Третья сила. Сорвать Блицкриг! (сборник) Вихрев Федор
— Ну конечно, я что, весь их паек сам тащить буду? Тебе нельзя, ты командир, впереди на белом коне поскачешь, этот ишак сзади пойдет. А я пока обновочку примерю.
И он стал подгонять по себе покрытую камуфляжными разводами куртку, завертывая рукава и подтягивая пояс.
Они пробрались к найденной пулеметной точке. Хорошо замаскированной и оборудованной с немецким педантизмом.
— Вот и тебе трофей нашелся. А то ходишь, как байстрюк. Какой ты, на хрен, командир без бинокля? А теперь видно — орел!
И он постучал по напяленной на голову младшего брата немецкой каске.
— В общем, так, орел. Ты сейчас пешочком полетишь по краю леса до наших, а я тут побуду.
— Зачем?! — взвился старлей.
— Потому что! Делай, что тебе старшие говорят, а командный голос на людях будешь показывать.
Он помолчал и добавил:
— Мне не впервой так, а тебе дойти надо…
Но замерший лейтенант его не слушал, он смотрел на противоположную сторону поля, где под деревьями начали мелькать гимнастерки и шинели советских солдат.
— Бляха-муха! Не успели…
И Николай, метнувшись к пулемету, направленному в ту сторону, выпустил длинную очередь. После чего, подхватив пулемет, толкнул брата в сторону запасной позиции.
— Ты зачем по нашим стрелял?! — схватив его за грудки, крикнул старший лейтенант, едва они упали за выворотень.
Но ответом ему послужил грохот нескольких пулеметов, начавших обозленно и бессмысленно поливать далекую опушку. Оттуда им редко и вразнобой бахали винтовки.
— Я выше стрелял, чтоб не зацепить никого и чтоб сюда не поперли. А оно, вишь, как вышло. Немцы, видать, за сигнал приняли и стрелять начали. Только толку с этого — гулькин нос. Теперь мне их искать не придется, и одежка ихняя пригодится… А ты отсюда высматривай кого. Только бей наверняка. А я пошел.
И старший начал резво отползать назад.
— Куда пошел?! — немного озадачившись, спросил его командир, а по совместительству — и младший брат.
— По грибы, баран! Видишь, они какие тут шустрые? — Николай кивнул назад, в сторону лежащего в нескольких метрах от них немца, который, очнувшись от звуков стрельбы, быстро изгибаясь, уползал под прикрытие дерева.
— И это, Миш, как наши подойдут, ты каску-то сними. А то нехорошо получится, — заботливо сказал он уже в спину прильнувшему к пулемету брату.
Олег Соджет
После прихода на «Базу-2» я на Т-26 пошел в разведку, посмотреть, что в округе, — Карбышев отпустил с условием, чтобы я не надолго уходил. Но стоило мне отойти от базы километров на двадцать, как навстречу попалась немецкая колонна. Уйти я не успевал. Все, что смог — это подбить немецкий броневик, идущий впереди, потом в «двадцать шестой» тоже влип снаряд. Из танка я выскочить сумел. Но тут рядом что-то рвануло, и наступила темнота.
Немецкие войска
…лениво дымивший русский Т-26 и сгоревший «двести тридцать первый» кое-как тягачом оттащили к обочине. Мехвод и панцершутце, вполголоса матерясь, смотали тросы, уложив их вдоль бортов. Отошли к панцеру «иванов» и, дымя сигаретами, что-то высматривали там, делясь впечатлениями и тыкая пальцами в интересное только им. Санитары возились с ранеными, укладывая их в санлетучку. Убитых аккуратно уложили в кузов грузовика, и обер-фельдфебель Гризе деловито собирал жетоны, ссыпая их в конверт. Майор Венцель, старший колонны, распорядился выставить охранение и, сообщив по радио вышестоящему начальству о случившемся, запросил дальнейших инструкций.
Пленный танкист, уже связанный, безжизненной куклой валялся на траве. Ассистентартц Дитц, примостившись рядом на корточках, пальцем брезгливо отодвинул ему веко. Внимательно посмотрел зрачок, скривившись, переместил палец на шею. Нащупав слабый пульс, начал считать ритм, смешно шевеля губами и смотря на наручные часы.
— И что там, Франц? — не выдержал адъютант майора, молодой совсем лейтенантик, белобрысый и лопоухий. Всю дорогу он продремал в КШМ, проснулся лишь после взрыва броневика. И, ничего не поняв спросонья, выскочил наружу, когда кашээмка резко затормозила. Пожилой гефрайтер Отто Раухе, личный ординарец майора, успел схватить прыткого вьюноша за полу кителя и рывком вернул обратно к машине — рявкнув что-то непечатное…
Теперь Пауля Кенига обуревала неуемная жажда деятельности — он лез из кожи вон, стараясь хоть чем-то быть полезным. Майор, скрывая улыбку, направил его к санитарам с просьбой разузнать о состоянии раненых и выяснить все про захваченного «большевика»…
— Жив, сволочь большевистская, — поднялся, сплюнув, Дитц. Вытер руки салфеткой, поправил сбившийся слегка набок мундир, разгладил складки под ремнем. — Только без сознания — судя по всему, шок от контузии плюс возможное сотрясение мозга. Подносил нашатырь — не реагирует, реакция зрачка замедленная — в самом деле глубокий шок. Да еще наши солдаты добавили. — Носком сапога он ткнул «ивана» в челюсть. Голова качнулась вправо — вся левая сторона лица представляла сплошной синяк, на подбородке запеклась кровь из разбитого рта. — Так что можешь передать герру майору: русский транспортабелен, но сколько он так проваляется — черт его знает.
— Спасибо, Франц, побегу докладывать, — лейтенант быстро направился к группе офицеров, стоявших в отдалении.
«Шустрый парень, — ассистентартц, глядя вслед лейтенанту, неторопливо закурил, наслаждаясь сигаретой, — сообразителен и голова на плечах есть, только ему опыта не хватает…»
— Герр майор, — вскинул ладонь под пилотку Кениг, — раненые транспортабельны, нуждаются в отправке в госпиталь. Русский же без сознания — допросить не представляется возможным.
— Наверное, он ловко симулирует, — пробурчал гауптман Хорст, командир первой роты, наиболее пострадавшей от «иванов», — хорошенько его приложить по ребрам, и сам вскочит.
— Сомневаюсь, гауптман, — откликнулся майор Венцель, — после того, как его отмутузили ваши подчиненные, вряд ли в ближайшее время он сможет вообще встать.
— Лейтенант, что еще сказал ассистентартц Дитц?
— Русский в шоке после контузии, и сколько он так проваляется — неизвестно.
— Шайзе, а так хотелось узнать — откуда они появились, если до линии фронта довольно далеко, — заметил начальник разведки оберлейтенат Цаукен, — не хотелось бы снова наткнуться на этих сумасшедших славян.
— Это точно, — майор тяжело вздохнул, представив, что будет со вверенной ему частью, если подобная стычка повторится, и, не дай бог, неоднократно.
— Герр майор, — отвлек его от тяжелых мыслей подбежавший функмайстер, — получена радиограмма из штаба армии, — и протянул бланк квитанции.
— Благодарю, Ханс, — пробежав глазами текст, Венцель несколько приободрился.
— Господа офицеры, полученный приказ предписывает нам продолжать движение по старому маршруту с соблюдением всех мер предосторожности. Раненых, убитых и пленного сдать в ближайшем населенном пункте.
— А полиция или жандармы разве не прибудут сюда? — поинтересовался командир второй роты.
— У них нет времени и сил — ловят кого-то в тридцати километрах от нас.
— Ну и дела, — присвистнул оберлейтенант Тилле, командир мотопехотной роты, — эти партизаны совсем обнаглели — чувствуют себя как дома в наших тылах. Что же будет даль… — тут он поспешно умолк, вспомнив один пункт из документа, зачитанного им недавно неким мрачным фельдполицайсекретарем в Белостоке, на сборном пункте.
Большинство офицеров подумало о том же — дружно и осуждающе глянули на несчастного. «Придержи язык за зубами», — читалось в их глазах.
Неловкую паузу мигом разрядил многоопытный майор, начавший сыпать приказами и ЦУ, направляя офицеров по подразделениям. Адъютанта он услал проследить за русским, прикрепив к нему унтер-офицера Шульца. Задержал при себе проштрафившегося Тилле, некоторое время что-то выговаривал ему, держа за пуговицу кителя. И, добившись своего, отпустил последнего…
Аня, Иван и Стас
Когда командир пропал, мы решили, что будем ждать его тут вместе с нашей «тридцатьчетверкой». Аня долго говорила с генералом, но смогла его уговорить, чтобы он разрешил нам тут ждать Олега. В его смерть никто из нас не верил. А вот в том, что если он жив, то будет пробираться сюда, мы все трое были почему-то уверены. Продуктами, топливом и снарядами с нами поделились. После чего мы проводили тех, кто уходил на прорыв, и стали ждать командира.
Саня Букварь
Из санчасти меня выпустили накануне перехода на «Фр. Рез. склад». До склада, несмотря на то что я вел одну из моторизированных групп, дошли без приключений. Видимо, все-таки транспортные проблемы накрыли немцев по-крупному. У них даже не хватало людей для перекрытия второстепенных дорог. А на складе начались проблемы. Пропал Соджет. Перспектива прорыва накрылась, видимо, полностью. К счастью, площадка около этого склада оказалась большой и удобной. Каждую ночь приходили два борта с Большой земли. Меня перестали выпускать из лагеря. Тогда, не найдя других интересных занятий, я сел рисовать. Например, мне очень не нравилось устройство моторов ГАЗ-АА, в частности, баббитовые наплавные подшипники коленчатого вала и отсутствие масляного фильтра. По моим прикидкам, это уменьшало межремонтный пробег раз в пять-семь. Предложения по модернизации «малой кровью» у меня были еще в родном времени, здесь же я воплотил их в эскизах на бумаге. Также по памяти я набросал вариант верхнеклапанной головки цилиндров для ЗиС-5, виденный где-то в литературе, из него в нашей истории вырос мотор ЗиС-120.
А еще я стал рисовать дизайн-проекты в стиле конца семидесятых. Ярошенко забирал эскизы каждый вечер и отправлял их через фронт. Правда, насколько я понял, их копировали и дублировали отсылку на следующую ночь.
Кроме того, я стал рисовать потихоньку два мотора подробно… конечно, насколько помнил. «Исудзу 4Н» и икарусовский РАБА2156. Эти два дизеля я мог разобрать практически с закрытыми глазами. Причем, трезво оценивая состояние моторного производства в СССР, они были вполне по зубам в этом времени.
В отсутствие Соджета движок на Т-35 все же вскипятили.
Нашего танкоремонтного гения почему-то рядом в это время не оказалось. Заниматься предоставили мне. Посмотрев на запас деталей к М-17, выяснил, что в случае ремонта мы останемся практически без резерва по деталям к БТ и Т-28. Тут на глаза и попались ящики с ГАМами, ранее найденными на первом складе. Как эти моторы оказались в месте, где судоходством, даже речным, не пахнет, выяснить не удалось. Но воспоминания о модернизации ТБ-3 в нашей истории все больше распаляли мое воображение.
И через два дня ОНО поехало! Конечно, остались опасения за КПП, но то, с какой скоростью смог перемещаться изрядно потолстевший за счет навесной брони на лбу и башнях «Горыныч», впечатляло неслабо. Правда, танкисты с ужасом думали о том, сколько воды надо будет нагревать зимой, ведь объем системы охлаждения вырос более чем вдвое. БТ на дороге мы, конечно, не догоняли, но темпом Т-34 идти вполне могли.
Правда, аппетит тоже вырос в полтора раза. Но танк оправдывал свое новое имя.
А потом случилось новое ЧП — перевернулся грузовой «Мерседес». Водитель отделался переломом руки и сотрясением, а вот для езды машина уже не годилась, хотя мотор, коробка и задний мост были исправны. Бросать это было обидно. Посмотрев на «Горыныча», Мындро подвел меня к «Остину» времен Гражданской войны, который тихо стоял в углу капонира. Через сутки поехал и этот памятник.
Разговор в штабе ГА «Центр»
— Признаться, наши успехи на Восточном фронте по сравнению с победами на Западе выглядят весьма бледно. Сначала неожиданное упорство в приграничных боях, массированное применение бронетехники против наших «роликов», и вопреки ожиданиям аналитиков из Цоссена русская армия не рассыпалась. Да, какие-то из их соединений были застигнуты Люфтваффе на марше, другие практически полностью уничтожены в местах базирования. Остальные же смогли оказать сопротивление нашим войскам.
— Да еще какое — до сорока процентов наших бронечастей уничтожены, большие потери в артиллерии сопровождения войск. И пехота — если так дальше пойдет дело, нам придется выгребать дивизии из Европы. Под вопросом действия Африканского корпуса — фюрер считает, что стоит обратить внимание на Иран и Ирак, а далекие Марокко, Ливия и Тунис не «стоят мессы», и хочет вернуть обратно Роммеля — якобы на место убитого большевиками Гудериана.
— Если перевод «Лиса пустыни» будет осуществлен, интересы многих будут ущемлены.
— Итальянцы? Хм, эти в Африке, такое впечатление, воюют из-под палки. Или наши карьеристы — так им придется притихнуть: после недавней диверсии в Бресте многие потеряли что-то существенное — кто-то просвет, кто-то звезды. Правда, глухо шепчутся, что есть и такие, кто потерял голову…
— Не очень радостные известия… А тут еще удар противника по Румынии, поддержанный их Черноморским флотом и Дунайской флотилией.
— По сведениям из абвера, на должность командующего Южным фронтом русских Сталиным назначен маршал Буденный.
— Не может быть! Старик так и остался кавалеристом…
— Если бы… он, такое впечатление, вернулся в свою молодость: его конно-маневренные группы — это кошмар Рунштедта, они, как сабля, рубят его фронт и уходят в тылы. Попробуй поймай их в степи. Карл пытается зажать их охранными частями — кавалеристы рассыпаются на мелкие группы и выскальзывают из ловушки. А пока его внимание отвлечено назад — Семен тихонько ощипывает его войска. Мой племянник недавно приехал оттуда в отпуск — постоянно вскакивает по ночам от кошмаров. И кричит: «Казаки! Казаки прорвались!»
— Эриху тоже не скучно — у него в компании маршал Ворошилов. Такое впечатление, что Клим предугадывает его ходы — на каждое движение он отвечает противодействием. И вдобавок наладил четкое управление войсками и их снабжение. И самое главное, он воюет, как работает — упорно, неторопливо и тщательно, — наверное, сказывается рабочее прошлое…
Ника
Как я ни ругалась и ни настаивала на том, чтобы остаться и провести поиски Олега, Ярошенко вкупе с генералом и всеми остальными был яро против. Последним моим деянием на «партизанском поприще» стал откровенный разговор с Литовцевым. Часов так на десять. Мужик явно попустился, и поэтому девять десятых времени было посвящено разработке взаимодействия разведки, диверсионных и снайперских групп. Такой ускоренный курс обучения… Под конец пришел Старинов, и вот тут все и началось! Мне очень не хотелось уезжать. Те схемы и наработки, что мы по «пожарному» принципу разрабатывали, обещали в скором времени заразить немцев такой бессонницей, что они сами перепутают, где запад, где восток. На прощание Старинов лично пообещал, что найдет Соджета, даже если придется перевернуть всю Белоруссию. И я ему поверила.
Почему-то больнее всего расставаться было с Освальдом. Несмотря на то, что троицы Ли — Харли — Освальд больше не существовало, он оставил себе «нерусский» псевдоним. Хотела отдать и «бур», но Освальд не взял. А мне он к чему? Вряд ли придется теперь прикладывать к щеке теплый от дыхания приклад. Там, на Большой земле, в бой нас никто не пустит. Будем сидеть и протирать штаны и юбки при Умных Дядях, а то и вообще в тайге… Я не боюсь, но жить так не хочу. А значит — не буду…
Самолет гудел и летел. Я замерзала и молчала. Вот и все решено. Решено без нас, не нами, а дурацким стечением обстоятельств и чей-то откровенной самоуверенностью. Но мы все за эти пару месяцев научились принимать вещи такими, как они есть. Война — так война, смерть — значит, смерть. И нечего сопли разводить по любому поводу. За спиной оставалось будущее и прошлое, а впереди был новый мир. Мир, который мы знали и не знали. Люди, которые были для нас когда-то блеклой фотографией на фоне текста, а сейчас будут решать наши судьбы. И было бы неплохо, если бы в конце этой войны в учебниках истории написали: «Третий фронт — июнь — август 1941 г. Организованный в тылу врага Третий фронт в первые дни войны позволил Красной армии удержать Смоленск, Киев, Крым, Ленинград и дал возможность весной 1942 г. перейти в сокрушительное наступление по всем фронтам». А между строк угадывались, но ни в коем случае не назывались, непонятные имена — Соджет, Змей, Док, Букварь, Сергей Олегович, Степан, Ника.
Док
До базы дошли, в общем-то, без проблем, Змей дорогу хорошо разведал. Громадная база среди Пинских болот. Здесь, по плану, оставался небольшой отряд диверсантов во главе со Стариновым, и отсюда мы должны начать наш прорыв. Сколько сможем — тихо, а дальше… Задерживаться долго мы здесь не намеревались, поэтому два дня в авральном порядке техника проходила ТО, догружались боеприпасы и топливо. На второй день нашего пребывания на базе я подошел к «тридцатьчетверке» Олега.
— Ты к Олегу? — спросила меня Аня.
— Ну, в общем, да. Где он лазит?
— Так его в штаб вызвали. Часа два назад. А потом пробегал тут, сказал, что скоро вернется…
— Интересно, чем это он таким занят, что даже тебя не взял с собой? — и вправду интересно, Олег с Аней же неразлучные в последнее время.
— Ну куда ж он меня возьмет-то? В «двадцать шестом» места лишнего нет…
— Так он не на базе? Куда его понесло одного на «двадцать шестом»?! А, мать вашу, герои! — это я уже на бегу выдал. К штабу. Слишком рискованно «двадцать шестой» один отпускать. Вернуть его надо. Далеко за полчаса не ушел еще. Но генерал возвращать Олега отказался. Сказал, что надеется на его удачу. Т-34 слишком крупный для рекогносцировки. Я заметил, что лошадей как транспорт никто не отменял, но генерал велел мне заниматься своими делами… Вот такие пироги. Какие, на хрен, дела…
Олег не вернулся. Ни через два-три часа, как ожидалось, ни позже. Километрах в двадцати от базы нашли сожженный «двадцать шестой» с оторванной башней. Судьба Олега осталась для нас загадкой. Сначала была надежда, что повторится история Змея, но и она угасла. На Аню было страшно посмотреть, и если бы не генерал, не знаю, что она бы натворила. Дмитрий Михайлович пообещал ей, что их экипаж на прорыв не пойдет, а останется на базе дожидаться Олега. А нам генерал запретил выход с базы и даже приставили двух охранников из особого отдела к каждому. Уж не знаю, зачем. И под конец, ко всем радостям, сообщил, что принято решение вывозить нас самолетами и не рисковать драгоценными шкурами попаданцев в прорыве. Сколько мы с Саней ни убеждали генерала, что в прорыве от нас пользы больше будет, но все напрасно. За нами придут ТБ-3, группа пойдет на прорыв, но уже без нас…
Первым рейсом улетели Степан с Никой, вторым и Змей с Тэнгу. Третьим, уже под утро, полетели мы с Саней. И как же не хотелось, братцы! Лететь к тому же пришлось днем практически. Сначала собирали какие-то бумаги, потом на взлете забарахлил один мотор. Опять задержка. Но в самом самолете мне было интересно. Ну, еще бы, покажите мне моделиста, который, попав на борт ТБ-3, не облазит его весь… Хотя авиация и не моя тема, я как-то больше по корабликам и космосу… В конце концов, экипажу надоели мои рысканья и вопросы типа: «А это что такое? А зачем эта хрень?» — и подобные, и меня вежливо, но настойчиво попросили не мешать. Ладно, не мешать так не мешать, но заняться было решительно нечем. Меня спас старый армейский рефлекс: даже пять минут — это куча времени, можно отлично выспаться. Я закутался поплотнее в выданный на земле тулуп, попросил Саню разбудить при посадке или если придется прыгать и провалился в сон. Долго ли я спал — не знаю, проснулся я от тычка в бок, которым меня наградил Сашка.
— «Мессеры»! — крикнул он мне и куда-то исчез. Ну вот, закон Мерфи еще никто не отменил, что называется. Сейчас-то я уже экипажу не мешал. По обшивке барабанили пули, один из стрелков повис на ремнях. Его место занял, громко матерясь, Саня, а я занимался раненым. Сколько это продолжалось и что творилось снаружи, я не знаю, это мне Санек уже потом рассказал, но постепенно бой затих, и ТБ пошел на посадку. Сели на аэродром истребителей, которые нас прикрывали, часа через два за нами прилетел Ли-2 и доставил нас в Москву… А часа через три после посадки мы уже были на тихой лесной «даче» — все шестеро. И Тэнгу…
Саня Букварь
В гофрированном дрожащем фюзеляже было холодно до жути. Я зарылся в чехлы от моторов, но это помогало мало. Наш борт выбивался из графика сначала из-за того, что долго собирали какие-то бумаги, потом при взлете зачихал мотор, пришлось тормозить, осматривать и что-то крутить в нем и снова взлетать. Рассвет встретил нас еще до линии фронта. Экипажу было явно не по себе лететь днем. Показалась пара одномоторных истребителей. Беспокойство усилилось, но, к счастью, это оказались «ЛаГГи». Потом вдруг они куда-то пропали. Я безрезультатно вертел головой, высунувшись рядом с одной из верхних турелей, пока стрелок не показал мне в сторону вверх назад, где восемь самолетов сплелись в клубок Смерти.
«Шесть к двум, шансов чуть больше нуля», — прикинул я исход боя. И словно в подтверждение моих слов, из клубка вывалились два самолета и пошли к земле, выбрасывая столбы дыма. Бой, однако, продолжался, а вдали показалась еще четверка. Я не настолько хорошо знаю силуэты самолетов, чтоб различить с более чем километра «мессер» с «ЛаГГом», но продолжение боя после выпадения из него еще одного сбитого несколько озадачило. Я, конечно, помнил, что у «ЛаГГа» вооружение немногим уступало ранним Ил-2, но о том, что это гроб, тоже читал. Тем временем клубок распался, и самолеты разлетелись более чем странным составом — три на запад, пара к нам. Подходящая четверка бросилась на догоняющую ТБ пару. Вновь завертелась карусель. Взрыв вспух среди бешено маневрирующих самолетов. Столкнулись двое. Причем, судя по едва различимой разнице в окраске — все-таки еще не совсем рассвело — врезались наш и немец. Оставшийся «ЛаГГ» крутился с тремя остальными, а один из ранее отступивших немцев вернулся к нам.
Я спустился в фюзеляж, чтобы не мешать работе стрелков. По обшивке забарабанили пули. Образовалось несколько отверстий от пушечных попаданий. Ближний стрелок повис на ремнях. Самолет ощутимо потянуло влево. Я бросился к стрелку, он был еще жив. Выпутав его из ремней и забрав летные очки, я взобрался за пулемет и огляделся. Парил левый внутренний мотор, стрелок в соседней кабине вытирал кровь с лица. А «мессершмитт» снова заходил на нас со стороны хвоста. Патроны в ШКАСе еще были, и не стрелять было бы пассивным самоубийством. Второй стрелок тоже открыл огонь. Над головой прошла еще очередь — кто-то с носа присоединился к нам. Все три трассы пошли, как мне показалось, мимо, но «мессер» вдруг споткнулся и пошел к земле. Я проследил за ним до самого падения — так никто и не выпрыгнул. А «ЛаГГ» тем временем разошелся с парой оставшихся, куда пропал еще один немец, я в суматохе не видел.
Мы сели на вынужденную на аэродром истребителей. Наш ангел-хранитель с трудом выбрался из своего самолета и подошел, поздоровавшись, он представился:
— Майор Шестаков, Лев Львович. Кажется, поставленную задачу выполнил. Что ж они нам раньше не сказали, что лететь будете, мы б хоть шестерку поднять смогли.
— Товарищ майор, сколько вы их свалили?
— Четверых я, одного вы, с одним столкнулся ведомый. Только все равно это. Подтверждений не будет. Ну, вашим стрелкам я написать могу, да только кто поверит? С земли не видели. Плюнь, капитан, и разотри, — сказал Шестаков нашему командиру корабля.
— Через час прибудет Ли-2 и отвезет пассажиров дальше до места, а к вам сюда техников с мотором прислать обещали, — сказал подошедший со звездами политработника на рукавах.
Степан
Долетели нормально. Да, решение об эвакуации «гостей из будущего» самолетами было верным, не подкопаешься — дальнейшие события это лучше всего показали. Немцы, видимо, сильно были обижены на действия русских у себя в тылу и страшно не хотели выпускать наших живыми. Как итог — весь выход превратился в серию мелких и не очень стычек. Несмотря на то, что действия арьергардов не позволили немцам точно определить численность группы и ее маршрут, несмотря на удивительно слаженные действия диверсантов НКВД, обеспечивших захват большинства переправ, несмотря на сковывающие и встречный удары армии, потери были тяжелые. Хотя следует признать, они же были и минимальными, особенно учитывая реалии сорок первого. Молодцы ребята, ничего не скажешь. Реально молодцы.
…Во время выхода за группой охотились немецкие самолеты и, несмотря на плотное воздушное и зенитное прикрытие, несколько одиночек таки прорвались к цели. Потери от таких ударов были минимальными. Для группы минимальными. Ну, а гибель сестер Ивановых вообще не касалась никого, кроме меня. Ну что мешало выдернуть их в пустой бомбер? Правильно, ничего. Однако ж не сделал. Сам не сделал, так что винить некого.
Обычно, после такого известия должна воспоследовать долгая пьянка или, на худой конец, пуля в лоб. Только не было ничего этого. Почему? Да потому, что сейчас решается судьба моей страны. Той самой, которой так мечталось помочь там, в будущем. А это означает, что в силу вступает волшебное слово — «надо».
- …Умей принудить сердце, нервы, тело
- Тебе служить, когда в твоей груди
- Уже давно все пусто, все сгорело,
- И только Воля говорит: «ИДИ!»…
Н-да, «умей принудить»… А значит, будем жить, работать, вспоминать, воевать, если пустят. Многое еще будет впереди. Будет и русский космос, и алый стяг на Марсе — все будет. А то, что Степан разговаривает только по делу, а в остальное время молчит — так это делу только на пользу.
Третий фланг
Фронтовики из будущего
Карбышев
Мой перелет через линию фронта состоялся спустя неделю после отправки гостей из будущего.
Полет проходил без осложнений. Впервые за последние три недели у меня появилось время поразмыслить о том, что связано с Феноменом.
Отчего-то вспомнилась прочитанная в ноутбуке книга Эйдельмана «Первый декабрист». На примере судеб майора Раевского, генерала Сабанеева и многолетней борьбы между ними автор показал то «больное», что преследовало Россию и преследует ее по сей день.
А давайте, товарищ Карбышев, разберемся, могла ли история развиваться после октября семнадцатого иначе? Могла-то могла, но, как известно, история не терпит сослагательного наклонения. Кстати, и этот тезис теперь, по появлении Феномена, под вопросом. М-да, задал ты нам думу. А наш Соджет в таких случаях любит рифмовать: «Смешались в кучу танки, люди, и залпы башенных орудий слились в протяжный вой».
Но все же, могла ли?
А ведь это как посмотреть. Если посмотреть в целом, то пути кроме скорейшей индустриализации не существовало. Россия, прежняя Россия, не могла достаточно подготовиться к сегодняшней битве с Германией.
Рассуждения части потомков о миролюбии Германии критики не выдерживают. Причины германской военной экспансии лежат и в интересах Великобритании, и в оскорблении Германского духа Версальским договором. Кроме того, надо учитывать перенаселенность Германии, дефицит сырья и многое, что скрыто в ее истории. Как и в истории Советской России, практически все впитавшей в себя от той России, в которой я родился. Самым убедительным примером непрерывности культуры является феномен товарища Сталина. Царя свергли, монархию развенчали, почти законодательно запретили чинопочитание, но вакантное место в народном сознании занял полный сил и энергии товарищ Сталин.
Позже потомки предложили формулу «культ личности». Правильно предложили, но сдается мне, что в момент рождения данной формулы мало кто задумался о глубинной причине этого явления.
Однако не живи в народе, в его традициях монархическая культура, разве мог Сталин быть таким, каким он есть? Вопрос мне представляется риторическим, и связь времен, вопреки утверждениям Шекспира, не прерывается.
Что касается вопроса — могла ли буржуазная Россия, родившаяся в феврале семнадцатого, совершить такой рывок? Россия не столь яростная, не столь безжалостная? Мне кажется очевидным ответ: «Нет!» На такой рывок у нее просто не хватило бы сил и средств.
Опять же, доказательством служит информация из будущего. Работ, убедительно обосновывающих реальность быстрейшего развития буржуазной России, не существует, но есть множество высказываний, оперирующих темпами развития России только 1913 года. А что это, как не доказательство отсутствия подобных перспектив?
Но вернемся к вопросу, могла ли Советская Россия мягче решить задачу индустриализации?
А вот по этому вопросу, товарищ Карбышев, вы и соглашаетесь, и, скажем мягко, несколько расходитесь во взглядах с нашим Верховным, т. е. с генеральной линией партии. Вот так, просто расходитесь.
Для скорейшей индустриализации миллионы вчерашних крестьян пришлось направить на заводы, одновременно их, сегодняшних рабочих, надо было кормить.
В этом есть явное противоречие — требовалось одновременно уменьшить в нашей северной стране сельское население и обеспечить хлебом возросшее городское. Но самое главное — сделать это не просто быстро, но стремительно быстро.
А не в этом ли кроются корни теории товарища Троцкого о казарменном социализме? Той теории, что позже воплощал товарищ Сталин, совершая свое «чудо»? Увы, чудес не бывает, отсюда… даже вспоминать не хочется, что отсюда следует.
По существу, мы занимали у будущего, у своих собственных потомков, не отдавали им, но у них брали. А если где займешь, то отдавать все едино придется.
Ну а в чем вы, товарищ Карбышев, расходитесь во взглядах с генеральной линией партии?
Собственно, с линией вы не расходитесь. Вы не соглашаетесь с тем, что была необходимость в жестокости. Вы, уважаемый, категорически не соглашаетесь с устранением Сталиным противников, и тем более соратников, не разделяющих его взгляды на формы развития социализма, в физическом их устранении. Еще вы не согласны с необходимостью организации рабства, что фактически имело место быть. Рабства в самой передовой стране мира.
Вообще, в этой нашей истории кроется что-то очень болезненное и ненормальное. И ненормальное это впоследствии разрушило и страну, и коммунистическую идею.
Отсюда следует очередной парадокс — самый последовательный сторонник коммунизма сам же его уничтожил.
Между тем справедливости ради надо остановиться на трактовке событий моего времени потомками.
В будущем неким таинственным образом изменились разительно оценки. В уме обывателя из будущего лагеря ассоциируются с исключительной жестокостью и нелепой иррациональностью.
В тех лагерях сидят миллионы заключенных, которые охраняются многочисленными откормленными охранниками. Задача этих охранников заключается в скорейшем и жестоком лишении жизни этих самых зэков, т. е. жителей страны.
Информации о том, какую роль сыграли в развитии советской экономики эти, мягко говоря, негуманные методы, у обывателя нет. Такое впечатление, что кто-то намеренно и старательно скрывает экономическую подоплеку данного явления нашей истории.
К примеру, не введена в широкий оборот информация, что при строительстве Беломорско-Балтийского канала осужденные были организованы таким образом, что и работы, и руководство работами, и проектирование, и даже охрана заключенных выполнялись собственными силами «лагерников», а кадровых чекистов было лишь 37 человек!
Но ведь совершенно очевидно, что решалась чисто экономическая задача — строительство канала, строительство с минимальными затратами ресурсов и только трудом заключенных. При этом на практике проверялась одна из моделей казарменного социализма, самого по себе призванного решать экономическую задачу.
А вот еще один пример.
Нелепым образом трактуются результаты посещения наших лагерей того периода представителями самой гуманной части западной интеллигенции. А ведь та международная комиссия не усмотрела признаков жестокости.
Однако обывателем будущего выводы этой комиссии трактуются предельно примитивно: «Сталин комиссию обманул».
Как же, как же. Так таких умных и обманешь? Обмануть можно только вас, глупых.
Мои размышления были прерваны заходом самолета на посадку. После приземления встретивший меня старший лейтенант НКВД сообщил, что ему приказано обеспечить «отдых и питание товарища генерала» и «отправку в Москву ближайшим рейсом».
Ника
Они назвали это Дачей. Вот так, без конкретики. Высокие сосны, деревянные домики с резными ставнями и крылечками с плетеными креслами и столиками. Недалеко протекала речка. Чистый воздух, солнце и комары — и ведь даже не представишь, что где-то в нескольких сотнях километров война.
Только у нас была своя, тихая, информационная война. С людьми, со всей страной. С прошлым. С мягкими полуулыбками и требовательным недоверчивым взглядом — врите, ребята, да не завирайтесь! А мы говорили… разное.
Обходительное, уважительное отношение. Ненавязчивое, но и без фамильярности. А главное — методичный и очень подробный допрос, начиная от «расскажите о своем детстве» до «последних моментов перед переносом». Наверное, так и нужно было, чтобы нам поверили.
На первой же встрече я терпеливо и доходчиво объяснила разницу между историей и историографией — наукой, изучающей, как пишут историю. А также тем, откуда возникают исторические версии и интерпретации. В плане «что и когда происходило», а также «кто из командующих был на месте или нет» — я много не наговорила. Уж больно плохо я изучала Вторую мировую, хоть и сдала в свое время ее на «отлично». Меня всегда привлекали другие периоды. Не раз и не два я послала «горячий привет» тем умникам, которые засунули меня в самое нелюбимое время. Вот если бы в Средние века… Мечты, однако, у вас, девушка… А тут все просто.
Большая польза от меня оказалась в сравнительной характеристике местной и «нашей» диверсионной подготовке. Я знала! Я верила, что где-то внутри меня спит преподавательский талант. Даже сдуру хотела идти учителем истории в школу. Вовремя посмотрела на «контингент» и подавила мысль в зародыше.
Работали с нами восемь человек. Два врача — серьезные дядьки без грамма юмора, и шесть «штатских». Угу! Таких же, как я Елена Прекрасная. Выправку никуда не деть, да и подход к информации, методы ведения допроса — все это указывало на серьезные звезды на погонах. Вернее, ромбы в петлицах. Приезжали еще какие-то люди. Уединялись в домиках с Доком или Змеем, которому прописали полупостельный режим. Пару раз приезжал Старинов.
Я переносила это легче всех, потому что рядом присутствовал Ярошенко — это давало хоть какую-то отдушину в разложенном поминутно расписании.
И вдруг все кончилось. Утром мы проснулись сами, без утренней побудки, сами спустились в столовую и с удивлением обнаружили там только дежурный наряд и повариху. Это давало повод задуматься и насторожиться.
Отдохнули и хватит. В середине дня за нами приехали.
Степан
Результат «дойки» характеризовался двумя словами — тысяча мелочей. Из нас вытянули море информации: от устройства подгузников до блочной архитектуры для радио и электронной аппаратуры включительно. Часть предложенных нами решений могла быть реализована сразу, часть — спустя некоторое время. Кроме того, большое значение имела информация о тупиковых путях развития техники и возможных трудностях на пути реализации перспективных. В том, что касалось техники, все обстояло более или менее в порядке. Не в порядке — со всем остальным.
Море информации образца начала двадцать первого века, в сочетании с невозможностью проверки значительной ее части и пропагандой различных идей, привело к тому, к чему и должно было привести — пять человек излагали пять разных историй. Живо вспоминался десяток дат возможного нападения немцев, с которым наши аналитики не справились. Здесь получалось примерно то же самое: «дятел Жуков» имел довольно мало общего с «генералом Жуковым». И так по всем деятелям, от Жукова, через Мехлиса к Хрущеву. То же самое и с описанием событий — все сходились на том, что данное событие имело место быть, но вот почему произошло так, а не иначе… Были бы на форуме — подрались бы. Хотя, может, я просто драматизирую? Не знаю.
Поэтому излагал исключительно факты, оговаривая в тех местах, в которых не имел возможности избежать анализа причин и следствий, что это мое личное мнение.
Примерно так же я отвечал тогда, когда «беседа» подползла к вопросу о развале СССР. Единственное, в чем я уверен, — распад вызван внутренними причинами, это да. Но вот причины этих причин… Здесь я — пас. Тут только мое личное мнение о том, что после Хрущева все действия Советского Союза сводились к парированию угроз, без попыток развиваться по какому-либо пути. Остальное: застой в экономике, посадка на нефтяную иглу и так далее, стало уже следствием.
Впрочем, никто от нас не ожидал большего, прекрасно понимая, что рецептов по спасению СССР мы на-гора не выдадим. Но мне-то от этого не легче.
Док
На даче мы провели два месяца. И за эти два месяца я, кажется, произнес больше слов, чем за всю предыдущую жизнь. Расспрашивали обо всем. Биографию пробежали по-быстрому, за пару дней, а потом… Вопросов у «товарищей в штатском» оказалось не много, а очень много. Причем приходилось вспоминать все в малейших подробностях.
Надо полагать, не обошлось и без гипноза. Во всяком случае, когда мне дали прочитать стенограммы этих бесед, то я нашел там вещи, которых сам по себе не вспомнил бы гарантированно. Взять те же формулы органической химии, которые после экзаменов благополучно забыл. Сил после «допросов» не оставалось совершенно. В самом начале отдыха нас неделю мучили коллеги-эскулапы, но это так, не серьезно. Все-таки уровень «той» медицины и этой просто несравним. Уж не знаю, как НКВД залегендировал нас здесь, но некоторые мои мысли, высказанные в беседах с докторами, спровоцировали среди них целые дебаты. Так что, можно сказать, что целую неделю я развлекался как мог, если не считать той крови, которую с нас накачали за это время. Другим медицинская неделя принесла куда как больше неудобств. Так уж устроено большинство людей, что общение с врачами стараются свести к минимуму. А мне — так в самый раз. Единственное, что вызвало мой протест, — это слишком вольное и бесконтрольное использование рентгена. «Чудаки в белых халатах» задумали просветить нас по косточкам. Пришлось высказать им все, что я об этом думаю. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не наш бессменный куратор. Конфликт вроде погасили, хотя на следующий день я попал на самый настоящий консилиум профессоров и академиков. Было жутко тяжело отвечать на все их вопросы. Как ни крути, но я практик, и к тому же не врач, а фельдшер. Тонкие объяснения что и как меня интересовали в объеме, достаточном для диагностики и лечения, а лезть в высшие материи я оставлял другим. Но, видимо, их таки проняло, потому что в конце дня один из них, прощаясь, заявил:
— Приятно было пообщаться, коллега…
В общем, в тот же вечер на стол к куратору легло мое прошение — после окончания отпуска заняться работой по профилю — на передовой, хоть рядовым, но в строю. Перспектива найти себя в каком-то медицинском НИИ меня не прельщала совершенно.
Так же весело проверяющим пришлось и с другими областями знаний. Нас там было пять человек, у каждого свой взгляд на вещи и свой запас знаний истории. Так что на каждое событие мы давали несколько точек зрения… Только в отношении Хрущева, кажется, мы друг другу не противоречили…
Но все когда-нибудь кончается, подошли к концу и эти три месяца. Ярошенко раздал нам паспорта, несколько печатных листов с легендой каждому, посоветовав зазубрить ее как таблицу умножения, порадовал нас известием, что наши прошения удовлетворены, прибавив при этом, что баталии за каждого «попаданца» шли серьезные. И последним, на сладкое, сообщил, что всех нас вызывают в Москву.
Карбышев
Вылет в Москву состоялся ближе к вечеру, а на взлетном поле, как я и ожидал, — меня встретили. Три сотрудника НКВД.
Старший из них — моложавый, среднего роста капитан, с ним рядом — сухопарый, флегматичного вида старший лейтенант и коренастый, лет сорока, старшина.
В вечернем полумраке мне показалось, что капитан как-то неестественно напряжен, как если бы получил на мой счет очень непривычные инструкции. Что это, игра воображения или реальность? Трудно сказать. В момент таких потрясений может произойти все, что угодно, а на отсутствие реакции системы на Феномен рассчитывать не следует. Свое оружие я молча протянул старшине.
На заднем сиденье автомобиля, стиснутый сопровождающими, я продолжал обдумывать ситуацию.
Как вы думаете, товарищ Карбышев, товарищ Сталин после появления Феномена не заметит очевидного? Наивно думать, что он глуп.
И не следует забывать: всегда существует барьер, за которым наступает черед истины, такой истины, что может раздавить целый мир, а не только отдельного человека. Или вы ошибаетесь, и такого барьера не существует? А вот это вряд ли, товарищ Карбышев.
Во-первых, следует учесть: о проявлении Феномена знают очень многие.
Во-вторых, все последствия давно просчитаны. Анализировать стали сразу по появлении самой первой информации. Последние же сведения многих просто повергли в шок.
Но шок всегда проходит. И на место шока приходит трезвый расчет.
И что может подсказать холодный ум?
А он может предложить все, что угодно. Очень рациональное «все, что угодно».
А давайте, товарищ Карбышев, сделаем анализ возможных реакций.
Первая реакция. Ничего не менять.
Эта мысль, безусловно, рассматривается. Но если ничего не менять, то ничего не изменится и все пойдет по сценарию, так печально окончившемуся в мире наших гостей.
А основанием для подобного вывода является информация из будущего. Реализованный в наше время способ взаимоотношений между жителями страны привел к ее краху. В условиях мира страна исчезла, и никто не защитил ни государство, ни систему взаимоотношений. Это свершившийся факт.
Следовательно, «ничего не менять» автоматически приведет к аналогичному результату. Различия проявятся лишь в сроках и, возможно, в формах.
Таким образом, вчерашние заблуждения преобразуются в нечто позорное, чему трудно даже подобрать наименование.
Кстати, при такой реакции надо немедленно уничтожить всех участников событий, т. к. информации свойственно распространяться.
А Феномен? Феномен, демонстрирующий свои возможности тем, как он остановил наступательный порыв вермахта. Демонстрирующий потрясающую неуязвимость гостей из будущего?
И что, все это только ради поддержки идей казарменного социализма?
Если это так, то я римская папа, как говаривала Ника. Ну и юморок у наших потомков.
Вторая реакция. Сегодняшнее руководство уходит в отставку.
Уходит, имея целью предоставить последователям право вершить судьбу и государства, и собственно ушедших на покой.
Такого в истории не наблюдалось. Да и нынешнее военное время к этому не располагает.
Третья реакция. Принципиальный отказ от идеи коммунизма.
Не верю. Люди никогда не отказываются от своих представлений, что есть добро и что есть зло. Не отказываются, как бы при этом ни заблуждались.
Четвертая реакция. Пересмотр политики, внутренней и внешней.
А вот это реальнее.
Торможение наступательного порыва вермахта в сумме с научно-техническими и историческими знаниями наших гостей позволяют смягчить внутриполитический курс. Да и намек Феномена на это обстоятельство очевиден.
Учет знаний исторического и технического развития мира в сумме со знаниями технических новшеств позволяет прогнозировать значительное снижение опасности военного воздействия на СССР примерно на сорок-пятьдесят лет.
Опять же будущая Бомба.
Ее, конечно, можно сбросить на Берлин.
Но зачем? Сбросить, чтобы на века породить ненависть? Такое есть признак очень большой недальновидности. Следовательно, Бомба станет только оружием сдерживания.
Таким образом, за эти полвека можно будет принципиально поднять экономику и культуру, сделав нашу страну привлекательным примером для подражания. Тогда о разрушении государства можно забыть.
А если рассмотреть частности, стоящие на этом пути?
Тут все очень и очень не просто, и последствий не миновать.
Представим себе, из мест заключения возвращаются многие и многие тысячи, большинство из которых подлежит незамедлительной реабилитации. Но это значит, что они не виновны. А кто тогда виновен? Если безвинно осудили одного, то это судебная ошибка, а если многие тысячи? Вот то-то и оно, что это уже не ошибка, это совсем не ошибка.
И кто все это организовал? А такой вопрос зададут, и, скорее всего, очень жестко.
Сиюминутная отставка руководства невозможна по причине ведения войны, следовательно, хоть и не ко времени, но заниматься подготовкой смены станут незамедлительно.
Победа в войне на какое-то время замедлит реакцию на довоенные события, но под будущее мина заложена чудовищная!
Следовательно, будут приниматься меры по обеспечению будущего внутреннего мира. Что это будет? Новый НЭП или тот вариант, который в мире будущего реализовал коммунистический Китай?
А может, нечто принципиально иное? Но принципиально иного вроде бы не просматривается. Следовательно, ожидать следует некоторого целесообразного соотношения между общественным и частным.
А ведь наше руководство попало в патовую ситуацию. При реализации любой реакции ответ, так или иначе, держать придется. И они это знают.
Не хотел бы я оказаться на месте тех, кому сегодня предстоит решать эту задачу.
И кто бы мне подсказал, как войти в будущее с настоящим миром в стране? М-да, задачка.
Во двор здания на Лубянке въехали уже за полночь. Пока оформлялись документы, я безучастно наблюдал за этой малоприятной бюрократической процедурой.
Читать бесплатно другие книги:
