Три стильных детектива Изнер Клод

Глава двенадцатая

Кэндзи пригласил Джину на ужин в «Максим». Они лакомились устрицами, омарами и морским языком, пили шампанское и слушали цыганский оркестр. Правда, в начале вечера ресторан заполонили богатые, но не отличавшиеся изысканностью манер буржуа, но Джина с удовольствием заметила в зеркалах с золочеными рамами с изображениями наяд и водяных лилий отражение княгини Шиме, урожденной Клары Вард. После десяти вечера появились и знаменитые завсегдатаи: великий князь Кирилл и звезды сцены – Режан, Лиана де Пужи, Эмильена д’Алансон, Каролина Отеро[208].

Дома Кэндзи налил себе воды с содой и, сделав пару осторожных глотков, чтобы успокоить желчный пузырь, дававший о себе знать после обильного застолья, спустился в лавку, где давно уже хлопотал Жозеф.

– Учтите, сегодня я никуда вас не отпущу, – пробормотал Кэндзи слабым голосом.

– Об этом не может быть и речи, я ни за что не упустил бы прелестную Венеру, что посетила нас вчера за пять минут до закрытия. Она обещала, что придет сегодня, чтобы изучить ассортимент наших книг. Она не только хороша собой, но и на редкость эрудирована. Так что можете отдохнуть, вы ведь, похоже, почревоугодничали вволю, а я с удовольствием займусь покупательницей.

– Мне обидны ваши намеки! – нахмурился Кэндзи. – Вам известно, что сказал Карем[209]? «Если люди перестанут наслаждаться едой, они не будут писать писем, не смогут изысканно выражаться и общаться с друзьями, и всему придет конец». Так что я сам приму эту клиентку. А вы уже доставили все заказы?

Изобразив раскаяние, Жозеф признал, что не заходил накануне ни к Саломее де Флавиньоль в Пасси, ни к профессору Мандолю на площадь Пантеона, ни к студенту-архитектору.

– Так займитесь этим сейчас! – распорядился Кэндзи.

– Непременно! – обрадовался Жозеф, притворяясь расстроенным, и тут же отнес все упакованные книги в кафе «Потерянное время». Ничего страшного не произойдет, если клиенты получат их чуть позже.

– Только не говорите ничего мсье Мори, это сюрприз, – предупредил он хозяйку кафе, привыкшую к его чудачествам.

Нестор Бельгран широко зевнул, потянулся и замер. Из страха встать с левой ноги он предпочитал вообще не вставать. Зачем пускаться в столь рискованное предприятие, если конечности причиняют такие страдания, а славная Аделаида, как водится, придет ему на помощь.

Скрестив руки на затылке, он думал о том, как станет на досуге писать мемуары. Если воспоминания двух известных полицейских пользуются таким успехом, что же будет, когда на суд публике будут представлены откровения настоящего преступника! Кто лучше, чем он, сумеет описать лжемонахинь, умоляющих торговок на Центральном рынке пожертвовать на приюты для сироток? Разве не он был в начале своей криминальной карьеры их пособником, разве не он притворялся ангелом-хранителем подвыпивших господ, помогая добраться до дома и обчищая по пути? Разве не прибегал он, вместе с двумя приятелями, откликавшимися на прозвища Гнилой Томат и Ущипни-Меня-За-Нос к «приему папаши Франсуа»? Он представлял, как напишет рецепт популярного убийства:

– Лучший жизненный урок – папаши Франсуа пинок! – пропел он.

Нестор Бельгран отказался от этого многообещающего литературного проекта лишь потому, что не так-то просто было перевести на нормальный французский язык нарочито путанное (чтоб было понятно только посвященным) воровское арго, да и вряд ли удалось бы найти издателя, который не выдал бы своего автора полиции. Не говоря уже о том, что Нестор Бельгран не был обучен грамоте.

– Ненес! Иди сюда, булки закончились! – услышал он хорошо знакомый визгливый голос.

Он спустился на первый этаж, в узкую темную комнатушку с двумя столиками, где можно было поесть за восемь су: два – за хлеб, четыре – за мясо с овощами. Два су за вино надо было уплатить заранее. Каждый посетитель брал себе приборы на входе и шел к стойке, где колдовала над кастрюлями кухарка. Сейчас она, руки в боки, поглядывала на любовника. Ему было около сорока, и красивым его было трудно назвать: квадратное лицо с мощными челюстями, короткая бычья шея, коренастая фигура, сильные руки и ноги.

Аделаида, хоть и была старше его на шесть лет, все еще оставалась вполне привлекательной: талия у нее была по-прежнему тонкой, а темперамент – пылким. Эта женщина с фиалковыми глазами и светлыми волосами подобрала его прямо на улице, недалеко от ее харчевни, где, тяжело раненный в драке, он истекал кровью. Поправившись, Нестор остался в «Уютной каморке», присматривая за заведением, с хозяйкой которого его связывало отныне что-то вроде соглашения. Они не обменивались любовными клятвами, но привязались друг к другу и уже не хотели расставаться.

Нестор занимался закупками, подсчитывал выручку, забирая из нее сумму, причитавшуюся ему на табак и мелкие расходы, а Аделаида готовила еду, мыла посуду и убирала. Если по случаю праздника или свадьбы клиентов было слишком много, они нанимали еще одного работника, но обычно справлялись сами, и ссоры между ними случались редко: со своей спасительницей Нестор вел себя смирно.

– Булки? Сколько нужно?

– Хватит десятка, со вчерашнего дня еще остались, я их слегка обжарила. Сейчас мало народу. Ах, да! Еще возьми фунт сала и три десятка яиц, пусть матушка Блондо запишет на наш счет.

Он ушел, и Аделаида вздохнула с облегчением. Наконец-то она осталась одна. Можно проветрить комнату и принарядиться. Она быстро справится с блюдом дня, это будет омлет с ветчиной. Она уже направилась к лестнице, когда в заведение вошли двое мужчин, не похожих на ее обычных посетителей.

– Мадам Аделаида Лезюер? Мы друзья Александрины Пийот, – заявил более элегантный.

– Мы с трудом вас нашли. К счастью, ваш ресторанчик широко известен, и нам наконец указали нужное направление, – добавил тот, что помоложе.

– Что ж, здравствуйте, господа. Мы виделись с Александриной на прошлой неделе, в то самое утро, когда один чудак выменял у меня карпа на антрекот.

– У нас для вас плохая новость, – понизил голос Виктор. – Позавчера мадам Пийот покончила с собой. Она повесилась.

Аделаида Лезюер ахнула, всплеснула руками, задев при этом буфет, и вскрикнула – на сей раз от боли.

– Да что вы говорите! Не могла она совершить такую глупость! Александрина любила жизнь, да и побоялась бы гореть в аду!

– Увы, такова действительность. Простите, а что у вас с рукой? – спросил Виктор.

– Я порезалась, когда чистила карпа в тот самый четверг. Александрина приходила сюда каждые две недели, как часы. И тут какой-то тип, с виду настоящий голодранец, предложил мне огромную рыбину в обмен на обед и бутылку красного вина. Александрина сидела за стойкой, попивая кир[210], и ждала, когда приготовится мясо под белым соусом. Было одиннадцать, в заведении почти никого, а мне предстояло в обед кормить каменщиков-итальянцев. Когда тот тип предложил мне карпа, Александрина прошла со мной на кухню и понюхала рыбину, чтобы проверить, не протухла ли она. Она обожает жареную рыбу, и я пригласила ее пообедать со мной и моим ненаглядным Нестором, как только обслужу рабочих.

– Тогда вы и порезались? – поинтересовался Виктор.

– Ну да. Александрина перевязала мне палец платком, Нестор не выносит вида крови. Довольно странно, учитывая его прошлое. Александрина занялась рыбой вместо меня, я пошла в зал, а потом вернулась на кухню. «Посмотри-ка сюда!» – воскликнула Александрина. Оказывается, когда вспорола карпу брюхо и хотела выпотрошить, она нашла у него в желудке что-то вроде полотняного мешочка. Мы его разорвали, и внутри оказалась крохотная записная книжка, исчерканная какими-то непонятными буквами и цифрами.

– Надеюсь, вы ее выбросили! Такие находки приносят несчастье, – сказал Жозеф.

– Александрина предложила мне за нее сто су, сказав, что книжечка напомнила ей тетрадки, какие мы в детстве мастерили, когда играли в школу. Я и согласилась. А в том, что карп проглотил эту штуковину, я не вижу ничего удивительного, эти бестии хватают все подряд!

– Но где же тот бродяга поймал свою рыбину?

– Мы пытались его расспросить, но он был уже сильно пьян. Болтал что-то бессвязное о проклятом доме, о чудище на пруду… Мой Нестор считает, что речь шла о заброшенном поместье недалеко отсюда. Может, и так. Мы все тут не можем дождаться, чтобы его снесли! Люди побаиваются туда ходить, говорят, по ночам там светятся болотные огни. Короче, двое каменщиков схватили бродягу под мышки и выпроводили отсюда. Я не приваживаю пьянчужек, это портит репутацию заведения. Он прикорнул на скамейке, а часа через два, когда Нестор вышел купить табака, там уже никого не было. Ох, бедняжка Александрина! – Аделаида пригорюнилась и даже промокнула глаза фартуком, но коммерческая жилка взяла верх над горем, и она предложила гостям выпить по глоточку. Виктор заказал вермут, Жозеф – бокал вина.

– А что если бродяга выловил рыбу в Бьевре? – предположил Жозеф.

– Вы смеетесь! Это не река, а сточная канава, если учесть, сколько дряни туда сливают дубильные цеха! Мы бы не смогли проглотить ни кусочка такой рыбы, а эта была просто объеденье.

– Архангел предположил, что бродяга стащил рыбину у торговца, но тот клялся, что это не так, – вмешался в беседу плотный коренастый мужчина, внося в ресторанчик картонную коробку.

– Познакомьтесь, это Нестор. Нестор, эти господа – друзья Александрины. Ты только вообрази: она повесилась!

Нестор Бельгран свернул себе папироску и, склонившись к Аделаиде, прошептал ей на ухо:

– Осторожно! Это, возможно, дознаватели из полиции.

– А кто такой Архангел? Один из ваших посетителей? – спросил Виктор.

– Ну да, можно и так сказать. У него мастерская в двух шагах отсюда – настоящий рай с настоящими святыми!

– Он что, монах? – удивился Жозеф.

– Нет, он отливает гипсовые статуи святых, которыми украшают часовни, – объяснила Аделаида, не замечая выразительного взгляда Нестора. – Он и сам рыбак, любитель уклейки. Как только выдается свободная минутка, закидывает удочку в Ла Варенн.

– И где же находится его рай?

– Посреди улицы Мишаль, вы сразу увидите.

Виктор и Жозеф попрощались.

– Успокойся, Ненес, – сказала Аделаида Нестору, – эти не из полиции, тех я за версту чую, от них у меня сразу крапивница начинается. А тут ни одного прыщика!

В этом пригороде Парижа не было добротных каменных домов, только покосившиеся хибары, часто столь плотно заселенные, что двоим-троим жильцам приходилось делить одну кровать. Улицы были едва намечены среди наделов земли, в летнюю пору засеянных пшеницей и маком. Зная, что нищета и преступность часто идут рука об руку, Жозеф шел осторожно, озираясь по сторонам. Виктор же думал о том, что здесь, на узких улочках, больше похожих на тропинки, вдоль которых располагались забегаловки, бакалеи и фруктовые лавки, можно сделать неплохие фотографии торговца ослиным молоком, продавцов метел и скребков или точильщика.

– Починка старых ведер, кузнечных мехов, зонтов! – заорал лудильщик в дырявом берете, когда они подошли к улице Мишаль.

В углу двора, заваленного мешками с гипсом и бревнами, стояли, словно на посту, Святой Николай и Святая Роза Лимская, сработанные из какого-то белого с желтоватым отливом материала. Над потрескавшейся дверью висела табличка:

Мишель Форестье

Скульптор-формовщик

Имитация мрамора, гипс, древесина

Виктор и Жозеф вошли и увидели двух подростков, которые переносили от стеллажа к ящику статуэтки разного размера под присмотром парня, развалившегося на соломенном тюфяке.

– Здравствуйте, вы здесь главный? – обратился к нему Виктор.

Тот поднялся. Если густые светлые волосы и делали его слегка похожим на ангела, то атлетическое сложение и грязный халат скорее подошли бы грузчику. Он внимательно смотрел на гостей, поглаживая выбритый подбородок.

– Хотите сделать заказ?

– Нам посоветовали обратиться к Архангелу.

– Это меня так называют.

– Говорят, вы рыбак.

Парень улыбнулся.

– Архангелы никогда не грешат[211]. А если серьезно, то мне и правда нравится посидеть с удочкой в свободное время. Хотя я кручусь тут, как белка в колесе. И от пустых разговоров мои доходы не увеличатся.

– Мы пришли к вам от мадам Лезюер.

– Вот как? И что же? – Он повернулся к подмастерьям. – Пошевеливайтесь, ребята, надо подготовить еще три заказа на доставку. Арман, осторожнее, не поломай! Этих пострелов надо все время подгонять, – снова обернулся к Виктору и Жозефу Архангел. – Если они будут прохлаждаться, наш хозяин, фабрикант из Бондье[212], будет очень недоволен.

Увидев удивленные лица Виктора и Жозефа, он пояснил:

– Он продает статуи в лавке на улице Сен-Сюльпис, где я вкалываю большую часть недели, и направляет ко мне мальчишек, чтобы я их обучал. Когда работа закончена, они ее упаковывают. Итак, что там хотела Аделаида?

– Она рассказала нам историю о чудо-карпе. Вы тогда еще сказали, что его, должно быть, стащили с лотка торговца рыбой…

– Да, помню. Конечно, так и было, иначе где этот босяк мог выудить такой отменный экземпляр, неужто в Сене? Если б я устроился на Новом мосту, то поймал бы только какую-нибудь мелюзгу. Правда, в Марне водится неплохая рыба, но карпов там все равно нет!

– Вы знаете этого бродягу?

– Бренголо? Его знают все! Он вечно слоняется тут, ищет, чем поживиться. В последний раз я видел его дней двадцать назад и даже позволил переночевать здесь две ночи. Он, конечно, пьяница и пустозвон, но неплохой человек.

– Где же он живет?

Архангел покачал головой:

– Этого вам никто не скажет. Бренголо из тех, кому не сидится на месте!

– А вы не знаете, где тут какой-то заброшенный дом? – спросил Жозеф.

– Ну и любопытны же вы! – присвистнул Архангел. – Это недалеко от улицы Корвизар. В один прекрасный день он рухнет, и наверняка будут жертвы, потому что ребятня играет там в жандармов и воров, а молодые парни и девчонки – в зверя с двумя спинами[213]. Там повесили табличку: «Частная собственность, вход запрещен, за нарушение – штраф», но все бесполезно. Поскорее бы его снесли! Поговаривают, в лачуге обитает привидение, а ночами там видели болотные огни. Ну вот что, господа, – Архангел смотрел уже сердито, – если вам охота поболтать, я буду свободен завтра в этот же час, а теперь мне надо работать. Я как раз начал обтачивать ствол липы, из которого выйдет херувим, не хуже, чем у Микеланджело, и возьмусь за него, как только Арман и Гастон помогут мне отлить ноги и туловища еще нескольких святых. А самое приятное я оставил на вечер: буду отливать с натуры обворожительную девушку…

– Это как, с натуры? – удивился Виктор.

– Очень просто! Намажу ей кожу смесью гипса и масла.

– Но она же задохнется! – воскликнул Жозеф.

– Ничего подобного, – успокоил Архангел. – Как только смесь высохнет, я выну ее из формы, как пирог, а в оболочку залью специальный состав. Мне заказал ее не служитель культа, а один богач, что торгует заморскими фруктами. Это дело требует особого мастерства, но зрители до двадцати лет на сеанс не допускаются! – И Архангел наградил пинком Армана, который подслушивал разговор.

– Я читаю ваши мысли, Жозеф. Ответ – нет. И потом, на решетке висит замок.

Они уже некоторое время шли по улице Корвизар, пытаясь найти заброшенный дом, когда начался страшный ливень.

– Взгляните-ка сюда! В эту дыру легко пролезть!

Витор взобрался на каменистый пригорок, надеясь увидеть объект их поисков. У него внезапно закружилась голова, и он почувствовал, что теряет равновесие. Ему стало не по себе, этот дикий заросший сад пугал его, тут, казалось, витали странные видения. И он подумал, что, как ни велико его желание найти и расспросить бродягу, лучше будет как можно скорее покинуть это неприятное место.

Жозеф же проявлял невиданный энтузиазм. Он забыл свои страхи и представлял себя членом экспедиции доктора Дэвида Ливингстона[214], мужественно шлепая по грязи и сражаясь с кустарниками. Он чувствовал себя первооткрывателем неизведанных территорий и каждые два метра устанавливал воображаемый флаг. Жаль только, он не прихватил с собой мачете… Лишь начавшийся ливень охладил его пыл, и он повернул обратно.

Выбраться из зарослей кустарников было нелегко, и Виктор выбранил себя за тягу к приключениям. Хорошо еще, тут нет жандармов, и никто не может обвинить его в нарушении неприкосновенности частного владения.

– Я считаю, надо прекратить поиски этого… как его, Бренголо, – сказал он напарнику. – В конце концов, даже полиция не может определить, было это самоубийство или убийство… Я слишком увлекся интригующей версией, согласно которой Александрину Пийот убили из-за коробочки, в которой она хранила миниатюрную книжку….

– А мне кажется, это весьма правдоподобно.

– Всего лишь гипотеза. Возможно, старьевщица кому-то продала или подарила книжечку. И повесилась по каким-то одной ей известным причинам.

– Вчера вы были более решительно настроены. Что это с вами, я вас не узнаю – делаете шаг вперед, и тут же пятитесь назад!

Они дошли уже до проспекта Италии. У лавки фермера какой-то бродяжка напевал дрожащим голосом:

– «Моя голубка, она упорхнула!»

Жозеф охотно подхватил бы припев, но Виктор уже тянул его за руку к стоянке фиакров, где, несмотря на дождливую погоду, дворник поливал мостовую.

– Угомонитесь, вам сегодня еще предстоит работать в лавке.

Жозеф притих, но подумал про себя: «Если он воображает, что я отступлюсь, то ошибается! Я все равно разгадаю эту шараду! Не зря мама утверждает, что я упрям, как осел!»

Эфросинья напевала, накрывая на стол:

Мадам Пиньо и не подозревала, что автором слов был Жюль Жуи[216]. Она думала только о том, что невестка опять вынудила ее готовить морской язык под соусом, тогда как она предпочла бы говяжью вырезку с капустой.

В дверь позвонили. Пришла Мишлин Баллю, растрепанная, в шали наизнанку.

– Что случилось? У вас неприятности?

Консьержка кивнула:

– Только вам могу рассказать. Я вам помешала?

– Нет-нет, ничего страшного. Жозеф еще не вернулся, ужин я приготовила, так что мы можем спокойно посидеть на кухне и поболтать.

– Как же я устала! Еще немного, и заработаю язву.

– А меня мучают мозоли, надо купить пластырь, говорят, это лучшее средство.

Мишлин Баллю уселась и тут же разразилась рыданиями.

– Ну-ну, успокойтесь, расскажите, что случилось? Вам не дают отпуск? Давайте-ка я вам чего-нибудь налью. Как насчет испанского вина? Мигом согреетесь, и вам полегчает.

– Ой нет, спасибо, здесь и без того жарко… – отказалась мадам Баллю. – Дело в том, что мой кузен…

– Альфонс?

– Слава богу, у меня только один кузен. Так вот, сегодня утром… – Она всхлипнула. Эфросинья налила себе полный стакан малаги и тоже уселась.

– Ох, уж этот ваш Альфонс!

Мишлин Баллю взяла себя в руки.

– Сегодня утром ко мне приходили из военного министерства и задавали кучу вопросов: давно ли я видела Альфонса, знаю ли я, куда он переехал, говорил ли о своих планах… После смерти Онезима он мой единственный родственник, но вот уже неделю как и носа не кажет на службу! То есть выходит, что мой Альфонс – дезертир!

– Он наверняка с этой своей подружкой. Вот уж она взяла над ним власть! Когда мужчинам приспичит, они становятся хуже гиен! Точно вам говорю – во всем виновата женщина, он просто потерял голову.

Айрис, ведя за руку Дафнэ, которая скакала, размахивая бубном, пришла узнать, когда будет готов ужин.

– Думаю, мы дождемся Жозефа, но ребенка можно уже покормить, – ответила Эфросинья. – Кушай, радость моя, и отправляйся смотреть интересные сны!

Дафнэ вопросительно взглянула на нее:

– Закрыть глазки и смотреть?

– Ну разве не умница! Она у нас сообразительная, как все Курлак и Пиньо, – восхитилась Эфросинья.

– Вы поужинаете с нами, мадам Баллю? – предложила Айрис, усаживая дочь на колени.

– Ах нет, спасибо, вдруг он даст о себе знать… Я ведь ушла, даже не предупредив Лулу, на меня это совсем не похоже!

– Иисус-Мария-Иосиф! – вздохнула Эфросинья, подливая себе вина.

– Вы о ком говорите?

– О кузене мадам Баллю, который работает в военном министерстве. Он пропал.

– Я уверена, этому найдется объяснение, и он рано или поздно объявится, – сказала Айрис.

– Вашими бы устами… Я просила мсье Легри о помощи, но мне кажется, он не воспринял это всерьез. А вы говорили с Жозефом? – повернулась к Эфросинье мадам Баллю.

Та кивнула.

– Если ваш кузен не подает признаков жизни… Простите за нескромный вопрос, мадам Баллю, но, возможно, у него есть подруга? – отважилась спросить Айрис.

– И не одна! – рявкнула консьержка. – В этом деле Альфонс просто чемпион! Только я никак не пойму, чем могла привлечь его женщина, которая годится ему в матери! Еще подцепит от нее гонорею!

– Мишлин, замолчите! – проворчала Эфросинья, прикрывая ладонями уши Дафнэ.

Консьержка громко высморкалась.

– Простите меня. Подумать только, я стираю ему белье, крахмалю воротнички, делаю запеканки. А что мне теперь делать с его мундиром?

– Может, отнести ему? – раздался мужской голос, и все три женщины вздрогнули, а Дафнэ закричала:

– Папа!

– Ты надел тапочки, котик мой? Я натерла полы.

Жозефа возмутило упоминание о таких глупостях, как тапочки и полы.

– Вы знаете его адрес? – обратился он к мадам Баллю.

– Да, пансион Симоне, улица Виоле, 37, Гренель.

– Хорошо, мадам Баллю, даю вам слово, как только у меня появится немного свободного времени, я отправлюсь туда и все выясню!

Мадам Баллю рассыпалась в благодарностях и ушла, Эфросинья отправилась за тапочками, Айрис увела Дафнэ спать, а Жозеф, оставшись один, задумался о том, как бы ему получить завтра выходной.

«До вечера придется поработать, учитывая, что в субботу Виктор будет в разъездах, а Кэндзи уедет к своей возлюбленной… Значит, мне следует посетить сначала улицу Корвизар, а потом – Виоле… Не слишком ли это будет для одного дня?..»

Плавучую прачечную у Нового моста, искореженную в прошлом году ураганом, кое-как починили, и прачки снова отстирывали там белье. Неблагодарный труд! Роза Варле поняла это с самого начала, когда в середине лета нанялась в помощницы к гладильщице с улицы Пуллетье. С шести утра до поздней ночи мальчишка-подручный носил ей от хозяйки тонкое, среднее и грубое белье, которое приходилось сортировать, замачивать, намыливать, тереть, выжимать и складывать. Брюки, носовые платки, рубашки, простыни и полотенца она тщательно пересчитывала из опасения, что что-нибудь потеряется. Роза платила сорок сантимов за место в прачечной, пять сантимов за ведро, куда складывала выстиранное белье, а еще за аренду помещения для просушки – все это обходилось ей в сорок пять сантимов, а она зарабатывала три франка в день. Она знала, что к сорока годам превратится в развалину, ее будет мучить варикоз, и скорее всего она станет прикладываться к бутылке. Это произойдет, конечно, еще не скоро, однако, когда торчишь то у раскаленного котла, то на ветру у реки, рискуешь получить воспаление легких.

И все же Роза дорожила своей работой. Она нередко наблюдала потасовки между товарками, и старалась вести себя тише воды ниже травы, не поддаваясь искушению выпить абсента. А когда ей поручали отнести тюк чистого белья какому-нибудь холостяку, никогда не отвечала на заигрывания.

Зато ей нравилось танцевать, и она позволяла себе пропустить рюмочку абсента в субботу вечером с подругой Роландой. Именно там она в прошлом месяце танцевала с мужчиной, который ей настолько понравился, что она дала ему свой адрес. С тех пор каждый раз, возвращаясь домой на набережную Анжу, 13, где снимала мансарду, Роза мечтала увидеть у подножия лестницы его широкоплечую фигуру. Не то чтобы она питала какие-то надежды, ей ведь уже приходилось слышать заверения в любви, а потом горько плакать, проснувшись в одиночестве в измятой постели. Да и мать ее ругала:

– Хорошо еще, что ты в подоле не принесла! Даю руку на отсечение, в Париже такая недотепа окажется в чьей-нибудь постели быстрее, чем любая уличная девка. Но учти, мы с отцом тебе такого не простим!

В сумерках остров Сен-Луи с его маленькими лавками, плохо освещенными пустынными улицами и окнами со ставнями напоминал Розе родной город.

Она постояла немного, заглядевшись на судно, медленно двигавшееся к порту Берси. Будь у нее деньги, она зашла бы в таверну «Встреча моряков» и заказала мясные биточки и пирожок с рисом. А если бы повезло, могла бы завлечь какого-нибудь мужчину, и тот бы ее угостил. Она готова была лечь с кем-нибудь в постель, но при условии, что не придется сожалеть о последствиях.

Газовые фонари на мосту Марии отражались в черной воде. Розе нравились строгие и изящные арки, преданно охранявшие ее, покуда она стирала внизу белье. Ее взгляд упал на порт Сен-Поль, откуда мигали огромные глаза барж. Она уже хотела пересечь мощеный двор своего дома, когда кто-то преградил ей путь. Роза испуганно отпрянула.

– Не бойтесь, это всего лишь я. Вот наконец решился прийти. Меня подвела модель, она не пришла. Мне стало так одиноко…

– Архангел! – радостно прошептала Роза.

Глава тринадцатая

При виде каждого снимка у него начинало быстрее биться сердце. Он погружал в ванночку с проявителем девственно-чистый лист, и начиналась магия: там, где секунду назад не было ничего, проступали темные пятнышки: одно, другое, третье… Они увеличивались, сливались друг с другом и наконец превращались в изображение – причем довольно часто оно сильно отличалось от той картинки, которую Виктор видел в видоискатель фотоаппарата, нажимая на спуск. Сейчас он наблюдал, как появилась лежащая Таша, обнаженная, небрежно положившая руку на лобок, похожая на чувственную и целомудренную «Олимпию» Мане. На ее лице читалась чуть насмешливая улыбка, головой она опиралась на левую руку (которая вышла чуть размытой), и Виктору казалось, что Таша вот-вот кивнет ему, приглашая подойти поближе.

Почему из всех женщин он выбрал эту? Да, она красива, а их тела, соединяясь, испытывают неистовое блаженство. Но для него было немыслимо представить страсть как «контакт двух эпидермисов», как описал ее Шамфор[217]. Из какой загадочной алхимии она возникала?

В памяти всплыли странные слова, переписанные из миниатюрной книжечки Александрины Пийот. Какая-то формула, предположил профессор Мандоль. Лекарство? Мазь? Эликсир молодости? Наркотик? Он прошел в спальню.

Открыв блокнот, достал старую фармакопею с полки книжного шкафа.

– Циннамон: кустарник, произрастающий в теплых районах Азии. Мирра: камедистая ароматическая смола, получаемая с бальзамического тополя. Нард: травянистое экзотическое растение… Что там еще? Алоэ…

Приход почтальона прервал его поиски. Тот принес почту и «Иллюстрасьон», еженедельный журнал, который они выписывали с Таша. Он не устоял перед соблазном пробежать его глазами и прочел формальное опровержение предполагаемого побега капитана Дрейфуса, все еще находящегося в ссылке на Чертовом острове. Эмиль Шотан, бывший министр колоний, сообщал общественности, что осужденный, отныне закованный в цепи, особо охраняется унтер-офицером с револьвером за поясным ремнем, которому дан приказ стрелять прямо в голову при малейшей попытке к бегству.

– Бесподобно, – проворчал Виктор.

Взгляд на часы вынудил его закрыть журнал и фармакопею: Эфросинья не задержится, поэтому благоразумнее выйти из дома вовремя, жаль, киносеанс Жоржа Мельеса начнется лишь в половине первого.

«Надо будет показать этот список мсье Шодре, аптекарю. Может, у него возникнет логичная гипотеза?»

Пока возился с фотографиями, он прокрутил в голове последовательность событий, которая накануне привела их с Жозефом на территорию поместья на улице Корвизар. Он упрекал себя в малодушии.

«Я постоянно колеблюсь между двумя противоположными версиями. Александрина Пийот покончила с собой или это было убийство? Я обязан докопаться до истины».

Как только закончится показ в театре Робер-Гуден, он заскочит в книжную лавку за Жозефом.

Идея заболеть ангиной была просто отличной! Жозеф пожаловался тестю на самочувствие и к четырем часам был свободен.

«Бедняжка мадам Керсон, согревающие компрессы, это так неприятно… Неужели она думает, что я не узнал ее голос?! Благодаря ей я организую свою экспедицию тихо и мирно», – думал Жозеф, идя по улице Висконти. К счастью, Эфросинья в это время как раз посвящала Мели Беллак в основы игры «желтый гном». Они сидели в бывшей квартире Виктора на улице Сен-Пер.

– Главное – не говорите маме, она способна отказаться даже от игры ради того, чтобы приготовить мне гоголь-моголь и горчичный порошок! – попросил он Кэндзи.

Отец Жозефа, букинист с набережной Вольтера, оставил сыну в наследство квартирку, до того забитую старыми книгами и вещами, что она напоминала ему пещеру контрабандиста. Вход был со двора, рядом располагались каретные сараи.

Согласно неизменному ритуалу, Жозеф погладил кончиками пальцев фотографию, прикрепленную кнопками к перегородке. На него, улыбаясь, смотрел пухленький букинист, облокотившись на парапет.

– Здравствуй, папа! Как там, наверху? У меня потрясающая новость: ты снова будешь дедом. Будь бдителен, отведи от меня неприятности, потому что мне нужна защита, особенно сегодня вечером.

Он долго собирал свое исследовательское снаряжение и после тщетных попыток найти лампу Румкорфа схватил свечи и спички. Он отыскал компас, валявшийся в коробке, доверху наполненной изъеденными молью шерстяными вещами, которые Эфросинья свято хранила на случай очередной войны, вытащил новую записную книжку из-под «Жиля Бласа», оценил вес заржавевшей сабли национальной гвардии, отложил ее, сунул в карман несколько карандашей. Уже собираясь выйти, он взял еще моток бечевки и ножницы.

– Ну вот, я ухожу, но скоро вернусь.

Сгибаясь под тяжестью ноши, он заскочил на кухню, откуда стащил четверть палки колбасы, полбатона и нож. Эта кража отягощала его совесть, пока он не добрался до лавки «Маленький мавр». Там, среди мешков с сушеными овощами и бочек с сельдью, хозяин предлагал отличный кофе. Жозеф зашел на минутку, радуясь своей выдумке с мнимой болезнью, пробудившей в нем ностальгическое воспоминание о тех случаях, когда мальчишкой он ускользал от надоедливого надзора матери.

– Чем обязан такой честью? Мы нечасто видим вас, мсье Пиньо, – заметила официантка.

– Работа, мадам Бушарда, работа. Кстати, вас не затруднит отнести записку моей супруге?

Он нацарапал для Айрис записку, прося ее успокоить мать и ложиться спать, так как он вернется поздно.

– Это ведь на улице Сены, 31? – уточнила мадам Бушарда, кладя в карман записку и чаевые.

– Все верно, третий этаж. Спасибо, мадам Бушарда, до встречи!

Фиакр привез его на улицу Сенк-Диаман, где он надеялся еще раз поговорить с Аделаидой Лезюер. Если повезет, ее бандитского вида дружка не будет дома. Ехал он довольно долго, и за это время заново пережил давнее ночное вторжение в развалины мрачной Счетной палаты[218]. Там он едва избежал смерти, и даже воспоминание об этом пугало и волновало.

Ставни в «Уютной каморке» были закрыты. Удивившись, что хозяева покинули кабачок в субботу вечером, Жозеф расспросил шорника, лавка которого располагалась по соседству.

– Аделаида? Она в больнице из-за раны на руке, которая воспалилась и сильно распухла. У бедняжки так подскочила температура, что Тотор заволновался, – объяснил мужчина, не вынимая папиросу изо рта.

– В какой больнице?

– Я ничего об этом не знаю. Тотор молчит, как рыба!

«Решительно, куда ни закинь удочку – всюду попадается эта проклятая рыба! Придется идти в замок с призраками», – подумал Жозеф.

Он сбился с пути и сориентировался только дойдя до колодца с конической крышей, из которого брали воду жители квартала Бютт-о-Кай. Повернул назад. Выйдя на бульвар Италии, а затем на улицу Корвизар, заметил наконец аллею, ведущую к зарослям кустарника, которую окрестил «Автономной территорией Пиньо, известного французского географа».

Он шагал взад-вперед по тротуару, пока не улетучились последние прохожие, и только тогда углубился в чащу. Пока не было необходимости зажигать свечу, меркнущего дневного света было достаточно, чтобы прокладывать себе дорогу. Он вооружился веткой, чтобы раздирать ею стебли плюща и ломоноса, обвившиеся вокруг деревьев. Казалось, этот зеленый ад ждал его прихода, он словно вбирал его в себя, тут же скрывая его следы.

– Вот булыжники Виктора. Здесь я увяз в грязи, до сих пор видны мои следы. Только бы не угодить в болото! А вдруг я что-нибудь себе сломаю, или меня укусит змея, или я окажусь в зарослях ядовитого плюща? Нужны крепкие ноги, чтобы дойти до конца этого проклятого лабиринта, он то поднимается вверх, то спускается. Я бы здесь все выровнял, засыпал землей и построил диспансер или школу, где местным жителям станут вдалбливать, что их предки были галлами.

Он без конца терял равновесие, бранился и, не заметив ступеньку, покрытую опавшими листьями, чуть не врезался в акацию. Мох, выстилавший аллею, был пропитан водой сильнее, чем саварен – ромом[219]. В мокрых насквозь ботинках он осмотрел водоем, где плавало что-то, напоминавшее куски пробковой коры. Присмотревшись, он понял, что это дохлые рыбы.

– Это еще что за дрянь? Морда как у шакала… Отвратительно! Сюда бы санитарную службу, чтобы вычистить всю эту зловонную клоаку. И поставить аптечный киоск, в котором бесплатно раздавали бы хинин. А это что посередине?

Он прищурился, чтобы рассмотреть что-то вроде островка, на котором возвышалась облезлая статуя с воздетыми к небу руками.

– Ну, голубушка, тебя немного подштукатурят, а потом наденут на голову симпатичный фригийский колпак, чтобы все помнили достижения Республики. А аборигены будут возлагать к твоим ногам кокосовые орехи.

Пока он ступал по доскам и щебню, у него между ног проскочила лесная мышь. Жозеф зажег свечу, капля воска обожгла запястье. Боевое ранение.

Парк поредел, над деревьями показалась острая крыша дома. Приближаясь, Жозеф различил двух львов, сидящих на задних лапах.

Даже самые отважные завоеватели делают передышки, чтобы записать свои наблюдения, которыми будут наслаждаться потомки.

Он прикрепил свечу к лапе одного из львов, чтобы сумбурно описать неизведанные земли, на которые ступил.

Ну и куда ему идти?

Он решил направиться к центральному зданию. Ветхая дверь отворилась, стоило ее посильнее толкнуть. Он вошел и закашлялся от зловония. Справа находилась просторная комната с тремя окнами без рам. Из мебели здесь имелся только деревянный ящик, перевернутый так, чтобы получилось подобие стола. На него были брошены какие-то засаленные тряпки. Рядом лежал мятый перегонный куб. Слева обнаружилась темная узкая комната. Скрипучий паркет был покрыт слоем земли и камешков. Свеча осветила матрас, из которого с шумом высыпалась целая ватага крыс.

Мерзкое отродье!

Коридор заканчивался лестницей с железными перилами. Ступени были такими ветхими, что он боялся, как бы они под ним не провалились. Тем не менее он дошел до лестничной площадки, а следующий пролет привел его на второй этаж, где все было так же, как на первом.

На западной стороне располагалась такая же пустая комната, как и внизу, с той лишь разницей, что ставни, хоть и поломанные, здесь были закрыты. Со стен свисали лоскуты обоев, а пол был усеян отбросами, некоторые из них, казалось, были органического происхождения. Отблеск свечи скользнул на облупившийся потолок, пробежал по пыльному лоскуту, который, должно быть, когда-то был обивкой. Пахло плесенью и грибами. Взгляд привлек какой-то зеленый стебелек. Он нагнулся. Это была тонкая бархатная ленточка, которую он поднял и положил между страницами блокнота.

В восточном крыле воздух был таким спертым (ставни давно были плотно закрыты), что Жозеф зажал нос. Камин с крохотным очагом и два заколоченных стенных шкафа свидетельствовали о давнем отсутствии человека.