Не герой Максимушкин Андрей
– Справа? Слева?
– Слева.
– Значит, отступать, если что, будем налево.
– Своих товарищей предупреди. Только тихонько. Я еще сам не знаю, как будем с ним разговаривать, но пара-тройка крепких ребят за спиной не помешает.
Послышался гул самолета, и на позиции обескровленного полка посыпались бомбы. Бомбили кайсаки с большой высоты, вне пределов досягаемости полковых зениток, и от души. Не менее бомбардировочного полка работало. И в данном случае низкая точность бомбометания компенсировалась массой вываленного на землю металла. Бомб противник не жалел.
Владмир и Гельмут скорчились на дне окопчика и, прижавшись друг к другу, вздрагивали при каждом взрыве бомбы. И как только поместились! От земли тянуло холодом, но они этого не замечали. Каждая клеточка тела, каждый нейрон мозга истошно вопили: «Жить!!! Вжаться в землю. Забиться в нору. Спрятаться и не отсвечивать. Жить!»
Рокот. Дрожь земли. Сыплющиеся за шиворот комья. Громкий стук собственных зубов. Холодная сталь автомата в руках. Оружие не бросать. Протяжный, кромсающий душу свист. Глухой удар. Торжествующий рев рвущей землю взрывчатки. Несмолкаемый гул в ушах. Визг осколков. Бьющие по шлему и спине комья. Пережить это и не сойти с ума, кажется, невозможно. Однако выжили и не сошли. Налет длился всего пять минут, но эти пять минут превратились для засыпаемых землей заживо, расстреливаемых с высоты людей чуть ли не в вечность.
Владмир думал, что налет никогда не кончится. Когда все стихло, он поверить не мог, что еще на этом свете, а не в аду. Руки дрожали, по спине бежал предательский холодок. Сделав над собой усилие, парень поднялся на ноги. Окрестность напоминала лунный пейзаж. Все вокруг изрыто воронками. Кругом валяется искореженное железо. Прямо перед окопом вытянулась змея гусеницы бронеполза. Сорвало и швырнуло взрывом. Представить себе невозможно, что кто-то пережил этот огненный шторм.
– Живем! – Гельмут хлопнул Владмира по плечу.
– Скоро они попрут.
– Через полчаса ждем гостей. Не забыл разговор? Предупреди своих. Если что, отходим на левое крыло.
Только сейчас до Владмира дошло, что, может быть, предупреждать и некого. От этой мысли его глаза непроизвольно сузились, а руки сами стиснули «Липку». Что ж, кайсаки за это заплатят. Пусть приходят: в подсумке три запасные обоймы, на дне окопа лежит огнемет, на ремне две гранаты. Если боги будут милосердны и он не погибнет в первые минуты боя, то сможет вернуть степнякам должок, взглянуть в расширившиеся от предсмертного страха и боли темные глаза азиатских хищников.
Полусотник тем временем извлек из кожаного чехла коробку рации и связался с сотником Сухманом, а затем с самим полковником. Быть на связи – первая обязанность командира. По цепочке окопов пошло шевеление. Люди выбирались из укрытий. Нет, все не так страшно, как кажется, потери от бомбежки невелики. Даже последняя гаубица и бронеползы уцелели.
– Приготовиться к бою! – ожила серьга.
– Начинается, – нехорошо оскалился Гельмут Брянский. – Глазокрылы засекли шевеление и продвижение.
– Идут?
– Идут. Четверть часа у тебя есть. Вперед, боец, по окопам, я, в случае чего, прикрою, – слова полусотника прозвучали двусмысленно.
Владмир все понял как надо. Гельмут прикроет и от кайсаков, и от десятского, буде тот заинтересуется, с чего это воин побежал по стрелковым ячейкам, о чем разговаривает с товарищами.
Предупреждение пришло рано. Кайсаки задержались с развертыванием. Видимо, им тоже приходится несладко, в бой идут прямо с марша, полковые командиры пытаются использовать любой повод, дабы дать своим людям подтянуться, немного отдохнуть, дождаться отстающих.
Противник опоздал, через четверть часа к 9-му Святославльскому полку подошло подкрепление: две полнокровные пехотные сотни и боевой бронеползный десяток прорыва. Командование серьезно отнеслось к требованиям полковника Липатова о поддержке, если расщедрилось на четыре сверхтяжелых ударных самополза «ТБ-43». Самоходы эти дорогие, их мало, и командование старается не бросать «ТБ-43» в бой поодиночке и без соответствующей поддержки. Но, видимо, дела плохи, раз послали только один боевой десяток, одну четверку.
Подкрепление помогло немного сдержать натиск кайсаков. Однако вендов было слишком мало. Стальной клин бронеползов рассек позиции полка и устремился к прифронтовой дороге. Кайсакам не было необходимости добивать вендов, они не ставили перед собой цели уничтожить обороняющихся, они только вырывались из мешка. Это и спасло Владмира и его товарищей.
Несчастная пехота гибла в своих окопах, ее расстреливали орудия, давили гусеницы, выжигали огнеметы, но она еще сопротивлялась, отстреливалась от наседающих степняков. Вендские бронеползы ненамного задержали вражеский прорыв, тяжелые, непробиваемые стальные гиганты «ТБ-43» шли по полю, как медведи в окружении собачьей своры. Тяжелые длинноствольные пушки нанизывали кайсацкие бронеползы, как иголка жука, прошивали броню насквозь, ракеты сносили вражеские башни, пулеметы косили пехоту, но вендов было слишком мало.
Сначала один гигант крутанулся на месте, оставляя за собой шлейф разорванной гусеницы. Тут же ему в борт вошли два бронепрожигающих снаряда. Второй бронеполз взорвался после попадания тяжелого снаряда. Оставшиеся два «ТБ-43» были расстреляны зашедшими им за спину самоходными пушками. «ТБ-39» к этому времени сгорели все до единого, вместе с прикрывавшими атаку колесными бронеходами.
Владмир отстреливался от залегших в двух сотнях шагов от окопа кайсаков, когда серьга опять ожила.
– Отходим! Влад, давай первым, короткими перебежками, – скомандовал Ингорь.
Боец негромко выругался, осторожно высунулся из окопа и изумленно присвистнул. Он даже и не заметил, что кайсаки прорвали фронт и обходят их. Увлекся боем и не понял, что контратака провалилась. Вон, в полусотне шагов стоит покореженный «ТБ-39». Левая гусеница сорвана, катки разбиты, башня свернута набок, орудийный ствол уставился в небо.
– Давай! Живо! Не спать! – надрывался десятский.
Вспомнив недавний разговор с полусотником Брянским, Владмир тяжело вздохнул, набрал полную грудь воздуха, повесил на плечо трубу огнемета, взял в левую руку автомат и выпрыгнул из укрытия. Он и не заметил, что ноги успели замерзнуть и колени почти не гнутся, мышцы работают нехотя, как заржавевшие. Рывок отозвался болью в коленке. Парень сразу же свалился на землю. Вовремя. Над головой прошла пулеметная очередь.
Из окопов выскочили Вовка Конопатый и Санек. Ребята побежали влево. Помнили, черти, предупреждение. Хоть ничего и не поняли – Владмир лишнего не болтал, – но действуют как надо. Владмир вскочил на ноги и рванул следом. Десять шагов. Еще десять. Залечь. Дать короткую очередь в сторону кайсаков.
Справа из воронки от снаряда выползли Виктор Николаевич и Ингорь. Они двинулись было в тыл, прямо через поле, но дядя Витя вовремя остановил десятского. Бойцы залегли за обгорелым остовом «Лося». Явно старый речник объясняет командиру, что отступать надо вдоль окопов, а не бежать через поле. Странно, что Ингорь сам этого не понял.
– Двигаемся влево, – командует Ингорь по радиосвязи. Догадался.
Владмир дожидается, пока все не покинут окопы. Последним ползет Димон, тащит за собой раненого. Движутся короткими перебежками. Рывок, пробежка. Упасть, открыть огонь и постараться прижать степняков к земле.
Противник осмелел. Кайсаки поднялись в атаку. Это только пехота, все вражеские бронеходы ушли в чистый прорыв. Сейчас у перелеска за спинами пехоты идет бой. Последний заслон полковника Глузда Липатова пытается хоть на какое-то время задержать врага.
Воронов приподнимается на локте. Опускает автомат и свинчивает наконечник с трубы огнемета. Как там в учебке объясняли? Снять заглушку. Взять рукоятку правой рукой, положить трубу на плечо, левой рукой поддерживать и наводить на цель. А цель уже близко. Бегут, уроды недоношенные, скоты степные! Думаете, мы сейчас лапки поднимем?! Хрен вам в рот по самую задницу!
Владмир жмет на спуск и ведет ствол огнемета справа налево. Толчок в плечо. Труба рвется из рук. Над ухом раздается громкий хлопок и следом змеиное шипение. Прямо в глаза бьет красный свет. Труба нагревается, так что руку обжигает. Впереди все заливает огнем. Пехотный огнемет бьет всего на сотню шагов, но этого достаточно. Из стены пламени вываливается пара горящих, вертящихся волчком, истошно воющих кайсаков.
На лице Владмира расцветает довольная улыбка – попал. А теперь бросить трубу и бегом вслед за своими, пока дикари не опомнились. На ходу боец отмечает, что поле за спиной перечеркивают еще два огненных хвоста. Парни спешно разряжают огнеметы. Как говорится, дурной пример заразителен.
Остатки десятой сотни откатились на триста шагов. Здесь сотник Сухман приказал залечь. Как раз за спинами поредевшей второй сотни. Передышка. Короткий отдых. Владмир за это время успел пересчитать всех своих. Даже удивительно, несмотря на бомбежку и бой, никто из его друзей не погиб. Даже Димон сумел дотащить до своих раненого Первака. Молодец!
Да, десяток Ингоря практически не пострадал, чего нельзя сказать об остальной сотне. Треть осталась, не более. Другие сотни тоже потеряли немало крови. Хорошо, успели перед последним боем всех раненых унести в тыл. А вот погибших товарищей вывезти не удалось. Плохо. Очень плохо. У вендов не принято бросать своих. Живой ли, мертвый ли – значения не имеет. Каждый венд имеет право на человеческие похороны. Общая могила в безымянной воронке – это для кайсаков и прочих дикарей чернозадых. Не всегда так получалось, бывало, бросали своих мертвецов или хоронить было некому, но венды все-таки старались выносить из боя тела товарищей.
Огонь в лицо
Пушкари работали как надо. Вокруг наступающих частей все гудело и гремело. Над головой стоял жуткий вой рвущих воздух снарядов. Впереди рос, колыхался, вспухал протуберанцами чудовищный лес, вздыбившаяся к небесам стена огня и земли. Но и противник на этот раз был готов к бою. За версту до вражеских окопов по наступающим ударил первый залп. Прямо в лицо летят комья земли, камни, все окутывает черный дым. Становится тяжело дышать. Воздух пересыхает на глазах. Пышет огнем. Осыпается мертвым пеплом. По броне самоходов цокают пули и осколки. Густо кладут, заразы!
Пехотные цепи переходят на бег. Вендские бронеползы ведут ответный огонь. За спиной ревет, ворочается, громыхает чудовище тяжелых пушечных батарей. Однако огонь куда слабее, чем в начале наступления. Видимо, пушкари меняют позиции, подтягиваются вслед за вырвавшейся вперед пехотой.
– Зараза! Уроды! Убью! Всех порешу! – истошно орет Васёк.
Так легче. Когда кричишь во все горло, не так страшно. А поджилки-то трясутся. Вроде не первый бой. Уже пережил смерть в диком чудском лесу на краю света, смотрел Белой Старухе в лицо, а все равно страшно.
Противник бьет по наступающим цепям. Очереди станковых пулеметов тянутся к бойцам, прореживают атакующие цепи. Грохот взрывов. Свист осколков над головой. Горящий бронеполз. Василий упрямо идет вперед. Даже не останавливается, чтоб дать пару очередей в сторону противника. Рано еще. Далеко до окопов. Из автомата не дотянуться.
Венды медленно, но верно продвигаются вперед. Расстояние до вражеских окопов сокращается. Впереди сплошной ад. Все гудит и ревет. Венды не снижают темп стрельбы. Десятки орудий долбят вражескую оборону. Давят, прессуют, втаптывают в грязь, зарывают в землю узкоглазых.
– Не отставать!!! Приготовиться к рывку! – орет сотник.
До врага совсем близко, меньше половины версты осталось. Василий и не заметил, как дошел. Атака, бег по снегу вслед за бронеползами, заградительный огонь, косящая товарищей смерть – все вылетело из памяти, как и не бывало.
Это не страшно, страшнее впереди. 7-й ударный полк наступает прямо на опоясанную траншеями и рядами колючей проволоки высотку. Опорный пункт. Бург. Полевая крепость. Ударникам самую тяжелую задачу, ударникам огонь в лицо, стальной вихрь в лоб, ударникам кашу из свинца с человеческим мясом и кровавую работу.
– Бегом! – надрывается, хрипит Вторак. – Вперед, разбойники мои! Вперед!
По ушам бьет хлесткий удар. Десятский осекается. Люди не останавливаются. Срабатывает вбитое в подкорку правило: не отставать от брони! Не стоять на месте! Не бросать броню!
– Аааа!!! – Ноги становятся ватными, Василий с трудом их передвигает. Ему кажется, что он почти не движется. На самом деле парень держится вровень с кормовым срезом бронеполза.
Траншеи на склонах высотки оживают, плюются огнем. Венды начинают стрелять на бегу. Не прицельно, только чтоб сорвать злость, хоть так, да досадить степным скотам, заставить их пригнуться, спрятаться, наложить в штаны от страха.
Перед глазами Василия мелькает тень. По воздуху плывет направляющий каток бронеполза. Тяжелый самоход приседает, как будто на скалу налетел. Из башни валит дым. Пушка бронеполза делает последний выстрел и смолкает. Боец успевает упасть на землю и ползет вперед. Земля под Василием ощутимо подрагивает. От лобовой брони бронеполза летят яркие, ослепительно белые брызги.
– Вперед! За Вендию! За Диктатора! – кричит сотник.
Василий приподнимается на четвереньки. Мимо него пробегают бойцы. Рядом, всего в полушаге, проходит бронеход. Парень отшатывается от тяжелых рифленых колес, вскакивает на ноги. Куда бежать?! Воздух густеет от пуль и осколков. Небо затянуто дымом. Жарко, навь побери!
Он добежал, дошел, дотащил себя до подножия холма. Прыгая в траншею, Василий испытывал только чистую, первобытную, звериную ярость, желание душить, резать и убивать, грызть врага зубами. Взгляд вправо. Автомат. Короткая очередь вдоль траншеи. Слева слышно тяжелое дыхание товарищей. Бегом по ходу сообщения. Дорогу преграждает завал. Остановиться. Выглянуть из траншеи – и длинную очередь перед собой на пол-обоймы.
Затвор автомата щелкает и остается в заднем положении. Рука сама лезет в подсумок. Перезарядить оружие. Товарищи тем временем выбираются из окопа, бегут вверх по склону. Трое бойцов установили на бруствере ракетомет. Слышится грозное змеиное шипение. В полусотне шагов от Василия, прямо поверху вражеского окопа, растекается река пламени.
Теперь рывком. Выпрыгнуть из траншеи и будь что будет. Шагов через десять боец поскальзывается на размякшей глине и плюхается лицом в грязь. Ерунда. Вперед. Ползком. На четвереньках. Перебежками. Как раз пламя стихает, его уже можно перепрыгнуть.
Опорный пункт они взяли. Одним рывком, одной сумасшедшей атакой. Уже потом, заново переживая это утро, Василий понял, что это был самый лучший вариант. Если бы полк остановился, если бы люди залегли под вражеским огнем и попятились, пришлось бы идти во вторую атаку. А может быть, и в третью. Если бы они вообще взяли этот проклятый бург.
Полковник не дал людям даже пяти минут на отдых. Только воины поднялись на высотку, только выкурили гранатами последних кайсаков из укрытий, как пришел приказ окапываться. Собирать все тяжелое оружие и устанавливать на южном склоне холма. Четыре сотни заняли оборону на высоте, пять сотен расположились в окопах на крыльях позиции, и три сотни полковник вывел в запас.
Только после того, как бойцы привели в порядок позиции и расчистили стрелковые ячейки, им дали возможность передохнуть. Вендские войска, одним ударом прорвав обе линии вражеской обороны, остановились. Воинам не говорили, почему стоим, а не наступаем, не гонимся за кайсаками. Большие воеводы не считают необходимым делиться своими соображениями с простыми бойцами. Только если это нужно для поддержания боевого духа или в порядке общего осведомления о ситуации на фронте.
– А пожрать не мешает, – заметил Мазур.
Боец сидел на дне окопа, прислонившись спиной к стопке патронных ящиков. В руках он вертел стеклянную банку тушенки, рассматривал тавро на крышке.
– Хорошая мысль. Добрая. – Василий спрыгнул с бруствера и наклонился к своему вещевому мешку.
– Давай, Чудин, доставай, что у тебя есть, накрываем, – предложил Щукарь, пулеметчик, к которому десятский прикрепил Василия и Мазура.
Личностью Щукарь был неприятной, друзей у него не водилось. Не стремились люди сближаться с этим выходцем из нижних концов Новгорода. Трудно сказать, почему Щукарь пошел в армию, не для него это дело. Не может урожденный тать, не ставящий ни во что Правду и людей Правды, пойти служить. Говорят, что в один прекрасный день городовая облава загнала Щукаря с подельниками в тупичок. Почти всех положили, один Щукарь выскользнул и заскочил в попавшийся ему на пути Войсковой приказ. Там пришлось давать клятву, присягать на верность Диктатуре. Другого пути не было, только в руки поджидавших его на улице городовых.
– Раскрывай свой мешок, – нехорошо прищурился Василий, выпрямляясь. Рука потянулась к висевшему на поясе чудскому боевому ножу.
– У тебя сегодня первый бой, Чудин. Тебе и угощать. Ты не бойся, если не хватит, мы вложимся. Верно говорю, Мазур?
– Сначала сжуем твои, а потом каждый свои? – старая, как мир, блатная разводка. Маргиналы, криминалитет, ворье – дно в любом обществе одинаково. Всегда подсознательно чувствуют слабину и впиваются в горло неспособному дать им отпор. – И не называй меня Чудином, Рыбешка, – добавил Василий и сплюнул сквозь зубы.
– Яришься, это хорошо. Я таких знаешь сколько перевидал и переломал? – тать ощерился в кривой ухмылке.
– А где же тебя так сломали, что в ударники попал? – слова Василия попали точно в больное место.
– Ладно, сегодня на равных сидим, – глухо проворчал Щукарь. – Пока на равных, Василий.
Молодой человек молча кивнул и повернулся к своему вещмешку. Дешевые понты старого урки мало его волновали. Будет день, будет пища. В учебной сотне Вася уже сталкивался с такими, и быстро понял, что подонков надо бить сразу, больно и чтоб не встал. Это отребье только силу понимает и уважает.
Перекусить они успели. После сытной тушенки с хлебом, сыром, запитой разогретым в громовом самоваре отваром, Василия потянуло в сон. Разморило на полный желудок. Если еще включить обогрев куртки да устроиться поудобнее на дне траншеи, подложив под зад пустой ящик, прислонившись к обернутому снятым с дохлого кайсака ватником столбу и надвинув на глаза шлем, и не заметишь, как уснешь.
Наступал отходняк. Горячка боя, ярость, безумие атаки остались позади. Когда Василий шел в бой, он не видел вокруг себя смерть. Точнее говоря, не замечал, не обращал внимания на скошенных пулеметами однополчан, горящие вендские бронеползы, не слышал предсмертных воплей наматываемых на гусеницы бойцов и жуткого воя раненых. Сейчас память и чувства размораживались, до Василия начало доходить, что и он мог остаться лежать на грязном, обожженном снегу. И его могла найти стальная стрела смерти, могло срезать осколком, залить напалмом.
Больше всего хотелось хлебнуть горячительного, утопить мозг в спиртном, чтоб ничего не видеть, не чувствовать и не помнить. Жаль, мало ударникам вина перед боем отпустили. Всего один туесок на нос. Выпить или оставить? Вдруг впереди еще хуже будет? Пока Василий размышлял над почти гамлетовским вопросом, в окоп заглянул десятский.
– Пулемет изготовлен? Треногу закрепили?
– Все закрепили. Не стронется. Только окопчик мелковат. Сидя стрелять будем, – зачастил Щукарь. Несмотря на свой гонор, он побаивался командиров, успел в свое время на собственной шкуре почувствовать, что такое неподчинение приказу.
– Времени нет, – недовольно бросил Вторак. – Одного оставить у пулемета, остальные могут идти отдыхать.
– А куда? – удивился Василий.
– Десять шагов за твоей спиной, дубина. Блиндажи расчистили. Печки поставили.
Гм, самому стыдно. Даже по сторонам не посмотрел. Хотя не так просто заметить врезанное в склон холма, заботливо засыпанное грунтом укрытие. Взгляд Василия притянули сложенные рядком на крыше блиндажа трупы. Кайсаки. Те, кого в укрытиях гранатами закидали. Своих-то венды сразу же после боя вывезли, и мертвецов, и раненых. А кайсаков хоронить будут, когда время найдется. Зима не лето, могут и полежать, не засмердят.
– Вот ты и остаешься дозорным, – десятский уловил на миг исказившую лицо Василия брезгливую гримасу и истолковал ее по-своему.
– Посторожу. Огонь разжечь можно?
– На дне. И не усердствовать. Смотри, чтоб патроны не бабахнули. Напалм зря не трать.
– Лишних громовых коробок для куртки не будет? Тогда и костерок – только чтоб руки согреть.
– Бережливый. Держи пару.
– Добре, – кивнул Василий, принимая подарок.
Полезная штука. Заряда одной коробки хватает на шесть-десять часов подогрева куртки и брюк. Зимой в голой степи незаменимая вещь, особенно если учесть, что зимняя одежа для армии шилась весьма легкой. Бегать удобно, движения не стесняет, не промокает, не устаешь быстро, но ведь тепло плохо держит, зараза.
Пока однополчане грелись в блиндаже, Василий развел небольшой костерок из политых напалмом досок и тряпья. Чадило сильно, дымок вонючий, но зато, если снять перчатки и вытянуть руки к огню, забываешь, что ты в окопе на передовой линии. Закрыть глаза и представить себе… Стоп. А вот спать на посту… Василий нехотя выглянул из окопа. Все тихо. Противника не видно. Своих тоже.
Через полчаса началось. Из-за леса ударили пушки. Близкие накрытия по позициям. Бойцы ждали, что сейчас заревут наши орудия. Силища-то какая! Ан нет. Молчат. Не видно пушек за спиной. Ушли пушкари, видать, в другом месте они нужнее. Только орднунг противобронных пушек спешно готовит укрытия для своих длинноствольных дыроколов.
Били кайсаки метко, точно клали снаряды в траншеи и ячейки, но ущерб от огня был невелик. Венды вовремя засели в укрытиях и блиндажах. На позициях остались только дозорные.
Василий быстро снял пулемет с треноги, спустил на дно траншеи и сам прилег рядышком. Страха не было. Стреляют, и пусть себе стреляют. Огонь реденький. Полевые пушки садят. Даже если снаряд и упадет в шаге от окопа, лежащего на дне бойца не достанет, только присыплет землей да по ушам даст близким разрывом. Пережить можно.
Четверть часа на обстрел, и кайсаки пошли вперед. На рубеж атаки степняки выдвигались под прикрытием огня.
– Тревога! Узкоглазые! – крикнул Василий, надеясь, что микрофон в вороте куртки работает и командирские приемники исправны.
Противник приближается. Два десятка бронеползов разворачиваются веером. Из бронетранспортеров выгружается пехота. Две цепи. Бронеходы идут следом, прикрывают огнем тяжелых пулеметов.
Ожили вендские противобронные пушки. Щелкают бичом. От первых же снарядов загорелись два кайсацких бронеполза. Переворачивается броневик.
Василий поднимает пулемет и ставит его на треногу. Вокруг свистят пули, выбивают из земли и бруствера брызги грязи. За спиной слышится топот товарищей.
– Подвинься, друже, – пыхтит Щукарь и протискивается к пулемету.
Короткая очередь. Проверить прицел. На дно окопа сыплются стреляные гильзы. Мазур вскрывает патронный ящик и вытягивает запасную ленту. Василий пристраивается у изгиба траншеи и бьет по кайсакам короткими очередями из автомата.
Много вас? Сейчас будет меньше. Не оборачиваться, не глядеть по сторонам, не зевать. Стрелять в противника и ни о чем не думать.
Идут степняки быстро. Несмотря на бешеный огонь, вендам не удается сбить вражескую атаку, заставить врага залечь. Бронебойщики выжигают еще три-четыре бронеполза. Кажется, им несладко приходится. Выстрелы слышны не так часто, как хотелось бы. Кайсацкие бронеползы выбивают снарядами позиции пушкарей. Пехота и броневики заливают окопы свинцовым дождем.
Они приближаются! Сто шагов. В дело вступают ракетометы вендов. Пять огненных стрел устремляются к вражеским бронеходам. Попали! Еще один бронеполз застыл на месте, у двух сорваны гусеницы.
Грохота взрыва не слышно, только гул в голове. Ударная волна бросает Василия на стенку окопа. Парень трясет головой. Медленно поднимается, опираясь на автомат, как на посох. Взгляд Василия останавливается на теле Мазура. Почему он здесь, а не у пулемета?
Сухой треск автоматных выстрелов. Пули впиваются в стенку окопа над головой молодого человека. Выхватить гранату. Сдернуть чехол. Швырнуть в сторону противника и пригнуться. Удар. Брызги земли во все стороны. Истошный вопль. Василий выглядывает из окопа. Они уже близко! Подходят. Еще одну гранату, и из автомата. Очереди срезают двоих степняков. Еще одного достало осколками гранаты.
Не отступать! Сменить обойму. Держите, гады!!! Нате вам! Получите свинца. Дикая степная орда накатывает, захлестывает окопы. Кое-где в теснинах траншей уже идет рукопашная. Засевшие на второй линии, над головой Василия, однополчане бьют по окопам, не целясь. Лишь бы сбить атаку. Лишь бы остановить. Лишь бы не пустить врага дальше первой линии.
Василий отскочил в сторону и побежал вдоль траншеи. Вот и ход сообщения. Нырнуть за угол. Остановиться. Следом за бойцом топают кайсаки. Поднять автомат и жать на спуск, пока патроны не кончились. Огненный вихрь в упор, стальной смерч сметает врагов.
– Не отступать! Назад, гнилое отродье! – ревет сотник.
Работает серьга, оказывается. Василий чуть не оглох от вопля.
В траншее еще продолжается бой. Василий выглядывает из хода сообщения и нос к носу сталкивается с кайсаком. Доли секунды. Времени нет. Молодой человек успевает отшатнуться, уклониться от летящего в голову приклада. Затем выхватить нож, шаг вперед, подныривая под руку противника. Клинок входит в плоть по самую рукоятку. Степняк наваливается на Василия, давит, гнет к земле.
Выдернуть нож, и еще раз. Еще и еще. Правая рука работает как швейная машинка. Василий не понимает, что колет ножом труп. Наконец он выдыхается, спихивает с себя мертвяка. Нож в ножны. Подобрать автомат. Перезарядить. Можно жить дальше.
Бой в траншее затихает. Кайсаки не выдержали и откатываются назад. Стальные махины бронеползов отползают, порыкивая пушками. Перед окопами осталось с полдюжины горящих самоходов. Отбили. Отразили. Выжили. Времени на отдых нет. Следует приказ отойти на вторую линию. И забрать с собой все, что может стрелять.
Вскоре кайсаки пошли в повторную атаку. Снова по вендским позициям ударили пушки. Новая волна брони и пехоты накатывается на истерзанный снарядами, опаленный огнем клочок земли. Венды не зря покинули первую линию траншей у подножия холма, почти весь удар пушек пришелся на эту перепаханную вдоль и поперек полоску. Выживших там не было, и быть не могло. Зато когда степняки подошли к высоте, по ним в упор ударили пулеметы.
Половина бронебойного орднунга погибла при первой атаке. Кайсацкие бронеходчики не лыком шиты, для них противобронное орудие – это первый и самый страшный враг, по нему и бьют изо всех стволов, не жалея снарядов. Недаром бойцы уважают своих бронебойщиков, всегда готовы прикрыть пушкарей от огня. Да что толку, когда на тебя прет стальное чудище? Пули для него, как горох об стенку, а когда бронеполз подходит на дистанцию досягаемости ракетомета или огнемета, зачастую пушки уже разбиты, орудийные позиции перепаханы снарядами и густо засеяны пулями.
Волна кайсацкой пехоты прошла через передовые траншеи и залегла буквально в нескольких шагах от второй линии. На крыльях опорного пункта завязался тяжелый бой. Здесь противник сумел захватить траншеи. Выбили его только контратакой пехотных броневиков с поддержкой резервных сотен.
На холме шла вялая перестрелка между засевшими в траншеях вендами и залегшими перед ними кайсаками. Гулко рвались пехотные гранаты. Шипели огнеметы. Все это на фоне неутихающего многоголосого хора пулеметов, автоматов, винторезов и пистолетов.
Василий давно потерял счет времени. Парень механически перезаряжал автомат и бил по лезущим через бруствер степнякам. Не думая, не гадая о будущем, есть только сейчас и только здесь. Стрелять, стрелять и стрелять, пока не кончились патроны, пока автомат не заклинит или ствол не перекалится.
Внезапно все кончилось. Огонь стих. Выжившие кайсаки ползком и короткими перебежками откатывались назад. По ним даже не стреляли. Люди просто устали убивать и терять своих товарищей. Сотники зря орали на бойцов, требовали добить степную гадину – никто их не слушал. Так, дать пару коротких очередей в сторону противника. Чисто для вида, чтоб узкоглазым не пришло в голову повторить атаку.
Слишком много смерти на сегодня. Василий перезарядил родную «Липку», нежно провел рукой по ложу, стирая грязь. Устал. Надоело все хуже горькой редьки. Надо бы оружие почистить и ствол сменить, но сил нет. Остается только упасть на дно траншеи, нимало не стесняясь соседства со свернувшимся клубочком в луже крови Втораком. Если сегодня утром Василия мутило от вида истерзанной плоти, то сейчас ему на это было глубоко наплевать. Да хоть в куче чужих кишок лежать, только бы не шевелиться, вытянуть ноги и прижать к себе верный автомат. Сам выжил, повезло, и фиг с ним. Потом разберемся.
Выжившие командиры прекрасно понимали, что люди уже за гранью жизни и смерти, потому и не трогали бойцов. Нельзя отдавать команду тому, кто не в силах ее выполнить. Полчаса на отдых. За это время люди хоть немного, но пришли в себя. Великая сила жизни! Совсем недавно казалось, что в полку не осталось ни одного живого человека. Ан нет, бойцы по одному поднимаются на ноги, собираются группками, вскрывают патронные ящики, чистят оружие. Кое-кто уже включает окопные печки и разогревает сухой паек. Смерть смертью, а кушать-то хочется. Жизнь берет свое.
Порядок в полку восстанавливался. Пришедшие в себя люди выискивали, выкапывали из полузасыпанных окопов тела павших товарищей. Оттаскивали в сторону дохлых кайсаков. Это только в первые минуты после боя можно лежать рядом с трупом. Нормальный человек такого соседства не любит. Командир пообещал, что к вечеру подъедет погребальная ватага. Тогда можно будет проститься с погибшими. Хорошо, поле боя осталось за вендами. Не будет мертвецам позора, всех погребут с почестями и положенными обрядами. А тех, кто так завещал – предадут огню.
Незаметно шло время, работа спорилась. Василий не отставал от однополчан, не ленился и не увиливал от тяжелой грязной работы. Надо собирать мертвецов – собираем. Надо чистить оружие, мастерить из двух покалеченных пулеметов один – делаем, благо оружие простое, удобное, разбирать и собирать его одно удовольствие. Надо расчищать траншеи – берем в руки лопату. Надо натягивать колючку перед окопами – натягиваем…
В армии не любят и не уважают тех, кто норовит увильнуть от грязной работы, спрятаться за спины товарищей. Даже такой особый контингент, как ударники, ценил умение делать общее дело наравне со всеми и даже чуть лучше товарищей. И как еще можно относиться к человеку, из-за которого на тебя сваливается больше работы? Вот то-то и оно.
Людей в полку осталось мало. Всего за один день 7-й ударный потерял половину своих бойцов и почти все бронеходы с приданными пушками. Василий ожидал, что полк выведут в тыл на отдых или пришлют пополнение. Наступать дальше такими силами – это самоубийство. О своих мыслях боец помалкивал, не хотелось становиться зачинщиком, первому заводить нехорошие разговоры. Вообще в окопах и блиндажах ни слова не произносилось о завтрашнем дне и намерениях командования. Если кто из молодых по незнанию ляпал что лишнее, так его тут же обрывали повоевавшие товарищи. Не принято было у ударников говорить о завтрашнем дне, особенно на фронте.
Да, командование способно на любую каверзу. После заката на готовящихся к ночлегу людей свалился приказ грузиться на самоходы и идти вперед. Противник отступает, а мы идем за ним, освобождаем от кайсаков нашу землю. Вперед! Не роптать! На том свете выспитесь, ударники. Кому служба Диктатуре и Вендии надоела?!
Человек из Полдня
Основной удар кайсаков пришелся по правому крылу 9-го полка и по соседям справа. Выживших там не было. Сейчас мимо спешно окапывающихся на позициях гаубичного орднунга обескровленных сотен шел сплошной поток бронеходов и кавалерии. На разбитую часть кайсаки внимания не обращали. И дело не в том, что не могли додавить. Могли, прихлопнули бы спокойненько. Просто времени у степняков не было. Противник отступал, массы ударных частей вырывались из окружения.
– До заката бы продержаться, – опасливо протянул сотник Сухман, останавливаясь у переоборудованной в ракетометную позицию воронки.
– Продержимся, – сплюнул сквозь зубы Владмир, с силой вонзил в грунт лопату и прислонился к теплому обгорелому борту разбитого тягача.
– Не полезут. У дороги каша с мясом и кровью заваривается, – заметил полусотник Брянский. – Слышишь?
– Угу.
В тылу ревело и гремело. Мясорубка. Что там происходило, в полку не знали. Радиосвязь погибла вместе с командованием полка, а маломощный передатчик подполковника Тура не дотягивался до соседей. Самому подполковнику неслыханно повезло, перед последней атакой его отправили проверить и поддержать людей на левом крыле. Державший оборону рядом с 9-м Святославльским отдельный пехотный полк тоже потерял командование и большую часть своих людей. Их обошли слева.
Небольшой вендский островок посреди сплошного потока, наводнения кайсацкого прорыва. Люди сами не знали, доживут они до ночи или нет. Но, в любом случае, бойцы решили не стоять на месте, а идти к своим. Бронеходов почти нет, на четыре уцелевших грузовика погрузили раненых. Пушек тоже нет, патронов и ракет мало. Есть только надежда, но она плохо защищает от вражеских пуль.
– Эх, а у меня дома остался добрый бочонок меда. Еще дед ставил, – полусотник Брянский мечтательно поднял глаза к небу.
– Предлагаешь отметить спасение, если?.. – спросил Виктор Николаевич.
– А кто откажется?
– Бочонок далеко, а у меня вот что есть, – Санек извлек на свет божий оплетенную берестой бутылку.
– Зеленое вино?
– Лучше. Настоящая чача.
– Где нашел?
– И ты это прятал?
– Душегуб! Тут люди замерзают, душа огня просит.
– Будет тебе огонь. Вон, узкоглазые с огнем прут, – резонно заметил Санек. – Угощайтесь, други.
Огненная жидкость была хороша, хоть и отдавала горьковатым привкусом смолы. Знаменитое аланское средство, способное поднять на ноги даже тяжелобольного или согреть замерзающего человека. Собравшимся у горелого тягача бойцам досталось по глотку волшебной жидкости. Похорошело. Недаром скотты называют такой напиток «водой жизни». Оживляет, и жить после доброго глотка становится легче.
– Жить стало лучше, жить стало веселее, – с пафосом процитировал Виктор Николаевич знаменитую сталинскую фразу.
– Сейчас появятся бомбовозы, устроят нам веселую жизнь, – проворчал Ингорь.
Десятский на себя был не похож. Всегда бойкий, уверенный, несгибаемый и неунывающий, Ингорь бурчал, как старый дед ста семидесяти лет. Поражение надломило его дух. Полусотник Гельмут Брянский, наоборот, держался хорошо, глядел соколом, подбадривал людей, на корню обрывал пессимистичные разговоры и намеки на неизбежную гибель.
Гельмут взял Владмира за локоть и отвел в сторону.
– Наш имперский друг рядом. Его отрядили на отсечную позицию с напарником. Пулеметчиком оказался.
– Идем?
Командир кивнул и скосил глаза на товарищей Владмира. Надо было осторожно, не вызывая подозрений, снять людей с позиции и по одному отрядить якобы на помощь пулеметному расчету соседней сотни.
– Отвлеки Ингоря, – сказал Владмир.
Гельмут еще раз кивнул и зашагал к людям.
– Нужны пять бойцов, помочь соседям. Десятский, этого и этого оставить в охранении – остальные за мной.
– Слушаюсь.
– Нет, Ингорь, ты остаешься с дозором, – и, поймав во взгляде воина тень сожаления, полусотник добавил: – Ты самый старший, не один бой прошел, на тебя вся надежда. Если твой дозор проморгает врага, если парни струхнут, все поляжем без толку.
Владмир и его товарищи уже выстроились за спиной Гельмута. С собой взяли автоматы и лопаты, больше ничего. Подразумевалось же, что полусотник отправит их обратно на позицию, как только выполнят задание.
До отсечной позиции бежали легкой рысцой, стараясь не подставляться под кайсацкие пули. Владмир предложил подтягиваться к Глебу Корбуту по одному, дабы не вызвать у того подозрений, но Гельмут решил сразу брать быка за рога. Зимний день короток, еще час – и начнет темнеть, а там, если степняки не вспомнят про оставшиеся у них в тылу разгромленные части, можно будет поднимать людей и двигаться на юг. Всего два часа, за которые многое надо успеть решить, если не порешат самих.
Вот и пулеметная позиция. Корбут со своим напарником расположились в глубокой рытвине. Тяжелый пулемет на треноге, отдельный окопчик для коробов с лентами. Рядом с позицией подбитый бронеполз. Вендский пехотный «ТБ-39». Сохранился он неплохо. Ребята уже успели слазить внутрь, определили, что башня уцелела, приводы работают, пожар потушен, пушка и пулеметы действуют. Если найти трех лихих парней, что согласятся рискнуть головой, можно будет устроить кайсакам хороший подарок, ошеломить кинжальным огнем противобронного орудия.
Это полусотнику Брянскому и его товарищам сказал старший боец Корбут, приняв их за обещанное своим сотником подкрепление. Говорил имперец медленно, спокойно, обстоятельно, не упуская ни одной мелочи. Видно было, не зря его назначили старшим бойцом, дело знает туго, вникает во все заковыринки и дерется так же, как и говорит – с основательностью, спокойно, вперед не лезет, но и не трусит, стреляет только прицельно.
– Бронеход? Хорошая штука. Верно, одного наводчиком, одного заряжающим, третьего на маховики башню вращать, – Гельмут подошел к бронеползу, заглянул в раскрытый бортовой люк.
Вернулся к рытвине и приказал напарнику Глеба:
– Боец, бегом вон к тем кустам, – Гельмут показал рукой на торчащую над краем оврага щетину тонких прутиков. – Разыщи сотника Сухмана, пусть он найдет пушкарей-бронебойщиков и сюда присылает.
Владмир и Виктор Николаевич в это время примостились на дне окопа рядом с Глебом Корбутом, сделали вид, что спрятались от ветра. Остальные трое встали за спиной пулеметчика. Внешне все выглядело именно так, как и должно было быть, но Корбут что-то заподозрил. Глаза имперца прищурились, колючий взгляд беспокойно шнырял по фигурам бойцов. Напарник же, ничего не подозревая, рванул напрямик через поле искать Сухмана, он и не знал, что сотник находится совсем в другой стороне.
– Молодое мясо… – Корбут повернулся к Владмиру: – Какая сотня? Девятая? Не помню я твоего полусотника.
– Десятая. Наш командир… да вот, два дня как в полку, перед наступлением прибыл.
– Старый волк, – уважительно молвил Глеб. – Откуда его перевели?
– Из академии. Новобранец я, – заявил Гельмут и спрыгнул к ним.
– Воинская академия? Ярополоч? – не поверил пулеметчик.
– Нет, Святославльская. Я непутевый отпрыск древнего боярского рода, решивший повесить на стену прадедовский меч и взяться за рукописи. Если бы не война, занимался бы наукой, читал бы воспоминания путешественников в дальние страны. В Империю, например.
– Нашел дальнюю страну! – язвительно фыркнул Глеб. – Империя ближе, чем кажется.
– Я знаю. Давно я тебя искал, поговорить хотел.
– Так говори, полусотник, – держался Корбут уверенно, чуть нагловато, но не переходя грань.
– Потомку древнего боярского рода Брянских всегда есть о чем поговорить с потомком древнего баронского рода Корбутов.
– О чем же любопытствует известный ученый? Или надеется, что помогу ему уехать в Волин? Так мое слово ничего не весит. Видишь – живу в Вендии, Диктатору и народу служу, вендскую землю защищаю.
Владмир с интересом прислушивался к разговору. Его друзья обступили собеседников кружком, руки у всех свободны, в случае непредвиденных осложнений успеют отреагировать. Микрофоны отключены, Гельмут заранее намекнул: пусть связь у нас барахлит, не всегда доходит, большие станции разбиты, но чем навь не шутит – не стоит командирам слышать не предназначенные для их ушей речи.
– Меня всегда удивляло: почему люди уезжают из Империи? Там же у вас рай земной, чертоги небесные, благоденствие и процветание.
– Внешнее, полусотник, красивая картинка, за которой не все так хорошо, как кажется.
– Скучная жизнь? Войн нет, природа покорена, Марс осваиваете, голодающих нет, бездомных нет. Тати повывелись, все вокруг честные, добропорядочные, дружелюбные, – заметил Владмир.
– Все так, да не так, – сказал Глеб.
– А что не так?
– А если правду сказал?
– Придется свою правду доказывать, да если нашел что плохое, тебе же это исправлять придется. А что ты так смотришь? Тебя как зовут-то?
– Владмиром называют. Говорят, что из рода Вороновых.
– Есть люди, кому любо во власть идти. Они нарочно недостатки везде выискивают, шум поднимают, хотят, чтоб им дело поручили, к власти приставили.
– А тебе не любо? – догадался Гельмут.
– Скучно в Империи, – пробурчал старший воин, – уютно, сытно, чистенько везде, дома просторные, люди улыбаются, чуть ли не в каждой семье флаер имеется. Это самолет такой маленький, без винта и без крыльев, удобный, как самоход, – пояснил Глеб. – Все хорошо, да душно у нас. Воли нет. Знаешь, что за тобой приглядывают. Жизни нет. Золотая клетка. За каждым следят, дурного слова сказать не дадут, даже думать невосторженным образом не поощряется.
– Сурово, – согласился Виктор Николаевич. – Так ведь для людей все сделано. Если ты не тать, если людей не обманываешь, тебе нечего таиться. Если хочешь полезное дело для людей сделать, тебе власть дают. Светлое будущее.
– Светлое для баранов, – нахмурился Глеб. – Тебе может и понравится в стойле жить, а благородный боярин и дня не выдержит. Верно говорю? – вопрос был адресован Владмиру.
Молодой человек задумался. С одной стороны, настоящий Полдень, коммунизм, который в его мире в свое время строили, строили, да так и не построили. А изнанка у Империи нехорошая. Владмир не знал, сможет он жить в таком мире или нет. Нельзя жить под надзором, у человека должна быть отдушина, укромный уголок, в котором можно делать все, что захочешь, и говорить, что вздумается. Иначе быстро сойдешь с ума, сорвешься или сломаешься. Тоже, впрочем, выход. Многие этого не замечают, сдаются и плывут по течению, ищут разрешенные тропы к сытным пастбищам, а на пытающихся идти наперекор косо глядят, одергивают.
– Давно из Империи сбежал? – интересуется Гельмут.
– Три года назад.
– А подробнее можно? – Полусотник подался вперед, его лицо заострилось, челюсть выдвинулась, взгляд прищуренных глаз впился в Корбута.
– Если не лень, слушай. Кайсаки про нас забыли, до заката далеко. Скоротаем время за болтовней.
По словам Глеба Корбута, в Империи не было тюрем в привычном понимании этого слова. К оступившимся, жившим не по имперской Правде относились сочувственно, их не наказывали, а лечили. Существовали специальные лечебницы для людей с «нарушенным чувством единения с обществом». Нет, страдальцев там не мучают, не издеваются, их действительно лечат, и из лечебницы по-честному выходят правдопослушные, добропорядочные подданные. Тем же, кто отказывается лечиться или не поддается исцелению совести, предлагают уехать из Империи.
Есть и такие, кто сам вовремя соображает, что дорога у него одна – в дом с белыми стенами, за высоким забором и с заботливыми лекарями. Те, не дожидаясь осечки, сами покидают Империю. Младший отпрыск рода Корбутов Глеб рано ощутил противоречие между своими желаниями, стремлениями, целями и общепринятыми правилами. Человек он был сообразительный, образование получил хорошее – благодарствие отцу, нанял хороших учителей, – и понял, что не стоит открыто бунтовать против системы. Глеба с юности тянуло к наукам, он с блеском окончил Гамбургский университет, стал землеведом и рудознатцем.
Товарищи внимательно слушали рассказ Корбута о его изыскательских поездках. Помотала судьба человека, нечего сказать. В Южной Атлантиде работал, редкие руды искал. Бурил разведочные скважины в долине Амазонки. Та еще работка, в аду и то легче. Даже во внеземелье бывал, изучал древние континентальные плиты на Марсе.
Виктор Николаевич хотел было грубовато намекнуть человеку, время, дескать, идет, нечего лясы точить, но Гельмут Брянский вовремя его остановил. Наблюдавший за разговором со стороны Владмир понял, что не будет жесткого допроса, перед ними не имперский шпион, не агент, а глубоко несчастный человек, так же, как и они, потерявший родной дом, человек, вынужденный бросить все ради своей свободы, ради права быть человеком, а не винтиком чудовищного механизма.
– Скажи, а разве на окраинах, в дальних походах и внеземелье не лучше было, чем в Империи? – полюбопытствовал Брянский.
Читать бесплатно другие книги:
