Чужое сердце Валандре Шарлотта

– Это, возможно, лучшая писчая бумага в мире, сударыня…

Я покупаю девять листов, по три каждого цвета, чтобы быть готовой ко всему, что может готовить мне будущее.

Явившись ко мне домой, Лили, естественно, настояла на том, чтобы все самой перепроверить. Ночь уже наступила, она поднесла бумагу моих писем к лампочке галогенного светильника, и она вспыхнула роскошным цветом – синим.

– Думаю, это не последнее открытие, красавица…

– Почему?

– Я изучила вдоль и поперек четырнадцать номеров «Ле Паризьен», которые заказала в библиотеке, помнишь? И нашла!

– Что?

– Автокатастрофу. Супругу твоего незнакомца. За несколько часов до твоей пересадки…

– Что конкретно там говорится?

– Я покажу тебе завтра. Статья осталась у меня дома.

Отдохни, у тебя вымотанный вид. И делай свои упражнения по позитивному мышлению!

– Побудь еще немного…

Назавтра звонит мой бывший муж. Он хочет организовать весенние каникулы – они уже через несколько дней – и предлагает взять Тару на остров Олерон на две недели, она встретится там с выводком своих двоюродных братьев и сестер и, главное, поучится кататься на пони: одна мысль о нем уже приводит мою дочь в состояние наэлектризованности.

Хорошая мысль. Я тоже с удовольствием вырвалась бы отсюда, выбралась из этой квартиры.

Доминик Бенеар сообщает мне, что театральная пьеса в конце концов отправлена по почте, я должна вот-вот ее получить. Продюсерский проект почти готов, – если пьеса мне понравится, можно играть ее с начала 2007-го.

– Как она называется?

– «Память воды»…

Мисс Марпл приходит сразу после обеда, чтобы избежать – как она иронизирует – рекомендуемого в этом месяце замороженного блюда от Пикара. Она держит под мышкой архивную копию «Ле Паризьен» от 5 ноября 2003 г., и у нее на лице возбуждение папарацци, заполучившего сенсацию века.

– Читай, вот тут, где я держу палец!

Гроза: Автокатастрофа со смертельным исходом на площади Насьон, 12-й округ Парижа В ночь на воскресенье водитель грузовика не справился с управлением и на большой скорости протаранил автомобиль марки «Ауди», двигавшийся во встречном направлении. Жертва столкновения, 30-летняя женщина, без сознания доставлена в госпиталь Сен-Поль, где скончалась от полученных травм. Водитель грузовика задержан.

Лили ждет моей реакции. Несколько секунд я молчу и не двигаюсь с места.

– Ну и что ты об этом думаешь?

Я не могу ответить сразу, мне вдруг стало по-настоящему дурно, кружится голова, перехватило горло. Я встаю попить. Моя реакция на известие о происшествии трехлетней давности кажется мне странной и непонятной. На глазах выступают слезы. Я ничего не понимаю. Может, я просто вымоталась? И что угодно может вывести меня из равновесия? Выпиваю несколько глотков воды с клубничным сиропом. Пару минут согреваю ладонями шею. Я не знаю, что ответить Лили. Я возвращаюсь в гостиную.

– Ну и что, по-твоему, нам теперь делать? Обойти все комиссариаты полиции…

У меня нет на это ни сил, ни желания… И потом, ни к чему это не приведет… Мне нужно будет подавать жалобу, иметь какой-то законный повод, иначе они не станут заморачиваться и начинать расследование, у них наверняка есть дела поважнее… Когда мы снимали телесериал «Кордье – стражи порядка», у нас иногда были съемки в настоящих комиссариатах полиции, там шумно, скучно, мрачно, там как в больнице – можно увидеть все беды человечества… И потом, на это уйдет много часов… И даже если вдруг им удастся что-то найти, с чего бы им давать нам имя и фамилию жертвы?

– Ладно, но, значит, твой незнакомец говорит правду, он не безумец. В его истории есть смысл. И потом, она совпадает с тем, что тебе сказал ясновидящий, и с твоими снами.

– Это правда… Я сама схожу с ума… Я прекрасно понимаю, что моя реакция ненормальна, но эта статья вызывает во мне смятение, я хотела бы забыть это чувство, сделать паузу, сделать свою жизнь как-то легче. «Никаких стрессов для твоего сердца, главное – никаких стрессов, – говорил мне Стивен, а потом добавлял: – Стресс действительно может убить…»

– Что ты хочешь сделать?

– Хочу, чтобы стресс и боль скатывались с меня, как вода по клеенке, хочу защититься, спасти себя. Десять дней сидеть и мучиться – это слишком. Я больше не могу. Мне надо принять этот разрыв, продолжать жить, заботиться о себе, чтобы жить долго.

– Что же нам теперь делать?

– Мне хочется куда-нибудь съездить. Сбежать на время и напитаться новыми впечатлениями. Не надо бороться с болью, с горем – надо заменить его чем-то другим, вызвать ассоциацию с другим каким-то переживанием – сильным, животворным… Я все время думаю о Таре… Мне хочется совершить какое-нибудь настоящее путешествие… У меня невероятно сильное желание уехать, отправиться в путь…

– В НЛП это называется привязкой, ты можешь изменять свои болезненные воспоминания, привязывая к ним другие, радостные, воспоминания, которые можно извлечь из памяти или создать с нуля…

– Может быть, но я никогда не слышала про… НЛП. Просто я пытаюсь сконцентрироваться на хороших мыслях.

– Нейролингвистическое программирование.

– Привязка? – задумчиво говорю я. – Давай-ка лучше снимемся с якоря! Поедешь со мной?

– Можно…

– А что ты делаешь на каникулах – побудешь с сыном?

– Нет, отец увозит его в горы. А куда ты хочешь съездить?

– Пока не знаю. Но быстро, далеко и вопреки рекомендациям врачей.

Назавтра

Стивен все еще неотступно присутствует в моих мыслях. Я отправлюсь в путешествие, сменю декорации, уеду туда, где его нет. Мне хотелось бы поговорить с ним, услышать его, понять. Сделать хоть это. Разбить молчание, увериться в том, что все бесповоротно, что мои мучения имеют почву. Я звоню Генриетте, она наверняка изредка его видит. «Он выглядит как всегда, вроде у него все в порядке… Ничего не показывает, но вы же его знаете, он не из тех, кто выдает свои чувства… Надо учиться смотреть на это со стороны, деточка, есть вещи более страшные… Вы знаете его лучше, чем кто-либо… Нужно перевернуть страницу…»

От слов Генриетты мне становится еще грустнее. Невидимая стрела сидит глубоко и прочно. Я снова плачу. Я терпеть не могу плакать и плачу без остановки. Генриетта смущена. Я прошу прощения и отключаюсь, я позвоню ей, когда настроение станет лучше.

Я уверена: Генриетта права. У Стивена все в порядке, он уже «перевернул страницу». Ему плевать на мое горе. Я злюсь на себя. Как я могла так в нем ошибиться? Жить рядом с ним, смеяться с ним, ласкать его, говорить с ним, все эти ночи сливаться с его телом, приклеиваться, как переводная картинка, и все равно ничего не знать о нем, о том, какой он на самом деле.

У Стивена все в порядке… Может даже, он чувствует облегчение… Я не «переворачиваю страницы», я ненавижу это все упрощающее выражение, я ничего не забываю, не скачу с одного на другое, не начинаю жизнь сначала, как будто ничего не было до того. Жизнь тянется нитью, которую я сплетаю, я никого не стираю резинкой, я сделана из всех своих воспоминаний, Любовей, я – живое лоскутное одеяло, скроенное из мгновений жизни, я соткана из других, для других, и каждый достраивал меня или разрушал. Я не переворачиваю страницы, я их пишу.

Я забыла задать Генриетте вопрос, который вертится у меня в голове после одного разговора с Лили. Я решаю перезвонить ей сразу же, чтобы не пришлось потом еще раз говорить с ней о Стивене.

– Да, деточка?

– Я забыла спросить у вас… Это никак не связано с нашим разрывом… хотя как знать… Возможно ли, чтобы Стивен участвовал в моей операции по пересадке сердца?

– Ну и вопросы вы задаете…

Генриетта задумывается.

– В то время – это было три года назад, да? – он был в другом отделении, но уже в кардиологии, мне надо проверить, их тут много. Вряд ли, Шарлотта, он слишком молод. Может быть, присутствовал на операции, но имена ассистентов-наблюдателей не указываются в протоколе.

Я позвоню вам, если что-нибудь узнаю… А пока будьте в форме, договорились? Дайте мне слово в свою очередь. Главное, чтоб вы были в форме, гоните прочь стрессы, Шарлотта.

– Именно это и говорил мне Стивен.

Генриетта редко называет меня по имени. «Гоните прочь стрессы, Шарлотта…» Сегодня я иду по улице уверенным шагом. У меня есть задание. Найти направление для поездки с Лили.

Это занимает всего несколько минут, я иду в турагентство, которое я заприметила возле метро «Дюрок», в конце моей улицы. У меня в голове есть кое-какие соображения, но я стараюсь не слишком мечтать, чтобы потом не расстраиваться. Однако странное дело, мне кажется, что ехать в какое-то другое место просто нельзя. Мне ужасно хочется сбежать в Индию. Мне необходимо это путешествие-посвящение, это приглашение к медитации, встреча с другим миром. Пугает меня одно – цена.

Сегодня день ян, с инь покончено. Мне в глаза бросается оранжевая афишка в витрине, с зачеркнутой ценой и пометкой «-40 %», какой подарок, десятидневный тур «Раджастан махарадж»! «Срочный выезд!» Вхожу. Агент приглашает меня сесть и подтверждает, справившись в своем компьютере, что еще есть несколько мест. «Решать нужно быстро, – говорит он, – выезд через неделю».

Я в возбуждении. Это прекрасный знак. Я тут же звоню Лили и сообщаю ей про божественную скидку.

– А подальше ничего не было?! – кричит она в ответ встревоженно.

– Но это гениально, мы увидим… (Я читаю проспектик, который подсовывает мне служащий.) Нью-Дели, Джайпур, Удайпур, Фатехпур, Сикри и Агру, Тадж-Махал. Храм любви! Только мы не заедем в Бенарес, какая жалость…

– За десять дней невозможно пропахать всю Индию, красавица, и потом Бенарес… Трупы, которые плывут по Гангу, – надо, чтобы сердце прочно висело в груди. У меня одна знакомая до сих пор отходит…

– Говорю тебе, в Бенарес мы не едем. Отели суперлюкс. Ну, согласна?

– Лететь-то хотя бы в бизнес-классе? Виза нужна? Прививки? Когда вылетаем?

– Рейс в экономклассе, в Индию бизнеса нет. Виза не нужна, прививки тоже, просто взять таблетки хины на случай, если заблудимся в джунглях, а вылет во вторник.

Долгое молчание Лили. Я продолжаю уговаривать, я не знаю, что ответит Лили, мне хочется передать телефон агенту, чтобы он нашел более веские аргументы, чем мои, я подпрыгиваю на стуле и суеверно скрещиваю пальцы.

– Ну что? Давай соглашайся! Это же волшебное место, Индия, у меня отличное предчувствие, нам надо туда съездить, ну же!

– Ладно…

Май 2006 г.

Париж – Нью-Дели: девять часов лёта. В самолете я говорю Лили, что когда ты такой худенький, как я, то всегда чувствуешь себя в бизнес-классе, даже если сидишь в экономе, – или здесь сиденья, к моему удивлению, приличного размера. Лили более сдержанна и без конца повторяет про длительность полета: «Все-таки девять часов…» Она делает дыхательную гимнастику, чтобы уменьшить тревогу, пока ее не отвлекает одно счастливое обстоятельство. Справа от нее садится молодой человек, похожий на манекенщика, очень элегантный, с длинными пепельно-русыми волосами, – идеальный профиль, который напоминает мне в чуть-чуть более мужественном варианте юношу, бродящего по пляжу в висконтиевской «Смерти в Венеции». Он все время улыбается и прекрасно осознает свою красоту. У него есть манера постоянно украдкой проверять производимое им впечатление, оглядываясь, как будто он что-то ищет. Едва сев с ним рядом, Лили заводит разговор, улыбаясь до ушей, – «поскольку нам все равно девять часов лететь, пусть хотя бы они пройдут приятно…» Мне повезло меньше, передо мной возвышается огромный и безупречно заверченный тюрбан, перекрывающий большую часть звездного неба. Я немного ворчу. Лили между двумя обворожительными гримасами сообщает мне, что это традиционный головной убор сикхов, одной из индийских религий, и что, если бы я решила ехать в Тибет с его маленькими лысыми монахами, моему обзору бы ничто не мешало. Я парирую: в Тибет поедем, и скоро, после того, как она расстанется с очередным кавалером, потом довершаю месть, сообщая ей на ухо свою догадку: ее сосед – голубой. Воспользовавшись тем, что молодой человек привстал, чтобы и остальные пассажиры увидели, какой он красавец, она отвечает мне: «Это ясно, но мне плевать, они отличные любовники, ласковые и совершенно ненавязчивые».

Манекенщик садится на место, и я выворачиваюсь, чтобы вполглаза увидеть пантомиму стюардесс, которые просвещают нас, что делать, чтобы остаться в живых. Я в случае разгерметизации кабины – дело в шляпе – умру от остановки сердца прежде, чем кислородная маска выпадет из гнезда. Я быстро отвлекаюсь, потому что мой отец, большой любитель статистики, регулярно сообщал мне, что у нас бесконечно больше шансов умереть на улице, чем разбиться в самолете, но если такое, к несчастью, произойдет, шансов выжить практически нет. Я слежу искоса за уловками Лили, потом решаю погрузиться в путеводитель по Индии.

В шесть раз больше Франции по площади, 1,1 миллиарда индийцев, «а я маленький такой»… Самое крупное демократическое государство мира, «работающая анархия», 40 % безграмотных, но один из самых высоких показателей экономического роста и, главное, путешествие к истокам, из которого все возвращаются преображенными.

Национальная историческая религия индуизм.

Я узнаю также про сикхов – вроде моего соседа, оказывается, под их тюрбаном на самом деле скрывается длинная шевелюра, и холмик перед моими глазами превращается в нечто загадочное. Переходя со страницы на страницу, я встречаю своих любимых непротивленцев – джайнов и, главное, буддистов, учение которых я хотела бы полностью усвоить.

В Индии нет единого бога, есть многобожие. Чтение всех этих религиозных теорий, этих фантастических легенд, вся эта веселая шайка божеств как-то трогает меня. Кто прав? Какой бог жив? Кто создал жизнь и владеет секретом волшебства? Кто решает, падать ли этому самолету рейса Париж – Нью-Дели или нет?

В соответствии с индийским троебожием, великий творец мира – бог Брахма. Шестирукий бог Вишну, мечта любой домохозяйки, летает на белом орле, вроде как я в этот самый момент, и спускается на землю, чтобы наводить порядок. Шива своим третьим глазом, угнездившимся посреди лба, проникает во все тайны и разрушает все, что не истинно. Вишна и Шива точно не сидят без дела!

Индуизм уже три тысячи лет основывается на нескольких главных мыслях. Мы движемся в постоянных поисках истины и равновесия – дхармы.

Мы в ответе за нашу карму, которая складывается из суммы наших поступков во всех наших земных жизнях. Так что лучше быть добрым, чтобы получить сансару, новое воплощение души, в высшую касту, для лучшей жизни. Я задумываюсь – что же я такого могла нахимичить в предыдущей жизни, чтобы вляпаться в такое дерьмо…

Хотя официально они отменены, касты существуют, потому что они – неотъемлемая часть индуизма. В этом главная загвоздка, противоречие этой так называемой демократии. Они образуют жесткие и кодифицированные социальные группы, границы которых можно пересекать с большим трудом.

Брахманы – каста священников и мудрецов, по легенде, они вышли изо рта великого творца Брахмы; кшатрии, благородные воины, вышли из его рук; вайшии, торговцы, ремесленники и землепашцы, вышли из бедер; и, наконец, судры, самая низшая каста, каста слуг, выскочили из ступней Брахмы. Но бывает и хуже: это «неприкасаемые», или парии, мужчины и женщины вне всяких социальных групп, исключенные из какой-либо касты, которые предназначены для исполнения самых грязных работ, они должны убирать отходы, трупы, грязь. К «неприкасаемым» нельзя приближаться, потому что они нечисты, даже тень их не должна ложиться на брахмана.

Я читаю и сразу же испытываю сочувствие к двумстам париям, миллионам людей, выброшенных из жизни.

Не так давно люди отказывались даже пить из одного стакана с ВИЧ-инфицированным, дотрагиваться до него, жать ему руку, целовать в щеку. Некоторые подумывали о том, чтобы их изолировать. Я откладываю путеводитель, жду, пока схлынет возмущение, и задумываюсь. А теперь – все ли готовы пить из одного стакана с ВИЧ-инфицированным? Чтобы отвлечься, наблюдаю за Лили, которая совершенно перестала обращать на меня внимание и окончательно перевела своего соседа в касту «касаемых» и даже «тискаемых». И похоже, это его полностью устраивает.

Ночью, когда тяжелая тишина опускается на замерший самолет, меня охватывает тревога при виде того, как на маленьком светящемся экране передо мной возникают данные о высоте полета: «10 000 метров»…

Десять километров ледяного воздуха прямо под моим сиденьем, между мной и землей. У меня впечатление, что в любой момент эта огромная летающая масса, которая не опирается ни на что, может сорваться и рухнуть вниз, пролетев десять самых длинных километров в моей жизни… Дыхание мое становится чаще, прерывистей, я не решаюсь разбудить Лили, которая дремлет, нежно склонив голову на плечо молодого человека. Роюсь в косметичке с лекарствами и сразу засовываю под язык таблетку ксанакса. Мне удается успокоиться и вернуться к чтению.

Буддизм вышел из индуизма. Будда – индийский принц королевской крови, который «проснулся» – отсюда его имя – на севере Индии в пятом веке до нашей эры. Буддизм проповедует отмену каст, вот и прекрасно. После того как он встретил нищего больного старика, а потом умершего, Будде открылись четыре Истины, которые я комментирую в тишине:

–  Всякая жизнь предполагает неудовлетворенность и страдание, – согласна.

–  Страдание рождается из желания, из привязанности, – я страдаю от любви.

–  Прекращение страданий возможно — отличная новость.

Чтобы идти к просветлению, достичь нирваны, есть путь, срединный путь, состоящий из справедливости, любви, лишенной страсти, и уважения к жизни.

Потом идет моя Тара, о, это мой личный ангел, мое единственное божество, мать всех будд, единственная могущественная и великолепная буддийская женщина. Ее имя означает «небесная звезда» или «освобождение». Она бывает разных цветов. Зеленая – самая почитаемая, она обладает высшей властью отводить все опасности. Моя дочь верна своей легенде. У нее всегда ровное настроение, ничто не может изменить ее улыбку, она не хочет спать в своей постели и все время липнет ко мне. И я разрешаю ей это делать, несмотря на все запреты педиатров. Ночью, под простыней, ее рука ищет меня, она хочет защитить меня. Когда мы с ее отцом выбрали имя, мы не знали его буддистскую символику. Тара для нас ассоциировалась только с «Унесенными ветром», это была земля авантюристки Скарлетт О\'Хара, земля обетованная. Я закрываю книгу, мечтаю, медитирую, погружаюсь в дрему…

Любить не страдая, не мучиться беспрестанным желанием, стремиться к доброте, очищаться, найти равновесие, безмятежность и… спать. Чтение успокоило меня, и ксанакс начинает действовать в полную силу. Я засыпаю в воздухе, далеко от твердой земли, плывя в своих новых мыслях, став чуть легче и чуть спокойней.

Прилетев в Дели, моя Лили и Адам – даже имя у него красивое, шепчет она мне на ухо, – обмениваются телефонами. Нас ждет машина, присланная отелем.

Индия – огромное потрясение. Я сразу же чувствую себя без сил от влажной жары начинающегося вечера.

– Май-июнь – это самое горячее время года, я это в твоем путеводителе прочла, скидок зря не делают, – иронизирует Лили.

– Спроси на всякий случай у водителя, нормальна ли такая температура. Представляешь, если так будет все десять дней? Я уже вся взмокла.

Лили свободно говорит на двух языках, мой же английский заслуживает улучшения на ближайших голливудских съемках.

Водитель категоричен: «Yes, normal». Потом добавляет: «Monsoon soon!»

– Что он сказал?

– Скоро муссон.

Спускается темнота, и все силуэты сливаются. С автострады пригород Нью-Дели похож на любой пригород мегаполиса, тянущийся бесконечно. Никаких узнаваемых признаков этой уникальной страны, кроме плотной заселенности и анархического нагромождения всяческих жилых построек, захвативших пространство. Я чувствую настоящее возбуждение и еще боязнь. В зарождающейся ночи небо быстро затягивается тучами.

Вдруг разражается гроза. С неба обрушиваются целые потоки воды, как это бывает в тропиках. За несколько минут шоссе погружается в воду, движение почти останавливается. Я говорю Лили, что мне хуже. Кладу ладони на грудь и закрываю глаза, пытаясь расслабиться. Когда стук дождя о железо становится невыносимым, передо мной ясно, как в ярком фильме, проносятся образы моего сна: потерявшая управление машина, сильнейший дождь, круглая площадь, в которую упирается дорога, я вижу статую на широком основании, мои руки на руле машины, кровь на зеркале заднего вида, новорожденный, сноп фар на встречной полосе и удар. Бац! Я кричу. Раздается хор автомобильных сирен, он перекрывает мой голос. Я открываю глаза. Успокаивая меня, Лили положила мне руку на плечо. Она вертит головой, как флюгер, и выглядывает наружу. Такси пытается проложить себе путь среди полузатонувших машин, поваленных мотоциклов, стоящих на обочине мокрых людей. Громокипящая гроза проходит. В несколько секунд все кончается: и грохот дождя, и чернота неба, которое становится темно-серым. Постепенно в холодной от кондиционера машине устанавливается тишина, и мы въезжаем в еще бурлящую потоками столицу.

Дели делится на старый и новый город. Наш отель расположен на этой зыбкой границе, недалеко от центрального вокзала. Такси пробивается по старым районам. Мои глаза пытаются ухватить все это незнакомое зрелище. Прижавшись лбом к стеклу, я впервые в жизни вижу это городское нагромождение. Здесь нет ничего красивого, распланированного или сочетающегося с другим. Магазин западного вида соседствует с лачугой, а рядом с ней – многоэтажный жилой дом с решетками на окнах, выходящий на замызганную авторемонтную мастерскую. Потом улочка, которую пересекает куча электропроводов, постоянно искрящих короткими замыканиями, – плотная толпа не обращает на них внимания. Народ кишит повсюду, взгляд путается и расплывается, как в детстве, когда я рассматривала обнаруженный под камнем муравейник. На бесконечном красном сигнале светофора вокруг нас скапливаются машины. Мое стекло вдруг отдается коротким глухим стуком, и я, отпрянув назад, вскрикиваю. Мужчина стучит по стеклу культей руки, протягивает другую, здоровую руку и улыбается, прося прощения за то, что напугал меня. Он не отстает и стучит снова. Я сижу не двигаясь, по-прежнему отодвинувшись от окна, прижавшись к Лили. «Don\'t give, don\'t look», – говорит нам сухо шофер. Машина снова трогается с места. Мужчина возвращается на тротуар, я смотрю, как он медленно скрывается из виду. У него были невероятно пронзительные глаза, блестящие, черно-лаковые. Шофер привлекает наше внимание и указывает пальцем на появившуюся впереди неоновую вывеску нашего отеля. На тротуаре, на углу возле входа, прямо на земле, на тряпках, на кусках картона, десятки людей, целые семьи. Сидят закутанные женщины, безразлично смотрят, как мы проходим мимо. Вокруг них лежат несколько ребят. Дети спят под открытым небом, перед ними несколько мужчин, они стоят и спорят. Поднимается шлагбаум – добро пожаловать в другой мир. Индия вся – огромный и головокружительный контраст. Место, куда мы попадаем, на удивление роскошно. Мощные уличные фонари освещают великолепные пальмы, растущие из коротко подстриженного газона. На фоне темноты сверкают чистой белизной колоннады и стены из деревянных планок. Двое мужчин в каскетках и перчатках, в безупречных мундирах с поклоном открывают нам двери. «Thank you, thank you very much», – говорю я. Прежде чем войти в холл, я оглядываюсь на парк. Гомон толпы едва слышен, а ведь до нее несколько шагов. Покосившиеся дома, захламленные улочки стерты из поля зрения как по мановению волшебной палочки. Тропические пальмы качаются и шелестят под теплым ветром. Этот отель – островок нереальности, бастион колониализма, чья роскошь прекрасна и столь же невыносима. Я в касте баловней судьбы, а завтра вернусь в нищету.

Мы ужинаем легким карри с нежной ягнятиной. Обычно я не люблю все острое и забивающее вкус продуктов. Но мне хочется карри. «Вообще, если ты не любишь карри, тут тебе мало что светит…» Я обожаю наны с сыром, эти мягкие лепешки, что-то среднее между блином и хлебцем, только что выпеченные в дровяной печке, чуть присыпанные золой.

– Я не ожидала этого, – говорю я Лили.

В моем уме еще громоздятся все разрозненные картинки моего приезда сюда.

– Индию невозможно предугадать…

Утром Лили решает полежать возле ярко-голубого бассейна. Я немного давлю на нее, мне хочется встретиться с индийцами. До могилы императора Гумаюна, которая относится к памятникам культуры по классификации ЮНЕСКО, меньше километра. Может, сходим туда пешком? Консьерж категорически не советует это делать. Я не упрямлюсь в незнакомой местности. Мы берем машину отеля. При свете дня лабиринт улочек старого Дели кажется бесконечным. Спавшие на тротуаре люди ушли. Уличное движение стало гораздо интенсивней. Правила уличного движения здесь неизвестны, скорость не ограничена, так же как и количество пассажиров на одно транспортное средство. На доисторическом мопеде решительный молодой человек с высоко поднятой головой посадил между седлом и канистрой маленького ребенка. За ним сидит его жена, низ ее желтого сари хлопает на ветру, она держит рукой спеленатого младенца. У нее за спиной сидит девочка, уткнувшись головой в материнскую спину и обхватив мать руками. Женщина какое-то мгновение смотрит на меня золотистым и поразительно безмятежным взглядом.

Наш шофер резко тормозит, объезжает, прибавляет газу, уворачивается от столкновения со всем, чем можно, – священной коровой, козой, медленно двигающимся велорикшей – это что-то вроде небольшой повозки, которую тянет велосипедист, потом обгоняет набитый людьми автобус с решетками вместо окон.

Вот человеческий вариант джунглей. Мы подъезжаем к мавзолею XVI века, который ничем не напоминает могилу. Идем по огромному участку, который состоит из садов, простирающихся до горизонта, монументальных куполов и глубоких портиков. Все из белого мрамора или красной глины. Белизна символизирует чистоту и еще смерть, возрождение через перевоплощение. Красный цвет – земная жизнь, кровь, любовь и плоть. Это прекрасно, просто и величественно. Говорят, эта могила послужила отправной точкой для знаменитого Тадж-Махала. Я брожу, потрясенная, как и Лили – молчаливая и покоренная, мы бродим среди белого и красного, среди возрождения и любви.

Новости из Франции малочисленны, но хороши. Я слышу дочку так, как будто она рядом, она пытается отыскать меня на карте мира и спрашивает, сколько раз ей нужно «бай-бай» до моего возвращения. Она требует подарок, пропорциональный моему отсутствию.

Агент спрашивает, получила ли я театральную пьесу.

Стивен совершенно исчез из моей жизни… «Ухожу» – и все.

Я снова слышу звук захлопнувшейся двери, живот сжимается, даже теперь, вдали от всего, при одной мысли. Я распахиваю глаза в окружающий меня мир, концентрируюсь на Индии, наполняющей меня сегодня.

Мы уезжаем из Дели в Удайпур, на юг штата Раджастхан.

Из нашего номера прямо на берегу озера открывается, возможно, самый прекрасный пейзаж, когда-либо виденный человеком, уникальная и роскошная красота Индии. В глубине – стена Удайпура, его висячие дворцы, город цвета охры. Там и сям – равнины, бледно-желтые, зеленые, пустынные холмы. В центре неглубокого озера – «Лейк-палас», вросший в тину, как обломок кораблекрушения, отель XIX века, который занимает островок целиком, здание высечено из мрамора. Мерцающая вода отражает охру высоких резных стен, оранжевое небо, громадное, низко стоящее солнце и бледность огромного корабля. Я стою, охваченная дрожью, Лили пытается вывести меня из гипноза, расхваливая все аюрведические прелести спа-центра. Мой взгляд по-прежнему неподвижен. Я могла бы простоять здесь до конца дней своих, глядя на эту неподвластную времени красоту и выражение всего лучшего, что есть в человеке. Крупные птицы диковинного вида плещутся в озере, и клонящееся к закату солнце покрывает воду блестящей медью. Я прищуриваю глаза.

– Ты медитируешь, маленький Будда?

Я не отвечаю Лили.

– Это роскошное зрелище, но я бегу в спа-центр, так что оставляю тебя в твоей стихии, красавица.

Я неподвижно пролежала на террасе несколько часов. То открывала, то закрывала глаза. Жизнь моя начинала казаться нереальной. На смену раскаленному дню пришла ночь с ее теплым воздухом. Озеро озарилось светом огней, прибрежные стены тоже. Сладкие слезы текли по моему лицу. Это место было мне знакомо. Я уже приезжала сюда раньше, в другой жизни или в мечтах, но эта красота была мне привычна. Она действовала на меня бесконечно успокаивающе, еще более сильно, чем всякая красота, которую я могла видеть прежде.

Дежавю – чувство прежде виденного, прежде почувствованного, прежде восхитившего. Я уже плакала здесь при виде этой красоты.

Лили с шумом врывается в номер:

– Глазам своим не верю! Ты не сдвинулась с места?! Меня уже отмассировали, завернули, развернули, провели пилинг, эпиляцию, а ты все время проторчала тут? У тебя что, депрессия, красавица?

Лили подходит ближе и при свете уличных фонарей с удивлением обнаруживает на моих щеках подтеки туши для ресниц.

– Ты плачешь? О! Неужели плачешь, красавица? Слишком много эмоций… Это из-за Индии?.. Или опять из-за него?.. Открой глаза… Посмотри на меня. Посмотри на Индию. Все наладится, поверь мне, все наладится…

Лили вскакивает на ноги и прекращает изъявления сочувствия, наводящие на меня тоску и апатию.

– Я умираю от голода! Да и ты тоже! Я хочу нан с сыром, а потом – шопинг. Ты знаешь, что лавочки в старом городе открыты до полуночи?

Удайпур, потом розовый Джайпур, Дворец ветров, Ранакпур и его храм джайнов с бесконечным количеством деталей, Агра, ее Красный форт и Тадж-Махал… Одно восхищение. Индия для меня – это испытание на прочность, это настоящий электрошок.

Красота мешается с абсолютной бедностью, нищетой, унылой и вездесущей, как жара. У меня нет сил, и я ненавижу такое состояние. Мне всегда нравилось что-то делать, я верила в возможность что-то изменить, дергать за веревочки – хотя бы собственной жизни. Я люблю бросать вызов судьбе. Но какое будущее у этих детишек, черных от грязи? Какое будущее у этих светозарных глаз, которые я вижу, стоя на светофоре и отводя взгляд, у людей в битком набитом автобусе, которые в упор смотрят на меня, сидящую в прохладном полноприводном автомобиле?

Что я могу сделать? По крайней мере, сказать об этом. Но Индия сильнее меня, я хочу запомнить нереальную красоту, волнение от красоты.

Тадж-Махал так же прекрасен и бел, как на фото. Проходишь портик, который нарочно перекрывает вид на него, и он предстает глазам внезапно – величественный, неслыханный.

В центре огромный купол-балдахин символизирует округлость любви, женщины. Рядом с ним – два других купола поменьше, напоминающие сосцы. Вокруг – четыре колонны, четыре тонкие высокие башенки, тянущиеся к небу, в бесконечность. Меня изумляет грация этого огромного памятника. Лили стоит с открытым ртом. Непрекращающееся изумление вызывает у меня головокружение. Я присаживаюсь на одну из многочисленных скамеек, которые расставлены вокруг центрального водоема. Закрываю глаза, опускаю лицо на ладони. Лили спрашивает, в порядке ли я. Я не отвечаю, не двигаюсь. Пусть Тадж-Махал сверкает под моими опущенными веками… Я вижу себя… идущей размеренным шагом в направлении купола, гравий скрипит под ногами, на мне мое золотое ожерелье, у меня в руке – чья-то мужская рука… Я вижу только его руку, обручальное кольцо, я чувствую его тепло, легкий нажим пальцев, ведущий меня. Я счастлива – безраздельно. И чем ближе мы подходим к памятнику, тем счастливей я становлюсь. Народу вокруг не много, воздух почти прохладен. Потом, дальше, подойдя к лицевой стене Тадж-Махала, мы соединяем руки над грациозной птичкой, вырубленной в мраморе. Не входя в мавзолей, мы огибаем купол, идем вдоль спокойной бледно-зеленой реки, потом возвращаемся к входу и вместе входим внутрь…

– Шарлотта? Шарлотта!

Я чувствую руку Лили, ласково встряхивающую меня за плечо. Открываю глаза. Медленно отмахиваюсь от Лили, прося оставить меня витать в своих мыслях. Еще несколько мгновений меня баюкает сладость этих внутренних образов. Мне хочется удержать ее, чтобы она наполняла меня дольше. Лили присела рядом, она ждет, любуясь окружающей красотой. Когда сладкое ощущение наконец ускользает, я чувствую сильнейшую грусть, одиночество, которое не может нарушить никто, ничто, никакая мысль. Я чувствую, как подступают слезы. Лили пугается:

– Да что с тобой, скажи, что такое? Что ты плачешь без конца?

Я не хочу рассказывать о том, что принадлежит мне, это так интимно, – не сейчас, мне хочется вновь пережить это чувство, откуда бы оно ни исходило, чтоб сохранить его в душе. Я вытираю глаза, резко встаю и улыбаюсь:

– Пойдем, милая. Ничего страшного, все будет в порядке, давай пройдемся.

– Понятно, что ты переживаешь… ты снова все вспомнила…

– Да… Все пройдет, говорю тебе… Давай подойдем поближе, вблизи он еще красивей… Посмотришь, какие там вырубленные в мраморе цветы, птицы… а позади – спокойная река с зеленоватыми волнами…

Лили идет за мной, шепотом повторяя на одной ноте вопрос, не требующий ответа: «Да откуда ты-то все это знаешь?»

На приподнятой балюстраде перед куполом я обращаю внимание Лили на изящество лотосов, роз, тюльпанов и длинноногих птиц. «Вот эта такая красивая, правда?» Я показываю на птицу, похожую на ту, что мне привиделась. Что-то вроде цапли, тропического журавля, птица, живущая у воды, с длинным клювом, чтобы ловить рыбу. Я рада увидеть снова. Я трогаю, глажу. Мое сердце бьется. Мы медленно идем вокруг купола, и, когда мы видим простирающуюся вдаль широкую реку, Лили вскрикивает: «Странно, ее же нельзя было видеть. И в гиде про нее не сказано…»

Вырезанная из мрамора цапля наверняка отсюда. Видимо, художники смешивали символы и реальную природу окрестных мест. Лили заинтригованно взглядывает на меня. Мы продолжаем идти. Она хочет сфотографировать наши соединенные руки на цветке лотоса, символе вечности. Операция трудная, Лили слишком дрожит, держа аппарат одной рукой. Нам помогает какой-то любезный турист. Коснувшись камня, когда на мою руку надавливает ладонь Лили, я вдруг снова чувствую сердцебиение. Мне нужно сесть. Лили хочет осмотреть внутреннее убранство, я отпускаю ее. «Ты мало что потеряла, – говорит она, вернувшись. – Там темно, мрачно и почти пусто». Лили садится и, чтобы развлечь меня, рассказывает романтическую и жестокую историю Тадж-Махала…

Тадж-Махал – это на самом деле могила XVII века, строительство продолжалось тридцать лет, могила Мумтаз Махал, юной супруги императора, обладавшей божественной и несравненной красотой и умершей слишком рано. Горе оставшегося одиноким супруга было таково, что никто не мог его понять, ни один индийский зодчий не мог придумать памятник ему под стать. Монарх приказал привести молодого художника-перса, слух о гениальности которого вышел за границы его родины. Он тайно приказал убить его невесту, для того чтобы тот полно и остро ощутил боль от потери любви. Так возник Тадж-Махал.

Мы добрый час остаемся под палящим солнцем, припекающим кожу, сидя на белой мраморной скамейке перед этим храмом влюбленных. Наконец мы начинаем шутить и вспоминать фотографию, где одинокая и грустная Леди Ди сидела в этом же месте. Ничего удивительного, ей перед этим нашептали легенду Тадж-Махала. Завтра снова в путь. Последняя остановка. Фатехпу-Сикри.

Добираемся туда добрый час. Приходится закрыть глаза, шофер несется как псих, и ничто не может заставить его притормозить: ни мои просьбы на английском, которого он упорно не понимает, ни регулярные вскрикивания. Не снижая скорости, он уклоняется от препятствий, выскакивающих навстречу, как в видеоигре. Огромные грузовики с грозными хромированными клыками бамперов, опять худосочные священные коровы, даже слон, тележки, велосипеды и множество машин, таких же торопливых, как и мы. Да что за срочность? Я кричу, кашляю, пытаюсь уцепиться, молюсь. Лили хохочет. Мы приезжаем на место.

Там стоит уникальная заброшенная цитадель, еще более прекрасная, чем форт Агры, сложенный из того же кровавого камня. Здесь смешиваются все архитектурные влияния – мусульманское, индуистское, христианское. Гигантский портал. Он ведет к мечети, которая стоит на краю двора, мощенного обтесанными в виде звезд каменными плитами. Все формы присутствуют здесь одновременно: башни, своды, колонны, стрельчатые арки. Это священное место. Рекомендуется снимать обувь. Сидя на земле, музыканты играют на флейте и саранги, похожем на деревенскую скрипочку. Руки мне протягивают нищие, «неприкасаемые». Я сажусь рядом с ними. Денег у меня больше нет, я показываю пустые карманы, я разбросала монеты по пути, как Мальчик-с-пальчик, но я протягиваю им руки. Я хочу дотронуться до них. Я задерживаю в руке, сжимаю руку молодой матери в застиранном сари. Она радуется и внезапно начинает смеяться, смех, как по цепочке, охватывает всех. Хотя кто-то, несмотря на гвалт, продолжает спать. Я тоже громко смеюсь. «Namaste… Namaste…» «Здравствуй» по-индийски. Вот все, что я могу сказать.

Давайте смеяться, смеяться снова и снова, мы все – парии. Небо внезапно становится хмурым. Компания моих новых друзей-калек вперевалку, на четвереньках убегают и прячутся под аркадами. Я остаюсь на месте и встаю. Дождь хлынул быстро и резко. Из рыхлой почвы поднимается вода, образуя лужи грязи возле моих босых ступней.

– Шарлотта, испачкаешься! – кричит Лили, спрятавшаяся со всей толпой в укрытии от дождя.

Мне плевать. Мне нравится грязная вода, брызжущая потоками, запах земли, от которого тошнота подступает к горлу. Я стою одна посреди огромной площади, и мне хорошо. Музыканты не бросили играть, и я хочу отдать им дань уважения. Я пойду танцевать. Это танец-импровизация, невиданный танец, мой танец, наш танец – танец парий.

Я танцую. Кружусь. Дождь мочит мне волосы, грудь. Вода течет по мне, как кровь, – прозрачная и новая. Музыка играет громче, и моя труппа поддерживает меня, стуча о землю ногами, хлопая в ладоши. Ко мне присоединяется ребятня, они размахивают руками и так же, как я, поднимают их вверх. Я похлопываю их по головам, они стараются поймать мои ускользающие ладони. Соединенные большой и указательный пальцы описывают круг, это глаз, глаз Шивы. Мои запястья волнообразно колышутся, пальцы описывают в воздухе круги. Я распускаю волосы по ветру, я качаю бедрами. Незнакомый танец охватывает меня. Теперь дети льнут ко мне. Еще несколько мгновений мы образуем малый хоровод, пока дождь не прекращается – так же внезапно, как начался. Я аплодирую своим гордым и веселым танцорам, которые идут под аркады, а я сама возвращаюсь ко всхлипывающей Лили.

– Да что с тобой, милая?

– Это было просто волшебно. Казалось, в тебе какая-то неведомая сила, счастье, жизнь… А этот танец…

Я покидаю Индию в ослеплении, смирении, возбуждении, полная новых красок, новых взглядов, полная жизни, потрясенная красотой этой страны и волнением от новых или заново обретенных чувств.

По возвращении в Париж

Тара тут же хватает свои подарки: оригинальный рисунок с изображением зеленой Тары, розово-серебристое сари и великолепный Ганеша из разноцветного плюша. Должна признаться, я себе тоже купила такого Ганешу, только поменьше, который прекрасно умещается в сумочке.

Ганеша – один из сыновей Шивы. Он такой хорошенький со своей слоновьей головой, четырьмя руками и толстым, как у Будды, пузиком. У Шивы с его третьим, разрушительным глазом был поганый характер, ох уж и натерпелся от него бедняга-сын, который вместо того, чтобы стать законченным невротиком, сумел превратиться в полную папашину противоположность. Настоящий подвиг. Ганеша – замечательный пример компенсации, затюканный ребенок, ставший защитником человечества. Он разбирает все завалы, возникающие на пути к новым приключениям, облегчает реализацию планов, и потом, это божество зрелищ, – словом, он просто создан для меня и Тары.

Пусть Ганеша хранит ее во всех приключениях! Да, бог Ганеша, защити мою дочку, освети ей горизонт, сохрани ее улыбку, потому что, если хоть что-нибудь плохое случится с Тарой, мне придет конец, я сойду с ума – просто и окончательно, я погибну без малейшего желания выжить. Тара – мой единственный рубеж.

Мой почтовый ящик переполнен. Я нахожу там два десятка писем от читателей, пересланных мне издателем. Я люблю эти письма, узнаваемые из тысячи других, оригинальные, личные, часто с цветными марками. Они заряжены добрыми чувствами, как батарейка. Каждый раз, читая их, я чувствую связь с человеком. Восторженный читатель легко открывает душу, даже свою интимную жизнь, это создает странное ощущение трогательной и виртуальной близости.

Письма часто бывают очень хвалебными, и, даже если я прорабатываю эту проблему с психологом, комплименты всегда вызывают у меня чувство неловкости.

Не вижу никакой моей заслуги в том, что я борюсь за жизнь. Достаточно повторяла мне Клер: «Человек по сути своей запрограммирован на выживание».

В глубине души я не признаю за собой особых талантов и оцениваю себя критически.

Чтобы принять комплимент, надо иметь готовую благодатную почву, на которой есть след, зародыш этого комплимента, как бы стволовая клетка, которая поможет комплименту прирасти, прижиться. Надо признавать за собой некоторую ценность, и тогда каждый комплимент будет ее подпитывать и придавать ей новый блеск.

Когда я слышу комплимент, мне кажется, что я не могу его принять. Чувство собственной ценности мне не знакомо. Жаль. Комплимент не входит в меня, а скользит по поверхности. Я улыбаюсь – и он исчезает.

Моя психологиня объясняет, что чувство собственной значимости связано с самооценкой, с тем взглядом на себя, который мы выработали еще в детстве, в самом начале. Это глубинная связь с собой, интимная и часто бессознательная. Родительская любовь выстраивает веру в себя, и затем жизнь ее либо усиливает, либо подвергает испытанию.

Отец и мать любили меня, не выражая этого по-настоящему. Недоразумение, скорее всего, идет от этой их сдержанности. Дети – это маленькие Фомы неверующие, им нужны доказательства любви, чтобы поверить, слова, ласки. Я плохо истолковала родительскую любовь. Теперь работаю над другой версией. Но зло, в общем-то, уже сделано, я никогда не чувствовала себя достойной любви. И жизнь ничего не поправила: ВИЧ, разрушительно действующий и на близких, моя недоученность в семье, где все верят в науку, случайно пришедшая слава, как луч прожектора, высветивший меня и как будто приросший навсегда.

Я быстро просматриваю почту и откладываю письма на стол: прочту позже. Новостей от незнакомца нет. Хотя передача Деларю только что прошла по телевизору.

Звонит Лили – в слезах. Ее бросил певец. «У него крыша поехала». Они страшно разругались из-за денег. Лили за все платила, и ей это надоело. Он чуть не дал волю рукам. Все произошло в ресторане. «К счастью», говорит Лили и плачет. Он был не в себе, под коксом, пьяный, наелся таблеток, – отличный коктейль, чтобы испортить вечер и разбить ей жизнь. На самом деле я слушаю эту новость с облегчением, но надо выражать сочувствие. Он был ненормальный, безбашенный, бессмысленный человек, а моя Лили – слишком мягкосердна, доверчива, готова на все, чтобы услышать «Я люблю тебя».

«У сердца доводы свои, и разум им не внемлет»… Блез Паскаль, мой знаменитый предок. Сердце у моей Лили, после того как она развелась с мужем, разумом не отличается. Я знаю слабости натуры моей замечательной подружки.

Легкость и постоянное хорошее настроение – это качества, которые деликатные натуры вырабатывают как противоядие, чтобы выносить испытания. Моя Лили – человек подраненный, в силу жизненной необходимости перековавшийся в хохотушку. Ее развод – событие, которое напрасно считают заурядным, – глубоко ранил ее и обесценил в собственных глазах. Она глубоко любила мужа. Она познакомилась с ним задолго до того, как он разбогател. Ей нравились его раскрепощенность и способность восхищать ее. В один прекрасный день, холодно и спокойно, он объяснил ей, что прошло десять лет и он больше не испытывает к ней желания, что это, в общем, нормально: время, привычка. Ему скучно с ней, они теперь слишком хорошо знают друг друга, пресловутая загадка исчезла, а жизнь слишком коротка, чтобы продолжать брак на таких условиях. Бизнесмен, ставший миллионером, просто ушел к другой женщине – моложе, сексуальней и, естественно, загадочней, поскольку он ее едва знал. Мужчины никогда не снимаются с якоря, не присмотрев себе какую-нибудь гавань.

Я приглашаю Лили к себе, она соглашается, она не хочет, чтобы сын видел ее в таком состоянии. С ним пришла посидеть бабушка. Я спускаюсь вниз, в известный магазин, который производит легальный наркотик, вызывающий привыкание: шоколад. Лили его обожает – особенно черный, почти горький, «настоящий», как она говорит. Я хочу самого лучшего, покупаю изысканнейшие шоколадные конфеты и даже иду у себя на поводу, прихватив пачку вафель в молочном шоколаде, которые хорошо бы вообще запретить. Прошу упаковать шоколад для Лили в красивую красную коробку, потом передумываю: «Нет, в зеленую, пожалуйста». Страсти я предпочитаю надежду.

Лили со слезами на глазах благодарит меня. Она непричесанная, ненакрашенная, небрежно одетая. Теперь ей на все плевать, говорит она.

– И кому мне нравиться?

– Мне, черт побери!

– Ты права, красавица, давай станем лесбиянками…

Я не это имела в виду. Я улыбаюсь Лили и смотрю, как она поглощает шоколад с такой жадностью, что перепачканные им зубы делают ее похожей на мадам Тенардье из «Отверженных».

Чтобы подруге, пережившей любовную трагедию, стало легче, благотворная тактика только одна: слушать. Я слушаю Лили с той бесконечной любовью, которую я к ней испытываю, я держу ее за руку, как часто держала она меня, я уверена, что все это быстро пройдет и что она найдет кого-нибудь под стать своим достоинствам, если только сможет влюбиться в мужчину, который хочет ей добра.

Но я ничего не говорю. Советы часто бесполезны, особенно по горячим следам.

Через несколько часов я вынуждена прекратить ее слушать, потому что мне нужно к психологине. Я целую Лили, которая собирается идти домой, несмотря на мое предложение отдохнуть у меня.

– Ты так мне помогла, красавица, – говорит она, уходя.

У психологини

– Итак, Шарлотта…

– Мне кажется, мы не виделись целую вечность.

– Ровно три недели.

– Поездка в Индию была просто невероятной…

Я делюсь с Клер своими загадочными ощущениями дежавю. Река за Тадж-Махалом, про существование которой я не знала, невидимая от входа, мужская рука в моей руке, слезы перед озером Удайпур…

– Как вы упорны, узнаю вашу вечную черту… Но что вы вообразили? Что вы переживаете чувства, которые принадлежат вашему донору? Романтический опыт клеточной памяти? Но какая влюбленная женщина не испытывала перед Тадж-Махалом ощущение дежавю?

– Но я же описала реку, протекавшую с другой стороны, до того, как увидела ее, она же нигде не обозначена, я же там была впервые!

– Я верю вам, все это может вызвать смятение… Что сказать вам… Ощущение дежавю – распространенное явление, которое каждый человек испытывал, по крайней мере однажды в жизни. Оно возникает в сильном эмоциональном контексте и тогда, когда люди переживают событие, которого долго ждали или опасались. Ваше предварительное описание реки, которой вы никогда не видели, может быть всплывшим воспоминанием, каким-то забытым образом. Бессознательная память – это как подводная часть айсберга. Я не верю ни в ясновидение, ни в клеточную память, ни в ту эзотерику, за которую вы так цепляетесь. Если вас интересует именно это, вы должны понимать, что я некомпетентна и не могу дать вам ответ…

– Но с кем мне тогда про это поговорить?

– Прежде чем говорить о «необъяснимом», убедитесь, что его действительно нельзя объяснить. Подумайте, как вы могли узнать о существовании этой реки. Ищите – путеводитель, книга, фото, может быть, когда-то давно… Поверьте мне, если нам удастся понять все, что объяснимо в нашем поведении, тогда оставшаяся часть необъяснимого или иррационального будет совсем крошечной… Не стоит недооценивать огромные возможности нашего мозга, невероятные соединения, которые мы можем осуществлять, сильно подействовавшее фото, виденное несколько лет назад, может внезапно всплыть в памяти, хотя мы думаем, что забыли о нем. Прежде чем интересоваться тайнами клеточной памяти, попытайтесь прояснить тайны вашей собственной памяти…

Когда вы впервые увидели изображение Тадж-Махала? Вы созданы, чтобы влюбляться, и этот символ любви наверняка запал в вашу душу очень давно – но когда?

– Ну, знаете…

– Забудьте про клеточную память, исследуйте свою… Идите, припоминайте…

– Я не помню первой увиденной мной фотографии Тадж-Махала…

Я на несколько секунд замолкаю и даю волю памяти. Побуждаемая Клер, я теперь помню конкретный образ.

– Это наверняка не первое зрительное впечатление, но когда я была на реабилитации после пересадки, в коридоре висел плакат с Тадж-Махалом, на который я смотрела и мечтала…

– Прекрасно, может быть, на нем присутствовала эта река… Вы вспомните и другие образы… Наши способности запоминать поразительны. Забвения практически не существует, наши воспоминания находятся в дремлющем состоянии, это прекрасно доказывают гипноз и психоанализ. Попытайтесь понять все, что объяснимо, прежде чем увлекаться тем, чему объяснения нет. Попытка укрыться в иррациональное часто бывает бегством от реальности.

Июнь 2006 г.

Утром – несколько сообщений. Доминик Бенеар спрашивает мое мнение о театральной пьесе «Память воды», которую я получила и еще не прочла. Марианна из ассоциации «Подари жизнь» сообщает дату следующей акции в Люксембургском саду: запуск воздушных шаров 7 июня в 15.00, в присутствии министра здравоохранения Розелин Башло. Генриетта просит перезвонить ей в больницу по поводу Стивена, а Натали, заместитель моего редактора, получила на мое имя заказное письмо. Чтобы не тратить время, поскольку «дело вроде срочное», она предлагает мне зайти на улицу Шерш-Миди и забрать его (это недалеко от дома).

Я охвачена внезапным возбуждением. Кому перезванивать первой – Генриетте или Натали?

Генриетта снимает трубку после первого звонка и, как только узнает меня, начинает говорить шепотом:

– Вы не могли бы перезвонить попозже?.. Или нет, я сама вам перезвоню, так будет лучше. При первой возможности…

И, не дав мне времени ответить, вешает трубку. Что такого она хочет сказать, что даже нельзя произнести вслух? И кто был с ней рядом?

У Натали включен автоответчик. Я поспешно одеваюсь и бегу к издателю. Пятнадцать минут – и я на месте.

Улыбчивая стажерка отвечает мне, что у Натали встреча, но она слышала, как та упоминала про письмо, полученное сегодня утром, – оно должно быть где-то в этой куче бумаг, говорит она устало.

– Как приятно увидеть вас в жизни – и в хорошей форме… – робко говорит она, роясь на столе у Натали – и ничего не находя. Сейчас загляну к ней. Наверное, она взяла папку на встречу.

У меня звонит телефон, это Генриетта. Я сажусь в тесном уголке, напротив книжных стопок.

Генриетта – поспешно:

– Я не могу долго говорить, деточка, но доктор Леру не участвовал в операции по пересадке вашего сердца…

Я прерываю Генриетту и предлагаю перезвонить ей через минуту – я вижу, что Натали торопливо входит в комнату с письмом в руке. Она протягивает мне конверт, я тут же узнаю его.

– Здравствуйте, Шарлотта, все в порядке? Вот заказное письмо – какой-то поклонник хотел, чтобы вы наверняка получили его послание, видимо, там что-то важное! Правда, мне кажется, адрес фальшивка, посмотрите, как забавно. Если у вас кончились фотографии для поклонников, у нас еще есть несколько экземпляров.

– Его адрес?!

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Путь к заветному ларцу, наполненному знаниями, с самого начала не обещал быть легким. Но никто не мо...
Книга предлагает определенный системный взгляд на экономические реалии современного капитализма. Рас...
Роза всегда была одиночкой. Она и не мечтала встретить мужчину, с которым бы нашла свое счастье, – и...
Ною Морсводу восемь лет, он живет на лесной опушке с мамой и папой. Казалось бы, все у него в порядк...
В этой книге представлена история отношений двух великих стран сквозь призму любовных, семейных, род...
Остросюжетный детективный роман переносит читателя в Америку 50-х годов прошлого века, с ее борьбой ...