Люблю. Ненавижу. Люблю Борминская Светлана

– Мы со Стивеном Спилбергом решили снять фильм про бостонский клан эстонской мафии, – ступая с трапа на землю, поведал встречавшим его Дон Элгуджа.

Дона Элгуджу встречали Дед, три значительных человека из Таллина и один неприметный шофер в котелке... На черном лимузине Деда Дона Элгуджу, минуя столицу, с помпой повезли в Тапу.

Дед, зная про решительность Дона Элгуджи, был готов к любому повороту событий и не сводил с того глаз... А Дон Элгуджа, продолжая вещать о своем скором сотрудничестве с именитыми режиссером, растерянно оглядывался по сторонам... Он был в Эстонии сорок лет назад, родители вывезли его в эмиграцию сопливым мальчиком, так вот, с тех самых пор Дон Элгуджа ни разу не прилетал на родину, но очень хотел ее посетить, и его мечта наконец-то сбылась.

– Я не уеду в Бостон, пока не найду Хэнка Лихуту, – внезапно сказал Дон Элгуджа.

В лимузине повисло молчание.

– Да вы что, Дон Элгуджа? – Дед испуганно поглядел на соратников. – Вы решили сменить местожительство?... А как же ваш фильм?...

– Со Спилбергом, Дон Элгуджа, гм?... – обернулся шофер.

– Дед Хэнка Лихуты был монахом-доминиканцем, и из его дома есть ход в монастырь, – обвел всех глазами Дон Элгуджа. – Надеюсь, вы понимаете мою мысль?...

– Что?!

– Что-о-о?...

– Не может быть! – раздались три возгласа.

Промолчали лишь Дед и водитель.

– А где находится дом Хэнка?... – наконец пробормотал водитель, а Дед кивнул. Он тоже не знал домашнего адреса Лихуты.

– В Раквере. – Дон Элгуджа обвел всех глазами и добавил: – В соседнем городке, а вы не знали?...

В лимузине снова повисло долгое молчание... Наконец все заговорили, перебивая друг друга... Суть спора была в том – ехать в Раквере сейчас же или завтра!.. Дед постановил:

– Сменим машину, антураж, переоденемся в одежду местных жителей и завтра незаметно выедем раненько в Раквере... И если Хэнк Лихута там... в чем я лично сомневаюсь, – застанем его врасплох и не спугнем своим приездом никого, а?...

Все согласились.

Лимузин уже въезжал в Тапу, местные полицейские проводили глазами черное лакированное авто и понимающе переглянулись.

– Тузы съехались в Тапу, – пробормотал толстяк в мотоциклетном шлеме.

– Зачем в этот раз? – зевнул констебль.

– А кто их знает!..

Лимузин медленно ехал по брусчатке, сминая шипованными колесами тополиный пух. В ресторане Аронсона был снят маленький приватный зал для встречи Дона Элгуджи всеми, кто его ждал.

Чрезвычайное заседание Европарламента с участием бургомистра Тапы, на которое он был вызван в прошлый четверг, продолжалось и набирало обороты. Оказывается, про аварию «Боинга-747» на тапском болоте в прошлое католическое Рождество никто и не думал забывать, ну, как надеялись в Эстонии.

На этом заседании обсуждалось все то, что обычно откладывалось в долгий ящик уже года три.

– А при чем тут я?... – тихо кипятился бургомистр Тапы, выслушивая через переводчика вопросы от членов Европейского парламента.

– Надеемся, вы понимаете, что пропавший в окрестностях Тапы некий Хэнк Лихута – единственная ниточка к украденным с беспрецедентной наглостью из центров мирового искусства шедеврам?... К тому же есть веские основания полагать, что именно он имеет отношение к грабежам!..

– А при чем тут я?... Какое я, как бургомистр, имею отношение к упавшему на болото «Боингу»?... – голосом, полным скипидара, успел ввернуть бургомистр Тапы Бутон, пока его не перебили.

– Что вы, господин Бутон, лично сделали для того, чтобы найти имеющего мировую скандальную известность вора Хэнка Лихуту? – грозно спросил бургомистра председательствующий Пэт Кокс. – Кстати, почему с вами не приехал представитель полиции вашего городишки?... Он что, так сильно занят?... Интересно – чем?!

Бургомистр вздохнул, повращал глазами и посмотрел в потолок, рассудив, что лучше помолчать, а через час-два-три присоединиться к шопингующим жене и дочкам и уехать из этой чертовой Европы быстрей – обратно в Тапу, в свою квартиру напротив ратуши.

Члены Европарламента рассматривали бургомистра Тапы очень участливо, видя того в первый и последний раз в жизни, а бургомистр, решив молчать, как пойманный немцами партизан, обменялся взглядами с эстонским переводчиком. Заседание Европарламента продолжалось, кто-то из комиссии по украденным ценностям начал зачитывать список того, что предположительно украл Хэнк Лихута за последние пятнадцать лет:

– Прижизненный этюд Христа неизвестного художника, бронзовая фигура в полный рост божества Вуду, морской пейзаж Рембрандта, «Портрет» Моне, «Концерт» Вермеера, а также...

Читающий замолчал, переворачивая страницу, члены Европарламента внимательно слушали его, в зале повисла пугающая тишина.

– Также, вероятно, вышеназванный пропавший после авиакатастрофы вор украл по паре картин Альбрехта Дюрера и Модильяни, изображавших абсолютно голых наяд и сатиров в минуту исступленной страсти...

Представитель Интерпола полковник Брук сидел в последнем ряду зала заседаний и слушал, размышляя, что база данных пропавших картин давно не обновлялась.

«Кто же, интересно, составлял в этот раз для Европарламента список пропавших и украденных произведений, если он не знает, что прижизненный этюд Христа неизвестного художника и „Концерт“ Вермеера уже нашлись и возвращены в „Метрополитен“?» – Полковник Брук вздохнул и встал.

Выйдя из зала заседаний в огромный холл Европарламента на первом этаже, он нос в нос столкнулся с отлучившимся покурить бургомистром Тапы Бутоном.

– Полковник Брук, – представился старший инспектор по кражам бесценных предметов искусства.

– Оно и заметно, – пробормотал бургомистр и добавил ворчливо: – Я вас видел в Тапе...

– Я скоро опять приеду, – улыбнулся Брук.

– Милости просим. – Бургомистр вытер испарину со лба и, вздыхая, вернулся в зал заседаний. – Черт бы вас всех задрал... – шипел он, открывая тяжелую дверь. – Покоя нет от вас никакого!.. Ну, кому в Тапе нужны ваши шедевры?... Мне они точно не нужны, и жене моей не нужны, и дочкам... Привязались!.. Где я их вам найду, хотел бы я знать?... Может, и не было никакого Лихуты на том «Боинге», а?... – обернулся он к переводчику.

– Пес их знает, – кивнул переводчик.

А полковник Брук в это время уже сидел в кафе напротив Европарламента и глядел в служебный ноутбук, обновляя в памяти все, что украл на самом деле Хэнк Арнольдович Лихута... Особенно его позабавило описание и вес картины Метиса.

– Да не Метиса, а Матисса, – исправил ошибку в базе данных Интерпола полковник и вслух прочел: – «Танцующий бобер в океане страсти», вес картины – двадцать килограммов вместе с рамой. Первый раз слышу, и что ж там было нарисовано?...

К сожалению, копии «Танцующего бобра» в базе данных не было и возможности посмотреть на бесценный шедевр – тоже.

За время своего пребывания в Эстонии полковник досконально проверил все вероятные и не очень версии нахождения Хэнка Лихуты на родине, если, конечно, допустить, что вор остался жив, упав с десятикилометровой высоты в болото...

Брук самолично облазил тот самый полуразрушенный дом неподалеку от Тапы, не найдя там ничего особенного, исключая небольшой клад почерневших монет из серебра в стеклянной банке. Он даже ездил в соседний городок Раквере и был в том самом древнем строении, похожем на башню, где жил когда-то монах-доминиканец Лихута, сумевший непонятно каким образом, будучи постриженным в монахи, завести многодетную семью, хотя доминиканцы, как известно всем, по сути своего обета лишены такой возможности.

Брук тяжело вздохнул и огляделся: в кафе было полным-полно молоденьких девушек.

– Похоже, и Лихута и картины пропали навсегда...

Брук отключил ноутбук и со скрипом поднялся.

– Нет, все-таки надо найти ну хотя бы еще одну возможность выйти на них!..

О какой возможности говорил седой полковник Интерпола Брук?...

Но об этом чуть дальше.

Исступленный шепот за дверью:

«Я тебя порву... в клочья!..»

«Ты напряжен... Осторожней... О-о-о!.. А-а-ааа... О-о-о!..»

Я проснулась и подскочила, в комнате было темно – хоть глаз выколи!..

Нет, я была не на работе, где случайно подслушала этот диалог между Рейтелем и Белокурой Мечтой. Их любовные игры возобновились где-то через пару дней, как только Мечта вернулась из отпуска.

Фамилия Мечты – Якобсонс.

Якобсонс...

«В Италию – за дольче витой, во Францию – за французским поцелуем!» – я запомнила эти слова Мечты.

Нет, в принципе, Якобсонс вполне нормальная – обычная незамужняя стерва, не злая, и вообще – рядовое дело, когда немолодой генеральный и его секретарша занимаются любовью на рабочем месте. По крайней мере – все остаются при своих интересах...

Я села на кровати и посмотрела в окно: была ночь со звездами и луной. Я протянула руку и взяла хронометр – на маленьком фосфоресцирующем циферблате старых часов Ильи была всего лишь половина второго ночи. Я откинулась на подушку, но спать решительно не хотелось...

Вчера ко мне на работу снова приходила в гости пани Остальская, повидаться... Мы же теперь работали бок о бок, и я каждый день проходила мимо цветочного магазина, втягивая ноздрями едва уловимый аромат пармских фиалок и подвявших рододендронов.

Итак, вчера...

– Возьмем Билла Гейтса, – усаживаясь в приемной напротив меня, шепотом напомнила мне про мужчину планетарного масштаба пани Остальская.

Я кивнула, потому что спорить с вздорной старушенцией не имело абсолютно никакого смысла; лучше кивать, быстрей закончит, и я пойду заваривать кофе для себя и Мечты.

– Хочешь за него – замуж?... – кивнув на пустой в ранний час кабинет Рейтеля, категорично спросила меня старуха.

– За Гейтса?... А на хрен он мне сдался? – сделала вид, что не поняла, я.

– Самый богатый человек земли – «сдался»?! – пожала тощими плечиками пани Остальская. – Сто миллиардов на счете и... большой член – на хрен не нужен? – шепотом напомнила она. – Ну, ты даешь...

– Да пошел он!.. – Я вспомнила Билла и передернулась, поздоровавшись с только что вошедшей Белокурой Мечтой.

Мечта Якобсонс, показав нам белый оскал, на огромных каблуках, стуча ими, как кастаньетами, прошла в кабинет генерального.

– Ну, вот, а Рейтель – он тебе по зубам, поверь мне, – быстро сказала Анна Рудольфовна, разглядывая мелькающий через открытую дверь обтянутый зад Якобсонс. – Они с женой – давно ненавидят друг друга.

– А вы откуда знаете?...

– Это все знают, – вздохнула старуха.

– Да так, как они, живут миллионы... Ну, и при чем тут моя месть и замужество? – шепотом поинтересовалась я. – Я навсегда останусь женой Ильи...

– Да-а-а? Неужели?... – скрипуче переспросила старуха. – И что ты этим докажешь?... И при чем здесь миллионы каких-то там семейных пар?... Миллионы не давили твоего мужа – на тротуаре – колесами!.. Или давили?... – Остальская встала и сделала три шажка к дверям...

Нет, замуж за Рейтеля я не собиралась, даже мысленно, у меня от их семейки было одно сплошное горе, а на самого Рейтеля вообще страшная изжога!.. И я решила подсыпать ему в кофе холерного вибриона «Бенгал-137» прямо сегодня же, чтоб хоть что-то сделать, и подыскать себе место работы – где-нибудь подальше от улицы Пик, пока не превращусь в еще одну пани Остальскую. Я поглядела на стоящую у дверей старуху и окончательно решила, что снова идти в цветочный не имеет смысла – Анна Рудольфовна замучает меня своими советами и подначками... Подсыплю ему вибриона, и все – на этом моя месть закончится, а от поноса его кто-нибудь вылечит, не пропадет в конце концов – в Европе все-таки находимся! Ведь если серьезным образом не мстил никогда, не надо и начинать, а то привяжется кто-нибудь вроде Кукулиса...

Тут из кабинета вышла Белокурая Мечта и многозначительно покосилась на Остальскую... Та, помахав мне сморщенной ручкой в кружевной перчатке, вышла.

– Задерживается, – сказав это, Белокурая Мечта достала зеркальце и подкрасила губы, и тут в офис вошел Рейтель; кивнув нам, он направился к своему кабинету.

– Сегодня, – обернулся он, – вас будут фотографировать...

– Кого – нас? – промурлыкала Белокурая Мечта. – Сашу или меня?...

– Офис и вас всех – для буклета. – Рейтель окинул хмурым взглядом принтер, кофеварку, снова Мечту и, наконец, посмотрел на меня. – Кофе, Якобсонс! – велел он Белокурой Мечте.

Я тихо чертыхнулась: выходит, опять я напрасно принесла «Бенгал-137», ведь кофе Рейтель пил только с утра.

И я принялась старательно печатать все, что мне свалили с утра на стол агенты по недвижимости, и тут в офис вошли два фотографа – в клетчатых шляпах и с камерами на бычьих шеях.

– Здравствуйте, девушки! – поздоровались они.

И фотосессия началась ровно через семь минут. Я и не подозревала, что у меня на лице застыло такое гнетущее разочарование жизнью – до того самого момента, пока фотограф помоложе, фыркнув, не показал мне парочку моих снимков. Я попросила показать все и с ужасом обнаружила, что лишь одна из семи моих фотографий выглядит хоть сколько-нибудь прилично – на остальных же я была похожа на пожилую растерянную ворону с опущенным носом...

«Вот до чего довела тебя месть, Сашка!» – Не раздумывая, я отправилась в туалет, где за непродолжительное время утопила ампулу с холерным вибрионом «Бенгал-137» в канализации, вылив туда же целый литр хлорки из шкафчика уборщицы.

– Увольняюсь отсюда к черту!.. Просто – к черту, и все, – бубнила я, не подозревая, что на выходе столкнусь с этим чурбаном Рейтелем.

И тут он собственноручно подписал себе смертный приговор.

– С кем разговариваете?... С умным человеком, да-а-а?... – брезгливо улыбнулся Валду Рейтель, пропуская меня в приемную. – Что-о-о?...

– Что-что, господин Рейтель? – вежливо переспросила я.

Вслед за Валду Рейтелем шла Белокурая Мечта. Сперва шли губы, а за ними шла она – сексмагнит девятьсот девяносто девятой пробы.

Она улыбнулась мне, сказав: «Мы на обед, Сашка!», и они вышла из офиса, направившись к ресторану Аронсона по теневой стороне улицы.

– Ненавижу! – тихо и отчетливо сказала я и повторила по слогам: – Не-на-ви-жу, – и добавила им вслед: – тебя, Валду Рейтель!.. Не-на-ви-жу тебя, холеный чурбан!..

К Белокурой Мечте моя ненависть не относилась абсолютно, я – за женскую солидарность всегда, ну, или почти всегда!..

Фотографы еще не ушли, и я решила срочно исправить ситуацию, насколько это было возможно, конечно. Поупражнявшись со своей тоскливой физиономией у зеркала в приемной, я заставила себя сделать оживленное и веселое лицо, и... фотограф снова снял меня, нащелкав не меньше пяти сносных снимков.

– Отлично, – сказал фотограф и приподнял шляпу. – О’кей!

– А то, – фыркнула я. – А те, ну первые, уничтожьте!..

Вечером я по привычке завернула в цветочный, обратив внимание, что дверь магазина все еще открыта. Я и не хотела туда идти, но так уж получилось.

– Что случилось, Анна Рудольфовна?... Вы же закрываетесь всегда рано.

Три розовых рододендрона с опущенными лепестками одиноко стояли в ведре на полу.

– Тихий денек сегодня, – выглянула из подсобки Остальская. – Нет, куда мог деться кот, а?...

– А он так и не пришел?...

– Я совсем одна, Сашка. Переезжай ко мне, а?... – вздохнула старуха, подходя ко мне.

Я очень хотела переехать из казармы, но только не к пани Остальской и молча чмокнула ее в щеку.

– Йозеф вчера спрашивал о тебе... Улыбнись ему, когда будешь проходить мимо. По-моему, он увлечен тобой!

Я вспомнила низенького и хмурого меховщика и промолчала.

– Тут важно, как ты представляешь себя и как выглядишь со стороны, – веско сказала старуха. – Ты поняла?...

Я нагнулась и начала собирать упавшие чеки.

– Не очень, – покачала головой пани Остальская. – Ты – лакомый кусочек!.. Поверь мне... Ну, что за смех?!

Я помимо воли засмеялась, вспомнив свои сегодняшние фотографии.

– Анна Рудольфовна, спасибо, я пойду, хорошо?...

– Если встретишь кота, передай ему, чтоб не озорничал и возвращался. Я его жду!..

– Хорошо. – Я вернулась, чтобы снова поцеловать старушку.

Через два дома меня ждал сюрприз – по брусчатке улицы Пик мне навстречу шел бесшерстный сфинкс с улыбкой Моны Лизы в раскосых глазах. Уши кота висели, хвост волочился...

– Не озорничай, – наклонилась я к коту, тот муркнул и потерся о мои ноги, да так, что полетели искры. Я пошла дальше, а кот свернул к магазину пани Остальской.

До казармы оставалось не более пяти минут быстрой ходьбы, когда сзади меня кто-то окликнул.

Из-под орешины на меня глядел Сенобабин в черных солнцезащитных очках.

Я вздрогнула, потому что неожиданно почувствовала скрытую угрозу, исходившую от него, – он зачем-то держал руку за спиной и хмурился.

– Что, Лева?...

– Я вспомнил, Саш, ты извини меня, ладно? – Сенобабин вразвалочку подошел ко мне. «Я перестала верить людям, причем окончательно», – вдруг поняла я, потому что инстинктивно попятилась.

– Что, Лева?...

– Твой Илья передал мне... за месяц до смерти. Ну, примерно, – быстро пробормотал Сенобабин.

– Что он передал тебе?! – Мне стало нечем дышать...

– Сказал – отнеси в полицию, если что случится... – Сенобабин потер небритый кадык и пожал одним, почему-то левым, плечом.

– Что-о-о случится?...

– Ну так, а я с полицией не дружу, – сморщился Сенобабин. – Ты же знаешь. – Сенобабин протянул мне в зажатой ладони какую-то маленькую штуковину. – Не кричи только, – тихо огрызнулся он и огляделся.

– Что это?... – Я взвесила в руке кусочек пластика.

– Флэш какой-то, – Сенобабин вздохнул.

– Флэшка?...

– Ну, наверное, – кивнул Сенобабин и цыкнул на пробегающего мимо кабысдоха; тот зло ощерился...

Я взяла кусочек пластика и сунула его в карман.

– Там какие-то фото, не потеряй, Саш, – буркнул Сенобабин и наклонился поднять камень, чтобы бросить в кабысдоха. Тот с визгом бросился наутек!

Я кивнула, вдруг потеряв к флэшке всякий интерес: «Ну что там может быть?!»

– Ты старика Стефановича помнишь?... – спросил меня Сенобабин и поглядел почему-то на мои ноги.

– Да, – кивнула я. Стефанович был кладовщиком в воинской части, где служил Илья, и его знали все.

– Он спрашивал о тебе. – Сенобабин закурил и огляделся, мимо шли какие-то люди.

– А что ему надо?

– Пес его знает... Сама зайди и спроси, – буркнул Сенобабин, и я, кивнув, повернула в обратную сторону – к старым домам у реки, решив не откладывать эту встречу, – идти в казарму так рано мне не хотелось.

Я знала, что бывший кладовщик Стефанович удачно женился и переехал жить в домик у реки еще лет десять назад. И все, больше я ничего не знала о нем, мы лишь изредка здоровались, встречаясь на улицах Тапы...

Я обнаружила Стефановича одного, в сильно захламленном доме, при открытых настежь дверях. Он сидел и смотрел в пол. С реки тянуло запахом ферментировавшейся тины и духотой.

– Здравствуйте! – поздоровалась с порога я. – А где ваша супруга?...

– Померла еще зимой, – вскочил Стефанович, разглядывая меня широко раскрытыми глазами. – Здравствуй, Саша! Может, чайку?...

Я кивнула и села на ближний к двери диван. В комнатах было неубрано и пахло размоченными в чае сухарями. И я вдруг подумала, что все мои здешние знакомые – Остальская, Сенобабин, Колпастикова, Растаман, кадровик Лорд и я вместе с ними – какое-то странное сборище горемык. А ведь мы еще живы... Чего ж мы «перестали» жить?...

– Саша, – Стефанович налил, расплескивая, в эмалированную кружку чай и придвинул ко мне. – Саша, – повторил он; похоже, ему просто нравилось произносить мое имя вслух. – Саша пришла...

– Да, – кивнула я, соглашаясь. – Ну, как вы тут?...

– Ничего. А тебе кто передал, что я хочу тебя увидеть?...

Я сказала. Стефанович пожевал губами и, набрав воздуху, внезапно предложил:

– Живи у меня, если хочешь, Саша... Ты же в казарме живешь? – Старик отхлебнул чай и обвел глазами большую комнату, в которой мы сидели.

Под потолком кружили мухи...

– Вы серьезно? – переспросила я и огляделась. – Мы же совсем чужие...

– Перебирайся, это моя собственная квартира – никто не выгонит.

Я снова обвела глазами жилище старика.

– Я подумаю, – сказала я. – Я обязательно подумаю. Хорошо?...

– Думай-думай! – обрадовался Стефанович. – А хочешь, я на тебе женюсь?... – вдруг спросил он. – Да фиктивно, не бойся... А то умру, и дом пропадет. – Стефанович обвел глазами старый хлам вокруг себя, руки его дрожали от возбуждения.

– Я подумаю... Я подумаю, Виктор Лаврентьевич, хорошо? – улыбнулась я, уходя. И больше не вернулась.

«Никогда, Сашка, не принимай помощь от слабого, – говорила мне бабушка давным-давно. – Не переходи черту – живи с поднятой головой – во что бы то ни стало!.. И выходи из всех свалившихся на тебя бед сама!»

После позднего обеда у Аронсона Валду Рейтель поехал к гадалке.

«АМАЛЬДА» – висела медная табличка на калитке частного дома, и рядом на заборе объявление, написанное от руки корявым детским почерком: «Скупаю сонники, карты Таро, стеклянные шары и хрусталь. Недорого».

Рейтель прочитал объявление, почесал нос с горбинкой и вошел в дверь ясновидящей.

– Что мне делать? – спросил с порога он. – Я словно в темноте, Амальда.

Гадалка указала на стул перед собой:

– Садись, кофе будешь?...

– Нет, я уже пил. – Рейтель вытащил из бумажника сто крон. – У меня мало времени. – Протянув деньги, он привычно оглядел антураж тесной комнатки, где принимала желающих насладиться ворожбой Амальда.

Помещение было похоже на альков сорокалетней дамы – много вещей и слегка пыльный воздух пополам с какими-то старыми духами...

Амальда присела рядом с его стулом на корточки и, взяв руку Рейтеля, заглянула ему в глаза.

– Почеши мне ноздри, – неожиданно попросила она. Рейтель не раздумывая повиновался...

Через полчаса он вышел из дома гадалки, покачиваясь: то, что сказала ему Амальда, не укладывалось ни в какие рамки. Он предпочел об этом не думать, отмахнувшись, но не думать– не получалось.

Особенно его поразила сентенция.

– Ты еще не использовал свое законное право на ошибку, – напоследок сказала ему Амальда.

– Да? – кивнул он и переспросил: – Точно?... Ты это знаешь наверняка?...

– Ну конечно, Валду, заходи, если что, – Амальда проводила его до дверей, Рейтель явственно услышал скрежет ее ключа в замке.

Он взглянул на часы... Когда-то Амальда была его возлюбленной.

Рейтель оглянулся, окна гадалки оказались плотно занавешены чем-то темно-зеленым, как тоска... «Похоже, их не мыли очень давно!» – сделал вывод Рейтель и обиженно пожал плечами. Его глаза слипались, и он вдруг сообразил, что получил не облегчение, а самую настоящую травму от своей бывшей подруги.

– Твои деловая репутация и авторитет скоро пострадают, готовься! – пообещала ему Амальда.

– Амальда, а ты веришь в любовь с первого взгляда? – поинтересовался он.

Гадалка сморщилась.

– А ты? – В отместку за глупый вопрос, она попробовала убить его взглядом. – Не смеши меня, Рейтель, а то у меня живот заболит...

А у него перед глазами уже с неделю стояла... «эта Котова» – со следами усталости от сложной жизни на невыразительном лице.

«Эта потрепанная Котова!» – про себя называл ее Рейтель.

– Я за ней наблюдал, вид у нее, конечно, не ахти...

Амальда внимательно слушала и кивала.

– Мне интересно, хочет она меня убить, к примеру, или это все мои фантазии, а?... Желает она мне смерти, Амальда?... Ты не знаешь? – спросил он колдунью. – Уже неделю сидит, работает, бесстрастная на вид и совершенно равнодушная, и смотрит в монитор абсолютно индифферентными глазами...

Он ехал мимо пустоши, потом вдоль реки. На ветру рвался парус над лодочной станцией, словно хотел улететь в небо.

«Конечно, после Парижа, где Хелин была моделью почти полгода, Тапа – не то!.. Совсем не то...»

Рейтель остановился и долго глядел на руль. С некоторых пор в его жизни появилось два измерения – работа и дом. И если работа воспринималась все еще как праздник, то дом – как лямка... Обычная история многих и многих людей, когда семейная жизнь превращается в серые будни, а любовь прячется так глубоко, что ее не найти. Осталось лишь напоминание о любви – дочь Деспина.

Рейтель свернул на улицу Маринеску... Ему вдруг показалось, что «Форд Мондео» секретарши Якобсонс отъехал от его дома. Нет, все-таки это была какая-то чужая машина, а не «мондео», понял он и вздохнул с облегчением.

Дом за высоким забором, с садом и бассейном, и сюрреалистичный пейзаж вокруг – середины жаркого эстонского июня. Трое строителей уже заканчивали зимнюю веранду и стучали молотками по крыше.