Убить Хемингуэя Макдоналд Крейг
– Больше похоже на церковь, чем на клуб, – заметила Ханна, наблюдая за Ричардом, освежающим свой напиток. – Так именно здесь человек, приговоривший самого себя, в последний раз ел?
Ханна взглянула на тощего высокого мужчину в синем блейзере, который последний час тайком за ними подглядывал.
Ричард жевал свой бифштекс, не замечая беспокойства Ханны по поводу незнакомца, сидевшего в другом конце зала, человека, который, как она все более настойчиво утверждала, следит за ними.
Ричард покачал головой.
– Приговоривший самого себя? – Он вздохнул. – Я же говорил тебе, что думаю по этому поводу. – Он налил себе еще красного каберне из графина, стоявшего у локтя. – Но верно, он ел здесь вместе с Мэри за тем маленьким столиком в юго-западном углу, его любимом, первого июля. За ночь до выстрела.
– Что Папа ел?
Его вилка повисла в воздухе. Ричард нахмурился и откинулся на спинку стула, сдвинув брови.
– Милостивый боже! А знаешь, я понятия не имею. Насколько мне известно, до сих пор еще никто об этом не упоминал.
Ну наконец! Она нашла что-то в биографии Хема, ускользнувшее от ученых, несмотря на их копание и самодеятельный психоанализ. Ханна никогда бы не посмела сравнивать себя с Хемингуэем, но почему потребовалась писательница, чтобы это выяснить?
Ричард оставил в покое графин и почесал затылок:
– Полагаю, один из нас обязательно должен был этим заинтересоваться. Ведь то, что я чего-то не знаю, вовсе не означает, что этого не знает никто.
Это было поразительное заявление для Ричарда Полсона – ученого, занимающегося Хемингуэем и имеющего за это две награды.
Ханна потрогала еду вилкой. Она опасалась, что редкий случай самокритики со стороны Ричарда вызван злоупотреблением вином.
– Ну конечно, воруй у меня мое открытие.
Она покачала головой:
– Нет, я первая об этом подумала, Ричард. Это ведь слишком очевидный вопрос, чтобы прийти в голову ученым.
Ричард пожал плечами и улыбнулся.
Ханна улыбнулась в ответ и сжала его руку:
– Из этого можно сделать хорошую докторскую диссертацию: «От аперитива до виски после ужина – последний ужин Папы в качестве парадигмы для Une Generation Perdue»[10]. Как ты думаешь, сойдет для предварительного названия? – Она понизила голос. – Приговоренный человек плотно поужинал…
Ричард слегка улыбнулся, поднял бокал и попытался вернуть разговор в интересующее его русло:
– Может быть, тут что-то есть. Трансформируй Папин заказ на последний ужин в некую хитрую марксистскую диатрибу, подмешай туда зрительных образов, и мы сможем запродать это Барбаре или другой сучке климактерического возраста.
Он подмигнул и кивнул кому-то, кто прошел за спиной Ханны. Она обернулась, но смогла увидеть только спину: коротенькая толстая фигура в слишком тесном черном костюме. Липкие волосы почти касаются сутулых, обсыпанных перхотью плеч. Ричард уже успел повернуться к незнакомцу спиной.
– Кто она такая? – спросила Ханна.
– Он, – поправил Ричард, – еще один ученый. – И пожал плечами. – Но ученее многих. На самом деле, жалкая личность – никогда не сделал ничего, стоящего стипендии Хемингуэя. – Он поднял почти пустой графин, слегка наклонив его над бокалом Ханны. – Ты уверена, что не выпьешь хоть несколько глотков, милая? Давай допивай.
– Я уверена, Ричард. – Ханна закусила губу. Господи, как он может задавать ей этот вопрос, когда уже так бросается в глаза, что она беременна? Затем она вспомнила, и ее передернуло: это далеко не первый раз, когда он пытается уговорить ее выпить, не обращая внимания на ее состояние.
Ричард, под предлогом, что ему «скучно», даже «опасно» пить одному, пытался заставить Ханну выпить с ним, чтобы отпраздновать тот день, когда она сообщила ему, что беременна. Он даже сказал что-то насчет того, что алкоголь помогает сдержать рост ребенка на случай, если «у нее там, внизу, все не слишком большое».
Она тогда пошутила насчет этого предположения, напомнившего ей о его герое. У Папы была странная манера – записывать месячные циклы своих жен в журнал; он даже прибегал к переписке, чтобы вынудить своего издателя улаживать его, Хема, неурядицы с третьей женой, вызванные ее тайными гинекологическими проблемами, – и, в результате, ее бесплодием, в чем она сначала призналась издателю, а потом уже мужу.
Когда Ричард не убрал вино, шутка превратилась в намек, что он обезьянничает у Хемингуэя – даже в таком обыденном деле, и она очень скоро поняла, что Ричард не нашел ничего смешного в ее мягком замечании.
Ханна уставилась в тарелку, копаясь в еде. Есть ей не хотелось.
Интересно, подумала она, возможно, он на этот раз шутит, но графин все еще был там, он держал его в руке над ее пустым бокалом.
– Я серьезно, – сказала она. – Я не хочу вина. Может быть, и тебе стоит попридержать лошадей.
В ранний период их романа Ричард был вежлив, очарователен… вполне подтянут. За последние же несколько месяцев он набрал почти столько же фунтов, сколько и Ханна. Его фигура уже напоминала комплекцию Хемингуэя в середине пятидесятых – внушительное брюшко пьяницы, на котором с трудом застегивались пуговицы рубашки.
И где только Ричард отыскал эту пеструю, в стиле Хемингуэя, рубашку, которая сейчас была на нем? Не говоря уже о том, что она совершенно не годилась для этого района и ресторана, она уже давно была не по сезону. Раньше Ричард предпочитал твидовую академическую моду – английские пиджаки в елочку с кожаными заплатами на локтях и галстук. Теперь он носил бесформенные одеяния в подражание Хемингуэю – те самые, за которые он когда-то дразнил других ученых, занимавшихся Хемингуэем.
Отведя взгляд от графина в руке Ричарда, Ханна принялась возить еду по тарелке вилкой. Ко всему прочему Ричард стал непривычно мрачным. Если на него надавить, он мог кивать на Хемингуэя, но было здесь что-то еще, вызванное глубокими собственными проблемами Ричарда. И становилось все хуже, не так ли? Ханна вспомнила, что началось это практически в тот вечер, когда он узнал, что снова станет отцом. Но ситуация ухудшалась, чем ближе они находились к Айдахо и к давно запланированному свиданию с Мэри Хемингуэй.
Ричард улыбнулся и вылил остатки вина в свой бокал:
– Каждый человек должен есть, пить и получать удовольствие от результатов своего труда.
Ханна спросила:
– Это тоже Папа сказал?
– Библия. Во всяком случае, я так думаю. – Ричард посмотрел на потолок. – Любопытно, что Хем заказал в тот последний вечер? – Говоря это, Ричард поймал себя на том, что пытается выпить из пустого бокала.
Ханна слегка улыбнулась и без особой охоты поддержала тему:
– Не мешало бы разузнать, да? Пригодилось бы для осеннего семестра, чтобы произвести впечатление на следующую аспирантку, которую ты совратишь, обрюхатишь, женишься на ней и перестанешь обращать на нее внимание?
На другом конце зала компания, сидевшая за столиком Хемингуэя, поднялась, собираясь уходить. Ханна заметила, что Ричард перестал обращать на нее внимание, вместо этого он не отводит взора от освободившихся мест. И машет обеими руками, подзывая официантку. Когда женщина подошла, он показал на любимый столик Папы и сказал:
– Здесь дует. Не могли бы мы пересесть вон туда?
Ричард прижал ладони к столу, и вид у него был такой, будто он считал, что может вызвать задержавшийся здесь дух Папы через фанеру. В тусклом свете поблескивало его обручальное кольцо. Ханна помнила ту ночь, когда Ричард в первый раз попытался углубить их отношения – сменить отношения преподавателя и студентки на любовные. Ханна показала на кольцо на его пальце и просто спросила:
– Но ведь ты же женат.
Ричард поднял руку, разглядывая кольцо на пальце:
– У меня оно третье. У Хема было четыре жены. Возможно, мне тоже не стоит останавливаться на достигнутом.
Теперь Ханне оставалось только покачать головой: она угодила на роль последней жены. Она снова огляделась и заметила, что незнакомец с большой лысиной тайком поглядывает на них.
– Вон тот мужчина в спортивной куртке… нет, не смотри, – сказала Ханна. – Он последний час постоянно наблюдает за нами. И не просто от нечего делать.
Ричард сначала прищурился, потом закатил глаза.
– Я видел, как этот парень вошел, – сказал он, небрежно махнув рукой. – Наверное, еще один ученый, достаточно взглянуть на его дешевую куртку и засаленные брюки. Какой-нибудь профессор из занюханного колледжа где-нибудь на Среднем Западе. Наверное, решил, что если будет таскаться за мной, то может случайно что-то подслушать, подобрать какие-то крохи, которые помогут ему слегка оживить свою так называемую эрудицию. Наверняка прислушивается к каждому слову, бедолага. Надеется, что мои крохи позволят ему сохранить свою должность… – Ричард покрутил в пальцах пустой бокал. – Ты попробуй поставить себя на его место, Ханна. Вот он сидит настолько близко, что может слышать каждое слово, с человеком, который, по общему мнению, написал лучшую работу о парижском ученичестве Хема, к тому же он здесь вместе со мной, в том месте, где оборвалась жизнь величайшего писателя. Вполне может быть, что он не один здесь такой, кто ходит за мной по пятам и надеется поживиться.
Ханна потерла виски: человек был плохо одет, несколько неряшлив, но это был не тот эксцентричный вариант, который обычно характерен для ученых. Он просто выглядел, как бы это сказать, скользким. Опасным.
Она взглянула на Ричарда и заметила, как внимательно он за ней наблюдает. Она напряглась.
Ричард сказал:
– С другой стороны, тебе вполне могло просто показаться. Может быть, нам стоит у кого-нибудь еще проконсультироваться. Возможно, тебе полезно было бы принимать что-то до рождения ребенка.
Ханна закусила губу. Она хорошо знала – Ричард считает, что ей многое кажется. Но тот человек наблюдал за ними, причем у него была цель. То, что она страдала от постоянного ожидания предательства или недоверия, не означает, что она не в состоянии почувствовать реальную угрозу.
– Он не из этих.
Она тайком взглянула на мужчину в темной куртке. Избитое ветром лицо, высокий лоб. Редеющие гладкие волосы зачесаны от лысины назад. На нем были бифокальные очки. Он вполне мог быть ученым. Но что-то мешало так думать. Возможно, дело в том, что он ничего не писал в блокноте, одновременно жуя, как другие ученые в фойе гостиницы. Возможно, дело в том, что он не углубился в роман Хемингуэя или ученый трактат, посвященный Папе, с жадностью поглощая еду.
С точки зрения Ханны, этот тип также никак не годился в типичные местные жители. Во всяком случае, не в этих дешевых, поношенных штанах и старых немодных туфлях.
Опять же он не спортсмен.
Не торговец.
Все совсем не так, подумала Ханна, но ничего не сказала. Ей вовсе не хотелось услышать цитату от профессора философии. Даже у параноиков имеются свои враги.
4. Затяжная игра
Я думаю, что писательство нельзя отделить от жизни. Писательство – своего рода двойная жизнь. Писатель все испытывает дважды. Один раз в реальности и другой раз в зеркале, которое всегда ждет либо перед ним, либо за спиной.
– Кэтрин Дринкер Боуэн[11]
Гектор повесил трубку и вышел из телефонной будки. Мэри Хемингуэй пригласила его в дом на коктейль вместе с одним-единственным ученым, с которым согласилась встретиться, – он якобы заинтересован в том, чтобы написать биографию Мэри.
Усаживаясь на свой стул у стойки, Гектор покачал головой. Не прошло еще и пяти лет после смерти Хема, а они уже пишут книги о его неудачно выбранных женах.
Дома Хема на Кубе и в Ки-Уэсте уже превращены в музеи.
Гектор посмотрел в зеркало за стойкой, отпил глоток виски и снова покачал головой.
Как бы Хем все это ненавидел. Он всегда заботился о своей карьере, о своем наследии. Всегда говорил, что пишет для «затяжной игры» – пути, который продолжится дольше его земной жизни. Но все это внимание должно было быть посвящено его творчеству, рассказам и романам.
А мысль о том, что потные туристы станут пялиться на кровать, где он изредка и кое-как занимался любовью со своей второй женой, или на бассейн, где он редко или вообще не плавал, или на письменный стол, за которым он в обычное жаркое лето Ки-Уэста сидел и писал? Все это вывело бы Хемингуэя из себя, если бы он когда-нибудь мог себе такое представить.
Гектор понимал, что пройдет какое-то время – и Дозорный дом будет, как и его предшественники, открыт для публики, гиды начнут водить людей туда, где умер Хем. Зеваки будут останавливаться на том месте, где он упал, превратив свою голову в месиво.
Возможно, что такого не произойдет.
Может быть, Мэри удивит Гектора, как один-два раза раньше.
Как сказала Ребекка, изучавшая Хемингуэя, отношения между Хемом и автором детективов завязались очень давно, когда еще оба водили санитарные машины в Италии. Гектор знал (по крайней мере, встречал) всех четырех жен Хема. В Париже и Испании он поддерживал Хэдли Хемингуэй, когда Паулина пыталась увести у нее мужа.
Позднее, когда Хем обосновался в Ки-Уэсте, что произошло частично по настоянию Гектора, он познакомился и с Паулиной, второй миссис Хемингуэй, хотя ей так и не удалось ему понравиться.
Затем, в разгар Гражданской войны в Испании, Хемингуэй встретил свою будущую третью жену, Марту Геллхорн, единственную из его женщин, которую Гектор люто ненавидел.
В 1959 году, после двадцати двух лет разрыва, Гектор отправился на Кубу, надеясь помириться с Хемом. Там он познакомился с последней женой Папы, Мэри Уэлш, журналисткой, которая превратилась в домашнюю хозяйку и профессиональную миссис Хемингуэй.
В то время физическое и психическое здоровье Хема уже стремительно ухудшалось.
За несколько дней в Финке Гектор прочитал несколько произведений Хема, над которыми тот работал тогда: два романа и парижские воспоминания писателя, недавно опубликованные под названием «Праздник, который всегда с тобой». Гектор также попытался поближе познакомиться с Мэри. Уже в 1959 году Мэри готовилась к вдовству и разрабатывала стратегию своего поведения после смерти Папы. Это вызывало у Гектора неприязнь.
В то утро, когда умер Хем, Мэри позвонила Гектору. Она решила, что его самый старый друг заслуживает того, чтобы о гибели Хема сообщила ему вдова.
Это был очень странный телефонный звонок.
Разумеется, Мэри была в шоке, но корни его были глубже, чем Гектор мог определить или описать. Звонок заставил его сомневаться в действительных обстоятельствах гибели Хема. Иногда, когда память о Хеме неожиданно наваливалась на Гектора, он задумывался: действительно ли Хем покончил с собой или здесь таилось что-то зловещее? Особенно если учесть, что уже в 1959 году на Кубе Мэри мечтала о том, чтобы стать душеприказчицей Хема.
Гектор, терзаемый этими подозрениями, предпочел четыре года после смерти Хема не терять Мэри из вида. Затем неожиданно, несколько недель назад, примерно в то же время, когда торговец редкими книгами поведал Гектору о внезапном появлении его собственной, давно утерянной рукописи, Мэри пригласила его в Айдахо и попросила помочь или, по крайней мере, внести какую-то лепту в редактирование еще одного неизданного произведения Хема – длинного романа, который Мэри собиралась назвать «Острова в океане». Она намекнула также на свои собственные мемуары.
Гектор обрадовался этой возможности. Он не особенно заинтересовался «Островами», он читал рукопись на Кубе и нашел роман раздутым, несобранным и слишком напоминающим «Иметь и не иметь». К тому же он не любил возиться с чужими произведениями, а тем более с работами Хема.
Но вокруг всего, касающегося Хемингуэя, сейчас, похоже, сгущалась какая-то зловещая атмосфера.
Помимо неожиданно возникшего рассказа, до него дошли слухи, что поговаривают о появлении других посмертных произведений Хема, связанных с Гектором, включая «утерянную» или сокращенную главу из «Праздника, который всегда с тобой» – романа, который в действительности был о Гекторе.
С точки зрения «затяжной игры» самого Гектора – его собственной приближающейся посмертной карьеры – еще более пугающей была возможность, о которой говорилось в сноске к машинописной копии утраченной главы «Праздника». Якобы может существовать рукопись романа, основанного на жизни Гектора.
Если верить дружественно настроенным ученым, которые об этом слышали и затем поделились с Гектором, роман был написан в последние безумные месяцы, приведшие к его трагическому лечению в больнице Мэйо.
Хем отлично знал, где закопаны «многочисленные трупы» Гектора, если можно так выразиться. Хем слишком близко был знаком со «скелетами» в шкафу Гектора – еще одно клише, смысл тот же.
И в последние годы своей жизни Хем часто вводил читателей в заблуждение, поскольку мембрана между вымыслом и реальностью у него почти исчезла.
Гектору даже думать было страшно, что могло содержаться в такой рукописи и как это могло сказаться на его собственной «затяжной игре» – его собственном наследии, каким бы скромным оно ни было. То есть если вообще ему есть что оставлять.
Поэтому Гектор принял приглашение Мэри.
Пообещал сделать все возможное, чтобы почистить «Острова».
Он попытается побольше узнать о последних днях Хема. Может быть, попробует понять, что же на самом деле произошло в то ужасное утро в июле 1961 года… успокоится, убедившись, что смерть Хема все же была самоубийством.
Гектор попытается догадаться, каким образом всплыл тот его давно потерянный рассказ и имеет ли к этому какое-то отношение Мэри.
И он поищет ту утерянную главу из «Праздника, который всегда с тобой», а также посмертную рукопись, в которой он – центральная фигура.
И если он их найдет, он все уничтожит.
Гектор считал, что это будет справедливо, потому что его жизнь (какой бы убогой она ни была) принадлежит только ему, и больше никому.
Он посмотрел на свой бокал, затем поднял глаза на зеркало. На другом конце зала сидел молодой темноволосый человек с блокнотом и ручкой. На нем обычный костюм и галстук. Гектор скорчил кислую мину. Он подписал чек, приписал внизу номер своей комнаты и поднялся.
Он немного поколебался, затем направился к молодому человеку:
– Пора закругляться, Энди. Тебе тоже пора спать. Я, возможно, завтра поднимусь пораньше… сейчас трудно сказать. Что скажешь, сынок? Не желаешь ли немного порыбачить?
Молодой человек не поднял головы. Он продолжал сидеть, вроде бы полностью погруженный в свои записи в блокноте. Его щеки и уши начали медленно краснеть.
Примерно семь месяцев Гектор и его постоянная моложавая тень, Энди Лэнгли, вели подобные односторонние разговоры. Гектор тихо фыркнул и покачал головой. Черт бы побрал это ФБР… Вместе с проклятым Эдгаром. Он сказал:
– Спокойной ночи, сынок. Не забудь написать Директору, что я сотворил нечто интересное, чтобы он считал, что ты отрабатываешь свои деньги.
Гектор уже повернулся, чтобы уйти, когда ему в глаза бросилось имя, написанное крупными буквами в блокноте Энди, и сердце его забилось чаще.
Донован Криди.
Криди Гринвич-Виллидж, 1934
Человек становится беспомощным, встречаясь с заговором настолько чудовищным, что он даже не верит в его существование.
Дж. Эдгар Гувер
Донован Криди ненавидел Виллидж с его богемой, красными и гомосексуалистами – нелепыми, жеманными мужчинами, которые не стеснялись держаться за руки в переулках.
Куда ни глянь, везде лохматые художники и левые писатели нагружали свои полотна и книги догмами и пропагандой… писали в кафе и выглядели такими же запущенными и неряшливыми, как те эмигранты в Париже за десятилетие до них.
Криди считал писательство ремеслом и призванием. Он писал в пиджаке и при галстуке, сидел на стуле с жесткой спинкой и считал, что обязан написать никак не меньше трех тысяч слов за один присест.
Писательство было профессией для тех, у кого есть страсть, преданность и прежде всего дисциплина. Так оно и должно быть. Меритократия.
Он снова сверился с адресом, записанным в блокнот, и посмотрел на номера над коричневыми дверями домов. Нашел нужный номер и, прищурившись, посмотрел на почтовый ящик, мокнущий под легким летним дождем. «Блэк Рук Пресс». Гммм…
Он нажал на кнопку звонка. Дверь открыла унылая женщина с волосами мышиного цвета и бледным лицом. Одета она была в бесформенный свитер, поношенное платье и туфли, которые вышли из моды в незапамятные времена. Она сказала, что ее зовут Эстер.
Он уселся в приемной, разглядывая публикации «Блэк Рук Пресс». Криди вдруг осознал, что никогда не слышал ни об одном из этих романов. Он перевернул книгу и посмотрел на корешок. Логотип этого издательства был ему незнаком. Самодеятельность. Он был практически уверен, что не видел книг этого независимого издателя ни в одном магазине, даже в общественной библиотеке.
Криди вздохнул и подумал, что лучше уйти. Но в этот момент женщина отложила книгу, которую читала – «Победитель не получает ничего», – взглянула на часы и сказала:
– Мистер Сапперштейн сейчас вас примет.
Она провела его чередой запущенных офисов и коридоров. Криди даже показалось, что он ощущает запах тлена; затем он увидел распухшую, гниющую мышь в мышеловке, с раздробленным железной перекладиной черепом.
Эстер провела его в конец коридора, открыла дверь и сказала:
– Мистер Донован Криди, мистер Сапперштейн.
Толстый лысый коротышка, раскинув руки, обошел истерзанный письменный стол. Он был без пиджака, рукава рубашки закатаны. Окно в офисе было открыто, и проникающий в него ветер гонял бумаги на столе взад-вперед, поэтому некоторые были прижаты степлерами, грязными кофейными чашками и другой ерундой, чтобы не улетели.
Криди, нахмурившись при виде темных пятен под мышками издателя, быстро протянул руку и пожал потную длань хозяина офиса. Вытер влажную руку об обивку кресла, в которое ему предложили сесть, и устроился напротив своего возможного будущего издателя. Хотя ему уже хотелось повернуться и уйти подальше от этого «шанса» на публикацию.
Он уже понял, что «Блэк Рур Пресс» не приведет его к известности в качестве автора романов, что это не та лошадь, которая принесет ему финансовый успех и позволит наконец освободиться от разведывательной работы.
– Позвольте мне сказать прямо, Донни… Я могу называть вас Донни, верно? – Не дожидаясь ответа, мистер Морис Сапперштейн продолжил: – Я в диком восторге от «Холодного черного дождя». Все, что там связано с разведкой, показалось мне очень убедительным. Роман практически идеален. Только мелкие замечания то тут, то там. Например, вся эта антисемитская направленность. Это придется убрать. Еще нам потребуется немного романтики для баб, которые сейчас как раз и покупают книги. Вот у меня и возникла идея: этот партнер вашего героя… ну, Билл Фостер, напарник Артемия Страйкера… лучше, если он у нас окажется дамой. Я просто рассуждаю вслух. Я даже ей имя придумал. Мы назовем ее Констанс Фейт, прекрасная еврейка, которая…
Криди сидел в своей квартире перед пишущей машинкой. Ноги болели от ходьбы по Виллидж, ему хотелось сбросить туфли, скинуть пиджак и ослабить галстук. Вместо этого он вздохнул, положил рядом с машинкой написанные от руки замечания, которые дал ему Сапперштейн, затем вставил в машинку лист бумаги. Глядя на замечания – каракули, которые являли собой комментарий издателя, – Криди вспомнил о связнике, что был у него когда-то в Берлине, – подобострастном коротышке, о котором потом поговаривали, будто он «крот», и который так внезапно «исчез». Криди покачал головой и принялся разбирать плохой почерк.
Ему была омерзительна сама мысль учитывать замечания Сапперштейна и уродовать свой роман согласно сомнительным предложениям издателя. Но таков был литературный мир: отношения между автором и издателем – святое дело. И в жизни Криди случались такие отношения. Сейчас же, с контрактом в руках, Криди стал официально весомой частью этой священной литературной традиции. Он будет публикуемым автором, а профессиональные авторы допускали редактирование.
Криди умел приспосабливаться. Его родители рассказывали ему о людях там, дома, которые были слишком слабыми или слишком гордыми, чтобы сопротивляться судьбе. Они погибли в огне, от пули… или хуже того. Его родители напоминали ему о людях, которые умирали с голоду при Романовых, которые не опустились до каннибализма, когда их деревня голодала в последнюю суровую зиму перед тем, как они сбежали в Америку.
Криди сразу же возмутило, что его посчитали слишком юным, чтобы спрашивать его мнение по этому поводу. За него решили родители, и только позднее он узнал, что таким образом они спасли жизнь его и свою собственную.
Он смутно помнил, как они рыдали над телом кузена, который принял другое решение. Но он не видел, что они сделали с полузамерзшим трупом.
Криди поколебался, поднял глаза на полки над его письменным столом, на которых лежали стопки неопубликованных романов. Снова глубоко вздохнув, Криди склонился над машинкой и принялся барабанить по клавишам.
Много позже он поднялся и прижал ладони к пояснице, поморщившись от боли. Достал из стенного шкафа старый чемодан и снова принялся перекладывать рукописи. И, как обычно, Криди вернулся к тому старому короткому скетчу, который написал давным-давно о двух друзьях, выпивающих на Рождество.
Скетч был написан на пожелтевших листках, вырванных из блокнота.
Сколько раз он хотел уничтожить эти листки. Но каждый раз спасал их от огня или мусорной корзины, ненавидя себя за слабость… за зависть, которую испытывал.
Господи, если бы хоть раз ему удалось поймать этот голос…
Холодный, белый простор чистой бумаги привел его в чувство.
Криди еще подумал о Париже и о своей прекрасной, обреченной Виктории, затем закусил губу, охваченный идеей.
Вдруг он сможет сделать написанные там слова более или менее своими собственными? И черт побери, неужели он не сможет что-то улучшить? Он уже придумал, с какой фразы начнет.
Он выдернул лист бумаги из машинки, вложил новый и начал перепечатывать написанные каракулями слова со старых листков бумаги.
5. Улики
Существуют четыре варианта убийства: злонамеренное, извинительное, оправданное и похвальное.
– Амброз Бирс[12]
Вскоре после ленча, к которому Ханна почти не притронулась, она вдруг почувствовала сильный голод. С ней теперь часто так бывало – то умирает от голода, то не в состоянии прикоснуться к еде. Вместо того чтобы сбегать и что-нибудь ей купить, Ричард настоял на том, чтобы они вместе пошли на рынок Аткинсона – единственное продуктовое заведение в городе и, соответственно, место, которое часто посещали Хемингуэи. Местный колорит для книги, так он объяснил свое желание Ханне.
– Еще далеко до этого места? – спросила Ханна. – Надо было взять такси.
Не обращая внимания на ее протесты, Ричард наблюдал за Ханной, смотрел, во что он ее превратил. Женщины могут быть такими настырными. Но обрюхать одну – и она в полной от тебя зависимости. Ричард удовлетворенно и со злорадством смотрел на то, что сделал с ней его член…
И все же…
И все же…
Ричард дивился, что она все еще может идти так резво, до сих пор держится. Но Ханна всегда это умела. Все дело в ее крестьянских кельтских генах, во всяком случае, он так думал. Но все эти месяцы без таблеток… Что же, Ричард был удивлен, какой характер она проявила. Она обратилась к психиатру по его настоянию. В тот ранний период, когда она еще могла пить таблетки, она вечно жаловалась, ныла, и ее значительно легче было подчинить своей воле. Тут она забеременела, все лекарства пришлось отменить. Ее личность начала меняться, но Ричард предпочитал покорную Ханну.
Поэтому он настоял на том, чтобы она обратилась к другому доктору, который согласился прописать Ханне лекарства во время беременности. Ханна отказалась эти лекарства принимать и осталась со своим первым доктором, который наложил запрет на все лекарства.
Теперь, когда она ничего не принимала, она стала более упрямой и своенравной.
Он изначально видел в Ханне свою собственную Кэтрин Баркли – аппетитную шотландку с подмоченной репутацией, годящуюся для койки, возможно, обреченную романтическую фигуру. Любовницу прямиком из «Прощай, оружие». Но в последнее время Ханна все больше напоминала Ричарду Гарри Моргана в женском обличье: всегда задран подбородок и кулаки наготове.
Было в Ханне что-то неукротимое, динамичный драйв, который все больше беспокоил Ричарда и понуждал заходить все дальше и дальше в попытках ее спровоцировать – найти такой момент, когда она будет полностью соответствовать его представлению о ней как квинтэссенции героинь Хемингуэя: артистичной, хрупкой, хорошенькой и покорной в постели.
Именно так он задумывал, когда женился на ней, но ее беременность все изменила.
Была еще одна мысль – желание вырастить писательницу.
Он видел в Ханне если не бесспорный талант, то, по крайней мере, энтузиазм художника, который верил, что находится на пороге большой работы. Почти как Папа в двадцатые годы в Городе Света.
Для Ричарда руководить Ханной, формировать из нее писательницу стало интересным экспериментом. Он некоторым образом стал ее надзирателем.
Чтобы стать писателем, недостаточно найти голос и рассказать историю. Также крайне важно соответствовать некоторым шаблонам и конструкциям, которые облегчат категоризацию и, соответственно, анализ для сообщества критиков.
Именно таким путем писателю следует найти свое место в Каноне – через молчаливое сотрудничество с эрудитами.
– Еще далеко, Ричард?
– Не очень, я думаю.
Пока она не снижала темпа.
– Ты вообще знаешь, где этот магазин?
– Имею представление, – ответил он.
– Эта история с Мэри, – сказала она, – весьма занимательна. Но похоже на правду.
– Ты согласна с моей теорией?
– Я отношусь скептически, но поддерживаю. Учитывая славу Папы и его трагический уход, обязательно должно было быть расследование.
Ричард кивнул. Он ожидал этого замечания, он в голове уже подготовил почву… знал, насколько сильно можно давить, учитывая скептицизм Ханны.
– Ты только оглянись вокруг, – сказал он. – Это все еще захолустье. Некоторые улицы даже не заасфальтированы. И во многих местах нет тротуаров. В Айдахо по закону проводится расследование, если есть подозрение в убийстве. Вскрытие производил патологоанатом округа Блейн, но он не поставил конкретного диагноза – самоубийство. Мэри уверяла, что Папа выстрелил себе в голову случайно, когда чистил винтовку, но патологоанатом сообщил прессе, что рядом с телом не было найдено никаких предметов, необходимых для чистки ружья. Разве вранье Мэри не должно было вызвать подозрения?
– Не обязательно, – сказала Ханна. – Мэри была расстроена. Папа убил себя, когда она должна была за ним присматривать. Патологоанатом мог дать Мэри возможность попытаться спасти лицо. Думаю, в качестве одолжения знаменитой местной вдове.
Ханна обязательно попытается выбрать этот наиболее легкий путь. Его же ровесники, эти придурки, из которых будет состоять аудитория и которые попытаются разгромить его утверждения, наверняка окажутся умнее и будут копать глубже. Они будут ставить трудные вопросы, возникшие в результате многолетнего изучения. Размышляя, что он может ответить на нападки своих соратников-ученых, он сказал:
– Патологоанатом тогда встречался с местным прокурором, шерифом округа, старшим сыном Папы, Джеком… и Мэри. – Помедлив, он добавил: – Немного странный состав людей, чтобы решить, было ли преступление, верно? Особенно если вспомнить, что Мэри в то утро, когда прозвучал выстрел, была одна в доме с Хемом. Ее вовсе не должно было интересовать, будет расследование или нет. Есть ли доказательства чего-то иного, кроме самострела.
– Почему ты вдруг начал этим интересоваться, Ричард? Что навело тебя на мысль, что Мэри убила Эрнеста? И сколько еще идти до этого клятого рынка?
– Уже близко. Что касается других вопросов… Это ведь у тебя степень по журналистике, Ханна. Вспомни основное правило репортера.
Она подавила вздох. Все сначала. Снова… Очередной урок в стиле Ричарда. Допрос а-ля Сократ, который все чаще заменяет им обычные разговоры. В последнее время Ханна заметила, что даже их разговоры в постели приобрели такой оттенок. Когда-то это было в порядке вещей: Ричард должен был многому ее научить. Но она все запомнила, причем очень быстро…
Ей хотелось сказать: «Каково главное правило хорошего писателя, Ричард? Покажи, не рассказывай». Если же он настаивает на журналистских правилах, она знает одно, которое подходит хорошему репортеру: «Не говори, слушай».
Вообще-то ей совсем не хотелось с ним спорить, но, если не обращать внимания, потворствовать ему, Ричард, похоже, делается более смелым и настырным. Кроме того, самоубийство казалось Ханне вполне возможным, если вспомнить книги Хема и его одержимость саморазрушением. Оно завершило трагический путь. Точке зрения, что смерть Папы всего лишь последний кровавый залп в длительном семейном конфликте, не доставало романтики.
Ханна, голодная и сердитая, пожала плечами и сказала:
– Ищи деньги.
– Вот именно, – согласился Ричард. – Будучи основной наследницей Хемингуэя по его завещанию, Мэри будет получать, получать и снова получать. Старая злая ведьма со смертью Хема приобрела печатный станок. Но что еще важнее: она, чтобы ей было пусто, весьма эффективно подмяла под себя его индивидуальность.
Ханна подняла брови:
– Что?
– После смерти Хэма Мэри стала разрабатывать планы издать кучу романов, антологий, сборников и даже писем, против чего Хем решительно возражал. И она собирается всем этим руководить!
Из-за угла вывернул черный седан, его водитель-священник опустил стекло и выглянул наружу. Улыбнулся и сказал:
– Вы наверняка падаете с ног от усталости, мэм. Давайте я вас подвезу, куда бы вы ни направлялись. Я готов ради этого даже ехать в противоположную сторону.
– Вы так добры, – обрадовалась Ханна. – Мы…
Ричард отрицательно покачал головой и отмахнулся:
– Большое спасибо, святой отец. Мы уже почти пришли. – Он обнял Ханну за плечи. – К тому же она постоянно настаивает на том, чтобы я больше двигался. – Ричард похлопал себя по животу.
Священник неуверенно кивнул, поднял стекло и поехал дальше.
Ханна посмотрела, как машина священника остановилась у светофора на перекрестке. Именно тогда она заметила, что за ними идет мужчина, тот самый, из ресторана, в дешевом костюме и с лысиной. Он опустил глаза, заметив изумление Ханны. Но продолжил идти вверх по холму за ними, опустив голову и сунув руки в карманы.
Она взяла Ричарда за руку, намереваясь сообщить ему о слежке, но заколебалась. «Разумеется, он идет за нами, Ханна, – наверняка скажет Ричард. – Я уже узнал, что он тоже занимается Хемингуэем. Вполне естественно, что он постоянно где-то поблизости».
Ханна знала, что именно так он скажет. Она еще раз оглянулась через плечо, и человек снова опустил голову. Из его ноздрей и костлявого кулака струился сигаретный дым.
Тут Ханна снова воспрянула духом: у тротуара остановилась бирюзовая с белым машина. Ханне плохо было видно лицо водителя, но он показался ей прилично одетым пожилым человеком.
Он даже не успел опустить стекло, как Ричард отмахнулся от него. Ханна смотрела, как он уезжает, качая головой.
Смирившись, что ей придется пройти весь путь в сопровождении незнакомого мужчины, Ханна, чтобы отвлечься, мысленно представила себя в роли «адвоката дьявола». Что особенного, если Мэри опубликует все, что еще осталось от Папы? Книги будут пользоваться сумасшедшим спросом.
Часть этого материала наверняка будет отменным, а нет сомнения, что люди страстно желают получить еще что-то от этого великого человека. Выиграют все, почему бы и нет? Что в этом плохого? То же самое насчет писем, над которыми все ученые начнут пускать слюни, когда они будут опубликованы.
Если бы Хем и в самом деле хотел, чтобы никто не мог прочитать его переписку, он бы в течение всех этих лет уничтожил бы все письма, а не стал бы аккуратно все хранить, даже копии под копирку.
Ханне показалось неестественным требование Папы скрыть или сжечь всю его корреспонденцию. Ведь он прекрасно понимал, что публикация этих писем всколыхнет интерес к нему, когда его уже не будет.
К тому же письма, равно как и посмертные издания, давали работу таким людям, как Ричард. И Ричард наверняка это прекрасно понимал.
Ричард же тем временем продолжал изображать из себя лектора.
– Мэри лжет. Выстрел из ружья, и Мэри получает возможность украсть работы Хемы и его личность. Два бесценных сокровища, и это еще слабо сказано. – Профессор криво улыбнулся. – В конечном итоге можно сказать, что он принял смерть от нее.
Ханна закатила глаза. Эта фраза наверняка была центральной в рукописи Ричарда. Возможно даже, что так называлась одна из основных глав. Он замолчал. Ханна понимала, что он ждет реакции, причем положительной. Но она не без дерзости остановилась на золотой середине, чтобы осторожно проверить свою теорию.
– Полагаю, это цитата из твоей рукописи.
Читать бесплатно другие книги:
