Чужое сердце Валандре Шарлотта
Стивен благоразумно молчит. Он наблюдает патологические поведенческие симптомы: возбуждение, трясущиеся руки, расширенные зрачки, криво дергающийся рот и покрытый испариной лоб. Мне же удается поймать Лили на кухне.
– Твой парень просто псих, вот и все.
– Немного, я знаю, зато какой красивый, а? Как повезло… – шепчет мне на ухо Лили. – Он же артист, ты-то можешь понять, он еще не оправился от ухода из группы…
– Он ни от чего не оправился! Это ж клиника, я тебе точно говорю, он под наркотой. Будь осторожнее, милая. Не стоит путать артистичность и невроз.
– Но все артисты немного нервные, разве нет?
– Нет! Они чувствительные.
Певец внезапно является на кухню с пустой бутылкой вина в руке и спрашивает меня агрессивным тоном:
– Что ты говорила Лили?!
– Женские секреты.
– Что ты ей говорила?!
Певец с выпученными глазами приближается ко мне. Я слышу шаги Стивена.
– Если ты так все хочешь знать, я говорила ей, что ты псих!
– Псих, что это вообще значит?! Это ничего не значит! И что ты вообще понимаешь? Я… Да у моих ног были безумные от восторга залы людей, ко мне тянулись руки, в темноте вспыхивали зажигалки, мое имя скандировали, я прыгал в толпу, готовые на все девчонки караулили меня у дверей днем и ночью… Да что ты можешь вообще понять?! Да, я псих, и никто не может передо мной устоять!
Стивен пытается разрядить обстановку:
– Мы все немного сумасшедшие. Ницше говорил: «Выход только один: нарочно сойти с ума».
– И он воплотил свой девиз в жизнь! – добавила Лили. – Он провел десять последних лет своей жизни безумным, между психушкой и объятиями матери, как маленький мальчик.
Лили подходит к певцу, вытирает его взмокший лоб и тихо делает вывод:
– Стивен прав, мы все немного сумасшедшие, и мне на это плевать.
Певец открывает еще одну бутылку вина и выходит из кухни, внезапно успокоившись. Его возбуждение совершенно прошло. Лили тащит меня за руку в угол кухни и упрекает за то, что я слишком жестока.
– Жестока? Да ничего подобного! Ничуть я не жестока. Быть артистом – значит решиться жить желаниями других людей. Нет ничего более ненадежного. Когда тебя перестают любить, нужно принять это, а не опускаться. Конечно, конец любви – это больно, я знаю. Но по-настоящему тяжелые вещи – в новостях или в больницах. Я ненавижу, когда люди губят свою жизнь.
– Пойдем, Шарлотта? – предлагает Стивен.
– …Да, идем. Спасибо, милая, береги себя, спасибо за все, до завтра.
Мы заходим в гостиную, чтобы попрощаться с несчастным певцом, который улегся на диван, полуприкрыв глаза. Мы целуем его, он остается неподвижным. Все заканчивается хорошо.
Выходя из здания, Стивен, комментируя вечер, беззвучно крутит указательным пальцем у виска, затем показывает на тощую черную кошку: она угощается нашими все еще разбросанными по тротуару болоньезе. Это зрелище вызывает у меня приступ нервного смеха, который передается и Стивену. Я позволяю всему этому дурацкому напряжению исчезнуть. Нейтральная сдержанность Стивена испаряется. Мы уже не можем перестать смеяться. Я еле дышу, у меня сейчас ребра расстегнутся от смеха! Я приседаю на корточки, чтобы не упасть, и мой хохот вспугивает кошку. Стивен присоединяется ко мне. Мы смеемся, подняв руки вверх, как будто чокаемся. За жизнь! За нас! Мы впервые так смеемся вместе. Я представляю эхо наших смешавшихся голосов, две невидимые ленты, кружащиеся в ночном ветре и добегающие до конца тихой длинной улицы. Я кладу руки на все еще трясущуюся от смеха голову Стивена, склоненную на мое плечо. Я счастлива, здесь и сейчас.У меня на шее золотое сердечко, которое я ношу как талисман. Одной рукой я нервно тереблю его, оно горячее. Ночь темна и непроницаема. Машина мчится слишком быстро. Тяжелые капли дождя бьют по крыше. Вдалеке я могу различить площадь, широкую площадь, статую, а может быть, колонну. Рядом со мной неподвижно сидит младенец с закрытыми глазами. У меня болит живот, мне страшно. Почему он не двигается? Слева от меня назойливая вереница фар. Зеркало заднего вида! Нужно посмотреться в зеркало. Я берусь за него рукой и поворачиваю к себе. Из мрака зеркала возникают два пятна света, два маленьких пылающих круга, похожие на глаза волка, притаившегося в темноте. Они становятся красными. Площадь надвигается спереди, фары бегут мимо. Потом визг тормозов, удар, затем скрежет, столкновение, глухой удар. Младенца выбрасывает вперед, сквозь разбитое ветровое стекло. Я тянусь к нему руками, кричу.
Я сажусь в кровати. Стивен обнимает меня, целует. Он вытирает пальцами пот с моего лица:
– Успокойся, успокойся.
– Мне страшно. Не отпускай меня.
– Попробуй снова уснуть. Я здесь.
– Я не хочу больше спать, я не хочу видеть сны.На следующий день у моей психологини
– Это те же картины, вокруг них было то же золотистое свечение и этот ужас, я никогда в жизни такого не испытывала. Твердое понимание того, что это конец, мое тело искорежено и исчезает навсегда. Младенец сидел рядом со мной, с закрытыми глазами, затем этот грохот, от которого лопаются барабанные перепонки, волчьи глаза в зеркале заднего вида, я сойду с ума, доктор, если так будет продолжаться.
– Сумасшествие не может начаться со снов. Когда вам последний раз снился подобного рода сон?
– Где-то месяц назад.
– Значит, каждый месяц.
– Да, каждый месяц с тех пор… как прошло два года со времени моей трансплантации.
– Это логичная ассоциация.
– Но что это значит? Неужели кошмары будут сниться до конца моих дней? Что мне делать?
– Освободите себя от всех вопросов, связанных с вашей пересадкой… Пришло время.
– Но что означает этот сон?
– Я уже говорила вам, Шарлотта, я не специалист подобного рода расшифровки. У меня нет таланта Фрейда, и вся интерпретация остается субъективной. Сны символичны. Они выражают то, что вы не осознаете наяву. Разгадать смысл слов, понять, что они символизируют, – ваша задача. Неуправляемый автомобиль, скорость, враждебность ночи, младенец…
– Я бы хотела знать, кто был моим донором.
– Зачем?
– Чтобы отблагодарить, чтобы понять… откуда появилось это сердце, это вроде желания знать свои корни…
– Но это совсем другое. Ваш донор никак не связан с вашими снами и еще меньше – с вашими корнями, вы заблуждаетесь. Ваша личность, происхождение – не в этом пересаженном сердце. Это плод воображения. Сердце – всего лишь орган, хотя и удивительный. Ваше сердце – пересаженное. Оно билось в другом теле. Теперь оно бьется в вашем. Операция, само собой, привела к каким-то изменениям в вашем организме, как и любое вмешательство. Но ключ у вас в голове, а не в сердце.
– Это странно, но иногда я думаю обратное, я чувствую… неизвестное сердце.Обедая с Лили, я рассказываю ей о своих кошмарах, испытывая тревогу, охватывающую меня каждый раз, когда я затрагиваю эту тему. Она хочет купить мне словарь толкования сновидений, затем придумывает интерпретацию, чтобы успокоить меня.
Огромная скорость, тянущаяся дорога, автомобиль, в котором она видит меня пленницей, – символы моей жизни, которая противоречит моей настоящей природе и желаниям. Враждебная ночь – это моя профессия, люди, с которыми я работаю, забывающие обо мне. Младенец – это второй ребенок, которого у меня уже не будет, а зеркало заднего вида… Лили подчеркнуто выдерживает небольшую паузу, прежде чем закончить с триумфом: «Это прошлое, которое преследует тебя, это итог сорокалетия. Все это нормально», – убеждает меня Лили вслед за Клер.
– Ну, с тобой мне даже не нужен словарь.
Антуан, мой агент, в очередной раз спрашивает меня по телефону, как я поживаю. Вместо традиционного «все хорошо!», полного вымученного энтузиазма, я говорю довольно реальное «так себе…».
Мне снятся кошмары, повторяющиеся и мучительные. И когда приходит день, я с ужасом жду ночи.
– Бедняжка… Тебе нужно проконсультироваться с кем-нибудь, кто умеет толковать сновидения. К тому же есть словари, я думаю. Тебе стоит увидеться с Пьером, ясновидящим, о котором я тебе говорил, он невероятный, он не только ясновидящий, но еще и терапевт, он шикарный.
– А кроме этого? Есть какие-нибудь новости для меня?
– Я встретил Тони, она планирует разные мероприятия, она позвонит тебе, рекламная кампания книги не закончена.Во время одной из радиопередач я встретила хроникера, известного своим подловатым юмором. Он мне кивает. Выглядит он внушительно, двигается с трудом. Через несколько недель я с удивлением листаю в ближайшем книжном магазине его последнюю книгу. Просматриваю по диагонали. Он описывает разные милые оргии между тучными пациентами. Я с трудом могу вообразить себе эту сцену. Он также описывает свой член и, видимо, доволен его пропорциями. Словом, я уже собираюсь захлопнуть книгу, когда взгляд цепляет мое имя. «Шарлотта Валандре, как и X (называет другую актрису), уподобляется колбаснице, которая рассказывает про свои несчастья и потом забирает деньги». Я улыбаюсь. Ассоциация с колбасницей, пожалуй, симпатична. Я лично с ними не знакома, потому что не ем колбасу, но представляю себе колбасницу жизнерадостной, живой, такой французской-французской. «А потом забирает деньги…» Это точно как и каждый человек, которому надо заработать на жизнь. Как и он сам, если его проблемы лишнего веса у кого-нибудь вызовут интерес. Слова, использованные им, не смущают меня. Не нравится, по сути, только желание сделать больно, лживость и нарочитость, потому что прежде, чем книга выйдет в свет, она несколько раз читается и перечитывается. Слова взвешиваются и оттачиваются. Тони, которая с ним немного знакома, говорит мне, что «ради красного словца не пожалеет и отца, но может иногда быть и добрым». Избави бог от таких добреньких.
Через несколько дней – совпадение – я слышу, как тот же господин заявляет по телевизору, что «Изабель Аджани теперь похожа на селедку». И тут я взрываюсь.
Я в упор смотрю на экран. А ты-то сам на кого похож? Толстый мудак, которому платят за то, чтобы он нес всякую фигню. И всем только того и надо. Но я знаю, почему он такой толстый, он накачан желчью. Он притворяется симпатягой, этот потаскун, он вовсе не добряк, а людоед, он прикрывается добродушием, из-под которого так и брызжет яд.
Новое совпадение, я недавно встретила Изабель, которую мне представил Доминик Бенеар, мой бывший агент, теперь ставший продюсером. Так что я могу засвидетельствовать и еще раз подтвердить красоту этой волшебной женщины на фотографии и в жизни и неземную синеву ее детских глаз. Мадемуазель Аджани наверняка получила назавтра великолепные розы с запиской о прощении. Это новый метод. Делают гадость в прямом эфире (обычно женщинам), устраивают настоящий трэш, рейтинг подскакивает, а потом просят прощения, чтобы избежать суда. Вот такая теперь разработана свинская техника. И тут я снова вижу колбасницу, мою сестру, – только берегись, господин хроникер, из таких, как ты, делают зельц.
Иногда у меня голова идет кругом – в жизни все уравновешивается, и те, кого возносили до небес, кто ведал счастье, лучшую долю, когда-нибудь обязательно узнают и обратную сторону жизни, враждебную силу, худшее, инь после ян.
Сегодняшний день рискует оказаться скучным, несмотря на все усилия придать жизни динамику. Один из тех дней, которые похожи на все другие. День без Тары – она у отца, без Лили, которая уехала на выходные в любовную поездку со своим певцом (он, кажется, угомонился), без Стивена, у которого дежурство, без отца и сестры, которых мне не хватает, они в бретонском уединении, без эсэмэсок, без проектов, без цели, без шума.
В один из таких дней я решила, что никогда не буду одна. Я вырезаю объявления в одной из бесплатных газет и оказываюсь в Венсенне, в питомнике настоящих персидских котов-шиншилл.
Меня встречает очаровательная женщина, увлеченная и очень необычная. У нее на голове длинные плетеные косички с разноцветными ленточками в тон длинному платью. Она как будто одна в своем сумасшедшем зверинце. Объясняя, чем она занимается, она поднимает указательный палец вверх:
– Разводим мы кошек, чтобы заработать им на корм, но настоящая моя страсть – это жизнь животных! Звери приносят мне радость и доброту, от них никогда не исходит зло. Грустно только, когда они умирают…
Потом она открывает дверь в просторный, светлый и на удивление чистый сарай, – у меня до сих пор в ушах стоит царящий там шум. Десятки котят мяукают и прыгают по свежей соломе, вольеры заполнены истерически орущими попугайчиками, их клетки подвешены над котами, которые посматривают на них и пытаются допрыгнуть. Есть еще и огромный сверкающий аквариум, несколько куриц, несущих «биояйца», свободно разгуливающие гуси – «гораздо лучшие охранники, чем собаки!» – и домик крыс, обнесенный высоким забором из сетки, к которому я отказываюсь подойти близко. «Вы неправы, они ужасно ласковые, если приручены, и очень умные. Эйнштейн говорил про них, что если бы их вес достигал шестидесяти кг, человек бы перестал быть хозяином мира». В этой животной мешанине я покупаю своего изумительного кота Икринку – рыже-коричневого, с родословной, которую я несколько минут разглядываю, чтобы убедиться, что она подлинная. Перед самым моим уходом женщина протягивает мне прозрачный, завязанный узлом пластиковый пакетик с водой, внутри которого мечется красная рыбка.
– Это вам на счастье, это фэн-шуй, надо соединить у себя три элемента: землю, воду и воздух.
– Спасибо… Рыбку на счастье возьму, но, ради бога, никаких попугайчиков!
– Для того чтобы обозначить символ воздуха, необязательно держать птиц, надо просто проветривать, открывайте окна, впускайте энергию, насекомых и, главное, чистите аквариум, иначе фэн-шуй пойдет в обратную сторону и вы получите плохой ши…
Рыбка и кот, вода и земля соединяются у меня дома ради хорошего фэн-шуя. Окна как можно чаще приоткрываются, так что теперь у меня все условия для счастья. Мою рыбку зовут Коко, но не в честь Шанель, а в честь коммунистов, она красная, как название моего первого фильма, имя простое и забавное. Удивительно, но Коко еще более шумная, чем Икринка. Ее плескание, на первый взгляд тихое, может стать действительно навязчивым в тишине. Икринка – явный неврастеник, он живет, прячась весь день под ванной, и у него сильно выпадает шерсть. Он выходит только по ночам, чтобы драть когтями мой диван. Ветеринар убедил меня, что он пережил травму. Хотя он появился у меня, когда был совсем маленьким. Наверное, это связано с криком, который поднимали попугайчики. Бедный Икринка, не любящий ничего, кроме своего уединения. Невроз повсюду.
Ну а Коко – алкоголик. Однажды, уставшая, испытывая отвращение от одной мысли о еженедельной чистке вонючего аквариума, чтобы избежать плохой ши, я решила расстаться с Коко. Никто из знакомых ее не хотел, хотя я нахваливала ее, как могла, поэтому я придумала мягкий способ избавиться от Коко. В глубине кухонного шкафчика я нашла бутылку старого пятидесятиградусного австрийского шнапса, который, скорее всего, принадлежал прошлому съемщику. Я вылила полную бутылку в аквариум. Коко сгорит в белой горячке. Спустя несколько минут я вижу, как моя совершенно пьяная рыбка плавает на спине, всплывает на поверхность, вертится, как сумасшедшая водоросль.
Спустя час Коко все еще резвится, а мое чувство вины достигает предела. Я отсмеялась и решила спасти алкаша Коко. Я поменяла воду.
Сейчас Коко в отличной форме, Икринка прячется, а я размышляю о том, как бы разрушить грядущую серость моего дня.
Я превращу этот безвкусный день в день завоеваний! Я азартно хватаю мобильник и приступаю к телефонному маркетингу, забавляясь видом Коко, бесконечно нарезающей равномерные круги.
Чуть позже я обзваниваю всех своих агентов, бывших агентов, знакомых продюсеров, режиссеров передач, влиятельных персон на телевидении, в кино, в театре… Много часов подряд я говорю вкратце следующее: «Добрый день, это Шарлотта Валандре, ты помнишь меня? Я в отличной форме, знаешь ли, и выгляжу лучше, чем на обложке „Пари-матч“. У тебя нет для меня чего-нибудь?»
Мне много говорят о моей книге, о мужестве, которого, по моему мнению, в ней вовсе нет, меня поздравляют, в итоге мне удается урвать две встречи и, возможно, дубляж нового фильма с Дженифер Энистон.
Количество оставшихся номеров редеет. Я провожу пальцем вдоль имен в моем списке, чтобы убедиться, что никого не пропустила, и тут читаю: «Пьер, божественный ясновидящий».
Это будет мой последний звонок за день и, клянусь, мой последний ясновидящий. У Пьера чистый, приятный и молодой голос. Его график встреч заполнен вперед на месяц с лишним, несмотря на то что он живет у черта на рогах. Я с улыбкой настаиваю, – говорят, что улыбку можно услышать, – я звоню от Антуана. Встреча назначена.
Я завершаю свой день, переключая каналы телевизора. Я стараюсь как можно реже смотреть информационные каналы, мне невыносима абсурдная жестокость людей. Я останавливаю череду кадров на свидетельских показаниях медсестры, даже не зная, о чем передача, мне нравится тембр ее голоса и спокойствие, которое излучает ее лицо, я слушаю ее сообщение:
– За десять лет паллиативной медицины, на пороге смерти, когда ясно, что это конец, я никогда не слышала, чтобы пациенты говорили мне: «О, какой у меня был красивый автомобиль или дом…» Нет, всегда остаются воспоминания о людях, которых любили, радость любви или сожаление о ней, перед смертью всегда ищут кого-то, протягивают руку и говорят о любви, всегда…
Отличная новость. Тема передачи появляется внизу экрана: «О чем думают перед смертью?»
А о чем я думаю сейчас, вполне живая, смотря рекламу, с затуманенными от слов женщины в белом глазами, сидя, скрестив ноги, в позе лотоса? О Стивене. У меня есть связка ключей от его квартиры. Если бы я послушала себя, то сделала бы ему сюрприз и встретилась бы с ним этим вечером. Но он не любит сюрпризов. Он воспринимает это как вторжение. Я уважаю его потребность в одиночестве, в тишине, необходимость избавиться от тяжести после часов, проведенных в больнице за обследованием больных сердец. Я замечаю в своем ежедневнике, что наши встречи стали реже, их можно пересчитать по пальцам. Я предчувствовала это, но я никогда не считала дни. И все же ничто в нем не изменилось. Его привязанность ко мне кажется идеально линейной, и постоянство его отношения доставляет мне чудесное ощущение бесконечности. Наш союз пришел в равновесие очень быстро, всего через несколько дней после первой встречи. Стабильное состояние, никаких видимых симптомов утомления у моего доктора, кроме разве что установленного этим вечером факта сокращения времени, которое мы проводим вместе. Когда он последний раз говорил, что любит меня? Я уже не помню. Я не стану его спрашивать. Это вопрос, который я слишком долго и слишком часто задавала. Никаких больше «ты любишь меня?». И никаких ответов. Никаких «я люблю тебя» – страстных, лживых или мимолетных, рожденных в мушиной любви, которая никогда не живет долго.
Я знакома со множеством форм любви.
Стивен – моя первая спокойная любовь.Февраль 2006 г.
Сегодня я закончила работу на дубляже в студии Булонь-Бийянкур, предложенную мне очаровательным Жени Жераром. Я приняла эту скрупулезную миссию с легкой душой. От меня уже ничего не хотят, кроме голоса? Почему бы и нет. Сегодня впервые я говорила от имени очень красивой и вездесущей американки Дженифер Энистон в фильме «Ходят слухи». Утром я выпила корсиканский чай и большой стакан шипучего витамина С. Эта девочка обладает невероятной энергией. За скоростью ее реплик сложно успевать, но мне нравится быстрота речи, которая оживляет комических персонажей. Дженифер заставляет меня задуматься. Ее бойкость напоминает мне бойкость Мириам из сериала «Кордье». Думаю, переводчикам пришлось урезать фразы, английский более синтетический, чем наш прекрасный протяжный язык.
В кабинке, со шлемом на голове, уже прочтя текст, постепенно высвечивающийся, как в караоке, красными буквами, когда моя героиня наконец замолкает, я смотрю на нее. У меня ощущение, что я знаю досконально ее жизнь, полностью освещенную в прессе. И все же сегодня, когда мы встретились лицом к лицу, при всей моей профессиональной симпатии Дженифер со своей золотистой укладкой кажется мне загадочной.
Ее бешеная жестикуляция, ее шаловливые улыбочки не способны меня обмануть. Эта девочка блистает в бурлескных комедиях, в то время как, возможно, в ее собственной жизни разворачивается тяжелая драма. Ее лицо такое гладкое, что я не могу определить, двадцать ей лет или сорок. Она скрывает больше, чем выражает. Когда я всматриваюсь, мне кажется, что я чувствую ее страдание, одиночество, колебания. В перерыве я говорю об этом своему коллеге-актеру, который дублирует ее жениха и, похоже, спешит завершить свой тяжкий труд. Он ошеломленно смотрит на меня, нервно затягиваясь сигаретой, и отвечает:
– Тебе нужен отпуск.
– Нет, я внимательна к страданиям женщин!
Потом я машу рукой, чтобы отогнать от себя этот дым, который вызывает у меня кашель. Мой коллега отходит на несколько шагов, томно покачивая головой, и со смехом продолжает:
– Ты бы лучше мысли читала – больше б денег заработала.
– Да, ты прав… я как раз завтра иду к медиуму – вот и проконсультируюсь, обучусь новому ремеслу.Пьер, «божественный ясновидящий», живет в Вокрессоне. Этот маленький городок находится за границами Парижа, в западном пригороде. Мне придется сесть за руль. Это не вызывает у меня бурного восторга. Кибитка номер два стоит в мрачном подземном паркинге, находящемся в десяти минутах от дома. Выходя на улицу, я приятно удивлена теплотой воздуха. Обещали потепление. Этим утром я кутаюсь в дубленку из шкуры кремовой афганской овцы, очень курчавой и поддерживающей нужную для моего тела температуру. Я регулярно распахиваю ее и хлопаю шерстяными крыльями.
Крик над головой заставляет меня поднять глаза. За старыми многоэтажными зданиями в ясном сером небе заблудилась чайка. Кажется, она следит за мной сверху. Проходя мимо ресторана «Маленькая Лютеция», где я иногда обедаю, я окликаю на тротуаре того симпатичного старого официанта, что отвечает за ракушки.
– Это ведь чайка, да? – говорю я, вытягивая руку.
– Да, такое иногда случается, одиночных чаек с моря заносит северным ветром, и они летят вдоль Сены…
– Она сопровождает меня от моего дома. Забавно, правда?
Официант не отвечает, он улыбается мне и сосредотачивается на гигантском блюде морепродуктов, которое методично составляет.
– Хорошего дня, месье.
Я иду дальше до «Бон Марше» в компании чайки, летящей над головой. Подойдя ко входу в гараж, я останавливаюсь на пару мгновений, чтобы посмотреть на нее. Я прослеживаю круги, которые она чертит в однообразном небе. Эти равномерные движения завораживают мой взгляд…
«Лети, лети, птичка…» Когда умерла моя мать, боль была слишком сильной, слишком глубокой, чтобы плакать. Мою печаль нельзя было выразить словами. Я была полностью парализована. Я чувствовала себя виноватой. Я переживала тяжелую любовную историю, кино уже закрыло для меня свои двери, моя жизнь представляла собой череду бед, и теперь моя мать тоже уходила. В церкви я пела эту арию Жан-Жака Гольдмана: «Лети, лети, птичка, ничто тебя не держит…»
Я вновь думаю о своей больной матери. Я вновь вижу ее, улыбающуюся и лысую, надежную и спокойную до самого конца. Ее тело было похоже на мое сразу после пересадки – тощее и с пухлым животом. Ее спокойное лицо, большие глаза отпечатываются в туманном небе. Моя чайка все еще там. Невероятно. Это сон? Я тихо целую пальцы и поднимаю руку в ее направлении. «Лети, лети, птичка…» Какой-то прохожий останавливается рядом со мной и, заинтригованный, поднимает голову, чтобы проследить за моим взглядом, затем с удивлением глядит на меня. Я приветствую его энергичным «добрый день!» и захожу в свой гараж.Подземные паркинги для женщины всегда оказываются испытанием. Эта тишина, эти закоулки, эти тени, эта серость повсюду. Я напеваю, чтобы обмануть свой страх, чтобы проверить, ответит ли мне кто-нибудь, и иду как можно быстрее. Афганская овца бежит трусцой, крепко прижав к себе сумочку. Я всегда захлопываю дверцу машины с облегчением. Я в очередной раз обещаю себе найти новую стоянку для Кибитки номер два. Я сразу же запираю дверцы, быстро осматриваюсь вокруг и поворачиваю ключ.
Звук мотора взрывает тишину и заставляет дрожать гору металла и пластика, в которую я залезла. Я кладу одну руку на рычаг переключения скоростей, другую на руль, и в этот момент в моей голове раздается глухой грохот. Уставившись на ветровое стекло широко раскрытыми глазами, не отражающимися в нем, я вижу несущуюся дорогу, как в компьютерной игре, длинный бульвар, в самом конце, вдалеке, одна-две высокие колонны, затем площадь, огромная, я знаю это место, мое ожерелье из мерцающего золота, фары ослепляют, дождь колотит по крыше… Я отбрасываю все это прочь, закрываю руками глаза и тру их, чтобы проснуться. И тотчас возникает младенец, и из меня вырывается крик.
Обезумев, я выхожу из машины. Я бегу по паркингу, я врезаюсь в соседа, толкнув его в плечо. Я слышу, как он кричит, но не могу ничего выговорить, я убегаю. Вновь оказавшись на тротуаре, я поднимаю голову, вытягиваю шею, я чувствую, как струятся слезы. Я судорожно дышу, вглядываюсь в пустое небо. Я хочу снова прийти в себя. Я успокаиваюсь, молюсь, зову маму. Ах, если бы она избавила меня от этих видений, которые теперь вламываются ко мне не только ночью, но и днем!
Я медленно дохожу до отеля «Лютеция», я собираюсь поймать такси, это обойдется мне в целое состояние, но я больше не хочу садиться за руль. В машине я опускаю стекло, свежий воздух бьет меня по лицу и заставляет ресницы трепетать. Мои руки беспокойны и напряжены. Такси едет быстро, маневрирует в потоке уличного движения и пытается сохранять постоянную скорость. Внезапно оно резко тормозит прямо перед велосипедистом, на которого оно чуть не наехало. Я кричу. Я хочу выйти, я прошу шофера остановиться на секунду, ссылаясь на то, что меня укачало. Я не издаю ни звука и прогоняю из своего сознания все образы, я стараюсь выставить внутри себя девственно-чистый щит.
– Вам нехорошо, мадемуазель?
– Я… недавно попала в аварию на машине, и мне страшно.
– Я понимаю.
Дальше мы едем спокойно вплоть до места назначения.
Пьер удивительно молод. Он одет во все белое, как волшебник. Он не узнает меня, я вижу это по его взгляду, он знает только моего агента Антуана и еще лучше – его мать, которая живет в этой забытой всеми глуши, тихой и зеленой. Три четверти часа от Парижа, это уже пригород. Я представляюсь как близкая подруга Антуана и называю себя своим настоящим именем: Анна-Шарлотта Паскаль. Под моим пальто на мне никаких отличительных знаков. Я в джинсах и серой кофточке на голое тело, со скромным вырезом и крыльями ангела на спине, которых он не увидит. Никаких украшений, волосы собраны в хвост, никакого макияжа, обычная сумка – никаких подсказок для ясновидящего. Он принимает меня в расположенном на первом этаже белом кабинете, окна которого выходят в цветущий сад. Я рассматриваю висящие на стенах стилизованные изображения планет, далеких галактик. Пьер – истинный ясновидящий. Он глядит на вас, сверлит вас взглядом, очень сосредоточенно, но это длится недолго.
– Здравствуйте, мадемуазель Паскаль, вы легко добрались?
– Да, я поймала такси.
– Из Парижа можно также добраться поездом… Это не так дорого. Садитесь, прошу вас, не стесняйтесь.
Он внимательно смотрит, как будто изучает каждую деталь моего облика, затем простодушно смеется.
– Вы из скептиков?
– Почему?
– Некоторые клиентки делают то же, что и вы, я называю их секретными агентами, они стараются изо всех сил не показать мне ничего, что могло бы выдать их личность, профессию или социальный статус, они хотят проверить мою проницательность, ни украшений, ни обручальных колец, нейтральная одежда. Если бы они могли, думаю, они бы пришли голыми. Вы подруга Антуана или одна из комедийных актрис, с которыми он работает?
– А как вы думаете?
– Вы актриса, но я вас не знаю, я плохо разбираюсь в кино, предпочитаю оставаться в своем мире. У вас встревоженный вид, вы чем-то расстроены?
– Я очень испугалась…
– Авария?
– В каком-то роде…
– Дайте мне вашу руку. Какое у вас сценическое имя? Это не…
Он читает в своем ежедневнике:
– Анна-Шарлотта Паскаль, не так ли? Я вижу пляж, огромный пляж с детьми, вы играете, и ваша мать издалека зовет вас… Какая связь с вашей профессией?
– Шарлотта Валандре, это мое сценическое имя и название бретонской деревни на берегу моря, где я с детства провожу каникулы и отпуска. А на пляже в один прекрасный день моя мать прочитала мне, стоя на волнорезе, телеграмму, в которой сообщалось, что меня утвердили на мой первый фильм… Невероятно…
Он хватает меня за руку, сжимает ее, и я чувствую его тепло.
– Вы беременны?
– Нет.
«На этот раз промах», – думаю я. Я бросаю взгляд на мой обманчивый живот, который все-таки неочевиден.
– Я утверждаю категорически: вы либо беременны, либо забеременеете. Я вижу новорожденного.
– Я не беременна, это невозможно. Я хотела бы завести второго ребенка, но это немного поздно и опасно…
– Странно, я чувствую в вас другую жизнь…
Потом Пьер широко раскрывает свои светлые пронзительные глаза и впивается в меня взглядом.
– У меня была пересадка сердца…
Пьер снова меня прерывает:
– Да, примерно два года назад. Сердце вам отдала женщина, моложе вас. Она просто внутри вас…
Пьер глубоко вдыхает и закрывает глаза:
– Что вам снится? Чего вы боитесь?
– Мне снилась моя смерть, потом автокатастрофа… Я часто вижу ее во сне. У меня даже случаются видения наяву, как только что, перед приходом к вам.
– Это ведь не вы умираете в этом сне, правда? Это она.
– Однако в первом сне произносилось мое имя.
– Может быть, но это не была ваша смерть в прямом смысле слова. Надо было умереть, чтобы возродиться. Умерла она. Вас же не было в гробу, правда? А гроб был точно?..
– Да, белый закрытый гроб…
– Белый цвет – это цвет реинкарнации. В снах всегда правда, они отражают вашу истину, они предвещают что-то или что-то символизируют. Попытайтесь снова вспомнить этот сон. В нем должны быть другие указания на то, что вас в гробу не было.
– Нет, не нахожу… Хотя вот! Они смеялись. Мои близкие как будто радовались.
– Это нормально, вы родились заново, другая женщина дала вам жизнь. Не бойтесь этих снов, они приведут вас к счастливому событию. Она-то и обращается к вам во сне.
– Это пугает меня. Чужое присутствие во мне и сны, не принадлежащие мне…
– Они уйдут, когда она приведет вас туда, куда она хочет… Я вижу много писем и один конверт… Важный. Откройте это письмо… Оно голубое.
– Я написала книгу и получила очень много писем от читателей. Периодически я читаю их, но очень часто это тяжелый душевный труд. Мне осталось открыть больше восьмисот писем…
– Там есть один или два конверта – голубых, особенных, изысканных… прочтите их. Вы получите работу в театре, я думаю в следующем году, эта пьеса станет особо значимой в вашей жизни. У нее будет успех. Еще вы сыграете в фильме, это будет уникальная роль… Вы выступите в роли самой себя… Это возможно?
– Почему бы и нет…
– Будто вашу жизнь экранизируют…
– Биография, вы уверены? Биографии экранизировать нелегко.
– Я утверждаю совершенно определенно. Я вижу даже продолжение через несколько лет. Я вижу еще любовь, но очень переменчивую, со взлетами и падениями…
– А можно поточнее о падениях?
– Да, вскоре возле вас возникнет кто-то в спецодежде, он что-то скрывает, он скоро уйдет, у него руки в крови.
– Руки в крови?! Какой кошмар!
– Ничего страшного, успокойтесь, он не будет резать вас на куски, я просто вижу, что у него руки испачканы кровью… Вы поймете… Но любовь вернется и будет еще сильнее. Я снова вижу театр. Вашу мать в театре… Ее больше нет, да?
– Да.
– Ай… Ваше здоровье ухудшается, мне очень жаль, но мой долг сказать вам все, вы останетесь в живых, вы должны выполнить свою миссию… Читайте свою почту, Шарлотта, и возвращайтесь ко мне через год. Да, чуть не забыл… Ваша мать – ангел… Она летает, она была возле вас сегодня, вы чувствовали ее присутствие?
Я покидаю Вокрессон на поезде, я едва на него успела. Я сделаю пересадку на вокзале Сен-Лазар, потом без остановок до дома, получается в конце концов недолго. В этом электрическом поезде, извивающемся по рельсам, я решаю продать свою машину. Она загрязняет воздух, и в ней водятся привидения. Машинам конец, они вышли из моды. Я тороплюсь домой засесть за чтение почты… Поезд проходит Сен-Клу, я смотрю на закат над Парижем. Небо было туманным, ровно-серым, и вдруг, как раз перед тем, как скользнуть на другую сторону Земли, солнце прорвалось сквозь густую вату. На уровне дальних холмов прорезались почти горизонтальные лучи, как лазер, и обрисовали округлый контур огромной тучи, легшей на Париж, сиренево-розовой.
– Смотри, это загрязнение атмосферы! – с возмущением говорит какая-то женщина своему сыну, крепко держа его за руку.
Я теперь буду чаще ездить на поезде, мне нравится его баюкающее укачивание, мне нравится ехать и свободно наблюдать за окружающим меня миром.
Я звоню Стивену, я думала оставить ему сообщение, но он отвечает сам.
– Все в порядке? Ты на работе, можешь говорить?
– Могу, у меня перерыв. Я думал о тебе сегодня утром, ассистировал на пересадке, операция прошла с осложнениями…
– У тебя встревоженный голос, что-то случилось?
– Ничего, просто устал.
– Но это же не по твоей вине?
– Нет, я же не хирург, я просто присутствовал на операции.
– А скажи, ты лечишь сердца или разбиваешь?
– Почему ты так говоришь?
– Просто так, шучу. Когда мы увидимся?
– А, знаю! Ты ходила сегодня к своему ясновидящему. Ты правда веришь в эти глупости?
– Мне любопытно… И потом, этот был хороший.
Стивен продолжает. Внезапно в его голосе чувствуется раздражение.
– Удивительно, как ты веришь в это, ты же так любишь жизнь. Ты не понимаешь, что если бы можно было предсказать ее, никакой жизни больше бы не было? Одно из главных свойств жизни – непредсказуемость. Найди мне хоть одного ясновидящего, который может предсказывать, какие цифры выиграют в лото, и тогда я пойду к нему, или, думаю, он даже сыграет в лото без меня. Найди ясновидящего, который предсказывает теракты, катастрофы, с точностью, а не просто… «Я вижу в две тысячи двенадцатом году землетрясение». Ясновидения не существует. Это психология, максимум – телепатия. Это использование людских слабостей и уязвимости, их потребности в утешении…
– О\'кей, о\'кей, успокойся. Мне любопытно, я же тебе говорила. Так когда мы увидимся, доктор?
– Сегодня и завтра – нет. Я перезвоню тебе. Мне нужно возвращаться к работе. Целую.
– Я тоже целую тебя, держись.
Я удивлена тем, как нервно реагирует Стивен. Да что тут страшного! Меня всегда привлекали тайны. Жизнь без тайн была бы невыносимой. Жизнь сама по себе тайна.
Я проверю предсказания Пьера… Я звоню Лили и прошу о помощи. Мне нужно распечатать восемьсот писем. Лили очень сожалеет, но она занята этим вечером. Певец зайдет за ней через час, он приготовил ей сюрприз. Она обещает помочь мне завтра:
– Это может подождать несколько часов, это не срочно? А что твой ясновидящий, ты мне не рассказала?!
– Хорошо, но очень непросто… я завтра расскажу.
Мне пора выходить, поезд подходит к вокзалу.
– Нет, скажи хотя бы две-три вещи!
– Мне нужно найти голубой конверт и следовать за своими снами… не бояться… Стивен уйдет от меня. Все в порядке.
– Бедняжка… Надо сказать, не слишком он веселый, твой парень.
– У нас разные вкусы. Нам нужно попрощаться. Я спешу.
– До завтра, красавица.
Бабушка Тары ждет меня, она встретила мою дочку из школы и покормила ее. Моя бывшая свекровь рассказывает мне, что она пыталась поиграть с Тарой, но та предпочитает видеоигры и DVD. Я отвечаю ей, что это не так страшно. Я тоже не любила играть со взрослыми. Тара разделила свою жизнь на три мира: ее подружки, с которыми она играет, взрослый мир ее родителей, где она предпочитает отмалчиваться, и целый виртуальный мир, игровой, в который она так любит убегать. Тара молча целует меня, едва касаясь губами, и возвращается к телевизору. Я стараюсь закончить разговор, говорю доброй бабушке «спасибо» и чмокаю ее в щеку на прощание. Я закрываю дверь, испытывая тайное возбуждение от ожидающего меня дела.
– Хочешь помочь маме?
– В чем?
– Искать таинственный голубой конверт.
– Ладно. Это в тех больших мешках?
– Да. Откуда ты знаешь?
– Я рылась в них.
Я хватаю первую сумку с надписью «октябрь», которую с трудом могу поднять, и вываливаю содержимое на ковер, таща ее за дно. Я сминаю джутовый холст в бесформенный ком, бросаю его возле бюро. Я устраиваю Таре погоню за сокровищами.
– Нужно найти голубой конверт, золотко, секретное послание…
– Кто его написал?
– Воздыхатель.
– Но у тебя уже есть один воздыхатель.
– Это правда… Другой, с которым я еще не знакома…
– Это сложно.
– Ты поможешь мне?