений в собственную экономику из-за неизбежного роста инфляции чего стоят), лишь бы болтать, светиться на заграничных саммитах и получать призовые иностранные конфетки. В свою очередь, рост уровня благосостояния людей никак не отразился на восстановлении ныне утраченных социальных стандартов, присущих советскому периоду нашей истории.

Гуру современной науки о связях с общественностью Эдвард Бернейс говорил: «Сознательное и умелое манипулирование упорядоченными привычками и вкусами масс является важной составляющей демократического общества. Но еще более важно то, что и наши собственные мысли и привычки в значительной степени подвластны сильным мира сего»[119]. Манипулирование человеческим поведением через заранее запрограммированные реакции справедливо не только для «внутрироссийского употребления», но и для построения путем лжи и обмана односторонне выгодного политического взаимодействия на межгосударственном уровне.

2. Потребительская ущербность первых лиц государства. Щегольство, франтовство, пижонство «небожителей» проецируется не только на ближайшее окружение, но и на общество в целом. И пусть президент Франции выбирает для инаугурации гибридный Citroёn, а мэр Лондона частенько ездит по городу на велосипеде, наши «громовержцы» передвигаются исключительно на люксовых Mercedes с непременной опцией перекрытия автотрасс. Что говорить, если третий президент России Дмитрий Медведев в одном из видеообращений предстал перед своими небогатыми согражданами за рулем люксового внедорожника BMW, а совещания частенько проводил при помощи гаджета iPad? Возможно, того самого, что принял в дар (вопреки прямому запрету, следующему из Закона о противодействии коррупции) от участников некогда популярной телепрограммы Comedy Club.

Недвижимость высочайших господ также должна быть на высоте. Однако это, скорее, институциональное, ментальное наследие прошлых времен, когда боярам «по статусу» полагалось иметь каменные палаты, а холопам – жить в деревянных постройках[120]. Многочисленные фотографии элитных резиденций, формальными собственниками которых являются либо государственные ведомства, либо частные российские организации, либо офшоры, а на самом деле – государственные служащие или руководители госкомпаний, давно стали предметом не только осуждения, но и подражания. Сегодня уже весь мир осведомлен о многомиллионных активах российских вице-премьеров, губернаторов, мэров и их дражайших половин.

3. Углубление социального расслоения как главная причина. Государственным институтам не под силу справиться с усугубляющимся социальным неравенством, а культ потребления, приобретение товаров преимущественно демонстративной полезности в кредит – один из наиболее легких способов не только лицемерно и лживо завуалировать проблему, но и создать у населения иллюзию перераспределения дохода от богатых к бедным.

Беспросветное социальное неравенство порождает «черную» зависть и, как логичное следствие, ненависть. Сравнительно легкий способ временно заглушить социальное расслоение потребительскими кредитами был бы продуктивным при эффективном функционировании основных социальных институтов, таких как медицина, образование, наука. Но если в развитых странах через социальные институты негативные последствия кредитного бума отчасти демпфируются, то в России все ровно наоборот: автомобили на улицах сплошь иностранные, гаджеты новейшие, а социальная сфера деградирует.

Послесловие

В нашем бренном мире существуют, пожалуй, лишь три настоящих вида роскоши: интеллект (если конкретнее – компетенции, то есть знания, умения, навыки), память и время. А еще свобода. Как сказал когда-то Бенджамин Франклин, тот самый, чей портрет мы лицезреем на стодолларовой купюре, «подумайте, что вы делаете, когда одалживаете (берете в долг. – Н.К.) деньги: вы отдаете другому человеку право распоряжаться вашей собственной свободой! Если вы не можете вернуть долг вовремя, вам будет стыдно встречаться с кредитором; вам будет страшно даже говорить с ним, вы будете искать жалкие, ничтожные, жульнические оправдания и мало-помалу утратите правдивость и скатитесь к простой и откровенной лжи»[121]. Похоже, уже скатились.

В 2013 г. пенсионную систему России снова взломали, фактически ликвидировав накопительный компонент. Очередной факт пенсионного «вандализма» отнюдь не последний: по всей вероятности, к концу второго десятилетия нового века мы снова будем подстраиваться под видоизмененные пенсионные правила. Поразительно, но в стране, крайне одаренной профессионалами в области социального обеспечения, на протяжении почти четверти века не удается внедрить адекватную современной экономике пенсионную модель. Бюрократам-временщикам устойчивая долговременная пенсионная конструкция без надобности.

Остается лишь восхищаться одержимостью российских ученых-«социальщиков», сожалеть о конечности их земного пути – ведь многие сегодня в весьма преклонном возрасте – и верить, что когда-нибудь наша пенсионная система вновь станет примером для международного подражания. А нашему поколению, тем, кому сегодня 40–50 лет и кто несет в себе всю историческую мощь многовековой российской государственности, нужно смириться с тем, что в старости рассчитывать придется только на себя.

Четверть века российская пенсионная система выстраивается методом проб и ошибок. Четверть века российские «царедворцы» упорно игнорируют позитивный зарубежный опыт. Четверть века власть не может настроить в обществе главный психологический фактор экономики – уверенность в будущем.

О каком экономическом росте мы говорим, если старость не обеспечена?

Социальная Россия

Необходимый исторический экскурс. Сегодня об этом мало кто вспоминает, но российские традиции пенсионного страхования, говоря шире – социального страхования, едва ли не самые давние не только в Европе, но, пожалуй, во всем мире[122]. Первые элементы социального страхования можно обнаружить еще в X в., когда церковный устав, принятый при князе Владимире в 996 г., впервые определил обязанность духовенства и имущих слоев населения Киевской Руси осуществлять призрение бедных, надзор за медиками, содержать больницы и богадельни. На эти цели церковь и княжество должны были выделять «десятину», то есть одну десятую всех своих доходов.

В 1581 г. в России было введено государственное управление медицинским делом и учреждена Аптекарская палата, позднее переименованная в Аптекарский приказ. Приказ заведовал царской аптекой, сбором лекарственных растений, осуществлял наблюдение за придворными врачами, вел учет больных и раненых, приглашал иностранных врачей, назначал полковых врачей, обеспечивал воинские аптеки медикаментами, проводил судебно-медицинскую и врачебную экспертизу.

В 1716 г. Аптекарский приказ был преобразован в Медицинскую канцелярию (с 1763 г. – Медицинская коллегия), в городах начали открываться аптеки, а управление социальными вопросами возложено на Сенат. Петр I окончательно сформировал систему государственного призрения, то есть социальной защиты бесправного и несамостоятельного населения со стороны государства.

Первый нормативный акт в области социальной защиты населения, «Работные регулы на суконных и каразейных фабриках», появился в России в 1741 г. Регулы предписывали владельцам фабрик обустраивать госпитали для больных рабочих, обеспечивать страждущих питанием, лечением и уходом.

Организация и становление государственных структур в области социального обеспечения берет свое начало с 1775 г., когда Екатериной II были созданы «Приказы общественного призрения для дел призрения и народного образования» при губернаторах. В ведении приказов находились содержащиеся за счет казны работные дома, народные школы, больницы и госпитали.

Разделение социальной защиты на социальное обеспечение с бюджетным финансированием и социальное страхование через создание больничных касс произошло в середине XIX в. В 1858–1859 гг., за несколько десятилетий до введения бисмарковской модели обязательного социального страхования в Германии (1881), в России стали появляться первые страховые больничные кассы, создававшиеся за счет взносов работодателей и наемных работников с целью выплат пособий заболевшим и пострадавшим от несчастных случаев.

После отмены крепостного права социальное страхование и социальное обеспечение было разделено законодательно. В 1861 г. принимается Закон «О вспомогательных товариществах» (социальных страховых организациях). Его действие распространялось на работников казенных заводов, также устанавливалась обязанность заводчиков и фабрикантов предоставлять рабочим медицинскую помощь и открывать при предприятиях больницы.

В 1864 г. Александр II утвердил «Положение о земских учреждениях». Введение учреждений началось с начала 1865 г. и в большинстве губерний закончилось в 1867 г. Местные органы самоуправления – земства – стали организаторами земской медицины, основанной на участковом принципе обслуживания жителей, что было оправданно с точки зрения количества жителей и большой территории. Была создана сеть земских больниц, фельдшерские и акушерские школы, санитарные организации.

Закон от 30 мая 1888 г. регламентировал создание сберегательно-вспомогательных или пенсионных касс для обеспечения рабочих-железнодорожников на случай болезни, инвалидности, потери кормильца и для оказания медицинской помощи. Средства касс формировались за счет взносов работников (6 % от заработка), работодателей и штрафов. За счет средств касс оплачивались медицинские услуги, выплачивались пособия по болезни, пенсии по инвалидности, по случаю потери кормильца, по старости. Размер пенсий зависел от трудового стажа (при стаже в 25 лет их размер составлял 100 % среднего заработка).

В 1903 г. были приняты «Правила о вознаграждении потерпевших вследствие несчастных случаев рабочих и служащих, а равно членов их семейств, в предприятиях фабрично-заводской, горной и горнозаводской промышленности». Этот документ впервые вводил обязанность всех работодателей возмещать вред, причиненный работнику в результате несчастного случая на производстве. Компенсации производились в виде пособий по временной нетрудоспособности (50 % от заработка), оплаты медицинских расходов, назначения пенсии по инвалидности (2/3 заработка при полной утрате трудоспособности) и пенсии по случаю потери кормильца (вдовьей – 1/3, сиротской – 1/6 полной пенсии).

В 1912 г. Государственная дума приняла сразу четыре закона о социальном страховании: «Закон и Положение о присутствиях по делам страхования рабочих», «Закон и Положение о Совете по делам страхования рабочих», «Закон и Положение об обеспечении рабочих на случай болезни», «Закон и Положение о страховании рабочих от несчастных случаев». В соответствии с этими законами социальное страхование приобрело следующую административную иерархию: Совет по делам страхования рабочих при Министерстве торговли и промышленности, страховые присутствия в губерниях и крупных городах, страховые товарищества – объединения предпринимателей и страхователей, больничные кассы – объединения застрахованных с числом более 200. Предприятия с числом менее 200 создавали больничные кассы самостоятельно[123].

Тарифы на медицинское страхование составляли 1–2 % от заработка (в малых кассах до 3 %), работодатель доплачивал от 0,7 % до 1,3 % от заработной платы рабочих. При наступлении страховых случаев застрахованные получали пособия по случаю болезни или увечья, по случаю родов, на погребение. Размер денежного пособия по случаю болезни или увечья устанавливался от половины до двух третей заработка, если на иждивении застрахованного находились жена или несовершеннолетние дети, и от четверти до половины заработка – при ином семейном положении. Выплаты пособий по случаю болезни начинались с четвертого дня заболевания. Размер денежного пособия по случаю родов составлял от половины до целого заработка в течение шести недель после родов, по случаю смерти – от 20 до 30 дневных заработков застрахованного в зависимости от денежных фондов касс и товариществ.

Советская власть свою деятельность в области социальной защиты начала с издания 30 октября 1917 г. декларации Народного Комиссариата труда о введении полного социального страхования, предполагающего охват всех без исключения наемных рабочих, распространение страхования на все виды потери трудоспособности, отмену страховых взносов для застрахованных, возложение расходов по страхованию на предпринимателей, возмещение полного заработка в случае утраты трудоспособности. 31 октября 1918 г. декретом СНК было утверждено «Положение о социальном обеспечении трудящихся», положившее начало ликвидации системы медико-социального страхования, взамен которой вводилась система социального обеспечения.

В период НЭПа Советское правительство установило твердые суммарные страховые тарифы для государственных предприятий: от 12 % до 16 % в зависимости от опасности, вредности производства и состояния охраны труда (для негосударственных предприятий суммарные тарифы были выше – от 21 % до 28,5 %). С окончанием НЭПа начался постепенный переход от социального страхования к социальному обеспечению, хотя к тому времени институт социального страхования прочно занимал свое место в системе социальной защиты населения. Более того, в 20-е гг. система советского социального страхования была на уровне ведущих стран мира: так, в 1927 г. средства социального страхования в СССР составляли 4,5 % от национального дохода страны, тогда как, к примеру, в Великобритании – 3,75 % (в Германии данный показатель был выше – 7,5 %)[124]. В США в те годы социального страхования не было вовсе (Закон о социальном обеспечении, вводивший пенсионное, медицинское страхование, страхование занятости был принят в 1935 г.), а в Японии оно только зарождалось.

В 1933 г. институт социального страхования, а также часть его материальной базы (дома отдыха, санатории, другие лечебно-оздоровительные учреждения) были переданы ВЦСПС (Всесоюзному центральному совету профессиональных союзов). В 1938 г. были установлены размеры выплат по нетрудоспособности – 50 % от заработной платы, а продолжительность отпуска по беременности и родам – 35 дней до родов и 28 – после. В том же году бюджет социального страхования был включен в единый бюджет СССР. В 1945–1955 гг. выплаты пособий составляли уже 100 % от заработка, а продолжительность отпуска после родов увеличилась до 112 дней.

14 июля 1956 г. был принят Закон «О пенсиях в СССР». Законом 1956 г. закреплялись основные принципы советской пенсионной системы: гарантированные государственные пенсии, выплата пенсий из средств общесоюзных фондов, единые основания предоставления пенсионного обеспечения (пенсии по старости, по инвалидности, по случаю потери кормильца), пенсионный возраст и необходимый трудовой стаж, единый порядок исчисления.

Пенсионный возраст был закреплен в 60 лет для мужчин и 55 лет для женщин, кроме того, необходимый для получения пенсии по старости трудовой стаж должен был составлять не менее 25 лет для мужчин и 20 лет для женщин (учеба по направлению от организаций также засчитывалась в стаж). Законом вводилась 20 %-ная надбавка за непрерывный стаж работы на одном предприятии, такую же надбавку получали пенсионеры, у которых на иждивении находились нетрудоспособные члены семьи. Продолжение трудовой деятельности после наступления пенсионных оснований (возраста и стажа), сопровождаемое отказом от получения пенсии на время продолжения работы, поощрялось увеличением пенсии на 10 руб. за каждый год сверх пенсионного возраста, но не более 40 руб. за все время переработки.

Размеры минимальной и максимальной пенсии были следующими. Минимальный размер за 35 лет действия Закона возрос с 40 до 70 руб., максимальный – до 120 руб. (пенсии рабочих вредных профессий были больше: например, сталеваров – 140 руб., шахтеров – 160 руб.). Пенсии, назначаемые фронтовикам, военнослужащим, персональным пенсионерам, были значительно выше: до 300 руб. и более. Социальная пенсия, начисляемая тем, кто по различным причинам не имел необходимого трудового стажа, составляла 35 руб.

В 1964 г. был принят «Закон о пенсиях и пособиях членам колхозов», распространивший государственное социальное обеспечение на колхозников (до этого пенсии выплачивались за счет средств колхозов).

Ослабление государственного регулирования экономики, разрастание «серого» сектора, падение мировых цен на энергоносители привели к тому, что страховые тарифы к концу 80-х гг. выросли до 30 % от фонда оплаты труда. В 80-е гг. доля взносов предприятий и колхозов составляла в доходах Государственного фонда социального страхования 40 %, дотации союзного бюджета – 60 %, на выплату пособий расходовалось 30 % средств, на выплату пенсий – 70 %. В итоге непомерная социальная нагрузка стала одной из причин финансовой несостоятельности СССР, в 1991 г. приведшей к развалу страны.

Этапы пенсионной деградации

Первый современный российский закон о пенсионном обеспечении – Закон РСФСР от 20 ноября 1990 г. «О государственных пенсиях в РСФСР» – принимался во времена позднего СССР с предвкушением неизбежного успеха будущих экономических реформ. Таинственность преобразований, тем не менее, не оставляла сомнений, что после победоносного проведения антисоциалистического экономического блицкрига мы заживем как в западной сказке. Ко всему прочему союзная пенсионная система была дефицитной, и недостающие средства в значительных масштабах покрывались за счет «кормящей» всех вокруг России.

По Закону 1990 г., вступившему в силу с 1 марта 1991 г., пенсии начислялись исходя из 55–75 % заработка либо за последние два года работы, либо за любые пять лет трудовой деятельности, но не свыше трех минимальных размеров пенсий, а для льготников – 3,5 размера (с 1 января 1992 г. минимальный размер пенсий был определен в 342 руб.). Законом 1990 г. сохранялись прежние размеры пенсии, если нет права на более высокий размер (ст. 133), отменялись все персональные пенсии (ст. 134). Для финансирования пенсионного обеспечения в декабре 1990 г. был учрежден специализированный институт – Пенсионный фонд России (ПФР), взносы в который в первоначальном варианте составляли 31,6 % от фонда оплаты труда + 1 % с заработной платы работников.

Однако гайдаровские «прыжки в рынок» и прочие социально-экономические «преобразования» привели к тому, что в 1992 г. в сравнении с 1991 г. индекс потребительских цен, по данным Росстата, вырос в 26,1 раза, реальные располагаемые доходы населения и реальный размер назначенных месячных пенсий снизились почти в два раза (точнее, на 47,5 и 48,1 % соответственно), а ВВП даже по официальным меркам уменьшился на 14,5 %[125]. Три минимальных размера пенсии (1026 руб.), в начале 1992-го считавшиеся неплохими деньгами, к концу того же года превратились в ничто.

В условиях галопирующей инфляции и постоянного уменьшения коэффициента замещения (отношения средней пенсии к утраченной средней зарплате), в 1990 г. равного 41 %, а к концу 1992 г. составлявшего менее 30 %, правительство России было вынуждено проводить постоянные индексации пенсий. Однако дальнейшая акселерация «серого» сектора и массовое бегство от уплаты пенсионных взносов лишь усугубляли дефицит ПФР. Ко всему прочему, устойчиво снижалось соотношение экономически активного населения к общему числу пенсионеров: если в 1991 г. этот показатель составлял 2,2, а в 1992 г. – 2,0, то начиная с 1993 г. он упал ниже двух и в дальнейшем становился все меньше и меньше (например, в 1995 г. – 1,8, а в 1996–1997 гг. – 1,7)[126]. Иными словами, исчез такой важнейший ресурс повышения пенсионного обеспечения, как рост численности занятого населения.

21 июля 1997 г. был принят очередной пенсионный акт – Федеральный закон «О порядке исчисления и увеличения государственных пенсий», утвердивший новый формат пенсионного обеспечения на основе индивидуального коэффициента пенсионера (ИКП). По новым правилам, при трудовом стаже в 25 лет для мужчин и 20 лет для женщин пенсия должна была составлять 55 % заработка без ограничения максимального размера (если стаж был выше, то и пенсия начислялась в большем размере). Пенсии, рассчитанные по ИКП, не выплачивались во время продолжения пенсионером трудовой деятельности.

Несмотря на рост среднего размера пенсий, коэффициент замещения продолжал снижаться, ухудшалось материальное положение пожилых людей. Например, в 1998 г. коэффициент замещения составлял 27,5 %, в 2000 г. – 27,8 %, в 2001 г. – 25,5 %. К тому же численность пенсионеров с 1995 г. по 2001 г. увеличилась на 4,2 %, а численность занятых снизилась на 2,6 %. Снова нужно было что-то делать.

В конце 2001 г. был принят целый пакет пенсионных законов, вводивший широко распространенную в мировой пенсионной практике трехуровневую пенсионную модель с накопительным компонентом. Отныне трудовые пенсии состояли из базовой, страховой и накопительной частей, пенсионные отчисления определены в 28 % от фонда оплаты труда (ФОТ), а минимальный страховой стаж для получения трудовой пенсии был равен пяти годам (работники с меньшим стажем довольствовались социальной пенсией).

К тому времени взносы в различные социальные фонды уплачивались не вразнобой, как раньше, а в составе единого социального налога (ЕСН), введенного, как тогда объясняли, для более качественного администрирования. В 2001 г. ставка ЕСН составляла 35,6 %, из которых 28 п.п. (процентных пунктов) шло в пенсионную систему, а остальные – на медицинское и социальное страхование. Наконец, была введена регрессивная шкала взносообложения: до определенной величины заработка взносы начислялись по «стандартному» тарифу, а затем ставка постепенно снижалась до полного «взносоосвобождения».

До 2005 г. российский пенсионный институт функционировал сбалансированно, трудовые пенсии за 2000–2004 гг. выросли более чем в 2,5 раза, а бюджет ПФР из хронически дефицитного стал профицитным (по итогам 2003 г. остаток средств бюджета ПФР составил 100,4 млрд руб., 2004 г. – 66,5 млрд руб.). Однако в 2005 г. без каких-либо вменяемых расчетов, а только лишь с благим намерением вывести заработки из тени, совокупная ставка ЕСН «на время» снизилась с 35,6 % до 26 %. Этот непродуманный шаг – корень текущих проблем с пенсионным дефицитом.

Основной удар был нанесен по пенсионной системе – доля пенсионных отчислений в ЕСН уменьшилась с 28 до 20 п.п., то есть из 9,6 п.п. суммарного снижения 8 п.п. пришлось на обязательное пенсионное страхование. В ПФР начал расти дефицит, сначала небольшой (в 2008 г. на покрытие недостачи по страховой части трудовых пенсий требовалось «всего» 171,8 млрд руб.), но в последующие годы выросший до 1 трлн руб.[127]

Достигла ли власть заявленной цели «обеления» зарплат? Нет. С начала нулевых плата за обналичку, посредством которой выплачиваются «серые» зарплаты, колебалась в пределах 5–6 %. Вытащить налоговых уклонистов на свет божий можно было двумя способами. Первый – снизить общий объем «зарплатных» налогов и взносов (то есть подоходного налога, или НДФЛ (13 %), и социальных отчислений, или ЕСН (26 %)) до 10–15 %, что по причине нехватки средств в федеральном бюджете и казне ПФР было нереально. Второй – резко ужесточить борьбу с незаконными финансовыми операциями, что также оказалось невыполнимым. Все разговоры об увеличении собираемости НДФЛ – лукавство, поскольку в те годы рост налогов и сборов с доходов граждан коррелировал с увеличением совокупного ФОТ по экономике в целом.

В середине нулевых актуарии (страховые математики) подсчитали, что для покрытия дефицита ПФР по страховой части в 2007 г. следовало бы увеличить тариф отчислений в пенсионную систему всего на 1 п. п, в 2008 г. – на 2,3 п. п, а в 2015 г. – на 2,8 п. п.[128] Но не такой была власть в те годы: поток нефтедолларов с каждым годом увеличивался, народ был доволен, к чему повышать налоговую и взносовую нагрузку?

Больше того, в кризисном 2008 г. государство приняло популистское, ресурсно не подкрепленное решение о валоризации, или денежной переоценке пенсионных прав граждан, имеющих трудовой стаж до 2002 г. Для тех, кто работал в период 1991–2001 гг., расчетный пенсионный капитал увеличился на 10 %, а для трудившихся до 1991 г. дополнительная прибавка помимо 10 % составила 1 % за каждый год советского стажа. И это при прежних источниках поступлений в ПФР! Нужно ли говорить, что пенсионный дефицит вырос еще больше, достигнув к началу второго десятилетия нового века триллиона рублей, а сама пенсионная система превратилась в легальную финансовую пирамиду с предсказуемым финалом?

Небольшое отступление. Последствия введения с 2002 г. накопительного пенсионного компонента отнюдь не так безоблачны, как это представляется сторонникам огульного перенесения зарубежного пенсионного опыта на российскую социальную почву. С одной стороны, накопительная схема существует во всех пенсионных системах в обязательной (например, Франция, Швеция, Чили) или добровольной (Великобритания, Германия, США) формах. С другой стороны, в те непростые времена перед властью остро стояла так называемая «проблема-2003», проще говоря, выплата 17 млрд долл. государственного долга Парижскому клубу кредиторов.

Нефть в начале нулевых только-только начинала дорожать, разгром «ЮКОСа» также был впереди, курс рубля к доллару США после дефолта снизился в разы, так что взять необходимые средства, да еще в валюте, казалось, было неоткуда. Возможно, пенсионные накопления, изначально взимавшиеся с доходов всех работающих мужчин и женщин, родившихся, соответственно, после 1953 и 1957 гг., и аккумулировавшиеся в непрозрачном Внешэкономбанке (ВЭБе), и стали той самой заветной палочкой-выручалочкой.

Сколько пенсионных денег тогда «стрельнули» – загадка, но на «Прямой линии» 18 декабря 2003 г. президент Владимир Путин произнес таинственную фразу: «Помните, сколько мы говорили в свое время, в 2002 году, о пике выплат по внешнему долгу в 2003-м, и даже часто пугали друг друга: как это отразится на жизни страны, сможет ли правительство справиться с социальными обязательствами перед населением? Мы выплатили 17 миллиардов долларов – страна этого даже не заметила»[129]. Как бы там ни было, но даже по прошествии более 10 лет со времени того заявления источники погашения долга Парижскому клубу что специалистам, что широкой публике по-прежнему неизвестны.

Пенсионные шатания

К концу 2012 г. российская пенсионная система сдулась окончательно. Государство, когда-то декларировавшее временный характер снижения ставки ЕСН с обещанием покрывать недостачу из бюджета, оказалось не в силах выполнять свои обязательства. Однако, вместо того чтобы признать собственные ошибки, покарать виновных и привести российский пенсионный механизм в финансовое равновесие, оно решило уничтожить в целом разумный, построенный на лучших мировых практиках пенсионный порядок.

Кроме того, волюнтаристское решение о снижении с 2005 г. тарифов страховых отчислений впоследствии тщательно «замыливалось», свидетельством чему появившиеся в 2007–2008 гг. как «ответ» на разгонявшийся дефицит всевозможные «концепции» и «стратегии» реформирования пенсионной системы.

Так, в 2008 г. Минфин России предлагал повысить ставку отчислений ЕСН до 29 % к 2020 г., увеличить нижний порог регрессивной шкалы до 1,1 млн руб. и поднять возраст выхода на пенсию до 62,5 года.

Минфину вторил Минздравсоцразвития России: увеличить ставку ЕСН, отменить регрессивную шкалу взносообложения, установить нижний предел облагаемого заработка в 135 % от среднего по стране.

Не отставал и Институт современного развития (ИНСОР), одно время считавшийся «мозговым штабом» президента Дмитрия Медведева: оставить ставку ЕСН на уровне 26 %, повысить нижний предел регрессивной шкалы до 1000 долл. в месяц (в России, замечу, в обращении не доллары, а рубли), а за тех, кто начнет трудиться после 2010 г., перечислять в накопительную часть пенсии не 6, а 15 п.п. ЕСН.

Наконец, в 2012 г. увидела свет «Стратегия долгосрочного развития пенсионной системы Российской Федерации», подготовленная Минтрудом России. Стратегией предлагались новые пенсионные правила: платишь в течение 40 лет 20 % от заработка – получаешь 40 % от заработка в течение 20 лет. Иными словами, представители государства опустились до того, что предложили обществу даже не налог, тем более не новый страховой механизм, а тривиальную базарную сделку.

Еще один перл той Стратегии – залезть в карманы всех, кто родился после 1966 г. и имеет право на накопительную часть пенсии, снизив размер отчислений до 2 %, а высвободившиеся 4 % направить на сокращение дефицита бюджета ПФР. Проще говоря, подменить значками в абстрактном пенсионном компьютере реальные пенсионные накопления, которые можно было прибыльно инвестировать через негосударственные пенсионные фонды (НПФ) или управляющие компании (УК), а в случае смерти застрахованного до первой пенсионной выплаты – получить по наследству.

Самое интересное, что никакого предстоящего роста дефицита бюджета ПФР не было и в помине. Между строк с самого начала проглядывали грезы о существенном снижении трансферта из федеральной казны в бюджет ПФР и перенаправлении средств на милые властным утехам проекты. Согласно минфиновским «Основным направлениям бюджетной политики на 2013 год и плановый период 2014 и 2015 годов», доля бюджетных средств на возмещение пенсионного дефицита и в абсолютных величинах, и в сопоставлении с ВВП год от года должна была снижаться.

По прикидкам Минфина, межбюджетные трансферты бюджету ПФР на покрытие дефицита в 2013 г. должны были составить 1009,9 млрд, в 2014 г. – 861,6 млрд, в 2015 г. – 897,6 млрд руб. Посчитаем в процентах от всех расходов федерального бюджета: в 2013 г. – 7,5 %, в 2014 г. – 6,1 %, в 2015 г. – 5,9 %. Как видно, и абсолютные цифры, и удельный вес трансфертов должны были снизиться. В 2012 г. федеральный бюджет закрыл бы «пенсионную дыру» на сумму 1,9 %, в 2013 г. – 1,7 %, в 2014 г. – 1,2 %, в 2015 г. – 1,1 % ВВП. Ну и где катастрофа?

Ах да, пенсионный коллапс, по прикидкам бюрократов, должен наступить только после 2020 г.! Но, во-первых, до этого периода еще дожить надо (это касается не нас с вами, а правительственных бюрократов), а во-вторых, до начала третьего десятилетия можно было начать стимулировать добровольные пенсионные накопления, как это успешно делается в развитых странах.

Здесь самое время развеять еще одну правительственную сказку о неминуемом снижении вследствие сползания в демографическую яму численности занятого населения и, как следствие, уменьшения размеров трудовых пенсий. В этих высказываниях нет никакой логики: бюджет ПФР формируется исходя из количества перечисленных пенсионных взносов, а не численности занятых. Выходит, экономика будет расти, зарплаты – увеличиваться, а взносы – снижаться?

В то же время никто из чиновников и сановных экспертов не упоминал о необходимости уменьшения «серого» сектора, о минимизации пенсионных льгот для плательщиков, наконец, о наведении хоть какого-то порядка при назначении досрочных пенсий, правом на которые ежегодно пользовались до 34 % новых пенсионеров. Повторю еще раз: перед правительством стояла другая задача – любыми путями снизить объем бюджетных средств на покрытие дефицита пенсионной казны.

Об увеличении размеров выплачиваемых пенсий никто даже не заикнулся.

Послесловие

В одной главе невозможно детально проанализировать все этапы деградации российской пенсионной системы. Можно лишь резюмировать состояние, в котором пребывает эта социальная конструкция.

С одной стороны, наша пенсионная модель вроде как держится на страховых принципах, хотя введение заранее не просчитываемой, зависящей от финансовой устойчивости ПФР балльной системы оценки взносов работников вносит в пенсионное устройство элемент игорного дома. С другой стороны, обязательный накопительный компонент, позволявший осуществлять долгосрочные инвестиции в экономику на сотни миллиардов рублей, в пенсионном механизме застопорен. Лицемерие российских бюрократов, на словах искавших «длинные» деньги, а на деле систему привлечения этих самых «длинных» денег фактически уничтоживших, проявилось здесь со всей очевидностью.

Еще один важнейший момент. Если правительство решило в одностороннем порядке нарушить общественный пенсионный договор, дальше оно не остановится ни перед чем: от вероломного повышения налогов до конфискационного замораживания вкладов. «Самостоятельные действия правительства или лиц, выступающих в качестве его агентов, направленные на модификацию или изменение прав индивидов, не могут не нарушать дух договора»[130]. Нам же остается любоваться на работу пенсионных систем в уважающих себя государствах.

Непрерывный зуд пенсионного «творчества» российских «реформаторов» имеет характерную особенность: ни в одной из изобретенных и впоследствии внедренных новорусских пенсионных моделей интересы нынешних, а тем более будущих пенсионеров во главу угла не ставились. Каждый раз в первую очередь решались проблемы краткосрочного уменьшения пенсионной нагрузки на федеральный бюджет (что не мешало последней через какое-то время вновь увеличиваться вследствие злоупотребления пенсионным популизмом), а изобретение демагогических доводов в пользу «самого лучшего» пенсионного стандарта всегда было сопутствующим обременением для создателей очередной «формулы». Пожалуй, единственным исключением, да и то с оговорками, представленными в предыдущей главе, была пенсионная реформа 2002 г., но и она в первоначальном, просчитанном и обоснованном варианте прожила всего три года.

Зарубежные пенсионные системы, в отличие от российского доморощенного «креатива», внедряются на длительное время, изменения в них анонсируются задолго до введения, а в фундамент закладываются простые и понятные обществу правила. Заметим, впрочем, что в этих «благословенных» странах непреложно присутствуют формальный принцип сменяемости власти и неформальная максима ответственности бюрократии перед будущими поколениями граждан своих стран.

В России законные и «понятийные» институциональные ограничения не соблюдаются, а значит, доверия общества к пенсионным инициативам власти не может быть по определению. Можно сказать проще: у нашего поколения, окутанного пенсионным туманом, обеспеченной старости не будет.

Прежде чем начать знакомство с некоторыми зарубежными пенсионными практиками, настоятельно рекомендую обратить внимание на данные табл. 11.1, в которой отражены основные параметры национальных социальных страховых систем. Вглядитесь: практически нигде в мире (за исключением разве что России или Туркменистана) работник не освобожден от уплаты части страховых взносов, даже в Белоруссии удерживается 1 % с начисленной заработной платы. В Нидерландах, Польше, Казахстане или Сингапуре тарифная нагрузка на работника больше, чем на работодателя, а в Германии, США, Канаде и Японии удельный вес социальных страховых взносов работников и работодателей сопоставим.

Таблица 11.1. Тарифы на обязательное социальное страхование в странах мира (%)

Примечание: графа «Все виды социального страхования» включает страхование рисков ухудшения материального положения работников вследствие болезни, беременности и родов, профессиональных рисков, безработицы. В отдельных случаях часть или всю стоимость взносов и возмещения оплачивают правительства, из-за чего в суммарных показателях могут быть расхождения.

Источник: Департамент социального обеспечения США (http://www.socialsecurity.gov).

Еще один парадоксальный момент: в России совокупная ставка страховых взносов едва ли не самая низкая из всех европейских стран, в большинстве своем пребывающих аналогично России на краю демографической ямы. При том что типичный российский работник не платит за свое социальное обеспечение ни копейки – из заработной платы вычитается лишь НДФЛ[131]. Тем не менее высокие ставки страховых взносов не мешают экономикам этих государств быть конкурентными. Выходит, что национальная конкурентоспособность от параметров пенсионной системы практически не зависит, а царящая в России общественная истерия по поводу «удушающих» бизнес страховых взносов насквозь ангажирована и лжива.

Представляя зарубежные пенсионные системы, вначале кратко остановимся на типичных аспектах европейской пенсионной парадигмы, уделив особое внимание норвежской пенсионной системе (экономика Норвегии в части преобладания сырьевого сектора и государственного присутствия в национальном хозяйстве подобна российской). Затем осветим пенсионную модель США и наконец, для демонстрации положения, к которому могут привести «реформы», представим пенсионную систему Чили.

ЕС: типовой проект

В современной Европе, пожалуй, не осталось стран, где пенсионная система не была бы трехуровневой и смешанной, включающей обязательный и добровольный компоненты. Если на первом «этаже» существуют различные виды программ пенсионного страхования, опекаемые государством, а на втором – негосударственные корпоративные и профессиональные пенсионные программы, то на третьем – накопительные пенсионные компоненты как в обязательной, так и в добровольной формах. Причем на всех «этажах» жизнь происходит под жестким контролирующим, регулирующим и надзирающим патронатом государства.

Возьмем Германию. Первый уровень – это государственное (обязательное) пенсионное страхование, подразделяемое на пенсионное обеспечение государственных служащих, пенсионное обеспечение наемных работников и обязательное пенсионное страхование (ОПС) самозанятого населения. Размер государственных пенсий зависит от трудового стажа, продолжительности уплаты страховых взносов и среднего уровня заработка работника. Без каких-либо непонятных и рассчитываемых бог знает кем баллов и прочих никому не известных элементов. Установленный возраст выхода на пенсию в Германии составляет 65 лет для мужчин и женщин (за исключением безработных, инвалидов, а также женщин, плативших взносы, но работавших неполный рабочий день, для последних пенсионный возраст составляет 60 лет). Тариф на государственное (обязательное) пенсионное страхование в 2012 г. был равен 19,6 % (по 9,8 % с работника и работодателя), а коэффициент замещения по программам первого уровня – 51,2 % (2012 г.).

Переместимся в Великобританию и оценим второй уровень пенсионной системы, на котором расположились профессиональные пенсии, являющиеся негосударственными, добровольными и накопительными. (Во Франции на «втором этаже» – аналогичные пенсионные программы, действующие в отношении отдельных групп работников: шахтеров, моряков, железнодорожников, фермеров, государственных служащих, лиц свободных профессий.) В Британии профессиональные пенсии формально финансируются работодателями, однако на практике работники также принимают в их формировании посильное участие.

Третий уровень осветим на примере Швеции, где с 2001 г. также действует трехуровневая система пенсионного обеспечения. В шведской модели помимо гарантированной (государственной) пенсии, полагающейся мужчинам и женщинам по достижении ими 65 лет, а также премиальной пенсии, функционирующей по распределительному принципу, присутствует накопительная часть (в Швеции помимо прочего имеются профессиональные и договорные, или досрочные пенсии). В настоящее время 2,5 п.п. (накопительный компонент) из 17,21 % совокупных пенсионных взносов направляются на индивидуальные счета работников в один из 460 действующих в стране специальных фондов ценных бумаг (аналог наших НПФ и УК). Средства шведских «молчунов» размещаются в специальном правительственном фонде (в российских условиях – УК «Внешэкономбанк»).

В Швеции, как и в большинстве других европейских стран, страховые взносы на все три части пенсионной системы обязательны. Однако везде свои нюансы: например, в Германии, где накопительное пенсионное страхование («третий этаж») формально является добровольным, федеральный бюджет полностью возмещает работникам взносы на накопительный элемент в пределах 4 % от заработной платы. Проще говоря, накопительный компонент фактически формируется за счет бюджета.

Норвегия

Норвежская трехуровневая пенсионная система включает государственное пенсионное страхование, в которое входят институт социальных пенсий и договорное (досрочное) пенсионное обеспечение; обязательное профессиональное пенсионное страхование; индивидуальное или частное накопительное пенсионное страхование. В настоящее время суммарный коэффициент замещения средней пенсией средней зарплаты составляет в Норвегии 66 %, при том что и в Норвегии, и в России практически одинаковые ставки страховых пенсионных взносов: 21,9 % и 22,0 %. Разительные отличия в пенсионном обеспечении норвежцев и россиян объясняются тем, что в Норвегии практически полностью отсутствует «серый» сектор, а кроме того, развиты дополнительные пенсионные программы.

Программа государственного пенсионного страхования (далее будем называть ее Программа) – краеугольный камень норвежской системы пенсионного обеспечения. Все жители Норвегии и занятые в норвежской экономике граждане других стран в обязательном порядке являются участниками Программы. В случае наступления различных социальных рисков они могут рассчитывать на пенсии по возрасту, инвалидности, пенсию иждивенца, пенсию по производственному травматизму, а также на кредит на приобретение жилья.

Администраторами государственной пенсионной системы выступают Фонд программы пенсионного страхования и Норвежский фонд пенсии за государственную службу (далее – Фонд пенсии), ответственный за пенсионное обеспечение госслужащих. Обратите внимание: Фонд пенсии обслуживает не только тех, кто имеет отношение к госслужбе, но и учителей, научных работников, специалистов фармацевтической отрасли, а также некоторые другие категории занятых.

Как бы издевательски это ни звучало, но в Норвегии суммарный коэффициент замещения пенсией средней заработной платы не может превышать 100 % (при одновременных выплатах по Программе и из Фонда пенсии). Еще один повод для расстройства: Фонд пенсии обеспечивает своим участникам возможность получения льготных кредитов на приобретение жилья, а также услуг по страхованию жизни.

Коротко осветим основные виды пенсионных выплат[132].

Пенсия по возрасту (в России – трудовая пенсия по старости). В Норвегии всем участникам Программы, как мужчинам, так и женщинам, гарантируется пенсия по возрасту по достижении 67 лет, а в случае, если работник является участником Фонда пенсии, он получает право на дополнительную пенсию за государственную службу. Участники Фонда пенсии, находившиеся на государственной службе, по достижении 62 лет могут получать договорную (досрочную) пенсию.

Трудовой стаж для получения пенсии по возрасту в Программе и Фонде пенсии равен 30 годам (социальная пенсия выплачивается при наличии трех лет трудового стажа). Если работник находился на государственной службе больше 30 лет, пенсия по возрасту все равно будет рассчитываться исходя из трудового стажа в 30 лет. Если же работник пребывал на государственной службе менее 30 лет, пенсия по возрасту пропорционально уменьшается. В Норвегии существует верхний предел заработной платы, с превышения которого взносы не взимаются, а пенсии не рассчитываются. Если работник, выходящий на пенсию по возрасту, имеет на иждивении детей до 18 лет, он получает право на дополнительные 10 % к сумме начисленной пенсии.

Пенсия по инвалидности (в России – трудовая пенсия по инвалидности). При назначении пенсии по инвалидности Программа учитывает степень утраты трудоспособности (минимальное требование – 50 %), в то время как Фонд пенсии предоставляет пенсию по инвалидности вне зависимости и от степени, и от того, является нетрудоспособность постоянной или временной.

Если работник знал о болезни, дающей право на получение пенсии по инвалидности, и в течение двух лет участия в Программе (Фонде пенсии) скрывал этот факт, пенсия по инвалидности не назначается. В случае одновременного получения пенсии по инвалидности и пенсии по возрасту их общая сумма не может превышать 100 % последней (не средней) заработной платы работника.

Пенсия иждивенца (в России – трудовая пенсия по случаю потери кормильца). В Норвегии в случае потери кормильца члены его семьи (официальные вдова или вдовец и дети) имеют право на получение пенсии иждивенца как компенсацию за утраченную часть семейного дохода.

Есть, впрочем, некоторые особенности. Например, если участник Программы и (или) Фонда пенсии вследствие болезни умирает в течение года после начала трудовой деятельности, при этом он знал о своей болезни во время занятости или его супруге (супругу) было известно об этом во время брака, то вдова (вдовец) пенсию не получит. Еще одно ограничение: если вдова (вдовец) вступают в новый брак, право на получение пенсии иждивенца теряется, однако в случае расторжения нового брака такое право возникает вновь. Лица, проживавшие в гражданском браке, права на получение пенсии иждивенца не имеют.

Пенсия за государственную службу (в России – пенсия по государственному пенсионному обеспечению). С 2011 г. бывший норвежский госслужащий получает 66 % от заключительной (не от средней) заработной платы при условии, что стаж трудовой деятельности в государственном секторе составляет не менее 30 лет. При этом размер пенсионного обеспечения корректируется исходя из роста средней продолжительности жизни в стране.

Пособие на погребение (в России – пособие на погребение). Когда участник Программы или Фонда пенсии умирает, родственникам полагается единовременная сумма, выплачиваемая независимо от того, произошла смерть в течение рабочего времени, дома, вследствие болезни или несчастного случая. Разовая компенсация, так же как и другие пенсии Программы и Фонда пенсии, налогом на доходы физических лиц не облагаются.

Кредит на приобретение жилья (в России аналога нет). Все участники и пенсионеры Фонда пенсии могут получить кредит на приобретение жилья. Это еще одно преимущество для тех, кто работает на государственной службе, а также в других нормативно определенных видах экономической деятельности, к примеру, в образовании. Сумма кредита определяется исходя из объема годовых взносов, первоначальный взнос заемщика может составлять до 80 % рыночной стоимости жилья, при этом оформление ипотечной закладной для последующего рефинансирования не требуется. В то же время ипотечный кредит может быть предоставлен для рефинансирования участником или пенсионером полученной ранее ипотечной ссуды.

США

Современная трехуровневая модель пенсионного обеспечения США основывается на Законе о социальном обеспечении (The Social Security Act, 1935) и включает обязательное, корпоративное и личное пенсионное страхование. На каждом уровне существуют отдельные встроенные элементы, такие как общая федеральная программа пенсионного страхования, пенсионные программы для федеральных служащих, конгрессменов, железнодорожников, военнослужащих, программы на уровне штатов и местных органов власти, а также частные пенсионные планы и счета.

Пенсионный возраст в США одинаковый для мужчин и женщин – 65 лет для тех, кто родился до 1960 г., и 67 лет для тех, кто родился позднее. Обратите внимание на то, как в США увеличивался пенсионный возраст: плавное повышение с 65 до 67 лет началось в 2000 г., но решение было принято в 1983 г., то есть за 17 лет до повышения.

Первый уровень – обязательное пенсионное страхование на солидарных (распределительных) принципах, фундаментом которого является общая федеральная Программа страхования по старости, по случаю потери кормильца и нетрудоспособности (The Old Age, Survivors and Disability Insurance, или OASDI), действующая с 1935 г. В США ежегодно устанавливается верхний предел подлежащего страхованию заработка, индексируемый в соответствии с ростом заработной платы.

Второй уровень – корпоративное пенсионное страхование, построенное по накопительному принципу, главную роль в котором играет инвестиционная составляющая. Корпоративные пенсионные программы могут быть в зависимости от статуса работодателя как государственными, так и частными. Работникам предлагается выбор из двух пенсионных планов: с установленными выплатами и установленными взносами. Большинство работников делает свой выбор в пользу планов с установленными взносами.

В планах с установленными взносами каждый участник имеет свой персональный счет в пенсионном фонде и право выбора различных инвестиционных стратегий, предлагаемых УК. Планы с установленными выплатами гарантируют участникам фиксированный размер пенсии, зависящий от стажа работы в данной компании и размера заработной платы. На уровне корпоративного пенсионного страхования важную роль играет Корпорация гарантирования пенсионных выплат (The Pension Benefit Guaranty Corporation, или PBGC), независимое агентство федерального уровня, курируемое Министерством труда США. Корпорация наделена правом на запрет деятельности любого пенсионного фонда, если проверка его деятельности выявит недостаточность активов для пенсионных выплат.

Третий уровень – индивидуальное пенсионное обеспечение. Каждый американец имеет право открывать личные пенсионные счета (Individual Retirement Account, или IRA) в кредитных организациях, инвестиционных фондах и страховых компаниях, порядок открытия и ведения которых строго регламентированы законом. Счетов может быть несколько, но общая сумма средств на них лимитируется. Держатель счета может лично управлять счетами либо довериться финансовым консультантам. В любой момент средства IRA могут быть переведены из одного пенсионного института в другой. Личный пенсионный счет предусматривает три возможных варианта выплаты сбережений: разовая выплата всей суммы, пожизненный аннуитет или равные доли на фиксированный срок.

Посредством различных налоговых льгот (например, работник перечисляет взносы до уплаты налогов, а все транзакции и доходы в период накопления от налогообложения освобождаются) в финансировании частных пенсионных планов косвенно участвует государство. В результате стимулирующих послаблений общая сумма «пенсионных» потерь американского бюджета только за период 2004–2008 гг. составила 798 млрд долларов.

Чили

Генезис пенсионной системы в Чили показательно иллюстрирует всю пагубность радикальных экспериментов и непродуманных изменений в национальных пенсионных системах. В Чили это проявилось в слепом потакании советам монетарных экспериментаторов из США[133], когда в 1981 г. произошел одномоментный переход от распределительной пенсионной системы, патронируемой государством, к частной накопительной системе.

Когда-то Чили было первым государством в Латинской Америке, учредившим собственную солидарную пенсионную систему (1924). Однако в конце 70-х (в последние годы существования солидарной модели) средний уровень назначаемых пенсий был весьма слабо увязан с фактической уплатой страховых взносов, что минимизировало мотивацию работников (к 1981 г. взносы не уплачивали более 30 % занятых). Недостающие средства покрывались из государственного бюджета: к 1981 г. размер субсидий составлял 63 % от суммарных пенсионных выплат, а в целом в период 1968–1980 гг. объем государственных вливаний в пенсионную систему вырос в 2,2 раза[134].

Действовавшая модель пенсионного обеспечения обладала рядом других недостатков: например, не был предусмотрен механизм перерасчета и индексации пенсий в соответствии с ростом заработных плат или инфляцией, большинство работников были лишены возможности досрочного выхода на пенсию, наконец, модель не предполагала дополнительного пенсионного обеспечения за выслугу лет.

В конце 1980 г. в Чили был принят Декрет-закон № 3.500, на основании которого 1 мая 1981 г. началась реформа государственного пенсионного обеспечения. Суть реформы заключалась, во-первых, в приватизации пенсионной системы страны, а во-вторых, в переходе от распределительной системы с установленными выплатами к накопительной модели с установленными взносами.

Отныне возраст выхода на пенсию для чилийцев стал составлять для мужчин 65 лет, для женщин – 60 лет. Тариф обязательных страховых взносов был снижен до 13 % от заработной платы (непосредственно на формирование накопительной пенсии направлялось 10 п.п.). При этом взносовая нагрузка полностью перекладывалась на работников (досрочный выход работника на пенсию в связи с тяжелыми условиями труда предполагал тариф в 14 %, 2 п.п. которых все же уплачивал работодатель). Каждый работник начал формировать пенсионные накопления на индивидуальных лицевых счетах, открытых в негосударственных пенсионных фондах, а накопления передавались в управление специализированным частным управляющим компаниям – Администраторам пенсионных фондов, создаваемым в организационной форме акционерных обществ. При отсутствии на счетах работников средств, достаточных для выплаты гарантированной минимальной пенсии, государство субсидировало выплаты, однако размер государственной помощи не мог превышать 25 % от средней заработной платы работника.

Новая пенсионная модель Чили, обладая некоторыми преимуществами (повышение уровня пенсионного обеспечения, снижение тарифов страховых взносов, право выбора УК, возможность добровольных отчислений, независимость от государственного бюджета), выявила целый ряд системных проблем, не учтенных разработчиками.

Во-первых, в новой модели не было задействовано самозанятое население, безработные, а также работающие неполный рабочий день. В результате охват работников остался практически на дореформенном уровне – 60 %. Во-вторых, повсеместно распространилась практика уплаты страховых взносов только с легальной части заработной платы. В-третьих, расходы пенсионных фондов на обеспечение своей деятельности, а также на оплату услуг частных Администраторов оказались непомерными. В-четвертых, индивидуальное накопительное пенсионное страхование оказалось более дорогим в сравнении с групповыми схемами.

В 2008 г. чилийское правительство было вынуждено ввести в действующую пенсионную модель элементы солидарно-распределительного компонента. В дальнейшем частная пенсионная система в Чили, вполне вероятно, будет национализирована, что подтверждается развитием ситуации в других латиноамериканских странах, некогда тоже приватизировавших свои пенсионные институты (Аргентина, Боливия, Доминиканская Республика, Колумбия, Коста-Рика, Мексика, Панама, Перу, Сальвадор, Уругвай). Так, Аргентина с 1 января 2009 г. уже перевела пенсионные накопления 9,5 млн застрахованных граждан в государственную пенсионную систему[135].