Культурология: учебник для вузов Эренгросс Бэлла

7.1. Ценностный мир человека

В самом общем плане культура – это совокупность норм и ценностей, посредством которых упорядочивается и организуется природа, задается или устанавливается смысл происходящим событиям. И уже поэтому культура – это порождение духа, выражение духовности.

Есть различные определения человека. В свое время Аристотель противопоставил формальному определению человека как «существа двуногого и без перьев» («без перьев», чтобы отличать человека, например, от петуха) более существенное, на его взгляд, понимание человека как «существа общественного». Есть и другие определения человека как «существа разумного» (Р. Декарт), «изготавливающего орудия труда» (К. Маркс), «играющего» (Й. Хейзинга). С точки зрения нашей темы хотелось бы обратить внимание на определение человека, данное Н. Бердяевым: человек – «существо оценивающее». Мыслитель полагал, что от всего живого на Земле человек отличается в первую очередь своей способностью оценивать мир, в котором живет. Человек не просто работает, мыслит или играет, но еще каким-то образом относится к тому, что он делает и что с ним происходит. Именно такое понимание человеческой природы, как представляется, позволяет подойти к пониманию природы духовной культуры.

Ценности – это представления, в которых отражается значение (положительное или отрицательное) для человека предметов, событий или явлений с точки зрения удовлетворения его потребностей и интересов. Соответственно, нормы – это представления, посредством которых обеспечивается императивность, т. е. повелительность, ценностей и, стало быть, их включение в человеческую деятельность.

Мир ценностей и норм разнообразен: что-то ценно для человека как для представителя той или иной профессии, гражданина определенного государства, представителя этнической общности, мужчины или женщины, а что-то ценно для него потому, что он человек, человек как таковой. В своей совокупности ценности представляют иерархическую систему, а значит, можно говорить о высших и низших ценностях. Это различие проводится не для того, чтобы понять, какие ценности низшие, а для того, чтобы приобщиться к высшему. Вопрос различения высших и низших ценностей – это в конечном счете и есть вопрос духовного содержания жизни человека.

Высшие ценности (истина, добро, красота и др.) формируют представления об идеале как образе совершенства, указывающего на то, как должно быть. В истории мысли вопрос о содержании идеала, его природе и происхождении решался в зависимости от культурных традиций, философских и религиозных предпочтений.

Согласно религиозным взглядам высшая норма (идеал) жизни заповедуется Богом. В иудаизме, буддизме, зороастризме, христианстве, исламе, не говоря о более поздних религиях, представление об идеале, о должном либо прямо дается Богом – Буддой, Зороастром, Христом, либо передается Богом через пророков – Моисея в иудаизме или Мухаммада в исламе. Существует другой взгляд на происхождение идеала, согласно которому в форме идеала человеческий разум открывает универсальный закон природы, принцип гармонии, пронизывающий все устройство Космоса, или Природы. Таково натуралистическое, или космологическое, понимание природы идеала (например, в древности Пифагор и Гераклит, в Новое время Дж. Бруно и Б. Спиноза, в Новейшее Г. Спенсер и П. Тейяр де Шарден). Сторонники социального происхождения представлений об идеале (Т. Гоббс, Дж. С. Милль, К. Маркс, М. Вебер, Дж. Ролз) считают, что идеал в особой форме отражает потребность любого сообщества в стабильности, порядке и внутриколлективной взаимопомощи.

Есть еще один тип теорий, на который мы будем ориентироваться в первую очередь, рассматривая вопросы духовной культуры. Аристотель, К.А. Гельвеций, Ж.П. Сартр, Э. Фромм – столь разные мыслители подчеркивали, что содержание идеала обусловлено особенностями существования человека не только как общественного, т. е. живущего среди других людей, но и как свободного и духовного, т. е. возвышающегося над наличными условиями жизни и преобразующего жизнь, творческого существа. Благодаря своей способности ценностно относиться к миру человек наполняет деятельность и происходящее вокруг смыслом – осмысляет, подводит основание. В конечном счете он стремится дойти до последних корней сущего. В этом и состоит сфера духовности. А деятельность и опыт, в которых она проявляется, представляет собой духовную культуру.

В философии XIX и XX веков было принято разделять культуру на материальную и духовную. В современной социальной мысли более распространена трехчленная классификация культуры: материальная, социальная, духовная. К материальной культуре следует отнести нормы и ценности, обслуживающие приспособление человека к окружающей природной среде, регулирующие отношения человека со средой его обитания, относящиеся к технологической стороне жизни; к социальной культуре – нормы и ценности, регулирующие отношения людей друг к другу, систему статусов и социальных институтов; к духовной – субъективные аспекты жизни, нормы и ценности, которые способствуют развитию человека, знающего и практикующего эти нормы и ценности. Поскольку, как уже отмечалось, нормы и ценности имеют некоторую иерархию, то духовная культура отражает путь возвышения человека по этой иерархии.

7.2. Природа духовности

Для понимания особенности духовной культуры принципиальным является понимание природы духовности. Под духовностью, как уже было сказано, традиционно понимается обращенность человека к высшим ценностям – сознательное стремление усовершенствовать себя, приблизить свою жизнь к идеалу. В этом отношении не всякие культурные нормы духовны. Многообразие культурного опыта включает в себя и гигиену, и письмо, и гимнастику с атлетикой, и этикет, и наслаждение, и зарабатывание денег, и извлечение прибыли и т. д. Так что культура сама по себе, без обращенности к идеалу не является духовной.

Духовное инобытийно повседневному. Оно отлично от него, оно противостоит ему. Именно в противостоянии природному, повседневному обнаруживается духовность. Однако в этом противостоянии таится возможность существенных внутренних противоречий психологического свойства. И они могут сказываться на культурном опыте человека. В сфере духовной культуры человек возвышается над эмпирией, внутренне освобождается от зависимостей (материальных, социальных, психических) эмпирического существования.

Духовное преодоление повседневности является индивидуализированным. Повседневность рутинна и безлична. Она может разнообразиться внешними событиями. Один из способов ухода от повседневности может заключаться в организации или провоцировании событий, желательно ярких и наполненных острыми ощущениями. Но чем больше внешних событий увлекают человека, тем менее его бытие является индивидуализированным. Скорее наоборот, человек деперсонифицируется в событиях, которые по своему содержанию и пружинам развития внешни ему.

Без индивидуализации человеком собственной жизни невозможно одухотворение. Неправильно было бы понимать это утверждение в духе индивидуализма. Речь идет о том, что творческая самореализация личности и ее духовное возвышение невозможны на пути простого подражания, пусть даже самым высоким образцам. Так же преодоление повседневности не сводится к обращению к другой повседневности. Рутинная повседневная, или обыденная, деятельность может наполняться некоторым ритуальным содержанием. Ритуализованная повседневность уже не воспринимается столь чуждой, ритуальность сама по себе как бы привносит в повседневность смысл. Но ни человек, ни его повседневность от этого не меняются.

Духовность не просто противостоит повседневности: она выражается в привнесении в повседневность дополнительных, но вместе с тем возвышающих, «предстоящих» ей смыслов. Этим объясняется то, что не во всех своих формах культура духовна. Во всяком случае, не всегда освоение личностью культурных форм как таковых знаменует ее приобщенность к духовности. Это справедливо не только в случаях приобщения к формам массовой культуры и освоения их. «Слепое», неосмысленное воспроизведение высоких культурных образцов также оказывается, как правило, безличностным, неодухотворенным. Одновременно привнесение в повседневность дополнительных смыслов может быть всего лишь формой развлечения, способом разнообразия или тривиализации повседневности.

Одухотворение же предполагает работу, посредством которой происходит возвышение человека над суетой – в себе и в своем окружении, облагораживание повседневности. В этом плане простейшей формой духовного отношения к миру является познание. Не любопытство, не поиск новостей, информации, когда человек растворяется во внешнем. Но отношение к миру сначала как к внешнему, чужому, осваиваемому в его частностях и в целом – путем его определения и осмысления, выстраивания картины мира. Это может быть картина мира «как он есть», как он «открывается» исследователю. Такова классическая парадигма. Это может быть картина мира как он понимается исследователем, конструируется и интерпретируется им в определенных интеллектуальных или прагматических интересах. Такова постклассическая или постмодернистская парадигма познания. Однако в любом случае мир осмысляется, и в этом процессе человек (гносеологически или онтологически) выступает носителем смыслов, привносимых в мир.

Феномен духовности трудно выразить в рациональных понятиях. На это в своих работах обращал внимание Н.А. Бердяев: он писал, что о духе нельзя выработать понятия, но можно уловить признаки духа. В качестве таковых он называл свободу, смысл, творческую активность, целостность, любовь, обращенность к высшему, божественному миру и единение с ним. Следуя этой логике, мы подробнее остановимся на свободе, творчестве, стремлении к совершенству как основных признаках духовной культуры.

7.3. Ценность свободы

Что такое свобода? Ответ на этот вопрос можно уяснить для себя, задумавшись над другими: «Что значит – я свободен?», «Чего мне не хватает для того, чтобы чувствовать себя свободным, чтобы быть свободным?» Как ценностное понятие «свобода» является безусловно положительным. Какое бы понимание свободы мы ни взяли: юридическое (свобода как предоставленность самому себе, «незаключенность»), политическое (свобода как права – слова, собраний, печати, совести и т. д.), философское (свобода воли, действия и поведения), – обретение свободы мыслится как великое благо.

В самом общем смысле свобода – это отсутствие давления или ограничения. Это значение слова отражено в словаре В. Даля: «Свобода – своя воля, простор, возможность действовать по-своему, отсутствие стеснения, неволи, рабства».

Особое ощущение и понимание свободы как отсутствия давления выражается в русском слове, очень близком по смыслу слову «свобода» и нередко употребляемом синонимично ему. Это слово – «воля». Воля – это свобода от рабства, от крепостного состояния, это данный человеку простор в поступках, это отсутствие неволи, насилования, принуждения; это сила, и власть, и могущество; но это – и простор в желаниях.

Социальный ученый и историк Г.П. Федотов (1886–1951) писал: «Свобода для москвитянина – понятие отрицательное: синоним распущенности, «наказанности», безобразия… Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля – всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник – идеал московской воли, как Грозный – идеал царя. Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культуре пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти – разбойничества, бунта, тирании» [1, с. 286].

Не следует обольщаться тем, что Федотов говорит о давно минувших временах. Такое представление о свободе помимо всего присуще и отроческому сознанию вообще, в этом смысле каждый человек так или иначе проходит через понимание свободы как воли, в смысле оторванности от внешнего контроля, предоставленности самому себе. Свобода, понимаемая в первую очередь как воля, обнаруживается отрицательно – как «свобода от чего-то».

Иное понимание свободы – как самообладания – вырабатывается в философии, в рамках морального воззрения на мир. Воля обнаруживается как свобода через обуздание своеволия. В сфере права это – подчинение личной воли общей воле, выраженной в общественной дисциплине, поддерживаемой в первую очередь государственным законодательством. В сфере морали это – сообразование личной воли с долгом. Образно это выражено в известной английской пословице: свобода моего кулака ограничена кончиком чужого носа; в ней речь идет о свободе вообще: свобода одного человека ограничена свободой другого.

Отрицательная свобода, или независимость, предстает, таким образом, уже не как своеволие, а как автономия. Автономия выражается в: а) неподопечности, т. е. в свободе от патерналистской опеки и тем более диктата с чьей-либо стороны, в том числе со стороны государства; б) действиях на основании норм и принципов, которые люди признают как рациональные и приемлемые, т. е. отвечающие их представлению о благе; в) возможности воздействовать на формирование этих норм и принципов (в частности, в порядке публичного обсуждения и законодательной инициативы), действие которых гарантируется общественными и государственными институтами.

Отсюда не следует, что люди должны отказаться от своих частных целей и непременно стать законченными альтруистами. Но каждый человек, стремясь к достижению частных целей, должен оставаться в рамках легитимности, т. е. в рамках признанных и практически принятых норм. Каждый в своих действиях должен воздерживаться от произвола. С точки зрения психологии поведения автономия выражается в том, что индивид N действует в уверенности, что другие признают его свободу и из уважения (а не из страха) не препятствуют ей, а также в том, что N утверждает свою уверенность в действиях, демонстрирующих уважение к свободе других.

Отрицательная свобода как автономия обращается в свободу положительную: автономия означает уже не только отсутствие внешнего давления, ограничения, принуждения, но и возможность собственного выбора. «Свобода не выбрать весьма убога» (И. Бродский). Свобода оказывается «для чего-то»: по крайней мере, для осуществления выбора. Идея свободы воли, по поводу которой в истории мысли было столько дебатов, реализуется в свободе выбора, в возможности, способности и праве человека выбирать предпочтительное из альтернативных целей или задач.

Мерой свободы человека задается и мера его ответственности. Понятно, что человек ответствен и в рамках называвшихся выше регулятивных систем, однако ими же ответственность и ограничена. В нравственной сфере, например, человек ответствен перед самим собой, а перед другими – в той мере, в какой он признает их своими-другими, т. е. частью своей суверенности, в какой других он принимает как продолжение себя самого или как таких, которые представительствуют его, через которых он оказывается представленным. Соответственно, в этом измерении человек ответствен только за самого себя: за сохранение своей внутренней свободы, своего достоинства, своей человечности. Но и за других, в той мере, в какой он признает их своими-другими.

Когда Ж.П. Сартр говорит: «Наша ответственность гораздо больше, чем мы могли бы предполагать, так как она распространяется на все человечество…» [2, с. 324], – он исходит из того, что человек, поступая определенным образом, утверждает идеальный образ человека и тем самым выбирает в себе человека, стремящегося до конца исполнить свой долг или проявить себя в качестве совершенно свободного человека. Но совершенная полнота свободы человека и есть только идеал, в чистоте образа которого человек явлен универсально, по ту сторону добра и зла, безгрешно, бесплотно – в абсолютности своей духовности.

По мере расширения круга тех других, перед которыми и за которых человек считает себя ответственным в своей свободе, он преодолевает тесные пределы условности или частичности своего существования.

Здесь возникает вопрос, требующий внимания: возможен ли «обратный» ход рассуждения – от ответственности к свободе, справедливо ли считать, что по мере принимаемой человеком на себя ответственности повышается мера обладаемой им свободы? Поскольку свобода и ответственность рассматриваются нами как сопредельные понятия, было бы логично ответить на этот вопрос отрицательно: ведь индивид освобождается через самоограничение, обуздание своеволия, через утверждение в себе сознания долга; ответственность как бы оправдывается обретаемой свободой. Может ли свобода быть оправданной ответственностью? Мы начали рассуждение с разведения свободы и своеволия. Так же и ответственность может быть разной: той, которая накладывается групповыми, корпоративными, служебными или какими-то иными локальными обязанностями, но это, скорее, подотчетность; и той, которая самостоятельно принимается личностью в качестве личного и универсализуемого долга. Самоограничение практически проявляется в самообладании: в подчинении склонностей долгу, своеволия – свободе, подотчетности – ответственности. Иначе и не может быть, если серьезно отнестись к высказанному выше положению, что мера свободы человека удостоверяется мерой его ответственности.

В положительной свободе, в «свободе для» вполне сохраняется жизненная энергия своеволия в виде настроенности на самостоятельность, самоутверждение, созидание себя вовне. Более того, позитивная свобода, как правило, сохраняется и при утрате свободы внешней, при попадании в зависимость от внешних обстоятельств. Можно ли представить себе более свободного внутренне человека, чем Эзоп, и в рабстве остававшегося поэтом!

Ж.П. Сартр начинает очерк «Республика молчания» (1944) с пронзительного откровения: «Никогда мы не были так свободны, как в период оккупации». Эти слова – как эхо признания, сделанного по поводу другого, хотя такого похожего, опыта: в 1942 году в блокадном Ленинграде Ольга Берггольц писала в «Февральском дневнике»:

Можно сказать, что в условиях ограниченности соблазнов и исключительности жизненных целей (в данном случае: освобождение Родины, физическое выживание в условиях нечеловеческих и нечеловеческого сопротивления захватчикам) ощущение счастья и чувство свободы ближе. Но такие условия с очевидностью указывают и на другое: действительно прочувствовать и испытать свободу можно при стремлении не избавиться от голода и сбросить оковы, но сохранить свое человеческое достоинство, пусть в борьбе с голодом или поработителем. Опыт свободы возможен при условии сориентированности на духовные ценности, приближаемые посредством осуществления реальных целей. Именно в таких условиях «выбитости» из привычного жизненного уклада, когда человек остается один на один с бесчеловечностью (в виде ли крайне жестких обстоятельств или безмерно жестоких людей), он имеет возможность вполне подтвердить свою автономию только очевидно свободной приверженностью тому, что повелевается долгом. Выбор у человека есть всегда. В этой связи можно сравнить линии поведения в фашистском плену «героя партизанских боев» Рыбака и «интеллигентика» Сотникова – в повести В. Быкова «Сотников» (или снятом на ее основе кинофильме «Восхождение»). После допросов, перед угрозой казни так уверенный в себе в начале повествования «герой» Рыбак, чтобы сохранить свою жизнь, становится предателем, а «слабенького», с виду вовсе не пригодного для борьбы Сотникова, на которого его напарник все время смотрел с презрительным высокомерием, ничто не смогло сломить. Он до конца выполняет свой долг, между предательством и смертью он выбирает смерть, погибает Героем.

На этой высшей ступени разрешается кажущееся неразрешимым противоречие свободы и необходимости. Человек утверждает свою автономию, т. е. независимость от внешних условий, решительным принятием автономного, т. е. приоритетного по отношению ко всем остальным, принципа. В этом заключена свобода духа.

7.4. Творчество как сфера проявления свободы

Свободный дух проявляет себя в творчестве. Творчество созидает культуру, культурные ценности. Через творчество личность реализует себя как субъект культуры, а не просто как ее потребитель. Вместе с тем продукты творчества сплошь и рядом могут существовать бездуховно, как вещи: заархивированные в музее, освоенные массовой культурой и доступные только через нее, занесенные в реестр «символов престижа и успеха». В таком качестве ценности духовной культуры становятся одним из элементов среды, социокультурной «природы», фактором повседневности.

Творчество представляет собой спонтанную игру духовных сил и способностей. Но обыденное сознание видит в творчестве только самопроизвольность деятельности. Творческие достижения иногда высоко оцениваются и пользуются особым признанием в общественном мнении. Но массовое сознание видит в творчестве именно возможность высоких гонораров и обретения славы. Появление этих мифов не случайно. Общество нуждается в творческом труде – и эти требования привязываются к определенным имиджам престижа.

Однако обыденное сознание не обращает внимания на то, что творчество требует от творца высокой самодисциплины и постоянной жертвенности. Творчество изливается в мир. Творец принимает на себя трагическую судьбу мира. Но это уже сокрыто от обыденного сознания. Как бы ни трактовалось творчество, его нельзя понять «со стороны». Творчество загадочно, ибо оно раскрывается только во внутреннем опыте, а это – опыт духовного горения, самоотдачи, восторга от сделанного открытия, ощущения полноты и почти совершенства (пусть минутного, а нередко и просто кажущегося) собственного существования как именно личностного существования. Творчество приносит высокое наслаждение, оно прямо сопряжённо опыту наслаждения.

Проблема соотношения наслаждения и творчества, наслаждения творчеством была поставлена и проанализирована в психоанализе. Однако вызревает эта тема уже в ренессансном платонизме, в частности в учении Дж. Бруно о героическом энтузиазме. В философии романтиков, в особенности в шиллеровской теории игры как основы эстетического, эта тема была концептуализирована в отношении категорий игры и труда. Игра для Шиллера – это выражение подлинно человеческого бытия, а подлинно человеческое бытие воплощается в игре. Правда, Шиллер сознательно противопоставлял игру и труд. Труд для него – это бремя, послушание, исполнение долга, а наслаждение – утеха и раскрепощение. Протестантская этика реабилитировала труд как нравственную ценность, как одно из божественных призваний человека. Но и здесь труд рассматривался именно как обязанность; исполнение обязанности требует методичности, рациональности, регламентированности действий. Ни одна из этих характеристик не отвечает, по логике Шиллера, природе творчества. Он прав: в труде, придаточном к технологическому процессу, не может быть творчества.

Однако если рассматривать труд как усилие, самореализацию индивида вообще, направленные на достижение определенного результата, то нельзя не признать, что в труде значительна возможность творчества. Даже в физическом, машинном труде всегда есть элемент овладения человеком процессом труда, и уже в этом научении человек проверяет, проявляет, находит себя. Творчества нет в монотонном труде.

На возможность одухотворения труда в полной мере указал К. Маркс. По Марксу, труд может приносить наслаждение, только будучи свободным трудом, т. е. деятельностью, в ходе которой человек развивает свои способности, осуществляет себя как созидающая личность. Это деятельность, в ходе которой человек в равной мере обогащает себя и других, общество. Однако, признав это, Маркс повторяет ход, сделанный еще Фурье: свободный труд как источник воспроизводства не только общества, но и индивида должен быть поставлен на рационально организованную основу и планомерно служить обществу.

7.5. Стремление к совершенству

Каков же одухотворенный человек? Это человек, обращенный к высшему идеалу и стремящийся совершенствовать себя в соответствии с высшим идеалом. Очевидно, что обращенность к идеалу не вытекает лишь из воспитания, характера или благоприятных обстоятельств, а представляет собой результат настойчивых усилий человека по изменению, совершенствованию и возвышению себя. Совершенствование начинается с осмысления себя и своего места в мире, своего отношения к высшим ценностям и предположения о собственном несоответствии этим ценностям. Оно предполагает автономию, внутреннюю свободу человека и его позитивную определенность в отношении высших духовных ценностей. Иными словами, появление стремления к самосовершенствованию возможно на основе хотя бы минимального совершенства, т. е. внутри пространства культуры и как выражение духовности личности. Таков один из парадоксов учения о совершенстве, впервые сформулированный Августином: «Совершенство представляет собой знание человека о собственном несовершенстве».

В контексте религиозно-философской мистической мысли обращение человека к совершенству имеет онтологическое объяснение. По религиозному учению возможность совершенствования задается тем, что каждый человек несет в себе идеальный образ высшего Существа. От человека же требуется воздерживаться от греха и обуздывать свои страсти. Откроется ли ему свет, зависит далее не от него, а от Бога. Раз человек осознает свое существование, то осознает его как существование благодаря Богу и в Боге. Уже в силу такого осознания он осмысливает свою жизнь через Бога и отдает себя Богу. Так что всякое помышление о смысле или цели жизни есть помышление о высшем, трансцендентном и потому чревато осознанием необходимости совершенствования. Но такое объяснение имеет смысл именно в рамках религиозного рассуждения. Стоит выйти за рамки этой точки зрения, как сразу возникает вопрос о предпосылке обращения человека к Богу, или к Абсолюту, т. е. к высшему понятию, образу совершенства. Да и внутри этого рассуждения, если это именно философское, а не религиозное рассуждение, остается (коль скоро признается свобода человека не грешить) вопрос об условиях решения и решимости избежать греха и отдаться божественному предопределению в надежде на благодать Бога.

Чтобы стимулировать духовные искания и стремление к совершенствованию, эта решимость должна быть осмыслена и воспринята императивно, т. е. как требование, предъявляемое извне (другой вопрос, кого человек будет воспринимать в качестве субъекта этих требований – общность, конкретный авторитет, культуру, Бога). При этом само это требование человек должен осознать как личное задание. Что обусловливает это осознание – практика, потребности, интересы? То, что человек задумывается о своем жизненном предназначении, психологически можно объяснить негативным, если не мучительным опытом неудовлетворения потребностей и интересов. В этом свете проясняется старая идея о том, что человек должен пройти через страдания, чтобы обрести смысл жизни, чтобы почувствовать потребность в изменении себя, в самосовершенствовании. Только сталкиваясь со страданием, переживая страдание, человек осознает сложность бытия, неоднозначность происходящего в жизни.

Осознание того, что возможно нечто, ведущее к неудовольствию, осознание того, что причиной неудовольствия, неудовлетворенности могу быть и оказываюсь я сам, переживание стыда и вины по этому поводу побуждают к переосмыслению жизни или наделению ее смыслом. Конечно, не всякое страдание и не у всякого человека становится исходным моментом духовного возвышения. Необходимо, чтобы страдание отозвалось чувством неудовлетворенности человека своей жизнью и самим собой, необходимо желание изменения. В поисках того, что и как следует изменить, человек может прийти к идеалу совершенства и таким образом осознать собственное несовершенство. Но вырастают духовное пробуждение и стремление к духовному стяжанию из страдания, при этом не обязательно физического (как это часто понимается), а скорее даже духовного. Здесь, правда, возникает вопрос о том, какова должна быть мера страдания, чтобы человек обратился к совершенству. С. Кьеркегор полагал, что в страданиях человек должен испытать отчаяние, должен почувствовать бездну, открывающуюся у его ног, чтобы устремиться к совершенству.

Именно в этом смысле несовершенство представляет собой момент совершенства. Этим суждением можно обозначить еще один парадокс совершенствования: осознание своего несовершенства знаменует начало процесса личного совершенствования. Личность начинает свой путь к совершенству, отталкиваясь от собственного несовершенства, отказываясь от себя несовершенного.

Таким образом, самосовершенствование как практическая задача человека опосредовано целым рядом моментов духовного опыта, которые человек должен пережить, чтобы действительно продвинуться по пути к совершенству. И чем более продвигается человек по этому пути, чем более высокие цели он ставит перед собой, тем тяжелее дается ему этот путь, тем более осознает он собственное несовершенство. И в этом заключается еще один парадокс самосовершенствования.

Духовная культура человечества разнообразна, она существует в разных формах, в качестве основных принято выделять искусство, мораль, религию. Их подробному анализу будут посвящены следующие главы.

Цитируемая литература

1. Федотов Г.П. Россия и свобода // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Т. 2. СПб., 1992. С. 286.

2. Сартр Ж.П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М, 1989. С. 324.

План семинарского занятия

1. Ценностный мир человека. Иерархия ценностей и духовная культура.

2. Природа духовности: религиозное и светское понимание.

3. Основные характеристики духовной культуры: свобода, творчество, стремление к совершенству.

Темы рефератов

1. «Человек – существо оценивающее».

2. Роль идеала в жизни человека.

3. Религиозные и светские представления об идеале.

4. Понятие духовности.

5. Предназначение духовной культуры.

6. Духовное освобождение и нравственное совершенствование.

7. Что важнее для человека: быть или иметь?

8. Формы духовной культуры.

9. Проблемы духовного развития современного российского общества.

Рекомендуемая литература

Апресян Р.Г. Одухотворенность // Человек. 1996. № 4.

Бердяев НА. Царство духа и царство кесаря. М., 1995.

Ильенков Э.В. Космология духа // Ильенков Э.В. Философия и культура. М., 1990.

Пико делла Мирандола. Речь о достоинстве человека // Эстетика Ренессанса: В 2 т. М., 1990.

Сартр Ж.П. Экцистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М., 1989.

Федотов ГЛ. Россия и свобода // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Т. 2. СПб., 1999.

Франк С.Л. Духовные основы общества. М., 1992.

Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990.

8.1. Природа морали

Место морали в системе культуры неоднозначно. И в специальных (философских, социологических, культурологических) работах, и в представлениях обыденного сознания можно встретить пересекающиеся и частично взаимоотрицающие суждения о том, что такое мораль. Она может трактоваться как система ценностей, норм и правил, регулирующих поведение людей, оказываясь приближенной, таким образом, с одной стороны, к этикету (правилам хорошего тона), а с другой – к обычаям и праву. Мораль, безусловно, присутствует и в этикете, и в обычае, и в праве, но мораль – это не этикет, не обычай, не право. Более или менее углубленное размышление показывает, что воспитанностью и галантностью мораль не исчерпывается. И в уважении к общепринятым нормам поведения и мнению старших мораль если и обнаруживается, то далеко не до конца. Так же – и в соблюдении закона, справедливости, в уважении к достоинству личности.

Для более точного понимания природы морали необходимо обратиться к ее истокам, учитывая, что мораль в том развитом и утонченном виде, в котором она известна или может быть известна сегодня, возникает не сразу, она разворачивается в процессе исторического развития культуры. Исходя из данных самой морали, можно с достоверностью установить, когда в ней появляется потребность или в ответ на какие изменения в жизни людей появляется мораль.

Определяющим условием исторического возникновения морали явилось разложение родового общества, выразившееся в снижении значения кровнородственных и приравнивавшихся к ним уз как фактора общественной жизни. На это указывает, например, ряд фактов из истории языка.

Основными социальными структурами первобытного общества были род, фратрия, племя, союз племен (народ). Как свидетельствует историческая этнография, эта структура является непременной для всех народов на стадии варварства. Характерно, что такие важные слова из морального лексикона, как «доброта», «любовь», «братство», в древних языках и ряде современных являются родственными или, по крайней мере, этимологически связанными. Слова, обозначающие существенные для морали человеческие отношения, являются однокоренными словам, представляющим базовые отношения первобытного общества. Такое расширение значения слов происходит именно в условиях расшатывания, размывания социальных связей, которые этими словами традиционно обозначались и которые выступают примером (если не образцом) для отношений людей в новых условиях.

Мораль формируется как реакция на взаимное обособление людей в сообществе. Можно сказать по-другому: мораль формируется параллельно формированию государства, одновременно с возникновением политического общества как компенсация таких связей и зависимостей между людьми и социальными группами, которые устанавливаются с помощью силы (физической, военной, политической, экономической и т. д.). Мораль возникает как механизм культуры, который способствует преодолению обособления и отчуждения между людьми, созданию нормативных и духовных условий для их единения.

В целом мораль в своей основе имеет систему ценностей, которые в первобытную эпоху удовлетворялись на основе родовых связей. Что это за ценности? Равенство, взаимность, примиренность (невраждебность), согласие, забота. Их важность определяется тем, что самим естественным порядком вещей в реальных отношениях между людьми нет ни равенства, ни открытости, ни благожелательности, ни заботы.

Социально-культурный смысл морали и заключается в том, что она формулирует требования, отвечающие глубинным потребностям человека, требования, которые предъявляются к отношениям между людьми как социальными индивидами, которые предъявляются человеку, обремененному социальными статусами, ролевыми обязанностями или функциональными зависимостями.

Что это за «глубинные потребности»? Человек обладает физическими (витальными) потребностями – в питье, еде, отдыхе для восстановления сил, в тепле. Но человек – не только биологическое, но и социальное существо. Социальность человека – такое же антропологическое качество, как его биологичность. Человек становится собственно человеком только через общение и взаимодействие с себе подобными. Брошенный, т. е. исключенный из человеческого сообщества, младенец не может стать человеком.

Как свидетельствуют экспериментально подтвержденные психологические наблюдения, потребности в общении, человеческом тепле являются столь же существенными для развития человека, как и витальные потребности. При этом изначальный социальный опыт индивида, опыт, задаваемый ситуацией заботы, воспитания, ухода за ребенком со стороны взрослых, – это опыт безусловного и непосредственного единения ребенка с другими. Благодаря этим отношениям происходит первичная социализация индивида; более того, этот первоначальный опыт формирует потребности, не менее существенные для человеческой жизни, чем витальные потребности, – потребности в сердечной близости с другими и душевном тепле, в заботе и ласке, открытости и искренности. У всех народов существуют легенды о «золотом веке» и райской жизни. Во всех этих легендах закреплена надежда человека на полное осуществление тех самых потребностей, которые сформированы на основе изначального социального опыта.

Исторически мораль формируется как своеобразная компенсация утраченной родовой слитности архаичного общества. Но ценности и нормы морали органичны и тем упованиям человека, которые предзаданы его изначальным опытом общения с родителями, другими близкими родственниками. Их актуальность обусловлена тем, что с развитием индивида, его постепенным включением в отношения с другими людьми, в первую очередь со сверстниками, с дальнейшим расширением его связей, взятием им на себя обязательств, ставящих его в зависимость и взаимозависимость от других людей и институтов, – происходит обособление человека как носителя частных интересов, т. е. партикуляризация человека.

Социальная обособленность, или партикуляризация, которая представляет собой непосредственное условие возникновения морали, заключается в том, что удовлетворение потребностей человека зависит от его связей с другими людьми как носителями частных интересов. Потребность в единении осознается именно потому, что единства нет, и отсутствие единства переживается как неполнота, как несовершенство общественных связей. «Начинается» мораль с различенности «Я» и «Ты», т. е. с осознания человеком своего действительного отличия от другого, с внутренней раздвоенности «Я», с переживаний личностью собственного одиночества, со стремления к преодолению объективной обособленности в отношениях между людьми.

Мораль направлена на ограничение, ослабление обособления, на объединение человека с другими людьми. Объединение может происходить в разных формах. Не всегда объединение людей само по себе является выражением морали. Подростковые стайки и дружеские группы по симпатиям или интересам, хулиганские шайки и кланы, профессиональные или корпоративные объединения и политические союзы отнюдь не являются сами по себе моральными образованиями. Мораль призывает к единению на основе равенства и справедливости, суверенности и автономии личности, взаимного уважения, заботы и духовного обогащения. Об этом свидетельствуют фундаментальные нравственные требования, которые были выработаны и сформулированы в глубокой древности в форме основных заповедей, как правило, представлявшихся переданными людям Богом (или богами) в знак их избранничества, посвященности, приобщенности к высшему – божественному.

Таким образом, мораль возникает из осознания обособленности и отчужденности человеческого существования, в стремлении к преодолению разорванности человеческого бытия – внутренней (в отношении к самому себе и к высшему – духовному идеалу) и внешней (в отношении с людьми, в отношении с природой и общностью, обществом). В этом стремлении, сколь разнообразно оно ни проявлялось бы, скрыта потребность человека в единстве, понятом как цельность разумной и душевной жизни, как связность, соединенность людей, как приобщенность к истине, к безусловному и абсолютному идеалу. Потребность в единении с другими людьми лежит в основе морали.

Исходя из сказанного, можно дать определение: мораль – это система ценностей и императивов, ориентирующих людей на духовно-возвышенный идеал человеческого единения, выражающегося в примиренности, солидарности и братской (милосердной) любви.

8.2. Моральные ценности. Добро и зло

Моральное сознание выражает себя через специальные этические понятия, основными среди которых являются понятия добра и зла. Добро выражает положительное значение явлений или событий в их отношении к высшей ценности – к идеалу. Зло есть противоположность добра.

Добро и зло осознаются как особого рода ценности, которые не касаются природных или стихийных событий и явлений. То, что совершается само по себе, т. е. стихийно, может иметь благие или злые последствия для человека, но такие стихийно совершающиеся события и явления сами по себе не имеют отношения к тому, о чем мыслят в категориях добра и зла, они лежат по ту сторону добра и зла. Добро и зло характеризуют намеренные действия, совершенные свободно, т. е. поступки.

Принципиально важно, что добро и зло обозначают не просто свободные поступки, но действия, сознательно соотнесенные с определенным стандартом – в конечном счете с идеалом: добро – это то, что приближает к идеалу, зло – то, что отдаляет от него. Зная, что в истории существовали различные мнения относительно того, к чему должен стремиться человек, чтобы достичь совершенства, легко представить концептуальное разнообразие в трактовках добра и зла. В зависимости от нормативного содержания, вкладываемого в представление об идеале, добро и зло трактовались как счастье и несчастье, наслаждение и страдание, польза и вред, соответствующее обстоятельствам и противоречащее им и т. д.

Наблюдение и поверхностное осмысление действительного разнообразия в содержательном истолковании добра и зла может подвести к выводу об относительности понятий о добре и зле, т. е. к релятивизму в моральных суждениях и решениях: одним нравится удовольствие, другим – благочестие. Доведенная до крайности, такая позиция чревата моральным волюнтаризмом: сегодня я исполняю долг, а на праздник потешу себя удовольствиями, ну а если понравится, так и в последующие будни можно будет продолжить наслаждаться. А это фактически знаменует положенность себя вне морали, потусторонность индивида добру и злу, а в конечном счете – аморальность, поскольку всякое безразличие в отношении добра и зла знаменует отвращенность от добра и по меньшей мере потенциальную открытость злу.

Добро и зло как моральные понятия связаны с душевным и духовным опытом самого человека и существуют через этот опыт. Как бы ни определялись философами источники добра и зла, творятся они человеком по мерке его внутреннего мира. Соответственно утверждение добра и борьба со злом достигаются главным образом в духовных усилиях человека. Внешние действия, пусть и полезные для окружающих, но не одухотворенные стремлением человека к добродеянию, остаются лишь формальным обрядом. Более того, любые ценности: наслаждение, польза, слава, красота и т. д. – могут быть как добром, так и злом в зависимости от того, как индивид переживает свой конкретный опыт «освоения» этих ценностей в отношении к идеалу, к высшему благу.

По своему императивно-ценностному содержанию добро и зло как бы представляют собой две стороны одной медали. Они взаимоопределенны и в этом как бы равны. Человек узнает зло, поскольку имеет определенное представление о добре; он ценит добро, испытав на собственном опыте, что такое зло. Кажется, утопично желать только добра и нельзя в полной мере отрешиться от зла, не рискуя в то же время потерять добро. Существование зла порой представляется своего рода условием или непременным сопутствующим обстоятельством существования добра. Уже в древности была глубоко осмыслена идея непреодолимой связи добра и зла.

Старинная китайская притча рассказывает о юноше, который обратился к мудрецу с просьбой взять его к себе в ученики, с тем чтобы наставить на путь истины.

– Умеешь ли ты лгать? – спросил мудрец.

– Конечно, нет! – ответил юноша.

– А воровать?

– Нет.

– А убивать?

– Нет…

– Так иди, – воскликнул учитель, – и познай все это. А познав, не делай!

Что хотел сказать мудрец своим странным советом? Ведь не то, что надо окунуться во зло и порок, чтобы обрести истинное понимание добра и постигнуть мудрость. Наверное, ради обретения мудрости юноша не должен был научиться лицемерить, ловчить, убивать. Мысль мудреца была иная: кто не узнал и не пережил зла, тот не может быть по-настоящему, деятельно добр.

Эта идея проходит через всю историю философии и конкретизируется в ряде этических положений. Во-первых, добро и зло содержательно, диалектически взаимоопределенны и познаются в единстве, одно через другое. Это то, что было предложено юноше в китайской притче. Но формальное перенесение диалектики добра и зла на индивидуальную нравственную практику чревато искушением индивида. «Пробование» зла без строгого, пусть и отвлеченного, понятия добра может гораздо скорее обернуться пороком, нежели действительным познанием добра. Опыт зла может быть плодотворным лишь как условие пробуждения духовной силы сопротивления злу.

Поэтому, во-вторых, без последнего, без готовности сопротивляться злу, недостаточно понимания зла и противостояния злу; само по себе это не приведет к добру. Недостаточно изучить дорогу в ад, чтобы попасть в рай, хотя эту дорогу надо знать обязательно, чтобы не оказаться на ней в своих благих намерениях, памятуя известную поговорку: благими намерениями выложена дорога в ад. Тем более что, как правило, эта дорога начинается в собственной душе, в ситуации конфликта, нравственного выбора.

8.3. Моральный императив. Долг и совесть

Моральные ценности ориентируют человека в его поведении, они всегда провозглашаются в такой форме, которая указывает на необходимость их практического воплощения в действиях. Следование моральным ценностям воспринимается человеком как долг. Неисполнение долга воспринимается как вина и переживается в укорах и муках совести.

Долг – это осознание личностью безусловной необходимости исполнения того, что заповедуется моральным идеалом, что следует из морального идеала. Долг человека – следовать по пути добродетели, делать добро другим людям по мере возможности, не допускать в себе порочности, противостоять злу.

Моральное требование может осознаваться индивидом как «суровый долг»; но предъявляться оно может всего лишь в форме рекомендации или высказываться как ожидание. Это вытекает из характера моральной императивности, которая говорит на языке запретов, но не угрожает физическими или организационными ограничениями. Законодательство (или, другими словами, право, закрепленное в законах) покоится на внешнем принуждении. Санкции же морали носят идеальный характер, они обращены к человеку как сознательному и свободному субъекту. Сознание морального долга всегда есть как минимум понимание неприемлемости чего-то в себе, далее – решимость переступить через что-то в себе и, наконец, воля воспротивиться самому себе. Сопротивление себе, совершение того, что не является непосредственным желанием или что входит в противоречие с другими желаниями, конечно, требует самопринуждения.

Требования долга самоценны. Это выражается не только в том, что человек исполняет долг бескорыстно и тем самым демонстрирует свою независимость от извне данных норм и правил. Но в том, что, исполняя долг, он утверждает его приоритетность по отношению к страху, наслаждению, личной пользе, желанию славы и т. д. В исполнении морального долга проявляется автономия личности – следуя закону, человек не нуждается во внешнем принуждении; исполняя моральное требование, человек относится к нему так, как если бы оно было установлено им самим. Все ограничения, которые человек добровольно накладывает на себя, и действия, которые он совершает во исполнение требования, имеют моральный смысл при условии, что он действует, будучи уверенным в своей правоте.

Совесть представляет собой способность человека, критически оценивая свои поступки, мысли, желания, осознавать и переживать свое несоответствие должному – неисполненность долга.

Как автономен долг, так и совесть человека, по существу, независима от мнения окружающих. В этом совесть отличается от другого внутреннего контрольного механизма сознания – стыда. Стыд и совесть, в общем, довольно близки. В стыде также отражается осознание человеком своего (а также близких и причастных к нему людей) несоответствия некоторым принятым нормам или ожиданиям окружающих и, стало быть, вины. Однако стыд полностью сориентирован на мнение других лиц, которые могут выразить свое осуждение по поводу нарушения норм, и переживание стыда тем сильнее, чем важнее и значимее для человека эти лица. Поэтому индивид может испытывать стыд даже за случайные, не предполагаемые результаты действий или за действия, которые ему кажутся нормальными, но которые, как он знает, не признаются в качестве таковых окружением. Логика стыда примерно такова: «Они думают про меня так-то. Они ошибаются. И тем не менее мне стыдно, потому что про меня так думают».

В совести решения, действия и оценки соотносятся не с мнением или ожиданием окружающих, а с долгом. Совесть требует быть честным во мраке – быть честным, когда никто не может проконтролировать тебя, когда тайное не станет явным, когда о возможной нечестности не узнает никто.

Субъективно совесть может восприниматься как хотя внутренний, но чужой голос (в особенности, когда он редко о себе заявляет или к нему редко прислушиваются) – как голос, как будто независимый от «Я» человека, голос «другого "Я"». Отсюда делаются два противоположных вывода относительно природы совести. Один состоит в том, что совесть – это голос Бога. Другой состоит в том, что совесть – это обобщенный и интериоризированный (перенесенный во внутренний план) голос значимых других. Так что совесть истолковывается как специфическая форма стыда, а ее содержание признается индивидуальным, культурно и исторически изменчивым. В крайней форме этот вывод обнаруживается в положении о том, что совесть обусловлена политическими взглядами или социальным положением индивида.

Высший моральный долг человека состоит в том, чтобы содействовать благу других людей и совершенствоваться, в частности в исполнении долга. Совершенствование – потенциально бесконечно. Предположение индивида о том, что он достиг совершенства, свидетельствует о его несовершенстве.

8.4. Справедливость и милосердие

В чем обнаруживается мораль? На этот вопрос могут быть различные ответы. Не вдаваясь в тонкости философских дискуссий, обозначим две наиболее существенные позиции. Согласно одной из них мораль выражается в соответствующих нормах, правилах и ценностях и в действиях, обусловленных (детерминированных) ими. Таковы, например (негативные, по Моисееву кодексу), убийство, обман, кража, прелюбодеяние, которым соответствуют правила: «Не убивай», «Не лги», «Не кради», «Не прелюбодействуй», а также: «Исполняй обещания», «Не причиняй страдания», «Оказывай помощь нуждающимся в ней» и т. д.

Согласно другой точке зрения моральность человека проявляется не в том, каким правилам он следует и что он совершает, а в том, почему он следует именно таким правилам, как он их осваивает и реализует. Возьмем, к примеру, норму, которая, безусловно, воспринимается как моральная: «Помогай слабым». Само по себе ее исполнение может свидетельствовать о разном в характере человека, и не обязательно о морали. Ведь один помогает слабым, считая, что выполняет Божью заповедь, а все заповеданное Богом надо исполнять хотя бы для того, чтобы спастись. Другой помогает слабым, видя в этом исполнение определенного социального авторитета, имеющего к тому же власть воздавать по вине и заслугам. Третий помогает, понимая, что это престижно, что это ценится людьми, причем помогает так, чтобы это было заметно, помогает демонстративно, в надежде на одобрение. Четвертый помогает, полагая, что завтра и он может оказаться слабым, и тогда ему помогут. Пятый помогает по настроению. Шестой оказывает помощь потому, что видит в этом выражение человечности, просто учтивости. При этом шестой-А поможет, если сможет, т. е. если у него есть деньги, которые он считает лишними, время или силы; а шестой-Б поступится своим интересом, примет на себя ответственность за другого, включиться в судьбу другого, как говорится, отдаст последнюю рубашку.

Таким образом, одна и та же норма и одно и то же по внешнему проявлению действие могут выражаться в различных (в данном случае в шести-семи) поступках. Их различие определяется разнообразием мотивов, т. е. тем, почему человек совершил то или иное действие. С философской точки зрения поступок сам по себе, «по природе» не является моральным. Моральность определяется контекстом. Правда, в данном случае можно сказать, что заповедь приведена в свернутом виде, предполагает же она, что следует помогать слабым, именно проявляя заботу о них, жертвуя своим интересом.

По-видимому, два подхода – назовем их субстанционалистский (указывающий на содержание норм, мотивов, действий) и функционалистский (указывающий на способ предъявления нормы, мотивации действия) – во многом дополнительны. Мораль реализуется в поведении людей, будучи подкрепленной определенными культурно-регулятивными механизмами, и эти механизмы исторически выработаны сообразно с особого рода содержанием. Содержание же морали раскрывается в наиболее общих ценностях (примиренности, взаимопонимания, равенства, солидарности, милосердия) и соответствующих им принципах, одинаково встречающихся во всех относительно развитых культурах. Это принципы, которые, например, в христианско-европейской культуре классически выражены в Новом Завете как Золотое правило: «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» и заповедь любви: «Возлюби ближнего своего, как самого себя» (Мф. 22:39).

Эти принципы выражены в двух основных добродетелях – справедливости и милосердия.

Прежде чем перейти к ним, определим вкратце, что такое добродетель вообще. В контексте обычной речи это слово наверняка воспринимается как архаизм, либо же употребленным с иронией или нарочито, чтобы придать некоторый дополнительный смысл сказанному. Однако в этическом рассуждении под добродетелью понимается положительное моральное качество человека, или «свойство души», как говорил Аристотель. Более строгое определение добродетели дал Кант: это моральная сила в исполнении своего долга. Отрицательное моральное качество называется пороком.

Существует две основные этические системы добродетелей. Одна известна со времен Античности. Объединяемые ею добродетели – умеренность, мудрость, мужество и справедливость – принято называть кардинальными. Другая известна благодаря отцам христианской церкви. Объединяемые ею добродетели – вера, надежда, любовь, милосердие – принято называть богословскими.

В добродетелях и пороках отражается нравственная определенность человека, мера его приобщенности к морали – в ее абсолютных (идеал, смысл жизни) и конкретных (нормы, правила, принятие решений, поступки) выражениях.

Идея справедливости в целом устанавливает определенную меру отношений между людьми, а именно равенство. Это нашло отражение уже в одной из исторически первых формулировок справедливости как принципа взаимного воздаяния, закрепленного в институте кровной мести: «поступай по отношению к другим так, как они поступают по отношению к тебе» (закон Талиона: «око за око, зуб за зуб, живот за живот»). Справедливость, согласно Талиону, заключалась в том, что возмездие (месть) должно быть непременным, но не превышающим нанесенного ущерба. С развитием нравственно-правового сознания мера воздаяния ограничивается требованием непричинения зла и воздержания даже от ответной несправедливости. Справедливость, как она выражена в Золотом правиле, предписывает каждому признавать те же права, которые он хочет для самого себя, запрещая вторгаться в жизнь других людей, не говоря уже о присвоении себе чужих прав. Конечно, равенство, устанавливаемое Золотым правилом, задает в первую очередь формальное равенство между людьми, требуя не ущемлять прав других людей и не причинять страданий, а также сохранять беспристрастность, воздавать по заслугам (в частности, выражать благодарность благотворителю), соблюдать договоры (соглашения) и принятые обязательства, выполнять установления и почитать достойное.

Иной является добродетель милосердия, как она выражена в заповеди любви. В отличие от Золотого правила, скорее не ограничивающего, а раскрепощающего, заповедь любви задает человеку содержательную норму отношения к другому человеку: не просто будь равным и соблюдай права, но будь доброжелательным, великодушным, заботливым в отношении к любому другому человеку. В отличие от других видов любви особенность милосердия в том, что оно бескорыстно.

Конечно, в той мере, в какой социальная жизнь воспроизводит различие, обособленность и противоположность интересов индивидов как членов сообществ, милосердие оказывается психологически и практически непростым требованием; его трудность как индивидуальной нравственной задачи связана с тем, что в той мере, в какой милосердие выражается в действиях, одобряемых общественной нравственностью, оно может парадоксальным образом практиковаться как средство осуществления своекорыстного интереса и принимать различные формы мнимого благодеяния (совершаемого из стремления к развлечению, соображений пользы или конформизма, в надежде на одобрение окружающих). Но и будучи нравственно мотивированным, милосердие может провоцировать конфликты, поскольку психологически принимать благодеяние нередко сложнее, чем совершать. Оказание помощи ставит того, кому она оказана, т. е. нуждающегося, в положение, которое может восприниматься как ущемляющее его нравственное достоинство. И наоборот, тот, кто совершает милосердное действие, пусть даже из самых лучших побуждений, порой может навязывать свое понимание блага нуждающемуся. Подлинное милосердие предполагает самоограничение, самоотверженность и не просто доброжелательность, но и понимание другого человека, сострадание к нему, а в последовательном своем выражении – деятельное участие в жизни другого. Отсюда следует, что милосердие – это служение; этим оно возвышается над подаянием, услугой, помощью.

Важно отметить, что, хотя заповедь любви как таковая формулируется в христианской религии, по своему этическому содержанию она не является собственно христианской. Другое дело, что в христианстве любовь получила особый статус и особое толкование, она стала рассматриваться как путь соединения человека с Богом и с человеком, причем с Богом – через человека и с человеком – через Бога. С этической точки зрения эта заповедь не является и собственно религиозной, хотя непонимающая атеистическая критика этой заповеди отталкивается именно от ее религиозного содержания: какова, мол, цена любви к ближнему, если эта любовь оправдывается любовью к Богу, если конкретный человек оказывается достойным любви лишь через любовь к Богу?

Из этого можно сделать выводы о соотношении таких существенных элементов культуры, как религия и мораль. В качестве системы норм и принципов, регулирующих поведение человека, мораль, конечно, однопорядкова праву, обычаю и другим формам социальной регуляции поведения. Однако как система ценностей, ориентирующих человека на высшее, на идеал совершенства, мораль сродни религии и мистике. Мораль, таким образом, является таким социальным регулятивом, который ориентирует человека не на утилитарные, ситуативные, конвенциональные (договорные), а на высшие, универсальные и абсолютные ценности.

Моральные идеи абстрактны, и в своих высших требованиях мораль «оторвана» от конкретных экономических, политических, социальных отношений.

Тем не менее она вплетена в общественные отношения. С этой точки зрения мораль неоднородна, она существует как бы на двух уровнях: с одной стороны, это комплекс ценностей и принципов, в основе которых лежит идеал братского единения людей, человечности, а с другой – это система норм и правил, регулирующих отношения людей как частных, обособленных индивидов, как членов сообществ. Моральный идеал и высшие моральные ценности как бы «заземляются», доводятся до разнообразия противоречивых и конкурирующих интересов людей, накладывая ограничение на потенциальную необузданность частных интересов.

Этика милосердия и этика справедливости отражают эти два уровня морали.

8.5. Мораль и общество

Вместе с тем мораль в строгом смысле слова надо отличать от тех идеологических воззрений и построений, которые вырабатываются в каждом обществе с целью оправдать существующее положение вещей и с помощью возвышенных понятий дать им санкцию. Посредством морали, через апелляцию к моральному идеалу обосновываются частные интересы отдельных социальных и политических групп, которые в социалистических общественных теориях, в частности в марксизме, получили название «классовых систем морали». Характерным примером такого рода может служить «Моральный кодекс строителя коммунизма», который при том, что содержал в себе действительно общекультурные моральные принципы, в конечном счете был призван оправдать и легитимизировать абсолютную власть коммунистическо-номенклатурной элиты. В этом заключается одно из проявлений морализирования, т. е. необоснованного оправдания социально-экономических и политических доктрин посредством моральных представлений и рассуждений.

Ни одна политическая идеология не может обойтись без этического компонента. Каждая идеология, если ее авторы и последователи действительно стремятся влиять на умы и сердца людей, нуждается в явной или неявной этической «подпорке», которая может иметь вид программы предстоящего движения, изложения конечных целей или исходных принципов. В лучших своих выражениях моральная идеология призвана продемонстрировать сокровенные принципы той или иной политики. И наоборот, отказ от какой-либо моральной идеологии (который конкретными политиками может мотивироваться, например, неприятием демагогии) в любом случае представляет собой тревожный симптом невнимания соответствующих политиков к человеческим измерениям проводимой ими политики.

В XX веке вопрос о связи моральной теории с жизнью, о том, как абстрактные моральные принципы и нормы могут быть применены в социальной практике и индивидуальной судьбе, приобрел особое звучание, стал основополагающим для дальнейшего развития представлений о соотношении морали и культуры. Один из возможных ответов на этот вопрос дала этика ненасилия.

Насилие – непременная характеристика всех известных нам на Земле цивилизаций, в той мере, в какой эти цивилизации были политическими цивилизациями. Но так же, как насилие сопутствует всей человеческой истории, начиная с самых ранних ее событий, испокон века известна и идея ненасилия, призывающая к запрету применять силу во зло человеку. Великие учителя человечества – Христос и Лао-Цзы, Соломон и Заратустра, Будда и Мухаммад – понимали, что насильственная борьба со злом не уничтожает, а только приумножает его; они призывали людей к отказу от применения силы по отношению друг к другу. На протяжении столетий идея ненасилия существовала как важнейшая нравственная заповедь практически в каждой культуре и в каждой религии. В XX столетии идея эта приобрела новое звучание – она активно внедрялась в практику, формируя ненасильственный образ жизни, становилась методом борьбы за достойный человека мир. Путь превращения идеи ненасилия через опыт индивидуального подвижничества в практику массовых ненасильственных действий, действенную политическую борьбу можно проследить на примерах жизни и учений великих апостолов ненасилия: Льва Толстого, Мохандаса Ганди и Мартина Лютера Кинга.

Л.Н. Толстой был не только писателем, составившим славу русской литературы, но и самобытным философом, много размышлявшим над проблемами религиозной и нравственной жизни человека. Одним из основных вопросов, волновавших мыслителя, был вопрос: как возможно бороться со злом, которого так много вокруг? Бороться со злом, применяя насилие, считал мыслитель, это значит увеличивать зло в мире. Отказ от насилия есть отказ от приумножения зла. Стержнем философских исканий Л.Н. Толстого стала идея непротивления злу силой. «Не противься злому – значит, не противься злому никогда, т. е. никогда не делай насилия, т. е. такого поступка, который всегда противоположен любви», – писал он в одном из самых известных своих философских произведений «В чем моя вера?». Общие идеалы и ценности, выработанные на основе идеи непротивления, объединяя людей, дают им шанс изменить мир, и изменения каждый должен начать с себя, со своего нравственного преображения, с личного следования идеалу непротивления. Много критиков нашла философия непротивления в Отечестве, и обвинение в утопизме не было самым суровым.

Но еще при жизни Л.Н. Толстого молодой индийский адвокат Мохандас Ганди решился на небывалый социальный эксперимент, попытался практически реализовать идеи непротивления. И они были реализованы в политических кампаниях, организованных Ганди сначала в Южной Африке, а затем в Индии. Получив юридическое образование в Англии, он начинает практику адвоката в Южной Африке, где были в то время поселения выходцев из Индии. С первых же дней Ганди столкнулся с величайшим злом: расовой дискриминацией, пронизывающей все сферы жизни. Нежелание мириться с этим злом подвело его к идее ненасильственного сопротивления властям. Он возглавил движение гражданского неповиновения, под его руководством тысячи индийцев открыто отказались выполнять дискриминационные законы и приказы властей. Ненасильственное движение сплотило членов разных индийских общин, привлекло внимание мировой общественности, показав, что ненасилие работает как практическая идея.

Философские взгляды Ганди – мыслителя и политика опирались на индийскую и европейскую религиозные традиции, идеи Генри Торо и Льва Толстого. Независимость мышления, глубокая нравственность и правдивость книги Толстого «Царство Божие внутри нас» настолько захватили Ганди, что основанную им общину он назвал «Ферма Толстого».

Возвратившись в Индию, Ганди посвящает свою жизнь разработке философии ненасилия, ставшей для него и образом жизни, и основой политической борьбы за национальную независимость, за освобождение Индии от колонизаторов.

Насилие, царящее в мире, прерывает каналы общения. Поэтому только отказавшись от насилия, люди могут свободно общаться и делиться Истиной друг с другом.

Именно Ганди ввел понятие «ненасилие» в современную культуру. Это перевод-калька используемого им слова «а-химса» – «не-насилие». «Химса» (насилие) – источник страдания человека. На насилие, считал мыслитель, возможны различные реакции: подчинение злу (покорность, пассивность, безразличие) либо ответное насилие. Первая – позиция раба, осознавать зло и не противиться ему недостойно человека. Вторая, какие бы благие цели здесь ни заявлялись, – приумножение зла и увеличение страданий. Единственным действенным методом борьбы со злом может и должно стать движение ненасилия, не применяющее физической силы, борьба, в которой ненасилие становится оружием сильных духом людей. В этой борьбе человек должен был быть готовым к жертвованию личными интересами во имя общего блага, добровольному подчинению наказанию за несотрудничество с господствующим злом. «Ты должен быть готов, – говорил мыслитель, – понести любую жертву в связи с начавшейся борьбой, а не перекладывать страдания на плечи своих оппонентов».

Смысл ненасильственного сопротивления, считал Ганди, заключается не только в том, что люди борются с несправедливостью, не прибегая к насилию, но и в том, что их борьба вдохновляется любовью к Истине. Он признавал, что сама по себе идея ненасилия не оригинальна, она существует во всех религиях. Свою заслугу он видел в том, что попытался претворить эту истину в жизнь. Ганди называл ненасильственное действие «сатьяграха», что в буквальном переводе означает «упорство в Истине».

В 1920 году Индийский национальный конгресс принял подготовленную Ганди декларацию, в которой ненасильственная борьба утверждалась в качестве основного метода борьбы за национальное освобождение Индии. Был объявлен бойкот иностранных товаров, прежде всего тканей, привозимых из Англии или сделанных из английской пряжи. Движение охватило все общество, было возрождено почти забытое ручное ткачество, студенты на год оставляли занятия и садились за прялки, купцы отказывались продавать иностранный товар. Ганди призвал отказаться также от участия в выборах, от военной службы, от постов и почетных званий. Не посещались английские суды, школы, университеты. Эта духовная война против колонизаторов способствовала возникновению единства между мусульманами и индусами, что для Индии было очень важно, она позволила также начать движение против кастовых предрассудков. Сам Ганди несколько раз объявлял голодовку против дискриминации неприкасаемых.

Самым мощным примером ненасильственного сопротивления стал «соляной поход», организованный Ганди в 1930 году. Тысячи людей прошли долгий путь к морскому побережью, где устроили символическое действо – выпаривание соли. С того момента индийцы перестали покупать соль, поскольку на нее существовала монополия английских властей, и стали производить ее кустарным способом. Торговля английскими товарами была парализована, прекратили работу банки. Победа этого народного движения стала первым примером успеха ненасильственной кампании.

Ненасильственное движение ограничилось борьбой с колонизаторами и не смогло предотвратить всплеска политической и религиозной вражды внутри Индии и, как следствие, раздела страны. Апостол ненасилия Ганди был убит террористом.

Наследие Ганди многогранно. Его действенное значение для духовного, нравственного и политического развития человечества еще в полной мере не осмыслено; можно сказать, оно в полной мере и не реализовалось. Не случайно многие исследователи указывают на то, что Ганди и как мыслитель, и как политический деятель во многом принадлежит XXI веку.

Дело, начатое Ганди, нашло свое продолжение в борьбе Мартина Лютера Кинга, возглавившего движение негритянского населения Америки за гражданские права. Если для Толстого идея непротивления злу насилием была первейшим следствием заповеди любви, основного закона жизни, а Ганди, проводя эту идею в жизнь, впервые применил ненасильственные методы политической борьбы, такие, например, как гражданское неповиновение, то для Кинга важнейшим аспектом ненасилия стала идея сотрудничества. Движение, руководимое Кингом, не было борьбой с внешним врагом, это была внутринациональная борьба; людям, участвующим в ней и представляющим противоборствующие стороны, предстояло жить бок о бок в одной стране. Поэтому для Кинга главным было движение за отказ от сотрудничества с несправедливой системой, но ни в коем случае не противоборство черного и белого населения Америки. Напротив, он возлагал надежды на сотрудничество и взаимодействие всех граждан США для преобразования страны во имя общих идеалов. Идеи доктора Кинга сумели во многом преобразовать современную Америку.

История ненасилия в XX веке не ограничивается этими великими примерами. Ненасильственные акции проводились в Дании и Норвегии во время гитлеровской оккупации, во время оккупации странами Варшавского договора Чехословакии в 1968 году, на Филиппинах – в 1986 году. В отличие от идеи насилия, которая сформировалась как оправдание социальной действительности, идея ненасилия проделала обратный путь: от теории к практике. Этика ненасилия, соединяя в себе теорию и практику, переводит нравственные идеи – идеи ненасилия в план практического существования, в конкретные программы общественных движений и в конечном счете доказывает не только возможность, но и необходимость соединения морали и политики в жизни общества.

План семинарского занятия

1. Мир ценностных представлений. Природа морали.

2. Проблема происхождения морали.

3. Основные понятия этики: добро, зло, долг, совесть.

4. Место морали в культуре.

Темы рефератов

1. От Талиона к Золотому правилу нравственности.

2. Добро и зло – основные понятия морали.

3. Смысл жизни как нравственная проблема.

4. Жизнь Сократа: можно ли научить добродетели?

5. Мораль и религия.

6. Проблема свободы и счастья в «Легенде о Великом Инквизиторе» Ф.М. Достоевского.

7. Этика ненасилия.

8. Смертная казнь как нравственная проблема

9. Проблема происхождения морали.

10. Профессиональная мораль.

Рекомендуемая литература

Апресян Р.Г. Мораль // Этика: Энциклопедический словарь / Под ред. Р.Г. Апресяна и А.А. Гусейнова. М.: Гардарики, 2001.

Апресян Р.Г. Талион и Золотое правило: критический анализ сопряженных контекстов // Вопросы философии. 2001. № 3. С. 72–84.

Адорно Т.В. Проблемы философии морали. М.: Республика, 2000. С. 5–28.

Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики // Бердяев Н.А. О назначении человека. М.: Республика, 1993. С. 31–37.

Ганди М. Речи и статьи о ненасилии // Мораль в политике: Хрестоматия. М.: Изд-во МГУ, 2004. С. 155–214.