Лук и армия (сборник) О`Санчес

Лук и выборы

На втором периоде службы, где-то ближе к году, Лук морально подустал и крепко призадумался об отпуске. Исправной службой в полку и примерным исполнением возложенных на тебя обязанностей отпуск не выколотить, нет, впрочем, Лук никогда и не пытался этого сделать. Ему хотелось, чтобы вот так сразу: на фоне серых безрадостных будней – ЧП, общая растерянность, подвиг с его стороны и прижизненный хэппи-енд: отпуск десять суток, не считая дороги. А пока, в ожидании оказии для подвига – тихо кантоваться в общей массе, никуда не высовываясь. Серега Калюжный, его хороший приятель-однопризывник, начинал карьеру солдата совсем иначе: первые полгода он будет служить не за страх, а за совесть, рассуждал про себя и вслух Калюжный, с достоинством и честью, так, чтобы все его непосредственные и прямые командиры заметили и оценили славного воина, можно даже без особых наград, а вот летом – летом он поедет и сдаст экзамены в заветное офицерское училище. Успешно сдаст, подкрепленный полученными боевыми навыками и превосходными характеристиками с места службы! Теперь и он мечтал о дембеле, об отпуске, об увольнительных в компании с нетрезвыми девицами… Да мало ли о чем может мечтать воин срочной службы, изнутри хлебнувший солдатской романтики… Но только не о карьере строевого офицера, о, нет! В январе, оттрубив всего-навсего девять месяцев из двадцати четырех, Калюжный уже твердо решил, что поедет на экзамены, с тем, чтобы не поступить, просто проветриться, откосить месяцок от солдатского бытия, но к марту и от этого отказался, напуганный рассказами знающих сослуживцев о том, как таких хитропопых за уши подтягивают до положительного результата – и в курсантскую неволю на пять лет. А потом опять в войска – и уже на двадцать пять: «Родину защищать я готов, но так ее не защищают, это сплошное хамство и тупость».

Бывали в полку, и не сказать чтобы редко, усердные солдаты, «колотилы», для которых похвала начальства слаще ордена, а нахмуренные брови какого-нибудь командира узла связи – страшнее презрения товарищей. Но и они, угождая, не любили свою солдатскую участь и тосковали, в ожидании дембельского приказа. Как при этом пополнялись ряды прапорщиков и старшин сверхсрочников – одному богу известно, однако в те советские времена, в отличие от нынешних, Бог для армии не полагался.

Лук также был атеист, и формально, и по убеждению, математический склад ума подсказывал ему, что молиться или на подвиг рассчитывать не стоит, вероятность мала, а в отпуск между тем очень желалось. И тут ему, распаленному всякими интересными мечтами, юношеским нетерпением и грядущей весной, побрезжился счастливый фант и показался весьма остроумным…

Началось все с выборов. Выборы! Выборы в чего-то там Верховный Совет, всенародные, тайные, прямые и вообще… А Лука, хорошо продвинутого во всем, кроме основной специальности, а именно в знании уставов, во владении лопатой и в особенности в политподготовке, назначили членом полковой избирательной комиссии.

Эта честь показалась ему слегка обременительной: в день выборов все свободные от нарядов солдаты отдыхают, спят вволю, ибо в день выборов не действует команда «Подъем!», а члены избирательной комиссии, из числа воинов срочной службы, напротив – с самого рассвета суетятся возле избирательных урн, дабы без сучка и задоринки обеспечить личному составу полка отправление политических надобностей. В помещении для голосования руководил всем замполит третьего кабельного батальона майор Андриященко.

– Лук.

– Я, товарищ майор!

– Дуй в казарму, к себе, в первый батальон, и присмотри там… Помоги товарищам проснуться: семь часов уже, до восьми мы обязаны проголосовать в полном объеме. Бегом…

Вот и поспали, называется… Интересно, размышлял Лук, как это я буду помогать проснуться дедам? Да и позора не оберешься от такого усердия. Не буду, и без меня найдутся помощники из числа товарищей офицеров… Лук угадал: по казарменному динамику эстрада во все горло славила юный октябрь и молодого Ленина, но самые упорные из солдат все равно пытались реализовать свое право на предвыборный сон, дарованное им советской демократией, поэтому офицеры узла ходили вдоль коек и ласково сдергивали одеяла: «Вставай, вставай, Кесель, ну что ты, в самом деле… Чтобы, мать и перемать, в шинель – и голосовать, потом зубы почистишь»… «Некрасов, я не понимаю: ты дед, или Мамулин дед? Помоги молодому воину придти в себя и вместе с тобой быстро-быстро проголосовать…»

Лук, видя такое большое количество офицеров узла в казарме, тотчас ретировался от греха подальше – слоняться без дела он и в клубе может.

– Шура, подожди меня.

– Тороплюсь, Витя, давай в клуб, там, в туалете перекурим…

В десять минут девятого стены спортивного зала в клубе полка, где стояли урны и кабинки для голосования, потряс раздраженный рык подполковника Носко, командира части:

– Андриященко!

– Я, товарищ п`полковник!

– Пачему, я спрашиваю, такой низкий процент проголосовавших? Малчать! Мне ваши оправдания слушать некогда! Почему, я спрашиваю? Что?.. Значит, надо обойти всех вольнонаемных по адресам и за руку привести. А среди личного состава?.. Угу. Все равно не дорабатываете, товарищ майор. Озаботьтесь, чтобы к десяти все – караульные, вольные, повара, музыканты, больные, ходячие – все чтобы проголосовали. Ровно в десять. Вам ясно?

– Так точно.

– Магро где?

– Товарищ подполковник Магро (начальник политотдела полка) в штабе части, докладывает промежуточный, на восемь ноль-ноль, процент проголосовавших. Лучше, чем в прошлый раз.

– И должно быть лучше. Так, что у нас еще тут, рассказывайте, показывайте…

К восьми часам утра схлынул почти весь поток воинов срочной службы и большинства офицеров, к девяти проголосовали реденькие струйки вольнонаемных, больных, подмененных от наряда. Ожидалось, что привезут с десяток ветеранов, приписанных к этому участку… И все… И Лук еще не голосовал, потому что к этому моменту идея «подколоченного» отпуска созрела в его голове в полном виде.

Дождавшись, когда спортзал совершенно опустеет от голосующих, и при этом члены комиссии будут не своих местах, чтобы ничто постороннее не отвлекало их зрение и слух, Лук промолвил громко, с энтузиазмом:

– А я? Мне тоже надо проголосовать! Можно, товарищ майор?

– А ты что, еще не? На бюллетень, не можно, а нужно!

Лук видел, что все бюллетени учтены, на каждом циферка, и какие-то циферки в специальных журналах… Очень хорошо, стало быть, им легче будет искать.

Лук взял бюллетень и твердым шагом направился к кабинке для голосования. Из его наблюдений – он единственный был, кто переступил границу кабинки и задернул за собой занавеску, все остальные просто кидали бюллетени в урны, не читая, не изучая…

Лук испугался вдруг, что в кабинку ворвутся и возьмут его за хобот раньше, чем успеют разобраться в происходящем… Эдак можно вместе с котятами и воду выплеснуть… И Лук заторопился. А надо же еще, чтобы почерк был четким и узнаваемым: «Эти выборы – первые для меня и я, советский человек, сын советского народа с волнением и радостью отдаю свой голос за тех, кто своим трудом, всей жизнью своей на благо советского народа…»

Сердце азартно бухало в груди, кровь горячо стучала по вискам – они все смотрят на него… Сейчас застучат куда следует, а иначе как объяснить – зачем еще он в кабинку заходил… Ничего, прочтут, поймут и разберутся, даже еще и эффектнее выйдет…

Хитрые… Никто и виду не показал, что заметил выходку Лука… Надо ждать.

Наконец, выборы на участке свершились, на часах без четырех минут десять. В зал вошло командование полка в лице командира части и его политического заместителя. Этот торжественный день политической активности военнослужащих, несомненно принадлежал епархии подполковника Магро, но майор Андрищенко не колебался ни мгновения и обратился к Носко:

– Товарищ п`полковник, разрешите доложить?

– Докладывай. Садитесь, товарищи. Закончилось голосование?

– Так точно. Проголосовали все сто процентов личного состава полка, за исключением списка лиц, находящихся в отпуске и командировке, список прилагается. Проголосовало ровно пятьсот человек.

– Хорошо. Ну что, звоните, докладывайте, будем вскрывать да считать. – Магро неспешно кивнул своему командиру, почти как равный, но медлить со звонком «наверх» не стал, следовало не только отрапортовать, но и не отстать от других.

После короткого разговора поступила команда вскрывать урны. Этого момента Лук ждал весь в поту, напрасно Свирс и Кесель кидали ему «маяки» из-за дверей, нельзя было отрываться и упускать ни слова, ни жеста, ни взгляда.

Однако отсортировать и пересчитать пятьсот бюллетеней – это не дело пяти минут и Носко с Магро, оба невысокие и очень толстые, ушли коротать время в офицерскую столовую, где уже был накрыт для них скромный завтрак, пока еще без вина и водки.

– Ого. – Прапорщик Карпатый поднял двумя пальцами бюллетень, и сердце у Лука ухнуло куда-то в штаны.

– Кто-то против проголосовал! Зачеркнуто по всем правилам! – сердце у Лука провалилось еще дальше и задрожало где-то под портянкой.

– Это не я! – хотелось ему крикнуть, – я наоборот!..

– Да. – Майор Андриященко повертел бумажку так и сяк… Сюда клади, отдельно.

– А вот еще зачеркнуто.

– Что, еще один??? Погоди… Как это еще зачеркнуто? – Андриященко взял второй зачеркнутый бюллетень… – Да нет, это кто-то намудрил: зачеркнул не кандидата, а рядом, подчеркнут кандидат, а не зачеркнут. Причем неаккуратно, сикось накось.

– И что теперь?

– А что теперь? Вы что, товарищ прапорщик, никогда испорченных бюллетеней не видели? Отдельно клади, вот сюда.

Все сортирующие примолкли, будучи вынуждены внимательнее вглядываться в лицевую часть бюллетеней, но больше никто ничего не напортил и не вычеркнул. На оборотную часть листов, на одном из которых ликовали верноподданнические каракули Лука, никто уже не смотрел.

– Посчитали? – Голос у подполковника Магро высокий и несколько гнусавый, в отличие от сочнейшего баса подполковника Носко.

– Да, товарищ подполковник. Пятьсот бюллетеней, один недействительный, один против, четыреста девяносто восемь за.

– Ну-ка дай сюда тот и другой… – графин на столе вздрогнул. – Да. – Носко произнес «да» и уставился на своего заместителя, как бы предлагая тому реагировать в пределах своей компетенции. Опытный политработник Магро был невозмутим, он повидал на своем веку немало жоп и от судьбы, и от начальства, причем с очень близкого расстояния.

– Все в пределах нормы, социалистическая демократия в действии. Однако в нашем полку процент сознательных граждан все равно выше, чем в среднем по стране. Там 99, 91 % в среднем, если мне не изменяет память. А у нас… выше.

– Насколько выше, Игорь Иванович? (Лук, по прошествии многих лет, забыл имя и отчество Магро и в рассказе вынужден был вставить случайно придуманные… Прим. авт.)

– Сейчас посчитаем, товарищ п`полковник. Так… Один голос от пятисот… это будет… все равно, что две от тысячи.

– Четыре от тысячи.

– Почему четыре?

– Так два же бюллетеня.

– Вы меня не путайте, Андриященко. Два бюллетеня учтем, когда посчитаем процент проголосовавших за. А против – один бюллетень. Так, итого полпроцента получается, что ли?

– Ну да, полпроцента… Скорее четверть процента. – Это подключился к расчетам Носко. – Ну-ка, давайте посчитайте процент проголосовавших «за», и тогда от ста процентов отнимем итог и поделим пополам…

Все окружающие робко задумались. Откашлялся было Лук и даже что-то пискнул насчет двух десятых процента, но…

– Малчать, товарищ солдат, не разрешаю! Магро, позвони-ка в штаб части, пусть принесут логарифмическую линейку… – На этих словах члены комиссии, солдаты срочной службы, юный лейтенант Романовсков, и прапорщики, Дерман и Карпатый, послушные командирскому взгляду и жесту, дружной толпой повалили к выходу, перекуривать.

– Боже мой! Бож-же ты мой… – сигарета прыгала в губах товарища прапорщика Карпатого, уворачивалась от трясущейся зажигалки. – Даже я, и то… Логарифмическую линейку им! Рассказать – не поверят.

Лук без труда подстрелил у деморализованного «куска» сигаретку и у него же прикурил.

– Я лично очень даже верю. Кроме того, товарищ гвардии прапорщик, налицо явное умение пользоваться логарифмической линейкой, а это уже плоды высшего образования. Думать же – прерогатива сугубо гражданских лиц, отнюдь не наша с вами…

– Да ну… Лук, ты как всегда в своем репертуаре. Нет, ну скажи козлы!

– Козлы. О… Уже несут, линейку несут. Еще по одной, товарищ прапорщик? Мы успеем, не сомневайтесь.

Посчитали. Две десятых процента – численность личного состава полка просто физически не позволяла иметь меньший процент допустимого разноголосья мнений, и это понимали все, даже «наверху». Благодушно рокотал в телефонную трубку Носко, доброй улыбкой лучился Магро – все прошло благополучно, и впереди, если не считать торжественную часть с последующей солдатской самодеятельностью, только банкет. Андриященко лично повез в город запротоколированные результаты.

– Так! А это что? – Магро выковырнул из пачки, подлежащей уничтожению, бюллетень с исписанной вкривь и вкось оборотной стороной. «… и радостью отдаю свой голос за тех, кто своим трудом… своей социалистической отчизны… не подведем…». – Полюбуйтесь, товарищ п`полковник.

Бюллетень перекочевал к Носко.

– Да. Ну, что… Узнаю воспитательную работу Андриященко. Молодцы. Это третий батальон, оттуда сознательные хлопцы, они всегда первые в политподготовке. Как считаешь, Игорь Иванович?

– Буквально то же самое подумал, слово в слово. Давайте, я обратно положу. Надо будет подумать, как поощрить воинов именно третьего кабельного… Может быть экскурсией в Артиллерийский музей?

Мечты Лука рухнули ниц на полковой плац и скончались.

– Ты чего, Саня, что такой смурной? Не пишут давно? Есть закурить?

– Нет, Геныч, это я так, сам себе думаю… Держи.

А если бы выгорел номер? Если бы действительно не хлопали ушами, а проверяли и следили тотально – кто и что писал да зачеркивал, если бы вычислили Лука, поставили в пример и наградили бы отпуском – что тогда? Вот о чем задумался в тот злосчастный вечер Лук, и размышления по данному мелкому конкретному поводу, с перерывами, но – возвращались к нему много-много лет спустя. Что тогда было бы с ним, с его мировоззрением, с совестью, со всей жизнью? Он ведь, смеясь, не раз и не два потом рассказывал об этой злополучной истории друзьям. Если бы все получилось, как задумано – тоже бы рассказывал и тоже бы смеялся… Но только чудилось Луку сквозь годы, чем дальше, тем яснее, что это был бы совсем другой смех немножечко другого человека. Не такого, каким Лук желал бы стать в детстве. Но – не случилось, не сошлось, обошло стороной, и можно жить дальше, сомневаясь, вспоминая и хохоча.

Лук и Корвин

(выбивается из армейского цикла, но как бы завершает его)

Неигровые фильмы о дикой природе готов смотреть всегда, в ущерб новостям и даже документальным фильмам о человеческом прошлом и настоящем. Подводный мир, надводный и надземный, и подземный, птицы и насекомые, хищники и совсем уже планктон – съемки всего этого крупным планом превращают меня в зеваку. Особенно любопытно наблюдать за жизнью хищников, но здесь вдруг, в процессе осмысления своего любопытства, обрел я два новых знания. В первую голову постиг я, что мне, человеку, хищнику по природе, никогда не избавиться от этого пристрастного интереса к тотальной войне живого против живого. Второе знание оказалось более «шоковым»…

Животные – никудышные вояки.

Кашалоты, акулы, кальмары, львы, тигры, удавы, крокодилы… Охота на травоядных и внутривидовые битвы за право спаривания, нападение акулы и собачьи бои (ненавижу), косатка и тюлень, медведица и волки…

Всюду одно и то же: неспешность и «неуклюжесть».

Вот сцепились большой бурый медведь и огромный барсук, который, все же, в десятки раз меньше медведя. Казалось бы, один бросок, единственный удар лапой – и улетел малой в барсучью Валгаллу, так ведь нет! Оба пугают друг друга, пятятся, фыркают, замирают на десятки секунд…

А вот банда львов, истомленных недоеданием, подкрадываются к горе свежезаготовленного протеина, который усваивает здоровенная стая гиен. Все участники голодны и пьяны видом, вкусом, запахом крови, но и здесь чудеса: львы на брюхе придвинулись к одному боку, гиены, визжа, отодвинулись к другому – банкет продолжился и один только старый буйвол расплатился за него натурою…

Не-е-ет, за свою человеческую жизнь я привык к другим скоростям: реальный кирпич в руках или кинематографический меч куда быстрее стремятся к результату и достигают его. Да, конечно, и человек неуклюж в реальных драках, если он не Джеки Чан в удачном дубле, но зато он убивает все подряд, без разбору: курицу, комара, неверную супругу, куда скорее косатки и, как правило, под горячую руку и на сытый желудок.

Но если разница между акульей атакой в игровом и документальном кино так обескураживающе велика, то уместно предположить, что разница обусловлена человеческим антропоморфизмом и привычкой «мерить по себе».

Да, сам-то по себе вывод не нов: человек – опаснейший хищник земли… Но одно дело впитать это знание за школьной партой, абстрактно, вперемежку с восхищением перед чудесами собственного интеллекта и гуманизма, а другое дело увидеть вдруг, что это самая что ни на есть человеческая натура, слегка подмакияженная в облик гигантского крокодила, ползает по голливудскому экрану…

Это было вступление, а хочу я рассказать о том, как в битве за одну единственную жизнь столкнулись интересы человека и нескольких его синантропов. Зачем? Сам не знаю – и рассказ в память врезался, и имеет прямое отношение к вышесказанному.

Дело было в Петербурге, на улице Новикова, «под проводами», куда один мой близкий друг вывел погулять собаку.

«Под проводами» – это широченное пространство по типу бульвара между двумя асфальтовыми лентами проезжей части, под линией высоковольтной передачи, только вместо деревьев и скамеек там – вытоптанная трава, щедро удабриваемая собачьим дерьмом, да автомобильная стоянка, служащая естественной южной границей месту собачьего выгула (с севера – перекресток).

Близкий друг – он и есть друг, настоящий и единственный. Сетевой и «бумажный» писатель, мужчина, собаковладелец, звать Лук.

Собака – немецкая овчарка, мальчик, Гет-Корвин Унгварис-Лотт, в просторечии – Корвин, названный так в честь одного литературного героя, принца Амберского… Корвин – что называется, неласковый пес, угрюмый, себе на уме и очень недоверчивый к посторонним людям.

Корвин бегает, расставляет межевые знаки, читает собачью почту, мужчина глазеет по сторонам, но так, чтобы любимец его не выпадал из поля зрения, дышит свежим смогом и смотрит под ноги, чтобы хотя бы здесь в дерьмо не вляпаться. Неподалеку от них прогуливаются две вороны. В отличие от человека, они безо всякой брезгливости ходят и по траве, и по дерьму, по их раздраженному переругиванию понятно, что с перспективами на обед у птичек неважно.

И так случилось, что из подвального окна соседнего дома выскочила огромная крыса и помчалась зачем-то поперек улицы, к худосочному кустарнику, который назло почве и атмосфере рос тут же, «под проводами». Огромная рыжая крыса, почему-то с облезлой спиной, как успел заметить человек, быть может – старая. Определить ее пол он не сумел, да и не стремился к этому, да и было это абсолютно не важно для последующих событий, поскольку запрет на разнополые драки если и действует среди млекопитающих – то лишь внутри вида: тигр нападет на буйволицу и не покраснеет от стыда, съест и не задумается, что она мать и женщина, а он поступает не по-джентльменски…

Корвин тотчас уловил движение в траве сбоку и ринулся туда. Существо оказалось еще меньше кошки и, вдобавок, не такое колючее на вид, как ежи в лесу – это интересно! Подумал Корвин и сделал выпад.

Крыса увернулась и помчалась дальше… и замерла. Видимо, она ошиблась в расчетах и дыры, куда она собиралась ускользнуть от чудовища, не было. И крыса приняла бой! Она прыгнула навстречу догнавшему ее псу, прыгнула вверх, к морде, чтобы укусить, но пес легко уклонился и клацнул челюстями еще раз. И оказался точнее. Человек видел, как крысиное туловище оказалось между двумя рядами зубов… сейчас… Но пес не сомкнул челюсти, а мотнул головой и крыса отлетела в сторону. «И всегда так», – со смутным удивлением отметил про себя хозяин, – «со всей дури, с маху, никогда не цапнет, ни пса, ни кошку… Разве что человека, да и то, если тот неожиданно „личную“ территорию нарушит…

Лук растерялся. Ему доводилось убивать животных на охоте и в санитарных целях, но там были веские причины, или хотя бы повод, успокаивающий совесть, а здесь… Корвин, в полном восторге от безопасного приключения, скакал и кружил возле крысы, которая уже не делала попыток убежать, а только злобно пищала и вертелась – чтобы морда к морде, зубы на зубы… Отцепленный поводок в руках, но можно схватить за ошейник и оттащить. Если схватить точно и твердо – не цапнет, даже в азарте. Нет, человек не боялся своего пса и при случае не раз демонстрировал тому превосходство человеческого гения и кулака, но – ведь охота, добыча – любой взбесится, если отнимают…

Корвин еще щенком усвоил, что весь он, от носа до хвоста – хозяйский, живет от щедрот его и в доме его. Захочет хозяин – ошейник с поводком наденет, а то и намордник, захочет – на дачу увезет, эх, почаще бы, рассердится – накажет, или накричит. Он господин, а ты его собственность, так уж мир создан. Но у любого существа должно быть что-то свое, куда никому ходу нет, ни богу, ни хозяину, а только тебе, собственному твоему достоинству, иначе это не жизнь, иначе ты никто, хуже цветка в горшке. И понимая это, хозяин выделил Корвину подстилку, личную территорию, и без серьезной причины не нарушает ее границы. И понимая это, хозяин кормит Корвина и никогда не отбирает у него еду, напротив: например, грызет Корвин косточку, а хозяин подкрадывается понарошку и медленно тянет руку… У-у-р-р… – Корвин рычит, сначала тихо, потом громче, верхние клыки из под губы выскочили, глаза бешеные… И хозяин послушно убирает руки и сам отходит в сторону. „Молодец, Корочка, кушай, дорогой…“ „Сам знаю, что молодец, а в мое не суйся!..“ „Вроде бы все, уф-ф… Хозяин хороший. Сейчас на прогулку поведет“.

Корвин ликует: серое мягкое тельце вновь у него в зубах, но он и в этот раз не перекусывает его, а подбрасывает высоко в воздух. Крыса тяжело шмякается в траву, и еще раз демонстрирует живучесть крысиной породы: переворачивается на лапки и вновь прыгает на врага. Нет, прыжок уже не тот, крыса помята и ранена, сил ее только-только хватает, чтобы не поворачиваться к будущей смерти незащищенным боком…

Лук все же попытался разок догнать и схватить Корвина, но тот гораздо проворнее – и от хозяина уворачивается, и крысе перекрыл все пути к отступлению. Крыса крутится на одном месте, Корвин вьется вокруг нее, хозяин вслед за ним описывает круги… (И ему любопытно, как дальше будет… Понятно, чья победа, но вот как оно все завершится?..) И две вороны встрепенулись. И обе вороны тотчас умолкли, забыв про семейные дрязги, они все поняли: манна небесная привалила, халявная добыча. О, вороны – птицы из самых умных на земле, это вам не голуби-тупицы…

Вороны молча скачут по самой широкой орбите, замыкающей гибельный круг, в безопасном отдалении от человека (в смысле опасности – два других существа не в счет: крыльев у них нет, камнями не пуляются), с бестолковыми однообразными вскриками мечется сам человек… Вдруг замер.

Все. Крыса лежит бурой кляксой на скользкой траве, крысиная жизнь перестала быть центром притяжения, вокруг которого только что вращались по разным орбитам другие, более удачливые жизни пса Корвина, человека Лука и двух ворон с невнятными именами… Да и самые орбиты рассыпались… Удивленный Корвин принюхивается к полузнакомым ароматам: пища, но странная… Голодные вороны, забыв обо всем, кроме голода, скок, скок… скок поближе – и в крик…

– Нет, Корик, фу, дорогой, это ты жрать не будешь. Лягушку – разрешу, а эту нет. НЕТ, я сказал!»

С рассвирепевшим хозяином шутки плохи, даже если он не прав, да и поел Корвин недавно…

– Что же, теперь, так и бросить, а?

– Воронам отдадим. Пошли, пойдем, скотина. Тоже, мне, победа. От афганской борзой, небось, драпал бы…

Корвин нервно хлестнул хвостом – с щенячьего детства не любит он эту породу, когда-то его напугавшую:

– И ничего не драпал бы… – В последний раз он задирает ногу у фонарного столба, бегом-бегом через проезжую часть (хозяин такой тормоз!) и вот уже парадная. А там за множеством дверей ждет его подстилка и миска с водой. И вообще он уже забыл о приключении на прогулке…

А Лук запомнил навсегда. С Корвина-то – какой спрос?

Он уверен, что мог тогда предотвратить убийство и спасти старой крысе жизнь, никому, кроме нее самой, не нужную, но не спас. Он с армии, с детства испытывает омерзение к этим помойным существам, он знает, что та крыса, даже если и не трогать ее, давным-давно умерла бы естественной смертью от старости. Он в курсе, что по религиозным нормам у крысы нет души, а по научным – разума, а все же… О, если бы только можно было вернуться в тот миг, о если бы! Лук – ни секунды не печалясь о городских санитарных нормах и не заботясь об удовлетворении собачьих охотничьих инстинктов – схватил бы Корвина за шиворот и дал бы уйти восвояси живому существу, потому что именно в его власти, в его мимолетной прихоти было решать за него – жить тому, или загублену быть, пощадить или… Но не случится у него второй попытки, он использовал первую.

И помнит, помнит, помнит Лук тех двух ворон и то, как они плясали и хохотали вокруг! Да, потому что птицы эти – зверохитрым дремучим инстинктом ли, по опыту, или синантропьим разумом своим – предвидели, в какую сторону склонится чаша Луковых колебаний.

А пожалуй – и знали.