Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции Сташков Глеб

Глава VII

Любовь и верность

Оставим на время внутреннюю и внешнюю политику. Обратимся к большой и чистой любви. Точнее – к вопросам брака, которые доставляли Николаю II не меньшую головную боль, чем политические неурядицы.

«Жениться по любви» – извечная проблема августейших особ. Не то чтобы их высочества совсем уж не могли жениться по любви. Могли. Но только с согласия императора. Впрочем, любой брак – хоть по любви, хоть по расчету – требовал этого согласия.

Учреждение императорской фамилии 1797 года предписывало также, чтобы брак был равнородным. Правда, император мог разрешить и морганатический (неравнородный) брак, но морганатическая супруга (или супруг) не получали прав и привилегий члена императорского дома. Скажем, Жанетта Грудзинская, выйдя замуж за великого князя Константина Павловича (брата Александра I и Николая I), стала не великой княгиней, а всего лишь светлейшей княгиней Лович.

Первой нарушила закон великая княгиня Мария Николаевна, любимая, но своевольная дочь Николая I, хозяйка Мариинского дворца. Ее первый брак был вполне равно-родным. И более того – по любви. Она вышла замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского. (Его отец – Евгений Богарне – пасынок Наполеона.) У Марии и Максимилиана родилось семеро детей, которые получили титул императорских высочеств и князей Романовских. В 1852 году герцог умер. На следующий год Мария Николаевна вышла замуж за графа Григория Строганова. Втайне от отца, но при содействии наследника престола (т. е. своего брата, будущего императора Александра II) и его жены. Надо сказать, великая княгиня совершила смелый поступок, ведь Николай I легко мог «насильственно расторгнуть брак, послать гр. Строганова на верную смерть на Кавказ и заточить свою дочь в монастырь»[230]. К счастью для новобрачных, началась Крымская война, и грозному Николаю I было не до них. А новый император Александр II признал брак своей сестры законным.

Дурной пример заразителен. Следующим морганатический брак заключил сын Марии Николаевны от первого мужа Евгений Лейхтенбергский, считавшийся членом российского императорского дома. В 1869 году он женился на правнучке Кутузова Дарье Опочининой. Александр II разрешил и этот брак, поскольку «Лейхтенберги не великие князья, и мы можем не беспокоиться об упадке их рода, который ничуть не задевает нашей страны»[231].

Тем более не стоило беспокоиться о сосланном за кражу фамильных драгоценностей великом князе Николае Константиновиче, который женился на дочери оренбургского полицмейстера Надежде Дрейер. Их брак сначала был расторгнут Святейшим синодом, но в конце концов признан. Падать Николе все равно было уже некуда.

Потом настал черед самого Александра II взять себе в морганатические жены княжну Долгорукую. Но все эти свадебные «преступления» не влекли за собой наказания. Если не считать Николая Константиновича, которому оренбургскую ссылку заменили туркестанской.

Первым пострадавшим оказался великий князь Михаил Михайлович, он же – Миш-Миш, он же – Миша-дурачок.

Великий князь «обожал военную службу», был хорош собой, прекрасно танцевал и слыл «любимцем петербургского большого света»[232].

Правда, мать говорит, что он глуп, Александр III называет его дураком и кретином, а государственный секретарь Половцов как-то записывает в дневнике: во время завтрака Михаил Михайлович «молчит и вследствие того высказывает менее глупостей». Хотя сам великий князь и уверял, что «считает себя не дураком, а умным человеком»[233], с ним мало кто соглашался.

У Миш-Миша была навязчивая идея – жениться. «Достигнув совершеннолетия в 20 лет и получив право распоряжения своими средствами, – вспоминает его брат Сандро, – он начал постройку роскошного дворца.

– У нас должен быть приличный дом… – сказал он архитектору.

Под словом “мы” надо было понимать его и будущую жену. Он еще не знал, на ком женится, но во что бы то ни стало собирался жениться на ком-нибудь и как можно скорее»[234].

Сначала он сделал предложение дочери принца Уэльского Луизе-Виктории. Сватался Миш-Миш весьма своеобразно – заявил, что «он, как все люди, стоящие в высоком его положении, никакой любви не чувствует». Его, разумеется, послали подальше. Михаил Михайлович не сильно расстроился и решил жениться на дочери графа Игнатьева. Его отец – Михаил Николаевич – пошел хлопотать к своему племяннику Александру III, но получил «категорический по сему предмету отказ». Подождав два года, Миш-Миш сам «отправился к государю, бросился на колени и стал умолять его разрешить ему этот брак». «Разжалобленный своим двоюродным братом», царь сказал, что «постарается это устроить». Но вскоре передумал и решил, что «всего лучше отправить Михаила Михайловича служить в отдаленный угол империи»[235]. Миш-Миш предпочел уехать за границу.

Ровно через год он написал своей матери Ольге Федоровне, что женился на дочке герцога Нассауского. Увы, сам герцог состоял в морганатическом браке. Он женился не на ком-нибудь, а на дочери Пушкина – Наталье Александровне. Оно, конечно, «Пушкин – наше все», но в данном случае его дочь, а равно и внучка – избранница великого князя графиня Софья Меренберг – всего лишь «неравно-родные особы».

До этого были шуточки. Теперь началась расплата. Ольга Федоровна узнала о морганатическом браке сына на железнодорожной станции в Харькове. С ней случился удар, от которого она не оправилась и вскоре умерла. Разгневанный Александр III отказался признать брак. Запретил супругам приезжать в Россию, вычеркнул Михаила Михайловича из списка офицеров и лишил содержания. По иронии судьбы, архитектор Максимилиан Месмахер как раз закончил строить для Миш-Миша дворец на Адмиралтейской набережной, в котором великому князю так и не суждено было пожить.

Под влиянием этой истории Александр III в 1893 году раз и навсегда запретил морганатические браки.

Сразу же после смерти Александра III в октябре 1894 года Михаил Михайлович просит о прощении нового царя – Николая II. Мария Федоровна предлагает разрешить ему приехать на похороны с тем, чтобы тут же уехать обратно. Николай II категорически отказывает. Казалось бы, молодой император будет тверд и непреклонен в отношении «брачных вольностей» своих родственников.

Однако постепенно император сменил гнев на милость. Он вернул Миш-Мишу денежное содержание, хотя назначил попечителя, которым стал отец «отступника» Михаил Николаевич. В 1899 году Николай II предложил великому князю вернуться в Россию и служить. Правда, без жены. Миш-Миш сослался на плохое здоровье: «Я страдаю столь сильной нервной депрессией», что «уже 3 раза со мною были обмороки с сильнейшим сердцебиением»[236].

Через два года царь наконец признал брак Михаила Михайловича, хотя его жена не получила прав на принадлежность к императорскому дому и какое-либо исключительное положение при дворе. В 1909-м Миш-Миш побывал-таки в России на похоронах отца. Опять же – без жены. Он жалуется, что Павлу Александровичу и Кириллу Владимировичу (их истории я расскажу позже) «все прощено и возвращено», а на него «смотрят как на какого-то преступника»[237].

Впрочем, вскоре они с женой переезжают из Ниццы в Англию, где, как ни странно, нравы не столь суровы, как в России. Он принят в королевском семействе, вращается в кругу высшей английской аристократии. К тому же великий князь заделался писателем – опубликовал автобиографический роман «Never say Die». Вот только в России его жена – внучка Пушкина – так и не побывала.

Проблемы Миш-Миша – это, так сказать, наследство от предыдущего царствования. Цветочки в сравнении с теми «брачными ягодками», которые пришлось собирать Николаю II.

И началось все с родного дяди царя Павла Александровича, шестого – самого младшего – сына Александра II. В чем-то он походил на Михаила Михайловича. Тоже был красив – высокий, стройный, худощавый, но широкоплечий. Тоже хорошо танцевал. Тоже любил военную службу. «Чрезвычайно вежливый с окружающими, скромный, доброжелательный, он тем не менее всегда сохранял благородство осанки… и нельзя было ни на минуту забыть, что перед вами – великий князь»[238].

В отличие от Миш-Миша Павел не стал светским львом. Он был застенчив, любил читать. Самые близкие отношения сложились у него со старшим братом Сергеем Александровичем. Их, правда, слегка омрачала безответная влюбленность Павла в жену брата Елизавету Федоровну. Впрочем, кто только в нее не был влюблен…

Николай II прекрасно относился к Павлу Александровичу. Хотя бы потому, что он – не в пример всем остальным дядям царя – напрочь лишен честолюбия и никогда не вмешивается в государственные дела. К тому же Павел всего на восемь лет старше Николая, так что их связывали скорее братские чувства, чем отношения племянника и дяди.

Пожалуй, единственная наследственная болезнь в императорском доме – это слабые легкие. Павлу в этом смысле тоже не повезло. Поэтому он много времени проводил на юге. В частности, в Греции. Там он познакомился с принцессой Александрой Георгиевной и в 1889 году женился на ней. Александра – дочь греческого короля Георга I, родного брата императрицы Марии Федоровны, и Ольги Константиновны, двоюродной сестры Павла. То есть великий князь женился на своей двоюродной племяннице. Это православным каноном не запрещалось.

В 1890-м у них родилась дочь Мария, а в 1891-м Александра снова ждала ребенка. Она была на седьмом месяце, когда случились преждевременные роды. Они с Павлом в это время гостили у Сергея Александровича в Ильинском, где не нашлось даже квалифицированного врача. Ребенка – Дмитрия – удалось спасти, а вот великая княгиня умерла через неделю после родов. Сергей, кстати, после этого случая построил в Ильинском родильный дом для крестьянок.

31-летний Павел остался вдовцом. Через некоторое время в доме своего брата Владимира Александровича он встретил Ольгу Пистелькорс. Ее муж – Эрих фон Пистелькорс – служил у Владимира адъютантом. Сама Ольга Валерьяновна Пистелькорс, урожденная Карнович, была незнатного происхождения, но умна, обаятельна и чрезвычайно настойчива. Ей не составило труда охмурить великого князя и, что называется, поместить под каблук.

Поначалу все выглядело как обычная интрижка. Павел ездит в гости к Пистелькорсам, что льстит не только Ольге, но и ее мужу. Тем более что вместе с Павлом к Маме Леле, как ее называли, наведываются и другие великие князья, а иногда даже наследник престола Николай Александрович. У Мамы Лели, правда, трое детей, но кого это интересует? Все смотрят на увлечение Павла сквозь пальцы – с кем не бывает? Ведь никто не запрещает великим князьям иметь романы с простыми смертными. Запрещено только вступать с ними в брак.

Однако дело зашло далеко. В 1897 году у них родился сын, которого назвали Владимиром. В честь Владимира Александровича, в чьем доме они познакомились. Ольга Валерьяновна чувствует себя практически великой княгиней. Тут она явно хватила через край. Как-то раз заявилась на бал в украшениях покойной императрицы Марии Александровны, которые по наследству достались Павлу, а тот с барского, точнее, с великокняжеского плеча отдал их мадам Пистелькорс. Драгоценности увидела вдовствующая императрица Мария Федоровна и нажаловалась царствующей императрице Александре Федоровне. По этому поводу две императрицы быстро нашли общий язык – Маму Лелю с позором прогнали с бала.

Скандал неслыханный. И позор. Причем позор – по странным понятиям того времени – пал на голову бедного гвардии полковника Пистелькорса, чья жена щеголяет в императорских драгоценностях. Либо развод, либо отставка. Полковнику не хотелось ни того, ни другого. Требовалось вмешательство начальства.

Начальство в лице Владимира Александровича вмешалось. Родной брат, естественно, ближе адъютанта. Но решающее слово оставалось за императором. Николай II боится. Если дать развод, Павел может жениться на Ольге. А это совершенно невозможно, поскольку нарушает сразу два правила. Во-первых, брак будет морганатический. Во-вторых – с разведенной женщиной, что еще хуже. В этом вопросе Романовы придерживались самых строгих правил. Разведенная женщина – все равно что падшая женщина. Например, когда Сергей Витте женился на разведенной Матильде Лисаневич, он сразу же подал Александру III прошение об отставке. Царь отставку не принял, однако сказал, что при дворе жена министра, разумеется, показываться не может.

Павел дал слово Николаю II, что не женится на Ольге Пистелькорс, а Владимир Александрович поручился «своею головою за честность брата»[239]. Ольга получила развод, и они с Павлом тут же укатили за границу.

Великий князь нанимает «в предместье Берлина дачу, на которой живет открыто с m-me Пистолькорс. Все немцы это знают и над этим потешаются. Надо отдать справедливость, что у нашей царской семьи совсем разнузданные нравы», – записывает в дневник 3 сентября 1901 года Александра Богданович, которая в то время как раз гостила в Берлине[240].

Почти все мемуаристы отмечают благородство натуры Павла Александровича. Видимо, в эпоху декаданса представления о благородстве размылись. Благороднейший великий князь не собирался держать своего слова – не жениться на Ольге. «Я советовал ей уговорить великого князя отказаться от официальной церемонии, – вспоминает хорошо знавший семью Пистелькорс генерал Мосолов, – поскольку был уверен, что последствия будут ужасными. Мадам фон Пистелькорс возразила, что царь очень привязан к своему дяде и не станет ломать его будущее из-за того, что тот узаконит отношения, о которых и так все знают»[241].

Павел Александрович знал царя лучше, поэтому не очень-то рассчитывал на его привязанность. Во всяком случае, подстраховался. Уезжая за границу, приказал дворцовому ведомству «дать ему 3 миллиона рублей из своей конторы». С такой кучей денег можно было не сильно опасаться царского гнева. А в том, что гнев последует, великий князь не сомневался. Весной 1902 года Николай II «имел с ним крупный разговор» и «предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится»[242].

10 октября 1902 года Павел и Ольга обвенчались в греческой православной церкви итальянского города Ливорно. Царь узнал об этом от министра внутренних дел Плеве, которому сказала мать Ольги. Сам Павел даже не решался сообщить.

Николай до глубины души возмущен поступком обманувшего его дяди. «Как это все больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство! – изливает он неподдельную горечь в письме к матери. – Какое теперь ручательство, что Кирилл не сделает того же завтра и Борис или Сергей Михайлович поступят так же послезавтра[243]. И целая колония русской императорской фамилии будет жить в Париже со своими полузаконными и незаконными женами. Бог знает, что это такое за время, когда один только эгоизм царствует над всеми другими чувствами: совести, долга и порядочности!!!»

Никакого снисхождения к любимому дяде Николай не проявил: «Имея перед собой пример того, как незабвенный Папа поступил с Мишей, не трудно было мне решить, что делать с дядей Павлом. Чем ближе родственник, который не хочет исполнять наши семейные законы, тем строже должно быть его наказание»[244].

Как и Миш-Миша, Павла лишили ежегодного содержания, чинов, званий и запретили приезжать в Россию. Более того, он не мог теперь видеться со своими детьми от первого брака, которых отдали на воспитание в бездетную семью Сергея Александровича, где они, впрочем, и до этого проводили большую часть времени. Назначенный опекуном Сергей «не мог скрыть радость от того, что теперь мы только его дети, – вспоминает дочь Павла Мария. – Он непрестанно повторял: “Теперь я ваш отец, а вы мои дети!”

А мы с Дмитрием сидели рядом, безучастно глядя на него, и молчали»[245].

Сергей Александрович воспитывал детей, совершенно не считаясь с мнением их отца. Отношения между братьями были безвозвратно испорчены. Через год после свадьбы Павлу все-таки разрешили увидеться с сыном и дочкой. Встреча проходила в Баварии и была обставлена как межгосударственное протокольное мероприятие. Сергей Александрович и Елизавета Федоровна привезли Марию и Дмитрия, и в результате переговоров детям было позволено пообщаться с отцом наедине. Мария спросила отца о его новой жене. Павел удивился и расчувствовался. «Он поднялся, подошел ко мне и взял меня на руки. Эта маленькая сцена связала нас вместе навсегда. С того момента, несмотря на мой возраст, мы стали союзниками, почти сообщниками, и усилия дяди привязать меня к себе, отделить меня духовно и реально от моего собственного отца, не могли не потерпеть неудачу»[246].

Несмотря на обиду, Павел оказался одним из двух великих князей, не побоявшихся приехать в Москву на похороны Сергея Александровича. На это ему было дано специальное разрешение. Тогда Павел повстречался и с Николаем II.

Начался долгий и мучительный процесс прощения и возвращения «блудного дяди». Царь вел себя по отношению к Павлу примерно так же, как по отношению к либеральной оппозиции. По капле выдавливал из себя уступки, чередовал кнут и пряник, чтобы в конечном счете сдаться по всем статьям. Обе стороны нервничали, горячились, а в итоге таили обиды и оставались недовольными друг другом.

Со стороны великого князя вся эта история напоминает «Сказку о рыбаке и рыбке», где в роли старухи выступает Ольга Пистелькорс, получившая в 1904 году от баварского короля титул графини Гогенфельзен, а в роли старика, раз за разом идущего на поклон к племяннику-рыбке, – безропотный Павел Александрович.

После встречи с царем в феврале 1905 года Павел пишет ему письмо и рассыпается в благодарностях: мне, мол, легко на сердце от того, что «ты более на меня не сердишься, что ты понял меня и простил, что ты сам мне сказал, что я поступил честно»; «если может быть какое-нибудь утешение в ужасной кончине дорогого Сергея, то это мысль, что его смерть дала мне твое прощение».

Но когда Павел снова собрался в Россию, царь передал ему через Алексея Александровича, чтобы приезжал один, без жены. «Я ошеломлен этим, – возмущался то ли прощенный, то ли нет великий князь, – так как ты сам разрешил привозить мне жену с собой!»

В этом – весь Николай II. Сначала разрешил, потом передумал. Сам сообщить постеснялся, попросил послать телеграмму дядю Алешу.

В 1906-м царь распорядился выдавать августейшему изгнаннику часть ежегодного содержания. Видимо, взятые с собой три миллиона подошли к концу. Павел снова благодарит. Но вскоре ему (вернее, даже не ему, а графине Гогенфельзен) показалось, что часть содержания – это как-то несерьезно. И великий князь просит вернуть весь «капитализированный с 1903 года в департаменте уделов на мое имя капитал» и выплачивать ему не часть содержания, а полностью – 268 750 рублей, «как положено сыну императора». Действительно, глупо просить у рыбки корыто, если можно избу.

На следующий год состоялась помолвка Марии Павловны с шведским принцем Вильгельмом. Павлу снова запретили приехать с женой. Он снова пишет царю гневно-истеричное письмо. Не будет жены – не будет и его. «Не для этого я ломал все и всем жертвовал, чтобы потом давать унижать и обижать ее напрасно». «Я все понимал вначале, но выносил терпеливо, но после пяти лет примерной семейной жизни – я вправе ожидать другого отношения к нам обоим»[247].

Заодно великий князь требует снять опеку с его детей, т. е. вернуть ему права отцовства.

Помолвка великой княгини, на которой не присутствует ее отец, – это, разумеется, скандал. Все-таки соберутся иностранные гости. Николай II выкрутился из ситуации. Старшая дочь графини Гогенфельзен должна была в это время родить. Графине разрешили приехать в Россию как бы по этому поводу, а Павлу – по поводу помолвки. В итоге они приехали вместе.

Все эти головоломные комбинации, конечно, не только унизительны, но и абсурдны, если учесть, что уже на следующий год Николай II окончательно простит дядю и разрешит ему вместе с женой вернуться в Россию. Они вернулись, униженные и оскорбленные. Обиженные не столько на Николая II, сколько на Александру Федоровну, на которую по обыкновению принято было вешать всех собак. Этим не преминула воспользоваться давняя недоброжелательница императрицы Мария Павловна Старшая (жена, а с 1909 года вдова Владимира Александровича; не путать с Марией Павловной Младшей, дочерью Павла Александровича). Она «поняла, что этот шанс упускать нельзя» и окружила графиню Гогенфельзен «вниманием и заботой»[248].

Наверное, любая другая женщина на месте графини вела бы себя тише воды, ниже травы. Но Ольга Карнович-Пистелькорс-Гогенфельзен отнюдь не любая. Она купила у наследников государственного секретаря Половцова дом в Царском селе, поблизости от дома Владимира Александровича и недалеко от императорской резиденции. За несколько лет отгрохала роскошный дворец. Двор Павла Александровича начал приобретать популярность в высшем свете.

Аппетит приходит во время еды: «Не хочу быть черной крестьянкой, хочу быть столбовою дворянкой». Ольгу больше не устраивает титул графини, тем более баварской. Она хочет быть русской княгиней. В 1915 году вконец обнаглевший Павел выдвигает царю список требований из шести пунктов: 1. «Дать жене и детям[249] княжеский титул с наименованием светлости». 2. Официально опубликовать об этом указ, «ознакомив меня предварительно с редакцией указа». 3. Разрешить жене и детям идти на официальных мероприятиях «сейчас за членами семьи». 4. Новоявленная княгиня должна быть представлена членам императорской семьи самим Павлом «без посредства гофмейстерин».

5. Позволить жене при посещении великих княгинь не расписываться в журнале, а оставлять визитные карточки.

6. «Разрешить мне с женой иметь ложи рядом с императорскими в театрах»[250].

Сумасшедший дом! И ведь написан этот «ультиматум Керзона» весной 1915 года, когда немецко-австрийские войска начинают массированное наступление в Галиции, обернувшееся для России огромными жертвами, потерей территорий и политическим кризисом. А в это время Николай II вынужден решать, в каких именно ложах графиня Гогенфельзен будет смотреть спектакли. И такими вопросами его донимает тот самый Павел Александрович, который 10 лет назад униженно благодарил царя за то, что тот больше на него не сердится.

«Ничего не сказала рыбка, лишь хвостом по воде плеснула». Увы, в отличие от золотой рыбки Николай II уже напрочь разучился отказывать. Он, как повелось, удовлетворил требования дяди частично. Первые два пункта вычеркнул, напротив третьего написал: «как жена генерал-адъютанта», напротив четвертого и пятого – «да», а судьбоносный вопрос с ложами оставил открытым. Как повелось, этим решением остались недовольны обе стороны. И, как повелось, довольно быстро Николай II капитулировал по всем статьям. В том же 15-м году графиня Гогенфельзен стала княгиней Палей.

Разумеется, «весь этот торг вызвал трения между дядей и племянником, а особенно – женой племянника (императрицей). С виду их отношения стали нормальными, но обида и оскорбленное достоинство лишили их сердечности»[251]. Впрочем, к этому времени у императора и императрицы не осталось «сердечности» ни для кого из родственников.

В 1902-м Николай II выслал из страны дядю, а через три года ему пришлось разбираться с двоюродным братом Кириллом Владимировичем, старшим сыном Владимира Александровича и будущим императором России в изгнании.

Уже в силу последнего обстоятельства о Кирилле стоит рассказать подробнее, хотя он в общем-то ничем не примечательный человек. Не семи пядей во лбу. Всю жизнь он с ужасом вспоминал экзамены на морского офицера, которые ему пришлось сдавать в юности. Великий князь даже выдвинул оригинальную теорию возникновения и развития революционного движения в России. Наши юноши и девушки так боятся экзаменов, что именно «этот страх создал благоприятную среду для нигилизма, терроризма и прочих зол». Вот «если бы молодежь в России поменьше зубрила, а побольше занималась физической подготовкой, а таковая полностью отсутствовала, – то ожидавших нас в будущем печальных событий могло бы не произойти»[252]. У Кирилла с физподготовкой все было замечательно – он любил играть в теннис, лазал по горам и стал одним из первых в Европе автолюбителей, разъезжая по Лазурному берегу на «Пангард-Лавасьере» невиданной мощности – 12 лошадиных сил.

Государственные дела его не интересовали. В своих воспоминаниях он, например, пишет о коронации Николая II: «За исключением одной трагической оплошности, организация торжеств была безукоризненной». Небольшая оплошность – это Ходынка. Кирилл, морской офицер, много рассказывает о жалком состоянии русского флота во время русско-японской войны, но ему и в голову не приходит возложить хотя бы часть ответственности на своего дядю – генерал-адмирала Алексея Александровича, который остался в его памяти «одним из самых достойных и благородных людей»[253]. 1905 год запомнился Кириллу исключительно собственной свадьбой и последующим скандалом. О том, что в стране еще кое-что происходило, он вообще не упоминает.

К службе великий князь тоже относился без особого рвения. Привилегированное положение его нисколько не смущало. Вот он, скажем, на броненосце «Пересвет» отправляется в плавание на Дальний Восток. В Порт-Саиде к нему присоединяется младший брат Борис с друзьями. «Эта веселая компания появилась как раз кстати» – Кирилл пребывал в дурном настроении. Правда, веселая компания «была довольно буйной». Борис и его друзья не моряки, дисциплина их не связывает, поэтому «они чрезмерно увлеклись возлияниями». Споили судового врача, который впал в буйство и в Коломбо был списан на берег. А в Порт-Артуре уволили и командира корабля, поскольку «Пересвет» за время плавания несколько раз едва не столкнулся с другими судами[254]. Видимо, командир, как и врач, тоже не мог отказать великому князю.

Все эти милые шалости, конечно, простительны для великого князя. Никто на них внимания не обращает. Обращают внимания на его чувства к великой герцогине Гессенской Виктории-Мелите, жене великого герцога Эрнста-Людвига, или просто Эрни, как зовут его родственники.

Теперь чуточку внимания. Будем разбираться в хитросплетении генеалогических древ.

Герцог Эрнст-Людвиг – внук английской королевы Виктории. Его мать – дочь Виктории, а сам он родной брат принцессы Аликс, она же императрица Александра Федоровна.

Виктория-Мелита – внучка королевы Виктории. Ее отец – сын Виктории герцог Альфред, а мать – дочь императора Александра II Мария Александровна.

Таким образом, Эрни и Виктория-Мелита – двоюродные брат и сестра. И католицизм, и протестантизм разрешают браки между кузинами. Но в православии они запрещены, хотя в особых случаях Синод может сделать исключение.

Виктория-Мелита – внучка не только Виктории, но и Александра II. Равно как и Кирилл Владимирович – внук Александра II. Таким образом, Кирилл и Виктория-Мелита – тоже двоюродные брат и сестра. Но лютеранин Эрни мог жениться на двоюродной сестре, а православный Кирилл – нет.

Виктория-Мелита получила имя в честь королевы Виктории и острова Мальта, где она родилась. Однако все звали ее просто Даки (англ. Ducky – Уточка). Судя по фотографиям, она не была писаной красавицей, но отличалась обаянием, умом и сильным характером. Она энергична и самоуверенна. Всегда элегантно одевается, любит музыку, прекрасно рисует. На светские условности смотрит сквозь пальцы.

Брак Эрни и Даки устроила их бабушка Виктория. Молодые с самого начала не слишком нравились друг другу. К тому же в это время Даки уже испытывала чувства к Кириллу. Но Виктория в своем семействе – непререкаемый авторитет. Она настояла, и в апреле 1894 года Эрнст-Людвин и Виктория-Мелита поженились. Оказалось, что этим английская королева обидела другую свою внучку – принцессу Алису, будущую императрицу Александру Федоровну. Она, сестра Эрни (и, кстати говоря, двоюродная сестра Даки), была первой леди в Дармштадте. Теперь эта роль перешла к Даки, которая тут же затмила робкую и застенчивую Алису. Две женщины невзлюбили друг друга с первого взгляда. Впрочем, Алиса вскоре уехала в Россию. Не последнюю роль в ее решении принять предложения наследника русского престола Николая Александровича сыграл брак Эрни и нежелание жить под одной крышей с Викторией-Мелитой. Алисе еще представится возможность свести с ней счеты.

Через год после свадьбы у Эрни и Даки родилась дочь. Однако их отношения становились все более натянутыми. Эрни жаловался, что жена не уделяет должного внимания общественным обязанностям и тратит слишком много денег. Даки жаловалась, что муж не уделяет должного внимания ей и слишком прижимист.

А потом Даки застала мужа в постели со слугой. Тогдашний английский поверенный в делах в Дармштадте Джордж Бьюкенен со свойственной англичанам сдержанностью пишет: «К тому моменту я уже не мог скрывать от ее величества, что в отношениях между великим герцогом и великой герцогиней возникли серьезные трения». Ее величество королева Виктория ответила: «Я устроила этот брак. Но больше я никогда не буду пытаться кого-нибудь поженить»[255].

Однако согласия на развод английская королева, оплот добропорядочности и пуританских нравов, не дает. Хотя примерно в те же годы и примерно за те же проступки ее подданный Оскар Уайльд угодил в тюрьму. Кое-кто считал, что историю со слугой выдумала сама Даки. И как раз для того, чтобы получить развод. По крайней мере, через три года после этого случая она снова беременна от Эрни. Впрочем, кое-кто считал, что не от Эрни, а от Кирилла Владимировича.

Ребенок рождается мертвым. Даки впадает в глубочайшую депрессию. Через несколько месяцев – осенью 1900 года – к ней в Вольфсгартен приезжает Кирилл. Они провели вместе три недели и решили: она добьется развода, и они поженятся. Еще через несколько месяцев – в январе 1901 года – умерла королева Виктория, чуть ли не единственный человек, которого Даки боялась. Теперь она смело подает на развод. В том же году Верховный суд герцогства Гессенского развел супругов.

Как ни старалась Даки пустить по всем европейским дворам слухи о гомосексуализме Эрнста-Людвига, практически вся коронованная родня ее осудила. И «дядя Берти» – английский король Эдуард VII, и «кузен Вилли» – германский император Вильгельм II. Особенно же негодовал русский двор. Ненавистная Даки посмела бросить любимого брата императрицы Александры Федоровны! Николай II пишет матери: «Я очень огорчен и мне жаль бедную Аликс. Она пытается скрыть свою печаль. Лучше смерть близкого человека, чем позор развода»[256].

Мнение Эдуарда VII и Вильгельма II Викторию-Мелиту не слишком интересует. Другое дело Николай II. Без его согласия Кирилл не может жениться. Однако о согласии царя на брак великого князя с разведенной женщиной, к тому же разведенной с братом его жены, не могло быть и речи. Не говоря уже о православном запрете на браки между двоюродными братом и сестрой.

От греха подальше Кирилла отправляют в плавание на Дальний Восток. На том самом «Пересвете», где его развлекал Борис с друзьями. В Порт-Артуре он получает телеграмму, что должен оставаться там «на неопределенный срок». Вслед за телеграммой пришла депеша от отца, который советовал «подчиниться высочайшей воле». Кирилл «пришел в ярость». Ему «стало ясно, что на моего кузена императора было оказано давление». «Мое положение становилось равносильным ссылке»[257].

Вообще-то все морские офицеры, попадавшие на Дальний Восток, проводили там по нескольку лет. Например, великий князь Александр Михайлович, который прожил в Японии два года. И никому, кроме автора мемуаров «Моя жизнь на службе России», не приходило в голову называть исполнение воинского долга ссылкой. Да и на Николая II вряд ли нужно было оказывать какое-то давление, чтобы он постарался помешать браку великого князя с разведенной женщиной, который к тому же противоречил церковным канонам.

Неожиданно на выручку пришел дядя Алексей Александрович, первый любовник в императорском доме, служивший по совместительству генерал-адмиралом российского флота. Он назначил племянника на крейсер «Нахимов», который отплывал в Россию. Опять же – типичная ситуация для николаевского царствования: император приказывает Кириллу оставаться в Порт-Артуре, а дядя Алексей плюет на императорские распоряжения.

В Греции великого князя встретил брат Борис. Его послали парламентером, боясь, что Кирилл сбежит с корабля к Даки. У того, конечно, «и в мыслях не было совершить подобный опрометчивый поступок», правда, он и «не собирался отказываться от той, которую любил». Поэтому во Франции его уже поджидал новый, более авторитетный, парламентер – отец. Владимир Александрович «без особого энтузиазма» поуговаривал сына отказаться от Виктории-Мелиты, потом «вовсе прекратил всякие уговоры», а вскоре, встретившись с Даки, проявил «истинно родительское понимание и сочувствие»[258].

В семейных делах Владимир Александрович во всем слушался супругу. Мария Павловна не хотела для сына неприятностей, но вообще-то была на его стороне. Ее, лютеранку, брак с двоюродной сестрой не смущает. А петербургский салон великой княгини отличался тем, что туда допускались разведенные женщины. В те времена это была редкость. К тому же против свадьбы Кирилла и Даки выступает Александра Федоровна, а досадить императрице для тети Михень – первая в жизни радость.

Так что Александре Федоровне противостояли уже две женщины, которые не питали к ней ни малейших симпатий, – Виктория-Мелита и Мария Павловна.

Тем временем в Петербурге Кирилла ждал третий и самый главный парламентер – Николай II. В воспоминаниях Кирилл Владимирович беззастенчиво врет, будто по поводу предполагаемой свадьбы царь «не сказал ничего определенного» и даже выразил надежду, что «в будущем, возможно, все образуется»[259].

«Ты, наверное, помнишь о моих разговорах с ним, – читаем в письме Николая II к матери, – а также о тех последствиях, которым он должен был подвергнуться, если женится». Мария Федоровна все прекрасно помнила: «Ему достаточно часто говорили о том, что его ожидает»[260]. Последствия ожидались нешуточные: лишение офицерского звания и всех денег из удельного ведомства, запрет приезжать в Россию и потеря титула великого князя.

Но пока что началась русско-японская война. Кирилл быстренько смотался в Ниццу к Даки, а оттуда отправился в Порт-Артур, под начало адмирала Макарова. В ночь на 31 марта (12 апреля) 1904 года Макаров, находясь на броненосце «Петропавловск», попытался вывести эскадру из блокированного японским флотом Порт-Артура. «Петропавловск» подорвался на мине и, переломившись на две части, ушел под воду. Из 711 человек спаслись только 80. В их числе – великий князь Кирилл Владимирович. Он был контужен, сильно обгорел, но сумел выплыть. Среди погибших оказались адмирал Макаров и знаменитый художник-баталист Верещагин.

По Петербургу разошлась эпиграмма:

Ходили слухи, будто барахтающийся в воде «царевич» предлагал морякам золото за свое спасение. Почему-то Кирилл был очень непопулярен, хотя он единственный великий князь, получивший боевое ранение. Всю оставшуюся жизнь ему в страшных снах являлись картины того кошмарного дня. О продолжении службы в действующем флоте он не мог и думать. Великий князь поехал в Европу поправлять здоровье и расшатавшиеся нервы.

Поехал, естественно, к Даки. 8 октября 1905 года (по европейскому стилю) Кирилл Владимирович и Виктория-Мелита поженились. Венчал их духовный отец Марии Павловны священник Смирнов. Так, во всяком случае, вспоминает Кирилл Владимирович. Не совсем, правда, понятно, зачем лютеранке Марии Павловне православный духовник. Виктория-Мелита, кстати, тоже осталась в лютеранской вере.

Сразу после свадьбы Кирилл отправился в Петербург. В восемь вечера он приехал во дворец к родителям, а в десять вечера туда явился министр двора граф Фредерикс и сообщил от имени царя, что великий князь Кирилл Владимирович лишен всех наград, исключен из флота и должен в 48 часов покинуть Россию. В тот же вечер он уехал из Петербурга.

«Странность этого решения ошеломила нас», – пишет Кирилл. Николай, дескать, никогда даже не намекал «на возможность таких суровых мер»[261]. Мы уже знаем, что это откровенная ложь. Кирилл был прекрасно осведомлен о последствиях.

«По всей вероятности, – писала Мария Федоровна Николаю II, – тетя Михень вообразила, что для ее сына сделают исключение и что мужество и неуместная честность, выразившаяся в том, что он явился лично объявить тебе об этом, растрогают тебя до такой степени, что все будет прощено». Николай II не растрогался от приезда Кирилла. Наоборот, «это нахальство» его «ужасно рассердило».

На другой день после приезда/отъезда сына Владимир Александрович явился к царю и закатил скандал. Николай решения не изменил, и дядя подал в отставку с постов командующего гвардией и Петербургского военного округа. И это в октябре 1905-го, в самый разгар революционного брожения! «Больше всего меня сердит, что они думают только о себе, – справедливо негодовала Мария Федоровна, – как будто смеются над всеми принципами и законами», причем «в такое серьезное и опасное время»[262].

Справедливости ради надо сказать, что кое в чем Николай – и явно с подачи жены – действительно, что называется, перегнул палку. Это пункт о лишении Кирилла Владимировича титула великого князя. Никто и никогда не лишал великих князей титула. Сосланный за воровство Николай Константинович продолжал оставаться великим князем, даже женившись на дочери полицмейстера и став двоеженцем.

Поступок Кирилла, конечно, не идет ни в какое сравнение с «художествами» Николая Константиновича. Более того, его брак менее «преступен», чем, скажем, брак Павла Александровича. Виктория-Мелита – «равнородная особа».

Правда, двоюродная сестра, но это вопрос чисто церковный. Священный синод их брака не расторг – значит, признал. То, что разведена – это дело исключительно традиции, а не закона. Любая традиция имеет свойство когда-нибудь прерываться. Пройдет полтора года, и Николай II даст согласие на брак великого князя Николая Николаевича с разведенной Анастасией Черногорской. По сути, Кирилл нарушил только один пункт закона – женился без согласия царя. И наказывать его строже, чем Павла Александровича, женившегося не только без согласия, но и морганатически, – это в самом деле как-то странно.

«Мстительность и злоба молодой царицы превзошли все, что только могло себе представить самое необузданное воображение, – изливала злобу Мария Павловна. – Подчинив своему влиянию бесхарактерного супруга, она сделала все, чтобы отомстить бывшей невестке», т. е. Виктории-Мелите[263].

Думаю, вы уже достаточно узнали характер Николая II, чтобы догадаться, как будут развиваться события дальше. За преступлением следует наказание, а потом – прощение.

Царь оперативно лишил Кирилла воинских званий и удельных доходов. А вот по поводу титула засомневался. «Дни проходили», а соответствующая бумага «все переделывалась». Потом Николай задумался, «хорошо ли публично наказывать человека несколько раз подряд и в теперешнее время, когда вообще к семейству относятся недоброжелательно».

В итоге, «после долгих размышлений, от которых наконец заболела голова», царь решил оставить Кириллу Владимировичу великокняжеский титул. Счел, что трех стандартных наказаний – лишение званий, доходов и высылки за границу – достаточно. «Лишь бы они продолжались долгое время!»[264] – заклинает Николай. Но сколько будут длиться наказания – зависело исключительно от него самого. Карая, царь уже знал, что надолго его не хватит и рано или поздно придется миловать.

Хотя первое время Николай II был настроен весьма решительно. Он обсуждает в Государственном совете и на особых тайных совещаниях вопрос о лишении Кирилла прав престолонаследия. Впрочем, до принятия какого-либо решения дело не дошло. А вскоре все мысли об этом пришлось оставить. Николай узнал, что царевич Алексей болен гемофилией. Младший брат Михаил порывается заключить морганатический брак. Больше потомков Александра III по мужской линии не было. Следующим в списке престолонаследия шел Владимир Александрович и его сыновья. Владимир Александрович тяжело болен. Остается Кирилл. А за ним – его брат Борис.

Борис – известный пьянчуга и бабник. Всем даже подумать страшно, что ему может достаться императорский трон. Волей-неволей Николай II вынужден приступить к реабилитации Кирилла Владимировича. Как всегда, постепенно.

Семейство Владимира Александровича, разумеется, в курсе дела. Они готовятся. Виктория-Мелита принимает православие, Мария Павловна тоже – сын не сможет занять престол, если его мать лютеранка.

20 января 1907 года у Кирилла и Даки рождается дочь Мария, а 15 июля Николай II издает указ, по которому Виктория-Мелита становится великой княгиней Викторией Федоровной. А незадолго до смерти Владимира Александровича – в 1909 году – с Кирилла снимают все наложенные ранее ограничения.

Когда Николай II возмущался женитьбой Павла Александровича, он предполагал, что примеру дяди может последовать и Кирилл. Но никак не мог подумать, что самые большие «брачные» проблемы ожидают его со своим родным братом.

Глава VIII

И ты, брат!

Казалось бы, ничто не предвещало великому князю Михаилу Александровичу когда-либо стать наследником престола. Строго говоря, он был даже не третьим, а четвертым сыном Александра III и Марии Федоровны. Старший – будущий император Николай II, второй – Александр – умер в младенчестве, третий – Георгий – болел туберкулезом и скончался от легочного кровоизлияния в 1899 году. Поскольку в семействе Николая II одна за другой рождались девочки, после смерти Георгия наследником становится 20-летний Михаил. И пребывает в этом статусе до 1904-го, когда Александра Федоровна, наконец, произвела на свет сына.

Была у Николая II одна странная черта. Человек исключительно вежливый, никогда не повышавший голос, стеснявшийся сказать в лицо что-нибудь неприятное, он тем не менее умудрялся обижать людей на ровном месте. В Манифесте, опубликованном на второй день после смерти Георгия, говорилось, что «ближайшее право наследования» переходит «любезнейшему брату нашему великому князю Михаилу Александровичу». При этом Михаил не назван «наследником цесаревичем», как именовался Георгий и вообще все, кто стоял первым в очереди престолонаследия. В Петербурге и при дворе пошли толки: как же так, почему нет наследника? Тогда Николай II издал указ именовать Михаила Александровича наследником, однако титула «цесаревич» так и не дал.

Юридически все это не имело никакого значения. Просто Николай II и Александра Федоровна с нетерпением ожидали рождения сына и не хотели даже на время давать кому-нибудь титул цесаревича. Учитывая их склонность к мистике, в общем-то понятно. Но Михаил Александрович, попавший в положение какого-то недонаследника, естественно, обижался. И, естественно, находились доброжелатели, распускавшие по этому поводу разные слухи.

Трудно сказать, как относился Николай II к Михаилу. Понять истинные чувства царя к кому-либо всегда непросто, если это не явная ненависть, как, предположим, к Витте, или не горячая любовь, как к жене и детям. Ближе к Николаю из братьев, безусловно, был Георгий. Хотя бы в силу возраста – он младше всего на три года, а Михаил – на десять. К тому же «у Георгия было особое чувство юмора, – вспоминает сестра Ольга. – Всякий раз, как он выдавал особенно удачную шутку, Ники записывал ее на клочке бумаги и прятал в "шкатулку курьезов" вместе с другими памятками своего отрочества. Шкатулку эту он хранил у себя в кабинете, когда стал царем. Зачастую оттуда слышался его веселый смех: Ники перечитывал извлеченные из тайника шутки брата».

Кстати, по мнению Ольги Александровны, «из всех ее братьев Георгий наилучшим образом подходил на роль сильного, пользующегося популярностью царя». Она уверена, что «если бы он был жив, то охотно принял бы на свои плечи бремя царского служения вместе с короной, от которой брат столь смиренно отказался в 1917 году»[265]. Добавлю, что от короны в 1917-м смиренно отказались оба брата – сначала Николай, потом Михаил.

Михаила Александровича Николай II никогда не воспринимал всерьез. В 1900 году, находясь в Ливадии, царь слег с довольно серьезной формой тифа. На время, пока император не может исполнять обязанности, нужно было назначить регента. Когда министр двора Фредерикс спросил, не вызвать ли в Ливадию Михаила, Николай тут же запротестовал: «Нет, нет! Миша все приведет в беспорядок. Ему так легко навязать чужое мнение».

«Его главными недостатками, – пишет про Михаила Александровича генерал Мосолов, который как раз и поведал историю про несостоявшееся регентство, – считались его исключительная простота и доверчивость. Царь Александр III, его отец, частенько говаривал, что Михаил верит всему, что ему говорят, не задумываясь о причинах, которые могли бы заставить собеседника намеренно солгать ему»[266].

Впрочем, прямодушие и открытость Михаила можно с равным успехом относить как к его недостаткам, так и к достоинствам. Всегда и везде он – всеобщий любимец. Александр III обожал играть с младшим сыном. Как-то раз окатил его водой из шланга. Стоило царю на следующий день высунуться из окна, как на него опрокинулось ведро воды. Никто кроме Миши не мог позволить себе таких шуток с всероссийским самодержцем, перед которым трепетала вся страна.

С кем бы Михаил ни познакомился, все были от него в восторге. От однополчан до королевы Виктории, которая вообще-то Романовых терпеть не могла.

Сергей Витте, не жалея красок, расписывает, каким замечательным и одаренным человеком был Михаил Александрович. Витте действительно неплохо знал великого князя, поскольку преподавал ему политэкономию. И, если верить директору департамента полиции Лопухину, имел на него свои планы. Отправленный в отставку с поста министра финансов Витте обратился к Лопухину с весьма смелым предложением: «У директора Департамента полиции, ведь, в сущности находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, – так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации возможность покончить с ним; престол достанется его брату, у которого я, С. Ю. Витте, пользуюсь фавором и перед которым могу оказать протекцию и тебе»[267].

Ясно, что Витте рассматривал Михаила Александровича как свою марионетку. И не он один. Накануне 17-го года оппозиционеры также мечтали передать престол Михаилу Александровичу или назначить его регентом при малолетнем Алексее, потому что были уверены: великим князем можно вертеть как угодно. Мягкий, нечестолюбивый, он будет идеальным конституционным монархом. Увы, когда очередь дошла до Михаила, вчерашние обличители распутинщины уже тряслись от страха перед Советом рабочих депутатов и отказались от монархии.

Николай II никогда не обращал внимания на политические интриги, которые плелись вокруг его простодушного братца. Он знал, что Миша напрочь лишен амбиций. Что его, скромного и застенчивого, тяготит занимаемое им высокое положение.

Однако было бы неправильным представлять себе Михаила этаким простачком-размазней. «Многим Михаил Александрович казался безвольным, легко попадающим под чужое влияние, – пишет полковник Мордвинов, много лет состоявший адъютантом при великом князе. – По натуре он действительно был очень мягок, хотя и вспыльчив, но умел сдерживаться и быстро остывать. Как большинство, он был также неравнодушен к ласке и излияниям, которые ему всегда казались искренними. Он действительно не любил (главным образом из деликатности) настаивать на своем мнении, которое у него всегда все же было, и из этого же чувства такта стеснялся и противоречить. Но в тех поступках, которые он считал – правильно или нет – исполнением своего нравственного долга, он проявлял обычно настойчивость, меня поражавшую»[268].

Поражаться тут нечему. Слабая воля очень часто соседствует с упрямством. И за примерами далеко ходить не надо. Все современники в основном отмечали различия между Николаем и Михаилом, а получается, что братья были очень даже похожи. Ведь описание Мордвиновым Михаила в точности подходит и к Николаю II. Разве что царь был не столь вспыльчив и менее падок на лесть.

Всеобщий любимец Михаил Александрович, разумеется, пользовался успехом у женщин. Это нормально для великого князя. К сожалению, каждый раз его тянуло жениться. И, как назло, каждый раз партии подворачивались совсем неподходящие.

В 1902 году Михаил познакомился с очаровательной принцессой Беатрисой Саксен-Кобург-Готской. Они полюбили друг друга, но вынуждены были расстаться. Беатриса – родная сестра Виктории-Мелиты. А значит, Михаил и Беатриса, как и Кирилл с Даки, приходились другу другу двоюродными братом и сестрой. Николай II разрешения на брак не дает. Нельзя нарушать православные каноны. Это, кстати, полностью опровергает мнение, будто запрет на брак Кирилла и Виктории-Мелиты был вызван мстительностью Александры Федоровны. Искренне симпатизируя и Михаилу, и Беатрисе, царь все равно не делает для них исключения. А ведь Даки – в отличие от младшей сестры – была еще и разведенной.

Куда, прощу прощения, ни плюнь – одни и те же персонажи. Вот и представьте себе, каково приходилось великим князьям. Где ж найти жену, чтобы была и равнородной, и не близкой родственницей?

Михаил не нашел. Он влюбился во фрейлину своей сестры Александру Косяковскую, которую почему-то все звали Дина. 25 июля 1905 года великий князь пишет брату письмо с просьбой разрешить этот морганатический брак: «Потому что выхода нет и я теперь больше, чем когда-либо, решительно не могу ни на ком другом жениться (это противоречило бы и моему убеждению, что брак действительно священное действо), а мое здоровье, уже несколько подорванное всеми неприятностями, которые так долго тянутся, право, дальше выносить такое положение не может». Кроме жалоб на самочувствие, 27-летний Михаил выдвинул и логические доводы. Тоже, правда, касающиеся здоровья. «Слава Богу, и ты здоров, и маленький Алексей также[269], а кроме того, и еще могут быть у тебя дети», – пишет он Николаю II. Поэтому о престолонаследии можно не беспокоиться. Что брак морганатический – тоже не беда. Закон о запрещении неравнородных браков, «изданный при Папа, оказывается, не прошел Государственный совет», а значит, его можно легко обойти «исключительно по твоей воле». Возможно, это «произведет плохое впечатление», но ведь «только в узкой части высшего общества, а не больше»[270]. Михаил готов к любому наказанию, просит только не высылать его из России.

Великие князья как будто специально подбирали время, чтобы приставать к царю со своими свадебными проблемами. Кирилл Владимирович заявился в октябре 1905 года, во время Всероссийской политической стачки, Михаил – в июле 1906-го, когда страну потрясли восстания на Балтийском флоте: в Свеаборге, Кронштадте и на крейсере «Память Азова». Только что распущена Первая Дума, новый премьер-министр Петр Столыпин предлагает пакет реформ, а царь должен разбираться с братом, который «не может ждать дольше середины августа». «И без него едва хватает сил переносить испытания»[271], – чуть не плачет Николай II, и его можно понять.

Он, естественно, отказывает Михаилу: «Справедливость требует, чтобы я одинаково строго относился к тебе, как и к остальным членам семьи, нарушившим фамильные законы». Царь предупреждает, что в случае женитьбы исключит брата из списков армии и вышлет за границу.

«Каждый из нас несет свой крест и должен уметь жертвовать своим личным счастьем для родины», – поучает Николай младшего брата[272]. Мать тоже старается «играть на струнах его патриотизма, чувства долга и т. д.». Но Михаил «утверждает, что это не имеет ничего общего с данным вопросом», «объясняет по-своему и все уверяет, что он не может иначе поступить»[273].