Экономика во лжи. Прошлое, настоящее и будущее российской экономики Кричевский Никита

Сегодня во взрослую жизнь вступает все больше молодых сограждан, для которых словосочетания «либерализация цен», «дикая приватизация» или «августовский дефолт» так же туманны, как «сталинский террор», «брежневский застой» или «горбачевская перестройка». Пройдет еще немного времени, и экономическая история страны будет переписана, цифры и факты – превратно истолкованы, а альтернативные свидетельства – расцениваться (и уже расцениваются, говорю это на собственном опыте[136]) как оскорбление или клевета. И все же молодежь должна знать правду о тех временах. Хотя бы в память о миллионах жертв – погибших в результате суицидов, насильственных преступлений, отсутствия медицинской помощи, сгинувших на чужбине или попросту не родившихся.

С некоторых пор высшие государственные деятели страны взяли моду лицемерно обвинять во всех смертных грехах лихие 90-е. Поначалу казалось, что вслед за пафосной риторикой будет дана соответствующая оценка действиям многих статусных персонажей той эпохи[137]. Но риторика предсказуемо оказалась пустопорожней болтовней. Многие из действующих лиц тех времен по-прежнему пребывают на командных политических, экономических или образовательных высотах, периодически поучая незрелый российский люд премудростям рыночного бытия. А те, кто когда-то вылетел из обоймы, спят и видят, как бы им взять реванш, вернуться и вновь ощутить сладость властного наркотика.

В публичном поведении многих российских политических деятелей, отягощенных шлейфом недавних преступлений против народа, зримо доминирует инстинкт социального самосохранения. Используется весь известный инструментарий – от создания условий для несменяемости власти и формирования положительного публичного имиджа до сокрытия украденных капиталов в потаенных финансовых уголках мира. Не остается невостребованным и мифотворчество: «Когда действительность не соответствует нашему желанию, мы изобретаем миф, который служит затем своего рода мостом между теми фактами, которые невозможно игнорировать, и теми выводами, к которым мы стремимся»[138].

В одной главе книги невозможно не то чтобы развеять исторический сумрак, но даже представить относительно полный список того вранья, которым нас закармливали все предыдущие годы. Да и нужно ли это – составлять очередную хрестоматию, когда данной тематике и так посвящены многие тысячи работ?

Однако развенчать хотя бы некоторые мифы об ушедшей эпохе необходимо для того чтобы, во-первых, привить молодежи навык объективного ретроспективного анализа, а во-вторых, понять «изучая предков, мы узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться, механическими куклами, которые не родятся, а делаются, не умирают по законам природы, жизни, а ломаются по чьему-то детскому капризу»[139].

Эта глава посвящается нашим детям.

Гайдаровская «шоковая терапия»

В мировой экономической литературе существует множество толкований термина «рынок». Мне наиболее близко хайековское понимание рынка как «рассеянного знания», рассмотренного через призму альтернативы: «Знание в данном смысле – это нечто большее, чем то, что обычно описывается как умения, это то знание альтернативных возможностей действия, которое человек непосредственно не пускает в дело»[140]. Рынок я определяю как способ хозяйственного взаимодействия общества или средство социальной коммуникации для удовлетворения материальных потребностей.

Для облегчения понимания уместно сравнить рыночную систему с социальными сетями, также являющимися средством социальной коммуникации. Через это сравнение становится очевидным, что одномоментно перевести общественное взаимодействие со старых на новые рельсы невозможно – даже наиболее «продвинутые» социальные сети обкатывались на локальных площадках[141].

Как осуществляется взаимодействие в современных социальных сетях? Через поиск индивидуумов, предметов, географических местностей, групп по интересам и прочим идентификационным признакам. По сути, с использованием «невидимой руки», только не рынка, а Интернета (не будем забывать о ключевой роли администратора, в случае с рынком – государства). Цель социальной коммуникации в обоих случаях идентична – потребление. Разница в том, что рыночное взаимодействие предполагает материальное потребление, а сетевое – информационно-развлекательное.

Любая информационная система полна искажений, напрасных ожиданий и последующих разочарований. Рынок как способ общественного взаимодействия, скрепляющий воедино рассеянное знание, также несет в себе множество информационных (ресурсных, потребительских, ценовых) деформаций и перекосов. Советская административно-командная система с ее государственной собственностью на средства и факторы производства, директивными ценами и централизованным планированием (всеохватная государственная «социальная сеть») формировалась как способ минимизации этих издержек, что столетие назад кое-кому представлялось оправданным. Однако, как показала последующая практика, отсутствие рамочных механизмов привело к зарегулированию всего и вся, вплоть до требующихся потребительскому сектору ниток.

На протяжении тысячелетий рыночными коммуникационными площадками служили базары, ярмарки, стоянки караванов, позднее – формализованные биржи или нелегальные толкучки. В России перед 1992 г. устоявшегося, развитого коммуникационного рыночного института не было и в помине (многие коммерсанты той поры помнят, что рыночное взаимодействие в те времена осуществлялось, в частности, посредством ежевечерних многочасовых телефонных звонков одних посредников другим с «предложениями» о купле-продаже умопомрачительных партий автомобилей, самолетов или бытовой техники). Со 2 января 1992 г., сразу после старта «рыночных преобразований», российская экономика, столкнувшаяся с мгновенным упразднением прежних хозяйственных снабженческо-сбытовых связей, дефицитом квалифицированных кадров, отсутствием навыков хозяйствования оказалась в состоянии коллапса. Понимали ли это в правительстве? Безусловно, однако целью действий «младореформаторов» были отнюдь не рыночные реформы. К тому же выбор у них был.

Альтернатива называлась «Китай», где с 1978 г. поступательно шли экономические изменения: та же реформа цен проводилась без сопутствующего резкого ухудшения социального самочувствия. В подтверждение сравним среднегодовые показатели роста потребительских цен в первое десятилетие преобразований: в Китае в 1980–1990 гг. среднегодовая инфляция составила 7,0 %, в России в 1991–2000 гг. – 276,2 %. Только за один 1992 г. (реформы в Китае длились уже 14 лет) инфляция в России выросла в 16,2 раза[142].

Реформа цен в Китае начиналась так. В 1978 г. нескольким государственным предприятиям провинции Сычуань было разрешено реализовывать продукцию, выпущенную сверх государственного заказа, по договорным ценам, а на вырученные средства приобретать сырье вне системы государственного планирования и распределения. Через несколько лет эксперимент был признан удачным, и опыт распространился на все китайские предприятия.

В середине 80-х стало очевидно, что разрыв между договорными (рыночными) и контролируемыми ценами на основные продукты промежуточного и конечного потребления (в 1978 г. в Китае более 90 % всех цен контролировалось государством) измеряется кратно: например, рыночные цены на сталь в три раза превышали директивные. Если бы в Китае государственное ценообразование было отменено единовременно, как это произошло в 1992 г. в России, ценовой шок был бы сопоставим с российским. В 1988 г. руководство Китая решилось «поэкспериментировать» и на короткий период отпустило промышленные и розничные цены. Результатами стали паническая скупка населением потребительских товаров и коллапс банковского кредитования. В итоге даже в 1997 г., через 20 лет после начала реформ, государство контролировало 11,9 % цен[143].

Знали ли об этом в советском, а после – в российском правительстве? Безусловно: дипломатия, аналитика и разведка в те годы функционировали исправно. Выходит, цели у «мальчиков в розовых штанишках»[144] были иными, отличными от скорейшего восстановления экономики России? Взгляд из середины второго десятилетия нового века позволяет ответить на этот вопрос утвердительно.

По соседству с Россией была Польша, где «шоковая терапия» случилась еще в 80-е. Польский опыт во всем мире был признан провальным, по пути поляков не пошла ни одна страна бывшего «социалистического лагеря». Ни одна, кроме России, где «завлабы», будучи не в силах справиться с общественными и социально-экономическими проблемами, поступили радикально – ввергли страну в хаос.

Отличительными чертами польских «реформ» были:

• либерализация цен (более 90 % цен разом отпустили в свободное плавание), повышение регулируемых цен на энергоносители, лекарства, ЖКХ, девальвация польского злотого, введение ограниченной конвертируемости национальной валюты, разгосударствление внешней торговли;

• ликвидация бюджетного дефицита (отказ от индексаций заработных плат, введение прогрессивного налогообложения доходов граждан и уравнительного налога на заработную плату, отказ от большинства налоговых льгот, ограничение дотаций на продукты питания, сырье, энергоносители);

• ужесточение монетарной политики (сокращение денежной эмиссии, повышение процентных ставок по кредитам, отказ от льготного кредитования).

Нужно ли было повторять катастрофический «польский путь»? Ни в коем случае, хотя бы потому, что экономики России и Польши несопоставимы по структуре и объемам. Производство нефти, нефтепродуктов, природного газа, медикаментов, многих видов продовольствия, сфера ЖКХ в России были целиком в руках государства. Кроме того, в 1991 г. российская экономика была жестко монополизирована, что при отсутствии какой-либо конкуренции делало неконтролируемый рост цен безальтернативным. Что же до либерализации внешней торговли, то эта мера была крайне вредна, так как кратно снижала поступления в бюджет.

Ах да, над потребительским сектором довлел ничем не обеспеченный «денежный навес» в 140 млрд руб.! Очевидно, «демократам» было не с руки возиться с этой проблемой, хотя уже тогда был известен целый арсенал инструментов денежной стерилизации: ужесточение налогообложения; свободное ценообразование на предметы, в те годы считавшиеся роскошью, прежде всего автомобили и высокотехнологичные товары; активизация жилищно-строительных и молодежных жилищных кооперативов, продажа в личную собственность факторов производства (станков, оборудования, грузового транспорта); развитие арендных отношений; обмен сбережений на государственные займы…

Еще один аргумент в защиту «шоковой терапии» звучит так: в 1991 г. продовольствия оставалось на считаные дни, еще чуть-чуть, и страну охватили бы голодные бунты.

Зададим гайдаровцам и их последователям два тупиковых вопроса.

Вопрос первый, логический: если продуктов не было, какая разница, сколько бы стоило то, чего нет? Люди бы все равно пухли от голода.

Вопрос второй, прикладной: как так получилось, что в конце 1991 г. прилавки были пусты, а 2 января 1992 г. волшебным образом наполнились? Неужто таможня трудилась под бой новогодних курантов? А может, продовольствие доставляли авиацией? Ни то ни другое: товарные запасы формировались заранее, и в правительстве об этом наверняка знали.

Еще один момент. Если верить Росстату, в 1991 г. в хозяйствах всех категорий РСФСР было произведено 84 млн т зерна, 34 млн т картофеля, 9 млн т мяса, 49 млн т молока. Для сравнения: в 2011 г. производство аграрной продукции в хозяйствах всех категорий (включая частников) составило: по зерну – 94 млн т, по картофелю – 33 млн т, по мясу – 8 млн т, по молоку – 32 млн т.

Неужели либерализация цен была направлена на борьбу с торговой мафией? Или таким способом «гайдаровцы» пытались выудить из агропромышленного комплекса неучтенные запасы? И в том и в другом случае либералы пошли против собственного народа, в течение первых двух недель 1992 г. погрузившегося во мрак нищеты.

Что нужно было делать? А продразверстка? А репрессивный аппарат? Люди одобрили бы любые действия, лишь бы не оставлять детей караулить место в многочасовых очередях за отрубями. Но ни Борис Ельцин, ни «младореформаторы» были не в состоянии навести элементарный порядок в стране, хотя для этого у них были все условия: от народной поддержки до присягнувших новой власти силовиков.

Незнание азов экономической теории и хозяйственной практики, отсутствие государственного управленческого опыта, выставление русского ментального наследия как «темных и отсталых» пережитков прошлого, слепая вера в либеральные догматы, жажда власти – вот лишь немногие причины, под действием которых некогда великая держава превратилась в груду цивилизационных обломков.

Вот что писал о Гайдаре Александр Солженицын: «Никогда не поставлю Гайдара рядом с Лениным, слишком не тот рост. Но в одном качестве они очень сходны: в том, как фанатик, влекомый только своей призрачной идеей, не ведающий государственной ответственности, уверенно берется за скальпель и многократно кромсает тело России»[145].

«Дикая приватизация» по Чубайсу

Декларативными задачами приватизации были: на первом этапе (1992–1993 гг.) – создание широкого круга собственников посредством безвозмездной передачи государственной собственности, на втором этапе (1994–1999 гг.) – пополнение доходной части бюджетов и привлечение стратегических инвесторов.

Системная приватизация в России началась в 1992 г. во исполнение ряда законов и постановлений Верховного Совета РФ, а также указов президента РФ Ельцина от 29 декабря 1991 г. «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий», от 29 января 1992 г. «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий», от 1 июля 1992 г. «Об организационных мерах по преобразованию государственных предприятий, добровольных объединений государственных предприятий в акционерные общества», от 14 августа 1992 г. «О введении в действие системы приватизационных чеков в Российской Федерации».

Значительная часть государственной собственности должна была распределиться среди населения посредством раздачи и последующего вложения приватизационных чеков (ваучеров) номиналом 10 тыс. руб. Сразу скажу, что оценка доли каждого россиянина в совокупных государственных активах была несправедливой, так как основывалась на оценке основных производственных фондов, проведенной еще в начале 80-х. Помимо этого, гиперинфляция 1992 г. обесценила номинал ваучера до цены пальто среднего качества.

Возможность получить госсобственность за гроши привлекла к приватизационным процессам не только обладавших значительными накоплениями «красных директоров» (руководителей предприятий, находившихся на своих постах со времен позднего СССР), озабоченных прежде всего обретением контроля над вверенными активами, но и организованные преступные группировки (ОПГ), перед которыми открылась уникальная возможность эффективно разместить средства общаков. Не отставали и новоявленные «капиталисты»: пользуясь правовой вакханалией, административной поддержкой коррумпированных чиновников и физическим ресурсом «пехоты» ОПГ, они активно вкладывали в приобретение ваучеров легальные и обналиченные денежные средства с последующим обменом на интересующие их государственные активы.

Технология массового отъема ваучеров у обнищавшего населения была такой. Во-первых, объявления «куплю ваучер» (в 1992–1993 гг. «цена» колебалась в пределах 15–20 долл. за штуку) размещались практически во всех газетах того времени. В те годы даже появился специфический вид нелегального бизнеса – скупка ваучеров в людных местах (у станций метро, в подземных переходах, на вокзалах, в аэропортах) с последующей реализацией «оптовых партий» на площадках чрезвычайно расплодившихся в те годы бирж. Во-вторых, ваучеры «доверялись» неискушенным в экономических познаниях населением специализированным чековым фондам, исчезавшим из поля зрения «инвесторов» уже через несколько месяцев после начала работы. В-третьих, приватизационные чеки можно было вложить в конкретные предприятия, но этот путь был доступен в основном самим работникам производств, а также их родственникам и знакомым.

Об итогах «дикого» этапа приватизации сказано немало. Здесь упомянем свидетельство Владимира Полеванова, бывшего главы Администрации Амурской области, в конце 1994 г. на короткий срок назначенного председателем Госкомитета РФ по управлению государственным имуществом: «Подняв документы, я с ужасом обнаружил, что целый ряд крупнейших предприятий ВПК был скуплен иностранцами за бесценок. То есть заводы и КБ, выпускавшие совсекретную продукцию, вышли из-под нашего контроля. Тот же Джонатан Хэй (один из американских советников российского правительства. – Н.К.) с помощью Чубайса купил 30 % акций Московского электронного завода и действовавшего с ним в кооперации НИИ «Графит» – единственного в стране разработчика графитового покрытия для самолетов-невидимок типа «Стелс». После чего Хэй заблокировал заказ военно-космических сил на производство высоких технологий»[146].

Еще одна «неожиданная петелька» (фразеологический оборот Солженицына): 18 января 1995 г., через два месяца после назначения главой Госкомитета, Полеванов подал председателю Правительства РФ Черномырдину докладную записку о творящихся злоупотреблениях. В ней, в частности, упоминается, что 51 % акций промышленного гиганта «Уралмаш» стали собственностью одного физического лица, автомобильный завод имени Лихачева продан за 4 млн долл. вместо 1 млрд, а Красноярский алюминиевый завод достался братьям Черным в 300 раз дешевле его стоимости[147]. Через несколько дней после доклада Полеванов был снят с должности.

И снова китайский опыт. К моменту начала поступательных экономических реформ 77,6 % ВВП страны формировалось государственными промышленными предприятиями, а 22,4 % – колхозами, лишь по формальным признакам считавшимися негосударственными. В 1990 г., то есть через 12 лет после начала преобразований, доля госсектора в китайской экономике все еще составляла определяющие 54,6 % (на долю коллективных хозяйств приходилось 35,6 %, а оставшиеся 9,8 % – на создавших предприятия с нуля частников).

Масштабная приватизационная кампания в Китае началась лишь в 1996–1997 гг., почти через 20 лет после начала реформ, с принятием Госсоветом КНР решения о приватизации сначала малых, а затем средних и крупных предприятий. В 1996–2006 гг. количество госпредприятий (включая акционерные общества с контрольным пакетом акций в собственности государства) сократилось с 113,8 до 24,9 тысячи, а численность занятых на них – с 43 до 18 млн человек. В итоге в 2007 г. удельный вес госпредприятий в китайской экономике составлял 29,5 %, коллективных хозяйств – 2,7 % ВВП, зато удельный вес частного сектора достиг 67,8 % ВВП[148]. Впрочем, случаи коррупции при приватизации были нередки и в Китае, эти прецеденты расследуются и по сию пору.

Предварительные и очень краткие итоги российской приватизации «по Чубайсу» таковы: по данным НИИ системного анализа Счетной палаты РФ, доля доходов от приватизации в доходах консолидированных бюджетов в период 1993–2003 гг., за редким исключением, по итогам финансового года не превышала 1 %, не более 6 % работников ощутили себя совладельцами предприятий, к середине 90-х на долю 10–12 % россиян с наибольшими доходами приходилось 40 % ВВП[149].

Какими были истинные цели российских горе-реформаторов и «диких приватизаторов»? Приведу два высказывания непосредственных участников тех событий.

Бывший вице-премьер Анатолий Чубайс: «У коммунистических руководителей была огромная власть – политическая, административная, финансовая. Они были неизменно связаны с коммунистической партией. Нам нужно было от них избавляться, а у нас не было на это времени. Счет шел не на месяцы, а на дни. Мы не могли выбирать между «честной» и «нечестной» приватизацией, потому что честная приватизация предполагает четкие правила, установленные сильным государством, которое может обеспечить соблюдение законов. В начале 1990-х у нас не было ни государства, ни правопорядка»[150].

Предприниматель Каха Бендукидзе: «Для нас приватизация была манной небесной. Она означала, что мы можем двинуться вперед и скупить у государства на выгодных условиях то, что захотим… И мы приобрели жирный кусок из промышленных мощностей России…»[151]

Выходит, апологеты «дикой приватизации» были движимы не высоким стремлением развивать экономику и конкуренцию, а смертельной боязнью коммунистического реванша, организационной опорой которого мог стать корпус «красных директоров». Плевали на всё: на разрыв хозяйственных связей, на уничтожение производственных цепочек, на ухудшение материального положения людей, лишь бы любой ценой выбить из-под коммунистов экономическую почву (августовский путч 1991 г., показавший всю идеологическую и организационную импотенцию наследников «дела Ленина», так и не стал уроком для обезумевших от страха потерять власть «младореформаторов»).

Ни стратегии, ни тактики разгосударствления экономики у «младореформаторов» не было, все делалось наобум, в авральном порядке. В итоге в выигрыше оказались правящая верхушка, новоявленные российские и приближенные к власти иностранные бизнесмены, организованные преступные группировки и, конечно, главные геополитические противники – американцы. Все, кроме ограбленного общества.

Разграбление страны, пусть даже формально легализованное, никогда не станет полностью легитимным, получившим одобрение общества. Понимая это, нынешние «капитаны бизнеса» заняты в первую очередь выстраиванием оборонительных редутов[152]. Отсюда пролонгированное пребывание у власти многих участников тех событий, закрепление офшорной собственности на ключевые производственные активы, непрекращающийся вывод капитала из страны, подготовка и поддержание в рабочем состоянии плацдармов и путей отступления.

Существует ли сегодня иной, отличный от революционного (в том числе – тотальной деприватизации) выход? По-видимому, да, главное – не перепутать легальность (формальное закрепление прав собственности) и легитимность (неформальное принятие итогов приватизации обществом). Один из промежуточных вариантов устранения приватизационного общественного конфликта несколько лет назад предложил один из лучших российских экономистов-теоретиков, Ростислав Капелюшников: «Самый эффективный способ, как можно было бы ускорить выход российской институциональной системы из ловушки размытой нелегитимности, – это сделать так, чтобы конфликты по поводу собственности перестали везде и всегда разрешаться в пользу «сильных» и в ущерб «слабым». До тех пор, пока отношения по поводу собственности между «сильными» и «слабыми» не станут хотя бы отдаленно напоминать fair play, люди будут постоянно продолжать возвращаться к негативному приватизационному опыту 1990-х гг. И в таком случае состояние размытой нелегитимности, в которое оказались погружены российское общество и российская экономика, будет еще долго сохраняться и воспроизводиться»[153].

Власть не прислушивается – наука нынче не в почете.

Миф об эффективных собственниках

В сентябре 2009 г. был опубликован мой доклад «Постпикалевская Россия: новая политико-экономическая реальность»[154] об антисоциальном поведении новорусских бизнес-стервятников в преддверии первой волны мирового финансово-экономического кризиса. В нем, в частности, говорилось: «На протяжении всего постсоветского периода в России с разной степенью интенсивности формировались мощные финансово-промышленные группировки, владельцев которых принято называть «олигархами». На разных этапах олигархи использовали слабость или индифферентность властей для собственной выгоды. В середине 1990-х гг. им удалось выгодно приватизировать существенную часть государственной собственности; в начале 2000-х олигархические группировки первыми выиграли от стабилизации экономической ситуации и повышения сырьевых цен; во второй половине нынешнего десятилетия многие из них извлекли гигантские доходы из продажи государству ранее полученных активов.

В последние годы олигархические структуры установили практически тотальный контроль над российской экономикой (несмотря на заверения властей об усилении роли государства и, соответственно, качественном ослаблении «олигархии»). Все эти структуры сходны по методам и культуре управления, однако те из них, что принадлежат (по крайней мере, номинально) частным собственникам, обнаруживают три характерные черты, которые стали причинами особого характера экономического кризиса в России.

Во-первых, большинство этих компаний de jure не являются российскими, так как их формальные собственники зарегистрированы вне налоговой территории РФ. Во-вторых, в последние годы во всех этих компаниях сформировался механизм перевода активов из корпоративной в личную собственность, спровоцированный, в частности, снижением налогов на дивиденды и личные доходы. В-третьих, бум на фондовом рынке и перевод значительной части финансовых активов российских предприятий в личную собственность их владельцев породили стремительный взлет корпоративных заимствований, ставших базовым источником финансирования инвестиционных программ взамен собственных средств».

В Докладе были представлены данные о дивидендной политике нескольких компаний, принадлежащих «эффективным собственникам»: «Практически все крупнейшие предприятия страны объявили о дивидендах по итогам либо шести, либо девяти месяцев 2008 г. Причем собрания акционеров (как правило, внеочередные) проходили в сентябре – октябре 2008 г., то есть когда было ясно, что кризис либо неминуем, либо он уже начался. При этом три предприятия Олега Дерипаски – ОАО «РУСАЛ Красноярск», ОАО «РУСАЛ Братск» и ОАО «РУСАЛ Новокузнецк» – в 2005–2007 гг. о дивидендах не вспоминали вовсе, а по итогам девяти месяцев 2008 г. суммарно начислили 13,8 млрд руб.

Еще более «ответственно» и «патриотично» по сравнению с UC Rusal поступили в ОАО «Карельский окатыш» (дочерняя структура ОАО «Северсталь»). 13 ноября 2009 г. собственник ОАО «Карельский окатыш» принял решение о единовременном, сразу за несколько предыдущих лет, начислении 20,5 млрд руб. дивидендов, хотя чистая прибыль «Окатыша» по итогам 2008 г. была в два раза меньше – 10,1 млрд руб.

Под стать «Окатышу» поступили и на ОАО «НЛМК». 19 сентября 2008 г. там постановили начислить дивиденды по итогам шести месяцев 2008 г. в размере почти 12 млрд руб. И очень вовремя: ведь уже в IV квартале 2008 г. ОАО «НЛМК» получило непокрытый убыток в 3,3 млрд руб.».

И вывод: «В начале кризиса абсолютное большинство российских компаний, принадлежащих «патриотически» настроенным олигархам, осталось без оборотных средств. По всей вероятности, именно преднамеренное изъятие из финансового оборота реального сектора экономики в совокупности сотен миллиардов рублей стало одной из причин того тяжелого финансово-экономического положения, в котором оказалась российская промышленность. Положения, которое, по мысли олигархов, должно исправлять государство».

О каких «эффективных собственниках» нам говорят? О тех, кто накануне кризиса выводил из своих предприятий все возможные оборотные средства? Или о тех, кто в кризисный период проталкивал интересы ими самими обескровленных компаний во властных коридорах?

Дефолт 17 августа 1998 года

Кратко восстановим некоторые особенности пирамиды ГКО, возведенной при непосредственном участии заокеанских советчиков[155]. ГКО номинировались в рублях, в рублях же и погашались. Центробанк, несмотря на устойчивое снижение резервов (если в мае 1998 г. нетто-продажа валюты из золотовалютных резервов составила 0,8 млрд, в июне – 2,4 млрд, в июле – 3,8 млрд, то только за первую половину августа интервенции достигли почти 3,2 млрд долл., при том что на 1 августа резервы составляли 13,8 млрд долл.), упорно поддерживал валютный коридор (в 1998 г. 5,25–7,15 руб./долл.). К моменту дефолта портфель ГКО-ОФЗ нерезидентов, по данным Банка России, в полтора раза превышал объем валютных резервов ЦБ. Наконец, к моменту дефолта в Азии уже год бушевал финансовый кризис, что также способствовало притоку спекулятивного капитала.

Это объективные факторы. Субъективная предопределенность дефолта складывалась из нескольких составляющих.

Во-первых, во главе государственных финансов находились либералы-монетаристы, полагавшие, что положительные сдвиги в экономике зависят исключительно от управления денежной массой.

Во-вторых, «младореформаторы» всеми силами заботились о спокойном сне иностранных инвесторов, для чего и был установлен «валютный коридор», регулярно «поддувался» спекулятивный спрос на ГКО, обеспечивалась крайне высокая даже по российским меркам доходность.

В-третьих, и это главное, российская коррумпированная бюрократия сама играла на рынке ГКО, чему есть масса известных подтверждений.

Кстати, о подтверждениях. После объявления дефолта так и осталась невыясненной судьба 4,8 млрд долл., предоставленных МВФ для стабилизации российских финансов. В то же время широко известным является Распоряжение президента РФ Ельцина № 308-рп, подписанное им в воскресенье 16 августа 1998 г., менее чем за сутки до дефолта. Вот его доступный текст: «Согласиться с предложением Правительства Российской Федерации и Банка России об использовании Банком России для пополнения его золотовалютных резервов финансовых средств, предоставляемых Международным валютным фондом для стабилизации финансов и экономики Российской Федерации в 1998 г., в размере 3,6 млрд специальных прав заимствования, без зачисления указанных средств на счета Минфина России». Куда ушли эти 3,6 млрд специальных прав заимствования (СДР), в пересчете на валюту равнявшиеся 4,8 млрд долл.? На какие счета они поступили? Пока это загадка.

Что можно было предпринять, если бы мы имели транспарентное, а не насквозь лживое и коррумпированное государственное управление экономикой и финансами?

Первое. ГКО номинировались в рублях, следовательно, контроль над ними целиком и полностью находился в руках Минфина и Центробанка. Можно было бы постепенно, за счет денежной эмиссии, расплачиваться с кредиторами с сопутствующим постепенным ослаблением курса национальной валюты.

Второе, вытекающее из первого. На поддержку валютного коридора ежемесячно расходовались сотни миллионов долларов. Что мешало центробанковским чиновникам плавно расширять границы коридора? Грозные окрики или личная заинтересованность?

Третье, происходящее из второго. В руках Центробанка был весь инструментарий ужесточения валютного контроля с целью ограничения вывоза капитала.

Но ничего сделано не было. Конечно, задним умом мы все сильны, но обратите внимание еще раз – пирамида ГКО была выстроена со знанием дела, квалифицированными иностранными советниками и их российскими подмастерьями, что означает в том числе преследование целей, отличных от финансовой устойчивости российской экономики.

Инфляция? Торг неуместен: либо коллапс экономики, утрата фондовых инвестиций российских предприятий и потеря сбережений населения, либо постепенное обесценение рубля. Кстати, все это сделало правительство Евгения Примакова, но уже после дефолта: за сентябрь – декабрь 1998 г. денежная эмиссия составила 109 млрд руб. (с сентября 1998 г. по май 1999 г. – все 200 миллиардов), рубль по отношению к доллару США обесценился в 3,3 раза, а инфляция по итогам 1998 г. составила 84,4 % (в 1997 г. – 11,0 %).

И снова: пошалили – и разбежались. Да что там, главные персонажи тех лет нынче обнаглели до подачи судебных исков о защите их якобы попранного достоинства.

Экономика и государство

Сложно сказать, по каким критериям либералы 90-х и их современные последователи делали выводы о пагубности государственного присутствия в экономике. Если сопоставление велось по структуре собственности, то даже поверхностное сравнение с национальными хозяйствами не самых отсталых стран Ближнего Востока и Южной Америки, а также Китая или Норвегии свидетельствует, что это в корне неверно[156]. К тому же форма собственности играет второстепенную роль в развитии страны. Более принципиальное значение имеет, к примеру, состояние государственных институтов (судебной системы, правоохранительных органов или налогового администрирования).

Пожалуй, одним из наиболее красноречивых показателей присутствия государства в экономике является показатель расходов государства на конечное потребление[157]. Здесь либералы, пользуясь экономическим невежеством общества, резвятся от души. Например, одним из рецептов ускорения экономического развития страны предлагается следующий: «Удешевить государство (доля его потребления в ВВП выше, чем в Китае и США). Стандартно в странах-спринтерах конечное потребление государства – 8–13 % ВВП. У нас этот показатель зашкаливает за 18 %. Все ресурсы стягиваются к государству, бизнес не может дышать без связки с ним»[158].

Оставим на совести автора явное передергивание в отношении «связки» государства и бизнеса (по-другому и быть не может: государство обладает монополизированным, делегированным ему обществом правом на принуждение в форме регулирования, контроля, налогообложения, соблюдения законности, отправления правосудия и проч.). Для справки: по итогам 2012 г. среднемировой показатель государственного конечного потребления составил 18,5 %[159] (в России – 18,6 %), так что российский показатель конечного потребления государства, «зашкаливающий», согласно вышеприведенной сомнительной сентенции, за 18 %, в общем-то, ни за какие «рамки приличия» не выходит.

Для дополнительной проверки ложного, как сейчас окажется, вывода об огромных расходах нашего государства на конечное потребление возьмем «Доклад о человеческом развитии 2013», подготовленный для Программы развития Организации Объединенных Наций (ПРООН) по итогам межстранового сопоставления в 2010 г.[160]. Скажу сразу, что по комбинированному индексу человеческого развития (ИЧР), измеряющему среднюю величину достижений в трех основных измерениях человеческого развития – здоровье и долголетии, знаниях, достойных условиях жизни, – Россия заняла 55-е место из 187 государств. Лидерами стали Норвегия (где объем государственной собственности на промышленные активы как минимум сопоставим с российским), Австралия и США.

Перейдем к сути – к якобы непомерным государственным тратам. Обратимся к данным, сопоставляющим общие расходы правительств на конечное потребление, в том числе расходы на здравоохранение, образование и оборону (табл. 12.1).

Таблица 12.1. Государственные расходы на конечное потребление некоторых государств (в % к ВВП)

Источник: Доклад о человеческом развитии 2013. Возвышение Юга: человеческий прогресс в многообразном мире. – М., 2013. – С. 162–165.

Рейтинг по ИЧР структурирует 187 государств на страны с очень высоким (первые 47 государств), высоким (вторые 47), средним (третьи 47) и низким (четвертые 46) уровнем человеческого развития. Россия входит во вторую группу стран с высоким уровнем человеческого развития. Показательно, что в первой группе общие расходы государства на конечное потребление практически у всех стран, за исключением ОАЭ (8,2 %), Гонконга (8,4 %), Венгрии (10,0 %), Сингапура (10,3 %), Сейшельских островов (11,1 %), Швейцарии (11,5 %), Чили (11,8 %), Аргентины (15,1 %), Республики Корея (15,3 %), Латвии (15,6 %) и Люксембурга (16,5 % ВВП), выше, чем у России. Однако во всех перечисленных странах (кроме ОАЭ) расходы на оборону значительно ниже российских, к тому же представленные страны многократно меньше России по территории (особенно это касается Гонконга, Сингапура, Люксембурга или Сейшел).

Если уж и говорить об оптимизации расходов государства на конечное потребление, то не в количественном, а в качественном преломлении, то есть о сохранении и наращивании государственных расходов (прежде всего в недопустимо мало финансируемых здравоохранении и образовании) при повышении эффективности бюджетных трат.

Послесловие

Свобода в политике означает презумпцию равенства. Но в экономике свобода – это презумпция неравенства. В России 90-х было и то и другое, правда, в искаженном виде: в политике свобода отождествлялась с равенством избранных, в экономике – с неустранимым неравенством всех по сравнению с теми же избранными.

Высокопоставленные коррупционеры лихих 90-х, скрывавшиеся под личинами либералов, отчетливо осознавали, что только государству как выразителю общественных интересов по силам реализовать экономические прорывы. Понимая, что сильная государственная власть рано или поздно вытащит все грязное белье тех лет, российское общественное ворье сделало все, чтобы так ненавидимое им государство возглавить. Параллельно насаждались и насаждаются все новые сказки, легенды, вымыслы для внутреннего и внешнего употребления, цель которых – легитимизация преступных капиталов и общественное признание их владельцев.

В конце главы приведу оценку катастрофической демографической ситуации 90-х, ключевого индикатора доверия между современным государством и обществом, от философа и историка Вадима Кожинова: «К концу 1989-го (в РСФСР. – Н.К.) насчитывалось 20,7 млн детей и подростков в возрасте от 8 до 17 лет, которые к концу 1999 г. должны были стать взрослыми. Однако взрослое население увеличилось за это время всего лишь на 0,3 млн человек. А это значит, что страна потеряла за «ельцинское» десятилетие 20,4 млн человек – 18,9 % взрослого населения!

Люди, знакомые с демографическими проблемами, могут предположить, что такое увеличение смертности объясняется старением населения, то есть значительно большей долей пожилых людей в 1989 г. (чем в 1979-м). Но это не так: люди 50 лет и старше составляли в 1979 г. 43,1 % взрослого населения, а в 1989-м – 37,8 %; люди 60 лет и старше – соответственно 24,1 и 21 %.

Кто-либо может высказать мнение, что большие потери обусловлены эмиграцией из РФ, но факты говорят о преобладании как раз иммиграции в РФ из стран СНГ, и, значит, потери скорее даже больше, чем 18,9 % взрослого населения.

Чтобы правильно понять и оценить эти потери, обратимся еще раз к 30-м годам. В начале 1929 г. взрослое население СССР насчитывало 85,8 млн, а в начале 39-го людей 28 лет и старше было 68,6 млн. Таким образом, за десять лет умерли 17,2 млн человек – 20 % взрослого населения, – то есть почти та же доля, как и в 90-х годах (18,9 %)!»[161]

А теперь сравните с демографией последних десятилетий царской России, данные по которой приведены в первой главе: с 1897 по 1914 г. население Российской империи возросло на 37,5 млн человек, со 128,2 до 165,7 миллиона.

Происходившему в России в 90-х есть только одно название – геноцид.

С приходом в Россию во второй половине 2008 г. мирового кризиса в обществе усиленно насаждалась мысль о о том, что во всех наших бедах повинна безрассудная финансовая политика США. Во многом это так и есть. Однако кивать на дядю – исконная российская привычка: виноват кто угодно, только не я. Очевидно также, что к моменту наступления активной фазы кризиса (сентябрь – октябрь 2008 г.) собственных проблем у России было предостаточно, да и тревожных звоночков прозвенело немало. Абстрагируемся от шестеренок медийного механизма делегирования вины американцам и посвятим толику бесценного времени развенчанию баек об американской экономике. Но прежде о кризисе, точнее, о его причинах.

Корни мирового финансово-экономического коллапса преподносятся в России прямолинейно и однобоко: как правило, это неконтролируемая денежная эмиссия в США и безудержная вакханалия мировых финансовых спекулянтов. О том, что вследствие выпуска новых денег и усилий циничных торгашей цены на нефть, а с ними и поступления в федеральный бюджет, более десятилетия держались на сверхвысоких отметках, адепты «партийно-правительственной» точки зрения предпочитают умалчивать.

Каковы причины хозяйственного провала, в который все мы угодили во второй половине нулевых? Пожалуй, наиболее полно и развернуто о происхождении экономических кризисов высказался талантливый российский экономист Владимир Бурлачков: «Могут быть выделены пять групп причин, приводящих к кризисным состояниям экономической системы, в том числе к финансовым кризисам: глобальные изменения в научно-техническом развитии; финансовая асимметрия; действие механизма принудительной реализации рисков; неадекватная макроэкономическая, в частности денежно-кредитная и бюджетная, политика; человеческий фактор»[162].

Здесь и смена технологических циклов («технологических укладов», в терминологии академиков РАН Дмитрия Львова и Сергея Глазьева), далеко не всегда, впрочем, предопределяющая наступление очередного кризиса. И разнонаправленность финансовых процессов, когда на этапе экономического подъема прирост совокупного спроса оказывается выше темпов увеличения совокупного предложения, а на этапе спада – наоборот. И преднамеренные действия одних участников рынка против других, предпринимаемые с целью реализации рисков, принятых другой стороной (скажем, игра против курсов акций или национальных валют). И ошибки в монетарном или бюджетном регулировании. И, конечно же, пресловутый человеческий фактор, непросчитываемый и непрогнозируемый в силу иррациональности («защиту от дурака» в системе государственного и общественного регулирования экономики пока не придумали).

К слову, единая позиция по вопросу о причинах предыдущих кризисов на сегодняшний день также не выработана, да и вряд ли когда-нибудь будет сформулирована. Например, по поводу причин Великой депрессии одни экономисты говорили о зарегулированности – парадоксальное на первый взгляд суждение, тем не менее находящее подтверждение в существовавших в те годы нормативных ограничениях[163]. Другие – о переинвестировании в реальном и фондовом секторах[164]. Третьи (монетаристы, в частности Фридман) – о недостаточной ликвидности в банковском секторе: мол, в создании «кризиса доверия», приведшего к волне банкротств кредитных организаций, повинна неверная политика Федеральной резервной системы США (ФРС), не оказавшей своевременную финансовую поддержку оступившейся экономике.

Мнения Гэлбрейта и Кейнса, приведенные в сносках, а также Фридмана можно расценивать как «частные случаи» более поздней классификации Бурлачкова. Так же как и точку зрения Глазьева, риторически вопрошающего: «Что не так с механизмом современной экономики?» И тут же отвечающего: «В нем отсутствуют ключевые составляющие – нет системы управления развитием, нет механизмов поддержки инновационной и инвестиционной активности. Зато есть чрезмерный балласт в форме раздутого, некомпетентного и коррумпированного госаппарата, бесящегося с жиру олигархата и бессчетного количества спекулянтов – все они обременяют экономику»[165].

Раз до сих пор нет четкого понимания причин кризисных явлений, вряд ли в обозримой перспективе будет найдено, а главное, успешно апробировано универсальное антикризисное противоядие, которое не окажется плацебо, пустышкой.

Проиллюстрирую на конкретных примерах. Кейнс говорил, что «в условиях бума нужна не более высокая, а более низкая ставка процента. Последняя дает возможность поддерживать состояние так называемого бума. Эффективное средство борьбы с экономическими циклами нужно искать не в устранении бумов и установлении хронической полудепрессии, а в том, чтобы устранить кризисы и постоянно поддерживать состояние квазибума»[166].

По совпадению, этот совет Кейнса был отчасти созвучен принципам laissez-faire (экономики, свободной от государственного вмешательства), исповедуемым главой ФРС с 1987 по 2006 г. Аланом Гринспеном. В начале нулевых Гринспен «по Кейнсу» снижал учетную ставку (с 6,5 % в мае 2000 г. до 1,0 % в январе 2003 г.), заодно борясь с последствиями лопнувшего пузыря акций высокотехнологичных компаний, тем самым «поддувая» потребительский спрос и поддерживая «состояние квазибума». Привела такая «поддержка» сначала к локальному кризису 2006–2007 гг. на рынке американской ипотеки, а затем и к глобальному кризису, взявшему старт с банкротством 15 сентября 2008 г. инвестиционного банка Lehman Brothers.

Еще один эпизод: с 2008 г. в денежной системе США происходит усиленная накачка ликвидности (подробнее об этом ниже), той самой финансовой помощи, о которой когда-то говорили монетаристы во главе с Фридманом. И что? За прошедшие годы Америка окончательно вышла из кризиса? Хотя многочисленных социально-экономических ужасов, как во времена Великой депрессии, без сомнения, удалось избежать.

Нельзя сбрасывать со счетов и политический аспект: в Америке утвердилось мнение, что Джордж Буш-старший проиграл президентскую гонку Биллу Клинтону, потому что «проявил безразличие к опасениям населения, связанным с выходом из рецессии 1991 года без создания рабочих мест. Этот урок хорошо был усвоен политиками. С чисто политической точки зрения, экономическое восстановление – это не вопрос производства, а вопрос создания рабочих мест, поэтому политики проявляют готовность принимать дополнительные меры по стимулированию экономики как в фискальной (повышение государственных расходов и снижение налогов), так и в монетарной (снижение краткосрочных процентных ставок) областях – лишь бы начали появляться новые рабочие места»[167]. Вот почему занятость – ключевой показатель социального благополучия американцев, базовое свидетельство эффективности работы администрации США.

Повторюсь, глобального рецепта не существует, а иные «всепогодные» способы на поверку оказываются умело скроенными мифами.

Один из таких мифов – восторг по поводу роли кейнсианства в избавлении мира от Великой депрессии. Есть, однако, ряд обстоятельств, заставляющих в этом усомниться.

Главная книга Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег» вышла в 1936 г. в Лондоне, когда Великая депрессия (1929–1933 гг.) в Америке завершилась. К тому времени были реализованы основные антикризисные меры Нового курса Франклина Делано Рузвельта: в частности, в 1933 г. приняты Чрезвычайный закон о банках, Закон Гласса – Стиголла, Закон о ценных бумагах, в 1934 г. – Национальный жилищный акт, регламентировавший ипотеку, а в 1935 г. – Закон о социальном обеспечении, вводивший пенсионное, медицинское страхование и страхование занятости, что, помимо прочего, стимулировало потребление. По сути, «Общая теория» наукообразно изложила то, что правительство Рузвельта сделало несколькими годами ранее[168].

В то же время американский кризис 30-х с окончанием Великой депрессии (наиболее тяжелой его фазы) отнюдь не закончился. В 1938 г. Штаты постиг второй спад, а вернуться к докризисным показателям США смогли лишь в 1940–1941 гг. Причем не секрет, что во второй половине 30-х в США опережающими темпами росли военные расходы. Оборонные заказы увеличивали объем государственных инвестиций, создавали рабочие места, способствовали росту потребления, а их финансирование осуществлялось за счет постоянно растущих налогов, правительственных займов и многочисленных институциональных ограничений (на рост зарплат и цен, новое строительство и проч.)[169].

То, что кейнсианское усиление государственного присутствия в экономике было созвучно Новому курсу, – бесспорно. Но то, что Америка вышла из кризиса благодаря кейнсианским рекомендациям, – в высшей степени сомнительно. Хотя бы потому, что на признание новой теории нужно было время, а в те годы ни Интернета, ни мобильной связи, ни быстрой полиграфии не было.

«Частная лавочка» ФРС США

Теперь, собственно, о байках. Начнем с актуальной ныне темы «частной лавочки» ФРС, будто бы бесконтрольно печатающей доллары[170].

ФРС была создана Законом от 23 декабря 1913 г. «О Федеральном резерве» как независимое федеральное (правительственное) агентство для выполнения функций Центрального банка и осуществления централизованного контроля над банковской системой. Главным импульсом к созданию ФРС стали банковская паника и кризис 1907–1908 гг. На волне того кризиса Конгресс с целью выработки направлений реформы финансового регулирования учредил Национальную денежную комиссию, которая и сформулировала ныне действующие принципы американского финансового регулирования.

Независимость ФРС обеспечивается несколькими факторами. Во-первых, решения ФРС не нуждаются в одобрении президента, Конгресса или Министерства финансов. Во-вторых, ФРС не получает финансирование из бюджета. В-третьих, каждый из семи членов руководящего органа ФРС – Совета управляющих – назначается президентом США на срок 14 лет (без права продления полномочий) и находится на своем посту по определению дольше, чем два президентских срока. В то же время ФРС, формально не являющаяся государственной организацией, фактически по многим ключевым вопросам несет ответственность перед федеральной законодательной и исполнительной властью. С определенной долей допущения можно сказать, что статус ФРС аналогичен статусу Банка России: общественное не тождественно частному, как, впрочем, и государственному.

Организационную основу ФРС составляют 12 федеральных резервных банков, подчиняющихся Совету управляющих и предоставляющих банковские услуги для федерального правительства и депозитных учреждений. Федеральные резервные банки имеют акционерную форму собственности. Акционеры – коммерческие банки, не имеющие права голоса, но обладающие правомочиями избирать шесть из девяти управляющих региональных отделений, а также получать дивиденды. Акции федеральных резервных банков, получаемые в обмен на резервируемые депозиты, обладают рядом ограничений по владению и распоряжению: их невозможно продать или обменять, кроме того, размер дивидендов по ним фиксированный (6 % годовых). На начало 2012 г. все 1933 национальных банка США были членами ФРС, а из 5430 банков штатов членами ФРС являлись 829 кредитных структур. Теоретически, конечно, можно установить над ФРС частный контроль, но в практическом плане это не имеет никакого смысла, да к тому же будет сопряжено с многотриллионными затратами на приобретение контроля.

«Бесконтрольный» печатный станок

О «бесконтрольной» денежной эмиссии ФРС нужно сказать отдельно. Для начала предлагаю проанализировать табл. 13.1. В ней содержатся сведения о росте долларовой наличности (упрощенно – показатель М1) и о темпах прироста наличной и безналичной денежной массы (показатель М2), то есть о том самом «неуправляемом» печатном станке.

Таблица 13.1. Денежная масса США (М1 и М2) в 2000–2012 гг.

Примечания. M1 состоит из: наличных вне Казначейства, Федеральных резервных банков, прочих кредитных организаций; дорожных чеков; депозитов до востребования; прочих чековых депозитов. M2 состоит из М1 плюс: сберегательные депозиты; срочные депозиты свыше 100 тыс. долл., индивидуальные пенсионные счета (IRA); остатки средств на счетах розничных ПИФов. Обобщенный показатель денежной массы США – показатель М2.

Источник: ФРС.

Темпы прироста денежной массы (М2) в 2008 и в 2011 гг. были выше, чем в предыдущие годы, однако сопоставимы с данными за 2001 г., когда лопнул фондовый пузырь на рынке акций высокотехнологичных компаний, а в 2009–2010 гг. – и вовсе ниже среднегодовых в первом десятилетии. Что же до наличности (по итогам 2012 г. – 23,5 % всей денежной массы М2), то ее прирост объясняется не конспирологической версией вселенского вброса «пачек резаной бумаги», а в первую очередь воплощением кейнсианских рецептов стимулирования потребления.

В любом случае ни о какой неконтролируемой денежной эмиссии разговор не идет. Одно дело, когда в дискуссии выставляются абсолютные данные прироста (в период 2008–2012 гг. денежная масса США выросла без малого на 3 трлн долл.), и совсем другое, если посмотреть на его динамику.

Нелишним будет справочное сопоставление американских и российских темпов роста денежной массы. В 2009 г. рублевая денежная масса увеличилась на 17,7 % (в том числе наличность или М1 – на 6,4 %), за 2010 г. – на 31,1 % (25,4 %), за 2011 г. – на 22,3 % (18,4 %), за 2012 г. – на 11,9 % (7,0 %). В США аналогичные показатели составили (см. табл. 13.1): в 2009 г. – 2,1 % (5,7 %), в 2010 г. – 4,5 % (10,7 %), в 2011 г. – 10,4 % (18,7 %).

В России показатели прироста существенно выше, но почему-то у нас об этом не разглагольствуют, предпочитая обращать внимание на зависимость прироста рублевой денежной массы от роста нефтяных котировок и, как следствие, доходов от нефтяного экспорта. Для справки: все последние годы среднегодовая цена нефти колебалась в пределах 109–111 долл/барр, то есть практически не менялась, что же до прироста наличных и безналичных рублей, то его показатели перед вами.

Тем не менее вопрос о причине резкого увеличения долларовой денежной массы пока остается открытым. Ответ на него – политика количественного смягчения (QE, quantitative easing), суть которой заключается в скупке ФРС финансовых активов (прежде всего государственных облигаций, но не только) за счет денежной эмиссии. Потребность в такой политике возникает, когда, во-первых, традиционные методы монетарного стимулирования экономики близки к исчерпанию, а во-вторых, учетная ставка приближается к нулю.

Небольшая ретроспектива. По данным табл. 13.1 хорошо видно: первый раунд количественного смягчения (QE-1) произошел в 2008 г., чему в немалой степени способствовало банкротство Lehman Brothers. В ноябре 2010 г. ФРС объявила о втором раунде (QE-2). Наконец, в сентябре 2012 г. начался третий раунд (QE-3), в рамках которого ФРС обязалась ежемесячно выкупать ипотечные облигации на сумму 40 млрд долл., а еще 45 млрд долл. реинвестировать по схеме «погашение старых долгосрочных казначейских облигаций – приобретение новых». 18 декабря 2013 г. ФРС приняла решение с января 2014 г. снизить количественные показатели QE-3 до соответственно 35 и 40 млрд долл. в месяц (по предварительным расчетам).

Смогли ли программы QE оживить американскую экономику? Едва ли. Помогли ли программы QE избежать социально-экономических провалов а-ля «Великая депрессия»? Несомненно. Сформировались ли новые нефтяные, фондовые и ипотечные пузыри? Конечно. Возможен ли технический дефолт США? Теоретически да, но не в ближайшее время. Американцы намерены и дальше печатать деньги – согласно прогнозам Комитета Палаты представителей США по бюджету, государственный долг страны к 2017 г. может возрасти до 20,9 трлн долл. Но сколько веревочку ни вить, а концу быть.

«Заоблачный» американский госдолг

Вкратце об американском госдолге. Объем долговых обязательств любой страны принято анализировать не в абсолютных величинах, а в соотношении с масштабами национальной экономики (ВВП или общей стоимости товаров и услуг, произведенных за год). Согласитесь, было бы странно напрямую сравнивать финансовое положение двух соседей, долги одного из которых составляют 1 млн, а другого – 100 тыс. руб., при том что первый ежегодно зарабатывает 10 млн руб. (вариант – владеет активами), а второй – те же 100 тысяч.

По итогам 2012 г. совокупный госдолг США составил 16,4 трлн долл., или 103,8 % ВВП[171]. Цифра, безусловно, огромная, но в сравнении с другими странами американцы далеко не лидеры. Первая десятка стран по итогам 2012 г. представлена в табл. 13.2.

Таблица 13.2. Страны-лидеры по объему госдолга по итогам 2012 г.

Источник: The World Factbook; собственные расчеты.

Как видно, США не входят даже в первую десятку, что, впрочем, не оправдывает проводимую ими политику наращивания госдолга: в январе 2009 г., когда состоялась первая инаугурация Барака Обамы, федеральный долг составлял «всего» 10,6 трлн долл. За первые четыре «обамовских» года (с 2009 по 2012-й включительно) долговая нагрузка страны увеличилась в полтора раза, точнее, на 51,9 %.

Сегодня Америка разделилась на два лагеря: один лагерь, представленный преимущественно республиканцами, требует принятия радикальных мер по снижению госдолга, второй, состоящий в основном из демократов, настаивает на расширении бюджетных заимствований. Логика в рассуждениях присутствует и у тех и у других: с одной стороны, проценты на обслуживание госдолга в 2013 г. должны были составить 256,6 млрд долл., или более 9 % всех расходов федерального бюджета. С другой стороны, сторонники продолжения заимствований справедливо указывают, что в недавней истории США были периоды, когда величина госдолга к ВВП была еще выше, чем сегодня (после окончания Второй мировой войны госдолг США составлял: в 1945 г. – 117,5 % ВВП, а в 1946 г. – 121,7 % ВВП), а проблемой является не совокупный объем долга, а величина процентных ставок по государственным ценным бумагам, то есть платежей по ним.

Не будем забывать о текущем состоянии американской экономики. Одно дело, когда мы вспоминаем вторую половину 40-х, эпоху бэби-бума и взрывного роста послевоенного потребления, и совсем другое, когда мы видим современную стагнацию. Как бы то ни было, истерия по поводу госдолга США излишне политизирована. Как в Америке, так и в России.

Путь к спасению?

Есть ли у США варианты выхода из экономической трясины, особенно если учесть, что предпринимаемые с 2008 г. меры смогли лишь загладить негативные проявления кризиса, но к восстановлению прежних темпов развития пока так и не привели? Признаки восстановления экономики США, появившиеся в конце 2013 г., назвать устойчивой тенденцией все еще нельзя – несмотря на снижение безработицы, уменьшение с 2014 г. объема ежемесячных вливаний ФРС США, а также рост ВВП страны в 2013 г. на 1,9 %. Базис столь грустного вывода – прежние фундаментальные перекосы американской экономики. Приведу два наиболее явных.

Во-первых, это гипертрофированная роль ипотеки, особенно высокорисковых ипотечных кредитов, в середине нулевых уже обваливших сначала американскую, а затем и мировую экономику (по итогам 2013 г. совокупная ипотечная задолженность оценивалась в 13,2 трлн долл., или 77,2 % ВВП). Правительству и финансовому сектору крайне важно поддерживать постоянный рост цен на недвижимость, что позволяет уходить от ипотечных дефолтов и рефинансировать ссуды.

Во-вторых, финансовая пирамида американского госдолга, за счет которого развивающиеся страны кредитуют американское потребление. И пусть в истории США были периоды, когда величина госдолга к ВВП была еще выше, чем сегодня, проблемой, повторюсь, являются платежи по нему.

Есть ли у США реальные варианты слома негативных тенденций? Есть, и один из таких способов называется «Китай» (любопытная деталь: в современной Америке Китай часто представляется таким же экономическим злом, как США в России).

В 1985 г. торговый баланс двух стран выглядел сбалансированным (экспорт США в Китай составлял 3855,7 млн долл., импорт – 3861,7 млн долл., а отрицательное торговое сальдо – всего шесть, причем не миллиардов, а миллионов долларов). К 2010–2012 гг. ситуация изменилась кардинально: в 2010 г. дефицит торгового баланса США в торговле с Китаем составлял 273,0 млрд, в 2011 г. – 295,4 млрд, в 2012 г. – 315,1 млрд долл. По итогам 2012 г. китайская продукция была лидером американского импорта (19,0 %), тогда как поставки в Китай занимали лишь третью позицию в экспортной «табели о рангах» Штатов (7,2 %). От неконтролируемого расширения китайского импорта только в 1998–2008 гг. экономика США потеряла около 2 млн рабочих мест[172].

Оставим за скобками причины запоздалой реакции США на новый виток глобализации[173] (львиная доля ответственности за текущие внешнеторговые провалы лежит на администрации Рональда Рейгана, бросившей все силы на борьбу с «империей зла», «проспав» старт экономических реформ в Поднебесной). Кратко остановимся на том, что может предпринять Америка для устранения торгового дисбаланса, снижения государственного долга и стимулирования создания новых рабочих мест.

Я ни в коем случае не призываю объявить Китаю протекционистскую войну – времена опрометчивого Закона Смута – Хоули[174], надеюсь, ушли безвозвратно. Тем не менее Америка вправе предъявить Китаю немало экономических, прежде всего торговых, претензий. Ниже представлены три возможных направления, концентрация и ужесточение действий по которым вплоть до введения санкций могут позитивно отразиться на американской экономике и помочь в решении кризисных проблем.

Во-первых, Китай долгие годы небезуспешно выстраивал многочисленные барьеры на пути американских (и не только) компаний к внутреннему рынку в пользу собственных государственных предприятий. Очевидно также, что подобные действия предпринимались в обход требований ВТО.

Во-вторых, Китай по-прежнему первенствует в международном интеллектуальном пиратстве, убытки же терпят в первую очередь американские компании.

В-третьих, у Китая имеются существенные проблемы в сфере охраны окружающей среды, нарастающие по мере роста потребностей китайской экономики в природных ресурсах и электроэнергии, а также развития металлургии, химии и нефтехимии.

Скептики возразят: Китай может предъявить к погашению американские казначейские облигации и векселя (общая сумма государственных ценных бумаг США в собственности Китая на декабрь 2013 г. составляла 1268,9 млрд долл., или 7,7 % совокупного американского госдолга).

Но, во-первых, обязательства выданы на определенный фиксированный срок, а досрочное погашение предполагает немалый дисконт, что американцам и нужно, так как позволит существенно уменьшить общую сумму государственной задолженности. А во-вторых, печатный станок в США работает как часы, и эмитировать дополнительные средства под частичное погашение задолженности большого труда не составит.

Послесловие

Наши сограждане свято веруют в то, что американская экономика вот-вот развалится, доллар перестанет существовать, а по государственным долгам США будет объявлен дефолт. В насаждении подобного бреда в огромной степени виноваты многочисленные алармисты (паникеры) от экономики, исполняющие роли то ли застольных клоунов, то ли знающих мужиков из гаражей. Эти псевдонаучные скоморохи резвятся на развалинах российского экономического просвещения – за его разрушение мы тоже обязаны предъявить счет орудовавшим в России под личиной либералов статусным преступникам и коррупционерам лихих 90-х.

Проблемы Америки действительно огромны. Страна, поневоле ставшая оплотом всей мировой экономики, решавшая одни задачи, одновременно упуская другие, все последние годы методом проб и ошибок пытается вылезти из кризисной пучины. При этом американцы не устают повторять, что кризис в каждой экономике свой, а потому вовсе не обязательно, чтобы рецепты, пригодные для одной страны, столь же эффективно помогали в другой. Не стоит ждать спасения и от таинственных волшебников экономической теории, каждый должен думать своей государственной головой.

Почему же лживые измышления об американской экономике заполонили российское общественное пространство? Затем, чтобы отвлечь наше внимание от внутренних экономических проблем, прикрыть собственную интеллектуальную импотенцию рассуждениями об американских экономических могильщиках. Непреложно одно: если бы Россия располагала собственной экономической идеологией, то сегодня по темпам развития вполне могла бы соревноваться с Китаем. К сожалению, этого не случилось. Пока не случилось.

Современные российские практики отличаются крайней заскорузлостью государственного мышления. Страна как бы застыла в позднесоветском периоде. Вроде бы и границы изменились, и именуемся мы по-другому, и от былого величия остались разве что высочайшие фантомы, а порядок мыслей как будто унаследован вместе с проржавевшими канализационными трубами.

Деградация системы государственного управления очевидна. И проявляется она не только в нивелировании этических устоев или в почти утраченной национальной идентичности, но и в чрезвычайно низкой интеллектуальной компоненте алгоритмов принятия решений, в частности, существующего порядка планирования и прогнозирования. Стратегии, концепции, программы долгосрочного развития всего и вся вбрасываются в информационное пространство чаще смены времен года. А дальше со столь же пугающей регулярностью либо отправляются в корзину, либо подменяются еще более долговременными и амбициозными прожектами. Чиновники-винтики отрабатывают жалованье, сторонние исполнители контрактов «осваивают» выделенные в ходе тендеров и конкурсов бюджетные деньги, народ ухмыляется и через мгновение переключается на музыкальную радиоволну.

За рубежом планирование и прогнозирование уже полвека ведется с непременным учетом результатов специализированных Форсайт-исследований (не путать с «Сагой о Форсайтах» английского мастера слова Джона Голсуорси, названной по фамилии главных героев). В мире Форсайт безоговорочно признан мостиком между сверхъестественными исследованиями туманных перспектив и предметной разработкой конкретных политических, социально-экономических, технологических, корпоративных стратегий. Конечно, кое-что в этом направлении делается и у нас, но, судя по тому, что читатель при упоминании Форсайта недоуменно пожимает плечами, для широкой публики эти усилия незаметны.

Заглянуть в будущее всегда заманчиво, особенно когда вместо иррациональной гадалки применяется коллективный разум. Упреждая начало этого крайне увлекательного интеллектуального занятия, как и во многих предыдущих главах, кратко проштудируем теорию вопроса.

Форсайт (Foresight) – это метод стратегического мышления, не являющийся прогнозированием в чистом виде, но раскрывающий альтернативные перспективы. Отсюда одно из определений Форсайта как способа «мышления о будущем, выявления возможностей и угроз, которые могут возникнуть в ближайшие годы и десятилетия»[175]. Не предвидение, но предсказание. Похоже на спиритический сеанс, однако это, конечно же, не так – иначе содержание книги несло бы более футурологическую смысловую нагрузку.

Более подходящим представляется такое определение: Форсайт – это «предпринимаемые на систематической основе усилия по исследованию отдаленных перспектив науки, технологий, экономики и общества с целью определения областей стратегических исследований и новых массовых технологий с наибольшим экономическим и социальным эффектом»[176].

В начале XXI в. Форсайт стал особенно актуальным. Ускоряющиеся эволюционные процессы, растущие неопределенности и риски, возросшие геополитические, экономические, социальные, инновационно-технологические проблемы требуют не только быстрого реагирования со стороны финансового, производственного, научного, интеллектуального капитала различных государств, но и форсированной адаптации национальных институтов к меняющимся внешним и внутренним условиям деятельности, что опять же осуществляется носителями компетенций. Без реалистичных, альтернативных, качественных (не количественных!) стратегий развития, составление которых и является одной из целей Форсайта, мы оказываемся слепыми котятами, беспрестанно мяукающими на весь мир.

Форсайт-исследования упрощенно выглядят так. Экспертные группы (панели) из нескольких десятков, лучше – сотен представителей государства, науки, бизнеса и потребительского сообщества путем проведения многоступенчатых опросов (так называемых Дельфи-опросов), посредством дистанционного диалога, мозговых штурмов, отсечения полярных точек зрения, бенчмаркинга[177] вырабатывают общее видение перспектив развития по конкретной проблематике. Полученные результаты структурируются в сценариях (обычно от трех до шести), на основе которых представители государственных ведомств или менеджмент компаний принимают стратегические решения. Обязательным условием Форсайта является устойчивая обратная связь (feedback) между участниками на всех этапах исследования.

Как видно, Форсайт – это целая процедура, вовсе не обязательно реализуемая в ходе личных контактов. Часто Форсайты проводятся заочно, что нисколько не уменьшает их практическую ценность. Важно добавить, что конечный выбор всегда остается за субъектом принятия решений, в его власти опереться на какой-либо один вариант развития событий либо руководствоваться микшированной версией. Но перейдем к рассмотрению конкретных результатов зарубежных Форсайт-исследований (в России по причине сиюминутности управленческих интересов государства и частного сектора Форсайт пока не прижился) и раскроем возможные угрозы, поджидающие Россию в ближайшее десятилетие.

Приближение топливной бури

Осенью 2010 г. в нашумевшей статье «Ретроинноград», представляя широко известное на Западе направление социально-экономического, технологического, военного прогнозирования (в середине 50-х проведение систематических Форсайт-исследований началось именно в оборонных аналитических центрах), я представлял некоторые результаты Форсайтов второй половины нулевых применительно к России[178]. В том материале приводились Форсайт-подтверждения невеселого вывода, согласно которому во втором десятилетии XXI в. экономика и бюджетная система России, скорее всего, столкнутся со снижением натуральных и финансовых показателей экспорта углеводородов, а значит, существенным ухудшением социально-экономической обстановки в стране. Замечу, что в те годы превалирующая точка зрения была диаметрально противоположной: Россия – «энергетическая сверхдержава», и, что бы ни случилось, зарубежные потребители всегда будут нуждаться в наших нефти и газе[179].

Форсайт-аргументы были следующими (в скобках – ориентировочные даты событий, зафиксированные по результатам исследований).

1. Начало производства экономически приемлемых автомобилей с гибридными двигателями (2012–2015 гг.), опытного (до 2015 г.) и массового (до 2020 г.) производства экономичных городских электромобилей.

2. Производство компактных аккумуляторов с высокими энергетическими параметрами (до 2020 г.).

3. Экономически и экологически выгодная массовая добыча «нетрадиционных» энергоносителей: тяжелой и вязкой нефти, битуминозных песков, сланцевого газа (2010–2020 гг.). Уже в ближайшие годы Северная Америка перейдет на полное самообеспечение углеводородами. Следствием станет отказ от нефтегазовых поставок с Ближнего Востока и взрывной рост предложения этих товаров на сырьевых биржах.

Теперь посмотрим, насколько сбываются Форсайт-прогнозы.

Для начала российская таможенная статистика[180]. За 2013 г. (здесь и далее – в сравнении с 2012 г.) внешнеторговый оборот России вырос на 0,3 %: экспорт – на те же 0,3 %, импорт – на 0,2 %. В итоге положительное сальдо (итоговый результат) торгового баланса увеличилось на 1,1 млрд долл. до впечатляющих 208,6 млрд долл.

За рассматриваемый период экспорт сырой нефти уменьшился в натуральном выражении на 1,4 %, правда, по экспортной выручке – сразу на 4,0 %. Однако существенно (на 9,7 %) возрос экспорт нефтепродуктов (правда, «в деньгах» прирост почти в два раза меньше – 5,5 %), но в любом случае пока ничего страшного не происходит.

За тот же период экспортные поставки природного газа (без сжиженного) в натуральных величинах возросли сразу на 9,9 %. Что касается выручки, то она увеличилась не столь значительно, на 6,7 %, но это можно объяснить пересмотром в сторону уменьшения цен экспортных контрактов (о причинах чуть ниже), а также кризисным состоянием мировой экономики. Для справки: в 2013 г. удельный вес экспортных поставок сжиженного природного газа в общем объеме экспорта природного газа составил 11,8 % (в 2012 г. – 10,7 %).

За 2013 г. удельный вес экспорта нефти, нефтепродуктов, природного и сжиженного газа в общем объеме экспорта составил 67,6 % (за 2012 г. – 67,1 %). Впрочем, констатация сырьевой ориентации российского экспорта уже давно не нуждается в аргументах и не является целью данного повествования.

Так что же, врет Форсайт? Не торопитесь.

Начнем с доводов, касающихся нефти и нефтепродуктов.

«Начало производства экономически приемлемых автомобилей с гибридными двигателями (2012–2015 гг.), опытного (до 2015 г.) и массового (до 2020 г.) производства экономичных городских электромобилей». В США, в экономике которых порядка 60 % потребляемой нефти расходуется в виде автомобильного топлива, одним из способов снижения нефтезависимости справедливо считается переход на виды транспорта, способные работать на новых источниках энергии. Не отстает и Евросоюз: в ЕС намерены принять директиву, согласно которой к 2050 г. в городах станет возможно передвигаться только на электромобилях. Другие государства также следуют в этом направлении: к примеру, в Норвегии с 2015 г. регистрация новых автомобилей, работающих исключительно на бензине (дизеле), будет запрещена.

Китай считает разработку электромобилей приоритетным направлением развития промышленности: еще в октябре 2010 г. Академия общественных наук КНР опубликовала «Синюю книгу» о конкурентоспособности страны, где в список приоритетов были включены экология, альтернативная энергетика и, в частности, автомобили на новых источниках энергии. На рубеже первого и второго десятилетий Китай принял 10-летний план по превращению страны в мирового лидера по производству гибридных авто– и электромобилей. План, в частности, предусматривает перепрофилирование трех из пяти ведущих китайских автоконцернов под производство электромобилей и гибридов, создание нескольких глобальных производств комплектующих, ежегодный выпуск к 2020 г. не менее 3 млн электромобилей.

Наконец, о производстве компактных аккумуляторов с высокими энергетическими параметрами, необходимых для запуска в серию электромобилей. Разработке аккумуляторов нового типа особое значение придается не только в США (в рамках Закона о восстановлении экономики и реинвестировании в Америку (2009), известного как «План Обамы», на эти и другие цели в области энергосбережения было выделено 32 млрд долл.). Исследования и разработки (R&D) также ведутся в Китае, Южной Корее, Японии, других странах.

Будущее без газодолларов

Перейдем к природному газу. Существенное ухудшение показателей газового экспорта начнется не в 2012–2013 гг., а с 2014 г., то есть ближе к середине десятилетия. Виной тому – принятый 3 сентября 2009 г. Третий энергетический пакет ЕС, или ТЭП (точное название – Третья газовая директива ЕС 73/ЕС/09), направленный на обеспечение более высокого уровня конкуренции на европейских энергорынках.

ТЭП, в частности, обязывает вертикально интегрированные газовые компании, работающие на европейском газовом рынке, реструктурировать свой бизнес на отдельные независимые компании по добыче, транспортировке и распределению природного газа, обеспечить недискриминационный доступ третьих сторон к транспортным мощностям европейских газотранспортных сетей, создать систему региональных зон оптового газового рынка с тарифами «вход-выход» и ликвидными виртуальными хабами (центрами спотовой торговли) в каждой зоне. В России, как известно, основной производитель природного газа, а также собственник трубопроводов, компрессорных станций и прочей газотранспортной инфраструктуры, – ОАО «Газпром», против доминирующего положения которого на европейском рынке в значительной степени и направлена Директива. По сути, «Газпром» будет поставлять продукцию только до пунктов сдачи-приемки на российской границе, где газ будет менять собственника.

Формально новые правила начали действовать с 3 марта 2011 г., однако с учетом того, что все члены ЕС должны внести соответствующие поправки в национальные правовые базы, в полном объеме ТЭП начнет действовать как раз с 2014 г. Ключевой особенностью этого документа является его ретроактивность (обратная сила): европейские потребители будут обязаны перезаключить уже действующие договоры, естественно, на принципиально иных условиях. Так, российская сторона (читай – «Газпром») не сможет поставлять газ европейским покупателям в объемах и в соответствии с условиями, указанными в действующих долгосрочных контрактах, транспортировка российского газа по существующим контрактам будет дороже, а новые инвестиции в газовую инфраструктуру (в первую очередь строительство новых газопроводов) окажутся трудноосуществимыми.

Еще одним фактором предстоящего снижения российского газового экспорта становится выход США на мировой рынок углеводородов в качестве нетто-экспортера, и случится это не позднее 2015–2016 гг. Еще в 2011 г. США, крупнейший мировой потребитель углеводородов, на долю которого, по разным оценкам, приходится порядка 22 % глобального потребления нефти, запланировали в течение предстоящего десятилетия сократить импорт нефти на треть.

Широкую известность получило высказывание президента США Барака Обамы, сделанное им 30 марта 2011 г. в Джорджтаунском университете в Вашингтоне: «Сегодня я устанавливаю новую цель, разумную, достижимую и необходимую. На момент, когда я был избран президентом, Америка импортировала 11 миллионов баррелей нефти в день. Чуть более чем через 10 лет мы сократим этот показатель на треть. Реализация новой цели… зависит от двух вещей: поиск и добыча большего количества нефти на нашей территории плюс использование экологически чистых альтернативных источников топлива и более рациональное использование энергии». Заметьте, Форсайт проводился во второй половине нулевых, когда Обама был простым сенатором от штата Иллинойс.

Результаты не замедлили сказаться. В начале 2013 г. в обновленной версии прогноза компании British Petroleum (ВР) отмечалось, что в 2013 г. США обгонят Саудовскую Аравию и Россию, выйдя на первое место в мире по объемам производства жидких углеводородов и биотоплива[181]. По итогам первой половины 2013 г. Америка впервые с начала 1980-х гг. обогнала Россию по объему добычи природного газа: в январе – июле 2013 г. в США было добыто примерно 493,8 млрд кубометров, тогда как у нас (по данным Минэнерго России) за первые семь месяцев 2013 г. – 383,6 млрд кубометров[182].

За 2008–2013 гг. США почти в два раза снизили внутреннюю цену на газ, в том числе за счет наращивания собственного производства, включая промышленную добычу «нетрадиционных» энергоносителей, чем серьезно поддержали свою промышленность. Сегодня цена газа для российской промышленности выше, чем для промышленности США. В 2012 г., согласно расчетам ведущего мирового центра информации и аналитики компании IHS, сланцевый бум позволил средней американской семье сэкономить до 1,2 тыс. долл. за счет более низких счетов за энергию и уменьшения цен на товары и услуги. Предполагается, что к 2015 г. этот показатель вырастет до 2 тыс. долл., а к 2025 г. – до 3,5 тыс. долл. До 2025 г. американская нефтехимическая отрасль получит благодаря сланцевому буму до 100 млрд долл. новых инвестиций, в отрасли будет создано дополнительно 300 тыс. рабочих мест, а промышленное производство увеличится на 328 млрд долл.[183]. Добавлю, что приоритет в газовом экспорте (заявительный, а не разрешительный порядок) будет отдан странам, с которыми США имеют договоры о свободной торговле (FTA), – в этом, возможно, главная причина создания зоны свободной торговли между США и ЕС[184].

Судостроительная лихорадка – еще один эффект от энергетической революции в США и Канаде. Рост добычи нефти в США снизил расходы на нефтепереработку (США стали нетто-экспортером нефтепродуктов, но не сырой нефти, еще в 2011 г.). В июле 2013 г. экспорт продукции американских НПЗ составил 3,8 млн баррелей в день, что почти на две трети превышает показатели 2010 г. В ближайшие три года среднегодовой рост спроса на танкеры для перевозки нефтепродуктов составит 7 %. Для сравнения: спрос на танкеры, перевозящие сырую нефть, скорее всего, упадет на 1,5 %[185].

Дополнительные аргументы в пользу реальности Форсайт-прогноза: в 2014–2015 гг. спуск на воду на судостроительных верфях танкеров, предназначенных для транспортировки из США сжиженного природного газа; объявленная в 2013 г. приостановка ввода в эксплуатацию новых газовых месторождений на Ближнем Востоке, прежде всего в Катаре; начало в 2014–2016 гг. промышленной добычи сланцевого газа на месторождениях в Австралии, Европе и Китае. По оценке аналитиков компании Halliburton, сделанной ими в 2010 г., наибольшие запасы сланцевого газа зафиксированы как раз в Северной Америке (в США и Канаде) – 23,8 % общемировых, – а также в Китае и некоторых других государствах Центральной Азии (21,9 %) и в Австралии (16,3 %). Значительные запасы также обнаружены в ряде стран СНГ, прежде всего на Украине – 3,9 %.

Напомню: представленные выводы были опубликованы в «Новой газете» в 2010 г., а основой для них послужили Форсайт-исследования, проведенные несколькими годами ранее.

Такой Форсайт нам не нужен

В упомянутой публикации рассматривались и другие направления прорывных технологий, несущие потенциальную угрозу для России: потеря части мирового рынка оружия, утрата ведущих позиций в сфере «мирного» атома, поражение в сфере нанотехнологий. С другой стороны, выкладки были представлены исключительно по итогам иностранных исследований, а осведомленность зарубежных специалистов в отношении российских технологических нововведений представляется спорной. В конце концов, учитывая исторически свойственную закрытость некоторых сфер российской экономики, можно предположить наличие у России симметричных ответов.

Есть, однако, один раздел, о котором нужно поговорить особо. Это «Кардинальные социальные изменения», а именно: «революционная трансформация существующей системы образования (2015–2020 гг.), нарастание демографического кризиса и связанный с этим рост трудовой миграции (2016–2020 гг.), вступление во «взрослую» жизнь поколения, лишенного имперской ментальности и идеологического догматизма (2010–2020 гг.)».

Уже по итогам 2013 г. можно смело констатировать, что в социальной конкурентоспособности Россия проиграла. В мире все большее развитие получает разделение системы образования на «креативную» и «компетентностную». И если еще несколько лет назад в российском обществе была широко распространена «страусиная» точка зрения, будто образованное молодое поколение – это главный и чуть ли не единственный козырь России в мировой технологической гонке, то в последнее время псевдоромантиков что-то не слышно.

Российские вузы – основа интеллектуальной безопасности страны – превратились либо в почетную синекуру для отставных чиновников и функционеров, либо в площадку для извлечения коррупционных доходов, либо в феодальные владения, где власть передается по наследству, а профессорско-преподавательский состав и учащиеся выступают в роли поденщиков. И лишь от случая к случаю (когда речь заходит об очередном претенденте на Нобелевскую премию с российскими образовательными корнями, о международных образовательных рейтингах, где позиции России год от года ухудшаются, или о получении бессмысленных государственных грантов) российская высшая школа вспоминает о своем базовом предназначении – развивать творческие навыки и обеспечивать трансферт компетенций. Катастрофа российского образования очевидна, кажется, всем – вот почему растрату национального интеллекта нужно считать преступлением против общества.

Проиллюстрируем интеллектуальную деградацию на примере одного из немногих российских Форсайт-исследований в области инноваций, проведенных одним Национальным исследовательским университетом, хобби руководства которого (помимо обильной раздачи либеральных советов) – коллекционирование зданий в центре Москвы[186].

По мнению российских Форсайт-умельцев, в энергетической отрасли наши инноваторы работают над технологиями математического моделирования реакторов (здесь и далее выделено мной. – Н.К.), разработки виртуальных энергоблоков и тренажеров, срок достижения результатов по которым – 2014 г. В системе медицинской профилактики мы, оказывается, трудимся над технологией выявления особенностей структуры заболеваний населения страны (2015 г.), а в направлении рационального природопользования – над комплексным мониторингом потребления воды и содержания в ней загрязняющих веществ (2017 г.). Вчитайтесь, вчитайтесь: во всем мире полным ходом идет практическая реализация подобных проектов, а мы все моделируем.