Смерть Ахиллеса Акунин Борис
Тут, угловым зрением, Ахимас уловил какое-то быстрое движение. Стремительная приземистая тень метнулась от стены.
Резко развернувшись, он увидел перекошенное в свирепой гримасе узкоглазое лицо под нелепым ковровым платком, увидел разинутый в клекочущем крике рот. Японец!
Палец нажал гашетку.
Бабенка, что робко жалась к стене, вдруг издала боевой клич иокогамских якудза и кинулась на белоглазого по всем правилам дзюдзюцу.
Тот проворно обернулся и выстрелил, но бабенка нырнула под пулю и исключительно грамотным ударом мавасигири из четвертой позиции сбила стрелявшего с ног. Нелепый ковровый платок съехал на плечи, показалась черноволосая голова, обмотанная белым полотенцем.
Маса! Но откуда? Выследил, проходимец! То-то так легко согласился отпустить хозяина одного!
И не платок это вовсе, половичок из «Дюссо». А балахон — чехол от кресла!
Но проявлять запоздалую наблюдательность было некогда. Эраст Петрович ринулся вперед, выставив руку со стрелой, но стрелять поостерегся — не угодить бы в Масу.
Японец ударил белоглазого ребром ладони по запястью — «баярд» отлетел в сторону, ударился о камень и грохнул прямо в синее небо.
В следующую секунду железный кулак со всей силы ударил японца в висок, и Маса обмяк, ткнулся носом в землю.
Белоглазый мельком глянул на надвигающегося Фандорина, на валяющийся поодаль револьвер, гуттаперчево вскочил на ноги и кинулся обратно, к внутреннему двору.
До «баярда» было не достать. Противник ловок, владеет навыками рукопашного боя. Пока будешь с ним возиться, очнется японец, а с двумя такими мастерами в одиночку не справиться.
Назад, в комнату. Там на полу, возле кровати, заряженный «кольт».
Чуть замедлив бег, Фандорин подхватил с земли револьвер. На это ушло каких-нибудь полсекунды, но белоглазый успел свернуть за угол. Снова, как давеча, возникла неуместная мысль: будто дети в салочки — то дружно бежим в одну сторону, то так же дружно обратно.
Было пять выстрелов, в барабане всего один патрон. Промахнуться нельзя.
Эраст Петрович обогнул угол и увидел, что белоглазый уже схватился рукой за дверь седьмого номера. Не целясь, коллежский асессор пустил стрелу.
Бесполезно — объект скрылся в проеме.
За дверью Ахимас вдруг споткнулся, подломилась нога и больше не желала слушаться.
Он недоуменно глянул — сбоку из щиколотки торчал металлический штырь. Что за наваждение!
Превозмогая острую боль, кое-как преодолел ступеньки, на четвереньках пополз по полу — туда, где чернел «кольт». В то мгновение, когда пальцы сомкнулись на рифленой рукоятке, сзади ударил гром.
Есть!
Темная фигура вытянулась во весь рост. Из разжавшихся пальцев выскользнул черный револьвер.
Эраст Петрович в два прыжка пересек комнату и подхватил с пола оружие. Взвел курок, на всякий случай попятился.
Белоглазый лежал ничком. Посреди спины набухало мокрое пятно.
Сзади раздался топот, но коллежский асессор не обернулся — узнал короткие шажки Масы.
Сказал по-японски:
— Переверни его. Только осторожней, он очень опасен.
За сорок лет жизни Ахимас ни разу не был ранен, очень этим гордился, но втайне страшился, что рано или поздно везение кончится. Смерти не боялся, а ранения — боли, беспомощности — да, страшился. Вдруг мука окажется невыносимой? Вдруг он утратит контроль над телом и духом, как это много раз на его глазах происходило с другими?
Больно не было. Совсем. А вот тело слушаться перестало.
Перебит позвоночник, подумал он. Граф Санта-Кроче на свой остров не попадет. Мысль была будничная, без сожаления.
Потом что-то произошло. Только что перед глазами были пыльные доски пола. Теперь вдруг оказался серый, затянутый по углам паутиной потолок.
Ахимас переместил взгляд. Над ним стоял Фандорин с револьвером в руке.
Какой нелепый у человека вид, если смотреть снизу. Именно такими нас видят собаки, червяки, букашки.
— Вы меня слышите? — спросил сыщик.
— Да, — ответил Ахимас и сам удивился, какой ровный и звучный у него голос.
Кровь лилась не переставая — это он чувствовал. Если ее не остановить, скоро всё кончится. Это хорошо. Надо сделать так, чтобы кровь не останавливали. Для этого нужно было говорить.
Лежащий смотрел пристально, будто пытался разглядеть в лице Эраста Петровича что-то очень важное. Потом заговорил. Скупыми, ясными предложениями.
— Предлагаю сделку. Я спасаю вам жизнь. Вы выполняете мою просьбу.
— Какую просьбу? — удивился Фандорин, уверенный, что у белоглазого бред. — И как вы можете спасти мне жизнь?
— О просьбе после. Вы обречены. Спасти могу только я. Вас убьют ваши же начальники. Они вас вычеркнули. Из жизни. Я не смог вас убить. Другие сделают это.
— Чушь! — воскликнул Эраст Петрович, но под ложечкой противно засосало. Куда подевалась полиция? Где Караченцев?
— Давайте так. — Раненый облизнул серые губы. — Я говорю, что вам делать. Если вы мне верите, то выполняете просьбу. Если нет — нет. Слово?
Фандорин кивнул, заворожено глядя на человека, явившегося из прошлого.
— Просьба такая. Под кроватью портфель. Тот самый. Его никто искать не будет. Он всем только мешает. Портфель ваш. Там же конверт. В нем пятьдесят тысяч. Конверт отошлите Ванде. Сделаете?
— Нет! — возмутился коллежский асессор. — Все деньги будут переданы властям. Я не вор! Я чиновник и дворянин.
Ахимас прислушался к тому, что происходило с его телом. Кажется, времени остается меньше, чем он думал. Говорить становилось все труднее. Успеть бы.
— Вы никто и ничто. Вы труп. — Силуэт сыщика начинал расплываться, и Ахимас заговорил быстрее. — Соболев приговорен тайным судом. Императорским. Теперь вы знаете всю правду. За это вас убьют. Государственная необходимость. В портфеле несколько паспортов. Билеты на парижский поезд. Отходит в восемь. Успеете. Иначе смерть.
В глазах потемнело. Ахимас сделал усилие и отогнал пелену.
Соображай быстрей, поторопил он. Ты умный, а у меня уже нет времени.
Белоглазый говорил правду.
Когда Эрасту Петровичу это стало окончательно ясно, он покачнулся.
Если так, он — конченый человек. Лишился всего — службы, чести, жизненного смысла. Негодяй Караченцев предал его, послал на верную смерть. Нет, не Караченцев — государство, держава, отчизна.
Если остался жив, то лишь благодаря чуду. Точнее Масе.
Фандорин оглянулся на слугу. Тот таращил глаза, приложив руку к ушибленному виску.
Бедняжка. Никакая голова, даже самая чугунная, такого обращения не выдержит. Ах, Маса, Маса, что же нам с тобой делать? Связал ты свою жизнь не с тем, с кем нужно.
— Просьбу. Обещайте, — едва слышно прошептал умирающий.
— Выполню, — нехотя буркнул Эраст Петрович. Белоглазый улыбнулся и закрыл глаза.
Ахимас улыбнулся и закрыл глаза.
Все хорошо. Хорошая жизнь, хороший конец.
Умирай, приказал он себе.
И умер.
Глава последняя, в которой все
устраивается наилучшим образом
Вокзальный колокол ударил во второй раз, и локомотив «эриксон» нетерпеливо засопел дымом, готовый сорваться с места и побежать по сияющим рельсам вдогонку за солнцем. Трансевропейский экспресс «Москва-Варшава-Берлин-Париж» готовился к отправлению.
В спальном купе первого класса (бронза-бархат-красное дерево) сидел мрачный молодой человек в испачканном, порванном на локтях кремовом пиджаке, невидящим взглядом смотрел в окно, жевал сигару и тоже попыхивал дымом, но, в отличие от паровоза, безо всякого энтузиазма.
Двадцать шесть лет, а жизнь кончена, думал отъезжающий. Всего четыре дня назад вернулся, полный надежд и сил. И вот вынужден покидать родной город — безвозвратно, навсегда. Опороченный, преследуемый, бросивший службу, изменивший долгу и отечеству. Нет, не изменивший, это отечество предало своего верного слугу! Хороши государственные интересы, если честного работника сначала превращают в бессмысленный винтик, а потом и вовсе собираются уничтожить. Читайте Конфуция, господа блюстители престола. Там сказано: благородный муж не может быть ничьим орудием.
Что теперь? Ославят, выставят вором, объявят розыск на всю Европу.
Впрочем, вором не выставят — про портфель предпочтут не поминать.
И в розыск тоже не объявят, им огласка ни к чему.
Будут охотиться, рано или поздно найдут и убьют. Трудно ли найти путешественника, которого сопровождает слуга-японец? А куда Масу денешь? Один он в Европе пропадет.
Где он, кстати?
Эраст Петрович вынул брегет. До отправления оставалось две минуты.
На вокзал приехали вовремя, коллежский асессор (собственно, уже бывший) даже успел отправить в «Англию» некий пакет на имя госпожи Толле, но без четверти восемь, когда уже сидели в купе, Маса взбунтовался: заявил, что голоден, что есть в вагоне-ресторане куриные яйца, мерзкое коровье масло и сырое, пропахшее дымом свиное мясо решительно отказывается, и отправился на поиски горячих бубликов.
Колокол ударил в третий раз, паровоз бодро, полнокровно загудел.
Не заплутал бы, пузырь косолапый. Фандорин обеспокоено высунулся в окно.
Вон он, катится по платформе с бумажным кульком изрядного размера. Голова замотана белым с двух сторон: шишка на затылке еще не прошла, а теперь и на виске кровоподтек.
Но кто это с ним?
Эраст Петрович прикрыл ладонью глаза от солнца.
Высокий, худой, с пышными седыми бакенбардами, в ливрее.
Фрол Григорьевич Ведищев, личный камердинер князя Долгорукого! Он-то что здесь делает? Ах, как некстати!
Ведищев заметил, замахал рукой:
— Господин Фандорин, ваше высокоблагородие! Я за вами!
Эраст Петрович отпрянул от окна, но тут же устыдился. Глупо. И бессмысленно. Да и разобраться надо, что за чудеса такие.
Вышел на перрон, держа портфель подмышкой.
— Уф, еле поспел…
Ведищев отдувался, вытирая пестрым платком распаренную лысину.
— Едемте, сударь, их сиятельство ждут.
— Но как вы м-меня нашли?
Молодой человек оглянулся на вагон, медленно тронувшийся с места.
Что ж, пусть себе. Какой смысл бежать по железной дороге, если маршрут известен властям? Дадут телеграмму и арестуют на первой же станции.
Придется выбираться из Москвы как-то иначе.
— Не могу я к его сиятельству, Фрол Григорьевич. Мои обстоятельства таковы, что я вынужден покинуть службу… Я… Я должен срочно уехать. А князю я все объясню в п-письме.
Да-да! Написать обо всем Долгорукому. Пусть хоть кто-то узнает подоплеку этой страшной и неприглядной истории.
— Чего зря бумагу переводить? — добродушно пожал плечами Ведищев. — Обстоятельства ваши его сиятельству преотлично известны. Поедемте, самолично все и обскажете. И про убивца этого, чтоб ему в геенне сгореть, и про то, как вас полицмейстер-иуда обманул.
Эраст Петрович задохнулся:
— Но… но каким образом?! Откуда вам все известно?
— Имеем свои возможности, — туманно ответил камердинер. — Про сегодняшнее ваше дело узнали заблаговременно. Я и человечка своего послал — посмотреть, чего будет. Не заприметили там? Такой в картузе, пьяным прикидывался. Он вообще-то трезвейшего поведения, в рот не берет, даже на пасху не разговляется. За то и держу: Он и сообщил, что вы велели извозчику на Брянский ехать. Ох, насилу я за вами поспел. А отыскал просто промыслом Божьим. Хорошо, вашего косоглазого в буфете усмотрел, а то бегай тут по всем вагонам. Мне, поди, не двадцать лет, как вам, сударь.
— Но известно ли его сиятельству… что здесь дело особенной тонкости?
— Нет тут никакой тонкости, и дело самое простое, полицейское, — отрезал Ведищев. — Вы договорились с полицмейстером подозрительного человека заарестовать, мошенника, который себя за рязанского купца выдавал. Говорят, почтеннейший человек — настоящий Клонов-то, семи пудов весу. Караченцев, дурья башка, время перепутал и пришлось вам самому жизнью своей рисковать. Жалко, не вышло злодея живьем взять. Теперь не узнаем, какой у него умысел был. Ну, хорошо хоть вы, батюшка, живой да здоровый. Его сиятельство уж все как есть в Питер отписал, самому государю. А дальше ясно: полицмейстера за дурость в шею погонят, назначат нового, ну а вашему высокоблагородию награждение выйдет. И очень просто.
— Очень п-просто? — переспросил Эраст Петрович, пытливо глядя в выцветшие глазки старика.
— Куда проще. Или еще чего было?
— …Нет, больше ничего не было, — немного подумав, ответил Фандорин.
— Ну вот видите. Ишь, какой портфельчик-то у вас. Хорошая вещь. Поди, иностранной работы?
— Портфель не мой, — встрепенулся коллежский асессор (никакой не бывший, а самый что ни есть действительный). — Собираюсь в городскую Думу переслать. Крупное пожертвование от анонимного дарителя, на завершение устройства Храма.
— И сильно крупное? — внимательно взглянул на молодого человека камердинер.
— Почти миллион рублей.
Ведищев одобрительно кивнул.
— То-то Владимиру Андреичу радость. Покончим наконец с Храмом, будь он неладен. Хватит из городской казны деньги тянуть. — Он истово закрестился. — Ох, не перевелись на Руси благодетели, дай им Бог здоровьичка, а когда помрут — мирного успокоения.
Недокрестившись, Фрол Григорьевич вдруг спохватился, замахал руками:
— Едем, Эраст Петрович, едем, батюшка. Его сиятельство сказали, что без вас завтракать не сядут. А у них режим — в полдевятого надо кашку кушать. На площади губернаторская карета ждет, вмиг домчим. Об азиате вашем не беспокойтесь, я его к себе заберу, сами-то мы тоже еще не завтракамши. У меня вчерашних штец с потрошками целый чугунок — больно хороши. А бублики эти выкинем — нечего тестом-то напираться, одно пучение живота.
Фандорин сочувственно посмотрел на Масу, который, раздувая ноздри, блаженно принюхивался к аромату из кулька. Беднягу ждало тяжкое испытание.
1
Плевако — по версии создателей файла является прототипом Вячеслава Константиновича Плеве (1846 — 1904) — директор департамента полиции (1884). Поэтому приведен его портрет, но это не так. Ведь о эту должность занял лишь в 1884 году, а события происходят в 1882.
2
Прототипом этого героя является Владимир Александрович Романов (1847-1909), (приведена его фотография) великий князь, третий сын Александра II и брат Александра III — отсюда в тексте «царев братец». Кирилла в сыновьях Александра II не было.
Читать бесплатно другие книги:
