История Османской империи. Видение Османа Финкель Кэролайн

Глава 12

Власть провинций

Вторая половина XVIII столетия, начиная с передачи престола султану Осману III в 1754 году и до конца правления его кузена, султана Абдул-Хамида I, в 1789 году является одним из наименее известных периодов истории Османской империи. Возможно, одним из самых значительных событий короткого правления Османа стал большой пожар, случившийся 5–6 июля 1756 года — один из многих пожаров XVIII столетия. Начавшись в расположенном на берегу Золотого Рога районе Кибали, он перекинулся в огороженную стенами часть Стамбула и, по словам хрониста того времени, Шемданизаде Финдиклили Сулеймана-эфенди, бушевал двое суток и обратил в пепел 130 школ богословия, 335 фабрик, 150 мечетей, 77 400 жилых домов, 34 200 лавок и 36 бань. Следующим султаном стал Мустафа, который незадолго до своего восхождения на трон в 1757 году был лишь вторым из оставшихся в живых сыновей султана Ахмеда III и поэтому не имел никаких оснований надеяться на то, что он станет преемником Османа. Но в 1756 году брат Мустафы Мехмед (которому тогда было почти сорок лет и который был всего на несколько дней старше Мустафы) был отравлен Османом, и только благодаря своей постоянной бдительности Мустафа избежал той же участи. На протяжении целого столетия ни один принц не был умерщвлен султаном. Один из великих визирей Османа был смещен за то, что он был против убийства Мехмеда, другой — когда это деяние стало общеизвестным фактом.

Существует множество источников, которые дают сведения о второй половине XVIII века, но большинство османских хроник доступно лишь в рукописном виде, а богатая архивная документация по большей части еще не прочитана и не оценена. Однако жизнь высокопоставленного государственного деятеля Ахмеда Ресми-эфенди дает возможность хотя бы бегло взглянуть на сдвиги, которые происходили в эту эпоху в сфере государственного управления. Занимая различные посты в ведомстве канцлера, Ахмед Ресми проявил себя с лучшей стороны, так было в 1757–1758 годах, когда он в качестве посланника султана Мустафы посетил Вену эпохи Марии Терезы, и в 1763–1764 годах, когда он с такой же миссией находился в Берлине, где правил Фридрих Великий. Его доклады отличались своей масштабностью и язвительностью. Так, во время своего первого посольства он анализирует причины Семилетней войны, которая тогда бушевала в Европе, и описывает Вену и другие города, через них он проезжал во время своего путешествия. Отправка посольства в Берлин была продиктована возможностью заключения прусско-турецкого союза. Весь отчет о встрече с Фридрихом свидетельствует о том восхищении, которое у Ахмеда Ресми вызывал характер этого короля:

День и ночь он читает о деяниях и подвигах правителей прошлого, таких как Александр Великий и Тимур. Он далек от тревог и разочарований собственной семьи и не касается вопросов религии и вероисповедания. Все его мысли и поступки сводятся к тому, чтобы расширить рубежи своих владений и снискать себе известность и славу.

Он открыто не проявляет свое критическое отношение к недавним османским султанам, но оно вполне очевидно, как и его неудовлетворенность военной машиной Османской империи и сочувствие тяжелой доле прусского пехотинца:

Офицеры Фридриха днем и ночью гоняют рядовых солдат от одной крепости к другой и от одного сторожевого поста к другому, а в отведенное для этого время они проходят строевую подготовку в самом городе Берлине или в его окрестностях на специальных площадках для парадов. Их по триста раз на дню обучают тому, как держать мушкет, как его заряжать и как из него стрелять, как ходить вплотную друг к другу, словно стена, и никогда не нарушать строй, независимо от того, в каком они состоянии духа. Днем и ночью командиры притесняют этих солдат, которые держат в руках мушкеты, а на поясах у них патронташи, и все снаряжение на точно установленных для этого местах. Их положение весьма прискорбно, поскольку с ними обращаются хуже, чем с рабами, и дают только корку хлеба, которая не позволяет им умереть.

С 1739 года Османская империя находилась в состоянии мира со своими европейскими соседями. К середине 60-х годов XVIII столетия Австрия была ослаблена, измотана войнами и настороженно относилась к деятельности Фридриха Великого. У Австрии не было ни одного союзника, готового поддержать любую ее военную авантюру, направленную против присутствия Османской империи на Балканах. Петр Великий довел свою страну до банкротства, и только после того, как в 1762 году на трон взошла своевольная Екатерина II, Россия снова оказалась в состоянии взять инициативу в свои руки. Когда дело дошло до очередной схватки между Османской империей и Россией, их военное противоборство полностью отличалось от того, что было между ними в прошлом: Россия извлекла уроки из тех промахов, которые она допускала, и провела военные реформы, позволившие ее армии сражаться и побеждать в степях северного Причерноморья. Ахмед Ресми-эфенди был участником первой из двух больших русско-турецких войн второй половины XVIII века, той, что продолжалась с 1768 по 1774 год, и наряду с войной 1787–1792 годов подготовила условия для возникновения взаимной враждебности, лежавшей в основе русско-турецких отношений XIX века.

Причиной возобновления Россией противоборства с турками была ее политика в отношении польско-литовской Речи Посполитой. Несмотря на энергичное давление со стороны Франции, турки после заключения Белградского договора 1739 года упорно отвергали многочисленные призывы Речи Посполитой оказать поддержку ее противостоянию с Россией. Направляясь со своим посольством в Берлин, Ахмед Ресми-эфенди проезжал через Польшу в 1763 году, то есть как раз в то время, когда умер король Август III, а в следующем году Екатерина Великая добилась избрания на польский трон своего бывшего любовника Станислава Понятовского. Пруссия и Австрия, в равной степени встревоженные русским вмешательством в польско-литовские дела, предпочли, чтобы кто-нибудь другой (турки) нашел военное решение этой проблемы. В начале 1768 года в расположенном неподалеку от границы с Османской империей городе Бар собрались польские дворяне, которые выступали против иностранного (то есть русского) вмешательства в дела Речи Посполитой. В этом городе, входившем в состав провинции Подолия, которая прежде была османской провинцией Каменише, они сформировали конфедерацию. В ней не было ни явных лидеров, ни четкой программы. На самом деле она была такой же слабой и неорганизованной, как прежние движения трансильванских дворян под руководством Имре Тёкёли или Франциска II Ракоши, которые призывали турок помочь им в борьбе против Габсбургов. И все же она сыграла свою роль в разжигании войны, в результате которой усилилась только Россия. Эта конфедерация обратилась с настоятельной просьбой о помощи к султану и Франции. Россия оставила без внимания последовавший ультиматум Османской империи с требованием вывести войска из Речи Посполитой, и в октябре 1768 года султан объявил войну.

Намерения России в отношении Польши тревожили Османскую империю, как тревожили и ее планы в отношении Крыма, где Россия достигла некоторых военных успехов во время кампании 1736–1739 годов и не отказалась от своих претензий на этот полуостров. В 1763 году Россия убедила хана в необходимости открыть русское консульство в его столице Бахчисарае, но консул был лишен свободы действий, и, когда стало ясно, что Санкт-Петербург получает сведения, которые не могли прийти из какого-либо другого источника, его спустя всего два года выдворили. Подобно Пруссии и Австрии Франция тоже подстрекала турок вступить в войну с Россией. В 1767 году Франция направила в Крым в качестве своего чрезвычайного консула барона де Тотта. Назначение этого служившего во французской армии венгерского артиллерийского офицера, который жил в Стамбуле в период между 1755 и 1763 годами, а потом вернулся на Запад, сразу же вызвало у Екатерины подозрения. Между Францией и Крымом не существовало никаких торговых отношений, и с ее точки зрения подлинные намерения де Тотта были более чем очевидны. По мнению Ахмеда Ресми-эфенди, именно крымские татары подтолкнули и Россию, и Османскую империю к войне после стольких лет мира. Он ссылался на постоянные набеги татар на территорию России, считая их причиной того, почему Россия не соблюдает условия мирных договоров с турками.

Россия тщательно продумала свою стратегию: в начале войны одна русская армия двинулась через Правобережную Украину на запад, а другая направилась на юг. За шесть лет войны, вплоть до заключения мира в 1774 году, русские нанесли туркам несколько крупных поражений, наиболее заметными из которых была осада и взятие в 1769 году Хотина, расположенного к югу от Каменца на Днестре, и битва при Кагуле на реке Прут, которая была выиграна в следующем году.

В 1770 году впервые в истории, и к огромному ужасу турок, русский флот, совершив длительный переход из балтийского порта Кронштадт через Ла-Манш и Бискайский залив, предпринял дерзкий рейд по Средиземному и Эгейскому морям. Цель Кронштадского флота (в состав которого входила и эскадра под командованием британского морского офицера, контр-адмирала Элфинстона, который незадолго до этого поступил на русскую службу) состояла в том, чтобы помочь православным единоверцам на Балканах поднять восстание против турок. Разрозненные восстания вспыхнули в Черногории, Боснии, Герцеговине и Албании. Еще одно восстание было спровоцировано в плохо защищенном и давно пренебрегаемом метрополией регионе, которым являлся полуостров Пелопоннес. В последнем случае планировалось высадить десант на берег и объединиться с местными лидерами (и с русскими агентами, которые в течение нескольких лет разжигали недовольство населения). К июню главный адмирал османского флота Хусамеддин-паша со своей эскадрой находился у берегов Пелопоннеса и готовился к совместной операции с наземными силами военного губернатора этого района, бывшего великого визиря Мухсинзаде («Сын благодетеля») Мехмед-паши. Когда операция пошла не по плану, преследуемый русской эскадрой Хусамеддин-паша отошел к безопасному анатолийскому побережью и встал на якорь севернее порта Чешме, расположенного неподалеку от Измира. 5 июля стороны сошлись в морском сражении. Турецкие корабли были вынуждены отойти на рейд Чешме, где они были блокированы русскими, которые через два дня сожгли османскую эскадру. Погибло приблизительно 5000 турецких моряков, спастись удалось лишь кораблю главного адмирала, который после этого был снят с должности. Героем чесменского несчастья был один из командиров его эскадры Кезайирлы («Алжирец») Хасан-паша, который получил должность главного адмирала после того, как отогнал русскую эскадру от берегов острова Лемнос, расположенного в северной части Эгейского моря. Этот остров русские захватили и собирались использовать в качестве базы для блокады Дарданелл. Тем временем на Пелопоннесе мусульманское население взяло инициативу в свои руки.

Действия войск Мухсинзаде Мехмед-паши и отрядов под командованием тех провинциальных аристократов, которых спешно вызвали из Македонии и Фессалии, сорвали планы России. Это был единственный эпизод, который турки могли считать своей столь долгожданной победой.

Потрясение от удара, который русские нанесли при Чешме, напомнило туркам о том, что они безрассудно пренебрегли готовностью своего военно-морского флота. Это напомнило им и о той роли, которую удаленные северо-африканские провинции могли бы сыграть в обороне империи, столкнувшейся с угрозой. В 1787 году, когда началась следующая фаза войны с Россией, были направлены дипломатические миссии с целью заручиться поддержкой Марокко и Испании, но они оказались безуспешными. У Марокко не нашлось для этого кораблей, а Испания не видела причин помогать своему давнему врагу.

С 1769 года и до конца войны Ахмед Ресми-эфенди служил на русском фронте, в основном выполняя функции заместителя великого визиря, являвшегося главнокомандующим армией. Назначение такого высокопоставленного чиновника, как Ахмед Ресми, на командную должность в армии было весьма нетрадиционным шагом. Он стал пашой и участником процесса выработки стратегических решений, которые должны были спасти честь Османской империи, избавив ее от дальнейших сокрушительных поражений. В конце 1770 года турки отклонили мирные предложения России. С таким решением правительства не был согласен ни Ахмед Ресми, ни другой высокопоставленный чиновник и хронист тех лет, Ахмед Васиф-эфенди, который в 1771 году был взят русскими в плен на Крымском фронте и в качестве военнопленного находился в Санкт-Петербурге. С 1771 года Ахмед Ресми служил заместителем у Мухсинзаде Мехмед-паши, который снова стал великим визирем и к которому он испытывал величайшее уважение. Он, как и сам Ахмед Ресми, ясно видел, каких огромных потерь стоит империи эта война. Они оба страстно желали как можно быстрее заключить мир на благоприятных условиях.

Вслед за уничтожением османского флота при Чешме Россия одержала замечательную победу и на другом театре военных действий. В 1771 году русская армия вторглась в Крым, который так долго находился в вассальной зависимости от Османской империи, и, применив тактику «кнута и пряника», добилась того, что в 1772 году Сахиб Гирей дал согласие впредь считать Крым независимым государством, в которое входят степи между Днестром и Бутом и между Днепром и Азовским морем, а также Крымский полуостров и кубанские степи. На протяжении всей долгой истории Крыма его ханы играли на глубоком сочувствии, которое турки испытывали к этому аванпосту, расположенному на линии фронта с Россией, и в то же самое время без всяких колебаний проводили свою собственную внешнюю политику, когда считали это нужным.

В 1771 году Австрия и Османская империя заключили соглашение, по которому турки уступали австрийцам территорию в обмен на военную помощь Австрии в борьбе с Россией. Но в следующем году, когда Россия и Османская империя вели мирные переговоры при посредничестве Австрии и Пруссии, Австрия в одностороннем порядке вышла из союза с турками и в июле 1772 года присоединилась к России и Пруссии, которые осуществляли то, что теперь называют первым разделом (было еще два раздела, в 1793 и 1795 годах соответственно) Польши. Через четыре месяца был подписан договор между Сахиб Гиреем и Екатериной, что поставило крест на мирных переговорах по «Крымскому вопросу». Сначала Стамбул не принимал во внимание слова Ахмеда Ресми, который предупреждал, что Османской империи следует довольствоваться реалистическими границами, но когда незавершенная в 1773 году военная кампания на Дунае была продолжена в 1774 году и закончилась двумя проигранными битвами: при Суворово[47] и при Шумене, турки были вынуждены снова сесть за стол переговоров. Султан Мустафа умер в январе 1774 года, но перед смертью успел выразить собственное понимание событий того времени:

Преемником Мустафы на султанском троне стал его брат Абдул-Хамид. Ахмед Ресми, которому в июле 1774 года было поручено представлять интересы Османской империи на мирных переговорax, стал участником процесса выработки условий еще более унизительных, чем условия Карловицкого договора 1699 года, а тот факт, что именно он подписал договор, который турки назвали Кучук-Кайнарджийским мирным договором (он был подписан в деревне Кайнарджа, находившейся в 25 километрах к юго-востоку от Силистрии на Дунае), способствовал тому, что он оказался в опале.

Изложенная им в трех отчетах оценка военных усилий, предпринятых Османской империей во время войны с Россией 1768–1774 годов, показывает полную противоположность турецкого и русского подходов к ведению военных действий. На военных советах Екатерины вопросы стратегии обсуждались во всей их глубине, изучались предыдущие военные кампании с тем, чтобы извлечь уроки из прежних неудач. Так, накануне войны, в 1768 году, в Санкт-Петербурге обсуждался трехлетний план операций, включавший в себя четыре альтернативных варианта ведения кампании первого года войны, разработанных с учетом различных ответных действий турок. Турецкий подход был совсем иным. Ахмед Ресми по собственному опыту знал о неспособности Стамбула прислушиваться к советам боевых командиров и о том, как отсутствие координации действий затягивает войну. После поражений первого года войны он подверг острой критике методы планирования военных операций, а затем перенес внимание на более широкий контекст османо-российских отношений и привел доводы в пользу определения четких границ и заключения вечного мира между этими двумя государствами посредством дипломатии и переговоров. В своем третьем отчете, написанном в 1781 году, он вновь заявил о том, что мир предпочтительнее войны, подтвердив этот тезис историческими примерами, взятыми из разных эпох, начиная с раннего мусульманства и заканчивая последней войной, во время которой Османская империя отвергла мирные предложения, сделанные генералом Екатерины Петром Румянцевым в 1771 году, когда русские были в гораздо более выгодном положении, чем турки.

В 1765 году Румянцев вновь назвал несколько стратегических целей, которые были дороги тем, кто поддерживал русский экспансионизм. Из этих целей две имели особое значение: включение Крымского ханства в состав России и расширение русских рубежей до побережья Черного моря. По условиям Кучук-Кайнарджийского мирного договора эти цели были почти достигнуты: крымский хан отказался быть вассалом Османской империи, и этот регион попал под влияние России, а трехсотлетнее безраздельное господство турок в Черном море закончилось тем, что Россия получила в свое владение Кинбурн в устье Днепра, а также Керчь и Еникале на побережье Азовского моря. Россия получала права на торговое судоходство, и теперь ее корабли могли свободно плавать по Черному морю и заходить в Средиземное. Кроме того, ей разрешалось открывать консульства на территории Османской империи и иметь постоянное посольство в Стамбуле. По условиям секретной статьи договора турки впервые за всю историю согласились в течение следующих трех лет выплачивать военные репарации. В качестве утешения, им были возвращены приобретения России в районе Дуная.

Когда русский посол прибыл ко двору султана, чтобы уладить детали мирного договора, современник событий, турецкий автор из Пелопоннеса, записал сон, который он тогда увидел, и то, как этот сон помог ему вновь обрести уверенность в силах своего государства (как потом оказалось, напрасную):

Во сне я был в Бейоглы, и мне показалось, что я вижу огромные шатры, поставленные для того, чтобы принять русского посла. Это был человек лет восьмидесяти, судя по его седине, который сидел в большом высоком шатре, а высокопоставленные чиновники султана стояли и прислуживали ему. Те многие музыкальные инструменты, игры и забавы, которые есть при дворе, все были в этом шатре, и на них по очереди играли и развлекались, и там выступали медведи и обезьяны. Прошло немного времени, и лицо посла приобрело нечеловеческий вид и превратилось в морду большого льва и стало красного цвета, темнее черепицы на крышах, и чтобы посмотреть окрестности, он подошел к краю шатра и сказал: «Когда лицо посла такое же, как у льва, это указывает на силу Московии». А когда во сне я зарыдал, видя, как оскорбляют сановников величайшего государства, туда, где я находился, а я стоял под каким-то деревом, подошел человек и сказал: «Не беспокойся. Тот образ, который ты видишь, не настоящий лев, а скорее картонный, сделанный из бумаги, и если на него вылить воду, он размякнет и рухнет».

Всегда вызывала самые серьезные сомнения степень выполняемости условий Кучук-Кайнарджийского договора по причине двусмысленности целого ряда его положений и вследствие нежелания турок признавать значение того, от чего они отказались. По договору султан отказывался от каких-либо претензий на политическое влияние в землях, принадлежавших Крымскому ханству, но сохранял духовный авторитет среди своих давних вассалов, которые признавали в нем «халифа всех мусульман» — титул, редко используемый османскими султанами, но оформленный в таких терминах, которые скорее соответствовали западным, а не исламским представлениям о религиозной власти. Этот титул был выражением претензии султана на первенство среди мусульманских монархов, реализованной султаном Селимом I, когда он одержал победу над мамлюками в 1517 году. Вопрос, в какой степени этот договор гарантировал России сходную привилегию на духовный авторитет среди православных подданных султана, всегда вызывал различные толкования и споры. Весьма сомнительна точка зрения, согласно которой договор давал России право вмешиваться (точнее говоря, делать «представления») в дела Османской империи, действуя от лица всех ее православных христиан, поскольку пресловутые статьи 7 и 14 конкретно называют только одну религиозную общину прихожан русской («русско-греческой» — в итальянском и турецком текстах, «греко-русской» — в русской версии текста этого договора) православной церкви в Бейоглы, на главной дороге старого генуэзского пригорода Стамбула, Галаты, которая так и не была построена. Право защищать отдельную религиозную общину своих единоверцев в Бейоглы уже было передано католическим церквям Франции и Австрии, но не протестантским церковным властям Англии и Пруссии, поэтому и «защиту» новой православной церкви пришлось осуществлять по той же схеме.

Помимо уже упомянутой русской церкви в Бейоглы, туркам, по условиям различных статей договора, предлагалось не притеснять христиан островов Эгейского моря, дунайских княжеств Молдавии и Валахии, а также западной Грузии. Австрийский дипломат Франц Тугут, который во время мирных переговоров представлял в Стамбуле интересы своего императора, охарактеризовал статьи договора, касавшиеся русских требований взять под защиту всех православных христиан Османской империи, как результат «русской сноровки» и «турецкого тупоумия». Но Тугут только догадывался о содержании договора и написал эти слова до того, как получил возможность ознакомиться с его текстом в окончательной редакции. Ответственность за утверждение, согласно которому Россия одурачила турок, можно возложить на любого историка, написавшего свой труд в конце XIX века, в период наивысшего подъема националистических и антитурецких настроений. Такой историк, умалчивая о том, при каких обстоятельствах Тугут сделал свои выводы, ссылался на него как на неоспоримый авторитет. Подобное толкование, да еще и с выводом, что в 1774 году Россия на самом деле добилась права вмешиваться во внутренние дела Османской империи, получило поддержку после окончания Крымской войны и с тех пор, то есть со второй половины XIX века, снова и снова находит своих приверженцев.

Впрочем, сам этот договор составлен так, что при его толковании легко допустить ошибку: он написан в трех экземплярах (на русском, турецком и итальянском языках), тексты которых не были согласованы. Кроме того, был французский перевод русского текста договора, изданный правительством Екатерины в 1775 году и ставший инструментом европейской дипломатии.[48] Эта текстовая неразбериха, а также претензии Екатерины стать защитницей православных подданных Османской империи привели к еще большим неясностям в понимании смысла договора, который стали толковать в пользу России. Не удивительно, что когда Россия распространяла свое влияние на Балканах, от религиозных проповедников можно было услышать еще одно истерическое утверждение Тугута, согласно которому поддержка Россией «схизмы»[49] православия неминуемо повлечет за собой конец католичества на Ближнем Востоке. Но когда князь Меттерних, который в 1821 году во время греческого восстания против турецкого правления был министром иностранных дел Австрии, тщательно изучил этот договор, он отказался признать его обоснованием того, что русские имеют право защищать православных христиан Османской империи. Каким бы ни был подлинный смысл Кучук-Кайнарджийского договора, значение имело его последующее толкование, а Россия чрезвычайно умело сыграла на всех его двусмысленностях и противоречиях.

В Крымском ханстве послевоенные годы отличались чрезвычайной нестабильностью, так как поддерживаемые Россией претенденты на престол соперничали с теми, кому благоволили турки. В апреле 1777 года ханом стал ставленник Екатерины Шахин Гирей, который произвел на нее большое впечатление благодаря своей приятной наружности и венецианскому образованию, еще когда он находился в Петербурге, где, действуя от имени своего брата, Сахиб Гирея, готовил договор о независимости, подписанный в 1772 году. Он пытался учредить военные и административные институты, необходимые государству, уже не подчинявшемуся своему имперскому владыке, но то явное предпочтение, которое он отдавал немусульманским меньшинствам Крыма, видя в них движущую силу задуманной им модернизации, стало причиной восстания, и вскоре ему на помощь была направлена русская армия. Эти войска не спешили возвращаться домой, в особенности после того, как Шахин Гирей полностью лишился поддержки своих подданных мусульман. Крымские христиане опасались, что после ухода русских последуют репрессии со стороны мусульман, и многие из них были переселены на территорию России. Подстрекаемый татарами-изгнанниками, которые обосновались в Стамбуле, султан в 1778 году направил в Крым эскадру под командованием аристократа из северной Малой Азии Каникли Ходжи Али-паши, поручив ему сместить Шахин Гирея, но из этого ничего не вышло, и в силу сложившихся обстоятельств адмирал признал Шахин Гирея ханом.

В 1779 году русская армия вышла из Крыма, поскольку она была обязана это сделать по условиям соглашения с турками. Шахин Гирей продолжал свои реформы, хотя они и шли с большим трудом, но его территориальные притязания в регионе, которые он стремился осуществить в ущерб туркам, и его неспособность подчинить своей власти даже соперничавших с ним братьев, привели к тому, что в 1782 году на Кубани вспыхнул мятеж. Екатерина снова направила войска, но на этот раз они не ушли, — понимая, что цель сделать Крым стабильным и независимым недостижима, она 8 апреля 1783 года объявила об аннексии ханства. Следующие четыре года Шахин Гирей провел в России, где, находясь в тюремном заключении, обдумывал планы побега в Стамбул. Он подавал прошения и султану, и императрице, но вскоре понял, что он не более чем пешка в их политической игре. В 1787 году Екатерина разрешила ему уехать, и, поверив обещанию, что он получит поместье во Фракии (что было традиционной привилегией крымских ханов), он в начале лета отправился в Эдирне. Когда султану Абдул-Хамиду стало известно о том, что Шахин Гирей приближается к городу, он понял, что настал момент отомстить хану за его вероломство, и вместо Фракии направил его в ссылку на Родос, тайно приказав, чтобы «этот неверный мерзавец и обманщик» был как можно скорее казнен.

Впрочем, бывшему хану удалось продлить свою жизнь еще на два месяца: последующие указы о его казни затерялись в пути, а чиновнику, который отвечал за охрану Шахин Гирея во время плавания на Родос, не хватило смелости его убить. Оказавшись на Родосе, он сразу же нашел убежище во французском консульстве, но, в конечном счете, был оттуда выдворен силой, и смертный приговор был приведен в исполнение. Таким оказался постыдный финал трехсотлетней совместной истории крымских ханов и османских султанов.

После этого началась интенсивная русская колонизация и заселение степных районов, а также строительство Черноморской эскадры с базой в Херсоне, расположенном в устье Днепра, всего в двух с половиной днях плавания из Стамбула. Императрица Екатерина не спешила с аннексией крымских владений: в 1770 году российский государственный совет сделал заявление, согласно которому «татары никогда не смогли бы стать полезными подданными Ее Императорского Величества и были бы слабой защитой на границах с их единоверцами, турками», и через несколько лет ее мнение на этот счет мало изменилось. Даже в 1778 году, когда вспыхнуло второе восстание против Шахин Гирея, она, несмотря на давление своих советников, похоже, не собиралась лишать Крым независимости. Но со временем все изменилось: ее любовнику и фавориту Григорию Потемкину приписывают то, что он в 1783 году убедил ее присоединить Крым, оправдывая это тем, что Россия не получила должное по Кучук-Кайнарджийскому договору.

Потеря крымских владений стала для Османской империи ударом такой силы, который в прежние времена привел бы к немедленному объявлению войны. Этого не произошло только по причине ослабленного состояния вооруженных сил империи, ее пустой казны и доминирующего влияния государственных деятелей, которые поддерживали мир, невзирая на цену, которую они заплатили. Противоречивые мнения внутри правящей элиты (будь то стремление вернуть утраченное или, исходя из высших интересов государства, хладнокровно признать поражение) отражали болезненный процесс приспособления к миру, в котором идеология «постоянного расширения границ» уже не отвечала интересам Османской империи. Нарушения Кучук-Кайнарджийского мирного договора и дополнений к нему допускали обе стороны, но Ахмед Ресми-эфенди нашел еще одного сторонника своей пацифистской позиции в лице великого визиря Халил Хамид-паши, который, находясь на этом посту в период с 1782 по 1785 год, улучшил оборону северных рубежей империи, но в то же самое время выступал за безропотное признание потери Крыма. В 1784 году Россия оказала давление на султана Абдул-Хамида с целью заставить его подписать документ, подтверждающий согласие Османской империи с новой ситуацией (что неизбежно вызвало бы негодование самых широких слоев населения, если бы об этом стало известно). И все же такой документ был тайно подписан, причем не только султаном, его визирями и представителями высшего духовенства, но также (по воле русских) и престолонаследником Селимом, который был племянником Абдул-Хамида, а позднее стал султаном Селимом III.

Халил Хамид-паша потерял свой пост (и голову), когда соперникам при дворе удалось впутать его в заговор с целью свержения султана Абдул-Хамида в пользу Селима. Из ближайших сторонников Халил Хамида были казнены тогдашний губернатор Пелопоннеса и бывший главнокомандующий янычар, а шейх-уль-ислама отправили в ссылку. После этого влиятельной стала клика, собравшаяся вокруг главного адмирала, который уже давно находился на государственной службе. Как раз в это время Кезаирлы Хасан-паша проводил реформы в военно-морском флоте, подобные тем, которые Халил Хамид предлагал осуществить в сухопутной армии, но отношения между ними не были близкими, а свержение султана не входило в сферу их общих интересов. Уже давно является предметом дискуссий предположение, что либо сама Екатерина Великая, либо кто-то из ее политиков всерьез подумывали о разделе Османской империи. И Россия, и Австрия уже отхватили себе по куску Польши, и весьма распространенным тогда было мнение, что между Екатериной и Иосифом II Австрийским было достигнуто согласие относительно дальнейшего продвижения так называемого «греческого проекта» Екатерины, сводившегося к восстановлению Византийской империи с центром в «Константинополе». Ярким символом этой мечты стало изображение Айя Софии на медали, выпущенной в 1779 году в ознаменование рождения внука императрицы, Константина Павловича. В 1782 году слухи о намерениях России достигли Стамбула и показались еще более правдоподобными после того, как весной 1787 года Екатерина, встретившись с Иосифом II в окрестностях Херсона, въехала вместе с ним в город через триумфальную арку с надписью на греческом языке: «Дорога к Византии». Султан Абдул-Хамид воспринял это со всей серьезностью и опасался, что следующим шагом России будет захват Анатолии. Он предпринял меры по усилению таких прибрежных крепостей северной Малой Азии, как Синоп и Самсун, а чтобы защитить Стамбул от возможного нападения, построил два новых форта на берегах Босфора в добавление к тем пяти, которые были возведены после 1774 года.

На протяжении трех лет, начиная с 1786 года ответственность за принятие решений лежала на воинственном великом визире Коджа Юсуф-паше. К тому времени, когда Екатерина легко добилась успеха в своей новой провинции, которой стал Крым, все дипломатические средства разрешения споров с Россией уже были исчерпаны, поэтому требование уйти из Грузии, которое она впоследствии предъявила туркам, наткнулось на упорное сопротивление в виде встречных требований признать Восточную Грузию вассалом Османской империи, закрепить за ней право производить досмотры русских кораблей в Черном море, закрыть некоторые весьма важные для русских консульства (в Яссах, Бухаресте и Александрии) и, самое главное, вернуть Крым. Это последнее требование Екатерина никак не могла признать. В августе 1787 года турки объявили войну.

Хотя общественное мнение Османской империи, несомненно, рассматривало потерю Крыма как сокрушительное поражение, перспектива новой войны не пользовалась популярностью, и впервые за всю историю жители Стамбула решили выразить свое несогласие с помощью листовок, расклеенных на зданиях государственного значения (таких как дворец) или распространявшихся в мечетях. Одна листовка, оставленная у Адмиральского фонтана, расположенного неподалеку от главной базы флота в квартале Каракёй, начиналась следующими словами:

Султан Абдул-Хамид, у нас уже кончается терпение. Вы до сих пор не поняли, в чем ваша ошибка. Вы уже убедились, что Юсуф-паша [который по происхождению был грузином и принял ислам] не в состоянии нести свою службу должным образом. Почему вы позволяете себе верить его лживым словам и отдаете империю этому неверному?

Шейх-уль-ислам и помощник великого визиря также обвинялись в том, что они не являются истинными мусульманами, после чего продолжались упреки в адрес султана:

Переодевшись и изменив внешность, вам следует немедленно появиться на людях и смешаться со своими подданными, чтобы понять, каковы общественные настроения, и начать переговоры о мире. Пусть войска со своими знаменами вернутся с поля битвы домой, или, клянусь, вы об этом пожалеете. Юсуф-паша не в состоянии делать свое дело, и вас ждут негативные последствия. Вы поставили себя в глупое положение. Придворные камергеры [прежде Юсуф-паша служил камергером при дворе] не способны выполнять такие задачи, как управление делами империи.

Как и многие другие султаны, Абдул-Хамид действительно имел привычку бродить по городу инкогнито и мог своими глазами видеть подобные листовки. Его первой реакцией было обвинить в появлении листовок всех «неверных». Однако возникло подозрение, что инициатором мог быть главный адмирал Кезаирлы Хасан-паша.

Можно считать спорной убежденность Ахмеда Ресми-эфенди, возлагавшего на крымских татар ответственность за втягивание империи в войну 1768–1774 годов, но в 1787 году Крым, несомненно, стал поводом к войне. Выбор времени для военных действий не был удачным ни для Австрии (которая объявила войну в начале 1788 года), ни для России — Иосиф догадывался о целях России, но его отвлекали Пруссия и вызванные административными реформами волнения в его собственной империи. Что касается Екатерины, то в 1788 году ей пришлось столкнуться с нападением шведов. Но и турки приобрели себе врагов, которые могли объединиться и задействовать свои войска на пространстве от Далмации до Кавказа. В центре военных действий, предпринятых против России в конце 1787 года и в 1788 году, была турецкая крепость Очаков и находившаяся неподалеку от нее в устье Днепра русская крепость Кинбурн. В 1736–1739 годы эта местность стала ареной ожесточенной борьбы. Военный потенциал Швеции был слишком слаб, чтобы надолго отвлечь Россию. Русские войска на Черном море получили пополнения, и после осады Очаков пал. На австрийском фронте Коджа Юсуф-паша форсировал Дунай и вторгся в Венгрию, но наступившая зима не позволила развить это многообещающее наступление, а австрийцы заняли Хотин.

Вскоре после того как война началась, султан распорядился, чтобы впредь на металлических монетах было выбито: «Отчекане но в Стамбуле», а не «Отчеканено в Константинополе» (возможно, это было сделано в качестве ответа на нумизматический вызов, брошенный Екатериной) и чтобы в имперских постановлениях столица Османской империи упоминалась только под этим названием.[50] Воинственность, которую продемонстрировали Коджа Юсуф-паша и султан Абдул-Хамид (его даже стали называть «воином за веру», чего так добивались все султаны), не соответствовала духу времени: и жители Стамбула, и другие государственные деятели высокого ранга рассматривали мир как необходимое условие для благополучия государства. Однако Екатерина тоже была настроена воинственно: даже до падения Очакова она отказалась от посреднических услуг, предложенных в 1788 году Тройственным союзом, в который входили Британия, Пруссия и Нидерланды.

Султан Абдул-Хамид умер весной 1789 года, и на трон взошел его племянник Селим — двадцативосьмилетний сын Мустафы III. Главным приоритетом для Селима стало победоносное окончание войны. Несмотря на отход от надежных и проверенных методов Османской империи, чему тогда благоволили в правительственных кругах, Селим прибегал к традиционной практике, и, чтобы его войска продолжали выполнять свои обязательства, он щедро им платил. Кроме того, он (возможно в подражание императору Иосифу II, который на короткое время взял на себя обязанности командующего австрийской армией) уделил некоторое внимание предложению, согласно которому он должен был сам возглавить свои войска. Полный решимости отомстить за унижения, которые испытала Османская империя, он поставил себе целью ни больше и ни меньше чем вернуть крымские земли. Эта мечта не давала туркам покоя и в следующем столетии. Взойдя на трон в столь решающий момент, Селим хорошо понимал, что ему надо обеспечить лояльность ведущих политиков, поэтому первоначально он оставил Коджа Юсуфа на посту великого визиря, а шейх-уль-исламом назначил человека, который был не особенно компетентен, но пользовался благосклонностью высшего духовенства.

В конце концов султан Селим не повел свою армию на битву. Это была идея, выдвинутая заместителем великого визиря, и в письме к нему Селим явно проявляет раздражение тем, что ему ее навязали, хотя сам взял на себя такое обязательство:

Когда мы ранее обсуждали этот вопрос, ты сказал, что идти на войну мой долг, и я сказал, что я пойду, — но первоначально это не было моей идеей: идея была твоей, и ты написал имперское постановление, и поэтому данный вопрос теперь у всех на устах. Шведский посол выразил свое удовлетворение постановлением. Я не предстану ни перед европейскими державами, ни перед военными, ни перед народом как человек, который говорит неправду и привык лгать. Ты знаешь, что бывает с султаном, который лжет. Мне ясно, что твое поведение не дает мне возможности идти на войну. Поскольку падишах не может идти на войну лишь со скудными запасами, надо немедленно подготовиться — ноты не сделал никаких приготовлений. Монархам приличествует держать свое слово: будет ли война или мир, весной я непременно перееду в Эдирне или еще дальше. Меня не будут презирать несведущие. Если ты будешь создавать мне препоны, мешая моему отъезду, и тем самым позорить меня перед всем миром и Европой, тебе следует знать, что я клянусь предать позору всех вас, кто был на совещании, где обсуждался этот вопрос.

Для Османской империи военная кампания 1789 года закончилась катастрофой. И хотя военачальники высших рангов, такие как великий визирь, остались на своих местах, сумятицы, вызванной восхождением на трон Селима, оказалось достаточно, чтобы лишить действующую армию того небольшого стимула, который у нее проявился, — войска уже испытывали нехватку денежных средств и припасов. Австрийцы вошли в Боснию и Сербию и после пятидесятилетнего перерыва снова взяли Белград. Россия оккупировала Валахию, которая в 1774 году снова была передана под власть Османской империи, но с тех пор становилась все более и более ненадежным вассалом. Зимой того же года султан отклонил мирные предложения. Стратегические интересы России требовали от нее переключить внимание на западное направление: ей нужен был мир, чтобы сосредоточиться на войне со Швецией (с которой Селим вскоре после восхождения на трон заключил союз) и, воспользовавшись ситуацией, извлечь наибольшие выгоды из того, что ее соседи сосредоточили все свое внимание на французской революции.

Взятие Белграда позволило австрийской армии предпринять наступление на юго-восток, через Балканы, в направлении Ниша, точно так же, как она это делала столетие тому назад. В Стамбуле считали, что австрийцы могут дойти до Софии. В Пруссии турки видели союзника, горевшего желанием занять то место, которое так долго принадлежало Франции. Начиная с восхождения на трон Фридриха Великого в 1740 году Пруссия полвека искала расположения турок. В 1761 году был подписан договор о торговле и дружбе между двумя державами, но только в 1790 году был заключен полноценный союз. Это достижение еще более укрепило султана в намерении не рассматривать мирные предложения и поссорило его с недавно назначенным великим визирем Кезаирлы Хасан-пашой, которому можно было доверять, но который был уже в возрасте и к тому же оказался настолько убежденным пацифистом, что дерзнул, не считаясь с мнением султана, начать мирные переговоры на собственный страх и риск.

В 1790 году был сорван план русского наступления через Дунай, согласованного с действиями австрийской армии, но все же им удалось занять главные турецкие крепости в нижнем течении Дуная. В том же году турки вели с Польшей переговоры с целью заключения пакта о взаимной обороне в случае нападения России, но он так и не был ратифицирован. В 1790 году после смерти императора Иосифа II и восхождения на трон Леопольда II Австрия уладила свои разногласия с Пруссией, которая столкнувшись с более неотложными проблемами, в одностороннем порядке вышла из договора о союзе, с которым турки связывали свои надежды на возвращение Крыма. В том же году Россия дала положительный ответ на мирные инициативы Кезаирлы Хасан-паши, предложив довольно привлекательные условия выхода из войны, но султан Селим их отклонил (он рассчитывал на обещание Пруссии начать войну против Австрии, не подозревая о том соглашении, которое его новый союзник, преследуя собственные цели, заключал с Австрией). Этот шаг оказался вдвойне неудачным, поскольку в том же году, но позднее Россия заключила мир со Швецией, которая по этой причине также разорвала договор с Османской империей. Положительным фактором стало изменение политики Габсбургов, которое в 1791 году привело к австро-турецкому мирному соглашению, Систовицкому договору, по которому Австрия возвращала завоеванные ею турецкие территории, в том числе и Белград. Паутина международной дипломатии редко была столь запутанной, как в тот период истории. К тому времени главным соперником Османской империи была уже не Австрия, а Россия, которая в 1791 году закрепила свои успехи, достигнутые на Дунае в предыдущем году.

На востоке, в Кавказском регионе, Россия быстро продвигалась по территориям мелких княжеств, где Иран издавна боролся с турками за влияние и контроль. Не оправдались надежды турок мобилизовать племена Кубани под руководством изгнанных татарских ханов с целью вернуть земли, принадлежавшие Крымскому ханству. Это случилось по причине неразрешимости проблем, связанных со снабжением, и потому что местные племена не желали отождествлять свои цели с целями Османской империи в этом регионе. Не оказали серьезной помощи и правители южного Кавказа. Турки, как и русские, когда они пытались сделать более покладистыми народы своих восточных и южных окраин, обнаружили, что временной поддержки со стороны народов, стратегические интересы и приоритеты которых заметно отличаются от их собственных, можно добиться (если это действительно возможно) только с помощью щедрых даров и стимулов.

Во время военной кампании 1789 года турки провели мобилизацию и реквизировали продовольствие в северной Малой Азии, чтобы оказать противодействие русскому наступлению на крепость Анапа, расположенную на северо-восточном берегу Черного моря, восточнее выхода из Азовского моря. Линия фронта стабилизировалась, когда русские укрепили оборонительный рубеж, проходивший по реке Кубань. Нападение русских на Анапу не оставило туркам иного выбора, кроме как купить необходимое для обороны этого региона участие в ней Баттал («Неловкий») Хусейн-паши (сына анатолийского аристократа Каникли Хаки Али-паши), пожаловав ему провинцию Трабзон. Заявленной Баттал Хусейном целью было ни больше и ни меньше как изгнание русских с Кавказа и возвращение владений Крымского ханства. Но его честолюбивые планы были расстроены, когда осенью 1790 года его преследуемой русскими армии пришлось проделать путь на юг, от Кубани и до побережья Черного моря. Когда он сдался, кавказские народы, которые сражались вместе с ним, оказались предоставлены самим себе, а сам он и его сын Тайар («Подвижный») Махмуд-бей в течение девяти лет оставались пленниками русских. Новым командующим кавказским фронтом был назначен другой представитель семейства Каникли. В июле 1791 года русские блокировали Анапу и в течение двух недель ее взяли. За такую потерю командующий кавказским фронтом (который все это время оставался в Трабзоне) был казнен.

Теперь турки были готовы к миру. Ясский договор, подписанный в январе 1792 года, закрепил и расширил потери, которые Османская империя понесла по Кучук-Кайнарджийскому договору. Границы между Османской и Российской империями были установлены по Днестру на западе и по Кубани на востоке. Анапу вернули туркам, но возложили на них ответственность за надлежащее поведение народов, живших южнее Кубани, и потребовали платить компенсации в том случае, если они совершат набег на другой берег реки и причинят вред жизни или имуществу населения, жившего на российской территории. Однако, как и казаки, кавказские народы не считали себя связанными этим договором, и их формальному сюзерену пришлось возмещать потери, понесенные в результате набегов. Так, в 1798 году это положение договора было применено на деле, и казначейству Османской империи пришлось выплачивать компенсации.

Анапа была восстановлена и сильно укреплена, но после 1792 года возвращение Крыма, похоже, перестало быть столь неотложной проблемой, как, впрочем, и претензии на турецкое влияние на Кавказе. Так продолжалось до тех пор, пока Иран не стал снова проявлять интерес к этому региону, что случилось в 1795 году, когда Ага Мухаммад-хан из династии Каджаров приступил к военной кампании по возвращению бывших территорий Сефевидов, находившихся между реками Араке и Кура. Хотя с 1783 года восточная Грузия была протекторатом России, а пакт о взаимной обороне, направленный против Ирана и Османской империи, теоретически все еще был в силе, Россия медлила с ответом на просьбы одного из грузинских правителей, которому нужна была помощь в борьбе против Ага Мухаммада. На самом деле после случившейся 6 ноября 1796 года кончины Екатерины Великой ее преемник, царь Павел I почти сразу же заключил мир с Ираном.

Внезапные вторжения Ага Мухаммад-хана на Кавказ потребовали ответной реакции и со стороны Османской империи: выходившие к побережью Каспийского моря Азербайджан и Дагестан входили в османскую сферу влияния, и эти кавказские правители призывали Стамбул оказать помощь в борьбе с Каджарами, которых они называли кызылбашами. Сначала им было в этом отказано, но когда в сентябре 1795 года Ага Мухаммад-хан отдал на разграбление Тбилиси, командующим кавказским фронтом назначили губернатора Эрзурума. Первоначальное нежелание султана Селима оказывать помощь своим кавказским единоверцам продемонстрировало его непоследовательность, особенно принимая во внимание тот факт, что всего за несколько лет до этого его предшественник Абдул-Хамид рассматривал возможность получения финансовой помощи со стороны другой группы мусульманских государств (находившихся в Северной Африке), лояльность которых, как и надежды султана, укрепились в результате того, что в 1774 году Абдул-Хамид принял титул халифа.

Едва начавшись, война сразу же обрушила финансы Османской империи. Спад торговли, продолжавшийся с 60-х годов XVIII века, привел к тому, что в конце столетия казначейство с трудом могло финансировать военные действия. Когда владения империи уменьшились, турки потеряли не только территории, но и центры производства, а также рынки, которые отошли к России. И без того тяжелое финансовое положение усугубляли такие побочные факторы, как компенсации, которые турки выплачивали русским после войны 1768–1774 годов (и которые, вероятно, были равны половине ежегодных кассовых поступлений казначейства), а также эпидемии, являвшиеся непременным атрибутом войн. И наконец, последний удар по экономике нанесла торговля с главным коммерческим партнером Османской империи, рухнувшая после того, как Франция стала нести потери в ходе революционных войн, в которые она ввязалась.

В условиях, когда функция сбора налогов в основном перешла к пожизненным откупщикам, центральное казначейство стало испытывать такую нехватку финансов, что государство с трудом могло выполнять некоторые из самых главных его задач, в особенности мобилизацию войск, необходимых для ведения войны. Поэтому в последние десятилетия XVIII века оно стало более зависимым, чем когда-либо прежде, от провинциальных вельмож (некоторые из которых сами были налоговыми откупщиками), поскольку только на них можно было возложить финансовое бремя ведения военных кампаний. Во время войны 1768–1774 годов губернаторы провинций и вельможи несли основную ответственность за снабжение армии (и извлекли из этого выгоду благодаря тому, что взяли под свой контроль данный рынок). Во время войны великий визирь и главнокомандующий Мухсинзаде Мехмед-паша активно участвовал в непростых переговорах с аристократами балканских провинций и Анатолии, касавшихся формирования войск из населения тех районов, которые были им подвластны. Постепенно передавая одну из своих основных функций, оборону империи, в руки недавно разбогатевших и получивших власть провинциальных магнатов, государство помогало им действовать только в собственных интересах, пренебрегая предписаниями правительства. Быть может, тогда потребность в мобилизации ресурсов, необходимых для ведения войны («менеджмент войны»), впервые стала одним важнейших катализаторов перемен в Османской империи.

В попытках покончить с финансовым кризисом использовались и традиционные решения: повышение налогов, обесценивание металлических денег, переплавка драгоценностей и конфискация имущества дискредитированных чиновников высокого ранга. Начиная с 80-х годов XVIII столетия подобная практика широко применялась и по отношению к состоятельным лицам, занимавшимся другими видами деятельности, причем по самым ничтожным поводам. В 1775 году, то есть на следующий год после заключения Кучук-Кайнарджийского договора, была принята система общественных займов, целью которой стало втягивание на финансовый рынок тех, у кого было меньше средств. Но эта система слишком часто подвергалась изменениям, поскольку казначейство изо всех сил старалось покрыть выплаты по процентам.

В 1784 году затруднения достигли такого уровня, при котором состоятельные люди империи либо не желали, либо не могли финансировать государство. Впервые правительство обсуждало возможность заимствований за границей. Европейские государства уже давно привыкли покрывать любой дефицит собственного бюджета, занимая деньги у международных ростовщиков или банкирских домов, но турки всегда полагались на то, что они найдут новые способы выжимания своих внутренних источников доходов. У них просто не было институтов, способных гарантировать возврат ссуды, которая могла поступить из нового источника. Вместо этого было предложено отдать от пяти до десяти тысяч человек в качестве залога за сумму, которая будет возвращена по частям. Возможными источниками финансирования считались Франция, Голландия и Испания. Однако наиболее привлекательным вариантом казался Марокко. Незадолго до этого Марокко направил посла в Стамбул, и он в качестве уступки, целью которой было добиться расположения Османской империи, намекнул на возможность оказать финансовую помощь. Благодаря тем, кто считал, что ссуду следует брать только у мусульманской страны, это весьма туманное обещание стало поводом для возникновения мнения, что Марокко в состоянии одолжить туркам деньги.

В тот период дальше дискуссий о возможности взять ссуду за рубежом дело не пошло, но после 1787 года, когда турки снова вступили в войну с Россией, возникла острая необходимость в деньгах. Средства были нужны не только для ведения собственных военных кампаний: доведенные до отчаяния своим финансовым положением, турки пообещали Швеции обильные субсидии, если она нанесет удар по западным рубежам России (позднее заключенный в 1790 году мир между Швецией и Россией освободил шведов от взятых ими обязательств). Понимая, что на Марокко нечего надеяться, правительство обратило свои взоры к Алжиру и Тунису. Была надежда на то, что, называя ссуду «помощью в священной войне», турки сделают своих единоверцев более сговорчивыми, но это был явно не тот случай. Шейх-уль-ислам издал фетву, согласно которой тяжесть кризиса делает законными переговоры с немусульманским государством, и турки обратились к Нидерландам. Однако голландский посол заявил, что для Османской империи будет приличнее получить ссуду у какого-нибудь купца, а не у правительства. Французская революция сорвала попытки вступить в контакт с Нидерландами и с Испанией.

В детстве и ранней юности, то есть еще при жизни отца, Мустафы III, Селим вел сравнительно свободный образ жизни, поэтому, став взрослым, он отличался более гибким складом ума, чем большинство принцев двух предыдущих столетий, которые до своего восхождения на трон не выходили за стены дворца, причем некоторые из них десятилетиями. С восхождением на трон султана Абдул-Хамида этот юный принц лишился своей свободы, но до этого он присутствовал на совещаниях имперского совета, и в тот момент, когда необходимость проведения военной реформы стала всерьез занимать умы османских государственных деятелей, он уже имел представление о состоянии войск своего отца. Несмотря на то что после раскрытия в 1785 году заговора с целью свержения Абдул-Хамида Селим оказался под стражей, ему удалось поддерживать связи с внешним миром, и это помогло ему понять, что перемены неизбежны и что лучше самому их вводить, чем столкнуться с необходимостью уйти в отставку или оказывать этим переменам противодействие. Со времени первой русско-турецкой войны и до своего восхождения на трон он периодически вел переписку с Людовиком XVI, в которой затрагивал вопросы военной реформы. Он не скрывал своего восхищения Францией, считая ее образцовым государством, но обвинял французов в том, что, подтолкнув турок к войне 1768 года, они потом не стали их поддерживать. Едва скрывая свое желание отомстить России, Селим писал, что в своем стремлении вернуть потерянные территории он надеется на помощь Людовика.

Взойдя на трон в самый разгар разрушительной для империи войны, султан Селим III, как тогда было принято, заключил сделку со своей армией, выплатив ей денежные подношения в честь своей коронации. Но только спустя месяц он собрал на консультативную ассамблею около двух сотен высокопоставленных государственных деятелей (военных, чиновников и священнослужителей), чтобы обсудить с ними будущее своей гибнущей державы. Направленная на сохранение империи, а не на решение какого-либо отдельного вопроса, эта инициатива Селима стала чем-то новым в процессе управления государством. После того как в 1792 году был подписан Ясский мирный договор, он ознакомился с докладами о состоянии дел в империи, подготовленными его государственными деятелями. Из представленных на рассмотрение докладов более двадцати сохранились, в основном те, которые касались мер по улучшению боеспособности армии в ее борьбе с Европой (и в особенности с Россией). Авторы этих документов признавали необходимость принятия современных методов и технологий. Подобные идеи, уже высказанные в предшествующие годы Ахмедом Ресми-эфенди (и не только им), подготовили необходимую почву: теперь дискуссия расширилась, и его преемники смогли внести свой вклад в создание более восприимчивого к переменам общественного мнения. Политики и чиновники всегда предлагали султану свои идеи, но теперь от них этого энергично требовали, что создавало более широкий спектр мнений, чем обычно. Среди самых влиятельных советников султана Селима были выдающийся священнослужитель Татаркик («Маленький татарин») Абдулла-эфенди и Эбубекир Ратиб-эфенди, который в 1792 году был послом в Вене, а затем канцлером. Их доклады, помимо чисто военных вопросов, охватывали многие сферы османской системы государственного управления.

Консерватизмом отличались рекомендации вернуться к старым методам, существовавшим еще до того, как появились основные, характерные только для Османской империи институты (прежде всего янычарство), которые, как полагали их составители, стали безнадежно коррумпированными. Но одновременно с такими рекомендациями поступали и предложения создать новые виды войск или повысить статус тех, которые уже были учреждены в XVIII столетии. Эти доклады свидетельствуют о сознательном признании правящими кругами необходимости заимствовать у неверных то, что делает их сильными, и понимании того, что это надлежит сделать, не выходя за привычные рамки османского ислама.

Вероятно, военная реформа началась в тот момент, когда правящий класс Османской империи уже содрогнулся от натиска русских. Западная помощь поступала главным образом от французов, и, оглядываясь назад, следует отметить, что прежде всего эта помощь отождествлялась с фигурой барона деТотга. После того, какв 1767 году он был снят с поста чрезвычайного консула в Крыму, его направили служить к султану Мустафе III. Это случилось после того, как в 1770 году османский флот потерпел поражение от русской эскадры в сражении при Чешме. Занимаясь тем, что, в сущности, и являлось программой оказания французской технической помощи, он развернул бурную деятельность весьма широкого диапазона, от возведения новых фортификационных сооружений в проливе Дарданеллы с целью отражения возможного нападения русского флота на Стамбул, до консультаций по созданию военных школ различной профессиональной направленности и формирования полка скорострельной артиллерии. Де Тотг настолько талантливо себя рекламировал, а мемуары, которые он написал после того, как покинул Стамбул, пользовались такой популярностью, что с тех пор внимание всегда привлекали реформы, проводимые под руководством иностранцев, а к реформам, которые начинали сами турки, особенно если они касались преобразований в территориальных, а не в основных войсках, всегда относились с пренебрежением.

Одним из таких преобразований была предпринятая султаном Абдул-Хамидом I ликвидация сформированных из местного населения нерегулярных подразделений — левенд, которые создавались по образцу и подобию янычар и насчитывали от 100 до 150 000 человек, но никак не проявили себя во время войны 1768–1774 годов. В 1769 году Ахмед Ресми-эфенди видел их в деле и обрушился на них с резкой критикой. Он называл их неуправляемой толпой, которой лучше было бы остаться дома. Появившееся приблизительно за два столетия до этого слово «левенд» с самого начала имело уничижительный оттенок и первоначально применялось как одно из прозвищ расформированных нерегулярных войск, ответственных за те значительные беспорядки, которые имели место в Анатолии в последней четверти XVI века[51]. Следуя примеру своих предшественников, Абдул-Хамид ввел запрет на использование слова «левенд» (запрет был введен в 1775 году после окончания войны), что стало символической мерой, направленной на то, чтобы начать все с чистого листа.

При Селиме в центре внимания оказались и султанские полки. Еще с середины столетия, когда реформы прусского короля Фридриха Великого установили нормы, к которым следовало стремиться, проблема создания дисциплинированной и хорошо обученной армии стояла перед каждым европейским монархом. Что касается Селима и его государственных деятелей, то они надеялись реорганизовать янычар и другие султанские полки, а также создать совершенно новое войсковое соединение, финансируемое из своей собственной казны. Целью этого эксперимента по модернизации армии было формирование дисциплинированных, профессиональных вооруженных сил со значительно усиленной огневой мощью и улучшенной подготовкой.

В прежние времена янычар рекрутировали из родившихся в христианских семьях юношей, которые принимали ислам и проходили обучение, необходимое для службы в этом самом элитном военном подразделении султана. Но шли столетия, и порядок зачисления постепенно утратил свою изначальную «чистоту», набор юношей прекратился. Вместо этого в янычары стали вербовать мужчин-мусульман, и теперь это соединение имело большее сходство с ополчением, чем с регулярными вооруженными силами, которые, когда не выполняют свои прямые обязанности, находятся на казарменном положении. От этого страдала и подготовка, и дисциплина янычар. С годами раздувшиеся списки личного состава соединения включали в себя множество «бумажных янычар» — людей, которые давно погибли, или дезертировали, или вообще никогда не входили в состав действующей армии. Хронист Шемданизаде Финдиклили Сулейман-эфенди, которому поручили инспектировать войска, мобилизованные на войну 1768–1774 годов, отмечал, что янычаром признавали любого, кто так себя называл. Начиная с правления Махмуда I была разрешена продажа свидетельств, а контроль за списками призванных на военную службу стал настолько слабым, что возник настоящий рынок по продаже документов, подтверждавших принадлежность к этому соединению, что давало право на жалованье и льготы, а также освобождало от налогов. Злоупотребления достигли небывалого уровня: после того как в 1779 году был смещен великий визирь, который до выдвижения на этот пост занимал должность главнокомандующего янычар, среди его конфискованного имущества были обнаружены свидетельства о приеме на военную службу, общая стоимость которых была эквивалентна ежедневной оплате приблизительно 1600 янычар. В 1782–1785 годах великий визирь Халил Хамид столкнулся с серьезным противодействием, когда он, чтобы модернизировать корпус янычар, попытался выяснить, какова реальная численность его личного состава, и запретить продажу свидетельств.

Как и традиционные подразделения янычар, задуманную Селимом армию «нового порядка»[52] надлежало формировать из новобранцев (теперь из мусульман, а не христиан), которые должны были получить специальную подготовку, необходимую для службы в современной армии, о которой он мечтал. Но еще до того, как появилась возможность начать вербовку личного состава, постановлением от 1 марта 1793 года были назначены средства на его содержание и учреждено новое казначейство. Первыми новобранцами стали безработные юноши Стамбула. Только 18 сентября 1794 года Селим публично объявил об уставе своей армии «нового порядка». С тех пор новобранцев стали вербовать в Анатолии, и через шесть лет его новая армия на девяносто процентов состояла из крестьян и представителей кочевых племен этого региона. Они были снабжены полным набором уставов и обладали признаками, отличавшими их от других подразделений и от всего, что было раньше (казармы, форма и тому подобное), но у них, разумеется, еще не было традиций, тем более таких, которые могли бы идти в сравнение со славной историей янычар, и поэтому не удивительно, что последние отказывались вместе с ними служить. Не было ничего нового и в том, что в ходе военной реформы янычары не желали содействовать использованию новых, еще нетронутых источников живой силы. В 1622 году Осман II был убит, так как они опасались того, что он задумал создать другую армию. Но не всегда недостатки в военной подготовке янычар или их чрезмерная численность заставляли двигаться в направлении реформ: в годы правления султана Абдул-Хамида I возможность создания альтернативного воинского соединения рассматривалась в те периоды, когда считалось, что янычары скорее являются виновниками пожаров, которые так часто наносят ущерб Стамбулу, чем носителями законности и порядка, а именно эти обязанности они должны были выполнять в мирное время, поскольку специальные пожарные и полицейские силы были созданы только в XIX столетии. Согласно сведениям одного современника, Абдул-Хамид посещал инкогнито места многих пожаров, бушевавших в Стамбуле в годы его правления. Он часто оставался на ночь в близлежащих домах, чтобы наблюдать за тем, как распространяется огонь, и награждать тех, кто с ним боролся.

Советники Селима прекрасно понимали, что стремление янычар защитить свои коренные интересы сделает невозможной любую радикальную реконструкцию этого корпуса. Татарджик Абдулла-эфенди осторожно формулировал свои предложения по реформе, прибегая к воспоминаниям о той незапятнанной репутации, которой корпус обладал в годы правления султана Сулеймана I, когда янычары находились в зените своей славы (то есть задолго до того, как они стали анахронизмом с точки зрения европейских методов ведения войны, а у себя дома представляли угрозу общественному порядку), но и его честолюбивые планы нельзя было осуществить во всем их масштабе. Казалось, что единственным возможным решением было, не затрагивая структурную организацию янычар, обучить их применению более современных ружей европейского образца. Но они бунтовали каждый раз, когда от них требовали заняться какой-либо подготовкой, а их численность продолжала расти.

Глядя на них, казалось, что армии «нового порядка» обеспечен успех, и в 1799 году пятьсот ее военнослужащих, впервые проявив себя в деле, приняли участие в разгроме бонапартовской армии при Акре. В 1802 году в Анатолии была введена новая форма воинского призыва, при которой должностные лица провинций и аристократы были обязаны предоставить определенное количество новобранцев для их подготовки в армии «нового порядка», а в 1805 году призыв был введен и на Балканах, где вербовщики столкнулись с яростным сопротивлением. К 1806 году новая армия состояла из более чем 22 000 солдат и 1500 офицеров, расквартированных в казармах Стамбула, Анатолии и балканских провинций.

В середине 80-х годов строились галеоны, бригантины и шлюпы, в Швеции был куплен боевой корабль, а в Англии судно с «обшитым медью днищем». Когда 23 апреля 1788 года флот вышел в Черное и Средиземное моря, он состоял из 28 кораблей, на которых было 263 офицера и около 12 500 матросов. Но он прибыл слишком поздно, чтобы позволить находившимся в регионе силам одержать победу при Кинбурне, где вскоре после начала войны развернулись ожесточенные сражения. Русские сумели удержать этот стратегически важный аванпост, что не позволило турецкому флоту сыграть решающую роль в обороне Очакова, сдачу которого, ценой пятнадцати кораблей удалось лишь на несколько недель отсрочить. Османское правительство усвоило этот урок, и в период между 1789 и 1798 годами в распоряжение флота поступили 45 крупных боевых кораблей, но эти корабли были только частью решения вопроса: как и в армии, постоянную проблему представлял собой личный состав. Низкие профессиональные качества капитанов, на которые обращал внимание Бонневаль, должна была исправить новая система подготовки офицеров и создание профессиональных школ, в которых обучение военно-морской архитектуре шло рука об руку с наставлениями по основам судовождения.

Будучи человеком эмоциональным и духовным, султан Селим в то же самое время испытывал склонность к преобразованиям: до своего восхождения на трон он писал музыку и стихи, которые отражали тот пессимизм, который ему внушало состояние империи. Он находил утешение в своей духовной близости к ордену дервишей Мевлеви. Став султаном, он, подобно многим своим предшественникам, тотчас возвысил своего духовного наставника, влияние которого стало распространяться как на правящие круги, так и на широкие слои населения. В лице мистического поэта Шейха Талиба он приобрел сторонника и пропагандиста своих реформаторских идеалов. В 1791 году Талиб был назначен шейхом ложи Мевлеви в Галате, а сам Селим стал ее частым посетителем. Он расширил сферы влияния этого ордена, поддерживая деятельность Мевлеви во всех регионах империи, и финансировал реконструкцию находившейся в малоазиатском городе Конья гробницы Мевлана Джалаль эль-Дина Руми, который в XIII веке основал орден. Шейх Талиб написал множество стихотворений с целью увековечить усилия султана, направленные на проведение военной реформы. И если Татаркик Абдулла-эфенди ссылался на традиции янычар, восходившие к временам правления Сулеймана I, то шейх Галиб пытался представить предлагаемые реформы в менее угрожающем виде, прибегнув к языку, в котором использовались знакомые понятия из прошлого Османской империи. Стихотворение, начинавшееся следующими строками:

…заканчивалось описанием казарм, недавно построенных для артиллерийского корпуса, чему оно и посвящалось. Селим, несомненно, рассматривал своего пропагандиста из ордена Мевлеви как противовес ордену дервишей Бекташи, который был связан с янычарами. Авторитет этого ордена явно был подорван, в то время как влияние ордена Мевлеви росло. Впрочем, султан надеялся не только на поддержку ордена Мевлеви. Для осуществления своих реформ он, проявляя осторожность, ходатайствовал о введении принципов исламского права, тогда как другая его тактика состояла в преуменьшении отхода этих реформ от обычаев прошлого.

«Новый порядок», каким его представлял себе султан Селим, строился на основе переосмысленного представления о том месте, которое Османская империя занимает в мире, и включал в себя нечто большее, чем модернизация имперской армии и военно-морского флота. В 1699 году Карловицкий договор заставил турок от казаться от своих надежд на то, что границы империи можно расширять до бесконечности: в реальности значительные территориальные потери, которые пришлось испытать в тот период, принудили их искать новые разумные основания для того, чтобы заставить империю идти в ногу со временем. Одним из символов того, что турки понимают свое новое место в европейском миропорядке, было их согласие на посредничество третьих сторон во время мирных переговоров. Войны с Россией, которые имели место в период с 1768 по 1792 год, нанесли Османской империи больший удар, чем случившийся в конце XVII столетия конфликт с Австрией Габсбургов. В дальнейшем это привело к пересмотру дипломатических отношений с внешним миром и заставило османских политиков признать необходимость неуклонного соблюдения условий взаимных соглашений и договорных обязательств в духе сотрудничества, когда они понимали, что именно так поступают их европейские коллеги.

Издавна османским султанам казалось, что они из милости обсуждают условия мира, о котором их умоляет неприятель, но период, на протяжении которого империя всегда находилась в обороне, показал, что такое представление является фикцией. Традиционно мир заключался на основе принципа «временного сосуществования», то есть являлся временным состоянием, которое султан был вправе прервать, когда он считал это нужным. В европейской дипломатии точным выражением концепции сотрудничества стал Вестфальский договор, который в 1648 году положил конец Тридцатилетней войне. Хотя механизм осуществления его положений не отличался совершенством (и один современный историк считал, что он скорее является «коллизией скупости и страха [государств], чем гармонией интересов»), различные соглашения, из которых состоял этот договор, признавали суверенитет и независимость каждого государства, входившего в состав Священной Римской империи, и устанавливали рамки, в пределах которых противоположные претензии этих государств надлежало регулировать и уравновешивать, что, по сути, являлось признанием того, что политическое равновесие изменчиво. Первым случаем применения в международных соглашениях термина «политическое равновесие» стал Утрехтский договор 1713 года, который подвел черту под Войной за испанское наследство. Спустя почти столетие Селим III, пытаясь установить предсказуемые отношения с европейскими державами, воспользовался концепциями, в соответствии с которыми они так много лет решали возникавшие между ними проблемы.

Селим полагал, что если Османская империя приведет себя в соответствие с правилами, принятыми в других государствах Европы, то она будет поставлена в равные с ними условия и с ней будут обращаться как с равным. Поэтому действия Пруссии и Швеции, которые в 1790 году разорвали свои договоры с Османской империей, оказались столь глубоким потрясением для Стамбула (и столь невероятным это оказались для турок, что они вплоть до 1793 года продолжали считать союз с Пруссией действующим). К несчастью для Селима, время было против него: как раз в тот момент, когда у Османской империи был султан, который готовился осуществить радикальные перемены, европейские государства оказались ввергнуты в хаос, сначала Французской революцией, а потом Наполеоновскими войнами, и были вынуждены подвергнуть пересмотру и свои собственные приоритеты, и модель мироустройства, которая так долго им служила. Туркам пришлось понять, что при существующем положении дел европейская дипломатия отражает привычную для Османской империи позицию — договоры считались недолговечными, когда того требовала реальная политика. Это был горький урок.

Когда в 1792 году закончилась русско-турецкая война, начались конфликты, которые были вызваны началом падения французской монархии и впервые охватили всю Европу. В начале вспыхнувшей в 1793 году войны, в которой приняла участие коалиция в составе Великобритании, Австрии, Пруссии и бесчисленного количества мелких государств, выступивших против республиканской Франции, турки заявили о своем нейтралитете, что было значительным отходом от их прежней политики. Когда прусский посол при дворе султана попытался убедить канцлера Мехмеда Рашид-эфенди в том, что туркам следует запретить французам, находившимся в пределах империи, ношение кокард, символизировавших сочувствие революции, он ответил следующим образом:

Они [то есть Франция] и другие европейские государства, у которых были договоры с Высочайшим государством (то есть с Османской империей), являются его друзьями, а те, кто живет в Стамбуле, являются его гостями. Дружба Высочайшего государства с Францией не зависит от ее формы государственного управления, будь то республика или монархия, а является дружбой с французским народом. Вы называете французов, которые живут в Стамбуле, якобинцами, а мы называем их французами.

Мы не считаем важным, как они одеваются и какие эмблемы носят, а вмешательство в эти вопросы равносильно осуждению их поведения. Даже осуждения достаточно для того, чтобы считаться соучастниками их противников, а это противоречит нейтралитету.

Канцлер утверждал, что препятствовать французам носить то, что они желают, запрещено капитуляциями,[53] намекая на то, что отношения с Францией остаются неизменными (независимо от того, является это государство монархией или республикой) и что подобное положение вещей не смогут изменить никакие усилия держав, входящих в так называемую «первую коалицию». Это был первый случай, когда турки заявили о своей позиции с помощью понятий, широко распространенных в европейском международном праве, но чуждых исламскому праву, даже в его османском варианте.

В 1798 году Наполеон Бонапарт вторгся в османский Египет. Такая дерзость не могла остаться без внимания, но решение объявить войну своему давнему союзнику принять было не так просто. Чтобы оправдать реакцию на французскую агрессию, турки избрали такую форму объявления войны, которая демонстрировала их желание соблюдать европейские нормы:

Они [то есть Франция], совершив, подобно пирату, внезапное нападение, захватили Египет, драгоценнейшее владение Высочайшего государства, действуя методами, подобных которым еще не видели и которые противоречат международному праву и правовым нормам, принятым в межгосударственных отношениях.

Потребность дать правовую оценку, разрешавшую военные действия, заставила изгнать из имперского совета профранцузскую партию, в которую входили великий визирь и шейх-уль-ислам. Одним из последствий французского вторжения в Египет стало то, что, оказавшись во «второй коалиции», турки превратились в союзников не только Великобритании, но вскоре и Австрии, и даже своего заклятого врага России. Это тоже было новшеством — впервые Османская империя вступила в коалицию с другими государствами.

Правление Селима было отмечено и еще одним отходом от традиционной практики ведения дипломатии. Издавна при дворе султана принимали иностранных посланников и с востока, и с запада, но лишь в редких случаях за рубеж направляли своих послов. Известно, что в течение XVIII столетия в европейские столицы было направлено по меньшей мере двадцать дипломатических миссий, пять из которых отправились в Европу в последнее десятилетие этого века. Селим понимал, какие преимущества дает сотрудничество, и учредил постоянные посольства. Первое было открыто в Лондоне в 1793 году, за ним последовали посольства в Вене и Берлине, открытые в 1794 и 1795 годах соответственно. В 1797 году был направлен посол в Париж. Хотя в период между 1793 и 1795 годами Селим явно собирался направить постоянного посла в Санкт-Петербург, однако назначение на эту должность так и не было сделано. Впрочем, бурные события в Европе оказались неблагоприятным условием для эксперимента, а некоторые культурные особенности ислама (такие, как, например, запрет на употребление спиртного) могли только затруднить его проведение в эпоху, когда полное вовлечение посла в общественную жизнь столицы, в которую он был направлен, являлось неотъемлемой частью дипломатического общения. Строгая критика, высказанная Бонапартом в адрес своих министров, которые, по его мнению, должны были «давать хорошие обеды и обращать внимание на женщин», являлась полной противоположностью правилам поведения, принятым в Османской империи, и Селим прекрасно это понимал:

Рвение, побуждаемое исламом и стремлением сохранить честь Османского государства, в действительности мешает общественным отношениям между мусульманскими послами и их зарубежными хозяевами. Поэтому главной цели, которая состоит в том, чтобы проникать в секреты и добиваться преимуществ, будет невозможно достичь.

Однако желание Селима стать монархом европейского образца было всепоглощающим. Подобно Мустафе III и Абдул-Хамиду I, он поручал местным и европейским художникам писать его портреты для того, чтобы дарить их членам семьи, которые должны были держать их в своих дворцах. Более того, в 1794 и 1795 годах он давал указания своему послу в Лондоне, Юсуфу Ага-эфенди, заказать семьдесят цветных и черно-белых гравюр со своего портрета для того, чтобы вручить их высокопоставленным сановникам. Он стал первым султаном, который понимал, какую функцию в международной политике выполняют портреты монархов, и заказал у одного лондонского художника альбом с гравюрами всех султанов, а в 1806 году подарил свой портрет Наполеону. Вот что он написал своему великому визирю:

Я восхищен дарами французского императора, в особенности портретами. То, что он прислал мне портреты, демонстрирует большую дружбу и искренность, потому что в Европе среди друзей существует обычай обмениваться портретами. Ты и не представляешь себе, какую радость мне это приносит. У меня есть мой портрет, написанный специально для него, это большая картина. Я должен немедленно послать его своему другу-императору.

То, как в XVIII столетии структура центральной власти проявила себя в османских провинциях, было не просто результатом ее неспособности урегулировать неизбежные столкновения между интересами центрального правительства и местных элит, но и следствием того, что в последнее десятилетие века проблемы, возникшие по причине столкновения интересов, еще больше обострились из-за того, что в некоторых реформах Селима присутствовал элемент децентрализации, который противоречил основным тенденциям всех предшествующих лет. Так, в провинциях лишь очень немногие были довольны планами формирования и финансирования армии «нового порядка», поскольку это ослабляло недавно возросшую роль провинциальных аристократов в такой области, как вербовка войск, и противоречило их финансовым интересам, так как поступления в казну «новых доходов», которые должны была финансировать армию «нового порядка», частично формировались за счет некоторых налоговых округов, возвращавшихся в собственность государства, когда в них освобождалось место налогового откупщика. Это затрагивало вложения местных аристократов (как группы), так как доступ к финансовым ресурсам давал им возможность оказывать политическое влияние. Изъятие финансовых активов в особенности затронуло те средства, которые были получены через посредничество, поскольку система пожизненных налоговых откупщиков стремилась значительно увеличить количество физических лиц на всех уровнях экономической жизни провинций с помощью долевого участия или побочного сотрудничества с этой системой. По достижении нижних ступеней лестницы местной власти дальнейшее восхождение можно было совершить, либо расширив географию инвестиций, либо распределив их по тем секторам экономики, которые не так тесно связаны с рискованными вложениями центрального правительства (ростовщичество, региональная или даже международная торговля). Добившиеся наибольшего успеха занимали такое место, что могли пренебречь требованиями центрального правительства. Еще больше было тех, кто готовился занять такое же, как они, положение.

Региональное влияние, которое играло свою роль в общем стремлении к определенной автономии провинций, также убеждало в том, что опыт европейских провинций империи весьма отличается от опыта Анатолии и тем более арабских владений. На самом деле опыт каждой провинции был во многом уникальным. В силу своего географического положения балканские территории империи всегда были самыми уязвимыми от вторжения западных держав, а к исходу XVIII столетия османское государство уже не могло надеяться на лояльность значительной части христианского населения своих балканских провинций. Войны, от которых на протяжении многих лет содрогался этот регион, заставили многих искать прибежище во владениях Габсбургов, но даже оставшиеся на месте вполне могли поддаться соблазнительным призывам, раздававшимся с другой стороны границы. Но не только христиане угрожали стабильности балканских территорий: представители местных мусульманских династий, причем как на Балканах, так и в Анатолии, были столь же честолюбивы и восприимчивы к уговорам, исходившим из-за рубежа. Мало чем отличалось и положение в восточной Малой Азии, где преданные центральной власти чиновники все еще оказывали серьезное влияние на значительное шиитское население османских провинций, граничивших с Ираном.

Арабский мир тоже менялся. После провала первых попыток крепко привязать эти территории к центру, который и в географическом, и в культурном смысле был от них слишком далек, османская политика в отношении арабских провинций предполагала компромисс, в основе которого лежала определенная степень лояльности арабских подданных османской династии и государству, а также крепкие узы единой религии. Являясь достаточной гарантией невозможности возникновения сепаратистских тенденций, этот компромисс действовал вплоть до конца XVIII столетия, когда большей степенью независимости, чем та, которой добился боснийский авантюрист Джезар («Мясник») Ахмед-паша в Сирии, располагал только албанец Мехмед Али-паша в Египте после вторжения французов в 1798 году, а обновленческое движение исламского ваххабизма, которое зародилось в Хиджазе в середине 70-х годов XVIII столетия, обладало потенциалом, таившим такую же угрозу, как и появлявшаяся среди балканских христиан склонность к сепаратизму.

В конце XVIII столетия лишь незначительной частью Анатолии управляли чиновники, которых по давней традиции направляли из Стамбула. К этому времени бразды правления находились в руках нескольких семейств, которые за столетие успели разбогатеть и стать влиятельными, действуя в качестве посредников между центральным правительством и его доверенными лицами в провинциях. Среди самых заметных были семейства Чапаногуллары из центральной Малой Азии, Караосманогуллары из западной Малой Азии и Каникли из северной Малой Азии. Начав свое восхождение с весьма скромных позиций, семейство Чапаногуллары сумело к началу войны 1768–1774 годов занять ключевые места в административном и финансовом аппарате центральной Малой Азии и в течение тридцати лет, начиная с 1782 года, патриарх этой семьи, Сулейман-бей, сотрудничал с центральным правительствам, предоставляя по его просьбам войска и припасы, а взамен получая все новые и новые вознаграждения. Он поддержал султана Селима в его стремлении создать структуры вербовки и финансирования армии «нового порядка». Во время правления его преемника, Мустафы IV, он ненадолго оказался в опале, а потом снова сотрудничал с правительством до самой своей смерти в 1813 году. К тому времени авуары династии включали в себя долевое участие в коммерческих предприятиях, разбросанных по всей Анатолии и в арабских провинциях Ракка и Алеппо. Содействие реформам Селима гарантировало получение вознаграждений, так как за годы его правления Сулейман-бей и его брат Мустафа сумели построить солидную мечеть в Йозгате, восточнее Анкары, которую впоследствии расширил сын Сулейман-бея.

История Чапаногуллары — это история столкновений с их соседями, Каникли, земли которых лежали между землями Чапаногуллары и Черным морем, а состояния двух династий увеличивались или уменьшались в зависимости от того, кому из них в данный момент благоволило правительство. Но Каникли (как мы в этом уже убедились) оказались ненадежными союзниками правительства, и то, что они лишились его милости, оказалось на руку семье Чапаногуллары. После освобождения из русского плена Тайяр Махмуд-бей отказался поддерживать «новый порядок» и в 1806 году бежал в Крым, который с 1783 года являлся частью Российской империи.

История семьи Караосманогуллары восходит к XVII веку, а в XVIII столетии они обладали влиянием в значительной степени благодаря тому, что держали под своим контролем должность заместителя губернатора области Сарухан. Они владели значительными сельскохозяйственными угодьями, а также одним из богатейших налоговых округов Измира и поддерживали общественный порядок в районе, существование которого целиком зависело от международной торговли. Как и семейство Чапаногуллары, они поддерживали государство и оказали существенную помощь, снабжая его живой силой и припасами, необходимыми для ведения русско-турецкой войны 1787–1792 годов. Есть сведения, что скончавшийся в 1829 году Караосманоглы Хаки Омер-ага был богатейшим из всех провинциальных вельмож своего времени. Эта династия оставила внушительное архитектурное наследие в районе, центром которого была их резиденция в городе Маниса, где мечети, караван-сараи, библиотеки и школы богословия свидетельствуют об их огромном богатстве и активном попечительстве.

Что касается Востока, то в расположенной на таком важном торговом пути, как река Тиф провинции Диярбакыр, полномочия решать административные и финансовые вопросы в последние годы XVIII столетия были сосредоточены в руках наследных руководителей ордена дервишей Накшбанди, которыми были представители семейства Шейхзаде. Прежде власть в этом районе делили между собой доверенные лица правительства и целый ряд местных аристократов. До начала реформ Селима интересы провинции Диярбакыр в самом широком смысле совпадали с интересами центральной власти, но в 1802 году в столицу провинции прибыл батальон армии «нового порядка», и это событие имело самые ужасные последствия. Солдаты батальона были призваны на службу из других провинций, но жалованье им надлежало платить из местных источников доходов, отобрав их у тех, кто ими в тот момент пользовался, и перевести эти средства в казну «новых доходов». Эти не допускающие возражений дополнительные поборы за счет провинции, которая и без того страдала от общего экономического спада второй половины XVIII века, вызвали бунт. Пытаясь подавить волнения, правительство среди прочих мер использовало депортации. Среди высланных из провинции оказался 71 член семьи Шейхзаде.

В Анатолии не существовало какой-то «типичной» династии, что подтверждает и приведенное здесь краткое изложение, но к XVIII столетию анатолийские аристократы уже перестали поднимать восстания (которые правительство обычно называло «мятежами и беспорядками»), столь характерные для XVII века. Ситуация на Балканах являлась почти зеркальным отражением того, что происходило в Анатолии. В XVII веке Балканы в меньшей степени страдали от восстаний, чем Анатолия, зато в XVIII столетии им досталось больше. Сначала, в XVII столетии, периоды интенсивных боевых действий против Австрии, а потом, в XVIII веке, против России заставляли балканские народы жить в невыносимом напряжении. Лишь немногим представилась возможность извлечь из этого пользу, а большинству было уготовано жалкое существование. По большей части боевые действия велись на территории Османской империи, что приводило к значительным перемещениям беженцев. Болезни усугубляли и без того бедственное положение местного населения.

Подобно тому как это было в Анатолии XVII века, на Балканах XVIII столетия отличия между бандитом и мятежным аристократом зачастую были весьма нечеткими. Среди массы второстепенных фигур главными лидерами (которые, несомненно, принадлежали к категории мятежных аристократов) были Пасваноглы Осман-паша из Видина и Тирсиниклиоглы Исмаил-ага из Руссе (оба города находились на Дунае), Тепеделени Али-паша из Янины и клан Бушатли из северной Албании. Каждый из них держал под своим контролем и управлением огромные территории. Эти магнаты пустили глубокие корни в своих провинциях. Они получали огромные доходы с откупа налогов, а во время войны 1787–1792 годов поставляли в армию новобранцев и продовольствие. На Балканах, как и в Анатолии, не могли не возникнуть трения между могущественными кланами: Бушатли соперничали с Тепеделени Али, а честолюбивые амбиции обеих враждующих сторон привели их к территориальному конфликту в северной Албании. На Дунае Пасваноглы Осман и Тирсиниклиоглы Исмаил боролись друг с другом за ресурсы и влияние. Стамбулу были нужны эти аристократы, потому что они играли важнейшую роль в обеспечении ведения военных действий. Охотно наделяя их экономической властью в соответствующих регионах, центральное правительство пыталось отказать им в политической власти, которую они страстно желали получить. Результатом такой политики стал мятеж. Когда интересы этих людей стали противоречить интересам центрального правительства, против них были направлены целые армии, но это не принесло большого успеха.

В качестве примера возьмем Пасваноглы Осман-пашу: поместья его отца Омера были конфискованы в 1788 году, когда он был казнен за то, что настраивал жителей области Видин против государства. Часть этой территории была возвращена Осману после того, как в период с 1787 по 1791 год, когда шла война с Австрией, он хорошо себя зарекомендовал. Это позволило ему накопить средства, достаточные для того, чтобы привлечь на свою сторону ополчение, состоявшее из демобилизованных солдат и прочих смутьянов, которых забрали на службу во время недавней войны. Его набеги на Сербию и Валахию навлекли на него гнев султана, но он был прощен в обмен на обещание стать верным слугой государства. Однако в 1792 году он захватил крепость Видин, которой командовал турецкий комендант. За это его должны были казнить, но, вновь получив прощение, на этот раз благодаря поддержке местного населения, он, продолжая собирать сторонников и увеличивать доходы, в особенности с долевого участия в торговле региона с Австрией, к 1794 году стал самым могущественным магнатом в Румелии и контролировал территорию от Белграда до Эдирне. Неоднократно предпринятые правительством попытки его усмирить оказались безуспешными. У него постоянно возникали разногласия с начальником крепости Белград, Хаки Мустафа-пашой, а в 1796–1797 годы он захватил земли своего соперника на Дунае, Тирсиниклиоглы Исмаил-аги из Русе. После того как в 1797 году Тепеделени Али-паша потерпел поражение от ополченцев Пасваноглы Османа (это ополчение состояло из турок, албанцев, болгар и боснийцев), численность которых превышала 12 000 человек, Селим направил к Видину, где находился Осман, армию численностью более 80 000 человек, под командованием коалиции из преданных трону аристократов Румелии и высокопоставленных представителей центрального правительства. Через восемь месяцев осаду с Видина сняли, а Пасваноглы Осман снова был помилован султаном, которому нужно было сосредоточить внимание на других проблемах.

Правительство без каких-либо колебаний натравливало одних провинциальных магнатов на других или использовало их для обуздания тех, кого в Стамбуле считали «бандитами» (алчных чиновников, демобилизованных солдат и прочий сброд), хотя их методы действий порой мало чем отличались от методов действий самих магнатов. Лишь немногих балканских аристократов в Стамбуле называли «горными бандитами», и впервые правительство предприняло шаги, направленные против них, только в 1791 году, когда война с Россией уже подходила к концу. После нескольких неудачных попыток ограничить их деятельность выяснилось, что они весьма умело манипулируют правительством, используя его в своих собственных целях, и что далеко не всегда срабатывает старая уловка, состоявшая в том, чтобы поощрять лояльность и подчинение центральной власти путем распределения губернаторских постов. Лояльное отношение к Стамбулу, которое продемонстрировало большинство самых известных семейств Анатолии, было редкостью на Балканах, где все были против «нового порядка» (включая тех, кто был обязан к нему приучать). Когда, согласно воспоминаниям одного современника, приказы о зачислении на воинскую службу стали поступать в балканские провинции, их категорически отказались исполнять: «Мы янычары и наши предки были янычарами, поэтому мы не признаем «новый порядок»».

В период правления Селима III международная обстановка была весьма нестабильной, поскольку Французская революция и Наполеоновские войны меняли баланс сил в Европе. В это время иностранные державы сочли возможным вмешиваться во внутренние дела приграничных провинций Османской империи, что теперь представляло большую опасность, чем когда-либо прежде. Россия, и в меньшей степени Австрия, продолжали оказывать влияние на западные и северные провинции. Когда необходимость обезопасить свои торговые пути на Восток заставила Великобританию принять более активное участие в ближневосточных делах, она тоже стала заявлять о себе как о силе, с которой турки должны были считаться. В тот период, когда отношения балканских аристократов с центральным правительством изменялись, они (особенно в Черногории и Албании, которые никогда полностью не подчинялись власти Османской империи) сочли весьма соблазнительным, действуя в своих собственных интересах, заключить союз с той или иной европейской державой. Те из них, территории которых примыкали к границам на Адриатике или на Дунае, ради достижения своих целей (зачастую ради достижения большей независимости) были готовы принять зарубежные предложения о помощи в обмен на поддержку политической игры той или иной великой державы.

Даже до вторжения Бонапарта в Египет существовала потенциальная возможность враждебного французского вмешательства в дела Османской империи. По условиям заключенного между Австрией и Францией договора Кампо-Формио (ставшего результатом военных усилий Наполеона в Италии) Франция получила Ионические острова и портовые города южной Албании и Эпира. Благодаря тому, что во владение Франции перешли колонии Венеции в Далмации, она получила общую границу с Османской империей. Французский министр иностранных дел Талейран планировал использовать Тепеделени Али-пашу из Янины и Пасваноглы Осман-пашу с целью свержения султана. Тепеделени Али явно не чувствовал себя настолько уверенно, чтобы отказаться от своей верности Селиму, который, чтобы гарантировать лояльность своего вассала, всячески его поддерживал и обещал вознаграждение. Что касается Пасваноглы Османа, то есть сведения о том, что он не только вступал в переговоры с французами, но в 1798 году установил контакты с русским и австрийским консулами в Бухаресте.

Когда после вторжения Бонапарта в Египет туда было направлено большинство воинских соединений, находившихся в балканских провинциях Османской империи, Пасваноглы Осман оказал поддержку (и не в первый раз) янычарам, поднявшим мятеж в Белграде против Хаджи Мустафа-паши. В действительности этими мятежниками, скорее были плохо дисциплинированные и корыстолюбивые ополченцы, чем надежные, преданные султану боевые части. Дополнительные налоги, которые Хаджи Мустафа счел необходимым ввести для того, чтобы защитить провинцию от мародерства янычар, вызвали протесты среди местных сербов. Пытаясь усмирить сербов после недавней войны с Австрией, Селим незадолго до этого предоставил им некоторую автономию. Приняв самое экономически выгодное решение, Мустафа-паша разрешил сербам в целях самозащиты вооружаться, что еще больше накалило обстановку, и вскоре ему, следуя фетве, изданной старшим священнослужителем Белграда, пришлось разрешить возвращение ранее изгнанных им из провинции янычар и прочих подрывных элементов. До этого они вместе с Пасваноглы Осман-пашой бежали в Видин, а в 1801 году снова взяли под контроль крепость Белград и казнили Хаджи Мустафу. К 1804 году сопротивление ополчению со стороны страдавшего от его действий населения (как христианского, так и мусульманского) было таким, что, согласно официально объявленной правовой оценке последствий, сопротивление бесчинствам ополченцев было законным, а снаряженная турецким губернатором Ниша почти тридцатитысячная армия сербов под командованием Георгия Петровича, также известного как Кара («Черный») Георгий, успешно блокировала крепость Белград. Имели место случаи нападений на другие крепости, занятые янычарским ополчением. Сербы умоляли о помощи Россию, которая предлагала тайно оказать им поддержку, но австрийское правительство оставалось нейтральным: и у той, и у другой державы имелись более неотложные дела в других регионах. Однако сербы из приграничных районов Австрии все-таки пришли на помощь своим осажденным соплеменникам.

Местных христиан и мусульман объединяла общая цель, которой было избавление от засилья янычар, но Стамбул вскоре оказался настолько встревожен успехами сербов, что направил против них армию — что было обычной реакцией на чрезмерные амбиции провинциальных властей. Сербы под командованием Карагеоргия, вышли победителями из противостояния и взяли под свой контроль всю провинцию. В конце концов 6 января 1807 года они заняли крепость Белград. Теперь, когда войскам Османской империи противостояли православные сербы (а не дискредитировавшее себя местное ополчение), казалось, что Россия впервые получила самые благоприятные условия для того, чтобы вторгнуться на Балканы, действуя в интересах своих единоверцев. С конца 1806 года Россия вела войну с Османской империей за контроль над Молдавией и Валахией, а в июне 1807 года она направила своего посланника в Белград, поручив ему посредничество на переговорах о соглашении с сербскими властями. Решив связать судьбу со своими православным покровителем, сербы согласились принять российских военных советников и разместить в провинции русские гарнизоны. Самим сербам была обещана конституция. Однако полномасштабная интервенция, которая уже казалась неизбежной, так и не осуществилась: среди положений Тильзитского мирного договора, заключенного между Россией и Наполеоном в 1807 году, было и предложенное французами посредничество между Россией и Османской империей, которое серьезно мешало русским оказывать поддержку православным подданным султана.

Сербское восстание нашло отклик в Австрии, поскольку население ее граничивших с турками балканских провинций преимущественно было славянским и православным. Австрия была католической империей, и обеспечение лояльности населения, считавшегося католической церковью схизматиками, было вопросом особой важности для Вены, опасавшейся, что «их вера [заставляет] их искать защиты у русского царя». Освященный веками компромисс между католическим правительством и православными подданными, примером которого была униатская церковь (адепты которой признавали папу римского своим духовным владыкой, но сохраняли православную литургию и обряды), теоретически еще сохранялся, но каждый раз, когда угроза османского завоевания ослабевала (например, в 1718 году после заключения Пожаревацкого договора), католическая церковь получала большую свободу действий, и тогда православные христиане подвергались преследованиям, их свободы, связанные с вероисповеданием, еще больше урезались, а беженцы, которые после войны переходили границу и перемещались на север, возвращались в свои прежние дома, находившиеся на территории Османской империи. Так повторялось снова и снова: например, незначительное участие Австрии в войне 1737–1739 годов привело к очередной волне репрессий против православного населения, в которых на сей раз приняли участие иезуиты, и принудительным обращениям в католичество, одного слуха о которых было достаточно для того, чтобы начались волнения в приграничных областях и возобновились побеги на османскую территорию (и провоцируемые русскими агентами побеги на российскую территорию). К 70-м годам XVIII столетия проходившая через Балканы граница Австрии с Османской империей представляла собой находившуюся под строгим контролем укрепленную линию, протянувшуюся от Адриатики до Карпат. Но когда Россия активизировала свое участие во внутренней политике этого региона, удерживать границу под контролем стало более чем проблематично. Император Иосиф II лелеял надежду, что политика религиозной терпимости и заключенный в 1788 году союз Австрии с Россией обеспечат лояльность православных подданных, а его преемник, Леопольд II, в период с 1790 по 1792 год отменил все законодательные акты, которые их дискриминировали.

Восстание сербов не только заставило вновь усомниться в лояльности православных подданных Австрии, но и воскресило призрак славянского национализма, объединявшего православных славян с их католическими собратьями в южной Венгрии, Словении и Хорватии, которые были недовольны тем, что Австрия не вмешалась на стороне восставших, и при любой возможности помогали своим братьям-славянам. Теперь австрийское правительство было озабочено тем, что своекорыстные интересы общности южных славян могут вступить в противоречие с их религиозной разобщенностью, тем самым поставив под сомнение лояльность даже тех католиков-славян, которые защищали южные рубежи империи Габсбургов, там, где она граничила с Османской империей. У турок тоже было много причин опасаться тех, кто заявлял о славянской общности.

На протяжении XVIII столетия православные дунайские княжества (расположенные в нижнем течении Дуная, между Османской и Российской империями) привлекали к себе все более пристальное внимание России по мере того, как войны, в которых участвовали турки, Россия и Австрия, постепенно ослабляли влияние Османской империи в этом регионе. В силу сложившейся традиции правящая элита этих княжеств выдвигала своих кандидатов на пост князя-правителя, но система рухнула в 1711 году, после того как на сторону Петра Великого перешел молдавский князь Дмитрий Кантемир, который надеялся на то, что в ходе войны 1710–1712 годов Россия одержит победу над сюзереном Кантемира, султаном Ахмедом III. Князь Валахии Константин Бранковяну (последний правитель этого княжества, выдвинутый местной элитой) не стал оказывать помощь Петру на Пруте. Вместо этого он передал имевшиеся у него запасы османской армии, но впоследствии пал жертвой честолюбивых замыслов преемника Кантемира в Молдавии, Николаса Маврокордато (отец которого Александр был одним из тех, кто принимал участие в заключении Карловицкого договора), и в 1714 году был казнен в Стамбуле вместе со своими четырьмя сыновьями и советником. Их головы были выставлены напоказ перед воротами дворца Топкапы. После этого в истории княжеств наступил длившийся столетие «фанариотский» период, когда греки, выходцы из богатой и влиятельной купеческой и банковской общины стамбульского района Фанариот (который по-турецки назывался «Фенер» и в котором с 1587 года находилась резиденция православного патриарха), стали предпочтительными кандидатами на посты князей-правителей, осуществлявших свои полномочия и окруженных великолепными дворами в Яссах (Молдавия) или в Бухаресте (Валахия).

Подобно своим предшественникам, представителям местной элиты, фанариотские князья-правители были подотчетны Стамбулу, но прежде всего они были верны султану, а не региональным интересам. Интересы Османской империи в этом буферном регионе носили стратегический характер, поскольку Россия усиливала свою мощь. У князя-правителя и его приверженцев были практически неограниченные возможности обогащаться за счет местного населения, но любое подозрение в предательских заигрываниях с Россией было достаточной причиной для смещения, и лишь немногие князья-правители слишком долго оставались на своих постах. На протяжении фанариотского периода, как и прежде, имела место практика вынесения окончательного приговора о смертной казни по приказу султана.

Во время русско-турецкой войны 1768–1774 годов Яссы и Бухарест были заняты войсками Екатерины Великой, но по Кучук-Кайнарджийскому договору Молдавия и Валахия были возвращены Османской империи, хотя и на условиях, благоприятных для того, чтобы Россия оказывала влияние на их внутренние дела. Война 1787–1792 годов еще больше ослабила турецкое влияние в этих княжествах: по условиям Ясского договора граница между Россией и Молдавией проходила по Днестру (прежде общая граница проходила по Днепру). В 1802 году Россия добилась права утверждать турецких кандидатов на пост князя-правителя Молдавии и Валахии, а срок их полномочий теперь составлял семь лет. Что касается турок, то подобное усиление российского влияния ставило под большой вопрос их надежды сохранить целостность своих европейских территорий.

Вынужденный выбирать между Францией и Россией, султан Селим попытался лавировать, идя навстречу настойчивым дипломатическим усилиям их послов в Стамбуле. Турки признали революционную Францию, когда стало невозможно действовать по-другому, но не направили официального признания, когда в 1804 году Наполеон надел на себя корону императора. Это привело к приостановке дипломатических отношений между двумя государствами. Россия попыталась заполнить образовавшийся вакуум: Селим согласился на то, что русские корабли могут проходить через Босфор в Средиземное море, и признал за русскими право назначать пророссийских князей-правителей в дунайских княжествах. Однако победы, которые в конце 1805 года Наполеон одержал над Австрией при Ульме и над Россией при Аустерлице, стали причиной того, что Селим изменил свою политику и в феврале 1806 года признал Наполеона таким же императором, какими были монархи России и Австрии. В августе 1806 года турки уступили настойчивости французов и в одностороннем порядке сместили правителей Молдавии и Валахии, способствовавших русскому военному вторжению в княжества. В декабре турки объявили войну. В мае 1807 года Наполеон дал согласие шаху Ирана в помощи Франции вернуть Грузию, аннексированную Россией в 1801 году. Но в июле того же года он подписал Тильзитский мир с русским царем Александром. Намерения Наполеона на Востоке, похоже, состояли в том, чтобы создать впечатление угрозы британским интересам в Индии и либо отвлечь внимание России (осложнениями на ее южных границах), либо, намекая на возможность дальнейшей экспансии, склонить ее к союзу с Францией.

Несмотря на удаленность того, что происходило в Европе, арабские провинции Османской империи не могли не испытать воздействия глубоких изменений, вызванных великодержавной политикой. Расположенные на границе с Ираном владения Османской империи Багдад и Басрабыли наполовину автономными, ауправление ими в период с 1723 по 1831 год чаще всего находилось в руках суннитского семейства Аль-Дауд. Стамбул мог попытаться утвердить свою власть путем назначения губернаторов, хотя в регионе с высокой вероятностью возникновения трений с соседним Ираном контроль со стороны центра был более чем желателен, этот контроль было сложнее навязать столь разнообразному населению, состоявшему из оседлых крестьян, арабских и курдских кочевых племен, иранских шиитов, купцов и торговцев, а также паломников, направлявшихся в Хиджаз. На этом рубеже война разразилась в 1774 году как раз в тот момент, когда Кучук-Кайнарджийский договор заставил турок признать свое слабое военно-политическое положение на западе. Западный Иран находился в руках энергичной шиитской династии Занд из Шираза, а юго-западный Кавказ был под контролем Грузии, формально являвшейся вассалом Османской империи, но с 1783 года находившейся в союзнических отношениях с Россией. Таким образом, бассейн Тигра и Евфрата оставался стратегическим оплотом борьбы против дальнейшей экспансии Ирана на запад в момент, когда османская имперская армия едва ли могла помочь местным войскам защитить этот регион.

Омер-паша аль-Дауд, занимавший пост губернатора Багдада в период между 1764 и 1775 годами, был человеком более заинтересованным в укреплении своей собственной власти, чем в выполнении своих обязанностей доверенного лица османского султана. Шах жаловался на его самоуправство султану Абдул-Хамиду, но Стамбул практически ничего не предпринял или не был способен предпринять. Когда в 1775 году богатый порт Персидского залива Басра был взят в осаду войсками династии Занд, Омер-паша, опасаясь того, что они пойдут дальше на Багдад, почти не оказал помощи осажденному городу, и через год осада закончилась капитуляцией страдавшего от голода гарнизона. Но еше до падения Басры османская армия, состоявшая из подразделений, верных султану, взяла штурмом Багдад, изгнала и ликвидировала самого Омер-пашу, а после того, как Басра была взята, турки объявили войну династии Занд. В фетве нападение на Басру упоминалось как повод к войне, подробно говорилось о высокомерии и лживости династии Занд, но оправдание войны с Ираном уже не строилось на основе того, что мусульмане-шииты являются еретиками (от этого тезиса впервые отказались в договоре 1746 года с Надир Шахом). Последовали военные действия, которые вскоре закончились, и в 1777 году начались мирные переговоры.

Самым знаменитым отпрыском династии Аль-Дауд был Сулейман-паша, «Великий», главнокомандующий при осаде Басры и губернатор Багдада в период между 1780 и 1802 годами. К несомненному удовлетворению султана Селима, он в своих владениях признавал «новый порядок». В регионе его не признавали, причем более всего династия Аль-Джалили и прочие ведущие семейства Мосула, которые контролировали территории к северу от Багдада. Аристократы установили в своем районе монополию на производство сельскохозяйственных товаров и последовательно использовали в своих собственных целях ресурсы, на которые предъявлял права Стамбул.

Они были разочарованы действиями центральной власти, и особенно тем, что после 1768 года она плохо проявила себя на русском фронте. Сулейман-паша аль-Джалили, который был губернатором Киркука, а потом Мосула, игнорировал указания о снабжении продовольствием во время осады Басры. Последующие попытки правительства использовать его в качестве поставщика для армии также оказались безуспешными. Честолюбивые устремления аристократов Мосула сдерживала лишь возросшая на рубеже веков власть губернаторов Багдада и введение системы «нового порядка».

В конце XVIII столетия Сирия также находилась в руках местных аристократических династий, хотя обстановка в ее провинциях значительно отличалась. Так, в Алеппо ни одно из ведущих семейств провинции не сумело монополизировать власть. Различные семейства вступали в союзы, чтобы получить контроль над местными ресурсами и доходами, которые служили основой для политического и экономического могущества. В провинции серьезные противоречия, по всей вероятности, вылились в соперничество между «бумажными янычарами» (людьми, которые были внесены в списки личного состава янычар, но не играли никакой роли в их военной деятельности и не имели намерений ее играть) и привилегированными местными сановниками. Провинция Дамаск значительную часть XVIII столетия находилась под контролем семьи Аль-Азм, члены которой извлекали финансовые выгоды из пребывания на посту губернатора, но когда торговля иранским шелком сократилась, Дамаск уступил свое значение провинции Сидон и ее торговому порту Акра, где с 40-х годов XVIII века властвовал шейх Заир аль-Омар, хотя центральное правительство неоднократно пыталось сдерживать его деятельность. В 1771 году во время русско-турецкой войны 1768–1774 годов, шейх Заир аль-Омар сотрудничал с фактическим правителем Египта, Булуткапаном («Похитителем облака») Али-беем, когда тот начал войну с целью завоевания Сирии, предусмотрительно оправдав свое поведение тем, что оно является оборонительной мерой. Это оправдание было опровергнуто, когда после уничтожения османского флота при Чешме в западной Малой Азии и последующих нападений на турецкие корабли и наземные укрепления в северной части Эгейского моря несколько кораблей русской эскадры отправились на помощь мятежникам в ответ на обещание Булуткапана Али передать русским Иерусалим и святые для христиан места. Булуткапана Али предал его же подчиненный, Мехмед-бей Абу аль-Дхахаб (который также был его зятем и преемником), так чтоего успехи оказались недолговечными. Нов 1772 году он присоединился к войскам шейха Заира в Сирии. Там при военно-морской поддержке русских, корабли которых обстреливали Бейрут, они взяли в осаду город, где находилась резиденция преданного центральной власти клана друзов Шихаб. Занятому войной с Россией на западе и севере, османскому центральному правительству оставалось надеяться на то, что опасное восстание можно будет подавить, взяв под контроль финансовые средства шейха Заира в провинции Сидон и тем самым его усмирив. Однако в 1775 году, сразу после окончания войны, Мехмед-бей (ставший губернатором Египта) возглавил поход против шейха Заира. Хотя во время этой кампании Мехмед-бей умер от болезни, шейх Заир был свергнут.

Преемником шейха Заир аль-Омара, который был самым влиятельным аристократом северной Сирии, стал человек совсем иного склада. Джезар Ахмед-паша, босниец по национальности, прибыл в Каир в 1756 году в составе сопровождения итальянского перебежчика, трижды занимавшего пост великого визиря, а затем ставшего губернатором Египта, Хекимоглы («Сын врача») Али-паши. Он стал членом семьи Булуткапана Али-бея, но в 1769 году оставил службу и впоследствии отличился тем, что пришел на помощь клану Шихаб, когда Бейрут был взят в осаду шейхом Заиром. В 1775 году он получил в качестве награды пост губернатора Сидона, на котором оставался до самой своей смерти в 1804 году, и держал под своей властью значительную часть Сирии (помимо этого, его в 1785 году назначили губернатором Дамаска). Он контролировал доходы региона, которые главным образом приносила торговля хлопком и зерном. Тщетными оказались попытки центрального правительства ограничить его власть, поручая ему управлять такими удаленными от его финансовой базы в Сирии провинциями, как Босния. Но какими бы ни были опасения Стамбула относительно его квазиавтономии, он в своих взаимоотношениях с султаном педантично соблюдал все формальности, в том числе ежегодно переводил денежные средства в центральную казну и обеспечивал безопасность передвижений паломников. Он смог это делать, подчинив себе местные воинские формирования, которые отличались большой строптивостью. В годы правления Джезара Ахмед-паши экономика Сирии была на подъеме, поскольку доходы от торговли обеспечили развитие таких городов, как Акра, Бейрут и в особенности Сидон. Сам он построил множество зданий в Акре, где находилась его резиденция: шесть мечетей, два базара и множество караван-сараев, фонтаны, бани и водяные мельницы.

Мир и экономическое процветание пришли в Египет в середине XVIII столетия, когда могущественная группировка Каздоглы стала самым влиятельным семейством этой провинции. То было время, когда множество новых зданий возводилось в Каире и других центрах правителями, которые поначалу довольствовались той степенью автономии, которой они обладали в Османской империи. С 1760 года главой семейства был Булуткапан Али-бей. Предпринятое им в 1771 году вторжение в Сирию, с целью добиться еще большей независимости от Стамбула, указывает на величину ресурсов, которые были в его распоряжении, и на неспособность Стамбула ему помешать. Впрочем, все закончилось неудачей по причине того, что его предал Мехмед-бей Абу аль-Дхахаб.

К 1786 году обстановка нестабильности и снижения безопасности в Египте побуждала центральное правительство вмешаться и восстановить порядок в провинции, которая после смерти Булут-капана Али-бея в 1773 году и Мехмед-бея Абу аль-Дхахаба в 1775-м оказалась расколотой по причине соперничества враждующих группировок. Два других члена семейства Каздоглы (Ибрагим-бей и Мурад-бей) с трудом делили власть. Не так давно они сместили двух турецких губернаторов, не переводили денег в центральную казну и подозревались в сотрудничестве с Россией. Более того, пострадавшие от их рук французские купцы просили султана пресечь нападения Мурад-бея на их церкви и угрожали обратиться к французскому правительству с просьбой вмешаться, если султан ничего не сделает. Стамбул поручил Джезар Ахмед-паше сделать доклад о положении в Египте. В своем докладе Джезар Ахмед дал описание Каира и сельской местности, а также вооруженных сил Египта и порекомендовал султану направить военную экспедицию, чтобы восстановить власть центрального правительства и улучшить организацию управления Египтом:

Чтобы предпринять такую экспедицию, будет достаточно направить из Газы всего двенадцать тысяч солдат… а времени на все это путешествие [до Каира] потребуется восемьдесят три часа. Во время перехода… новый губернатор Египта под любым предлогом должен будет постоянно делать подношения солдатам для того, чтобы заручиться их поддержкой, так как с древних времен египтяне были отъявленными лжецами и предателями. Хорошо известно, насколько разнообразными были уловки и хитрости, которые применялись против древних царей и князей… Помимо выполнения других обязательных предварительных условий, этот губернатор должен прибыть в Египет заблаговременно, оставаться там в течение нескольких лет и принимать участие во всех важных делах этой провинции.

В 1786 году были направлены военно-морские силы под командованием главного адмирала Кезаирлы Хасан-паши, но это закончилось стратегическим отступлением, после того как высаженные им войска не смогли припереть к стене смутьянов, которые отступили в удаленные районы провинции, а в следующем году, когда была объявлена война России, адмирала отозвали в Стамбул. Ибрагим-бей и Мурад-бей были помилованы султаном и продолжали пополнять свои финансовые ресурсы за счет доходов провинции. Обстановка неопределенности, царившая в 80-е и 90-е годы XVIII столетия, отрицательным образом сказалась на доходах французских купцов в Египте.

Предпринятое в 1798 году вторжение Бонапарта в Египет заставило турок испытать такое же глубокое потрясение, какое они испытали в 1770 году, когда русская эскадра появилась в Эгейском море. Французы дали вполне рациональное объяснение своему вторжению на территорию государства, формально считавшегося дружественным. Они сделали заявление в духе османской дипломатии, в котором утверждали, что являются «врагами врагов султана», то есть вздорных семейств, которые столь ненадлежащим образом правили Египтом. Бонапарт надеялся на то, что как только стоявшие во главе этих семейств продажные военные лидеры будут смещены, народ восторженно примет новый режим, который французы намеревались установить. Джезар Ахмед-паша дал султану схожие рекомендации, отличавшиеся тем, что их целью было восстановление власти Стамбула, а не насаждение власти Парижа.

Джезар Ахмед-паша доказал свою преданность Османскому государству и свою ценность, когда в 1799 году Сирия оказалась под ударом Бонапарта. В ноябре 1798 года Бонапарт заверил Джезар Ахмеда в своих мирных намерениях, но потом выступил в направлении Сирии, с целью помешать возможному соединению войск под командованием Джезар Ахмеда с экспедиционными силами, которые Османская империя могла направить на помощь Египту. К середине марта 1799 года Бонапарт подошел к Акре. Некоторые из имевшихся в этом районе соперников Джезар Ахмеда присоединились к французам, которые блокировали Акру, но ему оказала поддержку британская эскадра, в состав которой входили два крупных военных корабля. Осада продолжалась до прибытия османского флота и конвоя. Это обстоятельство в сочетании с распространением чумы среди французских войск повлияло на решение Бонапарта отступить, что и было сделано в ночь с 20 на 21 мая.

Сами турки потерпели поражение от Бонапарта в бухте Абукир, когда в июле 1799 года там была высажена армия. Но уже в августе Бонапарт тайно покинул свое новое завоевание и направился во Францию. После его отъезда стало сложно удерживать Египет. Представители низшего духовенства не верили обещаниям французов уважать ислам и сосредоточили свои усилия на создании широкой оппозиции. Вскоре французская армия столкнулась с угрозой восстания. В самом Каире французское правление удалось восстановить только весной 1800 года, после осады этого города, продолжавшейся несколько недель. В марте 1801 года британские и османские войска высадились в бухте Абукир, а сухопутная армия под командованием великого визиря, пройдя через Сирию (то есть двигаясь тем же маршрутом, который в 1517 году Селим I выбрал для завоевания Египта, находившегося под властью мамлюков), подошла к Египту. Каир был окружен, французы капитулировали, и британцы удерживали Египет до тех пор, пока он не был возвращен туркам по Амьенскому договору 1802 года.

Группировки, не поддержавшие французов, пользовались благосклонностью британцев, которые, как турки и французы, считали установление независимой власти в Египте труднодостижимой целью. Изможденное борьбой кланов и войной население оказалось в ужасных условиях, которые после ухода британцев в 1803 году не сразу улучшились. Тщетными оказались попытки назначенного Стамбулом губернатора создать современную армию по французскому образцу, и в 1803 году он был вынужден бежать по причине мятежа, вспыхнувшего в одном из албанских полков, который входил в состав османских экспедиционных сил, направленных в Египет два года назад с целью изгнать оттуда французов. Неудавшиеся попытки восстановить порядок стали причиной того, что молодой командир этого полка, некий Мехмед Али из находившейся на северном побережье Эгейского моря Кавалы, сумел перехитрить всех остальных претендентов на власть, и в 1805 году Стамбул не нашел ничего лучшего, чем назначить его на пост губернатора.

Такое решение оказалось отнюдь не кратковременной мерой. Вскоре Мехмед Али успешно подавил противодействие, которое ему как губернатору оказывали кланы, боровшиеся за то, чтобы восстановить то высокое положение, которое они занимали до 1798 года. Он учредил свой собственный двор, пригласив к себе родственников и верных союзников с родины. То ли в ответ на искренность султана, то ли по причине того, что он не отличался своекорыстием, но губернатор Египта признавал за султаном исключительное право чеканить монету и то, что его имя упоминается в пятничных молитвах. Более того, он направлял в Стамбул излишки египетской казны. Вскоре Мехмед Али превратился в образцового слугу османского государства.

В последние десятилетия XVIII века Стамбулу стало трудно поддерживать свой авторитет в арабских землях по причине появления аскетической исламской секты, зародившейся на недоступных племенных территориях в центре Аравийского полуострова, то есть далеко за пределами сферы влияния Османской империи. Опираясь на притягательность движения по восстановлению старых устоев и отрицанию всех принятых на протяжении веков неисламских традиций (культа святых, идолопоклонничества, жертвоприношений и т. п.), основатель секты ваххабитов, давший ей свое имя, Мухаммед бин Абд аль-Ваххаб, добился политической и религиозной поддержки, но в то же самое время навсегда ее дискредитировал. К 70-м годам XVIII столетия ваххабиты со своими религиозными правилами, настолько отличавшимися от тех, которые были приняты в самом центре Османской империи, уже проникли на территорию, подчинявшуюся власти шарифов Мекки, и вскоре двинулись в Ирак. К моменту смерти Мухаммеда бин Абд аль-Ваххаба, скончавшегося 1792 году, были созданы все условия для создания государства, в основе которого лежало его учение, а во главе стоял племенной вождь, Абд аль-Азиз бин Мухаммед бин Сауд.

Вскоре амбиции в духовной сфере и в сфере территориальной экспансии заставили новое саудо-ваххабитское государство вступить в конфликт с интересами Османской империи. Но далеко не сразу Стамбул понял, что к сообщениям, поступавшим из дальнего угла империи, следует относиться со всей серьезностью. Шариф Галиб, который в 90-е годы XVIII столетия был шарифом Мекки, организовывал карательные экспедиции против ваххабитов и их племенных союзов, но его силы часто переходили на сторону противника, а призывы о помощи, с которыми он обращался к османским губернаторам Сирии и Ирака, а потом и к Стамбулу, остались без внимания. В 1798 году армия Шарифа Талиба была разбита, и ему пришлось уступить обширные территории. Успехи «неверного» Бонапарта, которые он одержал в Египте в 1798 году, еще больше уменьшили авторитет османского султана-халифа как защитника святых мест и лидера мусульманского сообщества (этот авторитет накапливался на протяжении многих столетий) и утвердили ваххабитов в мнении, что только они могут сохранить ислам. В 1802 году они взяли священный для шиитских паломников город Карбала в Ираке, но длительное время поглощенный кризисом в Египте Стамбул лишь в 1803 году дал официальное распоряжение начать против них военную кампанию. Но он не смог собрать надлежащее количество войск и обеспечить их снабжение, а саудиты продолжали свое наступление. В 1803 году они заняли Мекку и оставались в ней, пока их оттуда не вытеснил Шариф Талиб. В 1805 году саудиты захватили Медину, а в 1806 году снова заняли Мекку. Понимая всю слабость своего положения, Шариф Талиб надеялся добиться хотя бы какого-то сосуществования между традиционным порядком и агрессивной новой сектой, но саудиты с пренебрежением отнеслись к его попыткам прийти к соглашению, и в 1807 году закрыли Хиджаз для караванов с турецкими паломниками. Сауд бин Абд аль-Азиз, ставший преемником Абд аль-Азиза бин Мухаммеда бин Сауда, заменил в пятничных молитвах имя султана на свое собственное, тем самым узурпировав важнейшее в исламском мире право на суверенитет. Это было полным унижением султана Селима, а его претензии на роль высшего исламского правителя теперь едва ли были уместны.

Глава 13

От «Нового порядка» к «Реорганизации»

Ситуация хаоса, сложившаяся на рубеже веков в балканских провинциях империи, была тесно связана с переориентацией этой великой державы. После того как в феврале 1806 года турки признали Наполеона императором, он направил в Стамбул своего посланника, генерала Себастиани, поручив ему вести переговоры о создании союза с турками против России. Наполеон планировал использовать армию Селима как буфер, который сделает возможным дальнейшее продвижение французов на Балканах, что могло придать еще большее значение победам, которые за год до этого он одержал при Ульме и Аустерлице. Его сумасбродная мечта — сделать Иран третьим участником этого союза и тем самым обеспечить себе свободный проход в Индию — была осуществлена весной следующего года.

В июне 1806 года в непосредственной близости от Стамбула имели место серьезные волнения. Тогда рекрутированные в Анатолии подразделения армии «нового порядка» совершали переход из столицы в Эдирне, чтобы путем устрашения находившихся в этой местности янычар (которые все до единого были против предпринятой Селимом реорганизации армии) заставить их смириться с необходимостью проведения реформ. Местное население отказалось снабжать войска продовольствием, ссылаясь на распоряжения местного магната Дагдевиреноглы («Сын ниспровергателя гор») Мехмед-аги, пользовавшегося поддержкой таких же, как он, аристократов, которым нравилось, что он протестует и против новой армии султана Селима, и против его планов проведения на Балканах призыва на военную службу. В Эдирне толпа растерзала чиновника, который объявил о планах султана провести призыв, а имя султана повсюду в этом районе было исключено из пятничной молитвы. Великий визирь Исмаил-паша тайно поддерживал контакты с бунтовщиками и пытался убедить султана в том, что ему не следует настаивать на введении в балканских провинциях «нового порядка». Но эти попытки были тщетными. Когда Дагдевиреноглы Мехмед собрал в Эдирне своих приятелей (в числе которых был и магнат из Русе, Тирсиниклиоглы Исмаил-ага), жители городка Чорлу, находившегося между Стамбулом и Эдирне, перекрыли дорогу направленным из столицы войскам армии «нового порядка», которые открыли по городу орудийный огонь. В результате обе стороны понесли значительные потери. Селим приказал своим войскам прекратить дальнейшее продвижение и не допускать никакого кровопролития, но этот инцидент стал началом конца проекта «Новый порядок».

Селима соблазняла возможность восстановления хороших отношений с Францией, что сильно тревожило британцев, которые в феврале 1807 года под плотным огнем турецких береговых батарей прошли через Дарданеллы, и нескольким их кораблям удалось дойти до расположенных у самого Стамбула островов Принцев. Но бурное море позволило лишь одному судну продолжить плавание и бросить якорь неподалеку от дворца Топкапы. Лишь в последнюю минуту британцы отказались от своего плана начать 22 февраля обстрел города. Плохая погода и решительная позиция британских дипломатов вынудили эскадру сняться с якоря, и она ушла, так ничего и не добившись, если не считать того, что Селим обрел еще большую уверенность в необходимости союза с Францией.

С декабря 1806 года Османская империя находилась в состоянии войны с Россией, а в апреле 1807 года турецкое правительство снова направило свои войска на Балканы, на сей раз в Силистрию на Дунае, где проходила линия фронта, за которой находился агрессивный противник. В течение нескольких предшествующих месяцев Селим продолжал заниматься введением новшеств, которые должны были поднять моральный дух и боеспособность армии. Этим он вызвал очередную волну протестов против «нового порядка». Из Эдирне эти волнения перекинулись в Румелию, где тоже был введен призыв на воинскую службу и где местные аристократы поняли, как легко они могут лишиться власти, которую сосредоточили в своих руках. Тем временем в Стамбуле султан объявил о том, что во время пятничной молитвы и на церемонии приема парада он желает быть в военной форме европейского образца, которую носят войска его армии «нового порядка». Кроме того, он выразил желание, чтобы ополченцы из гарнизонов крепостей северного Босфора, охранявших подходы к Стамбулу со стороны Черного моря, тоже носили эту форму. Некоторые из его советников предупреждали, что это неудачная идея, но инспектор, ответственный за безопасность Босфора, высказал мнение, что солдаты будут носить даже такой нелепый головной убор, как шляпа, если султан пожелает, чтобы они его носили. В конечном счете это мнение и одержало верх. В понедельник 24 мая суперинтендант этих крепостей, бывший канцлер Махмуд Раиф-эфенди (которого называли «инглизом», то есть англичанином, потому что с 1793 по 1797 год он находился в Лондоне в качестве первого секретаря первого постоянного посла Османской империи в Великобритании) зачитал собравшимся солдатам указ султана, согласно которому они должны были признать «новый порядок» и принять новое обмундирование, образцы которого он и его заместитель захватили с собой.

Введение «нового порядка» так накалило страсти среди современников, что в своих сообщениях они явно искажают действительное положение дел, и даже последовательность событий в этих отчетах изложена по-разному. Но можно не сомневаться в том, что ополченцы, которые несли службу в крепостях северного Босфора, не являлись идеальным ресурсом для пополнения новой армии Селима, поскольку у них было больше общего с теми непокорными подразделениями, которые только ускорили сербское восстание. По словам одного очевидца, командир гарнизона находившейся на азиатском берегу северного Босфора крепости «Венгерский бастион» вскинул свой пистолет и выстрелил в живот заместителю Махмуда Раифа-эфенди. Считая, что их в любом случае повесят, бунтовщики решили убить и самого Махмуда Райфа, которого они обвинили в том, что именно он навязывает им все эти нововведения. Должно быть, они знали, что он убежденный сторонник реформ «нового порядка», а может быть, им было известно и о том, что он опубликовал на турецком, французском и немецком языках работу, в которой подробно объяснял суть предпринятых Селимом реформ армии и флота. Об их намерениях стало известно Махмуду Райфу, находившемуся в расположенной на противоположном берегу Босфора крепости Румели Каваги. Он бежал, но ополченцы переправились на европейский берег, схватили его и расстреляли. К тому времени, когда об этих убийствах доложили султану, взбунтовавшиеся войска сумели заручиться поддержкой янычар, которые заявили, что у них общие цели. Единственными подразделениями, способными обуздать мятежников, были немногочисленные подразделения армии «нового порядка», имевшиеся в крепостях Левент Чифтлиги, расположенной на холмах Румелийского Босфора, и Гарем, находившейся в области Усюодар, но помощник великого визиря, Кёсе («Безбородый») Муса-паша, оставшийся в Стамбуле на время отсутствия своего уехавшего на войну начальника (которым был Ибрагим Хилми-паша, ставший преемником Исмаил-паши), проявил осторожность и держал войска в казармах. В среду, к исходу дня, мятежники, которые беспрепятственно двигались вдоль берега Босфора на юг, подошли к Топхане, расположенному южнее Галаты литейному цеху, где отливали пушки. Теперь они могли добраться до дворца, совершив непродолжительную поездку на лодке.

На этом этапе кризиса султан Селим проявил нерешительность и был напуган. Когда султан принимал во дворце Топкапы нескольких командиров янычар, он отрицал, что пытался заставить босфорское ополчение стать войсками «нового порядка», и сам предложил отказаться от своего заветного плана реформирования вооруженных сил, но, когда об этом сообщили рядовым янычарам, они не поверили султану, который до этого момента отказывался распускать свою армию «нового порядка» даже несмотря на то, что она стала причиной волнений в Румелии и Анатолии. Босфорские ополченцы разбрелись по городу, привлекая на свою сторону всех недовольных. Когда толпа подошла к находившимся в городе казармам янычар, из дворца сбежали государственные чиновники, а тем священнослужителям, которые хотели найти убежище во дворце, султан посоветовал оставаться там, где они в тот момент находились, то есть в канцелярии великого визиря. Когда от оказавшихся не у дел командиров янычар, которые собрались во дворе мечети Сулеймания, требовалось приказать своим подчиненным подавить бунт, они проявили нерешительность, предложив шейх-уль-исламу Шерифзаде Сеид Мехмеду Атаулла-эфенди и главным судьям Румелии и Анатолии встретиться с янычарами в их казармах.

Поскольку великий визирь и главнокомандующий янычар уехали на войну, иметь дело с ополченцами и ставшими их союзниками янычарами пришлось прежде всего шейх-уль-исламу, помощнику великого визиря, Кёсе Муса-паше и заместителю главнокомандующего янычар Мехмеду Ариф-аге. Годом ранее и Сеид Мехмед Атаулла-эфенди, и Кёсе Муса проявляли сочувствие к восставшим против «нового порядка» жителям Эдирне. Именно после тех событий Атаулла-эфенди был назначен на пост шейх-уль-ислама (как консерватор, который мог сделать реформы более привлекательными). На самом деле то, что Кёсе Муса не приказал войскам «нового порядка» подавить Босфорский мятеж в зародыше, избавило от кровопролитного противостояния, но в то же время лишило султана возможности принять военное решение.

В том, как развивался этот мятеж, не было ничего нового. Площадка для парадов была заполнена взбудораженными янычарами, а также оружейниками и ополченцами. Котлы, в которых янычарам готовили пищу, были вынесены на площадь и опрокинуты, что было традиционным жестом неповиновения султану. Результатом проходивших в казармах дискуссий стал список из двенадцати высокопоставленных чиновников, которых мятежники обвинили в своих обидах. Некоторые из бунтовщиков отправились на ипподром, чтобы потребовать выдачи этих чиновников. По пути они убили писаря янычарского корпуса, который оказался настолько безрассудным, что предложил им умерить свой пыл. Командиры янычар попытались успокоить толпу, но мятежники хотели заполучить в свои руки чиновников из списка, распустить армию «нового порядка» и уничтожить все следы ее существования. Испытывая страх, султан Селим согласился выполнить эти требования и пообещал вернуться к системе султанской пехоты и кавалерии, которая преобладала в годы правления султана Сулеймана I.

Когда слухи о неминуемом расформировании войск «нового порядка» достигли казарм в Гареме и Левент-Чифтлиги, обожаемые Селимом войска просто побросали свои посты и разбрелись по округе. Некоторых из правительственных чиновников, имена которых были внесены в список мятежников, были обнаружены там, где они скрывались, доставлены на площадку для парадов и убиты. Ради собственного спасения султан казнил других чиновников в своем дворце, а их головы послал янычарам. Вечером того же дня взбунтовавшиеся солдаты объявили, что нужно обеспечить безопасность престолонаследников (кузенов Селима и сыновей султана Абдул-Хамида I, Мустафы и Махмуда, которым тогда было уже более двадцати лет), намекая на то, что Селим может причинить им вред. По словам очевидца тех событий, воззвание, которое султан зачитал в канцелярии великого визиря и на площадке для парадов янычар, заставило прослезиться даже мятежников:

У меня нет детей. Принцы — это мои сыновья и свет моих очей. Упаси меня Всевышний стать причиной угасания и гибели государства, а также владычества и чистоты Османской династии, вероломно их умертвив. Я никогда не мог и подумать об этом. Молю Всевышнего о том, чтобы такой день никогда не настал. Пусть Всевышний дарует им долгую жизнь!

Был четверг 28 мая. И священнослужители, и командиры янычар (которые все это время настойчиво старались отделить себя от рядовых) полагали, что сентиментальный призыв, с которым Селим обратился прошлой ночью, положил конец этому мятежу: ведь султан согласился с требованиями мятежников, армия «нового порядка» распущена, а многие из государственных чиновников, упомянутых в списке двенадцати, уже убиты. Они считали, что солдат Босфорского ополчения можно усмирить с помощью денег, а их командиров по традиции наградить халатами и чинами. Однако когда это было предложено ополченцам, их командир Кабакчи («Продавец тыкв») Мустафа выразил несогласие, заявив, что у них есть еще одно требование: смещение султана Селима и возведение на трон принца Мустафы. Они больше не считали Селима ни своим светским, ни своим духовным лидером. В ответ на вопрос о дальнейшей судьбе Селима говорившие от лица ополченцев сообщили шей-хуль-исламу, что они не намерены причинять ему вред, и напомнили о том, что после низвержения в 1730 году султан Ахмед III мирно доживал свои дни во дворце. Тотчас были прочитаны те места из Корана, в которых говорится о престолонаследии, вознесены соответствующие молитвы, а с находившейся внизу площадки для парадов раздался одобрительный возглас многочисленной толпы: «Так тому и быть!» Шейх-уль-ислам Атаулла-эфенди побоялся в одиночку идти во дворец, чтобы передать Селиму известие о его смещении и совершить церемонию возведения на трон. Согласившись идти в сопровождении 2000 человек, он направился во дворец, находясь в центре толпы, которая по мере продвижения увеличивалась. Дворцовые ворота были закрыты, поэтому внутрь было передано письмо, адресованное главному черному евнуху. В этом письме сообщалось, что мятежные солдаты не разойдутся до тех пор, пока Селим не спустится вниз и не принесет клятву верности новому султану Мустафе IV.

Пятидесятитысячная толпа заполняла пространство перед дворцом и вокруг мечети Айя София, распевая: «Мы хотим султаном Мустафу!» Пока шейх-уль-ислам, заместитель великого визиря и их свита ожидали за воротами дворца, главный черный евнух передал Селиму ультиматум о низвержении. Это произошло в павильоне для обрезаний, находившемся внутри Висячего сада (ныне четвертый двор). Отчаявшись и не зная, что теперь делать, Селим направился в гарем, чтобы там разыскать своего кузена Мустафу, который после долгих лет изоляции проявлял нерешительность. Нового султана посадили на трон перед Воротами Блаженства и в ознаменование его восхождения на престол государственные деятели принесли клятву верности.