Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов (Лурье) Епископ Григорий

Маленькие дочери протоиерея Феодора Андреева, у которого в городской квартире и на даче в Тайцах часто бывал скрывавшийся Новоселов, оставили, быть может, лучший его словесный портрет той поры:

Частым гостем у нас в городе и на даче был Михаил Александрович Новоселов … Мы его очень полюбили и стали звать “ дедушкой ” . Дети чутки на доброту и чистоту души. Новоселов в эти годы скрывался. Он появлялся неожиданно, жил у нас несколько дней и снова исчезал. Хорошо помним его в последний приезд летом 1928 года. Вот он сидит за садовым столом на даче в Тайцах и беседует с владыкой Димитрием (Любимовым) и отцом. Мы смотрим на них из окна мансарды, и эта картина кажется мирной и уютной.

Нужно ли добавлять, что всем участникам этой «мирной и уютной» беседы оставались считанные месяцы до последнего ареста, а отцу этих девочек – и до смерти?

Сергианство

Для людей нецерковных суть различия между истинным православием и сергианством с большим педагогическим талантом сформулировал глава Истинно-православной церкви митрополит Петроградский Иосиф (Петровых), когда заинтересованная аудитория его об этом спросила, – в собственноручных показаниях на допросе в ГПУ 27 сентября 1930 года:

Лакейский подход Сергия к Власти в его церковной политике – факт неопровержимый. И вся Советская печать гораздо злее и ядовитее нас высмеяла это лакейство и в стихах, и особых фельетонах, и юмористических иллюстрациях. Почему же нам это воспрещено? За хранение и распространение этой критики людей преследуют, как за хранение и распространение чего-то антисоветского. Правда, здесь прорываются иногда вопли, как будто бы и Власть задевающие. Но ведь это неизбежно, как одна крайность при другой, как невольная отрыжка тех подхалимств, до которых дошел наш недавний “ господин-лакей ” Сергий … Если Сергию – по пословице – “ плюнь в глаза, ему все будет Божья роса ” , то мы говорим, что плевок есть плевок, и только. Сергий хочет быть лакеем Советской Власти, мы – хотим быть честными, лояльными гражданами Советской Республики с правами человека, а не лакея, и только.

В этом объяснении не сказано про каноны и догматы, но схвачена суть. Человеку, знакомому с Евангелием, понятно, что лакейство по отношению к власти чревато какими-нибудь проблемами с христианством. Эту суть сергианства чувствовали все, даже сами сергиане, а дальше уж все решали возникшую тут «проблему с христианством» сообразно своей вере. Отношение к советской власти тут тоже сформулировано вполне искреннее: никто советской власти не сочувствовал, но, в большинстве своем, не нарушали буквы советских законов.

Современники и почти все потомки считали, что сергианство началось в июле 1927 года, когда «заместитель патриаршего местоблюстителя» (sic! к этому монструозному титулу уже успели привыкнуть за полтора года его существования) митрополит Сергий издаст свою так называемую «Декларацию» – опубликованное в советских газетах заявление об отныне сервильном отношении тихоновской церковной организации к советской власти. Но история началась на полтора года раньше – на рубеже 1925 и 1926 годов. То, что ревнители православия – не зная или не обращая внимания на церковное право – считали церковной пользой тогда, развернулось в 1927 году на 180 градусов против них самих. Сергия воспитали все тихоновские архиереи по состоянию на 1926 год, и далеко не в последнюю очередь – те, кто будет его обличать. В создании этого фундамента сергианства принял участие и Новоселов.

Если вкратце, то дело было так. В самые последние месяцы жизни патриарха Тихона советская власть пыталась заставить его подписать документ, в котором был бы сделан шаг в сторону от его прежней лояльной политики по отношению к государственной власти – шаг в сторону сервилизма. Смерть патриарха на Благовещение (7 апреля н. ст.) 1925 года произошла на следующий день после тяжелого разговора с Тучковым (советским «министром» по церковным делам). Тучков заставлял больного патриарха подписать некий документ, а он не стал подписывать, – но так разволновался, что на следующий день умер. Вскоре, впрочем, этот документ появился в советской газете «Известия» под названием «Воззвание патриарха Тихона» и с датой 7 апреля (день смерти патриарха), но эффекта уже не имел. Народ не поверил, что это, как его стали называть, «Завещание» составлено Тихоном, а не ГПУ.

От сменившего Тихона патриаршего местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) власти требовали аналогичного выступления, но Петр не соглашался. Власти не давали избрать патриарха (местоблюститель – временная должность, не дающая патриарших прав), а Петр продержался на свободе лишь с апреля по декабрь 1925 года и отправился в тюрьму. Ему предстоят несколько лет тюрьмы, потом несколько лет сверхдальней ссылки за полярным кругом в поселке Хэ на Ямале, а потом еще несколько лет гораздо более тяжелой тюрьмы, из которой он выйдет лишь в 1937 году посредством расстрела. Впрочем, официальное сообщение о его смерти большевики издали на год раньше, в 1936-м, чтобы сергиане со спокойной совестью о нем забыли. Почти все эти годы – пока не «похоронили» заживо – большевики от него чего-нибудь требовали в обмен на свободу, а он не только не соглашался, но еще и направил в 1929 году митрополиту Сергию письма, обличающие политику Сергия и узурпацию тем церковной власти, за что Петра и перевели из поселка Хэ в тюрьму. Не вина митрополита Петра, что в те годы очень немногие смогли о них узнать (зато очень многие узнали о ГПУшной фальшивке, в которой Петр якобы одобрял Сергия). Петр показал себя убежденным сторонником фразы Кирилла Казанского о том, что не надо жалеть архиереев, так как они сейчас только на тюрьмы и годятся.

В лице Петра мы встречаем такой тип архиерея, который появился только в 1920-е годы: убежденные верующие люди, но такие, что в мирных дореволюционных условиях никогда бы не пошли в епископы или вообще в клир, а если бы захотели пойти, то в епископы их вряд ли бы взяли. Петр (р. 1862) также был ровесником Новоселова, равно как и патриарха Тихона (р. 1865). Всю жизнь он работал светским чиновником при Синоде (в этом плане его судьба имеет много общего с судьбой А.Д. Самарина). При советской власти он стал работать главбухом в кооперативе. Стать епископом – прямо из мирян – его заставил, воззвав к чувству долга перед Церковью, патриарх Тихон в 1920 году. Патриарх нуждался в по-настоящему верных помощниках-архиереях, а таких надежнее было сделать самому из свежего материала, нежели искать в потрепанных, а то и потасканных дореволюционных архиерейских кадрах. Это была его сознательная кадровая политика – рукополагать в архиереи таких людей, которые были бы психологически невозможны в дореволюционном архиерейском корпусе. В ней проявилась и собственная маргинальность патриарха по отношению к дореволюционному епископату: Тихон был типичным архиереем-миссионером, которого держали далеко от России (в Америке) и, в лучшем случае, под старость дали бы какую-нибудь епархию поближе к центру. Без этой политики Тихона, как мы скоро убедимся, оказалось бы невозможным создание Истинно-православной церкви в конце 1920-х годов.

Арест Петра был частью более сложной операции ГПУ – попытки перехвата церковного управления заранее подготовленной группой тихоновских архиреев. Обжегшись на обновленцах, которые в 1922 году перехватили канцелярию арестованного патриарха Тихона, но толком ничего не добились, на сей раз ГПУ стремится к соблюдению канонов. И, что важно, соблюдает их лучше, чем православные архиереи.

Сразу после ареста Петра, уже в декабре 1925 года, создается Временный высший церковный совет (ВВЦС) из девяти приличных с виду, хотя и не особо примечательных тихоновских архиереев во главе с архиепископом Свердловским Григорием (Яцковским) – по имени которого остальные тихоновцы назовут их организацию «григорианским расколом». Эти архиереи сразу же заявляют нужную советской власти позицию, которой не могли добиться от митрополита Петра. Расчет ГПУ и григориан был в том, что теперь каноническая ситуация – в их пользу. Ведь если по канонам, то арест Петра создавал вакуум церковной власти, и тут уж – кто смел, тот и съел. И действительно, заметный процент остававшихся на свободе тихоновских архиереев (не менее 55) пройдет через подчинение ВВЦС.

Петр вступил в должность местоблюстителя по завещанию патриарха Тихона. Передача архиерейского престола по завещанию канонами запрещена, но тут, во-первых, передавался не сам престол, и лишь временное и частичное исполнение обязанностей патриарха, и, главное, это было сделано при соборном одобрении епископата. Кроме того, еще Поместный собор в 1918 году специальным секретным постановлением наделил патриарха правом назначения себе преемника в случае гонений. Завещание патриарха было вскрыто и одобрено собором 58 архиереев, собравшихся на похороны Тихона. Почти все остальные архиереи это решение признали, так что фактически назначение Петра было соборным. Но местоблюститель уже не имел патриаршего права назначать себе преемников. Однако и он оставил завещательное распоряжение, по которому теперь был назначен «заместитель местоблюстителя» – митрополит Сергий (Страгородский). Предполагалось, что заместитель не будет выходить за пределы секретарских обязанностей, то есть не будет принимать вообще никаких решений, относящихся к компетенции центральной церковной власти, а будет лишь не давать канцелярии умереть. При таком понимании значения должности заместителя завещание Петра не нарушало канонов: он вполне мог любым способом назначать своих технических сотрудников. Но не было никакого формального документа, которым бы определялись реальные права «заместителя местоблюстителя». Сергий истолковал этот вакуум интерпретации как голос свыше, вещающий словами лозунга партии социалистов-революционеров: «В борьбе обретешь ты право свое». И ему очень повезло с первым объектом для борьбы – ГПУшным ВВЦС.

В 1926 году Сергий, не входя в обсуждение идеологии григориан, всех их отлучает от Церкви по формальному признаку: за неподчинение «заместителю местоблюстителя», то есть ему. Подавляющее большинство епископата, включая всех без исключения будущих антисергиан, его в этом поддерживают. Новоселов тоже. Обсуждать публично скользкую тему сервилизма григориан перед советской властью себе дороже и не хочется никому, когда – как казалось – можно ограничиться формальными соображениями и без этого обойтись. Но с формальными соображениями будущие антисергиане загнали себя в ловушку. Они согласились считать всех, и себя в том числе, обязанными подчинением «заместителю местоблюстителя», – коль скоро именно за неподчинение ему осудили григориан. Так они сами торжественно усадили Сергия – секретаршу из приемной – на пустующее кресло в кабинете начальника. То, о чем они промолчали в 1926 году применительно к григорианам – осуждение сервилизма перед врагами Церкви, – им потом все равно придется высказывать применительно к Сергию, только позиция их будет гораздо менее убедительной, а Сергий успеет установить крепкие связи с государственной властью.

В Церкви еще важнее, чем в светской юридической практике, осуждать преступника именно за те преступления, которые он совершил, а не за те, которых он не совершал. «Преступник должен сидеть в тюрьме», или, по-церковному, «преступник должен быть отлучен» – принцип важный, но никогда не приоритетный. Приоритет имеет другой принцип церковного права: лучше оставить без наказания действительного преступника, чем наказать кого-либо – даже и криминальную личность – за то, в чем он невиновен. Григориане не имели никакой обязанности подчиняться Сергию и даже всей совокупности остальных архиереев. Де-юре централизованная власть в Российской церкви упразднилась еще при кончине патриарха, а после ареста Петра она упразднилась де-факто. Из этого можно было, оставаясь в пределах церковного права, делать разные выводы. Например, тот вывод, который сделали григориане и ГПУ: создать вместо патриаршего коллегиальное управление и пригласить в него войти всех желающих. Надо сказать, что григориане, в отличие от своих оппонентов, никого не запрещали в священнослужении и не отлучали, а предлагали чисто добровольное объединение. Можно было сделать и тот вывод, который сделало большинство тихоновцев: объединиться вокруг суррогата централизованного управления с «заместителем местоблюстителя» во главе. Но чего было делать нельзя – это сторонникам одного выхода из положения издавать прещения против сторонников другого. Большинство епископата еще в 1926 году было обязано отвергнуть сергианский соблазн и осудить григориан за их реальные, а не вымышленные грехи.

Но вот, наконец, в 1927 году теперь уже общепризнанный Сергий от собственного лица выразил знакомую ГПУшную идеологию григориан. Вчитываясь в ранние документы полемики против сергианского раскола (осени 1927 – весны 1928 годов), понимаешь, как по-дурацки чувствовали себя православные, даже и Новоселов. Вот они заметили, наконец, что играли с шулером и проиграли. Господствующее настроение тогдашней антисергианской среды выразил Новоселов в открытом «письме к другу» (уже вне известного цикла) от 22 октября 1927 года:

Трудность настоящего времени для православного человека состоит между прочим (если не главным образом) в том, – занесено мною в тетрадь под 14 января 1925 г., – что теперешняя жизнь Церкви требует от него высоко-духовного отношения к себе. Нельзя полагаться на официальных пастырей (епископов и иереев), нельзя формально применять каноны к решению выдвигаемых церковной жизнью вопросов, вообще нельзя ограничиваться правовым отношением к делу, а необходимо иметь духовное чувство, которое указывало бы путь Христов среди множества троп, протоптанных дивиими [т. е. дикими] зверями в овечьей одежде. Жизнь поставила вопросы, которые правильно, церковно правильно, возможно разрешить только перешагивая через обычай, форму, правило и руководствуясь чувствами, обученными в распознавании добра и зла. Иначе – легко осквернить святыню души своей и начать сжигание совести (1 Тим. 4, 2) через примирение, по правилам, с ложью и нечистью, вносимыми в ограду Церкви самими епископами. На “законном” основании можно и антихриста принять…

Еще около года понадобится Новоселову для того, чтобы осознать несправедливость выраженного в этом отрывке «церковно-правового нигилизма». Одно дело – перешагивать через обычаи и привычки (это необходимо), другое дело – полагать, будто существуют церковные правила, по которым возможно «примирение с ложью и нечистью». Автор этих строк был уверен, что существуют: он ведь все еще полагал, что централизованное церковное управление с Сергием во главе создано по церковным правилам, но только по духу стало антихристовым. Но, во-первых, церковное право учитывает «дух» всех церковных деяний (и уже в 1928 году Новоселов найдет слова, в которых сформулирует, какая именно ересь, то есть антихристов дух, заключается в сергианстве). И, во-вторых, сохранение централизованного церковного управления было канонически допустимым, но не обязательным, и поэтому желающие отойти от Сергия могли это сделать просто в соответствии со своим собственным пониманием церковной пользы (это тоже будет признано Новоселовым уже в течение 1928 года, но не настолько отчетливо, чтобы пересмотреть историю с григорианским расколом).

Привычка тихоновских архиереев, а также и Новоселова держаться единоличной модели церковного управления имела некоторое историческое и психологическое оправдание. Всю свою сознательную дореволюционную жизнь эти люди стремились к отмене неканоничного синодального управления и восстановлению патриаршества. Новоселов тоже участвовал в этих предсоборных дискуссиях 1905 года, которые не смогли дойти до собора по обстоятельствам тогдашней политической жизни. Наконец мечта сбылась, и патриаршество было восстановлено. А потом было очень трудно расстаться с мечтой. И еще труднее было осознать, что самое худшее, что могла сделать эта мечта, – это сбыться. В условиях уже не христианской империи, а несколько иного и тоталитарного царства, всякая централизованная власть может принадлежать только миродержителем века сего, духов о м злобы поднебесным . Во времена гонений в Римской империи не было никакого патриаршества, а было самоуправление небольших региональных церквей, находившихся в общении друг с другом.

Осенью 1927 года все же надо было сказать, что Сергий выиграл первое крупное сражение новой церковной войны – войны между сергианами и их пока еще не организованными оппонентами, – и со стороны оно выглядело как генеральное. Новоселов не мог остаться в стороне и теперь пытался собрать и развернуть на врага уже разбитую армию православных. Он еще сам не знал, как ему это делать.

Идея новых церковных структур: епископ Виктор (Островидов)

Реакцией многих архиереев на действия Сергия было залечь на дно. Зачастую они, на всякий случай, брали у него официальное разрешение уйти на покой и устранялись от церковных дел. Тем самым они освобождали свою совесть от соучастия в грехах Сергия, но почему-то забывали о грехах перед паствой. Ведь их рукополагали в архиереи не для того, чтобы они, столкнувшись с чем-либо недопустимым, оставляли паству и уходили в частную жизнь. Церковное право еще допускало уход из архиереев ради особой подвижнической жизни (как поступил, например, упоминавшийся выше сын Льва Тихомирова, епископ Тихон), – потому что подвижничество приносит наивысшую пользу и для человека, и для Церкви в целом. Но большинство архиереев отходили просто в тихую и спокойную частную жизнь, хотя и с келейным богослужением в кругу нескольких самых близких лиц. Такое поведение запрещается канонами и является греховным. Все были уверены, а Сергий на это и рассчитывал, что никакой другой оппозиции не будет.

Или почти никакой. Еще были так называемые «непоминающие». Особенно сильным это движение было в Москве, в том числе, в открытых храмах. Они поминали за богослужением в качестве своего правящего архиерея патриаршего местоблюстителя Петра, но не поминали его заместителя Сергия. При этом они оставались в евхаристическом общении с сергианами. У Сергия поначалу не доходили руки подавить их умеренную оппозицию указами и запретами, но через несколько лет с этим быстро справилось ГПУ. С их позицией Новоселов никогда не соглашался и считал недопустимым быть в церковном общении также и с ними, поскольку это все равно было участие в общем культе с сергианами.

Были еще, конечно, некоторые горячие головы, даже из епископов, но немного. Например, епископ Глазовский, Ижевский и Вотский Виктор (Островидов). Он обвинил Сергия в «измене истине» и отложился от него со своей епархией еще в декабре 1927, повлияв своим примером на одновременные события в Петрограде, где разворачивалась деятельность Новоселова. Епархия за ним последовала и сохранилась в «катакомбах» (т. е. в тайных общинах, о которых, впрочем, все вокруг знали) до начала 1990-х, а отдельные общины и даже один катакомбный монастырь (где живет несколько старушек очень строгой подвижнической жизни) сохраняются до сих пор. В советское время на территории его епархии особо поощрялись сергиане, но в их храмы ходили немногие, так как верующие обычно молились в тайных домашних церквах. Такая жизнестойкость наследия епископа Виктора стала следствием того, что он создал доброкачественную церковную структуру. Она продолжала работать и тогда, когда епископа давно уже не было в живых (умер в 1934).

Это, кстати, и ответ на вопрос, который скоро кем-то из читателей может быть задан: почему вообще такой сыр-бор вокруг церковных структур? Зачем нужны все эти тайные и явные церковные организации? А затем, чтобы попечение христиан друг о друге (а они всегда в нем нуждаются) работало бы не под настроение и волнами – неизбежно затухающими, а в режиме автоколебаний, стабильно и при постоянном подводе энергии в систему. Для этого и нужна система.

Епископ Виктор был исключением даже среди лучших архиереев как по своим пастырским способностям, так и по ясности понимания того, с чем Церковь столкнулась в лице сергианства. У Новоселова, да и почти ни у кого такой ясности не было.

Разумеется, до революции епископ Виктор «дорос» лишь до настоятеля монастыря, и епископство ему едва ли грозило. Был, однако, рукоположен в епископы в 1920-м. В 1928 году он присоединится к митрополиту Иосифу Петроградскому, за что вскоре окажется на Соловках. О его пребывании там вспоминал Д. С. Лихачев: «Иосифлян было большинство. Вся верующая молодежь была с иосифлянами. И здесь дело не только в обычном радикализме молодежи, но ив том, что во главе иосифлян на Соловках стоял удивительно привлекательный владыка Виктор Вятский (Островидов)… От него исходило какое-то сияние доброты и веселости. Всем стремился помочь и, главное, мог помочь, так как к нему все относились хорошо и его слову верили». Этот добрый человек первым стал говорить о том, что сергиане утратили благодать таинств – мнение, которое около 1935 года станет среди антисергиан всеобщим, но для 1928 года, когда его выскажет епископ Виктор в своем окружном Послании, еще совершенно непривычное:

Смесив в одно в великом святейшем таинстве Евхаристии вопреки слову Божию “верных с неверными” (2 Кор. 6.14–18), Святую Церковь и борющих на смерть врагов ея, митрополит [Сергий] этим своим богохульством нарушает молитвенный смысл великого таинства и разрушает его благодатное значение для вечного спасения душ православно верующих. Отсюда и богослужение становится не просто безблагодатным, по безблагодатности священнодействующего, но оно делается мерзостью в очах Божиих, а потому и совершающий и участвующий в нём подлежит сугубому осуждению. Являясь во всей своей деятельности еретиком антицерковником, как превращающий Святую Православную Церковь из дома благодатного спасения верующих в безблагодатную плотскую организацию, лишённую духа жизни, митр. Сергий в то же время через своё сознательное отречение от истины и в своей безумной измене Христу является открытым отступником от Бога Истины.

В 1997 году мощи епископа Виктора были обретены нетленными после 63 лет лежания в сырой почве. Во святых его прославили не только истинно-православные, но и те самые сергиане, чье богослужение он назвал «мерзостью в очах Божиих», то есть языческим культом (в Библии слово «мерзость» обычно означает идола).

Епископ Виктор был учеником и, по всей видимости, духовным сыном светского человека, хотя и профессора Казанской духовной академии – ровесника Новоселова Виктора Ивановича Несмелова (1863–1937). Того самого Несмелова, которого Новоселов хвалил в «Забытом пути опытного богопознания» еще в 1902 году, – первого выдающегося русского патролога (специалиста по учению отцов Церкви) и при этом по-настоящему православного богослова. Будучи мирянином, и притом весьма пожилым, он занимается организацией Истинно-православной Церкви в Казани. За это подвергается аресту в 1931 году, но вскоре амнистируется (и через несколько лет умирает у себя дома от пневмонии) по совершенно экзотической причине – из-за сына. Его сын Валентин после революции стал чекистом, из-за чего отец порвал с ним отношения. В июне 1918 года он принял участие в операции по изъятию церковных ценностей из Раифского монастыря под Казанью. Но монастырь оказал успешное сопротивление, так как в нем скрывалось законспирированное белогвардейское подполье, которое ожидало и потом дождалось освобождения города белыми. Нападавшие понесли потери убитыми в количестве семи человек, и среди погибших был Валентин Несмелов. Посмертно его наградили званием героя, и из уважения к сыну отпустили отца. Бывало и так. Этого сына заменил Несмелову епископ Виктор.

Влияние идеологии епископа Виктора на деятельность Новоселова станет ощутимым во второй половине 1928 года. Тогда же церковная организация епископа Виктора объединится с новоселовской – то есть иосифлянской (по имени митрополита Иосифа Петроградского).

Феодор Андреев

Одной из главных арен противостояния сергиан и истинно-православных станет Петроград. В это время в нем нет правящего архиерея: назначенный в сентябре 1926 года в Петроград митрополит Иосиф пробыл там только три дня, а потом уехал, и власти больше не впускали его в город. Он живет под фактическим домашним арестом в Ростове Великом, месте прежнего служения. Реальное управление большой епархией поделено между несколькими викарными (то есть вспомогательными) епископами. Два викарных епископа из пяти (Алексий Симанский – будущий второй советский патриарх, бывший обновленец, и Николай Ярушевич) всецело за Сергия. Один – Григорий (Лебедев), епископ Шлиссельбуржский, выходец из консервативных кругов московского Данилова монастыря начала 1920-х годов (наверняка встречавшийся там с Новоселовым), поддержит отделившихся от Сергия, но нерешительно. В 1928 году он покинул Ленинград и до самого расстрела в 1937 году жил частной жизнью вне общения с митрополитом Сергием.

Настоящей опорой Истинно-православной церкви стали два остальных викария – Димитрий (Любимов), епископ Гдовский, и Сергий (Дружинин), епископ Нарвский. Это будут фактические руководители иосифлянского епископата, причем их номинальный глава, архиепископ Иосиф Петроградский, присоединится к ним чуть позже. Идеология их отхода от митрополита Сергия была выработана стараниями Новоселова и его ученика священника Феодора Андреева – довольно молодого, но уже очень любимого пастыря. Осенью 1927 года ее выражало процитированное выше «Письмо к другу» от 22 октября 1927 года.

До революции Феодор Андреев начинал как молодой, но многообещающий ученый, специалист по славянофилам. Его работа «Славянофилы и Московская духовная академия», напечатанная его другом Флоренским в «Богословском вестнике», сохраняет значение и поныне. В 1920-е годы в Петрограде он приобрел уважение в качестве одного из лучших пастырей тихоновской церкви. В конце 1927 года ему пришлось открыто выступить в качестве главного идеолога движения тех, кто прервал общение с сергианами. Многие знали, что за ним стоит Новоселов, но Новоселов был вынужден скрываться. Их отношения с Новоселовым предполагали партнерство и соавторство, а не механическую трансляцию младшим слов старшего.

За несколько месяцев до смерти, в декабре 1928 года, Феодора Андреева, арестованного в сентябре того же года, выпустят из тюрьмы как тяжело больного – умирать дома (тогда еще такой гуманизм властей был возможен). Он скончается 10 мая 1929 года. Толпа на его похоронах соберется такая, что старожилы вспомнят похороны Достоевского в 1881 году.

Димитрий Гдовский

Архиерейское управление всем движением – то есть бесконечную работу с клириками и приходами, которые стали переходить под омофор петроградских епископов по всей стране, – возьмет на себя епископ Димитрий, а епископ Сергий станет его помощником. В отношении идеологии, а также стратегии и тактики, епископ Димитрий будет смиренно доверять Новоселову и Андрееву. Епископ и не обязан все знать и уметь сам, но он обязан понимать свою ограниченность и искать таких сотрудников, которые позволят ее преодолеть.

Епископ Димитрий, подобно епископу Сергию Нарвскому и многим героям нашего рассказа, тоже едва ли мог стать архиереем при царском режиме. В глазах духовенства дореволюционной выделки оба этих епископа выглядели слегка ненастоящими. Поэтому они и оказались самыми лучшими. Архиерейская хиротония епископа Димитрия состоялась лишь в 1926 году, когда его, вдового и почтенного протоиерея (р. 1857), попросили принять епископский сан, чтобы восполнить оскудение тихоновского епископата, оставшегося на свободе. Однако в качестве протоиерея отец Димитрий был священником выдающимся и даже потомственно выдающимся. Его отец, протоиерей Гавриил Маркович Любимов, много лет служил в Михайловском соборе Ораниенбаума и был духовником отца Иоанна Кронштадтского (Ораниенбаум – ближайший к Кронштадту городок на берегу Финского залива; до революции через него был путь из Кронштадта в Петербург). Владыка Димитрий знал отца Иоанна с детства, и вся его семья была к нему очень близка. Он не ожидал, что последние годы его жизни станут временем его наибольшей деятельности, но принял это смиренно и безбоязненно. Был арестован в конце 1929 года в рамках «большого» дела об ИПЦ (Истинно-православной Церкви), по которому будут проходить также и Новоселов, все «иосифляне», супруги Лосевы, московские математики – профессор Егоров и другие – и еще сотни разных людей. На допросах будет держаться твердо и в качестве одного из главных обвиняемых будет приговорен к расстрелу, однако приговор тут же пересмотрят по возрасту и смягчат до 10 лет лагерей (что фактически подразумевало пожизненное заключение). Умрет в 1935 году в одиночной камере Ярославского политизолятора.

Димитрий Гдовский

Осенью 1927 года епископ Димитрий возглавит большую делегацию ленинградского духовенства и интеллигенции в Москву к митрополиту Сергию – для увещания этого еще признаваемого ими, но впавшего в заблуждение архиерея. Их весьма поучительная беседа была записана. Это была последняя и самая масштабная попытка образумить Сергия. До этого делались и другие попытки. В том числе, от себя лично к Сергию обращался и Новоселов (о чем свидетельствует близкий к нему человек, архиепископ Серафим (Самойлович)). Кульминационный момент диалога ленинградской делегации с Сергием получил очень широкую известность (первая реплика ниже принадлежит Сергию):

–  Эта ваша позиция называется исповедничеством. У вас ореол …

–  А кем же должен быть христианин?

–  Есть исповедники, мученики, а есть дипломаты, кормчии, но всякая жертва принимается …

–  Вы спасаете Церковь?

–  Да, я спасаю Церковь!

–  Что Вы говорите, Владыко! – в один голос воскликнули все члены делегации. – Церковь не нуждается в спасении, – добавил протоиерей [Викторин] Добронравов [1889–1937, новомученик] , – врата ада не одолеют ее. Вы сами, Владыко, нуждаетесь в спасении через Церковь.

–  Я в другом смысле это сказал, – несколько смущенно ответил митрополит Сергий. Ну да, конечно, с религиозной точки зрения бессмысленно сказать: “Я спасаю Церковь ” , но я говорю о внешнем положении Церкви.

Этот фрагмент не годился бы в качестве доказательства для строгого церковного суда, но прекрасно пригодился для разъяснения различия в самих подходах к вере. Люди увидели, что Сергий ставит перед собой и решает какие-то совершенно нехристианские задачи.

В письме к отцам-настоятелям (отделившимся от Сергия и попросившимся под его омофор) от 4/17 января 1928 года епископ Димитрий формулирует свои претензии к Сергию. Сергий должен покаяться в том, что он «…погрешил не только против канонического строя Церкви, но и догматически против её лица, похулив святость подвига её исповедников подозрением в нечистоте их христианских убеждений, смешанных, якобы, с политикой, соборность – своими и синодскими [имеется в виду синод Сергия, подобранный им без совета с другими архиереями и поэтому не имевший никаких полномочий] насильственными действиями, апостольство – подчинением Церкви мирским порядкам, и внутренним (при сохранении ложного единения) разрывом с Митр. Петром, не уполномочившим Митр. Сергия на его последние деяния, начиная посланием от 16/29 июля с. г. [т. е. «Декларацией»; «с. г.» стоит ошибочно вместо «прошлого года»]». Тут впервые у будущих иосифлян появились догматические претензии к Сергию, то есть фактически обвинение в ереси.

Среди перешедших к епископу Димитрию приходов был и кафедральный собор тихоновцев – храм Спаса-на-Крови. Теперь он станет иосифлянским и пребудет кафедральным храмом иосифлян до закрытия в 1932 году.

Сергий Нарвский

Епископ Сергий (Дружинин, 1863–1937), рукоположенный в 1924 году патриархом Тихоном все по той же причине оскудения Петрограда епископами, казался инородным телом не только в среде дореволюционного епископата, но и в среде иосифлян. Но только казался. На самом деле он был очень органичным и нужным. Он был убежденным монархистом и вполне принадлежал к той части националистической среды, с которой до революции люди кружка Новоселова не дружили. Но после революции прежние противоречия потеряли значение и перестали разделять людей, если они веровали одинаково, так что епископ Сергий и Новоселов стали близкими сотрудниками. Правда, интеллигентные клирики собора Спаса-на-Крови начали было возмущаться епископом Сергием из-за каких-то личных обид, так что пришлось даже вмешаться с увещательным письмом митрополиту Иосифу. Но в итоге все примирились. Арестован в 1930 году. Перед расстрелом в 1937-м успел пожить три года на относительной свободе – в ссылке в Йошкар-Оле, где совершал тайные богослужения и еще при жизни почитался святым.

Психологически владыку Сергия характеризует, например, стилистика его ответов на вопросы следователя ГПУ: «За все, что большевики совершили и продолжают совершать, за расстрелы духовенства и преданных церкви Христовой, за разрушение церкви, за тысячи погубленных сынов отечества большевики ответят, и русский православный народ им не простит. Я считаю, что у власти в настоящее время собрались со всего мира гонители веры Христовой. Русский православный народ изнывает под тяжестью и гонениями этой власти…»

Всецелая преданность владыки Сергия монархии была связана еще и с тем, что, будучи монахом Троице-Сергиевой пустыни в Стрельне (монастырь, основанный Игнатием Брянчаниновым), он с начала 1900-х годов стал духовником великих князей Дмитрия Константиновича (расстрелян большевиками в 1919 году в числе заложников) и Константина Константиновича (поэта К.Р.), а также детей второго из них. Видимо, они нарочно выбрали для себя духовника строгого и простого. Известные нам теперь из его личного дневника перипетии борьбы Константина Константиновича – человека православно верующего – со своим, как он его называет, «главным грехом» (гомосексуализмом) должны были становиться главной темой его исповедей у будущего владыки Сергия (решаюсь упомянуть об этом потому, что Константин Константинович специально передал свой дневник на хранение для потомства и разрешил его публикацию – вероятно, для собственного смирения и для душевной пользы тех, кто будет бороться с тем же грехом). Отец Сергий был искренне предан этому своему падающему, но и поднимающемуся духовному сыну.

Иосиф Петроградский

Присоединяясь к движению, вскоре названному в народе его именем, митрополит Петроградский Иосиф (Петровых – его фамилия на слуху у современной интеллигенции благодаря поэту и переводчице Марии Петровых, его родной племяннице; 1872–1937) совершил, с христианской точки зрения, поступок естественный, но, с точки зрения обычных для архиереев амбиций, – поступок чрезвычайного самоотречения. Он должен был дать движению свое имя, заранее зная, что он не сможет реально ничем в нем управлять, но при этом будет одним из первых, кого привлекут к ответственности. Так и оказалось, если не считать мимолетной, но очень важной истории создания второго центра движения в Ярославле, где митрополит Иосиф принимал личное и активное участие.

Его имя было нужно движению сразу по нескольким причинам. Первая из них – надо было иметь возможность сохранить за собой «бренд» Петроградской епархии. Но были и другие причины, даже более существенные. Архиереев, готовых отделяться от Сергия и при этом возглавить другую церковную структуру, осенью 1927 года было только двое, и те викарии (мы с ними уже знакомы). Поэтому для приобретения критической массы движения, достаточной для создания Истинно-православной Церкви во всероссийском масштабе, было очень важно заполучить к себе архиерея, авторитетного для других архиереев. Митрополит Иосиф этим требованиям полностью отвечал. До революции, правда, он был архиереем очень дальнего ряда и малозаметным (рукоположен в 1909), но даже тогда получил некоторую известность в качестве аскетического писателя. В середине же 1920-х годов он стал одним из самых активных архиереев-тихоновцев, и потому и был назначен на Петроградскую кафедру.

Отношения с Сергием у него испортились в сентябре 1927 года. Впрочем, он и тогда от него не отходил и отходить не планировал, так как, подобно большинству будущих иосифлян, считал «Декларацию» саму по себе только лишь личным грехом тех епископов, которые ее подписали, а других плодов сергианства надо было еще подождать. Когда в сентябре 1927-го исполнился год, как митрополит Иосиф не мог прибыть на свою кафедру, Сергий дал ему назначение в Одессу. Иосиф в Одессу не собирался, но думал просто уклониться от назначения и уйти на покой. В таких мыслях он жил несколько месяцев, пока его не настигли эмиссары петроградских епископов и Новоселова.

Их предложение организовать церковную структуру Истинно-православной церкви было ново и поразительно. Оно совершенно не вписывалось в архиерейский менталитет. Архиереи дореволюционной выучки полагали, что говорить о каких-то церковных структурах без государственной поддержки – это просто contradictio in adjecto , круглый квадрат. Двигателями этой странной идеи стали Новоселов и Андреев, а теперь еще они смогли увлечь двух петроградских викариев. Одним из самых больших чудес в истории Истинно-православной Церкви стало то, что солидный архиерей, митрополит Иосиф, поддержал этих ненормальных. Причем он сделал это совершенно сознательно и так никогда и не отрекся от того, что сделал.

После ареста в сентябре 1929 года его будут ждать тюрьмы и ссылки (в Казахстане) и, наконец, расстрел 20 ноября 1937 года – в одной тюрьме и в одну ночь с упоминавшимся выше митрополитом Казанским Кириллом и еще не упоминавшимся епископом Евгением (Кобрановым). Оба они в прошлом имели расхождения с иосифлянами по оценке степени отпадения сергиан, но еще к середине 1930-х все эти расхождения были позади.

Акт отхода от Сергия епископов Димитрия и Сергия Нарвского был датирован 26 декабря 1927 (н. ст.), а митрополит Иосиф издаст свой акт об отделении от Сергия и единстве со своими двумя викариями на Рождество (7 января) 1928 года. В этом акте будут знаменитые строки о том, что все распоряжения Сергия надо теперь игнорировать: «Пусть эти распоряжения приемлет одна всетерпящая бумага да всевмещающий бесчувственный воздух, а не живые души верных чад Церкви Христовой». Вероятно, слова «да всевмещающий бесчувственный воздух» произносились как строка пятистопного ямба, с церковнославянским ударением «воздУх»

Присоединение митрополита Иосифа к «иосифлянам avant la lettre » означало, что дело пошло, что не вся паства будет брошена пастырями и начнет разбредаться. Но до всероссийских масштабов было по-прежнему далеко. Задача, как она рисовалась в тот момент Новоселову, состояла в вытеснении и изоляции Сергия вместе со всей его администрацией и сохранении, за счет этого, существовавшей тогда структуры тихоновской церковной организации. Для этого движению иосифлян требовался хотя бы один формальный лидер из числа нескольких остававшихся тогда на свободе старших архиереев, сопоставимых по административному весу с самим Сергием.

Ярославцы

С группой ярославских архиереев – митрополитом Ярославским Агафангелом (Преображенским; 1852–1929) и всеми тремя его викариями, епископами Серафимом (Самойловичем), Варлаамом (Ряшенцевым) и Евгением (Кобрановым), – связана вторая большая победа иосифлянского движения, которая быстро обернулась большим поражением, и все это в течение одного 1928 года. Можно сказать, что за их души Сергий Страгородский и Новоселов вступили в прямое единоборство, и Новоселов проиграл.

Молодые викарии позже – причем Серафим (Самойлович) очень скоро, уже в декабре 1928 года – перейдут на позиции Новоселова и иосифлян, но «дорого яичко к Христову дню». Архиерей обязан не просто понимать церковную ситуацию, но обязан в процессе понимания укладываться в норматив по времени. Запоздалое же понимание имело значение для личного спасения архиереев и некоторое, уже не столь большое, значение для строительства церковного, но своей заторможенностью в решительных событиях 1928 года они сломали гораздо больше, чем впоследствии удалось построить. Впрочем, все трое стали новомучениками: Варлаам умер в тюрьме в 1942 году, остальные двое расстреляны в 1937, причем Евгений, как мы упоминали, – вместе с митрополитами Иосифом и Кириллом.

Все трое были относительно молодыми архиереями (только у Варлаама был дореволюционный стаж архиерейства, с 1913 года), но все трое проходили типичную архиерейскую выучку в рядах ученого монашества, и для них очень много значил авторитет их старшего архиерея – митрополита Агафангела. Прямой и близкий контакт с Новоселовым был только у Серафима (Самойловича). В своих записях и письмах, когда надо было избегать прямого указания имен, Новоселов именует Серафима «сынком», а Серафим Новоселова – «дядей». Разница в возрасте позволяла: Серафим родился в 1881 году. Но, судя по дневнику Серафима за 1928 год, авторитет Агафангела был для него тогда гораздо выше, чем авторитет Новоселова.

Агафангел относился к самым старшим архиереям тихоновцев. Подобно Сергию, это был еще дореволюционный церковный сановник (архиерей с 1889 года, причем уже с 1913 года – в Ярославле). В отличие от Сергия, он не замарал себя обновленчеством. Напротив, он сподобился исповедничества, проведя в тюрьмах и ссылках все время с лета 1922 по весну 1926. Это было связано с его резким выступлением против обновленчества, причем в том числе, – персонально против Сергия, когда тот действовал в качестве одного из лидеров обновленцев. (Такова была важнейшая и абсолютно уникальная особенность Сергия: он заседал в главных органах церковного управления при всех режимах без исключения – царском, временного правительства, раннего патриаршества, обновленчества, а потом и последних лет Тихона.)

Агафангел понимал, что государству в некоторых вопросах можно и должно сопротивляться, и был готов это делать – в отличие от Сергия, который был готов обманывать государство, но только не бороться в открытую. Но была одна вещь, которой Агафангел не понимал абсолютно: как это без государства можно что-либо строить, какие-либо церковные структуры. Но как раз в случае Агафангела поддержку Тучкова получить было реально.

Еще в 1926 году, параллельно григорианскому расколу, Тучков попытался разделить остальных тихоновцев между Агафангелом и Сергием. Перед освобождением Агафангела из пермской тюрьмы Тучков уговорил его выступить с «Пермским воззванием» – окружным посланием ко всей Церкви, извещающим о вступлении Агафангела в должность «заместителя местоблюстителя» и освобождении от этой должности Сергия. Для этого находились некоторые основания в бюрократической логике, в которой тогда, вместо канонов, мыслили архиереи и научившиеся теперь от них чекисты. Если бы психологические силы Сергия и Агафангела были равны – одинаково велики или одинаково слабы, – то это привело бы к расколу тихоновцев пополам. Но в условиях резкого неравенства психологических сил это привело к публичному унижению Агафангела, который «ради мира церковного» (что в переводе на обычный язык означает «против воли») отказался от «Пермского воззвания» и подчинился Сергию. В отличие от Агафангела, Сергий умел бороться даже при наличии государственной поддержки, понимая, что одной такой поддержки недостаточно, и нужно прилагать усилия самому. Весь бунт Агафангела был подавлен Сергием чуть более чем за месяц. Примечательно, что Сергий тут действовал только убеждением – бюрократической демагогией и эмоциональным напором, – но этого хватило, чтобы произвести впечатление на других архиереев и эмоционально подавить Агафангела.

Впрочем, чекисты использовали выступление Агафангела для того, чтобы надавить на Сергия. Агафангел по-прежнему и небезосновательно воспринимался Сергием как конкурент. Это не могло не создавать благоприятного для чекистов фона тем раздумиям, для которых Сергий получил время после ареста в ноябре 1926 года. Сергий освободился неожиданно быстро – уже в марте 1927 года. Как многие догадывались, это означало заключение договора с чекистами. Догадка подтвердилась в июле изданием «Декларации».

Митрополит Иосиф (Петровых)

Когда к иосифлянам присоединился митрополит Иосиф, само его ссыльное положение (он находился в Ростове Ярославской епархии) оказалось удобным для того, чтобы лично встретиться с Агафангелом и уговорить его на новый демарш. В начале 1928 года Агафангел и Иосиф вдвоем встречаются с Тучковым и спрашивают его мнения о своем будущем выступлении против Сергия. Мнение положительное, так как для Тучкова разделение тихоновцев остается актуальной задачей (если бы оно оказалось отрицательным, то Агафангел бы ничего делать не стал). Через несколько дней, 24 января (6 февраля н. ст.) 1928 года, выходит открытое Обращение к Сергию с обоснованием разрыва с ним до его покаяния. Обращение подписано Агафангелом, всеми тремя его викариями и Иосифом.

В первых строках Обращения заявлено, что Сергий и вообще не имел права на единоличное управление, но ему подчинялись «ради блага и мира церковного». Самими авторами тут подразумевалось, будто право на такое управление было у Агафангела (Серафим параллельно с Обращением отправил Сергию частное письмо с просьбой передать свои полномочия Агафангелу). Тем не менее в тексте этого нет, и поэтому допустимо другое толкование – что права на единоличное управление не было ни у кого вообще. Так понимают текст Новоселов и Андреев в упоминавшемся выше документе 1928 года «Беседа двух друзей». Там они очень хвалят ярославское Обращение в целом, но критикуют этот пункт как неверный, доказывая каноничность самой формы единоличного управления даже и в случае Сергия. Новоселов и Андреев до сих пор поддаются инерции бюрократического мышления и не сверяются напрямую с церковным правом. Чтобы перестать цепляться за это церковное единоначалие, им понадобится еще несколько месяцев, до второй половины 1928 года.

Важно, что, отлагаясь от Сергия, ярославцы заявляют о том, что Сергий вообще не имеет права на церковное управление, то есть отлагаться от него должны бы и все остальные, а не только они: «…отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и Вашим Синодом право на высшее управление Церковью».

Такого Обращения было достаточно, чтобы установить церковное единство с петроградскими иосифлянами. Митрополит Иосиф теперь принадлежал сразу к двум центрам движения, петроградскому и ярославскому. Властям показалось, что это чересчур, и потому уже весной 1928 года Иосиф был выслан на свою малую родину – под фактический домашний арест в Николо-Моденский монастырь под Устюжной, Вологодской области.

Также власти «вычислили» особую роль архиепископа Серафима (Самойловича) в ярославской группе, что было нетрудно, так как он в ней был единственным епископом, помимо Агафангела, имевшим всероссийский авторитет. Во время ареста Сергия в 1926 году ему временно передавались полномочия «заместителя местоблюстителя», причем уже не от Сергия, а от арестованного, в свою очередь, митрополита Иосифа (Петровых), которому передавал полномочия Сергий. После освобождения Сергия архиепископ Серафим вернул ему его место. Во время местоблюстительства Серафима его также подвергали аресту и спрашивали, кому он завещал свой пост. К удивлению чекистов, он отвечал: «Господу Богу!» Так, в лице Серафима, до епископата начинала доходить вся неуместность этой бюрократической игры в заместителей и местоблюстителей. Серафим весной 1928 года поехал в ссылку под Могилев.

Роль Новоселова в ярославском отделении от Сергия была велика, но, видимо, не решающая. Решающая роль, скорее всего, принадлежала митрополиту Иосифу, который был хорошо знаком Агафангелу и вместе с ним встречался с Тучковым. Правда, на самого Иосифа решающее влияние оказал, через петроградцев, Новоселов. Желая, очевидно, преуменьшить роль Новоселова, Иосиф на допросе 19 ноября 1930 года показал: «Новоселов больше говорил и влиял на митрополита Агафангела и… на архиепископа Серафима. Ко мне Новоселов приезжал один раз вместе с Серафимом. На отход Агафангела и его группы, на их оформление в самостоятельное течение – он повлиял в том смысле, что подлил, как говорится, масла в огонь: он подтолкнул их на том пути, на котором они уже стояли». Нужно понимать, что это показания на допросе по делу, по которому уже проходит и Новоселов, и для Иосифа важно не ухудшить его положение.

«Беседа двух друзей» позволяет реконструировать планы и церковное самосознание иосифлян после издания ярославского Обращения. Они поражают своей умеренностью и, хочется сказать на фоне декларации епископа Виктора (Островидова), нерешительностью. Делается ставка на то, что теперь большинство епископата не просто отойдет от Сергия, но и присоединится к Агафангелу. Мы уже говорили выше о выраженной в «Беседе двух друзей» надежде на возможность преодоления раскола по механизму, похожему на преодоление раскола между Тихоном и имяславцами. Эта надежда была неверна, так как между Тихоном и имяславцами стояла церковная бюрократия, но не стояло различие в вере, а между сергианами и иосифлянами барьеры бюрократические подкреплялись различиями в самых основаниях веры. Авторы «Беседы» хотят сохранить тихоновскую церковную организацию в максимальной целости, и поэтому защищают принцип единоначалия и возражают против создания параллельной иерархии рукоположением новых епископов. Первая иосифлянская епископская хиротония (епископа Серпуховского Максима (Жижиленко)) будет совершена 12 октября того же года; это дает нам объективный критерий для оценки скорости эволюции церковного мышления Новоселова и иосифлян.

Предательство Агафангела

Зная нерешительность Агафангела и способность Сергия развивать «бурю и натиск», Новоселов не сомневался, что «ярославская оппозиция», как ее тогда стали называть по светской политической моде (напомним, что дело было в 1928 году, когда страна бурлила от «внутрипартийных дискуссий» с левой и правой оппозициями Сталину), – продукт скоропортящийся. Ее надо было быстро зацементировать в составе более общей церковной структуры. Об этом Новоселов писал архиепископу Серафиму в несохранившемся письме, где он рассматривал три кандидатуры для возглавления этой структуры: Иосифа, Агафангела и самого Серафима. При этом двух первых он считал «мало для этого пригодными»: Иосифа – за «склонность более к созерцательной жизни» (что правда), Агафангела – как «престарелого» (что, само по себе, не основание; видимо, Новоселов не хотел смущать «сынка» более критичным отзывом); из этого Новоселов делал вывод, что главой нового церковного движения должен становиться Серафим (Самойлович).

Но после того как Ярославскую епархию покинули оба близких Новоселову архиерея, контакта с Агафангелом у него не стало. Агафангел на глазах «терял форму». Он продолжал понимать, что Сергий – «плохой», и наверняка чувствовал это эмоционально, но он бы не мог пересказать своими словами, без дословных цитат, февральское Обращение, в котором, по сути, Сергий обвинялся в создании собственной нецерковной организации. Некоторые исследователи, видимо, правы в своем предположении, что эта часть Обращения писалась митрополитом Иосифом. Она соответствует логике петроградских деклараций иосифлян: мы остаемся тем, чем мы были, а «вы» (сергиане) создали в угоду безбожникам новую и чуждую Церкви организацию.

У самого Агафангела никогда не было в голове столь четкой логики, и Сергий прекрасно об этом знал. Из всех дореволюционных церковных сановников умением мыслить строго логически обладал, видимо, только сам Сергий. Поэтому первое, что он делает (продолжая политику ГПУ), – изолирует Агафангела от остальных архиереев. Всех авторов Обращения он запрещает в священнослужении, а для Агафангела делает исключение и дает ему месячный срок для исправления. Начинается игра на нервах – немыслимая с людьми типа даже не Новоселова, а митрополита Иосифа, но прекрасно работающая с людьми типа Агафангела. Агафангел ведь сам толком не понимал, в каких он отношениях с Сергием, а спросить-то теперь не у кого. А в это время Сергий несколько раз посылает от себя к Агафангелу переговорщиков. У Новоселова такой возможности не было.

В итоге подобных переговоров с представителями Сергия Агафангел уже 7 апреля 1928 года официально соглашается начать обсуждение сепаратного мира. В соответствующем письме к Сергию он, по-видимому, искренне не отдает себе отчета в том, что не просто отвергается от митрополита Иосифа уже сейчас, даже ничего не получив от Сергия взамен, но и противоречит собственному февральскому Обращению: «Мы ни одним словом не обмолвились [в февральском Обращении], что отделяемся от Вас по разномыслию в вере, тайнодействии [т. е. совершении церковных таинств] и молитве, а только в порядке административного управления…» Действительно, таких слов о причинах отделения не было, равно как и не было слов об «административном» разрыве. Но было обвинение в узурпации церковной власти, а по канонам это означало раскол. Конечно, самого слова «раскол» в февральском Обращении тоже не было, так как это страшное слово испугало бы митрополита Агафангела, и он ничего бы не подписал.

Оправдываясь перед Сергием, который совершенно логично обвинял Агафангела в расколе (ведь если с ним, Сергием, разрывают как с раскольником, а он не раскольник, – то, значит, в расколе те, кто с ним разрывает), Агафангел доходит до предательства недавних соратников. «Мы остаемся с Вами в союзе веры и молитвы. Что же касается объединения оппозиции под главенством митрополита Иосифа, то это от Ярославского епископата не зависит и им не одобряется» (впрочем, епископат этот и не спрашивали: письмо было конфиденциальным).

Когда такие вещи пишутся, как в данном случае, без предварительных переговоров с недавними соратниками, иосифлянами, то это и есть не что иное, как предательство – удар в спину исподтишка. Только длительное обучение в системе церковной бюрократии дает навык делать подобные вещи легко и непринужденно. Видно, что Агафангел не зачитывался в молодости «Николаем Палкиным». Далее в письме Агафангел просит вернуть в его епархию архиепископа Серафима (это не было сделано), но заранее соглашается исключить из переговоров митрополита Иосифа. Иосифляне еще месяц не будут знать, что они уже преданы Агафангелом.

Изобретенный Агафангелом термин «административное разделение» мог быть применен там, где нет общего церковного управления, но есть общая принадлежность к Церкви. По его новой версии событий, именно так обстоят дела у него с Сергием. Но наэтоне соглашаются ни Сергий (ему нужно только признание его власти), ни единомышленники Новоселова. Сергий и Новоселов согласны в том, что церковные разделения среди тихоновцев имеют вероучительный характер, то есть одна из сторон отпадает от Церкви и образует раскол. Мотивация отходящих от Сергия – не погубить свою душу в сергианском расколе. Агафангел придумал себе третью позицию – крайне искусственную и никому не близкую. С такой позиции можно было лишь пасть.

Не имея больше способа прямого воздействия на Агафангела, Новоселов пытается воздействовать на него через широкий круг верующих людей. Сохранилось письмо Новоселова к своим близким помощникам по изготовлению религиозного самиздата в этот период – жившим в Москве супругам Лосевым, духовным чадам имяславца архимандрита Давида. Валентина Михайловна Лосева-Соколова (1897–1954) – первая супруга А.Ф. Лосева, по специальности астроном, подготовила прекрасный церковно-исторический архив, но не смогла его хорошо спрятать, и он попал на Лубянку (и сейчас иногда доступен некоторым исследователям).

По поводу некоего неизвестного нам сочинения Новоселов просит Лосевых написать какой-то сопроводительный текст, в котором «…сделать должный вывод из Яросл[авского] “отложения”, т. е. показать, что формула отложения носит явно канонический характер, и что разрыв этот – не какой-то своеобразно “административный”. Следует подчеркнуть и сказанное в заключении [февральского документа] о необходимости “открытого раскаяния” м[итрополи]та Сергия и сделать определенный вывод, предупреждая снисходительный ответ м[итрополита] Аг[афанге]ла Сергию. Необходимо сотворить это, немедленно послать Агафангелу и распространить, где можно. Поспешите, дорогие! Покоиться на лаврах нам, видно, рано…»

Видно, что версия о «только административном» отделении Агафангела уже гуляла в народе, но о фактически совершенном разрыве Агафангела с Иосифом еще никто не знает. Новоселов пытается воздействовать на Агафангела, чтобы тот не мог отмахнуться от серьезности уже подписанных им собственноручно слов. А это уже бесполезно: в реальности Агафангел перешагнул нечто большее и ушел гораздо дальше. Переговоры его с Сергием закончатся 10 мая (н. ст.) так называемым «разъяснением» февральской декларации, которое в действительности было вполне отчетливым ее извращением. За Сергием была признана «власть… как Заместителя» (каноны, разумеется, ничего о такой «власти» не сообщают, равно как и о самой должности «Заместителя»). При этом сделана оговорка: «Распоряжения Заместителя, смущающие нашу и народную религиозную совесть и, по нашему убеждению, нарушающие каноны… исполнять не могли и не можем». Действительно, остававшиеся у Агафангела викарии не поехали в те места, куда их послал было Сергий, а теперь, с разрешения Сергия, остались на своих местах.

Оговорка успокаивала совесть. Первым от этого самоуспокоения пробудится архиепископ Серафим (в декабре 1928 года), но поезд уйдет, дело будет сделано. Рассказывали, что и сам Агафангел перед своей смертью (16 октября того же 1928 года) пожалел о подчинении Сергию и даже думал о новом отделении, но это агиографический топос, да и неважно. Важен факт: Агафангел подчинился Сергию и удостоился помпезного погребения от сергиан. Лучшего развития событий для Сергия невозможно себе представить: авторитет Агафангела остался при сергианах, а сам ни для кого не надежный Агафангел исчез.

Даже если бы в 1928 году Интернет был таким же развитым, как сегодня, ярославцы не смогли бы объяснить народу смысл своей оговорки при подчинении Сергию. Это такие частности, которые нельзя перенести в публичный дискурс. В публичном пространстве бывают только «да» или «нет». То же самое рекомендовано в Нагорной проповеди для пространства духовного: «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф 5, 37).

Истинно-православная Церковь

Предательство ярославцев стало тем генеральным сражением, в котором иосифляне проиграли Сергию. Новоселов и Сергий выступили во главе сражающихся армий, и Новоселов был разбит. После этого преобладание иосифлян над сергианами, которое казалось вполне достижимым в феврале 1928 года, стало невозможно навсегда. Иосифлянство еще будет расти, но совсем не такими темпами, чтобы превратиться в господствующую «ориентацию церковников» (термин тех лет). Но, может быть, для Церкви с большой буквы лучше было проиграть то сражение, а не выиграть. Еще раз посмотрим, что же тогда произошло.

Рухнул новоселовский проект большого церковного объединения. Принципы этого объединения неизбежно бы оказались расплывчатыми, какими они и были у самого Новоселова еще во время составления «Беседы двух друзей». А для настоящего церковного возрождения (пусть и катакомбного) требовалась догматическая и каноническая отчетливость. А это входило в противоречие с принципами максимально широкого объединения антисергиан.

Теперь в антисергиане должны были идти люди более верующие и сознательные. Это соответствовало не одним только планам ГПУ по сегрегации верующих для определения правильной последовательности репрессий. Это и Евангелию было близко. И это чувствуется в письме митрополита Иосифа епископу Димитрию Гдовскому от 6 августа 1928 года:

Ярославские “дезертиры” меня как-то мало смутили и удивили. Да и в конце концов не в них дело, и не они когда-либо являлись опорой нам или давали содержание и питание нашему образу мыслей и действий. Самое их выступление в хронологическом отношении было позднее нашего и, если в свое время, казалось, было на пользу нам, то теперь – лишение этой «пользы» не составило для нас никакого вреда, оказавшись укором лишь для новых изменников и предателей истины и правды дела. Итак, мимо их – далее!.. Пусть они промелькнут как отставшие и ничуть не задержавшие нас на нашем крестном пути!

В мирском отношении ярославская капитуляция представляла собой случай применения одного из самых эффективных видов оружия психологической войны: у противника возбуждаются большие надежды на какую-то помощь, а потом вдруг выясняется, что надежды ложные. Человеческая психика устроена так, что возникающий в этом случае (у людей, не имеющих специальной закалки) эффект обманутого ожидания ее ломает. В современные учебники вошел случай успешного применения такого оружия для предотвращения гражданской войны в Чили в 1973 году. Сначала контролируемое генералом Пиночетом телевидение нагнетало ложные слухи о приближении к столице большой армии верного Альенде генерала, а через несколько дней показало, что никакой армии нет. В результате, деморализованные сторонники Альенде не сделали даже того, что могли. Нечто подобное произошло с иосифлянским движением в мае 1928 года, когда о предательстве Агафангела было объявлено. Для человека, не прошедшего специальной психологической тренировки (в частности, аскетической, но не обязательно), присоединение к иосифлянам стало крайне затруднительным не только по внешним причинам (рациональный страх репрессий), но и психологическим внутренним.

А Новоселову пришлось всерьез задуматься о том, что они все вместе затеяли. После этого ряд позиций был пересмотрен, и сложилась та идеология истинного православия, которая и дошла до нашего времени. Программный документ был составлен Новоселовым и Феодором Андреевым. Это уже упомянутая «Апология отошедших от митрополита Сергия», обращенная к знакомому епископу-сергианину.

Относительно Церкви сказано, что единоличное возглавление неактуально, и нужна децентрализация, с отказом от патриаршества:

… теперь ищется не 1) старая синодальная церковь, в условиях нового государственного устройства, о чем мечтают сергианцы, не 2) даже недавнее единоличное возглавление церкви, даже 3) не собор – все это частью внутренне осквернено, частью внешнею силою приведено в бездействие – теперь нужны архипастыри и пастыри, право правящие слово Истины … [далее лакуна в рукописи.]

Относительно же сути сергианства впервые у иосифлян сказано по существу, как раньше говорил только епископ Виктор (Островидов):

Воистину, Владыка, сергианство для многих потому и ускользает от обвинения его в еретичности, что ищут какой-нибудь ереси, а тут – самая душа всех ересей: отторжение от истинной Церкви и отчуждение от подлинной веры в ее таинственную природу, здесь грех против мистического тела Церкви, здесь замена его тенью и голой схемой, костным остовом дисциплины. Здесь ересь как таковая, Ересь с большой буквы, ибо всякая ересь искажает учение Церкви, здесь же перед нами искажение самой Церкви со всем ее учением.

У такой Истинно-православной Церкви уже не оставалось причин воздерживаться от рукоположения новых епископов, так как она перестала чего бы то ни было ожидать от архиереев, оставшихся с Сергием или разбежавшихся по домам. Справедливости ради заметим, что в течение ближайших лет эту принципиальную позицию поддержат очень многие из тех, кто в 1928 году все еще надеялся на переговоры с Сергием. Это не только уже упоминавшиеся ярославские викарии, но, прежде всего, митрополит Казанский Кирилл (Смирнов) – один из тех старших архиереев, кого так не хватало иосифлянам в 1928 году. К сожалению, он поддержит безоговорочно их позицию лишь тогда, когда сам уже будет не на свободе. Впрочем, и у Сергия не получится сохранить оставшуюся с ним церковную организацию: она тоже будет разгромлена, но чуть позже разгрома легальной организации ИПЦ – не в первой половине 1930-х годов, а во второй. В 1943 году Сергию придется начинать все сначала…

Осенью 1928 года епископы Димитрий и Сергий приступили к тайным рукоположениям. Первым стал епископ Серпуховской Максим, в миру Михаил Александрович Жижиленко (1885–1931), практикующий врач, работавший, в том числе, в Таганской тюрьме и, разумеется, «злоупотреблявший» служебным положением. В послужном его списке была врачебная служба в Красной армии во время гражданской войны (и это уже не разделяло его с рукополагавшим монархистом и «черносотенцем» Сергием Нарвским). Управление довольно большой иосифлянской организацией в Серпухове осуществлялось тайно. В глазах властей это было очевидным контрреволюционным подпольем, ив 1931 году епископ Максим, проходивший по общему большому процессу ИПЦ, был расстрелян.

Последние годы

К концу 1928 года Новоселов завершил то, чем он занят был не один, но что никто бы не смог сделать без него: определил в главных чертах идеологию и структуру Истинно-православной Церкви. Можно было, наконец, со спокойной совестью идти в тюрьму. Обстановка располагала: Новоселов адаптировался к нелегальному положению в условиях относительно вольготного НЭПа, но тут наступил «год великого перелома» – 1929. Контроль над советским населением повысился в небывалой степени. К этому Новоселов адаптироваться не успел. 23 марта 1929 года Новоселова арестовали в Москве вблизи Крестовоздвиженского храма на Воздвиженке, куда он нередко ходил молиться как обычный гражданин. Весной 1929 года ГПУ вело разработку этого главного иосифлянского прихода столицы. Той же весной был арестован настоятель – молодой священник Александр Сидоров, погибший в 1931 году в отделении Соловецкого лагеря в Кеми. Новоселов, однако, еще не жил теми стандартами конспирации, которые станут привычными для советского периода.

Поначалу Новоселову ничего особо не предъявляли, кроме дежурных фраз о руководстве антисоветскими церковниками, перехода на нелегальное положение и издания всяких «циркуляров» (как их назвали чекисты). У чекистов еще не было в распоряжении архива Лосевых, но таких циркуляров они вменили Новоселову около 20. Также одним из главных вещественных доказательств стал машинописный экземпляр «Писем к друзьям». Надо было подержать Новоселова в тюрьме до начала крупных процессов.

В тюрьме поначалу было неплохо. Новоселову разрешали держать в камере богослужебную книгу (минею) и кучу тетрадок с переписанными богослужебными текстами, так что он, видимо, совершал полный круг богослужения. Но при очередном переезде из тюрьмы в тюрьму забрали тетрадки, а потом, кажется, и минею. Условия ухудшались, и не столько из-за собственных уголовных дел Новоселова, сколько из-за общего положения в стране.

Вскоре, летом 1930 года, началось знаменитое дело «Всесоюзной контрреволюционной монархической организации церковников Истинно-православная церковь». Новоселов был привлечен к нему в качестве одного из двух самых главных фигурантов. Вторым главным фигурантом был епископ Димитрий Гдовский, которому вменили в вину руководство церковноадминистративным центром организации в Ленинграде. Новоселову вменили руководство политическим центром той же организации в Москве. Идеологом этого центра следствие назначило А.Ф. Лосева, так как был перехвачен лосевский архив, и как раз на 1930 год пришелся скандал с книгой Лосева «Очерки античного символизма и мифологии», куда были включены куски, не прошедшие главлит (цензуру). Книга эта, довольно отвлеченного от церковных проблем содержания (но, пожалуй, автор, как и следствие, с такой оценкой бы не согласились), воспринималась следствием как аналог «Капитала» Маркса для ИПЦ.

Биограф Лосева обижается на собственноручно написанную Новоселовым фразу показаний: «Лосев занимал самую крайнюю и непримиримую позицию, желая превратить Церковь в политическую партию». Не зная протоколов допроса Лосева, можно подумать, что Новоселов пытался выплыть за его счет, что очень странно, если учесть, что Новоселову после стольких лет нелегального положения и документально доказанного руководства иосифлянами никак не «светило» уйти с первых ролей, и о других лицах Новоселов не говорил ничего компрометирующего. Известно, однако, как следователи во всем мире подходят к главным фигурантам коллективных дел. Эти фигуранты обычно не склонны давать показания и трудны в работе. Поэтому начинают «от меньших», собирая показания от тех, чья мера участия меньше, давая им возможность побольше скомпрометировать остальных, особенно главных. По этим правилам Лосева должны были допрашивать раньше и уже с его допросами на руках допрашивать Новоселова. А в показаниях Лосева содержится, например, такое:

Советская власть и социализм рассматриваются имяславием как проявление торжества антихриста, как дело рук сатаны, восставшего против бога. Политический идеал имяславия – неограниченная монархия, всецело поддерживающая православную церковь и опирающаяся на нее. Имяславие – наиболее активное и жизнедеятельное течение внутри церкви. Резко отрицательное отношение имяславия к Советской власти породило у его сторонников положительную оценку вооруженной борьбы, направленной на свержение Советской власти и сочувствие как вооруженным выступлениям, так и иного рода активной антисоветской деятельности.

Конкретных имен тут нет, но это про всех сразу. Тем более что идеология ИПЦ тут звучит из уст ее главного, согласно следствию, специалиста-идеолога. Такие показания подводили уже не одного Новоселова, а большое количество лиц (всю организацию ИПЦ) под расстрельную статью. Они ставили процесс над ИПЦ совершенно наравне с современным ему «Процессом Промпартии». Надо было нейтрализовать эти показания, а тут путь был один: свалить все на самого Лосева (просто промолчать по их поводу означало бы согласиться). Судя по приговорам, вынесенным в 1931 году, тактика сработала. Так, Новоселов, которому на момент вынесения приговора было 67 лет, получил всего лишь 8 лет, но не лагеря, а тюрьмы ОГПУ, то есть значительно более тяжелых условий. Очевидно, Новоселову готовили участь епископа Димитрия Гдовского – смерть в тюрьме. Вооруженного подполья никому «шить» не стали. Лосева тоже не стали приговаривать как повстанческого идеолога, дав ему и его жене соответственно 10 и 5 лет лагерей. Обоих освободили в 1933 году по ходатайству Е.П. Пешковой.

Ужесточение условий содержания в тюрьмах НКВД иногда бывало обставлено несколько трагикомично. Так, по результатам беседы с Новоселовым 4 декабря 1935 года тюремный врач предложил администрации тюрьмы ужесточить режим содержания, лишив заключенного белого хлеба. В 1937 году у Новоселова заканчивался срок, и ему автоматически выписали еще три года. Из Ярославской тюрьмы НКВД его перевели в Вологодскую. Режим содержания вновь ужесточился. Заключенных стали называть не по фамилиям, а по номерам. Номер Новоселова был 227. О быте его последней в жизни камеры № 46 Вологодской тюрьмы довольно много известно из донесений «наседки» по фамилии Базилевский. Видимо, люди там сидели, в основном, хорошие. Всего шесть человек плюс «наседка». Общим мнением было то, что новый режим содержания – это режим уничтожения. Но до уничтожения в камере дело не дошло, так как «политических» стали массово расстреливать. Такое происходило по всей стране. Так, во время массовых расстрелов заключенных Соловецкого лагеря в 1937 году расстреляли Флоренского. Новоселова приговорили к расстрелу 17 января 1938 года и расстреляли 20 января.

Пришвина вспоминает с чьих-то слов о некоем турке, который познакомился с Новоселовым в тюремной больнице и был им обращен в православие. Этот турок освободился и нашел каких-то помогавших Новоселову старушек, которым рассказывал о Новоселове как о святом. Этот типичный легендарный мотив находит частичное подтверждение в том факте, что среди последних сокамерников Новоселова был турок. Базилевский его охарактеризовал так: «Лексан – тюрок [sic!], полный злобы и недовольства на советскую власть, ее режим и ее руководителей, от мала до велика».

Епископ?

В Катакомбной церкви передавалась устойчивая легенда о том, что Новоселов был тайно пострижен в монашество (около 1920 года), ав 1923 году тайно рукоположен в епископа Сергиевского в кругу «даниловцев» – Феодора (Поздеевского) и других епископов, живших в Даниловом монастыре в Москве.

Относительно монашества можно видеть частичное подтверждение этой версии в письме Новоселова Флоренскому от 19 декабря 1918 года, вскоре после кончины его матери: «Молитесь обо мне, чтобы Господь сохранил и утвердил во мне то, что неожиданно даровал во время скорбных дней». Видимо, тут речь идет о каком-то известном Флоренскому факте, а не просто о внутреннем состоянии. Судя по тому, что в 1919–1920 годах Новоселов подолгу живет и трудится в Даниловом монастыре, речь может идти о монашеском постриге. В таком случае, Новоселов был пострижен «неожиданно» для него в «скорбные дни» – вскоре после кончины его матери 12 декабря, но прежде 19 декабря 1918 года (даты письма). Ничего более определенного о монашестве Новоселова сказать нельзя. Мы даже не знаем его монашеского имени (как не знаем и монашеского имени Елисаветы Феодоровны). Впрочем, это имя, Марк, «сохранено» легендой о епископстве Новоселова.

Что касается епископства, то недавно выяснилось, что если это и легенда, то прижизненная. О епископстве Новоселова упоминает уже 21 июля 1930 года в письме к Н.А. Бердяеву датский подданный М.М. Бренстед, которому удалось в 1930 году покинуть СССР и вывезти для публикации подготовленный В.М. Лосевой сборник документов «Дело митрополита Сергия» (сборник никто публиковать не стал, и он надолго пропал в архивах). Он был вполне обрусевшим и принявшим православие человеком, по специальности – астрономом, коллегой Лосевой. Он довольно хорошо знал московский круг общения Лосевых и слегка был знаком с семьей Феодора Андреева. Новоселова, по его словам, тоже знал хорошо и, как было принято в их кругу, звал его Дедушкой. Однако против достоверности данных Бренстеда говорит его плохая осведомленность в церковных вопросах (так, он вместо «рукоположение» пишет «пострижение в епископский сан») и очень слабое понимание истинного православия. Такой человек не мог компетентно оценивать достоверность слухов.

И все же в епископстве Новоселова не приходится сомневаться, даже если он не был рукоположен людьми. На нем сбываются слова святого Никиты Стифата (XI в.), написанные им в память своего духовного отца Симеона Нового Богослова ( О иерархии , 36–37):

Может быть, некоторые спросят: А что, если некто, не имеющий епископского достоинства, превосходит епископов по божественному ведению и премудрости? На это я скажу…, что над тем, кому дано являть Дух посредством слова, воссиявает также и призвание епископского достоинства. Ибо если некто и не был рукоположен в епископы от человеков, но приял свыше благодать апостольского достоинства, которое состоит в слове учительства и ведении тайн Небесного Царствия, – то, будь он хоть священник, хоть диакон, хоть монах, … – таковой и является епископом для Бога и Церкви Христовой, которого Святой Дух являет в ней богословом, – а не того, кто приял епископское рукоположение от человеков, но все еще нуждается в тайноводстве тайн Небесного Царствия, будучи поражен неведением и живя в крайнем неразумии.

Об авторе

Епископ Григорий (в миру – Вадим Миронович Лурье) – епископ Петроградский и Гдовский РПАЦ (Российской Православной автономной Церкви – одной из церковных организаций, наследующих нелегальной Катакомбной церкви, существовавшей в СССР). Доктор философских наук. Главный редактор международного научного журнала Scrinium. Revue de patrologie, d’hagiographie critique et d’histoire ecclsiastique .

Автор ряда книг и множества статей по истории богословия и по истории Церкви, в том числе «История византийской философии. Формативный период (2006), «Введение в критическую агиографию» (2009), «Русское православие между Москвой и Киевом» (2009).

Если вам понравилась эта книга, рекомендуем прочитать:

Наталия Черных

Сокровища святых

Рассказы о святости

Эта книга переносит читателя в невозвратно ушедший прекрасный мир, о котором мы знаем теперь только из книг, и совсем редко – из рассказов пожилых очевидцев. Удивительные истории из жизни древних и современных святых, наших любимых небесных заступников и покровителей. Духовная мудрость людей Божьих, могущих так просто и глубоко рассказать нам о Боге и нас. Святые отдают нам свои сокровища: добро и святость, чтобы мы смогли жить по-христиански именно так, как призывал Господь: будучи светом миру и солью земли

Книги по религии издательства «Эксмо»

Анонсы, рецензии, интервью с авторами и многое другое для участников сообщества:

www.facebook.com/ groups/religion.diy