Чаша и крест Бильо Нэнси

5

Никогда еще отец Уильям Моут не бегал так быстро, как в то утро. Пастор церкви Святой Троицы летел по Хай-стрит как на крыльях. Когда он подбежал к нам, тощие коленки его дрожали от напряжения.

— Господин маркиз, госпожа маркиза! Милорд, миледи, для нас, жителей этого города, огромная честь видеть вас… э-э-э… у нас, — начал было он, низко склонившись перед Генри и Гертрудой Кортни.

Но они не обратили на него никакого внимания, глаза обоих были устремлены только на меня.

— Неужели вы меня не помните? — спросила Гертруда, и губы ее обиженно дрогнули. И неудивительно: бывшая послушница Дартфордского монастыря стоит, вся в грязи, перед маркизой и категорически отказывается ее узнавать. Действительно забавная ситуация. Я едва сдерживала смех.

Генри обнял жену за талию. Вот его имя было мне знакомо. Кортни и Стаффорды приходились друг другу родственниками: во-первых, те и другие являлись прямыми потомками Эдуарда III, а во-вторых, мы еще раз породнились благодаря брачным союзам с представителями семейства Вудвиллов. Сама фамилия Кортни всегда служила символом богатства и власти. Но, насколько мне известно, эта пара никогда не бывала в Стаффордском замке… Тогда откуда же Гертруда знает меня?

Я попристальнее всмотрелась в доброе лицо Генри и вдруг вспомнила:

— Мы познакомились на вашей свадьбе! Да, правильно, я ведь на ней присутствовала! Правда, была тогда совсем еще ребенком!

— Совершенно верно! У вас еще был тогда букет размером чуть ли не больше вас самой! — Смех Гертруды звенел колокольчиком и словно бы отскакивал от тупо таращившихся на нас обывателей Дартфорда. Бурная искренняя радость моментально преобразила ее лицо. Морщинки вдруг волшебным образом куда-то исчезли, а карие, широко поставленные глаза так и сияли.

— Джоанна, дорогая кузина, объясните же, что тут такое с вами приключилось? — спросил Генри.

Я начала сбивчиво рассказывать про свою затею открыть предприятие по изготовлению гобеленов и про то, как мы с сестрой Беатрисой пытались отнести станок домой.

— Но почему же никто не помог вам? — перебил меня Генри. — Ну, допустим, в строительной конторе не нашлось свободных людей, но почему же горожане не предложили вам свою помощь? Ведь вы же сестра им во Христе.

Я оглядела собравшуюся вокруг нас толпу. Все как один опускали глаза, не смея встретиться со мной взглядом.

— Ну а вы что скажете, святой отец? Может, у вас есть хоть какое-то объяснение? — дрожащим от гнева голосом поинтересовалась Гертруда.

— Сейчас-сейчас, мы кого-нибудь найдем, обязательно найдем, миледи, — заторопился священник, сложив перед собой руки. — Я лично разберусь, почему жители Дартфорда не проявили христианского милосердия к сестре нашей Джоанне.

И тут раздался голос госпожи Брук:

— Но, святой отец, вы же сами всегда говорили нам, что эти женщины из монастыря…

— Помолчите… — зашипел на нее Уильям Моут.

И как раз в эту секунду Артур, которому надоело ждать, дернул меня за руку. Плечо, на которое упал станок, пронзила столь острая боль, что я невольно вскрикнула.

— Вы ранены? — забеспокоился Генри. — Ничего, Джоанна, мы о вас позаботимся. А также непременно установим, кто виновен в сем досадном инциденте, и незамедлительно примем надлежащие меры. Святой отец, проводите нас в церковь. — И он протянул руку в сторону высокой квадратной башни церкви Святой Троицы.

— Нет-нет, только не туда! — воскликнула я жалобно. — Я хочу домой.

— В таком случае мы прямо сейчас доставим вас домой, — мягко произнес Генри. Он повернулся к человеку со строгим, даже несколько угрюмым лицом, одетому в фамильную ливрею Кортни: — А вы, Чарльз, проведите расследование и разберитесь тут с этим делом, выясните все до малейших подробностей.

Гертруда наклонилась к мальчику и погладила его по щеке:

— Неужели это маленький Артур Булмер?

— А откуда вы знаете про Артура? — удивилась я.

Жена Генри доверительно пояснила:

— Все, кто знаком с госпожой, знает про вас и Артура.

«С какой еще госпожой?» — не поняла я, однако не успела задать следующий вопрос, потому что слуги подхватили меня и понесли к дому — так бережно и осторожно, словно в руках у них был не человек из плоти и крови, а хрупкая флорентийская скульптура.

Когда мы добрались до дверей нашего дома, Генри извинился, сказав, что ненадолго оставит нас, поскольку ему очень хочется осмотреть церковь.

— Эдвард, ты пойдешь со мной! — крикнул он.

Из толпы сопровождающих выскочил мальчик лет одиннадцати, светловолосый и красивый.

— Хотите заказать литургию? — смущенно спросила я.

— Мой муж увлекается историей, — улыбаясь, ответила за него Гертруда, — и давно уже хотел полюбоваться знаменитой церковью Святой Троицы. Между прочим, в ней отпевали Генриха Пятого. Ведь правда, милорд?

— Да, когда тело короля перевозили из Дувра, здесь действительно сделали остановку и совершили обряд отпевания, — ответил мой кузен, который от нетерпения уже с трудом стоял на месте. — Может, и юный Артур захочет пойти с нами?

Мне пришлось с сожалением заявить, что юный Артур, увы, пока еще не готов к посещению церкви или к экскурсиям по историческим местам.

— Не будьте в этом столь уверены, дорогая Джоанна, — возразил Генри и обратился к моему воспитаннику: — Ну а ты что скажешь? Хочешь пойти со мной и со своим кузеном Эдвардом?

Артур, взиравший на Эдварда Кортни с таким восхищением, словно перед ним стоял сам Аполлон, спустившийся с Олимпа на грешную землю, с готовностью закивал. Генри взъерошил ему волосы:

— Вот видите? Артур — славный мальчик. — Он поцеловал руку жены. — Мы недолго, любовь моя, я обещаю.

Гертруда улыбнулась ему в ответ очаровательной, по-детски открытой улыбкой. Глаза их встретились… о, сколько нежности, сколько любви было во взглядах обоих супругов. Я не привыкла видеть столь откровенно демонстрируемую близость, а потому поскорее отвернулась.

Генри Кортни и мальчики, сопровождаемые слугами, отправились в сторону церкви. Еще двое слуг встали у моих дверей, как бы охраняя вход.

Женщины осторожно провели меня в дом. Наверху, в спальне, они раздели меня и чисто вымыли мне лицо, шею и плечи. Опытные пальцы втерли в больное плечо целебную мазь.

Сама Гертруда ко мне не притрагивалась, не помогала мне раздеться, не старалась облегчить боль. Все это под руководством Констанции, старшей фрейлины маркизы, ловко проделала молодая служанка. Гертруда лишь кивком головы или пожатием плеча указывала, что надо делать, а Констанция, женщина примерно ее возраста, но гораздо менее красивая, в свою очередь, отдавала распоряжения юной служанке. И вскоре, переодетая во все чистое, я стояла посередине комнаты, а служанка расчесывала гребнем мои густые волосы. Ей пришлось изрядно потрудиться, потому что они совсем спутались. А я изо всех сил старалась не морщиться от боли.

Гертруда сидела на единственном стуле, специально для нее принесенном в мою спальню, и наблюдала за процессом. Живость ее куда-то пропала; впрочем, возможно, это мне только почудилось из-за тусклого света, который едва просачивался сквозь окна в комнату. Широкие юбки красного атласа казались слишком тяжелыми для хрупкого телосложения маркизы. Под прекрасными карими глазами проступили темные круги.

— А сколько вам лет, Джоанна? — вдруг спросила Гертруда.

— Двадцать семь.

Она улыбнулась:

— А я бы не дала вам больше двадцати одного. И фигурка у вас такая ладная, красивая. Ну конечно, вы ведь еще не рожали. Нет на свете женщин красивее тех, в жилах которых течет испанская кровь, но, увы, мы нередко рано стареем.

— А вы разве тоже испанка?

— Моя мать, как и ваша, родом из Испании, она приехала сюда в составе свиты Екатерины Арагонской. И тоже вышла замуж за англичанина. Мой отец — лорд Маунтджой. Вы, конечно, помните это?

— Боюсь, что я помню только день вашей свадьбы.

Лицо Гертруды просветлело.

— А какая великолепная и пышная была свадьба! Правда, Джоанна? Мне очень хотелось, чтобы все было красиво… так оно и получилось.

Мои воспоминания об этом дне постепенно прояснялись. Я снова видела перед собой жениха и невесту, Генри и Гертруду, молодых и ослепительно красивых. Вот они встречаются на паперти церкви, чтобы вместе войти внутрь, встать перед алтарем и принести перед лицом Бога обет верности друг другу. И мы с покойной матерью Артура, тогда еще совсем малышкой, тоже участвовали в свадебной процессии: мы несли цветы, и все присутствующие смотрели на нас… Впрочем, скорее, гости заглядывались не на меня, а на прехорошенькую Маргарет. Но я никогда не завидовала ей. Я гордилась, что моя любимая подруга такая красавица.

Но теперь было не время предаваться воспоминаниям. Я хотела услышать от маркизы Эксетер правду.

— Но как вы узнали меня сегодня? — спросила я. — Мы ведь столько лет не виделись, в день вашей свадьбы я была еще девочкой. И откуда знаете про сына Маргарет? И кто такая госпожа, про которую вы упомянули?

Гертруда потрогала пальцем рубин и смерила меня долгим взглядом, словно прикидывая, насколько со мной можно быть откровенной.

— Ну, что ж… — наконец сказала она. — Мы действительно приехали сегодня в Дартфорд не только для того, чтобы полюбоваться местной церковью, но и чтобы разыскать вас. Я знаю про вас и про Артура Булмера… — тут голос ее благоговейно понизился, — от леди Марии.

Ну конечно, как я сразу не догадалась. От Марии Тюдор, старшей дочери короля.

Когда прошлой зимой в Норфолк-Хаусе нам с братом Эдмундом угрожала большая опасность, я бросилась к ногам леди Марии и, чтобы привлечь ее внимание, заговорила с ней по-испански. Узнав, что я сделала для ее покойной матери (после смерти моей матушки, верной фрейлины Екатерины Арагонской, я преданно ухаживала за опальной королевой в последний месяц ее жизни в изгнании), леди Мария немедленно оказала мне заступничество. Именно благодаря ее вмешательству моего отца и выпустили из Тауэра. Мы много переписывались с леди Марией: как до роспуска Дартфордского монастыря, так и потом. Письма ее были полны тревоги и заботы обо мне, особенно после того, как я покинула Стаффордский замок и своих родственников и поселилась с Артуром в городе.

— Я знаю, что леди Мария волнуется за меня, но, право, не стоило посылать вас ради этого в Дартфорд, — сказала я.

— Не стоило? И это после того, что я сегодня видела?

— Всему виной мое упрямство и гордыня, иначе бы ничего и не произошло.

Маркиза вскочила на ноги:

— Джоанна, вы что, вините во всем себя? Мало того что над вами жестоко надругались, лишив вас обители, так теперь вы вынуждены еще и терпеть оскорбления от этих людишек! То, что случилось с вами, со всеми монахами и монахинями, — это страшное преступление против Бога.

Редко можно было слышать столь открытое выражение чувств, да еще при слугах. Я посмотрела на Констанцию и юную служанку: что они могут подумать, ведь у них на глазах осуждались действия самого короля! Но обе и бровью не повели.

Гертруда глубоко дышала, словно пытаясь овладеть собой и успокоиться.

— А что леди Мария говорила вам обо мне? — спросила я.

— Я узнала про вас не в личном разговоре, а из ее писем, — ответила Гертруда. — Мы с ней не виделись с самой весны. Посетителей к ней сейчас не допускают. За этим строго следит Кромвель.

И снова слова гостьи озадачили меня.

— Но ведь леди Мария полностью примирилась с королем, со своим отцом…

— Джоанна, — вздохнула Гертруда, — я понимаю: вы предпочитаете спокойную, тихую жизнь. Но возможно ли, чтобы вы не знали, что происходит сейчас в государстве?

— Полагаю, так оно и есть, — просто ответила я.

Это была правда. Лондонские сплетни никогда меня не волновали, особенно после того, как я по уши окунулась в грязь придворной жизни. Через несколько лет, оказавшись в Дартфордском монастыре, я снова стала интересоваться новостями, прислушиваться к сообщениям о том, как идут дела в стране, но лишь потому, что происходившие события были тесно связаны с судьбой монастырей. Теперь же ни слухи, ни сплетни меня не занимали, хотя кругом их циркулировало предостаточно.

— В Англии настали тяжелые времена, — сказала Гертруда. — Четыре месяца назад в Ницце был подписан договор… — Она вдруг замолчала. — Вы что-нибудь слышали об этом?

— К сожалению, нет.

— Король Франции вступил в союз с Карлом, императором Священной Римской империи. Посредником при заключении договора выступил сам Папа Римский. Они объединили силы в войне против турок.

— Но мирный договор между Францией и Испанией можно только приветствовать, разве не так? — До чего же неприятно чувствовать себя полной невеждой. — Какой вред от этого Англии?

Гертруда подошла к окну. Она выглянула наружу, словно опасаясь, что кто-то спрятался под карнизом и подслушивает. И только потом повернулась ко мне и пояснила:

— Возможно, турки — не единственная цель императора Карла. Все знают, что он величайший монарх в мире, располагающий мощными армией и флотом. В его империи никогда не заходит солнце. Испания, Нидерланды, Австрия, Бургундия, часть Италии, колонии в Новом Свете — все это принадлежит одному человеку. Карлу еще нет сорока, а он уже самый могущественный католический правитель на земле!

Гертруда вся преобразилась, произнося эту пламенную речь. Я смотрела на нее и удивлялась: редко встретишь женщину, которая хорошо разбирается в политике. А моя гостья между тем продолжала:

— И император Карл желает искоренить ересь! Есть сведения, что Папа поручил ему очистить Англию от протестантской заразы. Франция многие годы была нашим союзником. Но теперь, когда король Франциск подписал договор с Карлом, а не с нами, мы оказались в опасности… — Она замолчала.

— Вы хотите сказать, что объединенные силы Франции и Испании могут напасть на Англию и захватить ее?

Гертруда кивнула, снова теребя пальчиком рубиновое ожерелье.

И тут я вдруг сразу все поняла.

— Леди Мария по матери испанка. Она приходится Карлу двоюродной сестрой и всегда была ему предана. И если Испания объявит Англии войну, она сразу попадет в число подозреваемых в государственной измене.

Жена Генри снова кивнула.

Как может леди Мария беспокоиться за меня, если ей самой угрожает опасность? На смертном ложе Екатерина Арагонская призналась, что боится за свою дочь, принцессу Марию. Кроме того, она убеждала меня принять обет в Дартфордском монастыре, потому что верила: венец Этельстана хранится в его стенах. Опальная королева надеялась, что я смогу защитить Марию. Увы, приходится признать: я не оправдала доверия не только принцессы, жизнь которой находится под угрозой, но и покойной Екатерины Арагонской, перед которой благоговела. А все потому, что в последнее время я слишком сосредоточилась на своем горе и ни о чем другом уже больше не думала.

— Но леди Мария, — пролепетала я, — ни в одном из своих писем даже не намекнула мне на это.

— Она прекрасно знает, что все ее письма вскрывают, что их читает Кромвель, — сказала Гертруда.

Значит, и мои послания к ней тоже подвергаются строгой цензуре. Ну и пусть: я была уверена, что не писала леди Марии ничего такого, что можно было бы истолковать в политическом смысле. Сообщала, как растет Артур, рассказывала, что мечтаю заняться изготовлением гобеленов и очень скучаю по отцу. Все это было сугубо личное.

— Мне больно видеть, как вы страдаете, Джоанна, — произнесла Гертруда дрожащим голосом.

Я удивленно посмотрела на нее: ведь мы с маркизой почти не знаем друг друга. И тут она удивила меня еще больше.

Внезапно Гертруда Кортни бросилась ко мне через всю комнату и припала к моим ногам. Большие, полные слез глаза ее сверкали. Я ощутила аромат ее духов: шалфей и ромашка, и вдобавок розмарин, и еще что-то, странно-горькое.

— Мы сразу нашли вас, и это знак свыше! — вскричала она. — Я собиралась спросить в церкви, где вы живете, и отправить к вам Констанцию с запиской, попросить принять меня сегодня же. Но едва въехать в город и тут же, в самую первую минуту, увидеть, как вы лежите, распростертая на земле?! Не может быть, чтобы в этом не было глубокого смысла. Сам Господь посылает нам этот знак!

Я изумленно смотрела на Гертруду и ничего не понимала.

— О чем вы говорите?

— Мне самой судьбой предначертано спасти вас — в этом мое предназначение, — сказала она. — Джоанна, у меня много всего, очень много, а у вас так мало. Позвольте мне помочь вам. Мы будем как сестры. Оставьте этот ужасный городишко и поедемте с нами, немедленно. Сегодня же.

Предложение Гертруды Кортни так поразило меня, что я не сразу нашлась что ответить.

— Но как же мои друзья, подруги… гобелены… и Артур…

— Мы с Генри будем только рады принять в своем доме сына Маргарет Булмер, — сказала она, все еще стоя передо мной на коленях. — Я почту за честь, если вы оба обретете у нас крышу над головой.

Видно было, что эта удивительная женщина говорит искренне.

— Прошу вас, Гертруда, — произнесла я как можно более мягко, — встаньте немедленно. — Она повиновалась, и я взяла ее за руку. — Жить в Лондоне и принимать участие в придворной жизни… это не по мне.

— Я не бываю при дворе, — быстро проговорила она. — Генри, конечно, не может себе этого позволить, но у меня после смерти королевы Джейн[7] не осталось там никаких обязанностей. Да и в самом Лондоне мы проводим всего лишь четыре, от силы пять месяцев в году. Наступает весна, и мы едем к себе, на запад, где расположена большая часть владений моего мужа. Вы не представляете, до чего же красиво в Корнуолле! Ах, Джоанна, как мне хочется показать вам все это: море, леса, цветы…

И тут ее мечтательные рассуждения были внезапно прерваны какими-то криками, доносившимися снизу. Маркиза сделала знак Констанции, и фрейлина выскользнула из комнаты. Я подошла к двери.

— Джоанна, подождите, — сказала Гертруда, обнимая меня за талию изящной ручкой. — Не стоит опрометчиво подвергать себя какой-нибудь очередной неприятности.

Но я решительно высвободилась из ее объятий:

— Это мой дом. И я должна знать, что в нем происходит.

Уже спускаясь вниз по лестнице, я поняла, в чем дело. Двое слуг Кортни, оставленных стеречь мой дом, боролись с каким-то человеком. Входная дверь была распахнута. Молодой мужчина, высокий и сильный, выставив вперед правое плечо, упорно пробивался к центру гостиной. Люди маркиза объединенными усилиями пытались остановить его, но тщетно!

Наконец, издав нечленораздельное рычание, один из слуг, тот, что был повыше ростом, отскочил назад и выхватил меч.

— А ну убирайтесь вон, или я угощу вас вот этим!

— Я не уйду, пока вы не скажете мне, что с Джоанной Стаффорд! — выкрикнул в ответ молодой человек.

— Джеффри, вот она я, перед вами! — воскликнула и я тоже.

Джеффри Сковилл — а это был именно он — поднял голову, посмотрел на меня и с облегчением улыбнулся:

— Ну, слава богу, Джоанна, вы целы и невредимы!

6

Джеффри отвел в сторону острие направленного на него меча и презрительно сказал слуге, у которого сильно дрожали руки:

— Похоже, в этом больше нет нужды, приятель.

Потом, пытаясь привести себя в надлежащий вид, одернул камзол, изрядно порванный во время схватки, и огорченно пробормотал:

— О господи, кажется, я потерял пуговицу.

Не в силах сдержаться, я звонко рассмеялась. И Джеффри тоже — хотя и несколько смущенно.

Джеффри Сковилл был тот самый констебль из Рочестера, который пришел мне на помощь на Смитфилде в страшный день, когда взошла на костер Маргарет. С тех пор наши дорожки часто пересекались.

Сегодня Сковилл выглядел как-то непривычно. Светло-каштановые волосы его были подстрижены, на лоб падала прямая челка… Я уже встречала такую прическу, ее теперь носили лондонские модники. Ну кто бы мог подумать, что Джеффри следит за модой. Да и одежда на нем была новехонькая: как говорится, с иголочки, не то что прежде, когда он носил камзолы, сшитые кое-как, на скорую руку. Но иссиня-голубые глаза на слегка покрасневшем от долгого пребывания на свежем воздухе лице смотрели по-прежнему энергично и жизнерадостно.

— Что это вам так весело? — спросила Гертруда, спускаясь по лестнице. Проговорила она это живо и легко, но ступала довольно решительно.

Мне стоило некоторого труда подавить смех.

— Это мой друг, Джеффри Сковилл, — сказала я, отдышавшись. — Он служит констеблем в Рочестере.

Я представила ему свою гостью, и Джеффри низко склонился перед маркизой, но я успела заметить на его лице удивление.

— А нам этот тип сказал, что якобы он здешний констебль и живет в Дартфорде. А потом вдруг как пошел буянить, словно с цепи сорвался. — Второй слуга Генри, бывший поменьше ростом, подозрительно посмотрел на Джеффри. — Такой шум поднял!

— Если бы вы сразу ответили на вопрос, никакого шума бы не было, — возразил Джеффри.

— Без приказа милорда или миледи мы на вопросы незнакомцев не отвечаем, — отрезал первый слуга.

И тут я заметила в углу сестру Беатрису. Когда мы с Гертрудой вернулись, она не поднялась с нами наверх, но и из дома тоже не ушла. Она сжимала руки и взволнованно смотрела на нас — такой я сестру Беатрису еще никогда не видела.

— О, Джеффри, так, значит, вы получили новое назначение? — вдруг спросила она.

— Не понимаю, — удивилась я. — Какое еще назначение?

— В Дартфорде освободилось место констебля, и меня утвердили на эту должность. Я больше не служу в Рочестере, — пояснил Сковилл.

Отвечал он мне, а сам смотрел в сторону сестры Беатрисы. Вот так новость! Значит, теперь Джеффри станет жить здесь, в Дартфорде, и я буду видеть его каждый день! Честно говоря, я и сама не знала, обрадовало меня это известие или нет. За последние полгода я видела его только один раз, это было в июле. В тот день он сопровождал нас с сестрой Беатрисой на ярмарку, которую устроили в честь Дня святой Маргариты. Тогда Джеффри произвел на меня весьма странное впечатление: он был какой-то рассеянный, казалось, его не радовали ни музыка, ни выступление дрессированной обезьянки, ни лазанье по шесту, ни даже состязания лучников. Когда стало темнеть, он начал усиленно торопить нас обратно в город, и с тех пор мы с ним больше не встречались.

— А как же судья Кэмпион? — спросила я.

Старый мировой судья, у которого Джеффри служил помощником, настолько ценил его, что немало доплачивал ему к жалованью из своего кармана. И неудивительно: ведь без этого отважного, толкового и энергичного молодого человека он был как без рук. Вместе со Сковиллом они раскрыли немало серьезных преступлений.

— Судья Кэмпион умер, — ответил Джеффри. — Но скажите же мне наконец: что такое сегодня случилось и почему у ваших дверей стража?

Я начала рассказывать, но Джеффри не дал мне закончить, возмущенно хлопнув себя по ляжке.

— Неужели Соммервиль не мог помочь вам принести станок? Черт возьми, ну просто на редкость никчемный человек!

— Брат Эдмунд совершенно не виноват, он тут вообще ни при чем, — возразила я.

— Ну да, вечно вы его защищаете, — пробормотал Джеффри.

И тут я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Гертруда, стоявшая у стены, с явным удивлением слушала наш разговор. Но было в ее взгляде и еще что-то. Такое чувство, словно бы маркиза напряженно размышляла о чем-то не слишком важном, ну как если бы она не могла решить, какие ей лучше надеть украшения.

Раздался стук. Дверь распахнулась, и мы увидели серьезное лицо Чарльза, дворецкого Генри. Он привел с собой Грегори из строительной конторы и госпожу Брук. Чарльз сообщил Гертруде, кто они такие, и вкратце изложил, что именно произошло утром в строительной конторе, а потом и на улице.

На Грегори было жалко смотреть: весь лоб несчастного был покрыт крупными каплями пота. Зато госпожа Брук взирала на нас гордо и вызывающе.

— Я никаких законов не нарушала, — с порога заявила она. — Меня привели сюда вопреки моей воле. И я догадываюсь почему. — Госпожа Брук метнула в меня взгляд, исполненный жгучей ненависти.

Джеффри, бывший здесь единственным представителем закона, решил, что настало время вмешаться.

— Да, на первый взгляд вы действительно не нарушили закон. Но это лишь на первый взгляд. Ваши действия, госпожа Брук, требуют тщательного расследования, и я обязательно этим займусь.