История Османской империи. Видение Османа Финкель Кэролайн

Благодарности

Все те долгие годы, когда создавался «Видение Османа», многие коллеги и друзья всячески вдохновляли меня и великодушно помогали в моей работе. Они лично и по электронной почте отвечали на массу вопросов; присылали мне статьи и книги, как увидевшие свет, так и еще не напечатанные; читали отдельные главы, многие главы, даже законченную рукопись; и постоянно старались уберечь меня от ошибок. Если бы не широкая душа и готовность этих людей щедро поделиться со мною плодами своих исследований, я бы даже не смогла начать писать эту книгу.

Я выражаю свою глубочайшую признательность сотрудникам Стамбульского отделения Американского исследовательского института в Турции; директор Энтони Гринвуд и его помощники Гюлден Гюнери и Семрин Коркмаз по нескольку месяцев терпели мое присутствие, пока я изучала имеющееся в институте великолепное собрание документов и читала материалы на османскую тематику, — и каждый день все эти месяцы обедали вместе со мной. Если бы не приятные поездки на катере через Босфор и не покой институтской библиотеки, я бы сдалась еще в самом начале. Писать «Видение Османа» я начинала в Кембридже, где Кэйт Флит из Скиллитер-центра при Кембриджском университете позволила мне беспрепятственно пользоваться библиотекой Скиллитера, еще одним оазисом для специалистов по истории и культуре Османской империи. Я также благодарна за помощь сотрудникам находящихся в Стамбуле Французского института анатолийских исследований и библиотеки Фонда исследований ислама («Ислам араштырмарлы вакфи») и Британской библиотеки, которые дали мне разрешение воспользоваться их богатыми коллекциями.

Многие другие люди, без кого не было бы этой книги, не раз оказывали мне помошь, и я хотела бы назвать следующие имена: Габор Агоштон, Вирджиния Аксан, Джон Александер, Жан-Луи Бак-Граммон, Мишель Бернардини, Идрис Бостан, Грегори Брюэсс, Дункан Булл, Роберт Данкофф, Кэролайн Дэвидсон, Селим Дерингиль, Кэтрин М. Эбель, Говард Эйзенштадт, Й. Хакан Эрдем, Сельчук Эсенбель, Сурайя Фаруки, Корнелл Флейшер, Паль Фодор, Джон Фрили, Фатма Мюге Гёчек, Дэниэль Гофман, Ясмин Гёнен, Росица Градева, Джейн Хэтуэй, Колин Хэйвуд, Фредерик Хигцель, М. Шюкрю Ханиоглу, Колин Имбер, Роберт Джонс, Явуз Селим Каракышла, Клэр Руофф Караз, Михаил Ходарковский, Мачьял Кил, Дарюш Колодзейчик, Клаус Крайсер, Донна Лондри, Хит Лаури, Джеральд Мак-Лин, Эндрю Манго, Ненад Моачанин, Родс Мэрфи, Октай Озел, Бурджу Озгювен, Одед Пери, Гедда Рейндл-Кил, Кахраман Шакул, Ариэль Зальцман, Хэмиш Скотт, Норман Стоун, Фрэнк Сисин, Набиль ат-Тикрити, Кристин Томпсон, Люсьен Тис-Шеноджак, Гюндюз Вассаф, Сара Нур Йилдыз, Элизабет Захариоду, Фариба Заринебаф-Шахр. Ими этот список ни в коей мере не исчерпывается, многие люди постоянно мне помогали. Еще я бесконечно обязана двоим: это — Джойс Мэттьюз, который перевел многие прозаические и поэтические отрывки с турецкого на медоточивый английский, стараясь передать интонацию оригинала, что удавалось в единичных случаях; и Ара Гюлер, который фотографировал меня для рекламных материалов.

Писать — тяжело; еще сложнее, когда дело касается иллюстраций. Мне хотелось бы в особенности поблагодарить тех, кто сделал этот процесс относительно безболезненным: Филиз Шанман, Зейнап Челик и Гюлендам Накипоглу из Библиотеки дворца Топкапы; Эдхем Элдем; Мухиттин Эрен из «Эрен пабликейшнс» (Стамбул); Джон Скотт из «Корнукопия мэгэзин»; Ф. Мухтар Катырджы; сотрудники отдела культуры «Япы креди банк» (Стамбул); Джулия Бартрам из отдела гравюр и рисунков Британского музея; Наталья Кроликовская; Кшиштоф Вавжиняк.

Мой выпускающий редактор в издательстве «Джон Марри», Кэролайн Нокс, оказывала поддержку вплоть до самых последних этапов подготовки книги к публикации: моя самая искренняя благодарность ей, ее преемнику Гордону Уайзу, Кэролайн Уэстмор — за достойное подражания внимание к деталям, Кэти Бенуэлл и Никки Барроу. Мне также хотелось бы выразить свою признательность за высокопрофессиональную редактуру Лиз Робинсон и Элизабет Добсон, которые придали тексту гладкость, которой иначе у него могло и не быть. Филип Мэнсел предложил эту книгу «Джону Марри» и заслуживает отдельного упоминания — он сыграл важную роль, став инициатором написания истории Османской империи, предназначенной широкой аудитории, а подобные шансы слишком редко выпадают на долю ученому-историку. Мой агент, Энн Энджел, мягко подгоняла меня, когда я падала духом или когда у меня пропадала охота писать дальше. Карты нарисовал Мартин Коллинз, а указатель составил Дуглас Мэттьюз.

Я отправилась в путь по тропе Османов под чутким и внимательным руководством Виктора Менажа, в прошлом профессора турецкого языка в Школе восточных и африканских исследований Лондонского университета. Теперь, много лет спустя, я могу чем-то отблагодарить его за те знания, которыми он со мной делился. Другой Виктор — Виктор Остапчук, — с которым нас объединяет страсть к Османскому Черному морю и сложность его обороны от наступающих с севера держав, много времени посвятил чтению моей рукописи, по мере того как продвигалась работа над нею. Со свойственной настоящему ученому глубиной проникновения в вопрос он высказал множество замечаний, для которых свойственна присущая настоящему исследователю глубина и тщательность, — несмотря на занятость своей работой и карьерой. Но прежде всего я счастлива тем, что вышла замуж за писателя и журналиста — или, вернее, неудавшегося ученого, ставшего журналистом, — который открыл передо мной неоспоримую ценность того, как делать невозможное возможным, и показал, что есть слова, при помощи которых и самые малопонятные вопросы можно объяснить доступно для широкой аудитории. Свою книгу я посвящаю двум Викторам — Вик-и бюзюргу и Вик-и сагиру, — Эндрю Финкелю и нашей дочери Иззи, которая все свои детские годы провела под сенью Османов.

Предисловие

В последние годы наблюдается бурный рост исследований, и на полках книжных магазинов вместе с историями о других периодах и странах можно увидеть книги об османах различного охвата и тематики. Некоторые предназначены для научной аудитории, некоторые освещают лишь ограниченный период времени, некоторые полностью основаны не на турецких или не османских источниках. Моя задача заключалась в том, чтобы дать широкой аудитории современную историю всего хронологического периода Османской империи; моей целью было оспорить слишком упрощенное представление о том, что Османская империя возникла, пришла в упадок и распалась — и это все, что мы должны знать о ней.

Исторические исследования не стоят на месте, и в последние 10 или 15 лет появились захватывающие новые точки зрения и интерпретации. Тем не менее общее современное восприятие Османской империи все еще в большой степени определяется наблюдениями и предубеждениями, содержащимися в европейских источниках, написанных в пылу различных конфронтаций между западными государствами и османами. Характеристика империи как «восточной тирании» или «больного человека», например, ведет происхождение от отдельных периодов времени, когда такие «политические высказывания» служили конкретным целям. К сожалению, они постоянно повторялись и возвращались в научный оборот, как будто охватывают всю историю империи.

Большая часть из того, что считается историческими трудами об Османской империи, на самом деле не всегда научна и добросовестна в том, что касается «истории», и превращает османов и их мир в театр абсурда — парад распутных султанов, порочных пашей, беспомощных женщин из гарема, мракобесов-церковников — стереотипные персонажи, вмерзшие в трухлявые декорации, в которых нет и намека на динамику развития. Рассказывается вечная сказка о враждебном и экзотическом мире, но она не в состоянии проинформировать читателя о процессе, сформировавшем целый мир. То, что эти книги хорошо продаются, свидетельствует о широком интересе к Османской империи, то, что они не базируются ни на более современном историческом подходе, ни на оригинальных источниках, отражает тот факт, что османские историки не часто утруждали себя написанием книг для широкой аудитории. Я надеюсь, что мое «новое изложение» привлечет широкого читателя, и в то же время послужит сдержанной корректировкой, способствующей нашему пониманию связей между прошлым и настоящим и того, как мы оказались там, где сейчас находимся.

Мой собственный подход к османской истории волей обстоятельств окрашен длительным пребыванием в Турецкой Республике, наследнице Османской империи, где я прожила около 15 лет. Прошлое воистину другая страна в Турции, чьи граждане были лишены легкого доступа к литературным и историческим трудам предыдущих эпох, благодаря смене алфавита в 1928 году с арабского письма на латиницу, знакомую в большинстве стран западного мира. В то же время проводящаяся программа, для того чтобы сделать словарь языка более турецким, удаляет из него слова арабского и персидского происхождения — два других компонента той богатой смеси, которая была османским языком, сегодня грозящим стать таким же «мертвым», как латынь. С другой стороны, труды османского периода издаются в современной письменности и с упрощенным языком, позволяющим современным читателям получить некоторое представление о том, что происходило раньше. В противном случае ситуация была бы ужасающей: представьте себе литературный корпус Англии, из которого исключено все, написанное до 30-х годов XX века!

Когда-то казалось вероятным, что с уходом поколений, выучивших османский язык до замены алфавита, будет мало тех, кто сможет читать многотомные документы и рукописи, которые являются основным источником по османской истории. Тем не менее студенты продолжают учиться на историков и изучать османский язык, и они занимают должности в университетах Турции и за границей наравне со специалистами по османской истории, родившимися не в Турции. Правда, туркам было непросто отказаться от «официальной истории», которую они изучали в школе, версии их прошлого, получившей импульс от революции, отождествляемой с именем Мустафы Кемаля Ататюрка, «отца современной Турции». В первые годы республики османские столетия считались перевернутой страницей, к ним относились пренебрежительно, как будто они не имели отношения к новой стране. Но поскольку память об османском периоде не слабела, он становился более открытым для внимательного изучения; и преподаватели приучали турков видеть себя наследниками славного прошлого. Так теперь официальная история поддерживает мнение, что османская династия была непобедимой, а ее султан всемогущим — за исключением тех, которых помнят под такими прозвищами как «Пьяница» или «Безумец», — но до сих пор мало внимания уделяется сопротивлению населения государству и его предписаниям, которое имело место с первых лет существования империи: нежелание признать существование разногласий является неизменной особенностью политики в современной Турции.

И все же, несмотря на практические препятствия, затрудняющие понимание османского наследия, граждане современного турецкого государства интересуются своей историей. Политические дискуссии пестрят историческими аллюзиями, достаточно непривычными для западных обозревателей: образы прошлого дают богатый источник ссылок, когда политики спорят о том, какая версия истории лучше послужит завтрашним целям (завтра, которое здесь зачастую кажется более неопределенным, чем где-либо еще). Множество обсуждений касается проблем, корни которых уходят глубоко в историю. Один из самых очевидных примеров того, как прошлое преследует настоящее, это «армянский вопрос», который в нынешнем своем проявлении вращается вокруг армян, пытающихся воздействовать на национальное правительство, чтобы оно признало массовую бойню в Анатолии во время Первой мировой войны геноцидом. Менее очевидны для постороннего две другие темы, стоящие в турецкой повестке дня: роль военных в политике и пределы приемлемого в проявлениях религиозности. Эти темы проходят через всю османскую историю и занимали государственных деятелей прошлого, так же как и сегодняшних. Задача историка показать, как прошлое вело к настоящему, или к настоящему, которое сегодня уже является прошлым. В написании турецкой истории, таким образом, появляется больше болезненных тем для обсуждения, чем в других странах, и составитель османской истории не может позволить себе роскоши предоставлять развлечение ценой замалчивания.

Принято заканчивать исследования Османской империи 1922 годом, годом отмены султаната; 1923 годом, когда была провозглашена Республика Турция, или даже 1924 годом, когда был ликвидирован халифат. Я распространила свое описание на республиканский период до 1927 года, когда Ататюрк произнес программную речь, подтверждая свою роль в низвержении империи и установлении республики и излагая свои убеждения, свои мечты о будущем. Отсюда заглавие моей книги, которое намекает на сон; который первый султан Осман, как считается, видел, сон, истолкованный как пророчество рождения и роста империи, историю которой я попыталась изложить. Продолжение истории до 1927 года также позволило мне указать на некоторую преемственность между республикой и империей: общепринятая идея о том, что республика создавалась в абсолютно новых условиях и несла на себе лишь след революции Ататюрка, понемногу оспаривается историками.

При написании работы такого амбициозного масштаба я столкнулась с проблемой выбора. Я не претендую на полноту, которой, помимо всего прочего, невозможно достичь. Генеральная линия повествования казалась желаемой. В какой-то мере читатели могут возразить, что было бы проще понять происходящее, если бы незнакомые элементы, такие как янычары или гарем, были описаны отдельно, вне основного течения текста. Я считаю, что эти особенности являются неотъемлемыми компонентами общества, которое их породило, и что они не существовали в вакууме; по той же причине, искусство и архитектура проистекают из сложности обшества и не могут быть истолкованы как изолированное проявление чистого творчества. Также не имеет смысла обсуждать религию в главе под названием «Ислам», поскольку религия является важной движущей силой истории, и то, как ее практикуют в любое время и в любом месте (когда бы и где бы то ни было), имеет политические последствия. Рассматривание истории через «общественные институты» приводит к статичной картине и затемняет взаимосвязи между описываемыми событиями. Это не дает возможности читателю составлять собственное мнение о разных аспектах османской истории. Разумеется, есть уникальные явления в истории любого государства, но выделять их по сравнению с этапами развития, сопоставимыми с историей других государств, кажется мне неправильным.

«Черная дыра» османской истории — уже само по себе основание для сожаления, но еще прискорбнее очевидный «железный занавес» непонимания между Западом и мусульманами. Это в большой степени результат «старых повествований» европейцев об Османской империи. Чтобы понять тех, кто культурно и исторически от нас отличается, вместо того чтобы прибегать к таким ярлыкам, как «империя зла», «фундаменталисты» и «террористы», безотлагательно необходимо попытаться понять, а не бравировать своим невежеством. Величайшее высокомерие — спрашивать, почему «они» не такие, как «мы», вместо того, чтобы осознать нашу культурную предвзятость.

Таким образом, эта книга предназначена для нескольких аудиторий. Я надеюсь, широкий читатель, который мало знает об Османской империи помимо «старых» изложений, найдет «новое» изложение во всех отношениях таким же захватывающим, а также значительно более комплексным и убедительным, поскольку здесь описывается, как империя и ее народ представляли себя и как эти представления менялись со временем. Я много написала об османских соседях и врагах на западе и на востоке, поэтому здесь есть кое-что для тех, кто интересуется территориями на османской границе, равно как и удаленными от нее. Она также предназначена для студентов, приступающих к изучению османской истории, которым в настоящее время недостает однотомного изложения ее на английском языке. Я надеюсь, что ее прочтут все, кого притягивают долгие столетия Османской империи.

Значение османских почтительных обращений не были постоянным на протяжении всего существования империи; определения, которые приведены ниже, были в основном распространены до конца XVIII века, если не позднее, но этот список не может быть исчерпывающим.

Большинству высокопоставленных османских чиновников давались прозвища: некоторые имели отношение/намекали на определенные физические особенности/черты; другие выводились из репутации (той или иной) личности; третьи указывали на место рождения (большинство последних оканчиваются на — лы/-ли или — лу/ — лю). Из источников того времени становится ясно, что некоторыми из этих прозвищ награждали человека еще при жизни, другими — после смерти. Пример последних — прозвище султана Сулеймана I «Законодатель», которое не использовалось широко до его смерти.

Ага: использовалось для военачальников полков султана, в особенности главнокомандующего янычарами, а также для главного черного евнуха, главы гарема.

Байло: использовалось венецианцами для обозначения посланника или посла, особенно венецианского представителя при дворе султана.

Бей: военачальник, правитель эмирата; позднее старший гражданский чиновник.

Челеби: уважительный титул, неофициально присваиваемый писателям.

Деспот: использовался византийскими и другими христианскими принцами на Балканах.

Эфенди: почтительный/вежливый титул, сходный по значению с челеби; также использовался для духовных (должностных) лиц; в XIX веке использовался как эквивалент «господину».

Эмир: мусульманский племенной (вождь) или царственный правитель небольшого государства (эмирата).

Гетман: титул, используемый для вождя или лидера казаков; польский военачальник.

Ходжа: используется для духовных (должностных) лиц.

Кади: судья и нотариус.

Хан: использовался татарскими правителями, в частности Крыма.

Мирза: титул иранских принцев.

Паша: высший титул, присваиваемый военачальнику или государственному деятелю.

Рейс: титул командующих флотом.

Султан: правитель, наделенный верховной властью; также использовался для принцев и старших жен в османском доме.

Визирь: титул министров султана, наделенных как военной, так и политической властью; великий визирь был старшим из них.

Воевода: использовался правителями Трансильвании, Молдавии и Валахии.

Глава 1

Первые среди равных

Рождение Османской империи, завершившей свое существование в строго определенный день, теряется в легенде.

29 октября 1923 года Мустафа Кемаль Ататюрк объявил себя президентом Турецкой республики, нового государства в пределах исторически сложившихся, всемирно признанных границ. Еще 1 ноября 1922 республиканцы отстранили от власти султана, хотя за ним сохранялся титул религиозного правителя всех мусульман, а 3 марта 1924 года был отменен и этот статус, в историю уходили понятия династического правления и прав помазанника божьего.

Между 15 и 20 октября 1927 года Мустафа Кемаль направил послание к парламенту — настолько известное, что на турецком языке его называют просто «Речью» — о причинах, вынудивших его поколение попытаться изменить национальную политику, давно приведшую к постоянному отставанию Османской империи от цивилизованного мира. Его первые годы во власти были посвящены проведению целого ряда реформ, которые он назвал революционными, предназначенными заставить турецкое население отринуть имперское наследие, тиранию духовных властей, и открыть для себя современный мир.

Пройдут годы, прежде чем турки будут в состоянии другими глазами посмотреть на собственную историю — историю стремительного возвышения и краха исламской империи, которая в своей высшей точке развития, в XVI веке, возможно, конкурировала с энергией древнего Рима, но вследствие некоторого врожденного недостатка оказалась не в состоянии идти в ногу с христианским Западом. В течение многих столетий воины империи держали в страхе не только армии Европы, но и Ирана и других мусульманских государств, архитекторы воздвигали грандиозные мечети, до сих пор являющиеся доминантами турецких городов; развитая юридическая система империи сохраняла правовое равновесие в этнических конфликтах Балкан и Ближнего Востока. Чтобы понять, как османы могли финансировать и управлять империей такого масштаба, современные историки начали расшифровывать бухгалтерские книги архитекторов и исследовать отчеты законников; новое поколение ученых читает между строчками хроник, посвященных победам султанов, ведь история империи не просто история правящей семьи; и, что наиболее важно, начато критическое осмысление письменных источников, пришло понимание их предвзятости и неполноты, сквозь исторический миф прорывается живой голос огромной, многонациональной страны.

Когда в 1998 году, накануне второго тысячелетия, Турецкая Республика праздновала семьдесят пятую годовщину образования, не был забыт день основания Османской империи семьюстами годами ранее. Но почему 1299 год считается датой основания империи? Не произошло никаких решающих сражений, не было декларации независимости или штурма крепости. Самые простые объяснения являются часто самыми убедительными: тот год соответствует 699–700 годам в исламском календаре.[1] По редкому математическому совпадению, совпало летоисчисление в христианском и в исламском календарях. Какой год более благоприятен для празднования основания империи, охватившей Европу и Ближний Восток?

Поначалу османов, стремившихся к распространению своей власти, в гораздо меньшей степени интересовала дата основания их государства, нежели вещий сон, подтверждающий их права на новые территории. Для них империя в буквальном смысле начиналась со сновидения. Однажды ночью первый султан Осман спал в доме праведника по имени Эдебали, когда:

Он увидел, как из груди святого взошла луна и опустилась в его собственную грудь. Затем, из его пупка выросло дерево, и тень его накрыла весь мир. Под тенью этой были горы, а от подножия каждой горы текли реки. Некоторые люди пили из этих проточных вод, иные орошали сады, а другие отводили каналы. Пробудившись, Осман пересказал свой сон праведнику, и тот молвил: «Осман, сын мой, поздравляю, ибо Бог даровал верховную власть тебе и твоим потомкам, а дочь моя Малхун станет твоей женой».

Изложенный подобным образом в конце XV века, через полтора столетия после смерти Османа около 1323 года, этот сон превратился в один из самых жизнеспособных мифов об основании империи, дающий светской и духовной власти возможность объяснения очевидных успехов Османа и его потомков в борьбе за территории и власть на Балканах, в Малой Азии[2] и за их пределами.

Никто не мог предвидеть победного шествия османов в течение последующих веков. Около 1300 года они были всего лишь одним из многих туркменских, или тюркских, племен центрально-азиатского происхождения, соперничавших за контроль в Малой Азии — землями между Черным, Средиземным и Эгейским морями. Территория входила в Восточную Римскую империю, которая эволюционировала в Византийскую империю после раскола между Востоком и Западом. Придя к власти в 324 году н. э., Константин Великий основал новую столицу империи — Константинополь на Босфоре, и город стал столицей восточной империи. В период расцвета Византия включала Балканы и обширные земли на востоке, от Малой Азии до современной Сирии и далее, но так и не оправилась ни от разграбления Константинополя в 1204 году рыцарями IV крестового похода, ни от последующей латинской оккупации с 1204 по 1261 год. К началу XIV века империи принадлежали Константинополь, Фракия, Македония, большая часть современной Греции, а также нескольких крепостей и морских портов в Малой Азии.

Туркменские племена веками совершали смелые набеги на восточные границы Византийской империи, задолго до того, как османы заняли свое место в истории. Наиболее успешными из первой волны были турки-сельджуки, постепенно продвигавшиеся из Центральной Азии на запад с продолжительной миграцией кочевников-скотоводов на Ближний Восток и в Малую Азию в то время, когда Византия была ослаблена внутренними распрями в далеком Константинополе. Турки-сельджуки не встретили серьезного сопротивления и в 1071 году под предводительством султана Али-Арслана разбили византийскую армию под командованием императора Романа IV Диогена в битве при Малазгирте (Манцикерте), к северу от озера Ван в восточной Малой Азии, открыв дорогу туркменским переселенцам для практически беспрепятственного продвижения на запад.

Ислам пришел в преимущественно христианскую Малую Азию с турками-сельджуками — представители туркменской группы принимали ислам с IX века, служа в качестве наемников мусульманским династиям центральных районов арабского мира; правда, массовое обращение турок в Центральной Азии произошло лишь столетие назад. При потомках Али-Арслана сельджуки прочно обосновались в Малой Азии, устроив ставку неподалеку от Константинополя, в Изнике (Никея), до тех пор, пока завоевание города воинами I крестового похода в 1097 году не вынудило их отойти в Конью (Икониум), в центральной Малой Азии. Примерно в то же время эмират Данишмендидов, изначально более могущественный, чем сельджуки, контролировал широкую полосу территории в северной и центральной Малой Азии; Салтукиды правили своими землями из Эрзурума, а Менгучеки из Эрзинджана; в то время как на юго-востоке обосновались Артукиды Диярбакыра (Амида). Малая Азия, куда переселились туркменские племена, была этнически и культурно смешанной, с давно укоренившимся там курдским, арабским, греческим, армянским и еврейским населением помимо туркменов-мусульман. К западу лежала Византия, а в Киликии и северной Сирии были расположены государства армян и крестоносцев, на юге граничившие с Мамлюкским султанатом со столицей в Каире. В течение следующего века сельджуки заняли территории своих более слабых соседей, а в 1176 году их султан Килиджарслан II наголову разбил армию византийского императора Мануила I Комнина в местечке под названием Мириокефалон к северу от озера Эгридир в юго-западной Малой Азии. Не будучи более ограничены удаленными от моря районами анатолийского плато, туркмены начали продвигаться к побережьям, стремясь к торговым путям окрестных морей.

Начало XIII в. было порой расцвета сельджуков Рума, как они сами себя называли (географический маркер «Рум» обозначал земли «Восточного Рима», Византийской империи), в отличие от Великой империи сельджуков в Иране и Ираке. Стабильные отношения между византийцами и сельджуками Рума позволили последним сосредоточиться на охране своих восточных границ, но равновесие было нарушено, когда с востока обрушилась новая волна завоевателей. Монголы под предводительством потомков грозного Чингиз-хана грабили земли государств-преемников Великой империи сельджуков, лежавшие на их пути. Так же как победа сельджуков при Малазгирте в 1071 году приблизила крушение византийского владычества в Малой Азии, так и победа монголов над армией сельджуков при Кёседаге близ Сиваса на севере центральной Малой Азии в 1243 году предрекала конец независимости сельджуков Рума. Их некогда могущественный султан в Конье превратился в выплачивающего дань вассала монгольского хана, чья ставка находилась в далеком Каракоруме в Центральной Азии. Последующие годы были беспокойными, так как сыновья последнего независимого султана Кай-Хусрава II оспаривали свое наследство при поддержке различных туркменских и монгольских группировок. И хотя в течение последней четверти XIII века монгольская династия Ильханидов ввела прямое правление, контроль Ильханидов в Малой Азии никогда не был строгим, так как их, как и сельджуков, раздирала междоусобная борьба. Туркмены Малой Азии оказывали сопротивление Ильханидам, а мамлюки Египта и Сирии совершали набеги на владения Ильханидов на юге. Но сами Ильханиды были в большей степени заинтересованы в сохранении доходов от будущих таможенных пошлин в прибыльной торговле между Индией и Европой, которая проходила через северо-восточную Малую Азию, и они оставили свой «дальний запад» туркменским пограничным князьям на северо-западных окраинах бывших сельджукских владений.

К началу XIV века Малая Азия стала домом новой генерации эмиратов мусульманских туркмен. Зачастую они создавали стратегические союзы, но неизбежно вступали в конфликты, поскольку каждый преследовал собственные экономические и политические цели. На юге, вблизи Антальи (Атгалия) был расположен эмират Теке, на юго-западе Малой Азии — Ментеше, к северу от которого располагался Айдын; в глубине страны — удаленный от моря эмират Хамид с центром в Испарте, Сарухан со столицей в Манисе и на севере, по направлению к Дарданеллам, был расположен Кареси.

Столицей Гермияна была Кютахья, в то время как север центральной Малой Азии была территорией дома Исфандияров. Эмират Караман занимал юг, на первых порах его столицей был Эрменек, расположенный высоко в горах Тавра, затем в Карамане и, в конце концов, в бывшей ставке сельджуков — Конье. К середине XIV века Киликия стала домом для эмиратов Рамазан (Рамазаногуллары) с центром в Адане и соседствующим с ним Дулкадиром (Дулкадирогуллары), базирующемся к северо-востоку в Эльбистане. В северо-западной Малой Азии с остатками Византии граничил эмират Османа, правителя османли, известных нам как османы.

Первые сведения об османах относятся приблизительно к 1300 году, когда, как сообщают нам византийские историки того времени, в 1301 году состоялось первое военное столкновение между армией Византии и войсками под предводительством человека по имени Осман. Эта битва — битва при Бафее — произошла неподалеку от Константинополя, на южном побережье Мраморного моря, византийская армия была разбита. Тем не менее еще много лет должно было пройти, прежде чем османы смогли соперничать могуществом с византийцами, и множество мифов появится, чтобы объяснить появление династии, которая возникла, казалось бы, ниоткуда.

Почему род Османа взял верх над своими соседями, и каким образом в течение последующих веков Османский эмират, всего лишь один среди многих на пограничных землях между Византией и территорией Сельджуков-Ильханидов, стал единоличным наследником этих двух государств и превратился в могущественную и долговечную империю, простиравшуюся на три континента? Эти вопросы продолжают волновать историков и не находят окончательных ответов. Одна из причин в том, что история средневековой Малой Азии все еще мало изучена. Другая — в том, что историографов оседлых государств региона — сельджукского, армянского, византийского, мамлюкского и латинского — в первую очередь интересовала их собственная судьба: описания тех, против кого они сражались или с кем они заключали соглашения, попадали в их отчеты лишь случайно. Предания малоазийских туркмен носили устный характер, и лишь после того, как большинство соперников было стерто с карты, османы записали историю своего происхождения, делая акцент на собственной истории за счет давно исчезнувших соперников и их тщетных попыток основать долгоживущие государства.

Есть и другие вопросы. Был ли помимо всего прочего Османский эмират привержен к «священной войне» (джихаду) — борьбе с не мусульманами, которая предписывалась каноном, как обязанность всех правоверных? Для мусульман мир символически делился на «царство ислама», где ислам превалировал, и «царство войны», земли язычников, которые однажды должны принять ислам — а «священная война» была средством это осуществить. Помимо всего прочего, «священная война» служила объединяющим мотивом для мусульманского сообщества в ранний период, по мере того как новая вера пыталась закрепиться и, как и провозглашение крестового похода, вдохновляла воинов на протяжении столетий. Может именно изменчивый, нестабильный характер пограничного общества тех времен дал возможность Османскому эмирату взять под свой контроль обширные территории? Была ли способность Османского эмирата победить соперничающие династии и государства следствием благоприятного стратегического расположения в пограничных землях слабо защищенной Византийской империи, или же османская экспансия — следствие политической дальновидности и удачи? Современные историки пытаются отделить исторические факты от мифов, содержащихся в поздних хрониках, в которых османские летописцы описывают происхождение династии, с помощью подсказок, содержащихся в надписях тех лет, монетах, документах и эпических поэмах, равно как и в трудах написанных не на турецком языке. Где бы ни находились ответы на вопросы об успехах османов, они вели тяжелую борьбу против своих малоазийских соседей на протяжении почти двух столетий.

Географические и климатические особенности малоазийского массива, который стал родиной для туркменских эмиратов, сыграли значительную роль в формировании их истории, а также в успехах и неудачах усилий по созданию территориальных анклавов. Большая часть Малой Азии расположена на возвышенности и образует приподнятое центральное плато, окруженное, за исключением западной части, горами высотой до 4000 метров. На западе, там, где предгорья плато спускаются к Эгейскому и Мраморному морям, оставляя широкую и плодородную прибрежную равнину, местность пологая. На юго-востоке горы отступают перед пустынями Ирана, Ирака и Сирии. На севере и юге узкая прибрежная полоса и глубокие долины пронизывают горы между крутыми, суровыми вершинами. Степные пастбища плато предоставляют обильный корм для скота, но подвержены резким климатическим изменениям: туркменские пастухи — как и многие сегодня в Малой Азии — на летние месяцы перегоняли скот на высокогорные пастбища. Они торговали с оседлыми земледельцами расположенных на западе долин и побережий, где почва была более плодородна, а климат менее суровый; жители прибрежных территорий в свою очередь средства существования находили в море. Так происходил обмен товарами и заключение союзов.

Османы не были первыми из постмонгольской волны мусульманских туркменских династий, упомянутых в исторических записях. Мы узнаем о существовании семьи Гермиян в 1239–1240 годах, задолго до сражения между османами и византийцами в 1301 году, а Карамниды, названные так по имени Караман-бея, впервые появляются в 1256 году. Как только они начинают заявлять претензии на земли, новые династии возводят памятники, с тем чтобы произвести впечатление на потенциальных сторонников. Этот обычай оседлого народа (а не кочевника-скотовода), живущего за счет земледелия, можно рассматривать как стремление бывших кочевников основать оседлое государство. Свидетельства строительной активности туркменских династий сохранились в датированных надписях: на мечети младшей династии Эшреф (Эшрефогуллары) в Бейшехире; в озерном крае юго-западной Малой Азии, от 696 года по исламскому календарю (1296–1297 гг. н. э.); и в ныне разрушенной мечети Кызыл Бей в Анкаре, где кафедра была восстановлена правителями Гермияна в 699 году (1298–1299 гг.). Большая мечеть, построенная предводителем Караманидов Махмуд-беем в Эрменеке, датируется, согласно надписи на ней и записи о закладке, 702 годом (1302–1303 гг.). Самая ранняя датированная османская постройка, о которой у нас есть записи, — мечеть Хаджи Узбека в Изнике, запись о закладке которой датируется 734 годом (1333–1334 гг.).

Османская традиция гласит: вождь племени по имени Эртогрул осел в северо-западной Малой Азии, на пограничных землях между сельджуками-ильханидами и Византийской империей, и султан сельджуков в Конье пожаловал ему земли вокруг небольшого поселения Сёгют. В том случае если единственный артефакт, дошедший до нас со времен Османа — недатированная монета, — подлинный, это означает, что Эртогрул был исторической фигурой, поскольку на монете есть надпись «Отчеканена Османом, сыном Эртогрула». И поскольку чеканка монет была в мусульманской практике, как и в западной, исключительным правом, даруемым только монарху, это указывает на притязания Османа быть царственным правителем, а не простым вождем племени, демонстрируя, что он обрел достаточную власть, чтобы оспорить притязания Ильханидов на сюзеренитет над ним и его подданными: туркменские эмираты не печатали монеты с именами своих эмиров, поскольку оставались под формальным покровительством Ильханидов. Тем не менее самая старая датированная османская монета, дошедшая до нас, относится к 1326–1327 годам после смерти Османа, и некоторые исследователи считают эту дату самой ранней, когда османское государство, можно считать стало независимым от Ильханидов.

Османам повезло с географией. Земли Османа лежали близко к Константинополю, позволяя ему контактировать с губернаторами византийских городов северо-запада Малой Азии, с которыми он соперничал за сферы влияния, равно как и за пастбища, чтобы прокормить стада своих приверженцев. Соседство Константинополя, в случае падения города, сулило большие выгоды, но существовала постоянная угроза со стороны армии Византии, стремившейся защитить то, что осталось от огромной территории. Самые первые попытки наступления Османа на Византию, видимо, были скорее направлены на небольшие поселения в сельской местности, нежели на города. По-видимому, укрепленные города захватить было трудно, в то время как сельская местность предоставляла добычу, имевшую большую ценность для захватчиков. Византийские историки того времени изображают эти земли как процветающие, густо населенные и хорошо защищенные, что подтверждается археологическими находками. Еще до своей первой поддающейся датировке победы над силами Византии в 1301 году Осман, похоже, взял под свой контроль земли, лежащие между пастбищами его отца вокруг Сёгюта и Изника, хотя ему и не удалось, несмотря на длительную осаду с 1299 по 1301 год, взять сам Изник.

После победы над византийской армией в 1301 году Османа стало невозможно игнорировать. Византийский император Андроник II Старший стремился создать надежный альянс против растущей угрозы, предложив одну из принцесс своего дома в жены номинальному сюзерену Османа ильханидскому хану Газану (чья ставка была в городе Тебризе на северо-западе Ирана), а затем, после смерти Газана, его брату. Но ожидаемая в ответ помощь людьми и оружием так и не пришла, и в 1303–1304 годах Андроник нанял испанских авантюристов-крестоносцев из «каталонской компании» для защиты своих владений от дальнейшего наступления турок. Как и большинство отрядов наемников, каталонцы действовали по собственному усмотрению, призывая тюркских воинов, хотя и не обязательно тех, кто находился под контролем Османа, присоединиться к ним в преследовании собственных целей на той стороне пролива Дарданеллы и на Балканах. Лишь союз между Византией и Сербским королевством воспрепятствовал тюркско-каталонскому наступлению.

Переселение тюрков в Малую Азию нарушило равновесие древних государств. Административная рука некогда великой Византии и империи сельджуков-ильханидов не доставала в регион безвластия, лежащий между ними. Но пограничные земли населяли не только воины. Возможности, которые они предлагали, без сомнения привлекали авантюристов, но также людей, которые были привязаны к границе просто потому, что им больше некуда было податься. Обстановка на этих пограничных землях, где было положено начало Османскому государству, описана как:

…оплетенная пересекающимися группами кочевников и полукочевников, мародеров и участников набегов, добровольцев, собирающихся присоединиться к военным авантюристам, рабов различного происхождения, странствующих дервишей, монахов и священников, пытающихся сохранить связь со своей паствой, перебравшимися из других мест крестьянами и горожанами, ищущими убежища, смятенными душами в поисках исцеления и утешения в святых местах, мусульманских схоластов, ищущих покровителей и, разумеется, пренебрегавших риском купцов Евразии позднего средневековья.

Присутствие дервишей, или мусульманских святых, было одной из самых ярких особенностей пограничных земель. Как и христианские монахи, некоторые из них скитались по сельской местности, в то время как другие жили в общинах, и об их деяниях и благочестии рассказывалось в эпических поэмах и жизнеописаниях, сформировавших часть древней устной традиции. Связи первых османских правителей с дервишами засвидетельствованы самым ранним из сохранившихся документов Османского государства: дарственная 1324 года сыном Османа Орханом земли к востоку от Изника обители дервишей. Такие обители, подобно христианским монастырям, становились ядром, привлекавшим поселенцев на новые территории, и были недорогим средством, обеспечивающим верность простолюдинов; обители дервишей символизировали явление новой традиции ислама, который расцвел в Малой Азии бок о бок с суннитским исламом имперской культуры сельджуков. Сам Осман, возможно, не очень разбирался в тонкостях суннитского ислама, но Орхан принял его в качестве основного принципа своего государства: в течение всей его жизни строились теологические учебные заведения для изучения и распространения религии, к которой он стремился, и язык и стиль дарственной на землю 1324 года свидетельствует о том, что его управляющие были хорошо знакомы с классической мусульманской канцелярской процедурой. Османские султаны, наследовавшие Орхану, без исключений были приняты в те или иные дервишские ордена: сосуществование и компромисс между различными проявлениями религиозных верований и практик — одна из вечных тем османской истории.

В северо-западной Малой Азии было основано множество обителей дервишей. Но изменчивая среда пограничных земель привлекала дервишей отнюдь не созерцательных устремлений — со второй половины XIV века, когда османы начали колонизировать Балканы, они играли особенно важную роль. С собой дервиши несли тюркско-мусульманскую культуру, когда сражались бок о бок с воинами пограничных земель, убеждая их в том, что они получат свободные земли, оставшиеся после бегущего населения. Многообразие дервишских орденов сбивает с толку настолько же, насколько и история их образования и преобразования. Среди наиболее известных — орден Бекташи, изначально небольшая секта, которая впоследствии получила известность в связи с элитными пехотными войсками султана — янычарами.

Религиозные обряды посетителя мечети и дервиша могли проходить рядом, в одном и том же здании, и многие мечети, сегодня связанные с суннитским ритуалом, когда-то имели гораздо более широкие функции, в качестве прибежища дервишей, а заодно и молитвенного зала для религиозного братства. Действительно, мечеть, построенная в Бурсе вторым османским султаном Орханом и его сыном и последователем Мурадом, упоминается в списке пожертвований как обитель дервишей. Старейшая из сохранившихся османских построек в Европе, общественная кухня гази Эвренос-бея в Комотини в современной греческой Фракии, была оборудована, как и многие аналогичные учреждения того времени, маленькими куполообразными комнатами, где могли собираться дервиши.

Дарственная на Орхана на землю, датируемая 1324 годом, показывает, что ислам был составной частью государственной идентичности Османского эмирата с самого начала, поскольку в неоспоримо мусульманской формулировке правитель характеризует себя как «Защитник Веры», в то время как его отец Осман именуется «Торжеством Веры». Не сохранилось документов, которые могли бы рассказать нам, как сам Осман называл себя, но уже в конце XIII века правители некоторых других эмиратов западной Малой Азии приняли мусульманские имена — например, «Победитель Веры» или «Меч Веры». Первый тюркский вождь того периода, назвавший себя «Воителем Веры», или «гази», в надписи, отмечавшей строительство в 1312 году мечети в Бирги, в западной Малой Азии, был из дома Айдын. К 1330-м годам и эмир Ментеше и сам Орхан в надписях величали себя «Султанами гази».

Титул «гази» отмечает того, кто участвует в «газе», «войне за веру» или «войне с неверными», или «священной войне» (термин «газа» можно рассматривать в качестве синонима термину «джихад»), титул жаловался исламским воинам во времена Сельджуков и ранее, но в начале XIV века не имел конфронтационного, антихристианского подтекста. Термин широко использовался османами и, когда их хроники величали Османа и его соратников гази, это слово значило «воин» или «участник набега», но в нем не содержалось больших религиозных директив, чем те, что были возложены на каждого мусульманина — сражаться с неверными. Османский эмират граничил с христианскими государствами, но для соседствовавших с ним эмиратов не в обычае было принимать идеологию «священной войны», нет оснований утверждать, что выбор идеологии дал серьезное преимущество при расширении территорий. Недавняя переоценка широко распространенного мнения о том, что смыслом существования Османского эмирата было ведение «священной войны», показала, что скорее существовал «грабительский союз», включающий как мусульманских, так и христианских воинов, чьей целью были «добыча и рабы, не зависимо от риторики, используемой правителями». В этом союзе тюркские воины были в меньшинстве: высокий темп завоевания требовал решительного и не делающего религиозных различий принятия большого числа христиан в османские ряды, с тем чтобы восполнить недостаток людских ресурсов, необходимых, для того чтобы управлять развивающимся государством.

Религия ранних османских мусульман не была строгой: устные предания, воспевающие деяния героев пограничных земель, свидетельствуют не только о частых совместных действиях мусульманских воинов и византийских христиан, но и нередких смешанных браках. О том, что христианское население пограничных земель северо-запада Малой Азии продолжало свободно исповедовать свою религию, свидетельствуют письма Григория Паламы, архиепископа Фессалоник, который проехал по этим территориям в 1354 году в качестве турецкого пленного. Более того, высокопоставленные византийцы получали работу при османском дворе как во времена Орхана, так и в начале XVI века. Позднее османские хроникеры, описывая период продолжительных войн с христианскими государствами Балкан и за их пределами, подчеркивали религиозное рвение ранних завоеваний династии, изображая тюркских пограничных жителей как стремящихся исключительно к распространению ислама. Работая во времена, когда политическое окружение было совсем иным, они приписывали пограничным жителям воинствующее благочестие: казалось правильным утверждать, что всегда было так, что государство создано неустанными усилиями мусульманских воинов, боровшихся со своими мнимыми антагонистами — христианскими королевствами Византии и Европы. Современные историки слишком часто становились добровольными соучастниками, принимая версию поздних летописцев за правду о прошлом Османской империи.

К тому времени как предания о возникновении Османской империи были записаны, они уже были далекими воспоминаниями. Первые годы династий, впоследствии добившихся впечатляющих успехов, зачастую покрыты тайной, а поздние традиции изрядно приукрашивают скудную правду в попытках обосновать легитимность власти. Осман описывался современниками как один из самых энергичных тюркских вождей, угрожавших Византии, и несмотря на то, что он не смог взять Изник, его осада этого важного города и его победа над византийской армией в 1301 году, видимо, завоевали ему авторитет и славу, побуждая многих воинов соединить свою судьбу с ним и его людьми. Тем не менее изменяющиеся времена требовали подтверждения притязаний Османов как на территории, так и на главенство над другими тюркскими династиями в Малой Азии, возникла необходимость, чтобы персональная слава, завоеванная Османом при жизни, содействовала насущным нуждам османской верховной власти.

В течение столетий многие бросали вызов османскому могуществу, и было жизненно важно, чтобы династия обосновала свое право на правление как естественный порядок вещей. Легенды о сне Османа оказалось недостаточно, чтобы нейтрализовать сомневающихся, понадобилось более весомое доказательство места зарождающегося османского государства в политической истории региона. К концу XV века народный эпос утверждал, что отцу Османа Эртогрулу пожаловал земли вблизи Сёгюта не кто иной, как султан румских сельджуков, утверждение это подкреплялось историей о том, что султан сельджуков даровал Осману символы власти — знамя, украшенное конским хвостом (бунчук), барабан и почетное одеяние, как признание его легитимности в качестве преемника сельджуков. Тем не менее столетие спустя, в 1575 году, великий визирь османов фальсифицировал документы, бывшие якобы записью церемонии о вручении этих знаков. Такие истории ставили под сомнение право османов наследовать знамя Сельджуков, но османский суверенитет также нуждался в родословной, не менее благородной, чем у соперников. Поэтому с начала XV века перед лицом соперничающих кланов, Тимуридов и Аккоюнлу («Белых овец»), тюркских племенных союзов, переселившихся на запад после волны миграции, которая принесла клан Османа, османы были снабжены центрально-азиатским происхождением от тюркского племени огузов и их знаменитого предка пророка Ноя, который по преданию отдал Восток своему сыну Иафету. В текстах есть намеки на то, что у семьи Османа было менее романтическое прошлое и что на самом деле он был простым крестьянином. Другая традиция описывает его предков как арабов Хиджаза, видимо, это указание на то, что некоторое время османы искали такую фиктивную генеалогию, которая наилучшим образом доказывала бы их легитимность. Необходимость исчезла, но легенда о сне, напротив, повторялась веками, до последних лет существования самой Османской империи.

Помимо вероятности, что первый османский султан был исторической фигурой, турецким мусульманским владыкой земель на границе с Византийской империей на юго-западе Малой Азии, чьего отца, возможно, звали Эртогрул, существует мало других биографических данных об Османе. Но его сон случайно дает еще одну деталь, подтверждаемую документальными свидетельствами: в ранние османские земельные списки внесен святой по имени Эдебали, он жил в то же время, что и Осман, и есть свидетельство, что Осман сделал одной из своих жен его дочь.

В самом сердце земель Эртогрула в Сёгюте есть маленькая мечеть, носящая его имя, и гробница, по легенде построенная для него его сыном Османом и впоследствии надстроенная сыном Османа Орханом. Правда, и мечеть и гробница так часто перестраивались, что ни одно из сохранившихся зданий нельзя с уверенностью отнести ко времени Османа. Тем не менее в конце XIX века, когда султан Абдул-Хамид II пытался укрепить свою пошатнувшуюся власть, отождествив ее еще более тесно с великими деяниями своих прославленных предков, он посчитал удобным пропагандировать Сёгют в качестве центра Османского государства и создал там подлинное кладбище первых османских героев. Он заново отстроил мавзолей Эртогрула и заключил его возможные останки в мраморный саркофаг, а также добавил могилы для жены Эртогрула и для Османа, хотя последний был похоронен в Бурсе его сыном Орханом, а также могилы для 25 приближенных воинов Османа. По сей день Сёгют остается святыней и местом проведения ежегодных торжеств в честь начального периода османов.

Осман, по-видимому, умер в 1323–1324 годах, оставив своим наследникам значительную территорию на северо-западе Малой Азии, простиравшуюся от его ставки в Енишехире, «Новом городе» (Мелангея), до Эскишехира, «Старого города», с центром в Сёгюте. Стратегически Енишехир располагался между Изником и Бурсой, двумя центрами, которые он намеревался, но не смог захватить. В 1326 году его сын Орхан захватил Бурсу, и этот важный город стал новым центром османской державы. Как и Изник и Измит (Никомедия), Бурса некоторое время была изолирована от Константинополя в результате контроля Османа над окружающей сельской местностью; Орхан продолжил начатую его отцом блокаду города, и его жители сдались от голода. Марокканский путешественник Ибн Баттута сообщает, что Орхан был главнейшим и богатейшим из нескольких турецких вождей, чьи дворы ему довелось посетить во время пребывания в Малой Азии в 1330–1332 годах. Далее он отмечает, что Орхан никогда не останавливался в одном месте надолго, но постоянно передвигался между сотней, или около того, крепостей, которыми он командовал, с тем чтобы быть уверенным в их хорошем состоянии. Посетив только что перешедшую к османам Бурсу, Ибн Баттута увидел город с «превосходными базарами и широкими улицами, со всех сторон окруженный садами и родниками». Здесь Орхан похоронил своего отца, или, скорее, перезахоронил его, перевезя останки из Сёгюта в свою новую столицу, и свою мать (которая, видимо, была не дочерью шейха Эдебали, а другой женщиной). Позднее он и сам был похоронен здесь вместе со своими женами, Аспорчей и Нилюфер, и прочими членами семьи, равно как и его сын Мурад, убитый в 1389 году в сражении на Косовом поле в Сербии. Бурса всегда занимала особое место в династической памяти османов и на протяжении нескольких поколений продолжала оставаться излюбленным местом захоронения членов царствующего дома, даже после того, как двор переехал сначала в Эдирне (Адрианополь), а затем — в Константинополь.

В 1327 году в западные границы византийской Фракии вторгся болгарский царь Михаил Шишман, чья армия дважды появлялась в пределах видимости из Эдирне, прежде чем в результате переговоров было достигнуто соглашение. Справившись с этой опасностью, император Андроник III Палеолог (Младший) (внук Андроника II) и главнокомандующий его армией, великий доместик Иоанн Кантакузин (ставший впоследствии императором Иоанном VI), в 1329 году приступили к разрешению все более угрожающей ситуации на востоке. Они встретили армию под командованием Орхана под Пелеканоном, к западу от Измита. Орхан уклонился от прямого столкновения на крутых северных склонах горы Измит, но послал отряды лучников атаковать войска византийцев. Обнаружив, что османы не вступают в бой, император приготовился отступать, но задержался и был ранен, его армия была вынуждена обороняться от преследовавших их османских войск, и положение зашло в тупик.

В 1331 году Изник сдался перед османской осадой, начавшейся несколькими годами ранее. Многие его жители уже оставили город и бежали в Константинополь, а через семь месяцев после падения Ибн Батутта застал его «в развалинах и необитаемым, за исключением нескольких человек, прислуживавших султану». Потеря Изника заставила императора Андроника понять, что военными средствами он не сможет обеспечить сохранность того, что осталось от его империи, в особенности Константинополь, и в 1333 году он унизился до поездки к Орхану, который в то время осаждал Измит. Эта первая дипломатическая встреча между императором Византии и новоявленным правителем нового государства была очень важной: в результате ее некогда надменная Византия согласилась платить османам за то, что императору будет позволено сохранить небольшую территорию, которая все еще принадлежала ему в Малой Азии.

Оборона Измита была еще крепкой: как и Изник и Бурса, город мог выдержать долгую осаду, и только в 1337 году его жители сдались из-за блокады подступов к городу. Сама продолжительность осады говорит о силе османцев: они еще не знали тайн производства пороха, но могли выставить достаточно людей, чтобы поддерживать контроль над уже завоеванными территориями, и помимо того отрядить армию, чтобы та стояла лагерем у стен города в течение длительного периода времени. Тактика набегов османских войск была предопределена их кочевым происхождением: Орхан постепенно перенимал приемы регулярной армии, поддерживаемой оседлым населением.

Тем не менее Византии угрожали не только османы, но и болгары. Эмират Кареси располагался так же близко к Константинополю, как и османы, и к началу 30-х годов XIV века захватил земли на северном побережье Эгейского моря в Малой Азии, к западу от линии, соединяющей Мраморное море с заливом Эдремит. Протяженная береговая линия и доступ к морю давали стратегическое преимущество над османами, которые все еще оставались державой, удаленной от моря. Контроль Кареси над проливом Дарданеллы представлял собой угрозу для сохранившихся византийских анклавов на Балканах и дважды в 30-х годах XIV века турки Кареси переправлялись во Фракию со своими лошадьми и совершали рейды во внутреннюю часть страны до тех пор, пока византийцев не спасло прибытие крестовых галер, уничтоживших флот Кареси.

Православная византийская церковь была заклеймена как еретическая католическими латинянами в 1054 году; кроме того, латинская оккупация Константинополя с 1204 по 1261 годы была все еще жива в памяти, и при затруднительном положении, в котором в этот момент очутился император, старая вражда вспыхнула снова. Указание на то, что общность христианской веры для православных и католиков перестала иметь какое-либо значение, относится к 1337 году, когда генуэзцы из своей торговой колонии в Галате (также известной как Пера), расположенной через Золотой Рог от Константинополя, вступили в союз с Орханом для поддержки его планов атаковать столицу Византии. Император отправил миссию к папе, давая понять, что он мог бы пойти на уступки по спорному вопросу православно-католических религиозных различий, в случае если будет оказана помощь против османов. Но вопрос нежелания Византии отказаться от православной веры и воссоединить свою церковь с римской был настолько щепетильным, и настолько широка была пропасть между сменяющими один другого папами и императорами, что почти 50 лет до этой попытки между ними не было никакого общения.

Смерть императора Андроника III ввергла Византию в гражданскую войну. Эмир Айдына Умур-бей и эмир Сарухана ранее помогали ему своими флотами отражать атаки латинян на византийские владения в Эгейском море, и теперь Умур-бей принял сторону преемника Андроника и регента при малолетнем сыне последнего, его доверенного советника Иоанна VI Кантакузина. Растущая сухопутная и морская сила Умур-бея и его союз с Иоанном позволили ему совершить набег на Балканы. Это спровоцировало западный крестовый поход, который в 1344 году уничтожил его выход к морю — крепость и порт Измир (Смирна). Османы также пошли на союз с новым императором, и Орхан женился на дочери Иоанна Феодоре, совершив прекрасную свадебную церемонию в 1346 году.

Политкорректность в ее самом буквальном смысле рано установилась среди османов: их хроники не упоминают ни о союзе Орхана с христианским императором Византии Иоанном VI, ни о его женитьбе на принцессе Феодоре. Сделать это значило бы осквернить свою картину исламской империи в процессе становления. Напротив, в XV веке османский хроникер из дома Айдын (к тому времени прекратившего свое существование) без стеснения отмечает, что Иоанн вынужден был обратиться к Умур-бею за помощью и также предложил ему в жены одну из своих дочерей. Такая же изменчивость союзов между османами и христианами была присуща последнему столетию Византии и длилась после того, как Византия перестала существовать. Так же как первые османские воины формировали стратегический альянс, не принимая во внимание религиозные соображения, зрелая Османская империя вступала в коалицию с одним христианским государством против другого, в зависимости от требований политической ситуации. Распространенное мнение о перманентном и непримиримом разногласии между мусульманами и христианами в то время — вымысел.

По тому же самому образцу, как османы создавали союзы тем или иным христианским государством, также они нападали на своих единоверцев и аннексировали их территории. Однако завоевание мусульманских соседей в Малой Азии ставило сложную проблему. Походы против христианских государств не требовали никакого оправдания, поскольку эти государства считались «царством войны», немусульманскими регионами, чье присоединение к исламским странам, «царству ислама», было всего лишь вопросом времени. Хронисты прилагали огромные усилия, тем не менее, чтобы избежать необходимости оправдывать спорные с канонической точки зрения агрессии против братьев мусульман, а мотивы османской экспансии на земли мусульманских противников обычно скрывались. Присоединение Кареси, первого из соперничающих туркоманских эмиратов, который захватили османы, как раз такой случай: Орхан воспользовался борьбой за власть внутри эмирата Кареси в середине 40-х годов XIV века, но эпизод описан летописцами как мирная сдача населения.

После 1350 года активность османов впервые стала впервые вошла в столкновение с интересами европейских государств. Между 1351 и 1355 годом Генуя и Венеция были вовлечены в войну за контроль над прибыльной торговлей на Черном море. Вскоре после прибытия участников IV крестового похода в Константинополь в 1204 году Венеция обзавелась колонией в Тане (Азов) в бухте Азовского моря, в то время как Генуя владела несколькими колониями на берегах Черного моря, включая Кафу (Феодосию) в Крыму. Эти колонии были перевалочными пунктами для экспорта на запад сырья, такого как меха, шелк, специи, драгоценные камни и жемчуг. В конфликте с Венецией Орхан принял сторону Генуи, снабжая продовольствием как ее флот, так и торговую колонию в Галате, а в 1352 году заключил со своим союзником договор; его войска также помогали генуэзцам, когда Галата подверглась нападению венецианских и византийских войск.

Генуэзцы предоставили войскам Орхана корабли для переправы через Босфор, но именно осажденный Иоанн Кантакузин невольно помог османам упрочить постоянное присутствие во Фракии. В 1352 году по приглашению Иоанна отряд наемных солдат, обычно называемых в текстах «турками», разместился в византийской крепости Цимпе, расположенной вблизи города Болайир, к северо-востоку от Гелиболу (Галлиполи) на северном берегу Дарданелл. Вскоре после этого «турки» присягнули на верность сыну Орхана Сулейман-паше и османы обрели свой первый опорный пункт на Балканах. Создание османских баз во Фракии стало решающим событием в царствование Орхана, и отношение к нему османских хроник поучительно. Стараясь представить османскую экспансию во Фракию, зодчим которой был Сулейман, как результат милости Божьей и героизма османов, они старательно скрывали решающую роль людей из бывших земель эмирата Кареси, которые сражались рядом.

Летописцы даже не были готовы признать роль природных сил в османском завоевании. Византийские источники указывают на землетрясение 1354 года, через два года после первых набегов османов на ту сторону проливов, которое разрушило стены Гелиболу и превратило в развалины ряд других городов на северо-западном побережье Мраморного моря; все они были впоследствии заняты османами и другими турецкими силами. Византийские летописцы ссылаются на землетрясение как на оправдание своей слабости перед лицом превосходящего неприятеля, но об этом нет упоминаний в османских источниках.

События во Фракии ускорили отречение императора Иоанна VI Кантакузина в пользу его сына Матфея, который коротко правил, прежде чем его сменил сын Андроника III Иоанн V Палеолог. Когда младший сын Орхана Халил, будучи еще ребенком, был захвачен генуэзскими пиратами в 1357 году, новый император был вовлечен в деликатные переговоры по организации его выкупа и освобождения, подарив тем самым Византии некоторую передышку: в последующие два года на османской границе было мало изменений. Стремясь объединить византийские и османские территории, Иоанн Палеолог вьщал свою дочь Ирину за Халила в надежде, что Халил наследует своему отцу, поскольку при османской системе, где все сыновья имели теоретически равные шансы на престолонаследие, он имел такую возможность. Но план провалился, поскольку место отца занял старший брат Халила Мурад I.

Мирное сосуществование Орхана и Иоанна Палеолога оказалось призрачным. Орхан надеялся, что ему унаследует старший сын Сулейман-паша, но Сулейман умер в 1357 году в результате падения с лошади вскоре после пленения Халила. Его конь был похоронен вместе с ним в Болайире, где и сегодня можно увидеть обе могилы. Мураду было поручено занять место Сулеймана в качестве главнокомандующего на фракийской границе и с помощью местных военачальников он добился новых побед, так что к тому времени когда Орхан умер в 1362 году, османы занимали большую часть южной Фракии и владели важным византийским городом Дидимотихон к югу от Эдирне. Вместе с границей на запад двигались ставка султана и его двор — из Енишехира в Бурсу, далее в Дидимотихон и затем в Эдирне, завоеванный в 60-е годы XIV века. Земли Кареси на северном побережье Эгейского моря в Малой Азии были под контролем османов ко времени смерти Орхана, и его владения простирались к востоку до Анкары (столица современной Турции), отвоеванной у враждебной туркоманской династии Сулейман-пашой. В надписи в мечети Алаеддина в Анкаре, датируемой годом его смерти, Орхан впервые назван «султаном», указывая на претензии османов на абсолютную власть. Другие эмиры западной Малой Азии приняли вызов и вскоре переняли этот титул: Гермиян и Караман в 1368–1369 годах, Айдын в 1374 году, Сарухан в 1376 году и Ментеше в 1377 году.

Стремительное расширение османских владений при Орхане отчетливо прослеживается в архитектуре того времени. След новой власти был наиболее отчетливым в больших городах Изник и Бурса, но около тридцати мечетей в маленьких городах и селениях северо-запада Малой Азии также носят его имя. В городах он возводил мечети, бани, теологические школы, общественные кухни, мосты, гробницы и обители дервишей, что определяло их как исламские и османские. Орхан также увековечил память о завоеваниях своего отца, построив мечети и другие здания, необходимые для жизни мусульман в местах, им завоеванных, и многие памятники того периода носят имена других личностей — как воинов, так и святых людей, за их выдающиеся заслуги в достижениях османов. Память о Сулейман-паше хранится в мечетях, теологических школах и банях в самом центре Османской империи в Малой Азии и во Фракии, включая бывшую церковь Святой Софии в Визе (Бизье), которую он превратил в мечеть. Такая смена назначения в течение османского завоевания была обычным делом, особенно когда город не сдавался, а был взят силой. Переселение турок вслед за воинами приграничья постепенно снова принесло процветание во Фракию. Тяготы византийской феодальной системы уже давно отвратили многих местных христиан от провинциальной аристократии и их хозяев в Константинополе, положение дел осложнялось большими разрушениями, причиненными гражданской войной начала 40-х годов XIV века.

Византийские императоры в Константинополе все еще надеялись, что западный христианский мир спасет их от османов. Правда, всякий раз, когда раздавались мольбы о западной помощи, к ответу прилагались одни и те же условия — православные византийцы должны отказаться от своих еретических пристрастий и принять Римскую церковь. Какую помощь получит Константинополь, определяли политические, дипломатические и коммерческие интересы отдельных государств. В 1364 Иоанн Палеолог обратился к православному государству Сербия, потенциальному союзнику, которому в этот момент также угрожало османское вторжение, но Сербия утратила былую жизнеспособность после смерти своего царя Стефана Душана в 1355 году, поскольку его наследники боролись за власть. Затем Иоанн отправился в Венгрию искать помощи короля Луиса, но тщетно. Единственным обнадеживающим моментом был возврат ключевого фракийского порта Гелиболу латинскими морскими силами в 1366 году в качестве первой атаки крестового похода в поддержку окруженных византийцев. За византийским посольством в Рим последовал в 1369 году сам император, в отчаянии пообещавший принять латинский ритуал в обмен на помощь папы; но отсутствие папских гарантий вскоре стало очевидным, поскольку никакой помощи не последовало.

Византия не была одинока в своем страхе перед османским вторжением на Балканы. После завоевания Эдирне в 60-х годах XIV века наследники Сербии Стефана Душана почувствовали османское давление на своих западных и восточных границах. Понимая, каковы будут последствия, если османов не остановить, некоторые из этих мелких правителей объединились для того, чтобы выставить армию, но битва при Черномене на реке Марица к западу от Эдирне в 1371 году обернулось катастрофой для сербских властителей: побежденные, они стали османскими вассалами, как и три болгарских правителя, сражавшихся на их стороне, а все препятствия для продвижения османов в Македонию были устранены.

В расширении границ участвовали независимые воины, связавшие свою судьбу с османами. Четыре таких мусульманских рода особенно прославились во время османского завоевания Румелии (название, которое они использовали для Балканского полуострова): Эвреносогуллары,[3] Михалогуллары, Тураханогуллары и Малкочо-гуллары. Первые два из этих родов были христианскими воинами в северо-западной Малой Азии, перебравшиеся во Фракию с расширением османских границ и принявшие ислам; в то время как династия Малкоч, изначально известная как Малкович, была из христиан сербского происхождения; происхождение Тураханогуллары до сих пор остается загадкой.

Из этих семей самыми известными стали Эвреносогуллары. Считается, что гази Эвренос был бывшим союзником дома Кареси и переправился через Дарданеллы с сыном Орхана Сулейманом. С 1361 года, когда он захватил город для османов, его ставка была в Комотини, затем на границе с Сербией. И что по его инициативе были воздвигнуты некоторые из старейших османских построек в Румелии. По мере расширения границ гази Эвренос переносил свою ставку все дальше на запад, последней была Джаница, которую он основал и где умер и был похоронен в 1417 году.

Султан Мурад оставался в Румелии после смерти Орхана в 1362 году до 1373 года, когда он переправился через Дарданеллы, чтобы участвовать в походе в Малой Азии вместе с Иоанном V Палеологом, который недавно стал его вассалом. Сын Мурада Савджи и сын Иоанна Андроник, воспользовавшись ситуацией, подняли мятеж против своих отцов, которые спешно вернулись домой, Иоанн в Константинополь, а Мурад в Румелию. Мурад казнил Савджи и его сторонников; Андроник сдался и по настоянию Мурада был брошен в темницу и ослеплен. Мало что известно о Савджи кроме этого — османская летописная традиция не сочувствовала принцам, идущим против родительской власти, особенно тем, кто заключил союз с христианским принцем.

Настоящим неудачником, по крайней мере в тот период, был младший сын Иоанна Палеолога Мануил. Он был назван наследником своего отца вскоре после мятежа Андроника, но когда борьба между Иоанном и Андроником наконец завершилась, порядок наследования был изменен в пользу еще одного Иоанна, сына Андроника. Мануил бежал в Фессалоники, македонский город, много значивший в византийском мире как центр наук и искусства, и там основал независимый двор. Это серьезно противоречило османским интересам, и тревога по поводу военной активности Мануила против продвижения османов в этой части Македонии подтолкнула Мурада к действию. Его военачальник Кара («Черный») Халил Хайреддин Чандарли взял Серее и другие города в южной Македонии, а в 1387 году, после четырехлетней осады, Мануил покинул Фессалоники и город принял верховную власть османов. Османы сместили местных византийских чиновников и смогли занять город и его окрестности и назначить собственную администрацию. Вскоре после падения Фессалоник Мануил согласился стать османским вассалом. Он был наказан Иоанном V за то, что оставил город, и сослан на остров Лемнос на севере Эгейского моря, где, видимо, и провел три последующих года. В 1390 году отец призвал его в Константинополь в противовес сыну Андроника Иоанну, который претендовал на трон под именем Иоанна VII (Андроник умер в 1385 году), но Мануил убедил своего племянника отправиться в Геную просить помощи против османов. Вернувшись домой в 1390 году, Иоанн VII был выслан из Константинополя и бежал к султану, когда в 1391 году умер Иоанн V, Мануил вступил на византийский трон под именем Мануила II Палеолога.

Кара Халил Хайреддин Чандарли был потомком малоазийской мусульманской династии, которая впоследствии подарила османам несколько выдающихся государственных мужей. Его мечеть, датирумая 1385 годом, является старейшим зарегистрированным в источниках османским памятником в Сересе. Различные посты, занимаемые Кара Халилем Хайреддин ом, свидетельствуют о том, как Османская империя выросла из своего кочевого прошлого, чтобы стать государством, основанном на безопасной внутренней территории с изменяющимися границами: правление Мурада так же важно для административного развития, как и для расширения его завоеваний. Кара Халил Хайреддин занимал пост кади (судьи) в Изнике и Бурсе, а затем стал первым верховным судьей Мурада, а также его главным министром, в дополнение к должности командующего. Объединенный контроль над армией и чиновниками сделал его, по сути, первым верховным визирем Османского государства.

Готовясь к осаде Фессалоник, Мурад перебросил значительное число войск в Румелию, где те, кто был не задействован в блокаде крепости Мануила, осуществляли боевые действия против мелких второстепенных властителей этого политически раздробленного региона. Они вторглись в Эпир и Албанию и в 1386 году отбили город Ниш у сербского князя Лазаря, открыв османам путь в долину реки Моравы, которая вела на северо-запад к Белграду и в самое сердце центральной Европы, а также на запад в Боснию и Дубровник (Рагуза) на Адриатическом побережье. Вскоре после этого болгарские вассалы Мурада провозгласили свою независимость от османского владычества. Среди них был Иоанн III Шишман, правитель из Велико Тырново (Тырновского царства), большей части раздробленного средневекового Болгарского царства, и зять Мурада. В начале 1388 года армия под командованием Чандарли Али-паши, сына Кара Халила Хайреддин а, прошла по снежным балканским перевалам и многие города во владениях Иоанна Шишмана в северной Болгарии склонились перед ней; они были возвращены Шишману, но не оставили никаких сомнений в том, что он — вассал Мурада. Тем не менее дальнейшее османское вторжение в Сербию в 1388 году потерпело поражение в битве при Билече, к северо-востоку от Дубровника, благодаря союзу боснийских князей.

Мурад, по-видимому, решил, что сербский князь Лазарь был причастен к поражению османов при Билече, и в 1389 году вторгся в Сербию, очевидно с намерением наказать его, прежде чем продолжать двигаться дальше в Боснию. 15-го июня армия Мурада встретила войско Лазаря на Косовом поле, «Поле черных дроздов», около города Приштины. Османские силы насчитывали около 25 000 воинов, объединенное сербско-косовско-боснийское войско — приблизительно 16 000. Когда по прошествии восьми часов битва закончилась, османы победили, но оба монарха были мертвы. В какой-то момент сражения Мурад оказался изолированным от основной части своей армии и один из военачальников Лазаря подъехал к нему, притворившись, что переходит на сторону османов. Вместо этого он насмерть заколол султана. Лазарь был вскоре схвачен и обезглавлен в шатре Мурада.

Когда новости о смерти Мурада достигли Европы, король Франции Карл VI возблагодарил Господа в соборе Нотр-Дам. Но сын Мурада Баязид принял командование после смерти отца и гарантировал свое право наследования, убив своего брата Якуба, первое зафиксированное источниками братоубийство в истории Османской династии; неясно, был ли Якуб убит, пока еще бушевала битва, или несколько месяцев спустя. Сербия стала османским вассалом, обязанным платить дань и предоставлять войско с сыном Лазаря Стефаном во главе. Босния оставалась независимой, как и Косово, под властью Вука Бранковича до 1392 года.

Хотя Косово поле стоило османам их султана, цена, заплаченная Сербией, была куда больше. Победа Баязида означала конец независимого Сербского княжества и укрепляла стабильность османского присутствия на Балканах. Сегодня, более 600 лет спустя, битва на Косовом поле все еще живет в сербском национальном сознании как определяющий исторический момент. Исполнявшиеся веками эпические поэмы драматизировали и обессмертили память о поражении христианского князя от мусульманского султана в самом сердце христианского мира. Эти эпические сказания питали чувства христианского сербского населения в ужасные войны конца XX века: они мечтали о возможности устранить из своей среды мусульманское население, даже спустя многие столетия воспринимаемое большинством как враждебное. А мусульманское население с такой же решимостью готово отстаивать свое право остаться.

Глава 2

Раскол династии

Султан Мурад I погиб на западной границе своего государства. Его сын и наследник султан Баязид I надеялся, что ослабленные позиции Сербии и его женитьба после битвы на Косовом поле на Оливере, сестре нового сербского деспота Стефана Лазаревича, предотвратят дальнейшие нападения на его балканские владения, поскольку он был занят на востоке, где отцовская экспансия османских территорий неизбежно привела к конфликту с другими многочисленными туркоманскими мусульманскими эмиратами Малой Азии. Колоссальная энергия, с которой он проводил походы, принесла ему прозвище «Йылдырым» («Молния»).

Восшествие на трон Баязида вынудило малоазийские эмираты вступить в анти-османский союз, возглавляемый его зятем Алаеддин-беем, эмиром Карамана, наиболее упорным из всех туркоманских мусульманских государств в попытках противостоять османской экспансии. Алаеддин-бей женился на сестре Баязида Нефизе Султан в 1378 году, когда соотношение сил между двумя государствами было еще неочевидно. Династические браки могли быть действенным дипломатическим инструментом, но не всегда гарантировали верность потенциальных союзников и лояльность потенциального врага. Поскольку более низкий статус семьи невесты считался безоговорочным, османы отдавали своих принцесс в жены только мусульманским принцам, а не христианским (хотя и христианские, и другие мусульманские правители отдавали своих дочерей в жены членам османского дома на заре его существования в надежде на союз). Не отдавали их и союзникам по завоеваниям, Эвреносогуллары, Михалогуллары или Тураханогуллары, видимо опасаясь, что это может побудить этих османских пограничных властителей оспаривать главенство Османского дома. Признание власти османов над одним из враждебных эмиратов символизировала женитьба Баязида на гермиянской принцессе Султан Хатун в 1381 году, посредством которой он получил эмират Гермиян.

Османы стремились продвигаться на юг к Средиземному морю через Гермиян и эмират Хамид, предположительно проданный Мураду в 1380 году, в погоне за надежными источниками доходов, в которых нуждалось молодое, развивающееся государство. Один из важнейших торговых путей с востока проходил через Средиземное море в порт Анталья на юге Малой Азии, а затем на север через Хамид и Гермиян к черноморскому бассейну или на Балканы. Караман готов был бороться против попыток османов контролировать торговые пути, таможенные пошлины и прочие сборы от этих территорий, и первое столкновение произошло в 1386 году, еще при жизни султана Мурада. По правилам османской летописной традиции корректность требовала обвинить Алаеддина в том, что именно он начал военные действия, и поэтому говорится, что он напал на османскую территорию, по просьбе дочери Мурада, невесты Алаеддина, тогда как Мурад не искал конфликта.

Обезопасив свои западные границы, султан Баязид спешно двинулся на восток. Его армия вновь захватила Гермиян, очевидно утраченный со времени его женитьбы на Султан Хатун, и захватила Айдын, на принцессе которого он также женился. Он сократил земли эмиратов Сарухан и Ментеше таким образом, что османы контролировали всю западную Анатолию, а их владения граничили на юге и в центре Малой Азии с Караманом. В 1391 году Баязид призвал своих вассалов Стефана Лазаревича и Мануила II Палеолога, который в это время уже был императором Византии, и вместе они отправились в поход на восток, чтобы отбить территорию Кастамону на севере центральной Малой Азии у эмиров Исфандияра. Достигнув цели, армии вернулись домой к декабрю того же года. Мануил Палеолог не перечил Баязиду, но письма, которые он писал в походе, живо передают его отчаянье и глубокое возмущение своим унизительным положением.

Несомненно у римлян было название для маленькой долины, где мы сейчас находимся, когда они жили и правили здесь… Здесь много городов, но им недостает того, что составляет истинное великолепие города…а именно, людей. Большинство лежит сейчас в руинах… не сохранились даже их названия… Я не могу сказать Вам, где точно мы находимся… Трудно все это вынести… Скудость провианта, суровость зимы и болезни, свалившие многих наших солдат… чрезвычайно опечалили меня… Невыносимо… видеть что-либо, слышать что-либо, делать что-либо все это время, что могло бы хоть как-то… поднять наш дух. Эти ужасающе тяжелые времена не дают никаких послаблений нам, кто считает наиважнейшей целью оставаться в стороне и ничего не предпринимать и не участвовать в том, во что мы сегодня вовлечены и с чем-либо имеющим к тому отношение, поскольку нас не готовили к такому развитию событий, не можем мы принять нынешнее положение дел, это не в нашем характере, не говоря уже о личности [т. е. Баязиде], которая за них ответственна.

Зимой 1393–1394 года отношения между двумя правителями вошли в новую стадию, когда Баязид узнал, что Мануил предложил мир своему племяннику и сопернику Иоанну VII Палеологу, не долго правившему в 1390 году, в надежде, что объединившись они могли бы противостоять османам. Именно Иоанн, страстно желавший сохранить расположение Баязида, донес о предложении Мануила. Вскоре Баязид призвал своих христианских вассалов в Серее в Македонию: это были брат Мануила Феодор, деспот Морей (район Пелопоннеса), тесть Мануила Константин Драгош, правитель Сереса, Стефан Лазаревич Сербский и Иоанн VII. Их приезд в Серее был организован таким образом, что каждый прибыл по отдельности, не зная, что другие тоже будут присутствовать. Сообщение Мануила дает понять, что приглашение Баязида было не из тех, от которых можно отказываться, и что он боялся, что султан намеревается убить их всех.

Ибо Турок собрал тех, кто в той или иной степени считался лидерами христиан… крайне желая истребить их всех; а они предпочли приехать [в Серее] и посмотреть в лицо опасности, чем быть доставленными позже в результате неподчинения его приказам. Конечно, у них были веские основания полагать, что будет опасно предстать перед ним, особенно одновременно, всем вместе.

Страх Мануила в тот момент оказался беспочвенным. Баязид строго отчитал их за плохое управление владениями, возможно с тем, чтобы оправдать будущий захват территорий, и отослал обратно. Однако весной 1394 года султан приступил к осаде Константинополя, сначала построив замок в самом узком месте Босфора, примерно в пяти километрах к северу от города, на азиатском побережье; он был назван Гюзельчехисар («Прекрасный замок»), ныне Анадолу-Хисары. Стены Константинополя веками выдерживали многочисленные осады и вновь противостояли всем попыткам проломить их.

Османы представляли собой угрозу не только для Византии. Баязид также стремился ослабить Венецию, которая представляла собой значительную морскую силу с многочисленными колониями и владениями на побережье Эгейского моря, в Далмации и на Пелопоннесе. Венеция полагалась на торговлю и на постоянное присутствие в регионе флорентийских, каталонских и неаполитанских поселений, каждое со своими собственными коммерческими и политическими интересами, чему содействовала сложная система союзов, которую, в свою очередь, затруднял рост османского могущества, по мере того как различные христианские властители искали османской помощи в борьбе против своих врагов. Султан Мурад I применял против Венеции глобальную стратегию; политика Баязида была ближе к политике его деда Орхана, заключившего союз с Генуей против Венеции. Угроза Баязида византийским крепостям на Пелопоннесе в начале 90-х годов XIV века, равно как и захват Фессалоник в 1394 году и осада Константинополя, отчасти были продиктованы стремлением предотвратить союз Византии и Венеции. Еще одной силой в регионе были рыцари-госпитальеры с острова Родос. Это был военно-религиозный орден, возникший в Иерусалиме во время крестовых походов XII столетия. После сдачи Иерусалима мусульманам в 1187 году они в течение ста лет базировались в Акре, пока падение этого города в 1291 году не вынудило их перебраться на Кипр, а в 1306 году они сделали своей штаб-квартирой Родос. В последние годы XIV века госпитальеры старались закрепить свое присутствие на Пелопоннесе и в 1397 году приняли Коринф у деспота Феодора в обмен на обещание сдерживать османские набеги с юга. В 1400 году они установили контроль над Мистрой, но латинская оккупация столицы деспота спровоцировала восстание, и к 1404 году госпитальеры согласились уйти.

Самым опасным врагом Баязида на Балканах стало Венгерское королевство, в то время одно из крупнейших государств Европы. Поскольку оно устояло перед монгольским нашествием середины XIII века и служило интересам папы, посылая миссионеров искоренения ереси православия и богомилов, оно считалось западным бастионом католической Европы. Венгерская и османская сферы влияния столкнулись после битвы на Косовом поле, и теперь Баязид намеревался подорвать попытки Венгрии сплотить своих балканских союзников. В 1393 году он аннексировал владения непокорного Иоанна Шишмана в придунайской Болгарии, чтобы противостоять набегам на южный берег Дуная валашского воеводы Мирчи (Старого), вассала Венгрии. В 1395 году Баязид пошел войной на Мирчу, заключившего оборонительный договор с Венгрией, Мирча вынужден был бежать. В том же году было завершено завоевание османами Македонии. Такие успехи османов на Балканах придали характер безотлагательности венгерским призывам о помощи со стороны Запада, и на этот раз угроза совпала с редким периодом единения между потенциальными крестоносцами, в основном рыцарями Франции и Англии, и их правительствами. 25 сентября 1396 года армии крестоносцев встретились с османскими силами под командованием Баязида под Никополем на Дунае. Крестоносцев больше воодушевляли успехи их предшественников нежели религия. В своем нетерпении встретиться с врагом французские рыцари отказались признать, что валашские союзники короля Венгрии Сигизмунда обладают большим опытом сражений с мобильной османской кавалерией, чем громоздкие западные армии, и отстранили его от обшего командования. Несмотря на это, собственные силы Сигизмунда были близки к тому, чтобы обратить Баязида в бегство (хотя сам Сигизмунд был спасен лишь усилиями своего вассала Стефана Лазаревича), но итогом стала победа османов.

Успех под Никополем принес Баязиду контроль над Балканами к югу от Дуная. После битвы он впервые переправился через реку на территорию Венгрии, и его армия вторглась глубоко в страну. Молодой баварский крестоносец по имени Иоганн Шильтбергер описывает, как он едва избежал казни: на следующий день после битвы многие христианские пленники были хладнокровно убиты, но его пощадили в силу его молодости и оставили в плену вместе с несколькими дворянами. В отличие от него, захваченные с ним дворяне были выкуплены в течение девяти месяцев после ходатайства их лордов и подношения Баязиду дорогих подарков и 300 000 флоринов деньгами.[4]

Успехи Баязида не произвели впечатление на его зятя Алаеддина. Караманидский правитель отказывался признать себя подданным османов. По словам Шильтбергера, бывшего в свите Баязида, когда тот вел победоносную армию на караманидский город Конья после победы на Дунае, он заявил: «Я такой же великий правитель, как и вы». За высокомерие Алаеддин поплатился жизнью, а эмират Караманидов утратил свою независимость.

Присоединение Карамана освободило от давления со стороны одного враждебного государства, но на восточной границе османам все еще угрожали: на севере Кади Бурхан аль-Дин Ахмад, ускользнувший от Баязида во время предыдущего похода. Кади Бурхан аль-Дин, поэт и образованный человек, узурпировал трон династии Эретна, чьей ставкой был Сивас, в северной Малой Азии. Османы считали себя наследниками государства Сельджуков в Малой Азии, и сопротивление Карамана их претензиям на господство было сопротивлением враждебного эмирата туркоманского же происхождения, а Кади Бурхан аль-Дин представлял наследников монгольской империи Чингиз-хана Ильханидов. Как вскоре доказали армии Тамерлана, уже тогда легендарного монгольского правителя Трансоксианы в Центральной Азии, монгольский вызов был гораздо более опасным. Различие между подданными османов и подданными Кади Бурхан аль-Дина отметил император Мануил II, когда сопровождал Баязида в походе на восток в 1391 году; он считает турецкое население западной Малой Азии «персами», распространенная византийская формулировка того времени, но называет народ Кади Бурхан аль-Дина «скифами», так именовали монголов.

К 1397 году осада Баязидом Константинополя превратилась в непрерывную блокаду, и император Мануил вновь ищет помощи за границей, чтобы спасти столицу Византии. В июне 1399 года после многочисленных дипломатических переговоров между Парижем, Лондоном, Римом и Константинополем король Франции Карл VI отправил на помощь Мануилу небольшую армию. Во главе ее стоял французский маршал Жан Бусико, один из рыцарей, захваченных под Никополем, заключенный в тюрьму, а затем освобожденный османами за выкуп. Бусико смог добраться до Мануила, только проложив путь сквозь османскую блокаду. Он понимал, что его армии недостаточно для освобождения Константинополя, и убедил императора отправиться в Европу и лично представить свои аргументы. В декабре он двинулся в обратный путь в сопровождении Мануила, сначала морем в Венецию, а затем по суше в Париж, где император задержался на шесть месяцев. 21 декабря 1400 года он прибыл в Лондон, где король Генрих IV встречал его на въезде в город. Несомненное благочестие и искренность завоевали ему всеобщую симпатию, а появление его экзотической свиты из бородатых священников вызывало удивление, где бы они ни появлялись в течение своего двухмесячного визита. Как писал английский хроникер того времени Адам Уск:

Этот император всегда сопровождается людьми, одетыми одинаково и в один цвет, а именно в белый, в длинные мантии, скроенные словно плащи… Бритва никогда не касалась голов или бород этих священнослужителей. Греки сама набожность на своих богослужениях, в которых помимо священников принимают участие и солдаты, ибо они без исключения проводятся на родном языке.

Принятый и Карлом и Генри с пышностью и по всем правилам этикета, Мануил был убежден, что какая бы помощь ему ни понадобилась для противостояния Баязиду, он ее получит. Но деньги, которые собирали для Мануила по всей Англии, похоже, куда-то исчезли (и вопрос их исчезновения был еще предметом расследования в 1426 году).

Мануил вернулся домой в начале 1403 года, чтобы обнаружить, что его мир сильно изменился. Его город был спасен от неминуемого разрушения событием, которое, казалось, предвещало конец османского владычества: поражением армии Баязида от войска Тамерлана при Анкаре (Анкире). Поражение Баязида перевернуло с ног на голову всю Малую Азию и принесло жесткие репрессии на Балканы. В долгой перспективе оно также позволило Константинополю просуществовать в качестве столицы Византии еще полстолетия.

Тридцатью годами ранее Тамерлан начал серию походов, которые привели его из Китая в Иран и завершились, насколько это касалось османов, противостоянием при Анкаре. Тамерлан считал себя преемником Чингиз-хана и таким образом наследником территорий сельджукидов-ильханидов в Малой Азии, что давало ему убедительные аргументы для использования разногласий среди пестрой смеси местных, все еще независимых династий. Баязид, правда, посягал на те же самые территории, и с захватом османами Сиваса после убийства его эмира Кади Бурхана аль-Дина Ахмада летом 1398 года сферы влияния Баязида и Тамерлана столкнулись в восточной Малой Азии. Баязид обратился с просьбой к калифу в Каире пожаловать ему титул «румского султана», наследовавшийся сельджукскими султанами Малой Азии. Тамерлан потребовал, чтобы Баязид признал его своим сюзереном, но Баязид недвусмысленно отказался. Убийца Кади Бурхана аль-Дина вождь туркоманского племенного союза Аккоюнлу («Белые овцы»), чья ставка была в Диярбакыре на юго-востоке Малой Азии, воззвал к Тамерлану, который ответил в 1399 году, начав самый длительный за все свое правление поход. Ему суждено было длиться семь лет.

Примерно в это же время союзники Баязида, султан Багдада Ахмад Джалайир и вождь туркоманского племенного союза Карако-юнлу («Черные овцы»), с центром на озере Ван в восточной Малой Азии, убедили его отправиться в поход, чтобы захватить несколько мамлюкских крепостей к западу от Ефрата. В какой-то степени им это удалось, но серьезно оскорбило Тамерлана. Летом 1400 года, пока Баязид был занят осадой Константинополя, Тамерлан взял Сивас, а затем наступал к югу вдоль Ефрата на территорию мамлюков до самого Дамаска, прежде чем повернуть на Азербайджан.

Армии Тамерлана и Баязида встретились под Анкарой 28 июля 1402 года. Тамерлан выставил около 140 000 воинов, в то время как в армии Баязида было 85 000. В свои ряды Тамерлан мог зачислить недовольных бывших правителей эмиратов западной Малой Азии, чьи земли перешли под контроль османов вскоре после того, как Баязид взошел на трон. Эти правители, смещенные эмиры Айдына, Сарухана, Ментеше и Гермияна, нашли убежище при дворе Тамерлана, в то время как воины, которые некогда клялись им в верности, были теперь подданными Баязида и находились под его командованием. Собственные конница и пехота Баязида составляли ядро его армии — среди последних были янычары, на турецком «ени чери», что означает «новое войско», пехотный корпус, который изначально был сформирован при султане Мураде I из военнопленных, захваченных в христианских землях на Балканах, и был закреплен с помощью взимания налога мальчиками среди балканских христианских вассалов для обеспечения надежного источника военной силы.[5] Также в армии Баязида были его вассал Стефан Лазаревич Сербский и валахи из недавно завоеванной Фессалии. Дополнительная помощь пришла от «татар», которые, как отмечает Иоганн Шильтбергер в своем кратком свидетельстве очевидца о битве, в которой он стал пленником Тамерлана, насчитывали 30 000 воинов из «белых тартар», предположительно они бежали на запад со своих земель к северу от Каспийского и Черного морей до наступления Тимура. Этот факт недавно был подвергнут сомнению, и похоже, что эти «татары», наоборот, принадлежали к туркоманским родам из восточной Малой Азии.

Битва продолжалась весь день. Противостоящие друг другу армии были выстроены в схожем порядке с правителями в центре в окружении пехоты — в случае Баязида янычарами — с кавалерией на флангах. Самое раннее описание сражения принадлежит Кретану, который сражался на стороне Баязида, но бежал с поля боя:

Армия Баязида состояла из 160 отрядов. Сначала армия Тимура [т. е. Тамерлана] разбила четыре из них, командирами [трех из] которых были Тами Джозаферо Морчесбей [т. е. Фируз-бей], великий правитель мусульман, сын Баязида [т. е. принц Сулейман] и сын князя Лаззеро [т. е. Стефан Лазаревич]…[четвертый отряд] был Баязида. Его воины сражались так храбро, что большая часть войск Тимура была рассеяна. Решили, что Тимур проиграл битву; но он был где-то в другом месте и немедленно послал 100 000 воинов, чтобы те окружили Баязида и его отряд. Они захватили Баязида и двух его сыновей. Лишь шесть из отрядов Баязида приняли участие в этом сражении, остальные бежали. Тимур праздновал победу.

Комментаторы отметили, что армия Тамерлана подошла к Анкаре первой и расположилась лагерем у реки, оставив воинов Баязида и их коней без воды. Шильтбергер пишет, что у Тамерлана было 32 обученных слона, со спин которых метали в османских солдат знаменитую зажигательную смесь, известную как «греческий огонь». Это хорошо объясняет то замешательство, которое заставило Баязида поверить, что он одержал верх, лишь для того чтобы оказаться окруженным и побежденным. Османские летописцы тем не менее сходятся во мнении, что Баязид проиграл битву из-за дезертирства многих его солдат: и многочисленных «татар» и войска из когда-то независимых эмиратов западной Малой Азии, которые не стали сражаться. Баязид и его сын Муса были пленены, а возможно, и его сербская жена и сын Мустафа. Его сыновья Иса, Сулейман и Мех-мед бежали. Завоевания Баязида были уничтожены в один день. До нашествия Тамерлана его владения простирались от Дуная почти до самого Евфрата; теперь же османская территория была резко сокращена до той, что была завещана ему его отцом в 1389 году. Восьмилетняя блокада Константинополя закончилась. Тамерлан вернул земли эмирам Карамана, Гермияна, Айдына, Сарухана и Ментеше и подкрепил свои притязания на остаток владений Баязида в Малой Азии годичным набегом.

Приступив к написанию истории поражения Баязида под Анкарой, летописцы искали объяснение катастрофы, которая произошла с османами. Хронист XV в. Ашикпашазаде возлагает вину за поражение на Баязида, обвиняя его в распутстве — точка зрения, с которой соглашаются современники султана — и обвиняя его сербскую жену в поощрении к пьянству; он также порицает визиря Баязида Чандарли Али-пашу за общение со священниками, чьи религиозные убеждения были сомнительны. Победа Тамерлана была унизительной, но для последующих поколений гораздо большим основанием для сожаления стала последующая борьба между сыновьями Баязида за наследство. В то время как принц Муса и, возможно, принц Мустафа после битвы под Анкарой находились в руках Тамерлана, Сулейман, Мехмед и Иса бросились искать союзников для поддержания их личных претензий на трон. Еще один сын, Юсуф, нашел убежище в Константинополе, принял христианство и был крещен Димитрием. Следующие 20 лет несли с собой смуту и страдания для Османского государства в беспрецедентных масштабах.

В своем позорном поражении когда-то могущественный правитель Баязид стал трагической фигурой. И хотя османские летописцы, спустя столетие после битвы при Анкаре, будучи тронутыми его судьбой, написали о Тамерлане, посадившем Баязида в железную клетку и возившем униженного султана с собой в победоносном шествии по Малой Азии, историки считают это нереальным. Более современные османские писатели утверждали, что он сам наложил на себя руки, не вынеся бесчестья поражения. Правда о судьбе султана Баязида оказалась более прозаичной: по сообщению Шильтбергера он умер естественной смертью в марте 1403 года в городе Акшехир в западно-центральной Малой Азии. Его тело было мумифицировано и хранилось сначала в гробнице сельджукского святого. Историки того времени говорят, что его сын Муса вскоре получил у Тамерлана разрешение перевезти тело в Бурсу. Судя по надписи на гробнице, возведенной для него сыном Сулейманом, он был похоронен в 1406 году. Несколько десятилетий спустя византийский историк Дука написал, что могила Баязида была осквернена, а останки эксгумированы караманским беем Алаеддином в отместку за то, что Баязид казнил его отца в Конье в 1397 году.

Поражение султана Баязида стало впоследствии популярной темой для поздних западных писателей, композиторов и художников. Им нравилась легенда о том, как Тамерлан увез султана в Самарканд, и они украшали ее набором персонажей для создания привлекательной восточной фантазии. Пьеса Кристофера Марло «Тамерлан Великий» впервые была поставлена в Лондоне в 1587 году, через три года после официального начала английско-османских торговых отношений, когда Уильям Харборн отплыл в Стамбул в качестве агента Левантской компании. В 1684 году появилась пьеса Жана Магнона «Великий Тамерлан и Баязет», а в 1725 году в Лондоне был впервые поставлен «Тамерлан» Генделя; версия Вивальди «Баязед» была написана в 1735 году. Магнондал Баязиду пленительную жену и дочь, интерпретации Генделя и Вивальди помимо Тамерлана и Баязида с дочерью включали принца Византии и принцессу Трапезунда (Трабзон) в страстной и невероятной любовной истории. Цикл картин взамке Шлосс Эггенберг, около Граца в Австрии, передавал тему другими средствами, он был закончен в 1670 году незадолго до того, как могучая османская армия атаковала Габсбургов в центральной Европе.

Принц Сулейман и его сторонники, в число которых входил визирь Баязида Чандарли Али-паша, приняли стратегическое решение оставить Малую Азию Тамерлану и взять на себя управление западными землями его отца. Как и у османов, у Тамерлана были свои летописцы, и они тоже придерживались определенных правил: заботясь, чтобы его неспособность преследовать Сулеймана не была воспринята как слабость, официальный историк Тамерлана Шараф аль-Дин Язди писал, что его господин обменивался послами с Сулейманом, который признал сюзеренитет, и в ответ ему была дарована свобода действий в Румелии. Сулейман начал переговоры с христианскими державами на Балканах, стремясь предотвратить осуществление их исторических претензий на румелийские территории его ослабленного государства, которое тем не менее все еще оставалось самым крупным в регионе. Его быстрые действия также не позволили его балканским вассалам, византийским, сербским и латинским, извлечь такую же большую выгоду, как удалось бывшим эмирам Малой Азии, из распада османского государства. Тем не менее по условиям соглашения, заключенного в Гелиболу в 1403 году, принц Сулейман согласился на территориальные уступки, немыслимые всего несколько месяцев назад. Более того, Византия была освобождена от вассального статуса, равно как и некоторые латинские анклавы; если бы не разногласия сербских правителей, Сербия тоже могла бы освободиться от вассальной зависимости. Юго-западное побережье Черного моря и город Фессалоники были среди выгод, полученных византийским императором Мануилом II, который добился дополнительных значительных уступок в соглашении с Сулейманом о взаимопомощи в случае нападения Тамерлана. Поскольку страх Византии перед османами таким образом уменьшился, Мануил осмелился изгнать османских купцов, разместившихся в Константинополе, и разрушить мечеть, недавно построенную в городе для нужд общины. И Венеция, и Генуя добились выгодных торговых договоров в землях, которые контролировал Сулейман. Согласно сообщению венецианского посредника, ведшего переговоры, Пьетро Зено, гази Эвренос-бей выступал против отказа членами Османского дома от земель, которые были завоеваны им и его приближенными пограничными властителями.

Наиболее известная версия последующих событий принадлежит перу анонимного панегириста принца Мехмеда, окончательного победителя в гражданской войне. После битвы при Анкаре Мехмед удалился в свою ставку в северо-центральной Малой Азии, чтобы снова появиться, когда сам Тамерлан отправился обратно на восток в 1403 году. Затем Мехмед разгромил принца Ису в сражении к югу от Мраморного моря и занял Бурсу, находившуюся в руках Исы; впоследствие его войско было вовлечено в стычки с различными местными властителями, защищавшими свою вновь обретенную независимость от османского владычества. Похоже, принц Иса дал бой армии Тамерлана в Кайсери, после чего укрылся в северо-западной Малой Азии, где и был убит Сулейманом в 1403 году. Соглашение, заключенное принцем Сулейманом в Гелиболу, обеспечило ему период стабильности на Балканах. В 1404 году он переправился в Малую Азию и отбил Бурсу и Анкару у принца Мехмеда, который отступил в Токат на севере центральной Малой Азии. Сулейман правил в Румелии и Малой Азии вплоть до Анкары, и казалось, что его будущее в качестве преемника своего отца было обеспечено, и в самом деле некоторые историки считают, что он уже стал султаном, упоминая его как Сулеймана I.

Тем не менее в 1409 году на сцене появился новый персонаж и стал угрожать владениям Сулеймана. Его младший брат принц Муса был отпущен Тамерланом в 1403 году под опеку эмира Гермияна, который в свою очередь перепоручил его Мехмеду. Нападение на Сулеймана произошло с абсолютно неожиданной стороны: Муса приплыл в Валахию из порта Синоп на севере Малой Азии, где обрел плацдарм, женившись на дочери валашского воеводы Мирчи. Мирча перенес на Сулеймана свою ненависть к Баязиду и полагал, что встать на сторону Мусы послужит его выгоде. Военная кампания Мусы в Румелии не обошлась без неудач, но к маю 1410 года он занял столицу Сулеймана в Эдирне и достиг Гелиболу, вынудив Сулеймана с некоторой поспешностью уйти из Малой Азии. Император Мануил видел в борьбе за наследство свое спасение и старался продлить ее: он вернул себе контроль над путями между Малой Азией и Румелией в результате соглашения 1403 года и помогал Сулейману переправляться через Босфор. Но вскоре Сулейман был казнен по приказу Мусы близ Эдирне, будучи пьяным, если верить анонимному летописцу, и поле битвы осталось за Мехмедом и Мусой.

Таким образом принц Муса унаследовал владения своего брата Сулеймана и в Румелии, и в Малой Азии и с трудом управлял ими последующие два года. Сын Сулеймана Орхан нашел убежище в Константинополе и, опасаясь, что тот может стать центром заговора против него, Муса осадил Константинополь осенью 1411 года, но безрезультатно. Постепенно советники и командиры покидали его, а брат, принц Мехмед, с помощью Мануила переправился через Босфор и встретился с Мусой в битве около Чаталджи во Фракии, затем Мехмед вернулся в Малую Азию. Хотя Муса победил, его земли в Румелии были захвачены войсками его бывшего союзника Стефана Лазаревича, который заплатил за это на следующий год, когда Муса отомстил, напав на несколько сербских крепостей.

В 1413 году Орхан высадился в Фессалониках, возможно при содействии императора Мануила, который надеялся отвлечь Мусу от Сербии. Муса сумел пленить Орхана, но по каким-то причинам отпустил его и не смог снова захватить Фессалоники.

Соседние государства считали принца Мусу, не без помощи Валахии, большей угрозой, чем принц Мехмед. Стефан Лазаревич предложил Мехмеду присоединиться к нему в совместном походе против Мусы; Мануил также принял сторону Мехмеда, предоставив суда для перевозки его людей в Румелию еще раз и снабдив его войска продовольствием. К тому времени, когда две армии встретились к югу от Софии, армия Мехмеда включала воинов из эмирата Дулкадир в юго-восточной Малой Азии, благодаря женитьбе Мехмеда на дочери эмира, византийские войска, предоставленные императором, сербские, боснийские и венгерские войска под командованием Стефана Лазаревича, войска из Айдына, чья приверженность Мусе была тверда еще накануне битвы, и войска Румелии под командованием пограничного властелина гази Эвренос-бея. Армия Мусы атаковала решительно, но в конечном итоге была обращена в бегство. Он упалпри столкновении лошадей и был убит одним из командиров Мехмеда.

Со смертью принца Мусы в 1413 году гражданская война, похоже, закончилась, спор решился в пользу принца Мехмеда, с этого времени известного как султан Мехмед I. Первой заботой султана Мехмеда стало завоевание лояльности различных малоазийских эмиратов, которые поддерживали его в военном отношении, но не хотели отказываться от независимости, которую они вновь обрели после победы Тамерлана при Анкаре в 1402 году. Особенно решительное сопротивление Мехмед встретил со стороны Карамана, а также Джунейда, эмира Айдына; крепость Джунейда в конечном итоге была взята с помощью союзников, включавших генуэзцев Хиоса, Лесбоса, Фочи (Фокайи) и рыцарей-госпитальеров с острова Родос. Джунейд был назначен правителем Никополя на Дунае, место победы султана Баязида над крестоносцами в 1396 году. Назначение бывших мятежников на государственные посты было лейтмотивом административной практики османов уже в те далекие времена. Османы полагали более благоразумным располагать к себе побежденных местных властителей, а позднее и слишком независимых государственных подданных, с помощью доли в правительственном вознаграждении, чем убивать их, рискуя спровоцировать дальнейшие волнения среди их сторонников.

В течение пары лет султан Мехмед в значительной степени вернул бывшие османские владения в Малой Азии, и император Мануил обнаружил, что его позиции настолько же ослабели. Он не мог позволить себе потерять инициативу, захваченную в период османского междуцарствия, помогая тому или иному претенденту на престол. Единственным инструментом, оставшимся в его руках, был сын Сулеймана Орхан. В последней отчаянной попытке поддержать разногласия внутри османского дома он отправил Орхана в Валахию, чей воевода Мирча оставался непримиримым врагом османской державы. Тем не менее это означало конец полезности Орхана в качестве альтернативного фокуса османской лояльности, поскольку Мехмед поспешил встретиться с ним, пока он не зашел слишком далеко, и ослепил его. Затем, внезапно и достаточно неожиданно в 1415 году пропавший брат Мехмеда принц Мустафа, или очень правдоподобный подражатель — он был известен как «Лже»-Мустафа — объявился в Валахии в качестве византийского посла в Трабзоне на северо-восточном побережье Малой Азии. По сообщениям, Мустафа был захвачен в плен вместе со своими отцом и братом Мусой в 1402 году, но его местонахождение в течение всех этих лет оставалось неясным. Надо полагать, что он был пленником при дворе Тимуридов, а его освобождение Шахрухом, сыном и наследником Тамерлана, умершего в 1405 году, было рассчитано на то, чтобы вновь развязать борьбу за османский трон. В 1416 году Шахрух написал Мехмеду, протестуя против убийства его братьев. Мехмед демонстративно предложил оправдание: «В одном государстве не может быть двух падишахов… враги, которые окружают нас, постоянно ищут удобный случай». Шахрух сам пришел к власти только после более чем десятилетней борьбы против других претендентов и, как и его отец, хотел, чтобы государства на его внешних границах были слабыми.

Казалось, что недавно восстановленная власть Мехмеда в Румелии будет вынуждена столкнуться с вызовом, брошенным его братом Мустафой, чьи послы начали переговоры с императором Мануилом и Венецией. Решение Мехмеда назначить айдынского Джунейда для защиты дунайской границы от Валахии оказалось неблагоразумным, поскольку его бывший противник вскоре переметнулся к Мустафе. Тем не менее оба были побеждены, и, когда они искали убежища в византийском городе Фессалоники, император Мануил обязался держать их в заключении в течение всей жизни Мехмеда.

Появление харизматических личностей и их способность привлекать сторонников во времена острых экономических и социальных кризисов было такой же действенной силой в османской истории, как и в европейской. В 1416 году, в том же году, в котором он одержал победу над братом Мустафой, султан Мехмед столкнулся с новым сопротивлением его попыткам управлять балканскими провинциями. Этим восстанием руководил шейх Бедреддин, высокопоставленный представитель исламской религиозной иерархии, родившейся в смешанной мусульманско-христианской семье в городе Симавне (Кипринос), к юго-востоку от Эдирне. Шейх Бедреддин был мистиком. Получив богословское образование в Конье и Каире, он отправился в Арбадил в Азербайджане, который находился под властью Тимуридов и служил местопребыванием мистического ордена Сафавидов. Там он нашел благоприятную обстановку для развития своих пантеистических идей, и в особенности доктрины «единства бытия».

Учение о единстве бытия было направлено на уничтожение противоречий, составляющих основу жизни на земле, таких как противоречия между религиями, а также между привилегированными и неимущими слоями — которые, как считалось, препятствуют единству человека и Бога. Борьба за «единство» поручила мистику важную роль, поскольку именно он, а не ортодоксальное духовное лицо, обладал мудростью, следовательно, миссией вести человека к единению с Богом. Это учение было потенциально губительно для нараставших османских усилий основать путем завоеваний государство с суннитским исламом в качестве религии и своей династией во главе.

В атмосфере противостояния султану Мехмеду шейх Бедреддин, видимо, увидел возможность проповедовать свои убеждения. В 1415 году он внезапно покинул место своей ссылки в Изнике, куда он был сослан после смерти принца Мусы, при котором он занимал пост верховного судьи в Эдирне, и направился в Валахию через Синоп, расположенный на побережье Черного моря. Шейх Бедреддин стал знаменем для тех, кто, как сторонники Мустафы и Джунейда, разочаровались в Мехмеде; основным районом, на который он опирался, был регион «Дели Орман» («Дикий лес»), лежащий к югу от дельты Дуная. Здесь, где междоусобная борьба прошлых лет еще более усилила противоречия, воспринимаемые как результат османского завоевания, он нашел сторонников среди недовольных пограничных властителей и их подданных, чья власть на местах была подорвана введением османского сюзеренитета, равно как и среди других мистиков и крестьян. Материальные интересы пограничных властителей и их воинов были ущемлены, когда Мехмед отменил дарственные на земли, которые шейх Бедреддин пожаловал от имени Мусы во время пребывания в должности верховного судьи.

Шейх Бедреддин писал синкретические послания, а его ученики Бёрклюдже Мустафа и Торлак Кемаль распространяли учение в западной Малой Азии к ужасу османских чиновников. Будучи когда-то терпимым к практике христианства в собственных рядах, на этот раз правительство приняло жесткую позицию, пытаясь опорочить в своих указах тех, кто выражал недовольство языком религии. Понося их как «деревенщин», «невеж» и «негодяев», и государство и его летописцы объявляли вспышки народного недовольства противозаконными и недопустимыми. Эти проявления народного недовольства вынудили Мехмеда направить на их подавление ресурсы и энергию, которые он надеялся использовать более продуктивно для других целей.

Восстание шейха Бедреддина в Румелии было скоротечным: воины султана Мехмеда вскоре задержали его и привезли в Серее, где судили и казнили на базарной площади, обвинив в нарушении общественного порядка проповедями о том, что все имущество должно быть общим и что нет различий между религиями и их пророками. Несмотря на это, учение шейха Бедреддина продолжало оставаться влиятельным. До конца XVI века, да и впоследствии к сектантам относились как к врагам государства, а принципы, которые он проповедовал, стали разменной монетой среди анархических мистических сект в течение всей истории империи. Более всего их придерживался Бекташи, дервишский орден, с которым были связаны янычары.

Имя шейха Бедреддина живо и в современной Турции. Особенно оно близко тем, кто находится на левом крыле политического спектра благодаря эпической поэме о шейхе Бедреддине («Дестане о шейхе Бедреддине, сыне кадия Симавне»), длинной повествовательной поэме, написанной турецким коммунистом Назымом Хикметом, приписывавшем шейху Бедреддину собственное вдохновение и мотивацию в антифашистской борьбе в 30-е годы XX века. Кульминации поэма достигает, когда провозглашающие единство последователи шейха Бедреддина встречаются с армией султана:

Современные последователи шейха Бедреддин а настолько опасались враждебной реакции со стороны турецких властей, что хотя его останки были эксгумированы и привезены из Греции во время обмена греко-турецкого населения в 1924 году, они не находили своей окончательной могилы до 1961 года, когда были похоронены на кладбище, расположенном вокруг мавзолея султана Махмуда II, около Крытого базара в Стамбуле.

Когда принц Муса и его союзник Джунейд были надежно заперты в византийской тюрьме, а шейх Бедреддин мертв, султан Мехмед вернулся в Малую Азию, чтобы вновь попытаться завладеть государством Караманидов. Но Караман признал вассальную зависимость от могущественных Мамлюков, и у Мехмеда не было иного выбора, как отступить. Тем не менее он сумел присоединить владения Исфендиярогуллары на севере центральной Малой Азии, через которые шейх Бедреддин проходил по пути в Валахию, и заставить Мирчу Валашского платить ему дань. Как это было в обычае у вассалов, Мирча отправил трех своих сыновей ко двору Мехмеда в качестве заложников его надлежащего поведения. Одним из этих мальчиков был Влад Дракула, впоследствии получивший прозвище «Колосажатель», который стал печально известен в народных легендах о Трансильвании как вампир.

Ко времени своей смерти в 1421 году султан Мехмед все еще не добился успеха в восстановлении османского контроля над всеми территориями, которыми владел его отец Баязид в Малой Азии и Румелии. В последние годы жизни его преследовали болезни, и у него было достаточно возможностей обдумать проблемы преемственности, главной его целью было избежать той борьбы, которая сопутствовала его собственным претензиям на власть. Его визири скрывали его смерть, пока его сын Мурад, которому не исполнилось еще двадцати лет, не был провозглашен султаном в Бурсе.

Историк Дука сообщал, что Мехмед решил отправить двух своих младших сыновей, Юсуфа и Махмуда, в Константинополь в качестве заложников императора Мануила II. Таким образом он надеялся гарантировать продолжавшееся тюремное заключение своего брата, «Лже»-Мустафы, и устранить опасность того, что кто-то из них троих вступит в борьбу за его престол. Так или иначе, Юсуф и Махмуд не были переданы Мануилу, а смерть Мехмеда ускорила освобождение «Лже»-Мустафы и Джунейда. Дука полагал, что визирь Мехмеда Баязид-паша был виноват в том, что мальчики не были переданы Мануилу, настаивая: «Недостойно и несовместимо с волей Пророка, что дети мусульман будут воспитываться неверными». При содействии Мануила Мустафа и Джунейд высадились в Гелиболу в Румелии, где их поддерживали наиболее видные пограничные вожди региона, среди которых были Эвреносогуллары и Тураханогуллары. Но прежде чем они смогли добраться до Эдирне, их встретила армия под командованием Баязид-паши. «Лже»-Мустафа убедил воинов Баязид-паши дезертировать, показав шрамы, которые, по его утверждению, он получил в битве при Анкаре 20 лет назад. Баязид-паша был казнен, и Мустафа занял Эдирне и сделал город своей столицей и чеканил там монету в качестве объявления своего султаната, как это делали до него его братья Сулейман, Муса и Мехмед. Готовность жителей Румелии перейти на сторону принца Мустафы, а не признавать вассальную зависимость сыну султана Мехмеда и законному наследнику Мураду II была знаком постоянной тревоги, с которой воины пограничных земель относились к усилиям османов установить единое и централизованное управление на территориях, которые они завоевали, будучи союзниками османов. Мустафа проявил себя как их соратник, выступив против своего брата султана Мехмеда шестью годами ранее, многие также симпатизировали восстанию шейха Бедреддина.

Следующей целью Мустафы была Бурса. Султан Мурад намеревался встретить его к северо-западу от города, где через реку Нилюфер был переброшен мост, который он приказал разрушить. Две армии стояли друг напротив друга по обеим сторонам реки. Мурад заставил Мустафу поверить, что он собирается обойти озеро, из которого вытекала река, но вместо этого быстро восстановил мост и застал своего дядю врасплох. Пограничные властители покинули Мустафу, и он бежал. Большинство описаний его кончины утверждают, что Мустафа был схвачен людьми султана Мурада к северу от Эдирне, когда пытался добраться до Валахии в 1422 году, и, как и шейх Бедреддин до него, был повешен как обыкновенный преступник, что означало, что Мурад считает его самозванцем. Другая традиция повествует, что он добрался до Валахии и оттуда отправился в Кафу в Крыму и позднее укрылся в византийских Фессалониках. Правда, он не мог быть уверен в радушном приеме даже в Валахии, не говоря уже о том уровне поддержки, которую получил в своем прошлом походе на своего брата Мехмеда, так как Валахия в этот момент была вассалом османов.

Другой Мустафа, брат Мурада, «Младший» Мустафа, также оказался в центре междоусобных претензий на султанат. Со времени смерти его отца «Младший» Мустафа пребывал в одном из малоазий-ских государств, враждующих с османами; в 1422 году, в тринадцатилетнем возрасте, мальчик был поставлен во главе армии и Бурса была осаждена. Когда Мурад послал армию на помощь городу, «Младший» Мустафа и его сторонники бежали в Константинополь. Претензии «Младшего» Мустафы на османский престол вскоре были признаны почти во всей османской Малой Азии, но благодаря измене визиря Мустафы Ильяс-паши Мурад выдвинулся против него в Изник и после ожесточенной битвы приказал удавить мальчика. Почти столетие спустя летописец Мехмед Нешри оправдывал измену Ильяс-паши на том основании, что его основной заботой было поддержание общественного порядка и что никакая жертва не могла быть слишком большой для достижения этой цели.

Как и прежде его отец, султан Мурад II начал восстанавливать свое государство и занимался этим долго, прежде чем ему удалось стабилизировать османские владения. После поражения «Лже»-Мустафы его союзник по мятежу Джунейд Айдынский вернулся домой, чтобы обнаружить, что его власть узурпирована. Мурад пообещал Джунейду и его семье охранную грамоту, но затем убил их, и Айдын еще раз стал османским. Ментеше был снова аннексирован, а где-то после 1425 года — Гермиян, что еще раз дало османам полный контроль над западной Малой Азией. Караман оставался независимым: у Мурада не было намерений атаковать его немедленно, и никто его к этому не подталкивал.

Годы, последовавшие за поражением Баязида I при Анкаре, стали свидетелями самой шумной из всех османских периодов борьбы за престолонаследие. Позднее неизгладимая память о тех событиях вдохновила сына Мурада Мехмеда II, в надежде на то, что такое ужасное кровопролитие никогда не повторится, официально санкционировать братоубийство в качестве средства для облегчения порядка престолонаследия — практику, которая впоследствии навлекла позор на османскую династию. При отсутствии летописных сообщений тех лет мало известно о пути, которым Осман и его непосредственные наследники пришли к трону. Возможно, он был таким же кровавым: некоторые летописцы намекают, что претензия Османа возглавить клан после смерти его отца Эртогрула была оспорена его дядей Дюндаром и что Осман убил его. У сына и наследника Османа Орхана было несколько братьев, но летописи упоминают только одного, Алаеддина, о чьем существовании свидетельствуют мечети, бани и обители дервишей, построенные им в Бурсе. Считается, что Орхан предложил Алаеддину руководство Османским эмиратом, а Алаеддин отказался, освобождая Орхану путь к трону. Судьба остальных сыновей Османа неизвестна. Орхан оставил после себя Мурада, Халиля и, возможно, еще одного сына, Ибрахима; если между ними была борьба за престолонаследие, ее также замолчали. Когда Баязид унаследовал султану Мураду после смерти последнего на Косовом поле, есть сведения, как уже было сказано выше, что он убил своего брата Якуба.

Хотя византийский историк того времени Лаоник (Николай) Халкокондил сообщает, что султан Мехмед собирался разделить османские владения и отдать Румелию Мураду, а Малую Азию «Младшему» Мустафе, со времени основания своего государства османы придерживались принципа, что их владения должны передаваться целиком одному из членов следующего поколения. Они следовали обычаю монголов, наследование не было привязано к одному члену правящей династии: вопрос, кто станет наследником, был в руках Божьих. Право в первую очередь основывалось на обладании троном. Султан Баязид произвел на свет множество сыновей, оказавшихся в свою очередь плодовитыми, а его внуки также претендовали на престолонаследие; их периодическое появление в качестве претендентов, часто при поддержке византийского императора Мануила II, подогревало борьбу за трон. В течение большей части османской истории ни братоубийство в качестве политического средства, ни старания летописцев представить преемственность первых османских султанов как легитимную, не были эффективны, чтобы не допустить изнурительные периоды борьбы за власть, которые как правило начинались после смерти султана. Кроме того, было недостаточно просто сесть на трон: доказав, что именно он богоизбранный правитель, каждый новый султан должен был обрести и сохранить поддержку тех, кто предоставил ему эту возможность — государственных деятелей, что важнее всего, солдат государства — и завладеть казной, которая давала ему средства для управления и защиты османской территории.

Способность османского дома завоевывать и удерживать верность пограничных вождей, которые иногда были соперниками, а иногда добровольными союзниками, и поощрять другие государства к солидаризации с его деяниями, зависела от его собственных успехов — величины непостоянной. Малая Азия XIII–XIV веков описывалась выше как место, где за власть боролись «господствующая, централизующая семейная военная власть… непокорные и объединившиеся в группы пограничные вожди и… напуганные и обреченные, но гордые княжества», которые можно сравнить с другими средневековыми государствами, например с англо-норманнским, включившим в свой состав Уэльс и Ирландию в XII и XIII веках, а преданность династии или отдельному ее члену определяла курс политической истории. Политика великих держав была еще одним фактором, влияющим на османов, и, когда того требовали обстоятельства, даже крайне анти-османски настроенные Караманиды полагали разумным договориться о перемирии, когда почувствовали угрозу со стороны более сильных мамлюков.

Месторасположение региона, в котором османы основали свое государство, граничившего с последней из старых империй, Византией, давало реальные преимущества. Обширные территории Византийской империи — Константинополь, Фессалоники, Морея, Трапезунд — делали ее стратегически слабой. Междоусобные распри внутри и между византийскими династиями Палеологов и Кантакузинов, неспособность Византии привлечь помощь из Европы, поддерживавшей совершенно иную христианскую традицию, сделали эту империю уязвимой для активной нации, которая непреклонно оспаривала право на ее существование. Османы умели извлекать выгоду из слабости окружающих государств, а после падения независимого Сербского княжества в 1389 году немногие из них оспаривали господство османов над регионом. Более того, османские вторжения на Балканы не были нежелательны для местного населения, которое новый режим освободил от тяжелых повинностей, наложенных феодальными властителями. В Малой Азии тем не менее была реальная альтернатива османскому сюзеренитету, и там, в годы после победы при Анкаре, покровительство Тамерлана позволило малоазийским эмиратам отстоять самостоятельность. Некоторое время османы едва ли были даже первыми среди равных, но географическая разобщенность эмиратов и отсутствие общих интересов, помимо неприязни к османам, помешали появлению устойчивого сопротивления османской экспансии.

Передышка, которую османская гражданская война дала венецианцам, византийцам и другим заинтересованным сторонам в регионе, закончилась, когда султан Мурад II консолидировал свое государство. У Венеции были серьезные основания опасаться нападений на приморские территории со стороны возрожденного Османского государства, и она боролась за выживание своих колоний. Византийскому деспотату в Морее угрожал латинский барон Карло Токко, османский вассал, чьи земли лежали на северо-западе Пелопоннеса. Фессалоники, находившиеся в османской осаде с 1422 года, были переданы Венеции деспотом Андроником в следующем году на том условии, что будут уважаться православные обычаи города. Фессалоники были важным центром торговли и сообщения, но какие бы надежды ни питала Венеция по поводу обладания ими, османская блокада мешала их осуществлению. Город было трудно снабжать продовольствием, а захват лег бы тяжким бременем на финансы Венеции. Несколько раз Венеция угрожала предъявить претендента на османский трон, но доказательства о происхождении такого претендента от султана Баязида были во всех отношениях слабее, чем у обладателей имени Мустафа — «Лже» и «Младшего». Один претендент, «турок по имени Измаил», которого венецианцы держали на острове Эвбея (Негропонт), предназначался в качестве вождя восстания против Мурада в 1424 году, чтобы отвлечь его от блокады их новой территории. Византийцы также не могли повлиять на ситуацию: в 1423 году Иоанн VIII Палеолог, назначенный соправителем, дабы разделить государственное бремя со своим больным отцом Мануилом II, отправился из Константинополя искать помощи на Западе, но в очередной раз безрезультатно. Тем не менее в 1424 году Мануил выиграл некоторую передышку, заключив с Мурадом соглашение, по которому Византия была вынуждена платить дань, а также отдать некоторые территории на Черном море.

Будучи не в состоянии договориться с османами, империя предпринимала попытки установить отношения с Венгрией, предлагая поддержку, если Венгрия вторгнется в османские земли. Предвидя возможность нового антиосманского союза, в 1425 и 1426 годах соответственно, Мурад атаковал вассальные государства Сербию и Валахию, поставив крест на любых надеждах Венеции на помощь от этих государств. На следующий год после смерти Стефана Лазаревича король Венгрии Сигизмунд расстроил планы османов, захватив стратегически важную крепость Белград, расположенную при слиянии рек Дуная и Савы. Мурад захватил мощную крепость Голубеч, также на Дунае, но на некотором расстоянии к востоку. Владение этими новыми приобретениями было закреплено в венгерско-османском соглашении 1428 года. Стефан Лазаревич был надежным османским вассалом в течение 25 лет, его смерть как никогда ранее приблизила друг к другу заставы на венгерских и османских границах.

Хотя война между Венецией и османами не была официально объявлена до 1429 года, отношения между ними ухудшались с тех самых пор, как венецианцы приняли от византийцев Фессалоники. Только когда город сдался в 1430 году, Мурад согласился заключить с Венецией соглашение. Захватив Фессалоники, Мурад удержал свои войска от массовых грабежей и быстро вывел их из города. Бывшие его жители были переселены, включая тех, кто бежал еще на ранней стадии осады. Было приказано восстановить разрушенное, а церковное имущество было возвращено его владельцам; только две церкви были превращены в мечети — знак того, что мусульманское население в то время было немногочисленным и, видимо, состояло только из солдат гарнизона. Через два года Мурад вернулся, на этот раз забрав некоторые христианские религиозные строения и казну города, с намерением содействовать его превращению в исламский центр.

Борьба за власть на Балканах между османами, Венецией и Венгрией была основной заботой султана после падения Фессалоник. Еще до истечения срока венгерско-османского договора 1428 года, в 1431 году, Мурад выдвинулся, чтобы противостоять претензиям Венеции в Албании. Османские войска были приглашены в Албанию в 80-е годы XIV века во время правления его тезки Мурада I, с тем чтобы помочь одному из местных властителей против сербского соседа; их успехи в противодействии замыслам последнего привели к установлению османского влияния, которое возрастало, как во время правления Баязида, так и впоследствии при Мехмеде I. Албанией управляло множество правителей с противоречащими друг другу интересами, и ее включение в состав Османского государства было поэтому процессом постепенным. Кадастровый осмотр, проведенный там в 1432 году, еще более усилил контроль османов, сопротивление которому вскоре было подавлено. Ненадежная верность Сербии после смерти Стефана Лазаревича в 1427 году спровоцировала османские нападения в середине 30-х годов XV века, и вассальная зависимость Сербии от османов, а не от Венгрии, была закреплена посредством выплаты дани сербским деспотом Георгием Бранковичем и выдачи его дочери Мары замуж за Мурада.

Увидев в том, что османы так глубоко увязли на Балканах, благоприятное стечение обстоятельств, эмир Карамана Ибрагим-бей напал на их территории в Малой Азии. Несколько лет борьбы принесли Мураду некоторые завоевания на западе государства Карамнидов, но в этот момент сил у империи на контроль над новыми землями не хватало. У Карамана было два существенных преимущества: его географическое положение в качестве буфера между османами и мамлюками означало, что он мог использовать одних против других, в то время как его, в основном, кочевое население умело отражало нападения османов в гористой местности. Этот регион, как и Балканы, оказался местом продолжительной борьбы за власть.

В 1435 году наследник Тамерлана Шахрух послал церемониальные халаты правителям различных малоазийских государств, включая османского султана, имея в виду, что они будут носить их как знак вассальной преданности. Мурад не мог отказаться, но несомненно не надевал подарок по официальным поводам. Он ответил своей собственной пропагандистской кампанией, чеканя монету с печатью племени из центральноазиатских тюрков-огузов, от которых османский дом вел свое происхождение, что было признано туркоманским эмиратом Дулкадир на востоке центральной Малой Азии и среди Каракоюнлу, которые в отличие от Караманидов и Аккоюнлу были сторонниками османов. Тем не менее как и другие анти-османские династии со стратегическими интересами в Малой Азии, Шахрух не придавал значения этим предполагаемым связям с племенем огузов, относясь к османам как к выскочкам.

Баланс сил на Балканах занимал Мурада до конца его правления. Османская политика стала более жесткой, направленной на охрану пограничной линии Дунай — Сава к западу от Белграда, от Венгрии с помощью включения давнего вассала Сербии в состав Османского государства. Сербский деспот Георгий Бранкович был тестем Мурада, с которым считались мало по сравнению с политической необходимостью. За карательным нашествием через вассальное государство османов, Валахию, в венгерскую провинцию Трансильвания последовали в 1438 и 1439 годах кампании против Сербии, в ходе которых недавно построенная на Дунае крепость Смедерево покорилась Мураду. Его следующая цель, ключевая твердыня Белград, не сдалась после шестимесячной осады в 1440 году.

Иоанн VIII Палеолог правил в Константинополе со времени смерти Мануила II в 1425 году. В 1437 году он добился нового рассмотрения сложного вопроса унии церквей на Ферраро-Флорентийском соборе, который был собран для этой цели. Зачастую веками длящийся раскол между католиками и православными служил оправданием проволочек со стороны христианских государств Европы, когда Византия умоляла о помощи. Поскольку восстановление османского государства после повторного захвата Фессалоник не только подвергло опасности его владения, но представляло непосредственную угрозу для Венеции и Венгрии, Иоанн надеялся, что католики благосклонно отнесутся к его предложению о союзе. Среди наиболее острых теологических разногласий, разделявших две церкви, было применение опресноков или квасного хлеба при причащении, латинское учение о чистилище, неприемлемое для православных, и вопрос верховной власти папы. В июле 1439 года, спустя полтора года периодических дебатов и перемещения собора во Флоренцию, после того как Феррару поразила эпидемия чумы, 375-летнему расколу был положен конец подписанием документа об унии.

На первых порах оказалось, что Иоанн просчитался. Союз с Римом обрушил на его голову гнев православной церкви и большинства населения Византии. И даже спровоцировал совместное нападение на Константинополь брата Димитрия, деспота Месембрии (Несебр), расположенной на западном побережье Черного моря, и турецких сил. Вдали от дома киевский митрополит Исидор, которого папа сделал кардиналом, по прибытии в Москву был низложен и арестован и был вынужден бежать в Италию. Патриархи Александрии, Иерусалима и Антиохии (Антакья) не признали унию. Православный мир раскололся, но как и задумал Иоанн, его смелые действия приносили свои плоды, поскольку папа собирал силы для обещанного крестового похода против османов.

В Европе была надежда, что на этот раз объединенные усилия ждет успех. Возможные выгоды были существенными: Венгрия получила бы территорию на Балканах, исчезла бы угроза Венеции на Эгейском и Адриатическом морях, а Константинополь продолжал бы существовать — и предзнаменования были благоприятными. Талантливый военачальник Янош Хуньяди, воевода Трансильвании, отстоял свои позиции во время двух османских атак через Валахию, прежде чем был загнан османами обратно на Златица к востоку от Софии зимой 1443–1444 года. Поднимающееся в северной Албании антиосманское восстание «Скандербега», Искендер-бея — выходца из местной христианской семьи полководцев, привезенного к мусульманскому двору Мурада — и расширение византийского влияния в центральной Греции братом Иоанна VIII Константином, деспотом Морей, базировавшегося в Мистре, были дополнительными симптомами. Особым успехом Константина было восстановление к весне 1444 года стены Гексамилион, перекрывавшей Коринфский перешеек, разрушенной в 1431 году атакующими турками. Окончание христианского раскола обратило внимание османов на весьма вероятную возможность того, что сокрушительный удар, нанесенный их государству Тамерланом, может повториться объединенными усилиями антиосманских государств Запада.

Тем не менее интересы центрально европейских держав — Венгрии и Польши, теперь объединенных под властью молодого короля Владислава III, а также Сербии под управлением деспота Георгия Бранковича — оказались несовместимы с интересами латинских государств Средиземноморья. Что касается латинян, то хотя крестоносный идеал был их постоянной навязчивой идеей, их позиция теперь несколько отличалась от позиции 1396 года, когда настойчивые требования французов взять на себя командование более опытными войсками короля Венгрии Сигизмунда послужили одной из причин разгрома при Никополе. Тяжелое и неорганизованное отступление союзной венгерской армии в ходе кампании 1443–1444 годов было еще одним горьким уроком, который заставил центральноевропейских соседей османов засомневаться в том, могут ли они в действительности извлечь выгоду, или же баланс сил, о котором они договорились, больше не в их пользу. Посредством контактов, которым содействовала сербская жена султана Мара, лидеры — король Венгрии и Польши Владислав, трансильванский воевода Янош Хуньяди и сербский Георгий Бранкович — отправили посольство к Мураду в Эдирне, где 12 июня 1444 года было заключено перемирие сроком на десять лет. Примерно в это же время Мурад вызвал своего сына Мехмеда в Эдирне из западно-малоазийского города Манисы, бывшей столицы эмирата Сарухан. Потрясенные военачальники Мурада предупреждали его об опасности, исходящей от крестоносного венецианского флота, который в середине июля отплыл от Пелопоннеса, но, к всеобщему изумлению, султан объявил, что отказывается от трона. Отречение не имело прецедентов в османской истории. Мотивы Мурада II для принятия такого решения в возрасте всего лишь 41 года — повод для догадок. В последние месяцы он много горевал — например, из-за смерти своего старшего и самого любимого сына Алаеддин а, около могилы которого в Бурсе и приказал себя похоронить. Возможно, после энергичного правления в течение более 20 лет он попросту устал.

Естественно, уход Мурада и восхождение на трон его двенадцатилетнего сына было расценено Западом как признак слабости, которой они могут воспользоваться. Когда Эдирнское перемирие подтверждалось Владиславом, Хуньяди и Бранковичем в Венгрии в августе, Владислав и Хуньяди дали ложные клятвы, заранее получив отпущение грехов от папского легата в Богемии, Венгрии и Польше кардинала Джулиано Цезарини. Между 18 и 22 сентября 1444 года крестоносная венгерская армия переправилась через Дунай, направляясь на восток, и вскоре достигла Варны на побережье Черного моря. Только Георгий Бран кович отказался участвовать в наступлении — Мурад обещал Сербии независимость и возвращение крепостей Смедерево и Голубеч на Дунае. В Эдирне, находящейся в двухнедельном переходе от Варны, ощутимо чувствовался страх. Прошло меньше года с тех пор, как венгерская армия наступала через Балканы и ведущие к городу долины рек. Для защиты города были выкопаны рвы, а его стены починены. Паника усугублялась дервишами из отшельнической секты иранского происхождения Хуруфы, чье учение имело много общего с постулатами еретика шейха Бедреддина; общественные здания и частные дома были разрушены в ходе беспорядков, сопровождавших подавление их выступлений. В дополнение к беспорядкам византийский император Иоанн VIII освободил еще одного претендента на османский трон. Не найдя поддержки во Фракии, тот повернул на север к «Дикому лесу» южнее дельты Дуная, туда, где проходило восстание шейха Бедреддина против султана Мехмеда I; против самозванца из Эдирне были посланы войска, но он бежал обратно, по направлению к Константинополю.

Когда Мурад назначил Мехмеда султаном на свое место, он приказал своему верному визирю Чандарли Халил-паше оставаться с ним в Эдирне. Члены семьи Чандарли были первыми министрами османского дома практически непрерывно со времен правления Мурада I; эти близкие отношения пережили и поражение от Тимуридов и жестокую гражданскую войну, а Чандарли Халил сменил своего отца Чандарли Ибрахим-пашу в середине 30-х годов XV века. Чандарли Халил полагал, что Мехмед еще слишком молод, а его окружение ненадежно. Такие люди как Заганос Мехмед-паша, Саруджа-паша и талантливый военачальник Шихабеддин Шахин-паша были «профессиональными османами». В отличие от пограничных вождей, таких как Эвреносогуллары или старинные мусульманские семьи Малой Азии, такие как Чандарли, они принадлежали к новой породе рожденных в христианских семьях государственных мужей, которые обрели положение в правление Мурада, будь то византийские перебежчики или молодые новобранцы (дань). Восстание шейха Бедреддина показало неустойчивость османского государства и послужило доказательством того, что вера, которую оно исповедует, должна стать его краеугольным камнем. Поэтому султан увеличил дань юношами-новобранцами в качестве надежного источника преданной военной силы, чьи обращенные рекруты исповедовали религию его династии и его двора.

Высокое положение Чандарли Халил-паши вызывало сильную зависть клики, окружавшей Мехмеда, который столкнулся с правлением отличным по характеру от того стабильного баланса сил в Малой Азии и Румелии, к которому его заботливо готовили Мурад и его советники. Чандарли Халил боялся разрешить полному энтузиазма молодому султану возглавить армию против крестоносцев и, будучи обеспокоенным гражданским неповиновением в Эдирне, понял, что выбор у него только один — вернуть Мурада, пребывавшего в Манисе. Отправившись из Малой Азии в Эдирне; Мурад не стал входить в город, а повел свою армию прямо на передовые позиции венгров. Великая битва при Варне на румелийском побережье Черного моря произошла 10 ноября. Флот, доставлявший крестоносцев с Запада, еще не достиг Константинополя, и хотя из-за этого армии короля Венгрии и Польши Владислава и трансильванского воеводы Хуньяди вынуждены были сражаться в одиночку, поначалу они побеждали. Тем не менее к вечеру король Владислав был убит, а его войска бежали. Положительный исход этого сражения был достигнут в равной степени благодаря той эффективности, с которой командующий Мехмеда Шихабеддин Шахин-паша перекрыл балканские перевалы, ведущие в долину Фракии, и полководческому искусству Мурада. Правда, это был еще не конец: на следующий год флот крестоносцев атаковал османские позиции на Дунае в союзе с Хуньяди и валашским воеводой, но снова Шихабеддин Шахин-паша успешно командовал защитой.

В течение первых месяцев своего правления Мехмед доказал свою независимость от отца, предприняв беспрецедентный шаг по девальвации османской денежной единицы, серебряного аспера, более чем на десять процентов. Таким образом можно было чеканить большее количество монет, чтобы покрыть постоянно растущие расходы на управление османской территорией; но в то время как обесцененные деньги принесли доход казне, это имело нежелательные последствия, ухудшив жизнь находящихся на жаловании государственных служащих, которые получали то же число монет, что и раньше, но с более низким содержанием серебра и поэтому более низкого достоинства в реальном исчислении. После битвы при Варне Мурад снова удалился в Манису, но его вторая попытка отойти отдел продолжалась немногим дольше первой. Громче всех из тех, кого затронула девальвация, возмущались янычары, и в 1446 году в Эдирне вспыхнул бунт, спровоцированный, видимо, вмешательством Мехмеда в денежную систему. Чандарли Халил-паша снова вызвал Мурада обратно во Фракию. Шихабеддин Шахин-паша стал козлом отпущения и объектом гнева янычар и укрывался во дворце, пока старый султан не приказал схватить смутьянов. После этого недвусмысленного покушения на его власть Мурад пообещал повысить жалование янычарам в качестве компенсации за нужду, которую они пережили.

Степень независимости, которой наслаждался Мехмед, в то время как его отец был в Манисе, в равной степени интересовала комментаторов того времени и современных историков. Некоторые, в государстве и за его пределами, считали, что Мехмед правит Румелией, а его отец является султаном Малой Азии. Караманиды опасались, что Мехмед нарушит соглашение, которое они с Мурадом заключили в 1444 году, поскольку все постановления предыдущего султана подлежали обновлению при вступлении на трон нового. Хотя де-юре Мехмед был султаном и старался добиться независимости от отца с помощью таких проектов как завоевание Константинополя при первой возможности или девальвация денежной единицы, его реальная власть была ограничена благодаря тому, что Чандарли Халил-паша успешно обуздывал дикие фантазии молодого султана и его клики, хотя и ценой ухудшения отношений. Возможно даже, Чандарли Халил подстрекал к бунту янычар, с тем, чтобы иметь основания вызвать Мурада; и в самом деле, смещение Мехмеда было одним из требований, которые выкрикивали воины. Когда янычары пригрозили поддержать османского претендента, освобожденного Иоанном VIII в 1444 году, который к тому времени вернулся в Константинополь, демонстрация явно стала выходить из-под контроля.

Мехмед отнесся к своему отстранению от власти и вынужденному возвращению в Манису без особой радости. В качестве жеста открытого неповиновения отцу он стал чеканить монету со своим именем на монетном дворе в западной Малой Азии и, нарушив перемирие, напал на венецианские заставы на Эгейском море. Чандарли Халил остался в Эдирне с Мурадом, а в Малой Азии не оказалось в равной степени выдающегося пожилого вельможи, чтобы присматривать за действиями Мехмеда.

Султан Мурад занялся неотложным делом охраны границ. Брат императора Константин, деспот Морей, недавно расширил территории за счет местных латинских властителей и османов. Мурад повел свою армию к югу и со своим военачальником Тураханом прорвал и разрушил, по общему мнению неприступные стены Гексамилиона, еще недавно восстановленные Константином. После того он попытался снова завоевать Албанию, где Скандербег поднимал восстание против османского владычества. Самая значительная победа османов произошла в 1448 году, когда они наголову разбили армию, состоящую преимущественно из венгров и валахов, под командованием неутомимого Яноша Хуньяди во второй битве на Косовом поле, где валашские союзники Хуньяди дезертировали, а сам он бежал.

Император Иоанн VIII умер в 1448 году, освободив трон для своего брата Константина, который правил с 1449 года как Константин XI. В 1451 году умер Мурад, и его сын принял всю полноту власти над султанатом как Мехмед II. Он и его советники теперь стремились к великой победе, чтобы вновь подтвердить свои могущество и независимость.

Глава 3

Имперское видение

У османов были серьезные мотивы добиваться Константинополя, центра Восточной Римской империи с IV века. Контроль Византии над Босфором был причиной серьезных проблем с переброской войск для султанов, или потенциальных султанов, и их армий, пересекавших свои владения от Румелии до Малой Азии. К тому же росла стоимость завоеваний и осложнялось управление территориями, попавшими под власть османов, и контроль над доходами от налогообложения прибыльной торговли между областями черноморского бассейна и Средиземноморьем и Европой с лихвой окупил бы любые расходы во имя османского будущего. Уния православной и католической церквей 1439 года имела серьезные последствия для османов, поскольку повысила вероятность будущих крестовых походов и снова воскресила призрак латинского влияния в Константинополе, проклятие и для османов, и для православных. Обладание Константинополем имело также безусловное символическое значение — подтверждение статуса империи и победа веры. Город фигурировал как в священных, так и в светских мусульманских легендах, и завоевание его османами исполнило бы предание о пророке Мухаммеде, слова которого они обожали цитировать: «Они завоюют Константинию! Славой будут покрыты князь и армия, что смогут это». Константинополь был также «Красным яблоком» — выражение, которое османы использовали для описания своих самых заветных желаний. Нанося удар по главному городу Византии, султан Мехмед II стремился изгнать врага из самого сердца своего государства.

Прежде чем получить возможность осадить Константинополь, после вступления на престол в 1451 году Мехмед должен был обезопасить собственные границы. Он продлил договор своего отца с сербским деспотом Георгием Бранковичем и заключил трехлетнее соглашение с правителем Венгрии Яношем Хуньяди. Он предотвратил возможное нападение Венеции, подтвердив соглашение, заключенное его отцом в 1446 году. Он также был вынужден проявлять постоянную бдительность для сохранения своих территорий, поскольку бывшие эмираты Айдын, Ментеше и Гермиян готовились вновь заявить о своей независимости и завоевать себе будущее, свободное от османского владычества. Будучи формально вассалом османов, эмират Караман защищал различных претендентов на эти земли, и его армии готовились снова занять территорию, перешедшую к султану Мураду II. Узнав, что Мехмед намеревается покончить с противостоянием, правитель Карамана Ибрагим, женатый на тете Мехмеда, запросил мира.

После смерти отца Мехмед убил единственного остававшегося в живых брата; последним известным его родственником мужского пола и потенциальным соперником был претендент в Константинополе, заявлявший, что он — его дядя Орхан. Память о хаосе, вызванном появлением претендентов, была еще свежа в умах османов, и поэтому султан согласился оплачивать расходы на продолжение заключения Орхана. Пока Мехмед проводил кампанию против Карамана, император Константин XI отправил послов с просьбой увеличить плату за содержание Орхана и намекнул, что он может освободить его из заключения, если плата не последует. Мехмед не торопился отвечать на провокацию, которая, по его мнению, являлась нарушением договора, пожалованного Константину вскоре после вступления императора на престол.

Правда, довольно скоро Мехмед, не испугавшись того, что его прадед Баязид I не смог покорить Константинополь даже после восьмилетней осады, приступил к завоеванию Константинополя, о котором он мечтал с тех пор, как впервые почувствовал вкус власти султана, будучи еще подростком в столице своего отца Эдирне в 1444–1446 годах. Приготовления к осаде — среди самых известных исторических повествований. Для западных современников смена христианского правления в Константинополе на мусульманское описывалась как «Падение». Для османов это было «Завоевание».

Осада султана Мехмеда была тринадцатой попыткой мусульман отбить город у византийцев, первой была арабская осада около 650 года н. э. Он готовился тщательно: его переправа через Босфор охранялась построенной в короткий срок в 1451–1452 годах крепостью Богазкесен, «Разрезающая пролив (горло)», примерно в пяти километрах от стен Константинополя. Сегодня известная как Румели-Хисары, эта крепость стоит напротив другой, построенной султаном Баязидом I на малоазийском берегу, когда тот пытался взять город. Как и крепость Баязида, Богазкесен призвана была служить ближайшей тыловой базой для ведения осады и постом, с которого можно будет контролировать поставки зерна на юг из областей черноморского бассейна. По стандартам того времени это было последнее слово в фортификации, ее толстые стены вполне могли противостоять технологическим достижениям эпохи пороха. Ее башни были названы в честь (и, возможно, ими же оплачены) советников Мехмеда в его бытность в Эдирне: Заганоса Мехмеда, Саруджи и Чандарли Халил-паши.

Пока осажденные жители Константинополя наблюдали за тем, как то, чего они так долго боялись, становится реальностью, император, как и в бесчисленных ситуациях в прошлом, слал настойчивые призывы о помощи возможным союзникам на Западе. Коммерческое соперничество между Генуей и Венецией означало, что ни одно из этих государств не возьмет на себя большую часть бремени защиты Константинополя, чем другое. Генуя послала войска под умелым командованием Джованни Джустиниани Лонго, и Константин назначил его командовать своими силами на городских стенах, защищающих город с суши, Венеция предоставила императору поддержку кораблями. В отчаянии Константин уступил город Несебр на западном побережье Черного моря Яношу Хуньяди, а остров Лемнос в северной части Эгейского моря королю Арагона и Неаполя Альфонсо V Великолепному, но никто из них не был готов помочь византийцам в предстоящей борьбе. Возможной помощи от братьев Константина, деспотов Димитрия и Фомы, совместно правивших в Мистре, помешало смелое вторжение Турахан-паши на Пелопоннес осенью 1452 года. И все же, несмотря на официальное равнодушие, множество добровольцев прибыло, чтобы участвовать в защите Константинополя вместе с византийцами.

Ценой, которую папа Николай V потребовал за свою помощь, было поручительство императора в том, что Восточная церковь будет более тверда в своем союзе с Римом: он прислал двух представителей, кардинала Исидора, бывшего митрополита Киевского и архиепископа Леонарда Хиосского, отслуживших мессу в храме Святой Софии, на которой Константин принес присягу унии. Но если император решился окончательно, а прежде чем он сможет хотя бы надеяться на помощь папы, необходимо сделать первый шаг к осуществлению унии двух церквей, шаг, который может быть пересмотрен в удобное время, когда минует сегодняшняя опасность, угрожающая остаткам его территорий, то многие, вопреки ситуации жизни и смерти, в которой они оказались, не желали отрекаться от канонов православной веры и учинили на улицах Константинополя массовые беспорядки. Ключевой фигурой был Геннадий (в миру Георгий) Схоларий, более опасавшийся божественного возмездия, чем османского завоевания.[7] Такие внутренние раздоры были губительны для стойкости духа простого народа.

Кактолько было завершено строительство крепости Богазкесен, султан Мехмед вернулся в Эдирну, чтобы присмотреть за последними приготовлениями к осаде, а затем выступил на Константинополь. По сообщению присутствовавшего при осаде венецианского купца Николо Барбаро, его армия насчитывала 160 000 воинов. Византийский государственный деятель Георгий Франдзи оценивает силы защищавшихся менее чем в пять тысяч, плюс несколько тысяч латинян, прибывших помочь городу. Султан Мехмед подошел к стенам города 5 апреля 1453 года и с помощью флота окружил Константинополь со всех сторон, кроме Золотого Рога, где был выставлен бон (заграждение в виде бревен), чтобы помешать пройти османским кораблям. Жестокая бомбардировка разрушала стены со стороны суши; внутри латиняне и греки не могли договориться, кто должен заделывать бреши. Османские минеры были встречены контрминами. Сражение продолжалось на суше и на море до 29 мая, когда за три часа до рассвета начался последний штурм стен. Третья волна штурма увенчалась успехом. Султан со своими янычарами ворвались в барбакан, лишь для того чтобы их на время оттеснили обратно, прежде чем дальнейший артиллерийский огонь не пробил большую брешь в стене, через которую победившие османские войска хлынули в город.

Историк и администратор Турсун-бей дает единственное детальное описание осады на языке османов:

Однажды [облако] дыма от греческого огня и душа огнепоклонника [т. е. неверного] принца опустились на крепость «словно тень», стал ясен смысл: благочестивый и удачливый и обладающий благой судьбой султан как бы «подвесил гору»[8] над этим народом многобожия и разрушения, словно сам Господь Бог. Так, снаружи и изнутри [огонь] пушек, мушкетов, Фальконетов, маленьких стрел, арбалетов извергал и метал капли испарины, словно дожди в апреле — как глашатай молитв правоверных — и ливень несчастий с небес, как предписано Богом. И от самых нижних пределов и до самых высот, и от самых высоких пределов до самой земли, рукопашный бой и атаки сопровождались грохотом доспехов и пик с крючьями и алебард в брешах среди руин, наделанных пушками.

Снаружи поборники ислама, а внутри заблудшие иноверцы, пика к пике в честном бою, рукопашном;

Как европейские, так и византийские описания осады подробно рассказывают о великих деяниях, совершенных султаном Мехмедом для достижения цели: об огромной пушке, сделанной для него венгерским перебежчиком, литейщиком пушек, в Эдирне,[9] возведение осадной башни выше стен города, перетаскивание галер в гору от берега Босфора, где сегодня расположен дворец Долмабахче, и вниз в бухту Золотого Рога, чтобы избежать перекрывавшего вход в нее бона, строительство понтонного моста через гавань от Галаты до Константинополя, который позволил османским войскам атаковать стены на той стороне города и полностью его окружить.

Для османов самым значительным вкладом в конечный итог была роль, которую играл духовный наставник султана мистик шейх Акшемседдин. Османы потеряли множество воинов в противоборстве, в котором четыре корабля с зерном, три генуэзских и один византийский, сумели прорвать османскую блокаду и доставить груз в Золотой Рог. После этой неудачи Акшемседдин написал султану об увиденных им небесных знамениях, которые предвещали победу, это смягчило отчаянье султана и подняло боевой дух осаждающей армии.

Через 54 дня после начала штурма султан Мехмед вошел в город, разрушенный осадой и разоренный грабежами. Императора Константина нигде не было и следа. Большинство летописцев XV века, и восточных, и западных, сходятся во мнении, что он был убит в сражении, но поскольку местонахождение его тела было и остается неизвестным, появились легенды, повествующие о его судьбе и различных местах в городе, считающихся его могилой. Предстоявшая османам работа по восстановлению города обескураживала. Историк Дука сообщает, что султан Мехмед призвал византийского государственного деятеля Луку Нотару и задал вопрос, почему император не сдал ему город, предотвратив таким образом его разрушение.

Первая пятничная молитва после завоевания была проведена шейхом Акшемседдином в базилике Святой Софии, императорской церкви Юстиниана, превращенной в мечеть. Султан Мехмед, предположительно, сначала вошел в Святую Софию в сопровождении Турсун-бея, который видел и описал благоговение и изумление, которое внушило ему убранство церкви. Для превращения христианской византийской церкви в мусульманскую османскую мечеть нужно было только убрать из нее атрибуты христианского ритуала — кресты и колокола и заменить их принадлежностями мусульманского культа — молельной нишей, кафедрой проповедника и минаретами. Позднее Мехмед добавил к этому комплексу теологическую школу. Участвовавшие в осаде знамена были вывешены в память о его великой победе, а молитвенные ковры, предположительно принадлежавшие пророку Мухаммеду, переопределили религиозный характер церкви. Историк XIX века Ахмед Лутфи-эфенди утверждает, что Мехмед приказал сохранить в Святой Софии изображения «лица ангела», и исследование показало, что такие священные мозаики, как Пантократор, были видны вплоть до правления султана Ахмеда I в начале XVII века, когда они были закрашены в период нетерпимого отношения к антропоморфным изображениям. Мозаики, невидимые из центрального молитвенного пространства, оставались незакрытыми до начала XVIII века. Османы даже не изменили названия здания, а просто произносили его на турецкий манер как «Аясофью».

Снаружи Айя Софии, на вершине колонны стояла верховая статуя Юстиниана с золотой державой в руке, установленная в 543 году н. э. Жители империи считали статую талисманом, разрушение которого предвещало бы конец Византии. Как и многие путешественники, включая Иоганна Шильтбергера, проведшего в Константинополе три месяца по дороге домой после многих лет в плену на Востоке, османы воспринимали державу как изображение «Красного яблока» и в течение трех лет от «Завоевания» статуя была снята — символический акт против возвращения побежденной императорской власти. Живя в Стамбуле в 40-х годах XVI века, французский гуманист Пьер Жиль видел, что осталось от статуи на территории дворца Топкапы: «Среди фрагментов были нога Юстиниана, которая превосходила мой рост, и его нос, более девяти дюймов длиной. Я не отважился измерять ноги лошади, что лежат на земле, но украдкой измерил одно из копыт и обнаружил, что в высоту оно девять дюймов».

Тем не менее восстановление Мехмедом византийского Константинополя в качестве османского Стамбула не требовало уничтожения всех следов былых времен. Скорее он стремился наполнить прошлое новым смыслом, перестраивая византийские здания, религиозные и светские, для новых целей. Святая София была одной их шести церквей, превращенных в мечети после завоевания.

Но сохранение многого из того, что вызывало воспоминания о связанном с неверными прошлом города, требовало обоснования, и Мехмед впоследствии инициировал написание мистической истории императоров, Соломона, Константина и Юстиниана, которые построили и перестраивали город. В тексте, или текстах, поскольку существовало множество версий, написанных в разное время, исламское настоящее рассматривалось как предопределенное профетической традицией пророка Мухаммеда и усиленное «обнаружением» шейхом Акшемседдином гробницы Айюба Ансари, соратника Пророка, принимавшего участие и погибшего во время неудачной арабской осады Константинополя в 668 году н. э. Это чудо дало завоеванию султана Мехмеда религиозное обоснование.

Мехмед оставил свой след в городской архитектуре проектами больших зданий, присущих мусульманскому образу жизни. Большое значение, например, придавалось сооружению подобающей гробницы для Айюба Ансари во дворе мечети, построенном на том месте, где, как считалось, была обнаружена его могила, за городскими стенами в верхней части Золотого Рога, в квартале, в тюркифицированной версии называемом Эйюп.[10] В 1457–1458 годаху входа в город, известного византийцам как Порта Аурея, «Золотые Ворота», где сухопутные стены спускаются к Мраморному морю, была построена крепость Едикуле («Семь Башен»), Это были ворота, через которые Виа Игнатия, дорога из Рима, столицы Западной Римской империи, вела в Константинополь, столицу Восточной Римской империи. Поначалу в Едикуле держали сбившихся с пути османских сановников, а с конца XVI века крепость стала печально известна как тюрьма для иностранных послов. Мехмед также приказал построить дворец в центре города, на месте византийского Бычьего форума, где сегодня расположены площадь Баязида и Стамбульский университет. Как и Едикуле, дворец был закончен в 1458 году. Строительство центральной части хаотичного комплекса, известного сегодня как Крытый базар, началось в 1460–1461 годах; часть арендной платы от расположенных там магазинов идет на содержание Айя Софии.

Приказ возвести еще два здания свидетельствовал о том, что Стамбул должен был заменить Эдирне в качестве столицы Османской империи, и в то же время отражал претензии султана Мехмеда на место наследника имперских традиций и верховного правителя мусульман. На историческом месте древнего византийского Акрополя в 1459 году был заложен первый камень великолепного дворца, который должен был превзойти недавно законченный дворец в Бычьем форуме; последний известен ныне как Старый дворец. В 1463 году был заложен первый камень в основание монументального комплекса мечетей, носящего имя султана.

Дворец Топкапы, или Новый дворец, как его называли османы до XIX века, окружен высокой стеной и объединяет три больших внутренних двора, каждый со своими величественными воротами и внешними садами, в которых расположено несколько отдельно стоящих павильонов. Два первых двора предназначены для общественных церемоний и дворцовых ритуалов, в то время как за третьими воротами располагалась закрытая зона дня султана и его семьи. План дворца напоминает план османского военного лагеря со святая святых султана в центре множества других строений, расположенных в соответствии с их основной функцией и местом в иерархии. Такая планировка, очень отличающаяся от современных западных дворцов, посредством архитектуры выражала дистанцию между султаном и его подданными. Несмотря на различные перестройки в течение веков, сегодня дворцовый комплекс в основном сохранился в первоначальном виде.

Дворец принес султану Мехмеду возможность уединения. Здесь он создал атмосферу загадочности и могущества власти, положения которой были сформулированы к концу его правления и должны были подчеркивать божественную природу правителя. Новые правила гарантировали, что с этих пор султаны будут еще реже выходить к народу, чем предки Мехмеда, даже к своим придворным. Эти правила составили руководство по дворцовому протоколу, определив иерархию и старшинство государственных мужей и чиновников султана, титулы, с которыми следовало к ним обращаться, порядок, в котором они целовали руку султана на религиозных празднествах. В этом своде не было положения о появлении султана перед подданными: он должен был скрываться за занавесом от пристальных взглядов своих государственных мужей на аудиенциях, назначаемых четыре раза в неделю для вручения прошений. В следующем столетии султан появлялся перед двором только на двух ежегодных религиозных празднествах.

Султан Мехмед украшал свои новые здания в самых различных стилях, которые напоминали его последующие завоевания. Двухэтажный Крытый павильон был построен в дворцовом саду в память об успешном исходе кампании в восточной Малой Азии после смерти в 1464 году караманидского правителя Ибрагим-бея, и в особенности победы, одержанную османами над правителем Аккоюнлу Узун («Высоким») Хасаном. За его отделку отвечали ремесленники из Карамана, поселившиеся в Стамбуле после похода, а его великолепие вдохновило к написанию множества витиеватых поэм.[11]

Комплекс мечети Мехмеда был построен на холме в районе к западу от Золотого Рога и в его честь названном «Фатих» («Завоеватель»). Чтобы освободить место для него, была разрушена церковь Святых Апостолов, усыпальница многих поколений византийских императоров. Мечеть была расположена во внутреннем дворе, к северной и южной сторонам которого примыкало восемь теологических школ, четыре на севере были названы в честь Черного моря, а те, что на юге — в честь Средиземного, по-турецки Ак Дениз («Белое море»). Также там были расположены богадельня, обитель дервишей и караван-сарай, и Мехмед построил рынок, бани и множество магазинов, плата за аренду которых шла на содержание этих учреждений и давала финансовую поддержку их благотворительности. Призванный соперничать с Айя Софией, главный купол мечети в самом центре комплекса Мехмеда был поддерживаем полу-куполами, вздымавшими его высоко над молитвенным залом внизу. Судьба распорядилась так, что архитектор мечети Мехмеда оказался слишком амбициозен в своих попытках превзойти Айя Софию, здание оказалось построено плохо, и легенда утверждает, что он был казнен. Этот храмовый комплекс был закончен в 1470 году и стал прототипом аналогичных комплексов османского «классического периода» в следующем столетии.[12]

Мехмед начал заново заселять Константинополь. Люди всех вероисповеданий были привлечены благоприятными налогами, возможностью лучшей жизни, которые сулила восстановленная столица. Если налоги и другие стимулы оказывались недостаточно привлекательны, османы без колебаний выселяли и переселяли своих подданных, когда это отвечало их экономическим и политическим интересам, и нигде еще переселение не давало более впечатляющего результата, чем в Стамбуле после завоевания. Целые общины — мусульмане, евреи, армяне, греки, латиняне — были принудительно согнаны в город в последующие годы. В соответствии с моделью османских завоеваний мусульмане прибывали исключительно из западной и центральной Малой Азии и из Фракии, в то время как христиане и евреи прибывали из противоположной части Малой Азии и с Балкан. Латинские христиане жили обособленной группой, привезенной из бывшей генуэзской колонии Кафа в Крыму, после того как она была присоединена в 1475 году. Бывшим греческим жителям византийского Константинополя предлагали дома и землю, чтобы побудить их вернуться. Число мусульман в городе увеличилось скорее благодаря депортации мусульман из других частей государства, чем обращению бывших там христиан или евреев в ислам. К концу правления Мехмеда население Константинополя, составлявшее свыше 75 000 человек, вполовину превышало то, которое оставалось в опустошенном городе в 1453 году.

С 1459 года султан Мехмед стал использовать высокоэффективный способ изменения внешнего облика Стамбула так, что наблюдатели сразу понимали, что они находятся в мусульманском городе. В дополнение к очевидным достопримечательностям, таким как его новые мечеть и дворец, а также минареты, которыми он украсил Айя Софию, он приказал своим чиновникам выстроить новые районы, каждый из которых располагался бы вокруг комплекса мечети и который бы предоставлял мусульманским иммигрантам, приезжающим в город, инфраструктуру для организации здесь новой жизни. Помимо мечети такие комплексы, как и его собственный, включали несколько других строений — по возможности школу, теологическое учебное заведение, общественную кухню, баню, караван-сарай или мавзолей учредителя — смесь благотворительных учреждений и коммерческих учреждений, необходимых для обеспечения дохода на их содержание. Примером могут послужить комплексы, построенные Махмуд-пашой Ангеловичем (бывшим византийско-сербским дворянином, дважды назначавшимся великим визирем), которые расположены рядом с Крытым базаром на склоне, спускающемся к Золотому Рогу, а также фаворитом Мехмеда Хасмурад-пашой, новообращенным прозелитом из династии Палеологов, в Аксарае, около того места, где сегодня стоит университет. Практика строительства новых районов была продолжена в правление сына и наследника Мехмеда Баязида II и после него. Новые стамбульские иммигранты зачастую давали своим районам имена тех областей, откуда они приехали. Квартал около мечети Мехмеда II, где поселились приезжие из Карамана, все еще называется Караман Пазары; район Аксарай напоминает область центральной Малой Азии, откуда его жители прибыли после присоединения османами эмирата Караманидов.