Триумфальная арка Ремарк Эрих Мария

Тот разразился бранью. Но лифт уже полз дальше. Кретин с четвертого этажа уже снова яростно трезвонил. Лифт остановился. Равич отворил дверь мгновенно – иначе этот дурак снова нажмет кнопку и утащит их вниз.

Жоан лежала на кровати. Одетая. Вечернее платье, наглухо закрытое до самой шеи. Серебристая ткань, на ней пятна крови. И на полу кровь. Там она упала. Этот идиот, конечно, перетащил ее на кровать.

– Спокойно! – громко сказал Равич. – Спокойно! Все будет хорошо. Ничего страшного.

Разрезав платье по плечевым швам, он аккуратно стянул его с Жоан. Так, грудь цела. Видимо, шея. Хотя гортань, похоже, в порядке, иначе она не могла бы разговаривать, по телефону звонить. Артерия вроде тоже не задета.

– Больно? – спросил он.

– Да.

– Очень?

– Да.

– Сейчас все пройдет.

Шприц уже готов. Он внимательно смотрел Жоан в глаза.

– Не страшно. Это снимет боль. Сейчас все пройдет.

Он ввел иглу, сделал инъекцию.

– Готово. – Он обернулся к мужчине. – Звоните Пасси 27–41. Вызывайте «скорую» с двумя санитарами. Быстро!

– Что со мной? – слабым голосом спросила Жоан.

– Пасси 27–41! – повторил Равич. – Срочно! Немедленно! Ну же, вон аппарат!

– Что со мной, Равич?

– Ничего страшного. Просто здесь осматривать трудно. Тебе надо в больницу.

Она смотрела на него. Лицо в разводах, тушь с ресниц потекла, помада с одной стороны размазана. Нижняя часть лица как у коверного в цирке, верхняя, с черными потеками туши вокруг глаз, как у усталой, потасканной шлюхи. И россыпи золотистых волос.

– Только не операция. Я не хочу, – прошептала она.

– Там видно будет. Может, и не понадобится.

– Это очень… – Она умолкла.

– Да нет, – догадался Равич. – Пустяки. Просто у меня все инструменты там.

– Инструменты…

– Для осмотра. Сейчас я… Это не больно…

Укол уже подействовал. Когда Равич приступил к осмотру, судорожного страха у нее в глазах уже не было. Мужчина вернулся в комнату.

– «Скорая» уже едет.

– Теперь наберите Отей 13–57. Это номер клиники. Я сам буду говорить.

Мужчина покорно исчез.

– Ты мне поможешь, – прошептала Жоан.

– Конечно, – отозвался он.

– Только без боли. Я не хочу.

– Тебе не будет больно.

– Я не могу… я совсем не могу терпеть боль… – Голос звучал сонно, невнятно.

Равич осмотрел пулевое отверстие. Все важные сосуды не задеты. Но выходного отверстия нет. Он ничего не стал говорить. Наложил компрессионную повязку. О своих опасениях умолчал.

– На кровать тебя кто клал? – спросил он. – Или ты сама?..

– Он…

– А ты сама… сама ходить могла?

В затуманенных озерах глаз снова встрепенулся страх.

– Что… что это?.. Я… Нет… Я не могла двигать ногой… Я и сейчас ее не чувствую. Что со мной, Равич?

– Ничего. Я так и думал. Все будет в порядке.

Появился мужчина.

– Клиника. Я дозвонился.

Равич стремительно подошел к аппарату.

– Эжени, это вы? Палату… Да, и еще… позвоните Веберу. – Он оглянулся в сторону спальни, добавил тихо: – Подготовьте все. Работать начнем сразу. Я вызвал «скорую». Несчастный случай. Да… да… все так… да… через десять минут.

Положил трубку. Постоял молча. Стол. Бутылка мятного ликера, мерзкое пойло. Две рюмки, сигареты, вместо табака лепестки роз, жуть, какой-то скверный фильм, револьвер на ковре. И здесь кровь, да нет, это все сон, господи, что за чушь в голову лезет, никакой это не сон, – и тут он сразу сообразил, вспомнил, кто за ним приехал. Смокинг с набивными плечами, напомаженные, гладкие волосы на пробор, легкий аромат духов «Шевалье д’Орсе», всю дорогу сбивавший его с толку, перстни на руках – ну конечно, это тот самый актер, над угрозами которого она так потешалась. Метко прицелился, подумал он. Вообще не целился. Захочешь, и то так не прицелишься. Так попасть можно только случайно, когда вообще стрелять не умеешь, да и не собирался.

Он вернулся в спальню. Актер стоял возле кровати на коленях. Ну конечно, на коленях. А как иначе? Он что-то говорил, лепетал, сетовал, слова так и лились…

– Встаньте, – приказал Равич.

Актер послушно встал. Машинально смахнул пыль с брюк. Теперь Равич видел его лицо. Слезы! Только этого не хватало!

– Я не хотел, месье! Клянусь вам, я не хотел в нее попасть, совсем не хотел! Это какая-то случайность, дурацкая, роковая случайность…

Равича мутило. Роковая случайность! Еще немного, и он заговорит стихами.

– Это я и так знаю. Идите вниз, встречайте «скорую».

Но этот фигляр хотел еще что-то сказать.

– Вниз идите! – рявкнул Равич. – И не отпускайте этот чертов лифт! Хотя одному Богу известно, как мы влезем в него с носилками.

– Ты поможешь мне, Равич, – пробормотала Жоан сонным голосом.

– Да, – отозвался он без всякой надежды.

– Ты здесь. Я всегда спокойна, когда ты рядом.

Все в потеках, лицо ее улыбалось. Лыбился коверный клоун, улыбалась усталая шлюха.

– Бэбе, я не хотел, – простонал актер от дверей.

– Вон отсюда! – рыкнул Равич. – Идите вниз, черт возьми!

С минуту Жоан лежала тихо. Потом приоткрыла глаза.

– Вот ведь идиот, – сказала она неожиданно ясным голосом. – Разумеется, он не хотел, баран несчастный. Порисоваться – другое дело. – Странная усмешка, почти лукавинка, промелькнула в ее глазах. – А я и не верила никогда… дразнила его… подначивала…

– Тебе нельзя разговаривать.

– Подначивала… – Глаза почти закрылись, остались щелочки. – Вот я какая, Равич… И вся моя жизнь такая же… Не хотел попасть… попал… а теперь…

Глаза закрылись. Улыбка угасла. Равич прислушивался – не стукнет ли внизу дверь?

– С носилками в лифт не войдем. Их там не положить. Разве что наклонно поставить.

– А на лестнице сможете развернуться?

Санитар вышел.

– Попробовать можно. Поднимать придется. Лучше ее пристегнуть.

Они затянули на носилках пристяжные ремни. Жоан была как бы в полусне. Иногда стонала. Санитары с носилками вышли.

– Ключи у вас есть? – спросил Равич у актера.

– У меня… нет… зачем?

– Квартиру запереть.

– У меня нет. Но где-то тут валялись.

– Найдите и заприте. – Санитары одолевали первый поворот лестницы. – Револьвер с собой заберите. Потом где-нибудь выбросите.

– Я… я должен… сдаться полиции… С повинной… Она серьезно ранена?

– Да.

В тот же миг его фиглярское лицо покрылось испариной. Он сразу весь взмок, с него текло ручьями, словно, кроме жидкости, под кожей вообще ничего нет. Ни слова не говоря, он вернулся в квартиру.

Равич шел вслед за санитарами. Свет на лестнице горел только три минуты, потом автоматически отключался. Но на каждом этаже имелась кнопка выключателя. Лестничные пролеты санитары одолевали легко, но на поворотах… Приходилось поднимать носилки над головой и над перилами. Гигантские тени метались по стенам, уродливо повторяя происходящее. «Когда я уже видел все это? Где же это было?» – вертелось в голове у Равича. И тут он вспомнил: Рашинского вот так же выносили, тогда, еще в самом начале.

Пока санитары, кряхтя и тихо переругиваясь, носилками обивали со стен штукатурку, на площадках тут и там отворялись двери. Из-за них высовывались жадные, любопытные лица; пестрые пижамы, растрепанные волосы, заспанные физиономии, халаты, ночные рубашки, ядовито-зеленые, пурпурные, с яркими цветами – все какие-то тропические раскраски.

Свет снова погас. Санитары очередной раз чертыхнулись и остановились.

– Свет!

Равич лихорадочно искал кнопку выключателя. В темноте наткнулся на чью-то жирную грудь, его обдало нечистым дыханием, что-то скользнуло по ногам. Свет вспыхнул снова. На него в упор смотрела крашеная рыжая толстуха. Жирное, обвислое лицо лоснится от ночного крема, сосиски пальцев вцепились в кокетливый, в мелкую рюшечку, ворот веселенького крепдешинового халата. Ни дать ни взять – бульдожка в кружевах.

– Умерла? – спросила она, жадно поблескивая пуговицами глаз.

– Нет.

Равич пошел дальше. Что-то истошно взвыло, зашипело у него под ногами. Пушистым комком метнулась кошка.

– Фифи! – заорала толстуха. Она присела на корточки, раскорячив жирные колени. – Фифи, девочка, господи, он на тебя наступил?

Равич спускался по лестнице. Впереди, ниже, колыхались носилки. Он видел голову Жоан, она покачивалась в такт шагам санитаров. Глаз было не разглядеть.

Последняя площадка. Опять вырубился свет. Равич кинулся вверх по лестнице снова искать кнопку. В ту же секунду загудел мотор, и, светясь в темноте, словно посланец небес, пошел вниз лифт. За золочеными прутьями решетки в открытой кабине стоял актер. Он скользил вниз, как во сне, – бесшумно, неудержимо, минуя Равича, минуя носилки. Что ж, господин актер увидел наверху лифт и решил воспользоваться. Вроде бы вполне разумно, но получилось и жутковато, и неуместно, и смешно до омерзения.

Равич поднял голову. Дрожь прошла. Руки в перчатках вроде больше не потеют. Он уже две пары сменил.

Вебер стоял напротив.

– Если хотите, Равич, давайте вызовем Марто. Он через пятнадцать минут будет. Пусть он оперирует, а вы будете ассистентом.

– Нет. Слишком поздно. Да я бы и не смог. Смотреть еще хуже, чем работать.

Равич глубоко вздохнул. Наконец он спокоен. Началась работа. Кожа. До чего белая. Да что там, кожа как кожа, сказал он себе. Кожа Жоан. Кожа как кожа.

Кровь. Кровь Жоан. Кровь как кровь. Тампон. Разорванные ткани. Тампон. Осторожно. Дальше. Раневой канал. Клочок серебристой парчи. Нитки. Дальше. Осколок кости. Дальше. Все глубже, глубже. Раневой канал…

Равич вдруг почувствовал, как пустеет в голове. Медленно выпрямился.

– Вон там, посмотрите, седьмой позвонок…

Вебер склонился над раной.

– Похоже, худо дело.

– Нет, не худо. Безнадежно. Тут уже ничего не поделаешь.

Равич смотрел на свои руки. Вот они, в резиновых перчатках, движутся, работают. Сильные руки, умелые, сколько человеческих тел они потрошили, сколько заштопали, по большей части удачно, иной раз нет, а случалось, они и вправду творили чудеса, совершая почти невозможное, один шанс из тысячи; но сейчас, здесь, когда от этого зависит все, – они бессильны.

Он ничего не может. И никто бы не смог. Тут нечего оперировать. Он молча смотрел на вскрытую алую рану. Можно и Марто вызвать. Марто скажет то же самое.

– Ничего сделать нельзя? – спросил Вебер.

– Ничего. Это только ускорит. Ослабит ее. Сами видите, где застряла пуля. Даже удалить нельзя.

– Пульс неровный, учащается, сто тридцать, – сообщила Эжени из-за экрана.

Края раны слегка поблекли, посерели, словно и их коснулось затемнение. Шприц с кофеином уже был у Равича в руках.

– Корамин! Скорее! Прекратить подачу наркоза! – Он сделал второй укол. – Пульс?

– Без изменений.

Кровь все еще с сероватым свинцовым налетом.

– Приготовьте адреналин и кислородный аппарат!

Кровь потемнела. Казалось, над ними плывут облака и отбрасывают тени. Или кто-то у окон стоит и занавески задергивает.

– Кровь! – в отчаянии простонал Равич. – Понадобится переливание крови. А я не знаю, какая у нее группа. – Снова заработал аппарат. – Ну что? Как теперь? Пульс как?

– Падает. Сто двадцать. Наполнение очень слабое.

Жизнь возвращалась.

– Теперь? Лучше?

– То же самое.

Он ждал.

– А теперь? Лучше?

– Лучше. Ровнее.

Тени растаяли. Края раны порозовели. Кровь, уже снова кровь. Кровь как кровь. Аппарат работал.

– Веки дрогнули, – сообщила Эжени.

– Не страшно. Можете выводить из наркоза. – Равич уже накладывал повязку. – Как пульс?

– Ровнее.

– А ведь на волоске было. – Вебер перевел дух.

Равич почувствовал, как отяжелели вдруг веки. Оказалось, это пот. Крупными каплями. Он выпрямился. Аппарат продолжал гудеть.

– Пусть еще работает.

Он обошел вокруг стола, остановился у изголовья. Мыслей не было. Он смотрел на аппарат и на лицо Жоан. Лицо подрагивало. Пока живое.

– У нее шок, – сказал он Веберу. – Вот проба крови. Надо отослать на анализ. Донорскую кровь где можно получить?

– В американском госпитале.

– Хорошо. Попытаться надо. Помочь не поможет. Только продлит. – Он все еще смотрел на аппарат. – Полицию мы обязаны известить?

– Да, – подтвердил Вебер. – Я обязан. По идее. Они пришлют двоих следователей, те будут вас допрашивать. Вам это нужно?

– Нет.

– Хорошо. С этим можно подождать и до обеда.

– Достаточно, Эжени, – сказал Равич. – Выключайте.

Лоб уже не мертвый. Кожа слегка порозовела. Пульс ровный, хотя и слабый, но прослушивается отчетливо.

Она пошевелилась. Шевельнула рукой. Правая рука двигается. Левая нет.

– Равич, – проговорила Жоан.

– Да…

– Ты… меня… оперировал?

– Нет, Жоан. Не понадобилось. Мы только обработали рану.

– Побудешь со мной?

– Да.

Глаза закрылись, она снова уснула. Равич выглянул из палаты.

– Принесите мне, пожалуйста, кофе, – попросил он ночную сестру.

– Кофе и булочки?

– Нет. Только кофе.

Он вернулся, отворил окно. Ясное солнечное утро занималось над крышами. Резвясь в водосточных желобах, радостно чирикали воробьи. Равич присел на подоконник, закурил. Дым выдыхал в окно.

Пришла сестра, принесла кофе. Он поставил кофе рядом на подоконник, прихлебывая, продолжал курить и смотреть на улицу. Когда оглядывался, после яркого солнечного света в палате, казалось, царит тьма. Он встал, подошел взглянуть на Жоан. Она спала. Лицо ясное, чистое, очень бледное. Губ почти не видно.

Он взял поднос с кофейником и чашкой, вынес, поставил на столик в коридоре. Здесь пахло мастикой и гноем. Сестра пронесла ведро с окровавленными бинтами. Где-то гудел вакуумный насос.

Жоан задвигалась. Скоро проснется. Проснется с болями. Боли будут все сильнее. Она может прожить так еще несколько часов или несколько суток. А боли усилятся настолько, что никакими уколами не снимешь.

Равич пошел за шприцем и ампулами. Когда вернулся, Жоан раскрыла глаза. Он посмотрел на нее.

– Голова болит, – пожаловалась она.

Он ждал. Она попыталась повернуть голову. Веки поднимаются с трудом. Глаза тоже плохо слушаются.

– Вся как свинцом… – Она почти совсем проснулась. – Сил нет, как больно…

Он сделал ей укол.

– Сейчас станет легче.

– Раньше так больно не было… – Она повернула голову. – Равич, – прошептала она. – Не хочу мучиться. Я… Обещай, что я не буду мучиться… моя бабушка… я видела, как она… я так не хочу… ей все равно не помогало… обещай мне…

– Обещаю, Жоан. У тебя не будет болей. Почти не будет.

Она стиснула зубы.

– Скоро… поможет?

– Да, скоро. Несколько минут еще.

– Что… что у меня с рукой?

– Ничего. Пока не двигается. Это пройдет.

– А нога? Правая нога?

Она попыталась пошевелить ногой. Не получилось.

– То же самое, Жоан. Не страшно. Пройдет.

Она снова повернула голову.

– Я как раз собиралась… начать новую жизнь, – прошептала она.

Равич ничего не ответил. А что на это ответишь? Может, это даже и правда. Кто из нас не собирался?

Она снова задвигала головой, беспокойно, из стороны в сторону. Голос монотонный, через силу.

– Хорошо, что ты приехал… Что бы со мной без тебя…

– Ну конечно.

«То же самое, – подумал он с горечью. – Абсолютно то же самое. Любой фельдшер-недоучка сгодился бы не хуже. Абсолютно любой. Единственный раз, когда все мои умения, весь опыт нужны были мне, как никогда, они оказались бесполезны. Любой коновал сделал бы то же самое. То бишь ничего».

К полудню она все поняла. Он ничего ей не говорил, но она все поняла и так.

– Я не хочу быть калекой, Равич. Что у меня с ногами? Они обе уже…

– Ничего. Будешь ходить, как ходила. Когда встанешь.

– Когда… встану. Зачем ты обманываешь? Мне это не нужно.

– Я не обманываю, Жоан.

– Я-то знаю… Я понимаю, тебе нельзя иначе. Только не оставляй меня лежать пластом… просто так. Чтобы только боли… и ничего больше. Обещай мне.

– Я тебе обещаю.

– А если совсем будет невмоготу, ты мне лучше что-нибудь дай. Бабушка моя… пять дней лежала… и только криком кричала. Я так не хочу, Равич.

– Ты и не будешь. Сильных болей не будет.

– Но если будут, ты мне дай побольше. Сам знаешь. Чтобы навсегда. Обязательно. Даже если я тогда не захочу или не в себе буду. Знай, что это моя воля. На потом… Обещай мне.

– Обещаю. Хотя это и не понадобится.

Выражение страха мало-помалу сошло с ее лица, сменившись умиротворенным спокойствием.

– Тебе это можно, Равич, – прошептала она. – Если б не ты, меня и так давно бы не было в живых…

– Вздор. Еще как была бы.

– Да нет. Я еще тогда хотела… когда ты меня впервые… я совсем не знала, как быть. А ты мне еще год жизни дал. Целый год подарил. – Она с трудом повернула к нему голову. – Почему я с тобой не осталась?

– Это все моя вина, Жоан.

– Нет. Это… я не знаю…

Золотой полдень заглядывал в окна. Шторы были задернуты, но свет прорывался по бокам. Жоан лежала в наркотической дреме. От нее уже мало что осталось. Последние несколько часов изгрызли ее, словно волчья стая. Тела под одеялом почти не осталось. И сил к сопротивлению тоже. Она витала между явью и сном, иногда почти в полном беспамятстве, иногда в ясном сознании. Боли усиливались. Она начала стонать. Равич сделал еще один укол.

– Голова, – пробормотала она. – Очень худо.

Немного погодя она заговорила снова:

– Свет… Слишком ярко… Жжет…

Равич подошел к окну. Нащупал тросик, опустил жалюзи. Снова задернул шторы. В палате стало темно, почти как ночью. Он снова сел к кровати.

Губы Жоан слабо шевелились.

– Почему же… так долго… почему не помогает, Равич?

– Сейчас, еще пару минут.

Она замерла. Руки поверх одеяла, безжизненно.

– Мне надо… многое… тебе сказать…

– Потом, Жоан…