Мужские игры Данилюк Семён

Глава 1

Время новороссов

На заваленной мартовскими сугробами Варварке раззванивался церковный колокол. Озорной, непривычный в этих местах гул раздражал покоящиеся на соседнем, Кремлевском холме гранитные здания, отгороженные от суетного мира знаками «Движение запрещено». Подле веселящейся церковки, по преданиям, поднимавшей Русь на Куликовскую битву, возвышались два прилегающих друг к другу здания. Дети одного отца-архитектора, но с разной судьбой. Слева от церкви стояло обильно потрепанное московскими снегопадами и наледью, в неопрятных желтоватых подтеках, хотя не схваченное еще необратимой разрухой, здание Минтяжмаша. А ближе к Солянке, из переулка, буквально выпирало на Славянскую площадь отдраенное, с золоченой лепниной здание, крышу которого венчала корона из витых букв – «Банк „Возрождение“». Разбогатевшим купцом, неохотно допущенным в высшее общество, нависло оно над церковкой, будто родитель, обхвативший за плечи разыгравшегося малыша, и с вызовом косилось своими тонированными стеклами в сторону кичливых соседей. …«БМВ», обогнув Славянскую площадь, свернул в узенькие переулочки, затерявшиеся, будто ручейки в ущельях, меж могучими сталинскими домами. Привычно славировав, проскочил он под шлагбаум и остановился за церковным двором возле парадного входа в банк, точнехонько вписавшись меж двумя пятисотыми «мерседесами». Курившие у крыльца перед началом рабочего дня сотрудники банка развернулись в сторону вышедшего из-за руля тридцатипятилетнего худощавого человека. Приветливо закивали.

– Пытаемся надышаться перед погружением? – Забелин одним весело-ироничным взглядом охватил всех, и через раздвинувшиеся двери вошел в «шлюз» – прямоугольник, оснащенный металлоискателями и счетчиками для «считывания» пластиковых карт. На стене была прикреплена инструкция «Порядок пропуска сотрудников в помещение банка „Возрождение“». В конце длинного витиеватого текста значилось примечание: «Без предъявления документов пропускаются члены правления. Охранник обязан знать членов правления в лицо».

Сидящий в изолированной кабинке милиционер незамедлительно нажал на кнопку. Перед Забелиным распахнулись внутренние двери, за которыми и начиналась собственно банковская территория. Все входящие разделялись на три потока. Банковские служащие устремлялись к лифтам. Посетители толпились у стойки выдачи пропусков. С оторопелым видом вглядывались они в плакат за спиной дежурного – «Банк „Возрождение“ – это коллективный гражданин России. Что хорошо для банка – хорошо для России». Справа от входа сияла бронзой перил парадная, выложенная пушистым ковром лестница, предназначенная для высшего менеджмента и элитных визитеров. Напольные, восемнадцатого века часы всхрипнули, готовясь начать отсчет ударов, и Забелин, боясь опоздать к началу правления, сиганул по парадной лестнице, по-мальчишески перепрыгивая через две ступеньки. На марше второго этажа размещалась еще одна, заблокированная прозрачная дверь, за которой располагалась «сердцевина» банка – аппарат президента, его кабинет и кабинеты двух первых заместителей. Перед дверью с бумагами в руках подпрыгивали, пытаясь обратить на себя внимание находящихся внутри, несколько сотрудников. И среди них трое Забелинских подчиненных: начальник группы аналитиков кредитного управления Эдик Снежко, старший кредитный инспектор Андрей Дерясин и недавно принятый в банк на должность заместителя начальника юридического управления Игорь Кичуй. Неразлучная троица, вечно подтрунивающая друг над другом. – Вы почему здесь? – удивился Забелин. – Так, Алексей Палыч, полная засада! – горячо объявил Снежко. – Ведь сколько пахали над новой инструкцией. На комитете утвердили, а главбух не подписывает. Потребовала какие-то дурацкие выписки. Так я всё собрал – с запасом, пусть хавает. Весь банк эту инструкцию ждет, минута дорога, а тут налицо как бы волокита. Так я ей в лицо!..

Что бы ни делал расторопный Эдик Снежко, всё становилось чрезвычайно важным, и счет он всегда вел на минуты, впиваясь клещом во всякого, кто препятствовал, по его мнению, выполнению очередной судьбоносной задачи.

– Налицо в лицо, – съехидничал долговязый Андрей Дерясин. Для него инструкция была скорее предлогом, чтоб проникнуть внутрь, – за заветной дверью располагалась невеста Андрея помощник президента банка Инночка Голицына.

– А ты с чем? – Забелин обернулся к высоченному, худому как плеть Игорю Кичую.

– Мне Чугунов велел подойти на правление. По-хамски как-то. Даже не объяснил, – Игорь поправил узенькие адвокатские очочки, что означало недоумение и неудовольствие одновременно.

Забелин постучал по стеклу. Охранник внутри поспешил нажать на кнопку. – Со мной, – Забелин пропустил перед собой шумную троицу и шагнул в небольшой зал, в просторечье именуемый залом ожидания и даже – в зависимости от причины вызова – пыточной. Сегодня зал был заполнен сбившимися в кучки людьми, меж которыми сновали оживленные секретарши с документами. Они то и дело подходили к беседующим, что-то показывали, уточняли, отходили, растекались по боковым кабинетикам, появлялись снова и в броуновском своем движении неизбежно стремились к дальней, дубовой двустворчатой двери с табличкой «Конференц-зал». У распахнутой этой двери, за журнальным столиком, восседал неулыбчивый всевластный руководитель аппарата президента банка Геннадий Сергеевич Чугунов. С озабоченным видом начальника штаба перед близкой битвой принимал он рапорты своих раскрасневшихся подчиненных, раздавал новые указания, просматривал подготовленные материалы и либо молча визировал, после чего их тут же раскладывали в папки членов правления, либо брезгливо отбрасывал в сторону, обрекая нерадивых исполнителей на неизбежную экзекуцию.

Первым, кого увидел, едва войдя, Забелин, был Юрий Павлович Баландин – крепкий краснолицый мужчина, энергично притиснувший к струящемуся в углу фонтанчику субтильную женщину в итальянских очках – управляющую Ивановским филиалом Леночку Звонареву. – О! Наконец-то Палыч появился! Боялся, что увильнешь! – при виде Забелина Баландин оставил Звонареву. – И тебе здорово, Палыч. – Забелин стиснул поднаторевшую в крепких мужских рукопожатиях ладонь Баландина. Заботливо вгляделся в пунцовое лицо. – Как самочувствие после вчерашнего?

– Мы – штыки!

Зная, сколько выпил Баландин накануне на приеме архангельской делегации, приходилось согласиться – ответственный за связи с регионами вице-президент был человеком на своем месте. Бывший секретарь ЦК комсомола, не считаясь со здоровьем, неустанно крепил дружбу банка с прежними своими сотоварищами, ныне губернаторами, депутатами и главами администраций.

– Не жалеешь ты себя, – Забелин не удержался от подкола.

– Мы все горим на работе. Веришь, два дня на бабу не влезал. Всё недосуг. – Баландин с сожалением оглянулся на Звонареву. Расстроенно мотнул крупной головой. – Совсем вкус испортился. А я до тебя дельце имею, Палыч. – Он доверительно потащил Забелина в заветный журчащий уголок. – Ты, я слышал, завтра на кредитном комитете вроде как эту разбираешь, ну ты-то помнишь…

Забелин, будто не догадываясь, то и дело отвечал на приветствия или отвлекался, чтоб пожать протянутую руку. Издалека кивнул главному бухгалтеру Файзулиной, над которой энергично навис Эдик Снежко.

– … из Рождественского филиала, пышечка такая, – не дождавшись помощи, припомнил Баландин.

– А действительно, есть такая буква. Будем ставить вопрос об отчислении.

– Уж сразу об отчислении! Больно строг. Это что ж такое надо было наворотить?

– «Нагрела» банк на двести тысяч баксов.

– Что значит «нагрела»? Кредит возвращен полностью, проценты получены. Тут о поощрении вопрос бы поставить. – В Баландине пробурилась внезапная информированность. – Хотели поощрять. Всю группу. Поработали-то и впрямь на славу: мы ж из этого должника цента без нажима не вынули. Ребята в поисках его имущества по всей стране мотались. Описывали всё, что находили. В одних судебных исполнителей кварту влили. Но главный козырь – это уж когда прихватили его вертолет. Тут-то он на цырлах приполз – дескать, чего-то мы с вами друг друга недопоняли. Сколь еще желаете? И откуда только деньги у бедолаги взялись? Вмиг кредит и проценты закрыл.

– Я ж и говорю – «поощрять».

– Да вот незадача. Двести тысяч штрафа за ним осталось. И вдруг является на аэродром, предъявляет изъятые летные документы и справку из банка, что кредит закрыт и претензий не имеется, садится в вертолет – и делает нам всем ручкой. А теперь догадайся с трех раз, кто ему отдал документы и подписал справку.

– Да, есть еще недоработки. Но ведь никто не доказал, что это сделано из корысти. Напутала девка, с кем не бывает? – Баландин слегка смешался под пристальным взглядом Забелина. – Ну, заме… выговор даже, строгость тоже нелишней будет. Пусть вдумается, осознает.

– Ты-то чего хлопочешь? – От извечных баландинских заходов Забелин слегка притомился.

– Исключительно во имя заботы о кадрах! – бодро пробасил Баландин, кивнув мелькнувшему Чугунову. Дождался, пока Чугунов удалился. – И потом… дрючу я ее немножко. Понимаешь, Палыч, так случилось.

– Кто бы мог подумать! – съехидничал Забелин. – Ты мне только ответь – до того или после того? В том смысле, что чувствительная твоя натура в банке известна, и не прыгнула ли она к тебе в постель как в шлюпку.

– Нетонкий ты, Палыч, человек. До, после… Я ж тебя не спрашиваю, с чего бы у тебя в приемной телка эта грудастая завелась. Яна, кажется? – Это совсем не то, о чем ты подумал.

– А если не то, зачем же у нее грудь четвертого размера? – не поверил Баландин. – А впрочем, не сужу. Тут другое важно. Что твое, то твое, – я никогда не сунусь. Понадобится тебе чего для этой Яны, всегда подмогну. И на тебя в том же рассчитываю. Не будем же мы с тобой выяснять отношения из-за каких-то профурсеток. Слава богу, есть у нас вопросы и поважнее. А ты знаешь, если чего поддержать, так я всегда – кремень.

– Вот кремни-то нам сегодня и понадобятся, – в разговор вмешался Александр Михайлович Савин, вице-президент, отвечающий за стратегическое прогнозирование рынка. Забелин давно уж посматривал, как снует он меж членами правления, и знал, с чем снует. Знал, конечно, и Баландин, на глазах поскучневший.

– Я не буду вам мешать, дорогие Палычи, – Савин успокоительно выставил перед собой ладони. – Только напомнить, о чём договаривались. Значит, я на правлении выступлю первым и изложу президенту наши претензии. Но чтоб остальные тут же поддержали. Ну доколь, в самом деле, будем глядеть, как какой-то всезнайка-скороспелка пытается за полгода поломать всё, что мы с вами восемь лет склеивали. Он неприязненно скосился на дверь с табличкой «Первый вице-президент проф. Покровский В.В.». – Так что, договорились?

– Не мельтеши, Михалыч, – пробурчал Баландин. – Трижды уж говорено. Чего опять накачиваешь?

Савин еще поколебался, кивнул неловко и отошел.

– Так что скажешь, Палыч? – Баландин вернулся к прерванному разговору.

– Я не один решаю.

– Только тюльку не гони. Ты на кредитном комитете, что Папа на правлении, – никто против тебя не пойдет.

– Да потому и не идут, что знают – по совести решаем. Палыч! Она элементарная взяточница. Вчера от Снежко узнал, что ей в собственном филиале обструкцию объявили. И как ты себе представляешь?…

– Да никак! Что мы с тобой порешили, то и быть посему, – Баландин заметил Снежко, который, уже от выхода, победно продемонстрировал Забелину подписанную инструкцию. Голос его сделался угрожающ. – И вообще не дело каждой шестерки свое «фэ» показывать! Обидчивый Эдик поджал губы, готовясь ответить колкостью. Но не успел.

Шелест прошел по залу. Все двигавшиеся до того фигуры застыли, обернувшись к открывшейся двери, где стоял, идеально вписавшись в косяк, и быстро оглядывал присутствующих крупный белобрысый милиционер в камуфляжной форме и с автоматом «Калашников» под правой рукой. Удовлетворенный увиденным, он отступил, и в зал головой вперед ворвался лобастый, с белесыми подвижными усиками на припухлой губе человек – сорокадвухлетний президент банка «Возрождение» Владимир Викторович Второв.

– Извините за опоздание, задержался в Центробанке, – стремительно пробираясь по образовавшемуся проходу, говорил он. – Не любят, ох и не любят нас в этом заведении. Через пять минут начнем. – И, сопровождаемый подскочившим Чугуновым, скрылся в дальнем, президентском кабинете.

Оживление в зале возобновилось.

– Похоже, Папу опять в ЦБ поцапали. И мы еще масла подольем. Ох, вляпаемся. – Баландин испытующе пригляделся к Забелину. – Да, быть буре, – с тяжелым сердцем согласился Забелин. – Так что насчет моей просьбы?

– На комитете решим.

– Я думал, ты друг, – не принял уклончивого ответа Баландин.

– Неужто сразу враг?

– Не друг, не враг. Попутчик. – Баландин отошел к соседней группе. Шутил старый комсомолец принципиально.

А к Забелину подошла Леночка Звонарева.

– Спасибо тебе, Алешенька. Освободил красну девицу от огнедышащего дракона, – Она намекающе кивнула на широкую баландинскую спину.

– Так достал?

– Как с пальмы слез. В отличие от некоторых. Ты что-то, куратор, совсем мой филиал забросил. Да и меня, похоже, тоже. Женщина я тихая, беззащитная. Обидеть легко.

На Забелина через итальянскую оправу с веселой откровенностью посмотрела моложавая тридцатилетняя брюнетка, которая за четыре года до того пробилась к президенту банка с идеей создания филиала в текстильном Иванове. Услышав дежурное предложение проработать для начала технико-экономическое обоснование, она все с той же беспомощной улыбкой на румянящемся девичьем лице плюхнула на стол двухтомный бизнес-план, к тому же завизированный мэром. А еще через год Ивановский филиал перетащил на обслуживание губернские счета, а сама управляющая стала советником губернатора.

Как перефразировали знающие люди, с Леночкой Звонаревой мягко спать, но жестко просыпаться.

– Приеду! – выдавил из себя Забелин и, опережая следующий вопрос, уточнил: – Как только, так сразу.

– Врешь, как всегда, – не поверила Звонарева. Но тоже не больно расстроилась. Каждый год Леночка меняла помощников, тщательно отбирая их среди молодых и привлекательных сотрудников. – Не с этим я сегодня. Предостеречь хочу, чтоб не прокололся.

– О чем ты?

– Да всё о том же. Найди предлог и смойся с правления, пока не поздно. Чем бы ни закончилось, Второв вам сегодняшнего бунта не простит.

– Так что ж, продолжать глядеть, как валят банк? – перестал притворяться Забелин. – Мы ведь не Второву на верность присягали, а банку.

– Вот этого как раз больше никому не брякни. – Леночка убедилась, что их не слышат. – И прошу – уходи. Хочешь, я предлог придумаю?

– Поздно, – подхватил ее под локоток Забелин.

Двери конференц-зала распахнулись, затягивая в себя заждавшихся, нервничающих людей. Забелин с внезапной догадкой закрутил головой – Юрия Павловича Баландина среди них уже не было.

В опустевшем зале мерно журчала вода в фонтанчике да позвякивала посуда, – официанты убирали со столиков и с подлокотников кресел чашки из-под кофе и бокалы с остатками соков.

Тихо стало в президентской приемной. Лишь из закутка, занимаемого помощником Второва Инной Голицыной, доносились сдержанные смешки.

Андрей Дерясин, усевшись верхом на стул напротив Инны, рассказывал ей и Кичую свежую историю про то, как на днях его по ошибке угораздило ввалиться в бар для «голубых». Так что ретироваться, со слов Дерясина, пришлось через подсобку.

Громче всех смеялся сам Андрей.

Инночка, миловидная юная женщина с округлым, удивительно нежного цвета лицом, время от времени – к месту – поощряюще улыбалась, не переставая просматривать накопившуюся почту.

«Хоть бы рассмеялась разок для разнообразия, что ли», – подумал Андрей.

Не слишком внимательно слушал и Игорь Кичуй. Его высокое худое тело нависло много выше настольной лампы, коротко подстриженная голова словно надломилась, так что он покачивался над Инной и с нескрываемым интересом следил за спорыми, быстрыми движениями ее пальчиков.

Инночку Голицыну в банке любили. Особенно мужчины. Несмотря на ответственную должность, она была начисто лишена начальственной спесивости. Не было, впрочем, в ней и панибратства. С кем бы и по какому поводу она ни общалась, Инна выглядела приятственно-заинтересованной. Так что собеседник, относящий интерес на свой счет, оставался чрезвычайно доволен собой, а значит, полным симпатии к умной и обаятельной женщине, сумевшей оценить его достоинства.

Истинные же чувства Инна научилась прятать столь глубоко, что лишь в самых чрезвычайных обстоятельствах они могли прорваться наружу.

И это не было лицемерием, а лишь проявлением хорошо вышколенной вежливости.

Увы! Относилось это и к ее жениху – Андрею Дерясину.

Они познакомились шесть лет назад на третьем курсе банковского факультета, понравились друг другу, быстро сблизились, бывали всюду вместе, так что однокурсники иначе как жениха и невесту их не воспринимали.

Женихом и невестой они закончили ВУЗ, сняли квартиру, чтобы жить вместе, и подали заявление в ЗАГС. Но тут у Андрея внезапно умер отец, ему пришлось на время вернуться к впавшей в депрессию матери, Инна вновь перебралась к своим родителям.

«На время» затянулось. Где встречаться, у них было. Потому жизнь порознь стала привычной и даже удобной. Всё это время Андрей проработал в «Возрождении». Год назад туда была принята и Инна. И теперь уже в банке для всех они были женихом и невестой. И это стало для обоих привычным и неотъемлемым, словно «брат и сестра».

В первый период влюбленности импульсивный Андрей фонтанировал страстями, тормошил флегматичную Инну. Инна не имела сексуальных предрассудков, без жеманства удовлетворяя фантазии своего любовника. Но сама даже в минуты интимной близости оставалась сдержанно-нежной.

Переполненному чувствами Андрею не хватало ее страсти, как задохнувшемуся в стремительном беге не хватает воздуха.

Как-то он даже вспылил:

– Я вообще для тебя хоть чем-то от других отличаюсь?!

– Ну, о чем ты, дурашка? Конечно, ты такой один. Но и тебе досталась такая одна. Другой быть у меня не получится. Либо – такая, либо…

И она виновато прижалась к нему.

Андрей лишь кротко вздохнул.

Постепенно этот теплый, без резких перепадов градус проник и в него.

Став помощником Второва, Инна редко теперь освобождалась раньше девяти-десяти вечера. И Андрей стал ловить себя на мысли, что, приглашая ее куда-то, заранее планирует вечер с друзьями – как если бы она уже отказала. И когда все-таки у нее получалось освободиться, испытывал что-то наподобие разочарования.

Инна, призывая к молчанию, подняла палец: скрипнула дверь конференц-зала, приблизились быстрые шаги, – в закуток вбежал Чугунов.

– Всё хаханьки, – он окинул взглядом всех троих, ткнул пальцем в Кичуя:

– Пошли!

– Но все-таки, – можно хотя бы предупредить, зачем вызвали? – губы Кичуя обиженно дрогнули.

– Вызывают – значит, надо, – скупо объяснился Чугунов.

Игорь сморгнул, глубоко поклонился остающимся: – Прости, народ православный! – заложил руки замком за спину, обреченно ссутулился и, подволакивая ноги, поволокся следом за Чугуновым как на эшафот, – внезапный вызов на правление расценивался в банке не иначе как приглашение на казнь.

Инна засмеялась:

– Смешной жирафик. Взглянув на часы, спохватилась:

– Всё, иди, Андрюшенька, видишь, завал.

– А как насчет?..

– Только не сегодня. Боюсь, опять до ночи сидеть. Женился бы ты на мне в самом деле, Андрюшка! Заодно и время сэкономили бы: на свидания не надо было бы бегать. Андрей насупился, и Инна, показывая, что сказанное – шутка, примирительно потеребила его за рукав и – подтолкнула к двери.

В пустынном зале, откуда отлучился даже охранник, Андрей тихонько подошел к двери, за которой шло Правление, прислушался. Но ничего не услышал.

Там, в глубинах конференц-зала, все оставалось удивительно, недостоверно тихо.

Владимир Викторович Второв расхаживал вдоль огромного овального стола и, не переставая говорить, с нарастающим раздражением посматривал на отчужденные лица членов правления. Вот уж восемь лет всё те же люди на тех же местах. Но теперь каждый из них стал невольной обузой – любые нововведения встречали у них бесконечные замечания, суждения, ревнивые поправки, в результате чего заседания правления превратились в дискуссионный клуб. И это бесконечно отвлекало от решения ключевой задачи – разросшийся банк выходил на решающий рубеж для прорыва на Запад. Да и на внутреннем рынке драчка пошла нешуточная: ушло время честной конкуренции. Как бы ни противно это было, но – надо пробиваться к правительственной кормушке, накапливать связи во власти, чтоб выбивать дешевые бюджетные деньги, как это делают другие. Иначе не быть банку. Но никто, похоже, кроме него самого, да еще Покровского, опасности этой не видит. Или – не хотят видеть?

Он с сомнением скосился на уткнувшегося в стол первого зама и вечного своего оппонента Александра Керзона, всё еще вихрастого, как пацан, каким он был восемь лет назад, но – раздобревшего, поднаторевшего в подковерных интригах. Похоже, придется всех менять: глухая конфронтация правления начатым преобразованиям становится препятствием главному делу жизни – созданию могучей банковской державы. На смену зажиревшим, страшащимся перемен «основоположникам» к рулю пора подпускать новых людей – незакомплексованных, «продвинутых». Собственно, вот они и сидят вдоль стен, за спинами членов правления, – новые вице-президенты, министры без портфелей, к портфелям этим рвущиеся. Меньше советников – больше исполнителей. Надо только решиться на тяжелый, неприятный разговор с сидящим здесь же за отдельным столом председателем наблюдательного совета, проректором Тимирязевской академии Иваном Васильевичем Рублевым, – и уже на следующем совете можно будет очистить корабль от облепивших его ракушек. – Итак, констатирую, – объявил Второв, – от аукциона нас вновь попросту отодвинули. Без нас всё заранее поделили, прихватизаторы. Оттирают, оттирают, сволочи. Три аукциона подряд: нефть, связь, энергетика, – всё поделили. Онлиевский, паскуда, и вовсе в беспредел ушел. Вот уж подлинно – «черный аист». Если кто-то хотел испортить Второву настроение, и без того переменчивое, достаточно было произнести фамилию «Онлиевский» или кодовое слово «аист», и результат был предопределен.

За пять лет до того, когда имя самого Второва уже вовсю гремело по стране, завотделом одного из московских райкомов комсомола Марк Онлиевский создал Агентство интеллектуальной и социальной терапии (сокращенно – АИСТ), которое, согласно рекламным объявлениям, призвано было снизить потери малоимущего населения от провозглашенных незадолго до того «шоковых реформ». Первым актом милосердия со стороны новоявленного агентства стала продажа собственных облигаций «для последующего инвестирования привлеченных средств в российскую экономику». И надо отдать должное Онлиевскому – привлеченные средства он инвестировал снайперски точно, в самую что ни на есть ключевую область российской экономики – в ее чиновников.

С этого момента нарождающаяся империя рванула вперед: взаимозачеты, таможенные льготы, залоговые аукционы, инвестиционные конкурсы, – всякое начинание неистощимого на идеи Онлиевского подхватывалось и реализовывалось на правительственном уровне, множа и множа доходы АИСТа.

Свежий приватизационный хит – аукционные распродажи нефтяных компаний, казалось бы, давали равные шансы и остальным. Но на первом же аукционе, на котором «Возрождение» предложило государству сумму втрое большую, чем АИСТ, поданная им заявка была признана недействительной. Второв заметил, как облегченно закивал начальник юридического управления Солодов, и наполнился свежим раздражением:

– Но это не значит, что мы сами должны подставляться! А мы как раз и подставляемся – некомпетентностью своей, головотяпством! Низким профессионализмом! Я к вам обращаюсь, господин Солодов. Как получилось, что документы завернули?

Солодов, вздрогнув, поднялся:

– Я докладывал, Владимир Викторович, все было подготовлено в соответствии с объявленными условиями аукциона, но организаторов как бы не устроила формулировка платежки – за пять минут до окончания срока. Переделать уже не успевали. Считаю, если бы не платежка, они придрались бы к чему-то другому, но заявку не приняли.

– Считать – это мы здесь будем. А задача квалифицированного юриста – обеспечить, чтоб придраться было не к чему. Это не обеспечено, что повлекло для банка крупные убытки, а главное – стратегические потери. – Второв с удовлетворением увидел, как покрывается потом дородный Солодов. – А как считает новый заместитель начальника юруправления: можно было грамотно составить платежное поручение?

Теперь запунцовел Игорь Кичуй. Второв заприметил его сразу, на первом же собеседовании. В отличие от бывшего прокурорского следователя Солодова Кичуй взрос на рыночном праве, к тому же владел двумя языками.

– В общем-то, конечно, – пробормотал под испытующими взглядами Игорь, – перепроверить реквизиты было нужно и можно, но…

– Вот только без этих лжетоварищеских «но». Если мы начнем покрывать головотяпство друг друга, то попросту развалим банк. Предлагаю рокировку: Солодова за допущенную халатность от должности освободить, использовав с понижением. Исполняющим обязанности назначить Кичуя. Возражений, надеюсь, нет? – Но все-таки, Владимир Викторович, – пробормотал Игорь, – я как бы так не могу…

Под давящим взглядом президента он сбился.

– Занести в протокол. – Второв, не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону стенографистки. – К вечеру приказ мне на подпись.

– Обеспечу, – живо откликнулся Чугунов, по указанию Второва, курировавший кадры.

– Да, какие потери несем от нерадивых и некомпетентных сотрудников, – при общем молчании скорбно констатировал Зиганшин, бывший посол в одной из европейских стран, где банк открыл первый свой заграничный филиал. Уволенный вскоре на пенсию, посол был незамедлительно востребован в должности вице-президента «Возрождения».

При слове «некомпетентных» у многих промелькнула ухмылка – выпускник Высшей партийной школы, Зиганшин считал нужным высказаться по всякому обсуждаемому вопросу.

– Вот это не в бровь, а прям по собственному глазу! – не замедлил с реакцией начальник управления банковским холдингом Жукович, крупный человек с сальными волосами, висящими вдоль морщинистого желчного лица.

На свою беду, несдержанный Жукович угодил в «посольскую» зону ответственности и от получаемых ценных указаний бурно, по его собственному выражению, «прихреневал». Собственного руководителя он называл не иначе как ходячей опечаткой. – Дилетантов у нас и впрямь как грязи развелось, – на глазах у всех Жукович плотоядно подмигнул Зиганшину. – Я к тому, что крайних найти – дело нехитрое. А что касается вчерашнего провала – мы со своей стороны тоже сопровождали и конкурсы, и аукцион этот последний. И можно, не скрываясь, говорить – результаты фабриковались заранее, причем на таком уровне, что нам туда оказалось заказано. Так что юристы ни при чем.

– Еще один борец за правду. – Покоробленный намеком на собственную несостоятельность, Второв кивком усадил неуютного правдолюбца на место. – Вот уж воистину: кто умеет – делает, кто не умеет – учит. Не дожидаясь указания, Чугунов быстренько черканул в блокноте.

– А что мы все по исполнителям бьем? – вкрадчиво поинтересовалась главный бухгалтер Файзулина. – Есть же руководитель проекта, ответственный за приватизационное направление. Или ему сказать нечего?

Все выжидательно повернулись к элегантному, с подстриженной на манер английского газона бородкой, излучающему запах дорогого парфюма профессору Покровскому.

– Нечего, – властно отрубил Второв. – Здесь политический заказ. Устроили из страны масонский межсобойчик! Заметив изменившееся лицо Керзона, он хотел поправиться, но припомнил неудавшийся визит в Центробанк. – Да-с, межсобойчик! Грязью и неблагодарностью разит от этого болота. Гуревич, поросенок, живенько забыл, как валялся у меня в ногах, чтоб двинуться во власть. А теперь, как мы его на вершину подняли, вроде и не при делах. Сами, мол, разбирайтесь.

Он со свежей яростью вызвал в памяти картину, как продержал его полчаса в предбаннике зампред ЦБ.

– Помнишь, Забелин, кто мне его в свое время сосватал? «Надежный человечек вверху будет» – не ты говорил?

– А я и не отказываюсь. Он как раз где может, помогает. Но только аукционы – не его уровень. Результаты-то и впрямь в правительстве да в президентской администрации замешиваются. А туда мы, увы, не вхожи. Чего уж с плеча-то рубить? Союзников потерять – дело нехитрое.

– Лихо вы по мне, Алексей Павлович, – подивился Второв. – Выходит, по-вашему, президент банка эдакий невменяемый рубака. Говори уж начистоту. Или тоже, как некоторые, – он скосился на Керзона, – считаешь, что нечего нам с нечистым рылом да в калашный ряд?

– Я как раз хотел, с вашего позволения… – Со своего места, суетливо перебирая бумаги, приподнялся Александр Михайлович Савин. – Как раз хотел в связи с этим как бы несколько слов.

– А слова я вам как раз не давал, – осадил его Второв, и Савин, неловко постояв, медленно осел на кончик кресла.

«Вот оно, – понял Второв. – Предупреждал, предупреждал Чугунов, что готовится попытка переворота, не послушал. – Он, не оборачиваясь, ощутил напрягшуюся позу Рублева. – Или прервать правление?»

– Просто хочется прояснить, Владимир Викторович. – Забелин проигнорировал гипнотизирующие глаза Звонаревой. – Ведь третий по счету раз пытаемся влезть в приватизацию эту и вновь получаем по носу. Пора, может, сесть вместе и подумать, где пресловутая собака зарыта.

– Понятно. Разбора полетов захотели? При первых неудачах причины выколупливаете! Так я тебе расскажу, в чем причина. В том, что за дело радеть перестали. Вотчины развели. Холуев за банковский счет содержите. Еще хочешь? В кредитовании твоем безграмотном в том числе. Много швали среди заемщиков развелось. Чечены какие-то сомнительные. Один Курдыгов чего стоит! Да ему только за фамилию по определению отказать следовало бы, а за ним, знаю, аж пять миллионов долга. С чего бы?

– Может, напомнить, с чьей подачи он появился?! – окрысился Забелин.

Но Второв уже решительно оглядел остальных:

– И много у нас еще таких гробокопателей, кому не нравится политика президента?

– Да не передергивайте вы, Владимир Викторович. – Эльвира Харисовна Файзулина, не скрываясь, дернула вниз соседа, Савина, вновь начавшего невнятные телодвижения. – Нам просто перестала быть понятной логика последних решений.

– И что именно неясно, недогадливая вы моя?

– Неясно все-таки, чего отмалчивается руководитель всех этих незадачливых проектов? Вот уж полгода, с момента как в банке появился господин Покровский, на бесконечных семинарах мы рисуем клеточки и синусоиды, нас, как школяров, учат отличать блок «абстрим» от блока «ритэйл», фразочки какие-то заумные расшифровываем. И в результате мы про… – она демонстративно прервалась, щадя непривычного к их сленгу и оттого сконфузившегося председателя совета, – профукали. Профукали, Иван Васильевич, все, что можно. Так вот, хочется понять – то ли не те клетки рисовали, то ли не под тем руководством? А то так ведь все юруправление разогнать можно. А заодно и бухгалтерию, – на всякий случай подстраховалась умная женщина.

– Тех ли разгоняем?! – заострил вопрос управляющий Питерским филиалом Бажаев. Был Бажаев, по обыкновению, слегка нетрезв, и заостряемый им вопрос это и проявил предельно. Но получился он с откровенным намеком, о котором, сказать по правде, и не помышляли, – речь собирались вести только о Покровском. Смутившиеся члены правления принялись переглядываться.

– Выслушайте, Владимир Викторович, – поспешно, стараясь упредить реакцию набычившегося президента, поднялся третий и главнейший из правленческих палычей – первый вице-президент Александр Павлович Керзон. – Здесь нет врагов. Все мы ваши соратники. Как и вы, болеем за дело. За эти годы мы создали мощный универсальный банк.

– Ах, то есть вы создали?

– Под вашим руководством. У нас есть собственный, давно утвержденный курс, которого придерживаемся твердо – на зависть другим. Стоит ли сейчас метаться, клянчить кусок пирога, к которому нас не хотят допускать?

– Всё, чего мы добиваемся, – давайте вместе подумаем. – Большим недостатком Забелина было то, что, ввязавшись в драку, он рвался вперед, оттесняя остальных. И, конечно, получал больше всех. – Ну, положим, прорвемся, получим кусок нефтянки. И что с этим делать? Онлиевский – там все ясно. Хапает, чтоб деньжат откачать. А там – гори эти скважины огнем! Но мы-то собираемся играть по правилам. Значит, придется вкладываться. А, чай, не свечной заводик. Выдержит ли банк такие перегрузки? Как бы плавучесть не потерять. Мне, например, кажется, что стоило бы сосредоточиться на скупке оборонных, технологичных институтов. Там, доложу вам, такие наработки, такие россыпи неокученные! И уж, во всяком случае, много дешевле обойдется.

– И еще, Владимир Викторович, – Савин выкарабкался-таки из-за стола. – Я опять насчет западных заимствований. Ведь вся страна занимает – и правительство, и губернаторы, и компании. А деньги-то в производство как бы не идут. Стало быть, давление в котле возрастает. И – взорвется он непременно. А значит, и рубль как бы рухнет. Чем же те, кто занимают, отдавать станут? Это ж дефолт какой-то полный будет.

– Ну, похоже, все это камешки в мой огород, – прикинул отмалчивавшийся дотоле профессор Покровский. Сокрушенный вид его свидетельствовал о глубоком разочаровании. – Да, тяжело внедрять при таком-то сопротивлении. Но иначе нельзя. Новое время требует новых технологий.

– И новых людей, – с надеждой прошелестело от стены.

Покровский потер переносицу, набрал воздуха для долгого выступления, но его прервали. Все это время Второв, к которому апеллировали, на которого посматривали говорившие, молчал, обхватив подбородок руками. Теперь он сбросил руки, и – из прокушенной губы текла кровь.

– Наивный! Не в твой. В мой огород те камушки. Ишь как выстроились. Давно готовились. Президент вам не по душе. Скинуть решили коллективно! За то, что требую много, спать спокойно не даю.

– Ну зачем так, Владим…? – встрял Керзон и тут же пожалел.

– Заткнись, накипь! Знаю, кто у них за главного дирижера. На мое место метишь? Забурели, дети мои? От железной руки устали? Ну, да и я от вас устал. Вот при Иване Васильиче: на следующем же совете – или мне развяжут руки и всех вас помету, или – сам по собственному!

– Владимир Викторович, да кто ж тебя так настропалил-то? – нервно попыталась обратить услышанное в шутку Файзулина. И состояние ее передалось остальным – испуга главбуха прежде никто не видел.

За столом разом возбужденно заговорили. Не слушая друг друга, каждый обращался к президенту. Не было уже единой отстаиваемой позиции, единых требований – были люди, не ожидавшие зайти так далеко и теперь пытающиеся «отыграть назад». Все еще стоял с дрожащими губами Савин – он видел себя виновником происшедшего.

Сорвался со своего наблюдательного пункта Рублев. Он подошел к Второву и принялся настойчиво шептать в ухо.

И лишь сам Второв стоял неподвижно, скрестив руки, и смотрел на мечущихся людей с видом человека, которому неожиданно помогли принять трудное решение.

– Ну, довольно мельтешить, – произнес он, и конференц-зал выжидательно затих. Члены правления расселись по своим местам, как вышедшие из повиновения хищники, вернувшиеся на тумбы в ожидании наказания.

Второв обвел всех почти ностальгическим взглядом:

– Правление в данном составе объявляю закрытым.

И, подхватив под руку огорошенного Рублева, вышел через заднюю дверь.

Правление затянулось. И теперь, опаздывая в аэропорт, Забелин агрессивно пробивался через нескончаемые московские «пробки». Навороченный «БМВ», требовательно сигналя, разгонял вспархивающие при его приближении «волги» и «девятки», подобно тому как сами они – лет за десять до того неприступные, крутые властители российских дорог – третировали затюканные «запорожцы».

«Навороченный», «крутой»! Забелин поймал себя на въевшемся сленге. Он со стыдом вспомнил, как на последнем фуршете в Президент-отеле, желая подольститься к собеседнику – нефтяному «генералу», компанию которого пытался перетащить на обслуживание в банк, то и дело вслед ему козырял выражениями типа «Лужок выволок Евтуха на стрелку», – подобно тому как высшее общество конца восемнадцатого века переходило на французский, признаком принадлежности к истеблишменту конца двадцатого становилось умение «ботать по фене».

Но когда, в какой момент он, Алешка Забелин, кандидат наук, небесталанный вроде ученый, смеясь над анекдотами о новых русских, сам обратился в нувориша и проникся кичливым непониманием всякого, не вхожего в те круги, в которых вращался в последние годы? Недавно при знакомстве с одним из умнейших, честнейших людей страны он по привычке начал прикидывать, «сколько тот стоит». Новый знакомый, человек тонко чувствующий, прервался, разочарованно посмотрел на Забелина и поспешно откланялся.

Как-то само собой исчезли из круга зрения бывшие друзья. То есть в просьбах он старался по-прежнему не отказывать, но себе-то можно сознаться: помогал больше, чтобы снять тяжесть с себя, ну и желательно, чтобы это не требовало чрезмерных усилий. Впрочем, неловкость испытывал не только он. Старые знакомые при редких теперь встречах держались по-разному. У одних то и дело проступало заискивающее выражение просителя, ищущего подходящий момент. Другие, напротив, держались до неестественности шумно и запанибрата. Но и в тех и других без труда читалось общее: для них Забелин перестал быть старым другом или добрым знакомым. Он превратился в шанс на лучшую жизнь.

От новых же своих сотоварищей он отличался разве что тем, что лучше их умел не выказывать распирающее изнутри ощущение собственной значимости. Из круга вышел круг.