Сделай ставку и беги Данилюк Семён

Появился он, как оказалось, вовремя. В доме не спали. У стены затаилась очумелая баба Груня, над которой навис совершенно голый дебелый Вадичка с гитарой на безволосой груди.

– Веселись старушка! – требовал он, отбивая о пол босой пяткой.

– Русаки гуляют. Пляши камаринского!

Баба Груня зыркнула на дверь и, ойкнув, сползла на пол. Клацнул челюстью и Вадичка. На пороге стояло нечто унылое, истекающее навозом.

Листопада не было вовсе.

Не вернулся он и в семь утра, когда Антон проснулся на полюбившейся печке. Проснулся от могучего Вадичкиного храпа и от бормотания. Глянул вниз.

Атеистка баба Груня, стоя на коленях перед богоматерью, клала истовые поклоны и умоляла сотворить одно-единственное чудо, – изгнать вселившихся в избу бесов.

К половине восьмого объявился последний бес. Был он ухожен и благодушен, оглядел нахохлившихся потрепанных приятелей, брезгливо принюхался. Потрепал по плечу угрюмую старушку.

– Вот шо, баба Груня, готовь баньку. Отмоемся и – сегодня же с домом покончим.

– А-а! – баба Груня вскочила с внезапной резвостью. Взгляд ее сделался диким. – Не дам! Не дам дом! Последнее, что от Самого осталось! Лучше враз прямо со мной палите!

Под окном послышался голос бригадирши. Поцапанный Вадичка предусмотрительно задвинулся в угол:

– Щас она нам наработает.

Дверь отворилась. На пороге стояла приветливая женщина – в кокетливо повязанной на шее косынке.

– Ну, как спалось, мальчиши? Претензий нет? Может, поработаете?

При этом обращалась она почему-то к Листопаду. Листопад и ответил:

– Стало быть, слушай сюда, Клав.

– Слушаю, Иван Андреевич.

– Картошку копать мы, конечно, не будем. Не мужское это дело. – А что, если с Михрюткой? – торопясь и радуясь находке, опередила Клава. – Он у нас умелец. ГАЗ-шестьдесят шестой сам собрал из запчастей. Ездит по отделению. Правда, без номеров… Так, может, с ним за грузчиков? Камни перевозить?

– Это можно, – снисходительно согласился Иван. – На это дело мы Непомнящего и Антона выделим. А для меня… У тебя комбайны есть?

– Так нерабочие, считай, оба.

– Даже лучше. Имеются у меня кой-какие задумки. Помозгуем, модифицируем. Но это всё завтра. Потому что сегодня мы будем работать не на дядю, а на бабу Груню. Так что иди пока, выгуливайся до вечера, – Листопад шлепнул бригадиршу по объемистому заду, подтолкнул в сторону двери.

Клава хохотнула. Через десяток секунд с улицы раздался ее бодрый, радостно-возбужденный командирский голос.

– Ну, ты… орел, – оценил Антон.

– А шо? Хорошая баба. Только куда ей здесь податься? – Листопад зыркнул на ощерившегося сально Вадичку, ловким движением ухватил его за нос. – И шоб никакой грязи, понял?

– Так мне-то чего? – Вадичка вырвался. – Я как раз не любитель антиквара.

– Сосунки вы. В сорок пять баба ягодка опять. Так, баба Грунь? – Листопад потянулся.

– И то! – оправившаяся баба Груня хихикнула. – У меня у самой Сам на пятнадцать годов младшее был. И – я его жалела. Уж так жалела!

Ближе к вечеру коровник исчез как не бывало. Антон в одиночестве курил возле свеженарубленной поленицы, ощущая приятную ломоту в натруженных суставах. Сновала на месте бывшей пристройки, подбирая последний мусор, радостная баба Груня. Листопад ушел к бригадирше. Исчез и Вадичка, прослышавший, что на другом конце деревни разместили студенток из областного музучилища. Но скоро прибежал. Взлетел, запыхавшийся, на крыльцо, выбежал с гитарой:

– Чего сидишь? Девок как грязи понаехало. Там среди них моя чувиха знакомая обнаружилась. Веселье будет. Может, и нальют. Пошли?

– Пойдем, – оставаться одному не хотелось.

– Ба, какая встреча! – темноволосая девушка в обтягивающем свитере и застиранных джинсиках подошла к Антону. – Меня, если не запомнил, Лидия зовут.

– Ты, – Антон узнал прежнюю малолетку, тащившую его на себе до больницы. Значительно скосился на обувь. – Ну, слава Богу.

– Что «слава Богу»? – она растерянно глянула вниз. Все вроде было в порядке, – сапожки вполне приличные.

– Да туфельки твое остроносые до сих пор в кошмарах вспоминаются.

Лидия рассмеялась, – то ли виновато, то ли игриво.

Пригнулась к Антону, обнюхала:

– Надо же, отмылся.

– Так это ты меня к бабе Груне притащила! – ахнул он.

– Такая уж, видно, моя планида! По жизни тебя волочить!

Она подмигнула оказавшейся рядом подружке. Подружка непонимающе хихикнула.

Озорные Лидины глаза выглядывали из-под нависшей челки, будто бесенята из-за занавески. Искрящееся лукавство делало ее совершенно неотразимой. И даже длинноватый нос теперь, когда лицо чуть округлилось, только добавлял шарма. На месте прежней нескладной девчонки стояла девушка. Свеженькая, будто редиска из грядки.

Что-то сдвинулось в Антоне.

Вокруг сновали, накрывали стол, зыркал на них бренчащий на гитаре Вадичка, – Антон ничего не замечал и никого не слышал. Ему не хватало воздуха.

Невольно подражая Ивану, он поймал прядь длинных смоляных волос:

– Настоящие?

– У меня всё настоящее! – насмешливо объявила Лидия, заметив, что глаза его прилипли к выделяющейся под белым джемпером груди.

Антон покраснел.

– Может, погуляем? – буркнул он, уверенный, что получит отлуп.

– Как скажешь, – неожиданно просто согласилась она.

Они сидели на бревнах за деревней, тесно прижавшись. Длинные Лидины волосы, в которые она вплела желтые ленты, развевались на ветру зацветшим кустом окации. Вдали, в свете красного садящегося солнца, по лугу на стреноженной кобыле скакал деревенский пацаненок, в восторге размахивая снятой рубахой. Кобыла подпрыгивала, смешно отклячивая зад.

Антон с показным интересом следил за ее прыжками. Решимость, с какой он увел из избы Лидию, улетучилась. После практики, пройденной под руководством опытной Жанночки, он казался себе бывалым мужчиной. Но, оставшись наедине с девушкой, оробел. И избавиться от накатившей застенчивости, как ни старался, не получалось. Примолкла и бойкая поначалу Лидия. Молчание неприлично затягивалось.

Надо было на что-то решаться. Антон потянулся поцеловать девушку. Но Лидия уперлась руками ему в грудь, энергично замотала головой, рискуя разбить обоим лицо.

– Хотел-то исключительно дружеский поцелуй, – буркнул незадачливый обольститель.

Наверное, выглядел он жалко, потому что Лидия вдруг успокоилась, поощрительно улыбнулась и сама показала пальчиком на щечку.

– Так и быть. Но только чтоб дружески.

Антон аккуратно поцеловал ее в краешек губ. Оторвался, удивленный молчанием. Лидия сидела раскрасневшая, с закрытыми глазами, будто вслушиваясь во что-то внутри себя.Голова Антона сладко закружилась, и он припал к влажным, раскрывшимся навстречу губам. Наконец оторвался.

– Дружески не получается, – пожаловался он. – Придется репетировать.

– Что? – Лидия открыла глаза. Взгляд ее был далеко.

Не в силах сдержать удивительную, переполнившую его нежность, Антон подхватил девушку на руки и принялся кружить.

Антон шел в темноте вдоль деревни, то и дело спотыкаясь, как накануне, и – улыбался. До ночи пробродили они вокруг деревни, обнимаясь, целуясь напропалую. Но всякий раз, как пытался он обхватить ее грудь или спустить руку ниже талии, Лидия, державшаяся опытной женщиной, зажималась и отстранялась. Антону было тревожно и удивительно радостно. Тревожно – потому что не знал, будет ли она при новой, завтрашней встрече такой же щемяще – нежной, как при расставании, или, как ни в чем ни бывало, – лукаво-насмешливой. А радостно – потому что еще немного, и – наступит завтра. И тогда останется перетерпеть рабочий день, а там – они опять увидятся.

Антон счастливо засмеялся.

Жизнь, как писал поэт, входит в берега. Дни теперь потянулись один за другим.

Листопад не вылезал с тракторного стана, где с помощью механизаторов что-то переделывал в поломанных комбайнах. В деревне в глаза и заглазно величали его не иначе как уважительно – «спирант».

К бабе Груне он заскакивал изредка под вечер, возбужденный, с блестящим лихорадочно взглядом. Вытаскивал тетрадку и, усевшись за стол, принимался рисовать схемы и набрасывать формулы.

– Так, это ты врешь – не возьмешь, шоб я тебя не достал. Завтра, пожалуй, попробуем с другого боку зайти, – бормотал он.

– И о чем речь? – как-то, лежа на излюбленной печи, лениво справился Антон.

– О комбайнах. Хочу в принципе поменять один механизм. Если срастётся, такой диссер слеплю, что посильней «Фауста» Гёте грохнет!

– Погоди! Так у тебя ж диссертация как будто совсем на другую тему! Сам же говорил, что работы там осталось на месяц, если без пьянки.

– Та как можно без пьянки, если там сплошная мертвечина! – беззаботно отмахнулся Иван. – А здесь живое! Перспективы – громадьё! Всё сельское хозяйство переделать можно. Ты про столыпинские реформы слыхал?

– Это который на «столыпинских галстуках» в 1905 году рабочих вешал?

– О! Как же вбили вам, – Иван расстроился. – На самом деле великий реформатор. У меня батя специально его программу изучил и мне пересказал. Пытался Россию переделать, шоб вместо такой вот шантрапы, – он ткнул в окно, – на земле хозяин появился. Хутора, наделы. Тогда и отдача совсем другая. Вот и я думаю – возродить его идеи на новом, так сказать, витке эволюции. А для этого техника соответствующая нужна. Минитрактора такие, многофункциональные.

– Какие идеи? Какие хутора? – Антон встрепенулся. – Ты что, собираешься против колхозов выступить?! Это ж основа основ!

– Все равно к этому придут, – буркнул Иван. – Отступать дальше некуда. И тут, кто смел, тот и съел. Я всё продумал. Чтоб сразу не испугать, сначала кандидатскую насчет минитракторов защищаю. Вроде никакой идеологии. А потом уж – на уровне докторской – можно обдумать, как такие хозяйства по всей стране организовать. А шо мелочиться? Жизнь дается один раз. И прожить ее надо взахлеб. В полете! Шоб самому в кайф! Представляешь? Листопадовская реформа! Звучит?

Он всклокочил волосы.

– Недоступный вы, Иван Андреевич, моему разуму человек, – свесившись с печи, любовно констатировал Антон. – Просто-таки матерый человечище.

Листопад самодовольно хмыкнул. Он и впрямь ощущал себя былинным богатырем.

Сам Антон вместе с Вадичкой работал на погрузке-разгрузке камней. Собственно то, чем они занимались днем, работой можно было назвать с натяжкой. С утра к дому бабы Груни на раздолбанной «лайбе» подкатывал Михрютка, и втроем ехали они на озеро Ледовое, на берегу которого скопилось множество камней. Камни эти надлежало грузить и перевозить к строящемуся коровнику.

День начинался с того, что Антон с книгой заваливался на лугу, а Вадичка принимал от Михрютки очередной рапорт. Дело в том, что молодожен Михрютка под руководством Непомнящего проходил курс молодого сексбойца и каждое утро отчитывался о выполнении полученного накануне домашнего задания. Таинственные слова «минет», «анус», «коитус» наполняли Михрютку сладостным предвкушением.

– Да. Теперь я её да. Теперь она у меня не забалует, – после последнего инструктажа Михрютка предвкушающе потряс кулаком. Восхищенно поцокал. – И как это вы, Вадим Кириллович, так много знаете? Это ж сколько надо учиться.

После первого же занятия Михрютка проникся к наставнику таким безграничным уважением, что обращался не иначе как на «вы» и по имени-отчеству.

– Ладно, ладно, еще не тому обучу, – Вадичка снисходительно похлопал его по щеке. – Я пока сосну чуток, а ты покидай камни. Только отъедь в сторону, чтоб не греметь!

Довольный собой, Вадичка раскинулся на траве. Он чувствовал себя миссионером, несущим культуру диким туземцам. А Антон просто чувствовал себя совершенно переполненным счастьем.

Однажды он вернулся далеко за полночь. Листопад, как обычно, отсутствовал. Зато Вадичка не спал. Лежал с открытыми глазами на приступочке и, не мигая, смотрел в темный потолок.

– Нагулялся вволю? – процедил он, дождавшись, когда приятель вскарабкается на печь.

– Да. А ты что один? Девиц ведь полно, – счастливому Антону хотелось, чтоб были счастливы все остальные. Даже Непомнящий.

– Девиц! Хватаетесь за что ни попадя, – со смешком огрызнулся тот. – Знай, мальчик: вкусивший «Абрау-Дюрсо» на дешевую бормотуху размениваться не станет. Вот до Твери доберусь, а там Вике себя во всю мощь покажу.

Сказать о том, что накануне отъезда он получил от Вики отлуп, Вадичке не позволило самолюбие. Но и слышать в темноте счастливое дыхание другого было нестерпимо.

– А ты, небось, с Лидкой опять валандался?

Тон его Антону не понравился, и он предостерегающе свесился вниз:

– Предположим. Что с того?

– Да ничо. Для друга не жалко.

– Что-о?!

– Неужто не говорила? – Вадичка ощерился. – Глазки-то, поди, закатывала? О, это она любит, под девочку поломаться!.. Ты чего вылупился? До сих пор не поимел, что ли? От пентюх! Классик платонической любви. Кончай ты эти антимонии. Первым делом за вымя хватай. То-то завоет от удовольствия… Чего молчишь? Спишь, что ли?! Тогда спокойной ночи.

Антон, опустошенный, вцепился зубами в руку, чтоб не всхлипнуть, и беззвучно содрогался, мотая от безысходности головой.

Вскорости захрапел сгадюшничавший, а потому вернувшийся в хорошее расположение духа Непомнящий.

Уснуть Антон больше не смог. Он спрыгнул на пол, тихонько оделся и выскользнул из избы. Добрел до барака студенток, забарабанил в окно.

– Кто еще? – выглянуло чье-то заспанное лицо.

– Лидию позови! – потребовал Антон.

– Да ты вообще-то!.. Знаешь, сколько сейчас?!

Послышались встревоженные голоса.

– Зови, говорю. А то дверь выломаю!

Через несколько минут засов открылся. Перед ним стояла наспех одетая Лидия:

– Господи, Антошка, что случилось?

– Пошли! – грубо схватив за руку, он оттащил ее к сараю.

– С Непомнящим гуляла? – выдавил он из себя. Надеясь, что она тут же влепит ему крепкую затрещину или фыркнет презрительно, выдав что-то в своем негодующе-язвительном тоне насчет подлых клеветников и доверчивых пентюхов, и тогда он со сладким восторгом станет вымаливать у нее прощение.

– Значит, разболтал всё-таки, – устало произнесла Лидия. – Вот гнус. Надо было самой сказать. Да я и гуляла-то с ним всего месяца три. Можно сказать, не считается.

Она потянулась обнять Антона.

Антон задрожал:

– Дрянь! …

Он с силой отбросил ее руки и, спотыкаясь, побежал в темноту.

– Причем тут? – обескуражено пробормотала Лида. И только теперь поняла, что именно имел он в виду под словом «гуляла». Поняла и зарделась от обиды.

– Да пошел ты в таком случае! И чтоб больше не появлялся! – во всю силу звонкого голоса крикнула она. Крик ее разбудил соседскую собаку. Та в свою очередь подняла лаем остальных, и вскоре собачий брёх переполошил всю деревню.

Антон брёл по улице, сопровождаемый льющимся из-за заборов лаем. Наконец остановился у ворот – единственных, за которыми было тихо. Прижался лбом к надписи «Осторожно, злая собака». Из глубины послышалось рычание, загромыхала цепь; с другой стороны забора задышали. Антон зажал губы рукой, воровато обернулся и, убедившись, что улица пуста, не в силах больше сдерживаться, зарыдал навзрыд.

Грозное рычание сменилось озадаченным молчанием. А потом произошло неожиданное. Вторя плачу, собака вдруг заскулила. Так и стояли они, рыдая по разные стороны забора: человек и пожалевший его сторожевой пес.

В четвертом часу утра в дверь избы нетерпеливо заколотили.

– Иван, ты, что ль, баламут? – баба Груня откинула щеколду. В избу, оттолкнув ее, ворвался Михрютка, повернул выключатель, зыркнул по заспанным лицам.

– Где спирант?

– Известно где. За Фомичева отрабатывает, – буркнул Вадичка.

– Я прямо из Удвурина, – Михрютка тяжело дышал, будто расстояние от Удвурина покрыл не на машине, а бегом по пересеченной местности. – Председатель послал срочно. Опять связь порвалась. Собирайтесь живо. В шесть утра поезд через Сандово пойдет.

– Какой там поезд?! – Антон, уснувший лишь под утро, мотнул тяжелой головой. – Нам неделю тут еще…

– Плеве старшего из больницы привезли. Нос пришили. Но – как-то боком. Братаны перепились. За брата, говорят, монтажками забьем. В общем убивать вас едут, – просто произнес Михрютка. – С ними еще человек пять.

Баба Груня привычно принялась оседать: чего-чего, а событий за эти две недели досталось ей на всю оставшуюся жизнь. Михрютка подхватил ее, встряхнул.

– Некогда закатываться, бабуля. Дуй пулей за спирантом!

Баба Груня с внезапным проворством выскочила из дома.

– Где они?! – Вадичка обеими ногами одновременно влетел в штаны.

– В Парфеново на трактора садились. Я их минут на двадцать на своей лайбе обошел. Минута дорога. В общем собирайтесь, а я тоже к Клавдии. Потороплю.

Он выбежал вслед за бабой Груней.

Вадичка меж тем не разбирая швырял в рюкзак вещи. При виде Антона с зубной щеткой остолбенел:

– Ты чего-й-то?

– Зубы почистить.

– Ну, ты сынок. Да если сейчас сюда Плеве эти навалятся, они тебе монтажками так их начистят, что аж засияют. В кучке.

– Все равно Ивана пока нет. Слушай, а если его не найдут? Мало ли куда мог.

– Ему же хуже, – огрызнулся Вадичка. – Сам виноват. Я, что ль, чужими носами закусываю? Да я потомственный, можно сказать, вегетарианец. Вяжется в каждую свару, каннибал хренов! А другим потом того и гляди башку пооткручивают.

Вадичка остервенело затянул рюкзак.

– Ты чего, бросить его, что ль, предлагаешь?! – догадался Антон.

– Бросить, не бросить! Туфту городишь. На том свете благородства нет. Слышал же, с минуты на минуту будут. А тогда!.. О! Ты их рожи видел? Ноги делать надо, понял? Так идешь?

– Ох, и сука ты, Вадичка! – протянул Антон, не слишком впрочем удивившись.

– Лучше быть живой сукой, чем мертвым идиотом… Да что с тобой говорить, прибабахнутым?

Подхватив рюкзак, Непомнящий выбежал в сени. Антону послышался щелчок машинной дверцы.

Листопад объявился минут через десять, взъерошенный, – в сопровождении страдающей Клавы и бабы Груни.

– Вещи твои собраны, – кивнул на рюкзак издергавшийся Антон. Рядом с рюкзаком Иван узрел пару приготовленных ломиков. Усмехнувшись, присел к столу:

– А где этот гарун? Успел дёру дать?

– Вестимо.

– Вообще-то стоило бы помахаться. Да и работу не доделал. К самому финишу подобрался.

– Да Вы соображайте! – вскинулась Клава. – Они ж бандюги несусветные. Очень вас прошу, Иван Андреевич. Ну, для меня.

– И для меня, – поддакнула баба Груня.

– Пора, пора, Ванюша, – Антону послышался отдаленный гул тракторных моторов, внизу живота неприятно заныло.

Вбежал Михрютка:

– Кто-то машину пытался угнать, – все провода наружу.

– Известно кто, – Антон матернулся.

– Еле завел. На пяти тракторах, пьяные. Давайте живей. А то и меня с вами зараз порешат.

– Ну, шо ж, Кутузов тоже отступал, – Листопад нарочито-неспешно докурил, закинул рюкзак:

– Бывай, баба Грунь.

– Бывай, сокол, – баба Груня, не таясь, перекрестила своего любимца, поцеловала. Вслед за ним Антона.

Когда залезли в кабину, запричитала Клава:

– Ванечка, родимый! Мужичок мой желанный!

– Полно блажить, Клавдия! – Листопад заметно смутился. – Другого хахеля найдешь.

– Да найду, конечно. Как не найти! Только где ж я второго такого Ванечку отыщу? – могучая бригадирша совершенно разрыдалась.

Лайба рванула и запрыгала вдоль деревни. Сразу за околицей в свете фар метнулась тень.

– Вот он! – распознал Антон.

– Ну-ка притормози, – потребовал Листопад. Встал на подножку. – Эй, паскудник!

Обрадованный Вадичка выскочил из кустов. Не теряя времени, вспрыгнул на колесо, готовясь перемахнуть в кузов. Но оказался безжалостно сбит ударом Листопадовского каблука.

– Шо? Машину не смог завести?

– Не смог.

– Ох, и пакостник же ты, Непомнящий! Как жить-то станешь?

– Не о том мысли, как жить, а о том, чтоб выжить, – Вадичка вновь попробовал забраться в кузов, но Листопад ухватил его за ворот, тряхнул.

– Даже не думай.

– Убьют ведь, – всхлипнул Вадичка, всё ещё надеясь на милосердие. Но жалости к себе не уловил. Потому немедленно перешел на шантаж. – А с вас потом в ректорате спросят, куда, мол, Вадичку подевали. А Вадички незабвенного уж и в живых не будет. И батяня не простит.

– Да кому ты нужен? – не поверил Листопад. – Сгинешь – вони меньше. Думаю, даже собственный папаша свечку поставит. Он же с таким сынулей сам на пороховой бочке. Да ведь и не сгинешь. Выскребешься. Жми, Михрютка!

Листопад со злостью захлопнул кабину.

– Может, все-таки?.. – Михрютка медлил. – Какой-никакой…И знает много всякого.

– Ты сам тронешь или мне сесть?

Михрютка отжал сцепление.

На полупустой утренней станции они еще двадцать минут в волнении ждали запаздывающего поезда, беспрестанно поглядывая назад, на дорогу: не показалась ли тракторная колонна. Так в войну раненые, ожидающие санитарного эшелона, с опаской высматривали прорвавшиеся вражеские танки.

И, уже когда поезд дернулся, натужно набирая скорость, Антон то ли увидел, то ли привиделись ему горизонтально лежащие клубы дыма.

Поезд проходил мимо Удвурина. Не отрывавшиеся от окон Антон и Листопад одновременно разглядели бредущего по утреннему селу дядю Митяя – в окружении механизаторов. Похоже, День Никиты продолжался.

Через сутки они добрались до Твери. И как же далеко, даже не в прошлом, а будто бы в небывалом остались и блудливый председатель товарищ Фомичев, и грозный молодожен Михрютка, и колядующий дядя Митяй, и убежденная атеистка баба Груня, и крутой бабец Клава. Вот только занозой засела в Антоне его несостоявшаяся первая любовь и – выжигала всё изнутри. Ну, да что там? Время лечит. А пока первую, самую жгучую боль залижет безотказная Жанночка Чечет.

Вика выпорхнула из арки и с разгону уткнулась носом в чью-то грудь.

– Шо ж ты, Златовласка, летишь, как шаровая молния? – послышался сверху насмешливый голос, от которого Вике сделалось жарко. Она хотела ответить чем-то небрежным. Но сильные руки обхватили ее и с силой притянули.

– Не отпущу, – хриплым голосом прошептал Иван.

Не отпускай, – придушенно согласилась Вика.