Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921 Иконников-Галицкий Анджей

Красный начдив Чапаев не может сравниться с Унгерном ни по размаху замыслов, ни по масштабам деятельности. Но их сближает одно удивительное обстоятельство: оба они оказались неподвластны смерти – народная молва воскресила их. Легенды о чудесном спасении Чапаева и Унгерна родились сразу же после реальной гибели одного и другого и живут до сих пор. Чести быть воскрешенным не удостоился, кажется, более никто из военных вождей и героев, погибших в русской смуте, – ни Корнилов, ни Колчак, ни Дроздовский, ни Каппель, ни Щорс, ни Лазо, ни Железняков, ни Маруся Никифорова…

Слухи о том, что Унгерн спасся, что он бежал из тюрьмы, что судим и расстрелян был его двойник, что его самого видели в Даурии, в Монголии, в Забайкалье, – эти слухи стаей разлетались по русскому зарубежью, по Харбину и Шанхаю – среди тех, кто восхищался им, и среди тех, кто люто ненавидел его. Буряты и монголы через многие годы с уверенностью рассказывали, что одинокий светловолосый всадник в желтом дээле, с палкой-ташуром в руке, с перстнем Чингиса на пальце появлялся вон в той долине, близ соседнего кочевья. Когда? Недавно: год, полгода, месяц назад. Он и сейчас скитается по степям Халхи, по берегам Онона, Керулена, Селенги.

Ну, барон – понятно: он и при жизни был для одних воплощением вечного карающего духа, для других – кровопийцей и оборотнем. Но Чапаев – как он оказался в ореоле бессмертия?

Уже через несколько дней после разгрома в Лбищенске штаба чапаевской дивизии по красным полкам, да и по белому стану, пронеслись слухи, что Чапай жив, что он спасся, что он попал в плен, что он ранен и скрывается… Специальная комиссия, присланная из штаба армии, признала факт его гибели. И тем не менее через годы и десятилетия продолжала жить странная благая весть о том, что он был тяжко ранен, кем-то спасен, спрятан, выхожен; выжил, но потерял память. Что в такой-то и такой-то деревне живет плотник, как две капли воды похожий на легендарного начдива, что это он самый и есть…

Итак, почему Чапаев? Кто он такой?

Крестьянский сын, шарманщик, плотник

Как и многие другие легендарные герои русской смуты, Чапаев сам участвовал в сотворении собственной легенды. Любил порассказать о себе былей и небылиц. Красный командир, он старательно подчеркивал свое бедняцкое прошлое. В анкетах, указывая происхождение, писал: то «из крестьян», то «из рабочих»… А то вдруг, понизив голос, свой красивый баритон, и сверкая глазами, расскажет кому-нибудь из близких сослуживцев историю о том, что он – подкидыш, сын губернаторской дочки и цыгана. Мать умерла в родах, а его отдали на воспитание в бедную крестьянскую семью.

Место его рождения долго оставалось неизвестно; за право именоваться родиной Чапая спорили несколько деревень и маленьких городков – если не семь, как в древности за право именоваться родиной Гомера, то по меньшей мере три: Балаково, Николаевск (ныне Пугачев), деревня Будайка близ Чебоксар. В 1934 году в архиве Чебоксарского горсовета была обнаружена метрическая книга церкви Вознесения Христова за 1887 год, а в ней запись о крещении 30 января младенца Василия, родившегося 28 января у крестьянина деревни Будайки Чебоксарского уезда Ивана Степанова и его законной жены Екатерины Семеновой. Степанов и Семенова – не фамилии, а отчества (до Сенатского указа 1888 года крестьяне могли вовсе не иметь фамилий). Имена и отчества настолько распространенные, что, строго говоря, нельзя исключить возможности их случайного совпадения с именами и отчествами родителей Чапаева. Тем не менее этот документ решил спор: местом рождения Чапаева считается деревня Будайка, на месте которой ныне находится жилой район Чебоксар. Дата рождения – 28 января 1887 года.

Откуда взялась фамилия Чапаев (или Чепаев, как писал ее Василий Иванович) – неизвестно. Ни сам герой, ни его отец ответа на этот вопрос не знали. Версия ее происхождения от команды «Чепай!» (то есть «Цепляй!» на местном диалекте), рассказы о том, что так якобы покрикивал дед героя, когда работал на погрузке бревен, – не более чем наивная попытка осмыслить непонятное прозвание.

Семья Чапаевых была многодетная и, конечно, бедная: об этом говорит хотя бы тот факт, что из девяти детей Ивана Степановича и Екатерины Семеновны во младенчестве умерли четверо. Правда, надо иметь в виду, что практически все, что мы знаем о родителях, о семье, о детстве и ранней юности Василия Ивановича, почерпнуто из семейных преданий или из рассказов самого Чапая, пересказанных его знакомыми и сослуживцами уже тогда, когда он сам стал легендой. Достоверность этих преданий и рассказов под вопросом.

Во всяком случае, отец, Иван Степанович, жил и кормил семью не от земли, а от заработков: был плотником, каковому мастерству учил и сыновей. Ради заработка семья перебралась из-под Чебоксар в Балаково (тогда село, с 1911 года – город Самарской губернии). Там Василий ходил в церковно-приходскую школу; там же был отдан в работу. В школе учился не особенно успешно: свидетельством тому – автографы красного командира Чапаева, полные орфографических ошибок («ето», «ево», «чюствую», «прошол»). В анкетах он именовал себя самоучкой и любил немного пощеголять своей необразованностью. Однако начальную школу, по-видимому, все-таки окончил. Об этом свидетельствует факт его производства в унтер-офицеры в 1915 году: в унтер-офицерские учебные команды старались отбирать тех, кто имел хотя бы начальное образование.

Прочие сведения о жизни Василия Ивановича до Первой мировой войны очень ненадежны. В советское время его образ усиленно вычерчивался по идеологическому трафарету. Подчеркивались мотивы бедняцкой трудовой жизни и стихийного революционного бунтарства. О работе в мальчиках у купца, закончившейся конфликтом из-за нежелания обманывать покупателей, о похождениях с шарманщиком по приволжским городам и об иных сюжетах нельзя сказать определенно, что это – детали биографии или мифы. Гораздо правдоподобнее упоминания о работе в столярной мастерской и в плотницкой артели: отцовское ремесло Василий наверняка освоил в детстве.

Не вполне ясна история с призывом Чапаева в армию. В большинстве источников указывается год призыва 1908-й, в некоторых – 1910-й. Предпочтительна первая дата: в соответствии с законом призыву подлежали мужчины, достигшие 21 года. Впрочем, допускались отсрочки до двух лет для устройства имущественных и хозяйственных дел. Самое интересное, что будущий георгиевский кавалер и лихой красный командир был очень скоро отчислен с действительной службы. Причина неизвестна. Советские биографы пытались приписать Чапаеву политическую неблагонадежность, участие в каких-то беспорядках среди нижних чинов. Но по таким мотивам, разумеется, от отбывания воинской повинности не освобождали. За нарушение дисциплины, за служебный проступок, за неповиновение начальству можно было угодить в дисциплинарный батальон, а никак не домой, в объятия родных. Разгадка, скорее всего, вот в чем: Василий Чапаев был призван ошибочно. В это время в армии служил его старший брат Андрей, а по закону, «для лица, непосредственно следующего по возрасту за братом, находящимся по призыву на действительной службе», устанавливалась льгота. Можно предположить, что это обстоятельство, вследствие обычной канцелярской путаницы, выяснилось не сразу, и Василия вернули домой как незаконно призванного. Любопытно, что некая канцелярская путаница произойдет и при его втором призыве – по мобилизации в 1914 году.

Так или иначе, Чапаев вернулся к семье, к повседневной работе. А работать и зарабатывать было необходимо: в 1909 году он вступил в законный брак с Пелагеей Никаноровной Метлиной, дочерью священника (по другим сведениям – мещанкой). Уже в 1910 году у них родился сын Александр, потом дочь Клавдия, а в год начала войны – сын Аркадий. Из Балакова Чапаевы перебрались в Симбирск, затем в Мелекесс[310].

Так Василий Иванович дожил до двадцати семи лет. Как видим, ничего примечательного в его биографии до этого момента не наблюдалось. Впоследствии, по свидетельству Фурманова, комдив Чапаев будет сравнивать себя с Наполеоном. Значит, все-таки в юности читал книжки про полководцев, про военные подвиги. Но тогда, в Балакове, Саратове, Мелекессе, мечтать о славном будущем у него не было оснований.

Все изменила начавшаяся мировая война.

Унтер-офицеры – фундамент армии

Да, с призывом Чапаева в 1914 году вышла путаница.

Призыву он подлежал как «ратник ополчения первого разряда» не в самом начале мобилизации, а по мере формирования частей второй и третьей очереди.

20 сентября волостное правление Балакова обнаружило, что призывника Василия Ивановича Чапаева, долженствовавшего явиться на сборный пункт сего числа, в городе нет и что, по наведенным справкам, он проживает в посаде Мелекесс той же Самарской губернии. Полицейскому приставу Мелекесской части было направлено отношение с просьбой сообщить Балаковскому волостному правлению, пребывает ли оный Чапаев в Мелекессе, мобилизован ли, и, если уклоняется от мобилизации, принять меры для его представления к господину воинскому начальнику. На сей запрос последовал недоуменный ответ, переписка тянулась полтора года, пока не завершилась решительной нотой от 15 апреля 1916 года, отправленной из Мелекесса в Балаково: «Просимых сведений о Чапаеве дать не представляется возможности, так как последний в посаде Мелекесс не разыскан и личность его жителям посада никому не известна»[311].

В это время Чапаев уже был старшим унтер-офицером и носил на гимнастерке два Георгиевских креста и медаль.

Из сохранившихся документов известно, что 4 января 1915 года рядовой Василий Чапаев был зачислен на довольствие в 1-ю роту 326-го Белгорайского пехотного полка. Если учесть трехмесячный срок обучения в запасном батальоне, получается, что Чапаев явился на призыв, как положено, в конце сентября. Почему его потеряли в Балакове – так и осталось невыясненным.

Годом позже был призван на военную службу проживавший в Москве девятнадцатилетний крестьянин деревни Стрелковка Малоярославецкого уезда Калужской губернии Георгий Константинович Жуков.

Через полстолетия маршал Жуков так опишет первые версты своего солдатского пути:

«Нас распределили по командам, и я расстался со своими земляками-одногодками. Кругом были люди незнакомые, такие же безусые ребята, как и я.

Вечером нас погрузили в товарные вагоны и повезли к месту назначения – в город Калугу. <…>

Товарные вагоны, куда нас поместили по сорок человек в каждый, не были приспособлены для перевозки людей, поэтому пришлось всю дорогу стоять или сидеть прямо на грязном полу. Кто пел песни, кто резался в карты, кто плакал, изливая душу соседям. Некоторые сидели, стиснув зубы, неподвижно уставившись в одну точку, думая о будущей своей солдатской судьбе.

В Калугу прибыли ночью. Разгрузили нас где-то в тупике на товарной платформе. Раздалась команда: „Становись!“, „Равняйсь!“ И мы зашагали в противоположном направлении от города. Кто-то спросил у ефрейтора, куда нас ведут. Ефрейтор, видимо, был хороший человек, он нам душевно сказал:

–Вот что, ребята, никогда не задавайте таких вопросов начальству. Солдат должен безмолвно выполнять приказы и команды, а куда ведут солдата – про то знает начальство.

Как бы в подтверждение его слов в голове колонны раздался зычный голос начальника команды:

–Прекратить разговоры в строю!

Коля Сивцов, мой новый приятель, толкнул меня локтем и прошептал:

–Ну вот, начинается служба солдатская»[312].

Путь Чапаева от дома до полка был, без сомнения, точно таким же. С той только разницей, что он был старше Жукова почти на десять лет и не относился к категории безусых.

326-й Белгорайский полк входил в состав 82-й пехотной дивизии. Дивизия же, переданная 11-й армии, с ноября 1914 по март 1915 года участвовала в осаде австро-венгерской крепости Перемышль. Там, под Перемышлем, Чапаев, по всей вероятности, принял боевое крещение. Как это произошло, мы не знаем. В боях под Перемышлем, долгих и кровопролитных, Чапаев не успел себя как-нибудь особенно проявить. В скором времени (видимо, еще до конца осады) он был направлен в унтер-офицерскую учебную команду.

9 марта стопятнадцатитысячный австрийский гарнизон крепости капитулировал. Это была последняя большая победа русской армии перед чередой тяжких поражений. После того как пушки Перемышля затихли, 82-я дивизия была отведена в тыл для отдыха и пополнения. В середине апреля ее направили в 9-ю армию генерала от инфантерии Лечицкого, действовавшую на левом фланге Юго-Западного фронта.

В начале мая, после немецко-австрийского прорыва у Горлице – Тарнова и разгрома 3-й армии, весь русский фронт стал с боями подаваться на восток. 9-я армия поначалу смогла избежать тяжелых неудач и даже осуществила успешное наступление на реке Прут. 6 мая батальон Белгорайского полка форсировал Прут у деревни Княж Двор и вместе с батальонами соседнего полка два дня удерживал захваченный плацдарм. Батальон потерял половину своего состава; многие выжившие были награждены. За этот бой Чапаев получил свою первую награду – Георгиевскую медаль четвертой степени (правда, награждение состоялось не скоро: через восемь месяцев, одновременно с Георгиевским крестом).

В связи с общим неблагоприятным положением на всем Юго-Западном фронте, в конце мая 9-я армия вынуждена была начать отход. Отступление сопровождалось почти непрерывными боями. Два месяца Белгорайский полк крутился в чертовом колесе: передовая – артобстрел – атака – подсчет убитых, раненых и пропавших без вести – отвод в тыл – кратковременный отдых – прием пополнения – снова передовая… Приказом по полку от 10 июля 1915 года рядовой первой роты Василий Чапаев «за хорошее поведение и отличное знание службы» был произведен в младшие унтер-офицеры.

При слове «унтер-офицер» в нашем сознании возникает образ этакого служаки, ограниченного и туповатого, наподобие чеховского унтера Пришибеева. Между тем в русской армии унтер-офицеры составляли своего рода элиту. Их подготовка была поставлена не хуже, а, пожалуй, в целом получше, чем подготовка офицеров, да и выполняли они многие функции, которые в современной армии возложены на младших офицеров.

Свидетельствует маршал Жуков (в 1916 году он тоже был произведен в унтер-офицеры после первых же боев, тоже получил солдатские награды за храбрость):

«Основным фундаментом, на котором держалась старая армия, был унтер-офицерский состав, который обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу. Кандидатов на подготовку унтер-офицеров отбирали тщательно. Отобранные проходили обучение в специальных учебных командах, где, как правило, была образцово поставлена боевая подготовка. Вместе с тем… за малейшую провинность тотчас следовало дисциплинарное взыскание, связанное с рукоприкладством и моральными оскорблениями. <…>

Надо сказать, что офицеры подразделений вполне доверяли унтер-офицерскому составу в обучении и воспитании солдат. Такое доверие, несомненно, способствовало выработке у унтер-офицеров самостоятельности, инициативы, чувства ответственности и волевых качеств. В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые, в большинстве своем являлись хорошими командирами»[313].

Итак, Чапаев оказался в числе отобранных для подготовки на унтер-офицерскую должность. Кто отбирал? Старшие, многоопытные унтер-офицеры, знающие службу насквозь, имеющие строевой, окопный и боевой опыт. Кого отбирали? Бойцов ответственных, надежных, смелых (но не бесшабашных), сообразительных, инициативных. Последнее качество очень важно.

В боевых условиях Первой мировой войны взводы, роты и даже батальоны сплошь и рядом оказывались в самом пекле сражения без офицеров. В начале войны, когда многими еще владели романтические порывы, стремление к славе и подвигу, офицеры ходили в атаку в первых рядах, разгуливали под огнем противника во весь рост – и погибали в первую очередь. Вспомним бой у Каушена, за который барон Врангель получил Георгиевский крест. В атаке эскадрона конногвардейцев выбыли из строя все офицеры, кроме Врангеля. То же самое имело место и у конногренадер, и у лейб-улан. Кто непосредственно командовал бойцами в разгар боя и на его завершающем этапе? Унтер-офицеры. Именно под их руководством Каушен в конце концов был взят.

Со временем, когда на смену героическому азарту пришли затяжные военные будни, нередкими стали явления обратного порядка. Многие офицеры, особенно старшие, во время атаки, в самый опасный начальный ее момент, предпочитали переместиться подальше в тыл, отставали от боевых порядков своих батальонов или рот порой на полверсты и больше и догоняли их только тогда, когда исход боя бывал уже решен. Кто вел бойцов за собой, кто руководил ими в ежеминутно меняющейся боевой ситуации, на кого могли нерадивые офицеры переложить свои обязанности и свою меру риска? Все это выпадало на долю унтер-офицеров.

Было и еще одно обстоятельство, придававшее унтер-офицерам качества цементирующего вещества русской армии. Они каждодневно и ежечасно управляли жизнью солдат. Рядовой боец мог по неделям не видеть офицеров своей роты; батальонного или полкового командира лицезреть два-три раза в году на общих построениях по особым случаям. А взводный унтер был его начальником от подъема до отбоя и от отбоя до подъема. Разумеется, офицеры бывали разные; встречались и такие, которые сами лично занимались своими солдатами, руководили их обучением, вникали в их проблемы. Но в подавляющем большинстве случаев все эти заботы ложились на плечи унтер-офицеров.

Российское общество было разделено труднопроходимыми сословными переородками. Офицеры в русской армии составляли некое подобие сословия. И хотя простого армейского поручика – солдатского сына, поповича, выходца из мещан – отделяла пропасть от гвардейца-аристократа, но от нижних чинов его отделяла пропасть куда более широкая и глубокая: не пропасть, а бездна. Так было до Первой мировой войны, так обстояло дело в ее начале.

Свидетельствует маршал Жуков:

«Что было наиболее характерным для старой царской армии? Прежде всего отсутствие общности и единства между солдатской массой и офицерским составом.

В ходе войны, особенно в 1916 и начале 1917 года, когда вследствие больших потерь офицерский корпус укомплектовывался представителями трудовой интеллигенции, грамотными рабочими и крестьянами, а также отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, эта разобщенность в подразделениях (до батальона или дивизиона включительно) была несколько сглажена. Однако она полностью сохранилась в соединениях и объединениях. Офицеры и генералы, не имевшие никакой близости с солдатской массой, не знавшие, чем живет и дышит солдат, были чужды солдату»[314].

Унтер-офицер – это вчерашний рядовой, который завтра может стать офицером. Выйти, по представлениям нижних чинов, в большие люди. Февральская революция ускорила это выдвижение. Поэтому унтер-офицеры в большинстве своем приняли революцию. Многие из них чувствовали себя достойными заменить чуждых по духу и настроению старших офицеров. А может быть – и генералов. На войне каждый, от обозного солдата до главнокомандующего, видит свою малую часть целого и каждый думает, что видит все великое целое, и лучше других.

В Белгорайском полку

Чтобы не пересказывать легенды о фронтовых подвигах Чапаева, ограничимся перечислением сведений о его наградах, ранениях и повышениях по службе.

В сентябре 1915 года за бои на реке Горыни возле деревень Цумань и Карпиловка, в тридцати пяти километрах к востоку от Луцка, младший унтер-офицер 1-й роты Василий Чапаев награжден крестом Святого Георгия четвертой степени. 27 сентября выбыл из строя по ранению. Вернулся в строй 30 ноября.

1 октября 1915 года командир 326-го полка полковник Чижевский подписал приказ о присвоении Чапаеву звания старшего унтер-офицера. (Полковник, а с осени 1916 года генерал-майор Николай Константинович Чижевский – полковой командир Чапаева с первого фронтового дня до конца войны. В сентябре 1918 года он будет убит красными в Пятигорске вместе с генералами Рузским, Радко-Дмитриевым и другими заложниками.)

Затем дивизия была переброшена на Днестр. За взятие двух пленных возле местечка Сновидов Чапаев награжден Георгиевским крестом третьей степени.

Весной 1916 года он получил отпуск и приехал к родным в Балаково. Разумеется, сфотографировался с женой на память. Кто знает, случится ли когда-нибудь еще запечатлеть вместе свой облик. На фотокарточке – крепкий, коренастый молодой воин, с небольшими усами, в сдвинутой набекрень фуражке, с погонами старшего унтера, с двумя Георгиевскими крестами и медалью на гимнастерке. Он держит за руку миловидную миниатюрную молодую женщину в длинном темном платье. Жена, конечно, гордится мужем. Но чего-то не хватает в этой фотографии. Идиллии нет.

Через год эта семья распадется. Что было причиной разлада – судить не нам. В популярных биографиях Чапаева утвердилась версия, исходящая от его дочери Клавдии: мать изменила отцу. Пелагея Никаноровна, мол, и раньше не ладила со свекром, а когда Василий Иванович ушел на войну, она не выдержала домашнего гнета, и вот… Заметим, однако, что Клавдии Васильевне в это время было четыре года. И мать, и отец, и дед с бабкой ушли из жизни, когда ей не исполнилось и десяти. Что могла она знать о семейной драме родителей? Оставим этот вопрос открытым. И вернемся вместе с Чапаевым на поля сражений.

В конце мая, в ходе общего наступления Юго-Западного фронта, 9-я армия нанесла удар противнику между Днестром и Прутом, в районе Черновиц.

22 мая ранним утром, в предрассветной мгле, бойцы химкоманды приступили к распылению ядовитых веществ из баллонов в направлении позиций противника у села Чарны Поток, над Днестровской поймой. Из-за внезапного изменения направления ветра отравлению газами подверглись около полусотни русских солдат, из которых трое погибли. В шесть утра загрохотала артиллерия. После пятичасовой артподготовки пехота XI корпуса пошла в атаку. Следующие пять дней раскачивался кровавый маятник в полосе главного удара. 28 мая перешли в наступление полки 82-й дивизии от села Шиловцы в направлении на Черновцы с севера. Австро-венгерская оборона не выдержала, противник начал откатываться назад. К первому июня части 103, 82, 32, 12-й дивизий вышли на рубеж реки Прут.

(Начальником штаба 12-й дивизии был в это время генерал-майор Снесарев. Старший унтер 82-й дивизии Чапаев и генерал Снесарев воевали по соседству. Через два года, в июне 1918 года, красный командир Чапаев и военспец Снесарев снова окажутся почти соседями на фронте Гражданской войны в Поволжье. Но – российские расстояния! На Днестре соседей разделяли считаные версты; за Волгой – десятки и сотни верст.)

Приказом по 326-му полку от 3 июня старший унтер-офицер 1-й роты Василий Чапаев «за хорошее поведение и твердое знание службы переименовывается в фельдфебели с утверждением в должности такового в названной роте»[315].

А на следующий день полк снова пошел в бой – в обход Черновиц с востока, с форсированием Прута. Наступление развивалось успешно. 15 июня подчиненные полковника Чижевского уже вели бои у местечка Куты, в пятидесяти верстах западнее Черновиц.

Из приказа по XI армейскому корпусу от 23 октября 1916 года: «Фельдфебель Василий Иванович Чапаев награждается Георгиевским крестом 2 степени. В бою 15 июня 1916 г. у г. Куты, руководя подчиненными, примером отличной храбрости и мужества, проявленным при взятии занятого неприятелем укрепленного места, ободрял и увлекал за собой своих подчиненных и, будучи опасно ранен, после сделанной ему перевязки, вернулся в строй и снова принял участие в бою»[316].

Из строк приказов складывается образ двадцатидевятилетнего Чапаева. Отважно храбр. Пуль не боится, в тыл не стремится, по лазаретам не отлеживается. Бойцов умеет увлечь за собой. Энергичен. Службу знает. Из других источников добавим штрихи к портрету. Физически крепок, неутомим. Любит командовать, бывает при этом груб по-фельдфебельски. За словом в карман не лезет. Для лучшего убеждения может употребить и кулак.

Командир полка имел все основания рекомендовать Чапаева к производству в подпрапорщики, что открывало далее путь к офицерскому чину.

Состоялось ли это производство – неизвестно, так же как невыясненной осталась история четвертого чапаевского Георгиевского креста. Мемуаристы упоминают и о том и о другом, но соответствующие документы не найдены.

В августе 1916 года Чапаев был ранен шрапнелью в ногу. Очевидно, рана оказалась тяжелой. В сентябре из полевого лазарета он перевезен в тыловой госпиталь в Херсон. С 1 января 1917 года числится в команде выздоравливающих.

Чапаев, так же как и Унгерн, встретил известие о революции и об отречении государя в вынужденном отдалении от фронта. Барон был отставлен от службы по причине невменяемого буйства своего характера, поволжский плотник – по ранению. Оба пытались вернуться в строй вскоре после Февральской революции. По-видимому, Чапаев уже не мог жить без регулярного опьянения боем, как и Унгерн. Усидеть в тыловом покое не дано человеку, заболевшему войной. В марте 1917 года фельдфебель Чапаев, «как изъявивший желание отправиться в действующую армию», был откомандирован в 138-й запасный полк с предоставлением ему двадцатипятидневного отпуска для свидания с родными.

Однако на фронт мировой войны он не вернулся.

С этого времени – с весны 1917 года – его биография на какое-то время теряет документальные контуры за дымовой завесой мемуарных домыслов и литературных вымыслов. Бурный семнадцатый год скрыл истинные факты жизни Чапаева, так же как и переломные события в судьбе Унгерна. Как будто оба они ушли в темную утробу истории, чтобы заново родиться в сиянии собственного мифа.

Бонапарт заволжских степей

Определенно можно сказать, что за эти девять месяцев – с апреля по декабрь 1917 года – в жизни Чапаева произошли два поворотных события. Он расстался с женой и вступил в партию большевиков.

О первом из этих событий мы знаем только то, что сохранили семейные предания. По версии дочери Чапаева, ее мать в 1917 году окончательно ушла от мужа; детей забрал отец. В изложении внучки и правнучки Чапаева акценты смещаются: отец приехал с фронта, убедился в неверности жены, ссориться и буйствовать не стал, детей забрал с собой, в родительский дом. Из тех же источников известно, что в скором времени Василий Иванович стал жить с другой женщиной, тоже Пелагеей, – вдовой его погибшего фронтового товарища унтер-офицера Камишкерцева. Дети Чапаева сохранили о ней не особенно благоприятные воспоминания. Она вроде бы тоже в скором времени изменила Чапаю, и он застал ее с любовником, и они расстались… В общем, история в духе мыльных опер.

Однако семейные передряги не случайно совпали в жизни Чапаева с его политическим перерождением. Это время было такое: все старое шло на слом, новая жизнь утверждала себя в порывах анархической свободы.

К большевикам Чапаев пришел через увлечение анархизмом. Во всяком случае, первые биографы Чапаева, комиссар Дмитрий Фурманов и командир Иван Кутяков, согласно утверждают, что, прибыв в мае 1917 года по предписанию в Саратов в распоряжение воинского начальника, Василий Иванович сдружился с группой анархо-коммунистов. Есть сведения и о его сближении с эсерами. В это время радикально настроенные социалисты-революционеры (будущие левые эсеры) по своим взглядам и методам деятельности мало отличались от анархо-коммунистов.

1917 год был годом триумфального шествия анархизма по всей России. Боевой анархизм торжествовал среди матросов, в тыловых военных частях, в больших городах. Стихийные анархические настроения, подпитываемые эсеровской пропагандой земельного передела, охватывали массы крестьян. Анархизм привлекал простотой социальной концепции, стремительным, не знающим удержу радикализмом, а главное – пьяным воздухом воли. Все – сразу, здесь и сейчас. Всеобщее счастье немедленно. Анархические утопии овладели умами искателей светлого будущего, в том числе и многих большевиков. Четкой границы между леворадикальными партиями – левыми эсерами, большевиками, анархистами – не было.

Фельдфебель, два года оттрубивший в окопах, не мог иметь ясного представления о политических программах этих партий. Но его манил ультрареволюционный лагерь. Здесь первые становились последними и последние первыми. Здесь он, бедняцкий сын, мог вырваться на волю, расправить крылья, которые были мучительно связаны все тридцать лет предшествующей жизни. Стать во главе множеств. Выбиться если не в Наполеоны, то в Пугачевы.

«Чем век падалью питаться – лучше один раз горячей крови напиться». Пугачевский лозунг, вполне понятный и Унгерну, и Чапаеву, и всем им подобным.

Летом 1917 года Чапаев прибыл в городок Николаевск Самарской губернии, к месту дислокации своего запасного полка. Тыловые части все меньше походили на войска, все горячее кипели политическими страстями.

Здесь, в Николаевске, Чапаев окончательно примкнул к большевикам. Чистый анархизм с его неуправляемой раздробленностью, бесконечным брожением индивидуальных воль бесперспективен для кандидата в вожди. На переломе своей жизни Чапай уже ясно ощутил стремление и потребность идти во главе и вести за собой. Для этого годились организационные формы большевизма. Марксистская идеология его мало интересовала. Сознательный марксист Фурманов, познакомившийся с Чапаевым за полгода до его гибели, отмечал в дневнике, что легендарный красный командир крестится перед дорогой и вообще привержен религиозным и прочим предрассудкам. Вера в Бога, по-видимому остававшаяся в его душе (хотя, наверно, в каком-то странном, искаженном виде), не мешала выступать на митингах, увлекать за собой, командовать – словом, ощущать то острое, почти наркотическое блаженство, которое дает власть над массами людей тем честолюбцам, которые созданы для этой власти.

В конце октября, сразу же после большевистского переворота, в Казани состоялся Военно-окружной съезд солдатских Советов. Чапаев – среди его активных участников. По возвращении в Николаевск он вскоре становится одним из лидеров бурлящего гарнизона. 13 декабря, во исполнение декрета советской власти о выборности командиров воинских частей, собрание представителей гарнизона избирает Чапаева командиром полка. Еще через несколько дней на совместном заседании депутатов уездных крестьянских, рабочих и солдатских Советов Чапаев избран (надо набрать воздуху в грудь, прежде чем выговорить) членом Совета народных комиссаров Николаевской уездной трудовой социалистической коммуны и комиссаром внутренних дел. 20 января 1918 года он во главе отряда вооруженных солдат ликвидирует уездное земство и разгоняет пулеметными очередями антибольшевистски настроенную толпу. Это напоминает – в несколько карикатурном, правда, уездно-заволжском виде – и 18 брюмера Наполеона Бонапарта с артиллерийской стрельбой на улицах Парижа, и разгон Учредительного собрания в Петрограде, совершившийся 6 января 1918 года.

После этих грозных событий Василий Иванович Чапаев становится военным комиссаром (почти военным диктатором) Николаевского уезда. Он носится по всему уезду с верными красногвардейцами, наводит новый, социалистический порядок, подавляет вражеские выступления. По его же инициативе город Николаевск переименовывается в Пугачев. Новое имя говорит само за себя.

А кругом, как пожар сухим летом в степи, разгорается Гражданская война. Из остатков демобилизованного 138-го полка формируется 1-й Николаевский батальон Красной армии – три сотни бойцов во главе с Чапаевым. К концу марта батальон переименован в полк (он же – 2-й Николаевский партизанский отряд) численностью до тысячи штыков и сабель. В апреле Чапай ведет свой полк на войну с отрядами уральских казаков, поднявших восстание против Советов. Боем у хутора Овчинников 26 апреля 1918 года начинается история красного командира Чапаева и его войска. История такая же стремительная, как монгольская эпопея Унгерна, – всего 498 дней.

В те времена все совершалось стремительно.

Степная война летучих отрядов перерастала в войну армий и фронтов. Уже в конце июня войско Чапаева именуется Николаевской бригадой в составе Особой армии командарма Ржевского. Названия менялись, известность командира Чапая росла. Поход на Уральск, потом бои с армией Комуча[317], с чехословаками, снова с уральскими казаками, оборона Николаевска-Пугачева. Осенью 1918 года Чапай вырастает до командира дивизии. Впрочем, его дивизию называют то бригадой, то партизанским отрядом. Наступление на Симбирск, на Самару. Лихие рейды, окружение у села Покровка, прорыв и выход из окружения; неповиновение командованию армии и фронта, мобилизации и реквизиции, расстрелы пленных, расправы с населением, конфликты с начальством вплоть до председателя Реввоенсовета республики Троцкого. Воюет он со всеми: оружием – с казаками и с чехами; бумажной артиллерией – со своими командармами: Ржевским, затем Хвесиным.

Вскоре у Чапая появился еще один враг – Академия. В ноябре 1918 года решением Реввоенсовета 4-й армии он был направлен на учебу в Москву, в только что созданную Академию Генерального штаба РККА. Возможно, и даже очень вероятно, что за этим решением стояло желание командования армии и фронта избавиться от самостийного командира, поддерживаемого лично ему преданной дивизией. Перед его отъездом бойцы устроили митинг. Над шумной красноармейской толпой реял кумачовый транспарант: «Да здравствуют НАШИ ВОЖДИ – ЛЕНИН И ЧАПАЕВ!»

За учебным столом степной Бонапарт просидел недолго.

Рапорт Чапаева на имя члена Реввоенсовета 4-й армии Восточного фронта Гавриила Давыдовича Линдова от 24 декабя 1918 года (особенности орфографии сохранены):

«Прошу Вас покорно отозвать меня в штаб 4 Армии на какую-нибудь должность командиром или комисаром в любой полк, так что я преподаванье в Академии мне не приносит никакой пользы, что преподаю[т] я ето прошол на практеки, вы знаети, что я нуждаюсь в общеобразовательном цензе, которого здесь я не получаю. И томится понапрасно в стенах я не согласин, ето мне кажится тюрмой и прошу еще покорно не морить меня в такой неволи. Я хочу работать, а не лежать, и если вы меня не адзовети, я пойду к доктору, который меня освободит, и я буду лежать бесполезно, но я хочу работат и помогат вам, если вы хотите, чтобы я вам помогал, я с удовольствием буду к вашим услугам. Так будети любезны выведети меня из етих каменых стен. Уважающий вас Чепаев»[318].

В феврале 1919 года он уже в Николаевске-Пугачеве. Был ли Чапаев официально отпущен из Академии или ушел самовольно – так и осталось невыясненным.

За рекой смерти

В марте 1919 года Чапаев назначен командующим Александрово-Гайской группой войск в составе Туркестанской армии Фрунзе, а затем, очень скоро, – начальником 25-й стрелковой дивизии, основу которой составляли его родные Николаевские полки. Комиссаром в дивизию Чапая был прислан молодой коммунист и начинающий революционный писатель Дмитрий Фурманов.

Из дневника Фурманова – о Чапаеве. 1919 год. Надо, однако, учесть, что это дневники отредактированные: кое-что сглажено, кое-что изъято.

26 февраля (до назначения комиссаром в 25-ю дивизию). «Действия Чапая отличаются крайней самостоятельностью; он ненавидит всевозможные планы, комбинации, стратегию и прочую военную мудрость. У него только одна стратегия – пламенный могучий удар. Он налетает совершенно внезапно, ударяет прямо в грудь и беспощадно рубит направо и налево. <…>

Высказывались опасения, как бы он не использовал своего влияния и не повел бы красноармейцев, обожающих своего героя, на дела неподобные. Политически он малосознателен. Инстинктивно чувствует, что надо биться за бедноту, но в дальнейшем разбирается туго».

9 марта (сразу после назначения). «…Я увидел впервые Чапаева. Передо мною предстал типичный фельдфебель, с длинными усами, жидкими, прилипшими ко лбу волосами; глаза иссиня-голубые, понимающие, взгляд решительный. Росту он среднего, одет по-комиссарски, френч и синие брюки, на ногах прекрасные оленьи сапоги. <…> Он ориентируется весьма быстро и соображает моментально. Все время водит циркулем по карте, вымеривает, взвешивает, на слово не верит. Говорит уверенно, перебивая, останавливая, всегда договаривая свою мысль до конца. Противоречия не терпит. Обращение простое, а с красноармейцами даже грубоватое…

Я подметил в нем охоту побахвалиться. Себя он ценит высоко, знает, что слава о нем гремит тут по всему краю, и эту славу он приемлет как должное»[319].

Июнь: «Он может быть решительным не только на благородные, но и на подлые поступки»[320].

А вот записи в дневнике Фурманова, показывающие нам Чапаева почти в образе Унгерна (то же бесстрашие, упование на удачу; те же методы управления людьми и, оказывается, те же безграничные амбиции).

26 февраля. «В случае нужды – Чапай подымает на ноги всю деревню, забирает с собой в бой всех здоровых мужиков, снаряжает подводы».

29 марта. «Особенное же удовольствие доставляют ему воспоминания из боевой жизни, когда он подымал двести – двести пятьдесят человек в одном белье и отымал только что потерянные пулеметы, отымал почти голыми руками, благодаря исключительно смелому натиску.

Ворвался однажды в селение, где были уже чехи; те открыли пальбу – ускакал. Под Уральском был окружен превосходными силами, перепорол комиссаров и командиров за бездеятельность, поднял всех на ноги и вывел без потерь».

9 сентября (Чапай беседует с Фурмановым).

«–Наполеон командовал всего 18–20-ю тысячами, а у меня уж и по 30 тысяч бывало под рукой, так что, пожалуй, я и повыше него стою. Наполеону в то время было легко сражаться, тогда еще не было ни аэропланов, ни удушливых газов, а мне, Чапаеву, – мне теперь куда труднее. Так что моя заслуга, пожалуй что, и повыше будет наполеоновской… В честь моего имени строятся народные дома, там висят мои портреты. Да если бы мне теперь дали армию – что я, не совладею, что ли? Лучше любого командарма совладею!

–Ну, а фронт дать? – шучу я.

–И с фронтом совладею… Да все вооруженные силы Республики, и тут так накачаю, что только повертывайся…

–Ну, а во всем мире?

–Нет, тут пока не сумею, потому что надо знать все языки, а я, кроме своего, не знаю ни одного. Потом поучусь сначала на своей России, а потом сумел бы и все принять. Что я захочу – то никогда не отобьется…»[321]

В этих записях, при всей их литературности, при всей идеологической ангажированности, – живой Чапаев. Человек сложный, опасный, ярый, неповторимый.

Образ Чапаева среди героев и антигероев мировой войны и русской смуты, пожалуй, выделяется своей противоречивой человечностью. Человеческое – не только добро, но и зло, не только величие, но и жестокость. В Чапаеве эти противоположности соединены живо. Он суров к врагам, но не свиреп; он не зверствует попусту. Он не гонит толпы людей на верную смерть, не рвется по трупам к власти. Он может быть и жесток, но в меру своей храбрости. У него немало слабостей и недостатков, но эти недостатки – теплые, понятные, свойственные людям, а не богам, идолам и вождям. Он вспыльчив и отходчив; он необразован, малограмотен, у него не клеится семейная жизнь… Он может быть даже смешон. При этом в нем есть что-то отцовское. Он – из тех, кого в нынешней нашей армии прозывают «батя». Не батька-атаман, как Шкуро или Балахович, а батяня-начдив. Тот, кто своих в обиду не даст, с кем в бой идти весело и в поход не так тяжко.

Насколько этот образ соответствовал действительности, не имеет значения. Именно таким увидели, приняли и запомнили Чапаева несколько тысяч его бойцов, а вслед за ними и весь остальной народ (да, здесь уместно употребить это слово – «народ», ибо Чапаев действительно стал народным героем). Даже для врагов, для белых и казаков, он именно тем и был опасен, что разрушал сложившийся по их сторону фронта стереотип красного командира – свирепого мучителя, насильника, беспринципного демагога и узколобого доктринера.

Но ведь и большевистскому руководству, новой военно-партийной бюрократии, укрепляющейся тем быстрее, чем ближе была победа Красной армии в Гражданской войне, такой Чапаев был не нужен, неприятен, опасен.

Он должен был погибнуть.

В начале апреля Чапаев вступил в командование 25-й дивизией.

Следующие пять месяцев он идет от победы к победе.

Вокруг него все заметнее былинно-сказовое сияние. Он непобедим, он неуязвим. Рассказывают: после боя Чапаев входит в избу, снимает с себя шинель и вытрясает. Все пули, что за день в него попали, вытряхиваются. Точно так же, как барон Унгерн с семьюдесятью пулями в дээле.

Его походы, броски и атаки в эти пять месяцев, с апреля по август 1919 года, – как разбег перед взлетом.

Взятие станицы Сламихинской[322] на пути из Александрова-Гая на Лбищенск. Переброска на Бугурусланское направление, удар с юга на Бугуруслан, выход в район юго-восточнее Бугульмы с разгромом частей Западной армии Колчака; в середине мая – поворот на Белебей и Уфу. (Заметим: Бугурусланская операция осуществлялась в тесном взаимодействии с 5-й армией Тухачевского; общее руководство осуществлял главком Востфронта Каменев.) 18 мая взят Белебей. Затем – форсирование реки Белой севернее Уфы. Чапаев ранен в голову выстрелом с аэроплана. Пуля на излете не пробила череп, ее удалось сразу же извлечь. 9 июня взята Уфа. Затем – вновь переброска к югу и наступление на Уральск. Чапаев – во главе ударной группы войск (четыре бригады и два кавдивизиона). 11 июля Чапаев в Уральске Казачья армия генерала Толстова отходит вниз по реке Урал, к Лбищенску. Группа Чапаева развивает наступление. 9 августа взят Лбищенск. Никто еще не знает, что этот городок станет последней географической точкой жизненного пути Чапаева.

16 августа в бою за форпост Мергеневский под Чапаевым ранена лошадь. Форпост взят 19 августа. 24 августа взята станица Сахарная.

31 августа из занятого войсками Толстова поселка Каленого в степь вышел отряд казаков: около двух тысяч человек с пулеметами и двумя пушками. Отряду ставилась задача: скрытно добраться до реки Кушум, по ней выйти на дорогу Сламихинская – Лбищенск и нанести внезапный удар с тыла по Лбищенску, где расположен штаб группы Чапаева. Отряд делал переходы по ночам, в светлое время скрывался в зарослях по берегам Кушума. Красная разведка не обнаружила передвижения отряда. Перед рассветом 5 сентября казаки ворвались в Лбищенск. Нападение было настолько внезапным, что красноармейцы не смогли оказать серьезного сопротивления. Что и как происходило в эти часы – установить невозможно. Штаб был полностью разгромлен, отдельные очаги сопротивления подавлены. В бою погиб один из командиров казачьего отряда, полковник Бородин.

Чапаева не удалось взять живым; тело его не было найдено среди убитых. По всей вероятности, он с несколькими бойцами сумел выбраться из полуокруженного штаба, был ранен, пытался переправиться через реку Урал, причем был ранен вторично, и на сей раз смертельно. На левом берегу Урала его, по-видимому, наскоро похоронили на том месте, где он скончался. Установить это место впоследствии так и не удалось.