Три стильных детектива Изнер Клод

Глава восьмая

Бютт-о-Кай просыпался. Жан-Пьер Верберен шел по немощеной улице, вдоль которой струился ручеек грязной воды, а на стенах домов мелькал дрожащий свет газовых фонарей. Кое-как залатанные, эти стены грозили в любую минуту рухнуть прямо у вас на глазах. Женщина выплеснула помои прямо перед домом, хлопали двери, кричали младенцы, на старом деревянном ящике кукарекал петух. На улице Барро слышалась смачная ругань – это угольщики и поденщики расходились по домам после ночной смены.

Из заводских труб шел серый дым. Телеги молочников грохотали по улицам. Освященные керосиновыми лампами лавки. Громыхание омнибуса…

– Что это за бульвар? – обратился Жан-Пьер к молодому рабочему, что спешил на завод с сумкой через плечо и корзиной с обедом в руке.

– Бульвар Италии, – ответил тот.

Жан-Пьер Верберен понял, что его цель близка. Ему очень не хотелось выходить из дома, и он буквально заставил себя отправиться на улицу Корвизар. Ему было стыдно, что он подвел Бренголо, и он хотел искупить свою вину. Записка, которую должен был доставить Шарло, с объяснениями и приглашением отведать фасоль с бараниной в воскресенье у Брансионских ворот, не дошла до адресата: мальчишка не застал Бренголо дома.

Жан-Пьер Верберен сразу узнал поместье, описанное Бренголо. Оно было обнесено высокими стенами, и Жан-Пьер колебался. Войти означало без спросу вторгнуться на чужую территорию, да и подниматься с больной спиной по полуразвалившимся ступеням – нелегкая задача. Но тут он заметил дыру в стене, сквозь которую виднелся запущенный сад. Пригнувшись, Жан-Пьер пролез в нее и ступил на траву.

Он шел очень медленно, хватаясь за ветки, обходя корни и осторожно спускаясь по склонам. А на берегу пруда поскользнулся на глине и плюхнулся на живот.

Поднялся на ноги Жан-Пьер с трудом. Мокрые брюки прилипли к бедрам, холод проникал под одежду, ныла спина, но он не мог уйти, не извинившись перед приятелем. И упрямо продолжил путь.

Углубившись в рощу, он вдруг почувствовал, что ему стало не по себе. Казалось, за ним кто-то наблюдает. Он резко обернулся. Никого. Только потрескавшаяся статуя Девы Марии. Невдалеке, на островке посреди водоема возвышалось что-то непонятное, чуть дальше виднелось что-то вроде хижины, сложенной из камней и веток… Не это ли дворец Бренголо?

Верберен устремился к хижине, как потерпевший кораблекрушение к спасательному плоту. Сейчас он согреется и выпьет чашечку кофе, слушая дружеские упреки.

Каково же было его разочарование, когда он обнаружил, что лачуга явно пустует уже не первый день! Может, он пришел не туда? Однако все соответствовало описанию Бренголо. Или заблудился в предрассветных сумерках? Нет, все точно: он хорошо помнил и адрес, и описание местности.

Жан-Пьер повернул обратно, но в последний момент заметил пень и, кряхтя от боли, перешагнул через него. Не задерживаясь, прошел мимо каменных львов-привратников, охранявших вход в поместье, и направился к низенькому домику с наспех залатанной досками дверью, решив, что это и есть жилище Бренголо.

– Точно. Скорее всего, он перебрался сюда после урагана.

Он попытался открыть дверь, но все усилия оказались тщетными, она не поддавалась. Только сейчас Жан-Пьер заметил замок.

Он окликнул друга. Ответом ему была тишина.

Верберен пошел прочь, внимательно глядя под ноги и стараясь больше не падать. Из-под кучки опавших листьев выглядывал бумажный прямоугольник. Это была раскрытая книга, лежавшая домиком. Он поднял ее и повертел в руках: «Песнь нищих» Жана Ришпена.

– Это же книга Бренголо!

Книга была открыта на стихотворении «Кровавая идиллия». К странице прилипла рекламная карточка салона-парикмахерской. Но что это? Какие-то пятна…

– Похоже на ржавчину или… на кровь! – выдохнул Жан-Пьер.

Его охватил ужас. С Бренголо случилось что-то страшное! Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что надо немедленно бежать отсюда, но ведь Бренголо его друг… Жан-Пьер поборол страх и решил осмотреть все вокруг. Кое-как он перелез через разрушенную часть стены и направился к каменным львам. Увидев узкий ров, пошел вдоль него, с трудом сохраняя равновесие. Здесь его ждала еще одна находка: перочинный нож.

– Боже мой! На рукоятке выгравировано сердечко! Это ножик Бренголо.

Ужас охватил все его существо. Верберен вздрогнул и испуганно огляделся.

Бежать! Надо немедленно бежать отсюда!

Эфросинья Пиньо мыла витрину книжной лавки «Эльзевир».

– Сейчас, когда фонари уже погасили, если еще и стекла останутся заляпанными, никто не разглядит, что у нас продается, – ворчала она, выжимая тряпку, с которой стекала грязная вода.

– Да хватит тереть стекла, и так все видно! – засмеялась Мишлин Баллю, подходя. – Вы отлично постарались, чего не скажешь о мсье Легри. Я на него в обиде.

– Да как у вас язык поворачивается говорить такое?! Благодаря ему вы сохранили свою комнату, да и в мансарду он вас пустил!

– Так и есть, но речь не об этом. Вы ведь, наверное, слышали, мой кузен Альфонс бесследно пропал! У меня комок к горлу подкатывает, когда я думаю о том, что с ним могло случиться! Я обратилась за помощью к мсье Виктору, и что? Ничего!

– А может, мсье Баллю выполняет какое-нибудь ответственное задание? Он ведь человек служивый, а у военных принято держать язык за зубами… Вы, небось, слышали про эту странную историю?

– Какую еще историю?

– Про Альфреда Дрейфуса, которого подозревают в шпионаже.

– Что значит «подозревают»? Альфонс говорит, он действительно изменник и заслуживает не разжалования и ссылки, а смертной казни!

– В прошлом году его сослали на Чертов остров[186]. Мсье Легри и мсье Мори обсуждали вчера вечером статью, где говорится, что Дрейфуса обвинили несправедливо, и упоминается о каком-то секретном документе, закодированном послании, которое немецкий военный атташе переправил в Италию, мол, чертов Дрейфус становится слишком требовательным. «Дело тут нечисто», – сказал мсье Мори.

– Нечисто? Говорят, в этих документах содержится неопровержимое доказательство!

– А в статье написано, что, хотя эту записку, и передали в Военный суд, адвокаты ее не видели. Значит, можно предположить, что дело сфабриковано… По крайней мере так полагают мсье Легри и мсье Мори. А мой Жозеф повторяет их слова как попугай! Мне это не нравится. Я прошу его быть осторожнее, а он посылает меня к черту!

Она выжала тряпку над ведром.

– Вполне естественно, что ваш сын разделяет их взгляды, ведь жена и теща мсье Легри – его родственники, – заметила мадам Баллю.

Рука Эфросиньи с тряпкой застыла у оконного переплета.

– Да, но сам-то Жозеф шарантонец, по моей линии, а по отцу вообще потомственный голландец из Гронингена.

– Да, а мадам Таша и ее мать – они ведь еврейки, как и Дрейфус, не так ли?

– Ничего подобного! Мадам Легри – француженка, пусть только по мужу, мадам Херсон – русская, а Альфред Дрейфус – эльзасец. Вы имеете что-то против русских и эльзасцев?

Мишлин Баллю возмущенно выдохнула:

– Эти иностранки – еврейки, и Дрейфус тоже!

Эфросинья с грозным видом нависла над консьержкой. Она была крупнее и выше ее на голову. Мишлин Баллю съежилась.

– Если так рассуждать, то моя внучка Дафнэ – тоже иностранка, поскольку моя сноха Айрис наполовину англичанка, наполовину японка! И с теми, кому это не нравится, я готова разобраться!

– Но я ничего такого не имела в виду, – пошла на попятную консьержка, – я лишь сказала, что…

– Впредь думайте, прежде чем соберетесь что-то сказать, мадам Баллю! – Обе вздрогнули от неожиданности, услышав голос Жозефа.

– Успокойся, котик, мадам Баллю оговорилась, – поспешно сказала Эфросинья.

– У меня с собой заметка Эмиля Золя, напечатанная в «Фигаро» 16 мая. Я вам ее зачитаю, – заявил Жозеф. – «Мы готовы разрушить границы, мечтаем о содружестве народов… говорим, что все мы – братья, хотим избавить людей от нищеты, объединиться в сострадании к ним! Но есть среди нас горстка дураков и интриганов, которые кричат каждое утро: “Смерть евреям!”».

Жозеф читал страстно, голос его дрожал, и прохожие настороженно замедляли шаг. Эфросинья застыла от ужаса, но не решалась прервать его. Мадам Баллю готова была провалиться сквозь землю.

Закончив читать, Жозеф добавил:

– Мама, вытри поскорее стекла! Мы там, внутри, чувствуем себя как в баке для кипячения белья! – И тут он заметил покупательницу. – О! Здравствуйте, мадам де Реовиль, прошу вас, заходите, я придержу дверь!

Бывшая мадам де Бри поднесла к глазам лорнет и высокомерно, словно сеньора своих вассалов, окинула взглядом всех троих. Ее лицо, и без того почти неподвижное из-за одностороннего паралича, казалось, окончательно окаменело. Ее теперешний супруг, полковник де Реовиль, вдалбливал ей: те, кто осмелится, вопреки исчерпывающим доказательствам, оспаривать тот факт, что капитан Дрейфус – предатель, враги Франции. Она пришла в книжную лавку «Эльзевир», чтобы заказать «Разочарованное сердце» Эдуара Дельпи[187], но, услышав пламенную речь Жозефа, отказалась от своего намерения и молча прошла мимо магазина.

– Это, наверное, из-за погоды, – растерянно пробормотал Жозеф. – Похоже, собирается гроза, и нервы у всех шалят.

– Жожо, не сердись на Мишлин, у нее нет новостей от кузена, и это ее беспокоит. Ей бы так хотелось, чтобы мсье Легри помог ей и наведался к одной особе, торгующей антиквариатом…

– А сколько лет мсье Баллю? – спросил Жозеф.

– Тридцать четыре, – ответила консьержка.

– В таком случае, он сам отвечает за свои поступки. Если бы счел нужным, он прислал бы вам записку. Ну хорошо, – смягчился он, заметив слезы на глазах мадам Баллю, – я напомню Виктору про вашу просьбу, как только он почтит нас своим присутствием. Опять опаздывает…

– Осторожно! – схватила его за руку консьержка. – К нам идет Примолен, она всегда подслушивает… Здравствуйте, мадам Примолен, как ваше люмбаго, вам уже лучше? – заискивающе осведомилась она.

Виктор энергично крутил педали. Ему хотелось только одного – ехать куда глаза глядят, пытаясь убежать от своих страхов, от себя самого и даже от своей любви к Таша, потому что любовь эту разъедала ревность. Быстрая езда словно очищала его, ветер бил в лицо, и Виктору казалось, что он становится другим человеком.

Он мчался на набережную Малакэ в надежде наверстать время, потраченное на починку проколотой шины. Жозеф опять обвинит его в том, что он забросил работу в лавке. И будет прав. Если любовь к книгам и не ослабла в нем, с ней теперь соперничали не только увлечение фотографией, но и интерес к синематографу. Он нащупал бумажник, где лежал заветный кусочек картона:

Синематограф братьев Люмьер

Входной билет

Сеансы проводятся каждый день, включая воскресенья и праздничные дни,

с 2 до 6 часов и с 8.30 до 10.30

Виктор был вчера в синематографе, но ему хотелось посмотреть все еще раз. Сюжеты коротеньких фильмов были очень простыми – это мог быть завтрак малыша, партия в карты или снос стены, которая, о чудо, тут же вырастала заново. Виктора потряс этот удивительный эффект. А в ленте, снятой в кузнице, с экрана внезапно повалил дым! Виктор предвкушал новые незабываемые впечатления: Жорж Мельес обещал показать в театре «Робер-Уден» эпизоды, которые снял в своем владении в Монтрее и в Нормандии летом с помощью кинетографа[188].

Насвистывая мотив «Хабанеры» Эммануэля Шабрие[189], он вошел в книжную лавку и, оставив велосипед в задней комнатке, проследовал к покупателям. Эфросинья Пиньо и Мишлин Баллю уже удалились: первая, взяв корзинку, пошла на рынок, вторая была вынуждена отправиться мыть ступени. Жожо беседовал с бывшим преподавателем химии из Коллеж де Франс, только что избавившись от будущего инженера, который искал книги о строительстве мостов и дорог.

– Рад видеть вас обоих! – приветствовал их Виктор. – Жозеф, вчера вечером я не успел показать вам кое-что любопытное. А на вас, мсье Мандоль, я очень рассчитываю…

– Речь пойдет о монографиях Шевреля?

– Нет, о загадочных формулах. Я переписал их из одной книжицы, которую показала мне дама. Она как раз обещала достать то, что вы ищете. Мсье Мори наверху?

– Он изучает последние поступления от букинистов, – сообщил Жозеф.

– Очень хорошо! – обрадовался Виктор. Он открыл свой блокнот и рассказал озадаченным слушателям, что формулы были записаны в крошечной книжечке, которую извлекли из желудка карпа.

– Бессмыслица! – пробормотал Жозеф.

– Минутку… Вы позволите? – Мсье Мандоль выхватил у Виктора блокнот и поправил пенсне. Cinnamum, murra — это просто. …nyx, us, ardu, oes – можно догадаться, что речь идет об onyx, tus, nardus и aloe, – пробормотал он.

– Что означают эти слова?

– Все очень просто, мсье Легри, это латынь: …nyx, us, ardu, oes означает оникс, ладан, нард и алоэ. Cinnamum и murra – корица и мирра[190]. Все это пахучие вещества, думаю, они входят в состав какого-то раствора, например лекарства. А вот цифры… Вероятно, это дозировка.

– А что означает Pentaour creavit?

– Pentaour — это, возможно, имя собственное, похоже на что-то египетское. Creavit — это третье лицо единственного числа глагола creo, creare, в прошедшем времени изъявительного наклонения, что может означать «Пентаур создал» или «Пентаур его создал».

– А это CRETN? Сокращение от «кретин»? Я пошутил, конечно. А 2, re l’Arc v — это может быть адрес – улица Арк-де-ля-Виктуар, дом 2… А еще выше, RMAT… Тут я сдаюсь!

– Неужели вы признаете свое поражение, Жозеф? Ведь криптограммы – ваше любимое развлечение!

– Хорошо, тогда дайте мне на время этот ценный документ.

Виктор неохотно повиновался, надеясь, что в блокноте нет ничего такого, что он не хотел бы показывать окружающим.

– Благодарю вас за помощь, мсье Мандоль.

– Не стоит. Лучше побывайте еще раз у той дамы – не знаю ее имени…

– Александрина Пийот, так называемая Тетушка…

– Знакомое имя! Я слышал его от мамы! – воскликнул Жозеф. – Мишлин Баллю подозревает, что ее кузен переехал к ней жить. Мы-то считаем, что Альфонс имеет право сам устраивать свою жизнь, но мадам Баллю, когда чем-то раздражена, становится просто невыносимой! Вы бы слышали, что она сейчас говорила на улице…

– Нет-нет, не продолжайте, Жозеф! Мне не хочется омрачать такой чудесный день: смотрите, небо прояснилось! Я воспользуюсь этим, чтобы нанести визит мадам Пийот. Если повезет, у меня есть шанс застать ее дома.

– Мне тоже пора, – сказал мсье Мандоль, – меня ждут в Коллеж де Франс. Я рассчитываю на вас, мсье Легри.

Бывший учитель вышел, и дверь за ним закрылась, звякнув колокольчиком. Жозеф устало закатил глаза.

– Как же он мне надоел со своим Шеврелем! А вы тоже хороши! Это неслыханно! Вы провели здесь всего пять минут и снова удираете! – возмущенно воскликнул Жозеф.

– Послушайте, разве не вы только что просили, чтобы я помог мадам Баллю? Боюсь, я опять проколю шину, так что лучше пешком… Я доберусь туда минут за двадцать. Присмотрите за моим велосипедом.

– Услуга за услугу: у вашей сказки о цветке есть продолжение? Я начал рассказывать ее Дафнэ, и она тут же заснула. Что там было дальше?

– Да я уже забыл, о чем там речь, – растерялся Виктор.

– Об уродливом цветке, который отправился навстречу солнцу.

Виктор почувствовал себя Шахерезадой.

– М-да… Когда безобразный цветок вернулся, он стал неслыханно красив! Пчелы слетались к нему, радостно жужжа. Бабочки, привлеченные его чудесным ароматом, наперебой махали над ним крылышками… Э-э-э… Жозеф, это смешно! Неужели вы всерьез хотите, чтобы…

– А как вы думали?! Мне тоже надо иногда отдыхать! Если не буду высыпаться, я стану для вас бесполезен. А ваша сказка действует на мою дочку лучше, чем успокаивающая микстурка.

– Ну спасибо.

– Да не за что, это чистая правда! Итак, безобразный цветок стал безумно счастлив…

– До поры до времени. Потому что через несколько дней он осознал, что из-за такой бешеной популярности у него не остается ни единой минутки на себя. Поэтому, когда дуновением ветерка его пригнуло к тонкой былинке, он спросил у нее: «Скажи, как тебе удается быть такой маленькой?» И она ответила: «Все очень просто, я дружу с луной». Вот и все, вы довольны, Жозеф?

– Я понял, это бесконечная история…

– Конечно! Вы и сами можете сочинить такую.

Виктор неторопливо шел по пассажу дю Коммерс. Напротив дома 8 в 1794 году располагался читальный зал вдовы де Бриссо, где были собраны труды по юриспруденции, принадлежавшие когда-то ее мужу-жирондисту. Когда его повесили, вдова с сыном находилась под наблюдением полиции. Недалеко от читальни стоял дом, где в 1793 году Марат писал свои статьи, подписывая их словами «Друг народа». «Казалось, все это происходило вчера», – думал Виктор, представляя себя одним из революционеров, арестованных за распространение запрещенных памфлетов.

Он очнулся от размышлений лишь у Кур де Роан. Под окнами домов росли каштаны; лошади жевали в стойле сено.

Из сарая с приоткрытыми створками высыпали полосатые котята, а за ними – кошка.

«Кажется, мне повезло: не придется идти на улицу Друо», – подумал Виктор. Все говорило о том, что Тетушка дома.

Он заглянул в сарай. После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку, но, приглядевшись, он увидел там и пыльную модель трехмачтового парусного судна, и амфору без ручки, и чучело выдры, и букетики искусственных цветов, и глобус…

– Тетушка! – крикнул он.

Ему почему-то стало не по себе, словно среди старых вещей бродили тени их бывших хозяев, готовые окружить незваного гостя и бросить в темницу, где он будет прозябать до самой смерти.

Виктор поспешил выйти. Вид тощих кошек, растянувшихся на солнышке, его немного успокоил. Сложив руку козырьком, он поднял взгляд на окна второго этажа. Увы, они были занавешены, и он смог различить лишь стоявшие на подоконнике горшки с геранью.

Поднявшись, он постучал, подождал немного и, не получив ответа, повернул ручку. Дверь отворилась. Войдя, он споткнулся о скамеечку для ног и раздраженно отшвырнул ее в сторону. Ему вспомнилась неприятная сценка из детства: когда ему было шесть лет, он проснулся среди ночи, побежал в спальню родителей и, ворвавшись туда, наткнулся на сервировочный столик. Грохот, крики, ярость отца…

Виктор прошел в комнату мадам Пийот. Сквозняк шевелил занавески на приоткрытых окнах. В мягком полумраке полки вдоль стен, заставленные безделушками и коробочками, казались геометрическим орнаментом, нарисованным прямо на обоях. На пол спланировал какой-то конверт. Виктор поднял его и, выпрямившись, вздрогнул, увидев силуэт, прислонившийся к сундуку.

– Вы здесь! Что вы задумали? Вы что, не слышали, как я стучал?

Тетушка медленно повернулась к Виктору. Он улыбнулся, радуясь, что застал ее дома, но через долю секунды его улыбка исчезла. Поза женщины была неестественной, и он вдруг понял, что ее ноги не касаются пола.

Глава девятая

Этим осенним днем коридоры префектуры казались мрачнее и грязнее обычного.

Огюстен Вальми медленно поднимался по ступеням главного полицейского управления в свой кабинет, ранее принадлежавший инспектору Лекашеру, – невзрачное помещение с геометрическим темно-коричневым рисунком на обоях, который действовал Вальми на нервы. Единственное, что ему здесь нравилось, – это раковина, установленная под зеркалом с облезлой амальгамой.

Он шел по коридору бледно-зеленого цвета, когда услышал, как его окликнул дневальный.

– Господин инспектор, начальник управления приказал вам незамедлительно отправиться в Кур де Роан. Комиссару Перо из Шестого округа позвонили: некто обнаружил труп женщины в доме 12. Комиссар Перо побывал там и установил факт смерти. Он отправил туда двух своих полицейских, Шаваньяка и Жербекура, которые охраняют место преступления. Начальник настаивает, чтобы именно вы провели расследование.

– Но Шестой округ закреплен за Раулем Перо! Я занят по горло, скопилось много бумаг, которые нужно разобрать. Мое присутствие действительно необходимо?

– Я лишь передаю вам указания. Начальник уточнил, что тревогу поднял некий Виктор Легри, хорошо известный полиции нашего округа, и еще – что дело серьезное и не подлежит огласке.

Когда девять месяцев назад Огюстен Вальми принимал дела от инспектора Аристида Лекашера, тот предупредил его насчет Виктора Легри. Лекашер сообщил, что сей книготорговец имеет обыкновение соперничать с полицией. Мало того, что сует повсюду нос, мешая расследованию, – еще и совершает ошибки, которые всякий раз должны были бы привести к катастрофе, но почему-то все выходит наоборот: при помощи своего шурина или других лиц, а также благодаря необычайной удаче, он задерживает убийц с такой же легкостью, с какой первоклассный стрелок попадает в яблочко.

Огюстену Вальми было тридцать семь, и он успел прослыть талантливым сыщиком. Он тщательно следил за собой, отличался спокойным, даже флегматичным характером и никому не доверял. Когда Лекашер предупредил его о возможном вмешательстве Виктора Легри в дела полиции, Вальми лишь невозмутимо пожал плечами. Он был уверен, что проблем с сыщиком-любителем у него не возникнет. Значит, мсье Легри появился на сцене! В Кур де Роан погибла женщина, и это чертов книготорговец первый оказался на месте преступления.

Огюстен Вальми отправился туда незамедлительно. Его не покидало странное ощущение, будто он забыл что-то очень важное. Руки! Он собирался намылить их, когда ему передали приказ начальника. Не выполнив этот ритуал, Вальми чувствовал себя не в своей тарелке. Он развернул носовой платок и тщательно вытер пальцы. Затем изучил свое лицо в карманном зеркальце, поправил воротник, расчесал на пробор жесткие каштановые волосы и одернул рукава модного пальто из мягкой вигони[191].

– Вы не передвигали мебель?

Еще не оправившись от волнения, Виктор молча покачал головой. Позвонив в полицию, он выпил бокал коньяку в небольшом кафе, а потом стоял у сарая Тетушки в ожидании своего давнего приятеля комиссара Рауля Перо[192]. Но того отстранили от расследования в пользу преемника Аристида Лекашера, нового инспектора, фамилия которого напоминала об известном сражении времен Революции[193]. При виде него Виктор отметил, что тот держится неестественно прямо, точно кол проглотил.

– Начнем с самого начала, мсье Легри. У вас была назначена встреча с мадам Пийот?

Здесь только что погиб человек, и смерть ощущалась так близко, что Огюстен Вальми умирал от желания поскорее вымыть руки. Если бы не этот книготорговец, он бы без колебаний вошел в квартиру, чтобы воспользоваться рукомойником.

– Сколько можно повторять: меня привела в этот квартал случайность, мадам Пийот обещала поискать для меня книги, которые нужны одному из моих клиентов, и вот…

– Признайте, любопытное совпадение, особенно если учесть ваше пристрастие к расследованию преступлений. Ваше присутствие на месте вероятного убийства не выглядит случайным.

– А вы не думаете, что это самоубийство?

– Скамеечка для ног наталкивает на подобную мысль. Но странный факт – она слишком далеко от трупа. Хотя… женщина могла оттолкнуть ее, когда затянулся узел. Поскольку вы утверждаете, что ничего не передвигали…

Виктор отвел взгляд от пронзавших его серо-голубых глаз инспектора и стал разглядывать три кресла, столик на одной ножке, кровать и полки вдоль стен. Сам он на всякий случай решил умолчать о том, что споткнулся об эту скамеечку. Инспектор задернул занавески, и холодный дневной свет, проникая сквозь прозрачный красноватый кретон, создавал в комнате тревожно-гнетущую атмосферу.

– Не понимаю, почему бы она могла покончить с собой? В последний раз, когда я с ней беседовал, она была весела и довольна жизнью.

– Мсье Легри, для вас было бы лучше, если бы мадам Пийот повесилась сама, потому что если ей кто-то помог, боюсь, вы будете главным подозреваемым.

– У вас нет никаких улик! Я пришел сюда к одиннадцати. Мой шурин и один из клиентов могут подтвердить, что до этого я полчаса находился в лавке. А тело мадам Пийот уже окоченело.

– Что ж, надеюсь, судебно-медицинский эксперт подтвердит ваши показания и установит, что смерть наступила до вашего прихода. Но меня смущает одна деталь: где вы были до встречи со своим помощником?

– Я покинул свой дом в половине девятого, но по дороге проткнул велосипедную шину и вынужден был заняться ее починкой.

– Это кто-нибудь может подтвердить?

– Откуда мне знать? В это время дня по бульвару Капуцинов прогуливаются сотни прохожих!

– Что вы делали на бульваре Капуцинов? Он находится на правом берегу, а мы с вами – на левом, неподалеку от вашей лавки.

– Я живу на улице Фонтен.

– Подытожим: вы выехали с улицы Фонтен на велосипеде, проткнули шину, починили ее и приехали в лавку поздним утром. В котором часу вы пешком отправились с улицы Сен-Пер в Кур де Роан?

– В одиннадцать или в пять минут двенадцатого. Я не смотрел на часы.

– На то, чтобы починить шину, вам понадобилось два часа? Вы заметно нервничаете, мсье Легри.

– Я больше не стану отвечать на ваши вопросы, пока сюда не прибудут судебно-медицинский эксперт и другие ваши коллеги.

– Не беспокойтесь, они появятся с минуты на минуту. Я уверен, мы раскроем преступление по горячим следам. Что находится во второй комнате?

– Кухня, которая также служит столовой.

– Пойду взгляну. До скорого, мсье Легри!

Инспектор Вальми прошелся по квартире в поисках крана с водой, а Виктор нащупал в глубине кармана помятый конверт, который подобрал на полу. Сидя в кафе в ожидании инспектора, он несколько раз перечитал послание, которое находилось в конверте, а оно вызывало немало вопросов. Почему Александрина Пийот решила завещать свое состояние ему, ведь она его почти не знала? И означает ли этот конверт, что она действительно покончила с собой?

Завещание

Я, нижеподписавшаяся Александрина Пийот, перекупщица, проживающая по адресу Париж, Кур де Роан 12, завещаю господину Виктору Легри, торговцу книгами с улицы Сен-Пер, все мое имущество, находящееся в квартире, лавке и сарае.

Составлено и написано мною лично

в Париже 2 февраля 1896 года.

Далее шла подпись.

Виктор не знал, как поступить с этим документом. Если он оставит его у себя, а инспектор узнает о том, что старьевщица отписала ему все свое имущество, подозрения в отношении него еще более окрепнут, и его арестуют. Может, лучше спрятать завещание на полке между книгами, чтобы полицейские обнаружили его позже? Но Виктор не питал иллюзий: профессионалы найдут все что угодно. Неужели эта бумага существует лишь для того, чтобы указать на него как на убийцу?

Огюстен Вальми снял перчатки и с наслаждением окунул руки в миску, где была замочена белая фасоль. Она напомнила ему скользкую гальку, по которой он ступал в жаркий полдень, когда плескался в реке Гиль, недалеко от дома родителей. Увидит ли он когда-нибудь родные Альпы? И покинул бы их когда-нибудь вообще, если бы в одно воскресенье, когда ему шел десятый год, не увидел девушку в горной речке с кинжалом между лопаток? Это был первый в его жизни труп.

Он осмотрел кухню, заметил вафельное полотенце, висевшее на оконном шпингалете, потянулся к нему, но передумал. Вытер руки носовым платком, аккуратно взял полотенце и положил в бумажный пакет, который достал из кармана пальто.

– Когда ты прекратишь таскать мне полузадушенных мышей? Вот место для твоих охотничьих трофеев!

Таша брезгливо взяла мышь за хвост и, бросив в мусорное ведро, поспешно закрыла крышку. Кошка отчаянно мяукала, требуя вернуть добычу, но Таша вымыла руки и вышла, заперев кошку на кухне. Потом надела строгую черную кофточку с высоким воротником и воланами на рукавах и юбку синего бархата. Ей нравилась сдержанность этого наряда: в нем проще будет пресечь ухаживания Мориса Ломье. А что до него… Если бы только она могла о нем не думать!

Утром Виктор сообщил ей, что сможет прийти в кафе «Прокоп» только когда закроется книжная лавка, и добавил:

– Я понимаю, как тебе хочется пойти туда. Ты иди, не дожидайся меня – встретишься с друзьями, насладишься атмосферой искусства…

Таша с нежностью погладила подаренное мужем колечко с аквамарином, которое никогда не снимала. Надев пару кружевных перчаток, новую шляпку, украшенную черешней, и шерстяное пальто, заперла дверь квартиры. Мастерская в дальнем углу двора манила ее, словно шепча: «Куда ты собралась? Иди лучше сюда. Твоей картине скучно. Ей хочется, чтобы ты ее завершила».

Стараясь не поворачивать голову в ту сторону, Таша быстрым шагом пересекла двор.

С мольберта на нее с едва заметной улыбкой смотрел Виктор. Она начала писать его портрет, когда ей надоели аллегорические сюжеты и иллюстрации к «Эмалям и камеям» Готье. Она работала увлеченно и вдумчиво, как всегда, стремясь постигнуть внутренний мир того, чей портрет писала, и передать свои впечатления зрителю. Это было нелегкой задачей, но Таша не сдавалась. В данном случае она пыталась передать противоречивую натуру Виктора – его мужество и ранимость, энергию и медлительность, дружелюбие и почти непреодолимую властность.

Чистый прозрачный воздух, блекнущие краски, возвещающие о приходе осени… Легкой походкой Таша прошла по улицам Фонтен и Пигаль, пересекла площадь Святой Троицы и с удивлением обнаружила, что находится на улице Скриб, рядом с «Гран кафе». Она забрела не туда, куда собиралась. Перед лавкой гаванских сигар стояли, бурно жестикулируя, южноамериканцы, которые проводили ее жадными взглядами. Какой бы простой и скромный туалет Таша ни надела, она всегда привлекала мужское внимание, и это ее сердило. Она взяла экипаж. Угрызения совести терзали ее, словно злобные гарпии.

«Ты лицемерка! – говорила она себе. – Утверждаешь, что обожаешь мужа, но стоит ему выйти за порог, как бежишь на выставку якобы для того, чтобы поддержать коллег, хотя на самом деле хочешь видеть его! Ты одержима мыслями о нем, и тебе стоит немалых усилий удержаться от того, чтобы с ним связаться. Ты много раз видела его во сне и хотя, проснувшись, уверяла себя, что это нелепо, мысли о нем тебя не оставляют. И ведь ты не решилась открыться перед своим любимым Виктором, лучшим из мужей! Вовсе нет! Притворщица несчастная!»

Таша гнала назойливые мысли, но чувство вины не исчезало. Стоило ей узнать, что она может увидеть его, как она тут же устремилась ему навстречу. И то, что Виктор сам отправил ее на вернисаж, не оправдание.

В ней словно спорили два человека. «Еще не поздно все отменить», – подсказывал один, в то время как другой нашептывал: «Зачем отказываться от встречи? Почему бы просто не поболтать с ним о том о сем. Соблюдая приличия, оставаясь отстраненно-вежливой. Разве это преступление – поинтересоваться, как у него дела?»

Виктор старался курить меньше, но он был рад, когда ему позволили выйти для этого на улицу, пока судебно-медицинский эксперт производил осмотр тела, а полицейские методично обыскивали квартиру. Он был рад, что больше не видит несчастную мадам Пийот.

Время шло, сгущались сумерки. Виктор попросил у инспектора разрешения позвонить своему помощнику и супруге. Тот кивнул, и Виктор отправился в кафе на бульваре Сен-Жермен, но вернулся оттуда ни с чем: телефон книжной лавки был занят, а у Кэндзи и на улице Фонтен никто не отвечал. Должно быть, Таша уже в «Прокопе».

Виктор вдруг понял, что страшно проголодался, купил кулек жареного картофеля, и только потом поднялся в квартиру Тетушки. Несчастная лежала на своей кровати. Врач, который долго осматривал ее, наконец со вздохом выпрямился и, растирая затекшую спину, принялся что-то докладывать инспектору Вальми. Тот сделал Виктору знак подойти.