Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления Фонотов Михаил
Уже несколько лет, как Щербинина «вежливо попросили». Не факт, что вежливо, но факт, что попросили. В других фактах разбираться не будем. Зададим только один вопрос: то, что делал Щербинин, – плохо? Нет, не плохо. Мне, например, нравится. Можно лучше? Можно. И надо. Но туда же, в том же направлении, по тому же курсу. По – Макаренко. Не только школа, не только классы, не только уроки, не только умственный труд, но и – обязательно – труд ручной. Не знаю, как это было установлено, но наука будто бы выяснила, что человек умственной профессии будет лучше думать, умствовать, если поработает руками. Руки помогают мыслить.
Антон Макаренко – один из самых прославленных в мире людей. А он – кто? «Всего лишь» педагог. Мог ли Антон Семенович в последний год жизни предположить, что пройдет пятьдесят лет после него, и 1988 год будет объявлен (ЮНЕСКО) международным годом Макаренко? Что его признают великим – среди ста великих людей XX века? Что во всех странах мира отыщутся педагоги, которые объявят себя не то что его знатоками и почитателями, а восторженными поклонниками и горячими последователями?
И в то же время Антон Макаренко нигде не победил. Нигде.
Почему?
То, что предлагал Макаренко, – дело не школьного масштаба. В сущности, он хотел воспитать народ («Сегодня дети, завтра – народ»), Так все устроить, чтобы в обществе не стало несчастных, обездоленных, обозленных, потерявших себя людей. А это – что? Это – первейшая, высочайшая, величайшая из всех социальных задач, которые можно себе представить.
Но могут ли педагоги воспитать народ? Вряд ли. Воспитательное воздействие педагогов – мизерное, если сравнить его с воспитательным воздействием среды, то есть общества. Чтобы изменить народ, необходимо изменить социальное устройство – среду. А общество еще не созрело до того, чтобы поставить перед собой такую задачу – изменить само себя. Может быть, оно когда-нибудь созреет для этого, но созревает оно, судя по всему, медленно.
От всех, кто «как Макаренко», – избавляются. Как в свое время избавились от него самого.
Антон Макаренко – не с нами. Хочется думать, что он впереди нас.
Ильенков
С чего начать? Речь пойдет о детях несчастных – глухих, немых, но еще и слепых. Для них в Подмосковье, в Загорске, был открыт детский дом. А главное – о психологе А.И. Мещерякове и философе Э.В. Ильенкове, которые работали в этом детдоме в 60-70-е годы. И еще, естественно, о том, какое они имеют отношение к А.С. Макаренко.
Александр Иванович Мещеряков и Эвальд Васильевич Ильенков, друзья в студенческие годы, оба закончили МГХ но после его окончания Мещеряков «пошел» по линии психологии, а Ильенков – по философской линии. Оба – доктора наук. И оба увлеклись работой в Загорске, превратив этот дом для детей-инвалидов в научную лабораторию по проблемам психологии, философии и педагогики. Однако этот рассказ требует «захода».
Не случайная преемственность
Чарльз Диккенс в «Американских заметках» рассказывал, как в 1842 году он увидел Лору Бриджмен, первую в истории слепоглухонемую, овладевшую речью: «Она сидела передо мной, точно замурованная в мраморном склепе, куда не проникало ни малейшего звука или луча света, и только ее бледная белая ручка, просунувшись сквозь щель в стене, тянулась к добрым людям за помощью». Лору Бриджмен научил говорить врач и необыкновенный человек Самюэл Хаув – основатель Перкинсовской школы под Бостоном, где училась также Елена Келлер. А в Москве шла пьеса Вильяма
Гибсона «Сотворившая чудо» – о том, как обучали грамоте самую известную слепоглухонемую Елену Келлер.
Вообще работать с детьми без слуха и зрения «соглашались» только люди с добрым сердцем, истинные энтузиасты. Рассказывают, что Инесса Холл, сотрудница доктора Самюэла Хаува, от восхода до заката, без праздников и выходных дней занималась с мальчиком Леонардом Дауди. Он был ужасен, когда его привезли к ней. Он бегал на четвереньках задом наперед, потому что биться головой о стены было больно. Но через несколько лет Инесса научила его говорить, дала ему какое-то образование, что позволило ему жить уже без опеки.
В нашей стране первая клиника для слепоглухонемых детей была открыта не где-нибудь, а в Харькове. Вообще почему-то сложилось так, что Харьков, Полтава, другие города и села были – в одни годы или в разное время – центрами передовой педагогической мысли, педагогических исканий. Наверное, тому есть свое объяснение, но в причины такого феномена пока никто не вникал – что было, то было.
Клинику для слепоглухонемых детей в Харькове возглавлял профессор Иван Афанасьевич Соколянский. В НИИ педагогики он возглавлял секцию, которая включала в себя и детдом для слепоглухонемых, созданный по его же инициативе. Среди первых воспитанников этого детдома была Ольга Скороходова, которая позже стала сотрудницей Соколянского. Член-корреспондент Академии наук Д.Б. Эльконин работал в Харькове же в колонии для малолетних преступников и был близко знаком с Соколянским. Не мог не знать о Соколянском и Антон Макаренко. И он о нем знал. Более того, Макаренко имел в виду сделать Соколянского одним из героев «Педагогической поэмы» под фамилией Воробьев – показать «человека одной доктрины, преданного своим слепым и теории условных рефлексов».
Их отношения, однако, сложились непросто. Считалось даже, что Соколянский был врагом Макаренко. В самом деле, в марте 1928 года, на заседании НИИ педагогики, Соколянский за что-то критиковал Макаренко. В то же время в одном из писем Соколянский писал, что его дружба с Макаренко «длилась до моего ареста ГПУ После того, как меня выпустили и реабилитировали, Антон Семенович уже меня не признавал – очевидно, он меня считал врагом. Макаренко охладел, очевидно, полагая, что нет дыма без огня».
Соколянский был арестован в 1933 году и лишен свободы на три года условно. Но через несколько лет, уже в 1937 году, его арестовали вновь и вновь освободили через полтора года. В его освобождении, как говорили, активную роль, с помощью Максима Горького, сыграл Макаренко. Вскоре Соколянский покинул Харьков и переехал в Москву, где был принят научно-исследовательским институтом спецшкол и детдомов Наркомпроса. Когда началась война, Харьковский детдом, где Соколянский занимался со слепоглухонемыми детьми, не успели эвакуировать, и фашисты уничтожили несчастных детей как «неполноценных».
Соколянский умер в 1960 году. А интернат в Загорске, единственный в стране, открылся в 1963 году. До этого за помощью для своих несчастных детей родители могли обращаться в Институт дефектологии, в лабораторию, которой руководил Мещеряков, а до него – не кто-то другой, а именно профессор Иван Афанасьевич Соколянский, который теперь считается основателем советской тифлосурдопедагогики – науки о работе со слепоглухонемыми детьми.
В жизнь – из мрака и безмолвья
Карл Левитин в своем очерке «Лучший путь к человеку», посвященном ученым и детям детдома в Загорске, пишет: «Они слепы и глухи. Вечная беззвучная ночь окружает их. Страшное, огромное, неизмеримое несчастье. Весь наш мир, полный красок и музыки, для них – недоступная далекая планета. Как объяснить такому ребенку, что есть отец, мать, небо, земля? Что существует человеческая речь, состоящая из слов, и буквы, которыми эти слова можно писать. Как объяснить все это человеческой плоти, в которой нет не только мыслей, но даже желаний, и которая попросту перестанет быть, если вовремя не втолкнуть в нее пищу, – даже жевать не умеет слепоглухой от рождения человек?» Установление контактов с ним начинается с вилки, стола, стула, тарелки, рубашки, кровати, ночного горшка, стен, потолка…
Э.В. Ильенков: «В Загорске был очень трудный мальчик: когда его привезли, он лежал в углу и ни на что не реагировал – только ел и спал. Прошли годы, прежде чем удалось научить его одеваться, обслуживать себя, он стал даже говорить».
А.И. Мещеряков: «Нормальный ребенок, едва появившись на свет, сразу попадает в какую-то определенную среду, и она приносит ему пользу либо вред. Свет, тепло, улыбка матери, звук ее голоса – все это проникает в его мозг, и там образуются связи».
А.И. Мещеряков: «Но когда к нам привозят ребенка, слепого и глухого ко всему на свете, без желаний, без каких бы то ни было мыслей, как установить с ним контакт? Он не интересуется ничем – любой предмет, который вы вложите в его руку, тут же падает на пол».
А.И. Мещеряков: «Остаются лишь неустранимые потребности живого организма – в еде, в питье, в тепле».
Э.В. Ильенков: «Как пробиться к его мозгу, который пока еще – всего лишь вполне исправный механизм, предназначенный для мышления, но в нем надо соединить между собой многочисленные части, чтобы он смог перерабатывать “сырье“ – сигналы окружающего мира».
А.И. Мещеряков: «И вот, когда после долгого и упорного труда воспитателя слепой и глухой ребенок, если ему хочется есть, начинает тянуться к ложке, тогда он и делает свой первый шаг на пути к человеку».
И – очень важный, фундаментальный итог:
Э.В. Ильенков: «Человек человеком не рождается, он им становится». Внимание: «В нем столько от человека, сколько он присвоил человеческого».
Слепому и глухому ребенку судьба оставила только один канал связи с окружающим миром – осязание. Он может «увидеть» и «услышать» то, что вокруг него, только пальцами. С помощью азбуки Брейля, на специальной пишущей машинке с металлическими штырками на клавишах, воспитатель начинает вводить в сознание ребенка понятие о букве, слове, фразе… Педагог своими руками прикладывает пальчик ребенка к клавише… Сколько раз надо это повторить, чтобы ребенок что-то схватил? Как догадаться, как понять, что ребенок усвоил именно то, что хотел воспитатель? Надо иметь неимоверное терпение и уверенность в том, что успех возможен, чтобы так, шажок за шажком, дать маленькому человечку почувствовать, что вокруг него не тьма и пустота, а много чего есть, в том числе и люди, их добрые спасительные руки.
Невероятно, но факт: слепые и глухие люди могут стать членами человеческого общества, войти в него и найти в нем свое место. Без помощи людей и нормальный человек не смог бы это сделать, а слепому и глухому существу требуется многократно больше помощи. По существу, он может рассчитывать только на самоотверженность своих воспитателей. Как бы то ни было, уже упомянутая О.И. Скороходова стала кандидатом наук, писала басни, даже размышляла о музыке стиха… Юрий Лернер учился в МГУ Наташа Корнеева решила стать педагогом.
Карл Левитин, автор очерка о Загорской лаборатории, – о встрече с людьми, которых ученые вывели из мрака и тишины: «Я слышу их голоса – чистый, абсолютно правильный выговор Саши, очень тихий и высокий дискант Наташи, громкую, но не совсем привычную речь Юры и совсем уж необычную мелодику, с которой произносит слова Сергей – он говорит почти без всякой интонации. Я сижу за обычной пишущей машинкой, а каждый из моих собеседников держит указательный палец на маленьком пластмассовом кружке, из которого высовываются шесть стерженьков – по три в двух вертикальных колонках. Каждой букве, цифре или знаку препинания соответствует своя комбинация из шести точек – это и есть азбука Брайля, которой пишут книги для слепых. Но слишком необычно сознание, что пальцы твои через клавиши вводят металлические штырьки в соприкосновение с живой плотью. Это ощущение слияния, прямо-таки физической связи с собеседником, настолько подавило меня, что я не сумел поговорить так, как хотелось бы. “Нет, учиться на психологическом факультете не очень трудно“. -“Да, сейчас, в сессию, конечно, приходится подналечь“. – “Сейчас вот, например, все мы оторваться не можем от “Я отвечаю за все“ Юрия Германа“.
Такой у меня вышел разговор. Но тут пришел Ильенков. Его встретили как родного и буквально затащили к телетактору – изголодались по хорошей беседе. “Эвальд Васильевич, – сказал Саша, чеканя слова, – давайте что-нибудь философское. Например, о явлении и сущности“…»
Контакт со слепоглухонемыми детьми начинается не со слова, а с дела. С действия. С поступка. В труде. Поэтому Загорский интернат был оборудован мастерскими. Дети работали с молотком, отверткой, рубанком, швейной машинкой, и неплохо с ними управлялись. Но мастерские здесь тоже были лабораториями. Не просто урок труда, а аудитория, в которой формируется личность. Обыкновенные инструменты помогали очеловечивать детей, лишенных другого способа приобщения к людям.
Карл Левитин: «Уже десять часов вечера, а Ильенков все еще сидит в коридоре с Сашей, и они о чем-то беседуют. Александр Иванович выглядит тоже усталым, но трое остальных ребят накопили за день тысячи вопросов к нему. О чем они говорят – мне не скажет никто, даже спрашивать нельзя. “Как-то раз приходит Мещеряков, а его уже ждет Юра Лернер, – рассказывает мне Ильенков. – “Александр Иванович, – спрашивает Юра, – как вы думаете – могу ли я быть счастлив?“ Тот растерялся, но ведь – педагог. Говорит осторожно: “А как ты сам думаешь?“ – “А я, – отвечает Юра, – счастлив в самом прямом и точном смысле этого слова. Ведь счастье – это иметь что-то, что можно потерять. Я ж ничего не имел, но каждый день нечто приобретаю“».
В самом деле эти дети не имели ничего. А всё, что получили, – от людей.
После смерти Мещерякова ответственность за детей взял на себя Ильенков, а после смерти Ильенкова работа интерната сошла на-нет. Победила позиция тех, кто считал, что с этих детей довольно, если научить их монтировать розетки…
Синхрофазотрон для педагогов
Что, педагогика Александра Ивановича Мещерякова – другая, особая педагогика? Другая, конечно, и, конечно, – особая. Уж она-то, безусловно, требует индивидуального подхода, особенно на первых порах. Впрочем, и нормальные дети на первых порах воспитываются индивидуально. Только в возрасте трех-пяти лет они «готовы» к переходу на «коллективное воспитание». У слепых и глухих детей такой переход возможен значительно позже. И все-таки работники детдома в Загорске утверждают, что слепоглухота не создает каких-то особых педагогических проблем. Суть та же. «Всё это наши проблемы, стоящие перед каждой матерью и перед каждым отцом, перед любыми яслями и любым детским садом, перед каждой школой и перед каждым вузом». А особенность в том, что эти же проблемы слепоглухота ставит острее и «чище». Это «чище» следует не только взять в кавычки, но и подчеркнуть. При работе со слепоглухими детьми воспитателю не мешают «посторонние шумы», доступ к сознанию ребенка имеет только он один. Никакая «улица» ему не помеха. Воспитатель в одиночку «творит» человека. Правда, если он ошибся, ничто и никто не поможет ему исправить ошибку. Все останется так, как он сделал. Вся ответственность – на нем.
Работа со слепыми и глухими детьми выявила один очень тонкий, едва заметный, на первый взгляд, частный, а на самом деле всеобщий и очень опасный «нюанс» в работе воспитателя. Проследим за ходом мысли Мещерякова. В работе со слепоглухонемыми детьми сначала активна только рука воспитателя. Он должен добиваться и ждать, когда проявит свою активность рука ребенка. Надо уловить момент, когда она, детская рука, попытается что-то делать сама. Уловить этот момент – и сразу прекратить помощь. Если продолжать помогать, активность ребенка угаснет. И исчезнет навсегда! Заповедь Мещерякова: «При малейшем намеке на самостоятельность в осуществлении действий – сразу же ослаблять руководящие усилия!» Важно сказать, что это правило обязательно не только при работе со слепоглухонемыми детьми, оно – всеобщее. И если прозевать этот момент, то можно надолго и, может быть, на всю жизнь лишить человека способности действовать самостоятельно. Надо вовремя помочь и вовремя прекратить помощь.
Даниил Борисович Эльконин, член-корреспондент академии наук, на защите докторской диссертации Мещерякова о Загорском интернате сказал так: «Загорский детский дом для психологов и педагогов – все равно что синхрофазотрон для физиков». А Ильенкову дети, лишенные зрения и слуха, позволили решить давнишний философский спор Дидро с Гельвецием и Спинозы с Декартом – о том, что есть душа человека и как она создается. Говоря словами К. Левитина, случай Ильенкова – одни из редчайших, когда философ в научном споре мог опираться на свою собственную экспериментальную работу. В интернате Эвальд Васильевич имел то, о чем философ мог только мечтать, – наблюдать процесс мышления «от нуля».
Основываясь на психологических исследованиях Мещерякова и на собственных наблюдениях в детдоме Загорска, Ильенков обобщил их философски, тем самым, помимо всего прочего, еще раз допустив родственность педагогики и философии. Я взял у Ильенкова три его умозаключения.
Первое. Опыт Загорска ценен, прежде всего, тем, что он ставит педагога в особые условия. Эти условия не оставляют сомнений по поводу вывода, который ими диктуется. А вывод таков: слепой и глухой ребенок без помощи людей не может стать человеком. Тут спорить не о чем. Этот опыт – чистый. Без помех. Ильенкову остается только сделать следующий шаг: нормальный ребенок в принципе не отличается от инвалида по слуху и зрению. И нормальный ребенок без помощи людей человеком не станет. Нас не должна вводить в заблуждение видимость того, что нормальный ребенок вроде бы не требует такой «тесной» опеки, как слепой и глухой, что его мозг открыт и доступен всем влияниям и потому способен «очеловечиваться» самостоятельно. Конечно, нормальный ребенок, растущий без специального воспитания, впитывает всю «стихийную» информацию, поступающую от окружающей его среды, и становится «каким-нибудь» человеком, но именно «каким-нибудь». Как бы то ни было, всякое влияние, оказываемое на него, – человеческое. От людей. Без них и нормальный ребенок человеком не станет.
Вывод Ильенкова: «Биологически человеческий индивид не предназначен даже к прямохождению. Предоставленный самому себе, ребенок никогда не встанет на ноги и не пойдет». И еще: «В психике человека нет ровно ничего наследственного. В хромосомах не зашифрована ни наша память, ни характер, ни степень эмоциональной возбудимости, ни талант к музыке или стихосложению. Генетика не ответственна ни за нашу лень, ни за легкомыслие, ни за эгоизм. Все это дает нам среда – окружающие люди, предметы, зачастую самые незаметные следы человеческой культуры. Человек – существо целиком социальное». И еще: психика человека «запрограммирована не внутри, а вне тела индивида, в его “неорганическом теле“, как назвала когда-то философия предметное тело цивилизации».
Человека, каждого из нас, «делают» не только родители, не только школа, не только ближайшее окружение, не только какое-то общество, а все человечество. Чтобы получился человек, надо использовать весь опыт, который накопило человечество. Это и есть – воспитание.
Э. Ильенков: «Опосредствованно, через бесконечное количество отношений, каждый индивид на земном шаре реально связан с каждым другим, даже с тем, с которым он никогда непосредственно не входил и не войдет в контакт».
Э. Ильенков: «Сила личности – это всегда индивидуально выраженная сила того коллектива, того “ансамбля“ индивидов, который в ней идеально представлен, сила индивидуализированной всеобщности, устремлений, потребностей, целей, ею руководящих».
Значит – что? Мозг – пустое место? Сосуд, который можно наполнить чем угодно?
А.И. Мещеряков: «Не совсем так. Морфология мозга может иметь существенные особенности. Но эти особенности влияют на психику человека не сами по себе, а только благодаря обществу – через людей. Какие бы особенности своего мозга человек ни унаследовал, что бы ни передалось ему генетическим путем, лишь общество может сделать эти особенности достоинством или недостатком, побудить человека развивать те или иные задатки или бороться с ними. Мы наследуем массу предрасположенностей к тому, чтобы стать Бетховеном или Репиным, или каким-нибудь Рокфеллером, но только малая часть из них реализуется – благодаря другим людям, среде, обществу».
Выдающийся советский философ Эвальд Ильенков считал себя марксистом, но марксистом необычным, не зацикленным на догматах. Марксистская философия, как известно, – материалистическая, а Ильенков признавал идеальное. Поскольку эта тема – особая, я упомяну только о том, что весь опыт человеческой культуры – субстанция идеальная. Этот опыт, независимо от человечества, существует, но неизвестно, где. Где-то рядом и в связи с человеческой культурой, но – идеально. И именно этот опыт позволяет, поколение за поколением, воссоздавать человеческое общество. Из бездуховного тела – создавать личности.
Да, мы одинаковы, но не совсем
Так, не ставя перед собой такой цели, философ Ильенков поддержал педагога Макаренко, согласившись с ним в том, что человек воспитывается в коллективе. Это происходит в любом случае. С педагогами или без них. Какой коллектив, такое и воспитание. А педагогу остается одно: создавать такой коллектив, который необходим обществу.
Второе умозаключение Ильенкова – о том, что такое личность, ее неповторимость. В мире нет ничего абсолютно одинакового. В том числе нет двух одинаковых людей. Неповторимость – фундаментальное свойство личности. «Неповторимость свойственна каждой отдельной личности настолько органически, что если ее отнять, то исчезнет и сама личность». Но можно ли ее, неповторимость, отнять у личности?
Вспомним, в чем обвиняли недруги Антона Семеновича Макаренко? В том, что коллектив подавляет личность. Что он воспитывает безликую массу для тоталитарного режима. Что это «педагогический мусор» – то, что главное коллектив, а не личность. Что за коллективом перестали видеть человека. Что у Макаренко человек – это винтик.
Если вникнуть, такие обвинения не имеют смысла. К кому бы они не были обращены. Стоит ли нам так уж беспокоиться о том, чтобы не «штамповать» одинаковых людей? Стоит ли нам так уж ратовать за то, чтобы люди были не похожи друг на друга? Если следовать логике этого страха, то хорошо не только сохранять различия между людьми, но и углублять и расширять их.
Как бы мы ни старались, ничего у нас не получится. Как сказал Ильенков, «единичное есть единичное, и тут уж ничего не поделаешь». Не получится у нас сделать людей одинаковыми. До сих пор ни у кого это не получалось. И не получится впредь. Федор Моргун, человек, известный на Полтавщине, и не только там, после встречи с коммунарами сказал: «Какие же вы все одинаковые… И какие же вы все – разные».
Я не знаю ни одного примера, чтобы какой-то коллектив каким-то способом добился одинаковости. Даже в тюрьме такого не случается. Тем более в армии. Можно специально подбирать парней по росту, возрасту, цвету волос, глаз и по любым другим признакам – одинаковости не будет. На какое-то время может мелькнуть чисто внешняя похожесть, но только и всего. Даже в близнецах, если вглядеться, обнаружатся различия.
Зачем же мы так печемся о различиях? Не они ли, если оглянуться назад, виновники многих, если не всех, наших бед, – от уличных драк до мировых войн? А какой вред от мнимой одинаковости?
Получается – что? Бороться за различия нет смысла. Они есть и без наших усилий. А если есть что-то недостижимое, так это одинаковость.
Третье умозаключение Ильенкова – о самоуправлении. Размышления о том, как важна роль общества в формировании личности, не могли не привести философа к размышлениям о том, каким должно быть само общество. По каким законам оно развивается. Поддается ли оно какому-то управлению. Ильенков пришел к выводу, что функции управления государство должно передавать людям – «только так можно преодолеть отчуждение человека от человека». В итоге – «движение к коммунизму есть нарастание элементов самоуправления в обществе».
Нет нужды доказывать, что и в этом смысле философ Ильенков «поддерживает» теорию и практику педагога Макаренко.
Граф
Толстой и Макаренко. Сопоставление
Когда умер Лев Толстой, Антону Макаренко было больше двадцати лет. Он мог бы съездить в Ясную Поляну и познакомиться с живым классиком. Но он не поехал туда. Он увлекался Горьким, Чеховым, другими писателями, а Толстым, насколько я могу судить, – нет. Толстой был не его писатель? Что-то не совпадало? Наверное, так.
Толстой прав и когда ошибается
Нет ничего проще, чем опровергать Льва Толстого.
Он считает: «Человек родится совершенным».
Он убеждает: «Воспитание есть принудительное, насильственное воздействие одного лица на другое с целью образовать такого человека, который нам кажется хорошим».
Он сообщает: «Родившись, человек представляет собой первообраз гармонии, правды, красоты и добра».
Он утверждает: «Воспитание есть возведенное в принцип стремление к нравственному деспотизму».
Он настаивает: «Воспитание есть стремление одного человека сделать другого таким же, каков он сам».
Он повторяет: «Права воспитания не существует».
Он объясняет: «Учить и воспитывать ребенка нельзя и бессмысленно по той простой причине, что ребенок стоит ближе меня, ближе каждого взрослого к тому идеалу гармонии, правды, красоты и добра, до которого я, в своей гордости, хочу возвести его».
Он – категорично: «Воспитание портит, а не исправляет людей».
Спорить? Возражать? Исправлять? Ставить Толстого на путь истинный? Это – самое простое.
Да, конечно, можно сослаться на психолога Александра Мещерякова и философа Эвальда Ильенкова, которые, работая со слепыми и глухими детьми в интернате Загорска, убедились, что родившийся ребенок – почти пустой сосуд. Чистый, но пустой. С каждым днем он будет наполняться. Но – как и чем? Чем попало или с выбором? Если с выбором, то удастся ли отсеивать «плохое»? Если отсеивать, то опять-таки что? В любом случае ребенок рождается – никакой.
Значит, Лев Толстой ошибался? Ошибался. И все-таки…
Ребеночек-то разве не ангел? Да, ангел. Разве не воплощение чистоты, невинности и безгрешности? Да, воплощение. И разве с годами он не теряет этот свой образ сущего идеала? Да, теряет.
Значит, Лев Толстой прав?
Лев Толстой – это Лев Толстой. Он в правоте своей ошибается и в своих ошибках прав. Свою мысль он всегда доводит до конца, до края, а там обнаруживает нечто противоположное тому, с чего начинал. И тогда он ведет свою мысль обратно, от конца к началу, от края до края. Поэтому в его размышлениях правота и заблуждения плавно перетекают одно в другое.
Нам важно, что великий писатель Лев Толстой проявлял интерес к педагогике. И даже всерьез увлекался ею. Ради нее бросал свои романы. Чтобы воспитывать – практически. Как и Макаренко, ему недолго было убедиться, что на чистом теоретизировании в педагогике далеко не продвинешься. «Не философскими откровениями в наше время, – писал он, – может подвинуться наука педагогика, но терпеливыми и упорными повсеместными опытами». В Ясной Поляне он опытами и занялся. Открыл школу для крестьянских детей. Писал для них «Азбуку», «Новую азбуку», «Книги для чтения». Издавал журнал «Ясная Поляна», в котором печатал свои педагогические статьи. Путешествуя по Европе, он интересовался, как там обстоят школьные дела. Можно даже сказать, что ради того и путешествовал. Между прочим, в Швейцарии, в П, юрихе, осмотрел Институт слепых и глухонемых детей. Так что ему было бы, о чем поговорить с Мещеряковым и Ильенковым. А вернувшись домой, он вновь принимался за школьные дела. Писатель элементарно работал учителем.
Нет смысла в достижении идеала
Это тот же случай: писателю свойственно увлекаться педагогикой. Не знаю, был ли еще человек, который с такой нетерпеливой страстью хотел изменить человека, как Лев Толстой. Изменить – к лучшему. Усовершенствовать. Для того он и сочинял – сначала свои романы, а потом публицистические статьи. Но писательство не давало ему сведений о результате. Оно если и откликалось, то смутно. Потому-то и возникала иллюзия, что педагогика оперативнее литературы. Соблазнительно было то, что в педагогике – все на глазах, в непосредственном контакте, под постоянным наблюдением. Потому-то Лев Толстой то уходил из литературы в педагогику, то возвращался обратно. То и дело разочаровывала литература, но то и дело разочаровывала и педагогика.
Не сразу поймешь Льва Толстого: он сам целиком уходил в воспитание, и он же воспитание – отрицал. Чем объяснить такое непостоянство, такие метания и такую «капризность»? Тем же и объясняется – результатом. От воспитания ждешь одного, а оно выдает другое. До совершенного человека – идти и идти… Жизни не хватит. И такое ощущение, что идешь не к идеалу, а от него. Чем дальше от ребенка, тем глубже разочарование. И будто от твоих усилий – только хуже. Вроде ты напрашиваешься воспитывать, а это никому не нужно. Никто не хочет воспитываться. Разве что под нажимом, под принуждением.
А иначе – как? Если не заставлять, не усаживать за парту, не тыкать пальцем: «читай», не грозиться «двойками» и чем-то еще, не выговаривать, не стыдить, не становиться в позу деспота, – то как? Почему-то бесценный опыт человечества приходится вталкивать, втискивать, впихивать в ребенка как нечто скучное, неинтересное и неудобоваримое. В обычной жизни ребенок надоест со своими «почему?», но как только учиться – отворачивается. Надо иначе учить? Увлекать? Прямо-таки завораживать?
А надо ли? Антон Семенович Макаренко сомневался в этом. Он говорил, что в жизни много скучной, монотонной работы, что даже во всяком творчестве есть занятия, требующие усилий и усидчивости, упорства и дисциплины. Значит, эти качества полезно прививать в процессе учебы. Если так, то принуждения не избежать. Понуждать, тащить его, упирающегося, за руку, давить авторитетом, запрещать, держать контроль… Вновь и вновь входить в роль надоевшего наставника. Воспитывать, сознавая, как им, детям, противны и надоедливы все эти увещевания, наставления, нотации… И, главное, как они беспомощны…
Л. Н. Толстой: «Всё или 0,999 воспитания сводится к примеру, к исправлению и совершенствованию своей жизни».
Конечно! Не надо напрашиваться со своим воспитанием – будь примером для подражания. Известно же, что дети – обезьяны, они всё впитывают, перенимают, всему подражают. И это происходит не только безнасильственно, но даже бессознательно.
Прекрасно. Но… Как стать примером? Делать себя лучше и лучше? Ради того, чтобы стать примером? Совершенствовать себя? Самого себя воспитывать? Быть одновременно воспитателем и воспитанником?
Легко сказать… Получается: не я воспитываю сына, а он – меня. Не он от меня зависит, а я завишу от него. Я у него на поводке, а не он у меня. Это одно. Кроме того, я должен как бы отказаться от себя. Признать: такой, какой я есть, – не гожусь. Надо переделываться. Я же, но – другой. Лучше.
Лучше… Но «лучше» – это какой? Сын-то мне не скажет, каким хотел бы меня видеть. И сам я не знаю. Знал бы, уже перевоспитался бы. Не дожидался бы рождения сына. Педагоги свидетельствуют, что без цели воспитание невозможно. Как же воспитывать себя самого, не зная цели? И не поздно ли переделывать себя, когда ты уже отец?
Боюсь, что напрасны все наши старания. В лучшем случае можно дать себе зарок изжить свои недостатки. Отказаться от плохих поступков. Например, от пьянства. Конечно, и то благо. Но личность свою не изменить. А если личность слабая, то и от пьянства не отказаться…
Отец должен оставаться самим собой. Не «подавать» себя, а натурально жить. А стать лучше… Сделать вид, что – лучше, можно, и это будет ужасно.
На этом месте Лев Николаевич Толстой дает нам повод поговорить об «идеальном человеке». О «совершенной личности». Толстой разочаровался в педагогике, потому что она не привела его к идеалу гармонии, правды, красоты и добра. У него не получилось. И у других не получилось. Но, может быть, и не могло получиться. И хорошо, что не получилось и не получится. Идеал невозможен. Достижение идеала его же уничтожает. Что еще хуже: мы остаемся без идеала вообще. Одно дело стремиться к идеалу, когда он – впереди, когда он цель, а другое – нигде никакого идеала и никакой цели. То есть полный крах. У идеала есть смысл, лучший из смыслов – двигаться к нему, но никогда не достигнуть.
Человек придуман таким, какой он есть. В нем есть гармония, но есть и дисгармония, в нем есть правда, но есть и ложь, в нем есть красота, но есть и безобразие, в нем есть добро, но есть и зло. И – слава Богу. Потому что одно без другого не бывает. Если исчезнет зло, исчезнет и добро. С одним дополнением: добро не исчезнет, оно само породит зло, чтобы и самому – остаться.
Человек тем и гармоничен, что в нем сочетаются плюсы и минусы. И люди бывают хорошие и плохие. Без плохих людей мы потеряем представление о хороших.
Человек бывает совершенным в двух случаях – в начале жизни и после нее. А между этими точками требовать от него совершенства – зачем? Совершенство изменит его неузнаваемо.
Лев Николаевич Толстой страстно хотел сделать человека лучше. И мы этого хотим. И пока мы этого хотим, человек не вернется в звериное стадо, а останется в человеческом обществе.
Об авторе
Михаил Саввич Фонотов – писатель, журналист. Обозреватель газеты «Челябинский рабочий».
Автор книг:
«Мир открыт для добра: Очерки и новеллы о природе» (1989), «Соловьиный остров (Южный Урал в этюдах)» (2001),
«Голубые зеркала Каменного пояса» (2004),
«У горы Извоз. Верхнеуральск: Все, что знаю» (2008),
«В поисках Рифея: книга для чтения» (2008),
«Геометрия растений: Как природа изобретала зеленый мир» (2008), «Такой Челябинск, каким я знаю его в XXI веке» (2008),
«Мы и наше здоровье» (2009),
«Родная старина. Очерки истории Южного Урала» (2011).
Член Союза журналистов РФ.
Заслуженный работник культуры РФ.
Лауреат журналистских премий, в том числе премии «Золотое перо России» (2010).
Читать бесплатно другие книги:
