Поветлужье Архипов Андрей
Неожиданно окружающие увидели, как Свара зашелся мелким хихиканьем, пытаясь вставить слова сквозь сотрясения своих плеч и закашлявшись под конец.
– А я-то… я-то думал, что они под теми деревьями делали на закате, как все убежали… Хи-хи-хи… кха-кха… – Наконец успокоившись, начальник школы выговорил: – А они просто забавляются с воями моими. И кто у них такой веселый? Ох… Видите те березки около обрыва? У которых вершинки нагнуты? Что там сбоку около них? Тропка узкая, сильно в обход основной идет. Да пуганой вороне семь верст не крюк… Сами-то отроки на остальных дорожках уселись, что по обе стороны речки натоптаны. Шумят да костры жгут… Куда тем двоим деться, куда пойти? Вон они, кстати, оттуда и появились. Раззявы… Смерды, одним словом.
Двое егерей, крадучись, вышли из леса и припустились бегом через густую невысокую поросль, озираясь на отроков, которые начали вставать и зашагали в сторону плотины. Один из них, придерживая бочонок, неожиданно встал перед упомянутыми березками, пытаясь понять, что его встревожило. Это дружинного и спасло. Деревья стремительно разогнули свои стволы, потянув за собой из-за кустов сеточку, которая пронеслась над травой, а затем зацепила и сбросила в воду перед плотиной его поторопившегося соратника. Последний оставшийся ратник кхекнул, оглянулся на неторопливо приближавшихся отроков и засеменил к плотине, протягивая бочонок Сваре.
– Ну, мальцы, порадовали, – протянул глава воинской школы, после того как мрачные вои и зевающие подростки собрались перед ним на поляне. – Хоть и проиграли, да видно было, что просто не хотели вы этот бочонок нести… Тяжелый да неудобный… Кхе-кхе… – грозно посмотрел он на отяков. – Что встали? Вперед, за реку, вернетесь через месячишко, ужо погоняем мы вас с полусотником… А чего вы желаете? – Свара опять обратил свое внимание на отроков, проводив взглядом уходящих дружинных. – Просить о мечном бое забудьте. Кхе… И без того хотел азам этим вас обучать. Что еще?
– Выспаться бы нам, – улыбнулся Мстислав. – В это время с тяжестями токмо бегать начинаем.
– Спите до полудня, а далее уже не мое время, – махнул рукой Свара. – Еще что? По делу…
– Как бы поутру время нам выделить в мяч поиграть? – вмешался Тимка. – И вместо разминки сойдет, да и… более сплоченными будем, что ли.
– Это что за диво, мяч ваш?
– Кожаный чехол круглый сшили, мхом сухим набили, сойдет поначалу, – пустился Тимка в объяснения. – Мяч этот надо в ворота загнать, ну… вместо них два колышка пойдут. Пинать его только ногами разрешено, да еще головой бить… всем можно, кроме рук. Остальное доскажу, когда играть начнем.
– И какая польза от сего для ратного дела? – задумался Свара.
– Пользы, может, и никакой, кроме выносливости, – вмешался подошедший Николай, присаживаясь рядом с ним. – А вот удовольствие получишь огромное, когда за какую-нибудь команду переживать будешь. А поскольку ни я, ни Фроська этой заразой им заниматься днем не дадим, пусть уж утром мяч гоняют.
– А с чего это я должен им разрешать игрища устраивать, коли ты желания такого не имеешь? – возмутился Свара, предварительно отпустив всех ребят и обещав подумать об их просьбе.
– Плавка скоро, Свара. Кирпичей совсем чуть не хватает, а топлива в обрез, – вздохнул кузнец. – Формы для шестерен к пилораме и водяным колесам доделать надо. А мне самому колошник отлить надо хитрый, чтобы руду засыпать через него. Трубы опять же нужно придумать, по которым газы колошниковые пойдут для сжигания в кауперах. Это емкости такие, где воздух нагреваться будет…
– Хватит, хватит! – поднял руки Свара. – Застращал совсем словами незнаемыми, будто понимаю я что из названий этих. Уф… Видел я, однако, как формы твои Вовка с Фомой делают, круглые такие. Фома по кругу меряет, а тот ему талдычит что-то. Мол, нечего его измерять, достаточно знать, сколь будет от середины до края. В ответ Фома ему опять, что заказ был такой, абы шестерни за оборот ровно по мерке его проходили. Неча, мол, от середины измерять, а Вовка ему на земле прутиком каракули какие-то писать. Думал, подерутся – ан нет, ушли куда-то…
– Ко мне и ушли, прав Вовка тогда был, – усмехнулся Николай. – Не выветрилось у мальца еще из головы учение, да и я кое-что подсказал.
– Да какая разница, как считать-то?
– Большая. Если каракули те применять, так объем высчитать можно у формы той. И знать будем, сколько чугуна жидкого туда заливать придется. А то хватит лишь на половину детали… только форму испортим. Доставай оттуда потом чугун да плавь заново. А если деталь большая, так и не пролезет в печь. Считай, что испортили, да и топливо лишний раз тратить придется… А лить много чего надо. Если позволишь, я и твое время отнял бы у отроков да на дела свои использовал…
– Нет уж, – начал ворчать Свара. – Отняли ужо одних… Хотя тех не жалко. Как их мальцы разделали, аж пух и перья летели. Вот из отроков сих что-то, может, и получится, коли подрасти успеют. Точнее, если дадим мы им такую возможность…
– Все я понимаю, твое дело не самое последнее, да только и кушать что-то надо, и без металла нам не прожить. – Николай стал подниматься, показывая, что разговор пора заканчивать и приступать к повседневным делам. – И как тут быть, не знаю…
– А что с возвратом отяцких мальцов?
– Да опростоволосились мы… Точнее, я, – хмыкнул Николай. – Думали на жадность новых поселян проверить, а оказалось… В общем, Фрося попросила Юся помочь в том деле, а он возьми да выложи ей все что думает. И про покос на дальнем лугу они знали, и про то, что литовками сподручнее работать. Только знали еще, что этих кос с грабками всего раз-два и обчелся, никто им их не выдаст, а предложить за них нечего. Убирать же хлеб надо сейчас, а не в следующем году. Зерно осыпаться скоро будет, а мы тут проверку на вшивость развели. Потому и мужики… тьфу, дружинные твои ни о чем думать не могли, кроме страды. А ты – «раззявы, раззявы». Не до того им, хоть и знаю, что ты скажешь на это. Мол, воин в любое время должен ратное дело не забывать… Так, да не так. Не воины это еще, учить их тебе да учить, а потом выбирать из них лучших, остальные про запас будут в случае большой нужды. Да и про то, что они только о себе думают, это я лишку хватил при разговоре том. Родство у них сплошное сквозь гурт идет, и дальнее и ближнее. Плохо то, что без дальних поселений они выродиться могут, да тут мы, надеюсь, поможем…
– Кхм-м… Это да, это мы могем, – оправил усы Свара и улыбнулся, что-то вспомнив.
– Вот-вот, кобеля им такого как раз и не хватало… Да не смеюсь я. И им нужна свежая кровь, и нашим бабам одиноким с их стороны кто-нибудь не помешал бы. Ну, это я отвлекся… Вот то у них хорошо, что эти самые родственные связи не дают им своих без помощи бросить, пусть и отдельные хозяйства каждая большая семья имеет. В общем, потому мы на тебя и надавили вечор еще раз. Коли дружинных из Сосновки отдашь, то такая прорва работных рук позволит им и мальцами поделиться. Не всеми, но и часть делу нашему полезна будет. Лишь вестника снаряди, чтобы позвать можно было ушедших очень быстро в случае нужды…
– Кха… это ты меня учишь?
– Просто мысли вслух… Извини. Думаю, потом и наши с уборкой им помочь могут, коли со своей управятся, конечно. Окупится это… Тут понимание с обеих сторон должно быть, а его-то как раз не всегда хватает…
Николай махнул рукой и отправился в сторону возвышающейся домницы. А Свара остался в одиночестве раздумывать над словами, которые произнес кузнец, и теми возражениями, которые у него самого так и не вырвались из сомкнутых уст. Кто прав? Те, кто требует всех людей на уборку хлеба, для того чтобы выжить холодной зимой? Или те, кто учит этих людей защищаться с оружием в руках? Или, быть может, те, кто собирается делать для первых инструменты, а для вторых оружие? Или все они вместе? Кто знает, жизнь рассудит…
Глава 24
Черемисы
– Эй, красавица, водицы не поднесешь ли? – Иван чуть помедлил, глядя на недоумевающее лицо черемиски, выбежавшей из кудо, и показал жестами, что хочет пить. Та ослепительно улыбнулась, обнаружив ямочки на щеках, и спустя мгновение принесла ковш холодной воды, зачерпнутой из бадейки, стоящей в тени под деревьями. Кудо представляло собой небольшой летний сруб, в котором обитало посольство из Переяславки, состоящее из самого полусотника и его воеводы. Верхние венцы этого дома, покрытые корой ели, сходили постепенно на нет, оставляя лишь отверстие для выхода дыма. Внутри же был только открытый очаг с подвесным котлом, сложенный прямо на земляном полу, да полати с набросанными шкурами, тянущиеся вдоль одной из стен.
– С нашими бабами местные молодицы схожи, – добавил Трофим в продолжение долгого разговора, разглядывая девичью фигуру, мелькающую тенью по двору. – Чернявые токмо, да чуть раскосые. И эта девица вроде такая же, а глаз не оторвать, так бы и любовался всю жизнь…
– Всю жизнь? За чем же дело стало? – хмыкнул Иван, тоже провожая ту любопытным взглядом. – Бери ее за себя. Мужнюю жену к нам бы не приставили… к двум холостякам-то. А эта… в самом расцвете, лет двадцать пять, а черными глазищами уж как в тебя стреляет… Может, и рожала уже, с дитем возьмешь, все не самому пеленки менять… Да и фигурка при этом на диво сохранилась.
– С чего помыслил ты, что своим детям я пеленки менять буду? – Недоуменный взгляд Трофима говорил красноречивее произнесенных слов. – Не мужа сие дело…
– Ну да, ну да, – продолжил полусотник, ничуть не отвлекаясь от своего приятного созерцания. – Токмо на матушку ее взгляни вначале – узришь, какова эта молодица будет в старости. Местные годам к сорока на наших уже не похожи. Увядают уж очень быстро – может, кровь южная есть или генотип такой…
– Чего такой?
– Ну… тоже кровь, не бери в голову, – махнул рукой Иван. – Хотя эта… почти с тебя ростом будет, не чета остальным – те низенькие. А каковы обводы… ой, не травите мне душу… в постели, верно, горяча будет! Представь, обнимешь ты ее, прижмешь к своей груди, проведешь по спине рукой, да так… чтобы она при этом к тебе прижималась самыми сокровенными частями своими. Потом подложишь ей одну руку под затылок, другую чуть ниже талии спустишь, поцелуешь в уста сахарные…
– Ты… случаем с дуба не падал, полусотник? – хмыкнул Трофим. – Али тебе… как уж ты сказывал раз… моча в голову ударила?
– Не моча, тут расход других, более полезных продуктов намечается… Но почти из того же места и, может быть, не у меня… – Иван наконец оторвал взгляд от девицы и многозначительно вернул свое внимание Трофиму: – Тут вот какое дело… Девица эта язык наш как свой понимает. Моторика чуть запаздывает…
– Хватит, Иван! – прервал его воевода, напрягшись от произнесенного полусотником монолога. – Давай по делу, а не чужеземными словами бросаться…
– Я и говорю, что мелкие движения… То, что она чувствует, на лице ее проявляется чуть с запозданием. Значит, язык наш для нее не родной, что естественно, а на перевод время требуется. Хотя вид непонимающий она здорово делает. А вот когда я про объятия да поцелуи стал рассказывать, скулы у нее розоветь начали, а дыхание немного участилось… Как наяву девка себе все представляла – ох, чувственная особа нам попалась. Я уж не говорю о других признаках, гхм-м…
– Да… Знать, тебя не токмо глотки резать учили…
– Да нет, ничему меня не учили, полный развал на мою службу пришелся. Чему тренер научил в юности, то и ребятам своим преподавал. А остальное все самому на войне довелось познать… Задашь вопрос человеку, а потом наблюдаешь – соврет он тебе или полуправду скажет? Попадешь ты в засаду или обойдется? На своей шкуре и проверяешь потом… Хотя тут в основном интуиция работает. Был у меня боец… ну воин, так он с ходу определял, врет человек или нет… А вот объяснить своих выводов не мог, так что мне приходилось до всего этого умом доходить.
– А отчего же ты при ней э… распинаешься так?
Иван щелкнул пальцами, привлекая внимание девушки, и жестами поманил ее к себе поближе.
– А вот почему… Видишь, как напряглась? Знает кошка, чье мясо съела… Когда водицы подносила, от улыбки ее да взглядов… даже кобель из-под плетня вылез, не говоря уже о том, что вся примятая трава в рост поднялась. А теперь она аж заледенела… Мнится мне, воевода, что не просто так нам красу этакую заслали. Хотелось кому-то нас послушать да выведать тайное что. Однако… вот ты бы измыслил баб в таком деле использовать?
– Так разболтают же все потом…
– Вот! – Иван поднял указательный палец. – Разве что в Царьграде такое задумать могли бы, да баб правильных при этом воспитать, а тут… в глухой тайге, кто может до такого дойти? Значит… что это значит?
– Договаривай уже, раз взялся, – пробурчал воевода, послав сочувственный взгляд черемиске. – Вишь, как переживать стала. Губы облизывает да прикусывает, аж припухли они, сама раскраснелась… словом, извелась вся.
– Вот ее волнение и указывает, что не кугуза она посыл. Кто-то другой тут игру затевает… иначе спокойная была бы, как удав… змея это такая. Прикинулась бы плесенью какой или мхом, раз ростом вышла, – съязвил Иван, состроив для девицы смешную рожицу, – и не отсвечивала бы губами своими да очами блестящими…
В ответ черноволосая красавица прыснула в кулак, зазвенев цепочками из мелких серебряных колечек, шедших по краю кожаной головной повязки, и бронзовыми браслетами на руках. Сделав вид, что засмущалась, девица чуть подобрала полы вышитой рубашки и так легко умчалась к поленнице дров в противоположном углу двора, будто кто вспугнул эту стройную быстроногую лань.
– Не вышло, крепкий орешек достался, – досадливо поморщился полусотник, когда черемиска оказалась вне зоны слышимости негромкого разговора.
– Что не вышло?
– Разговорить ее не вышло… А так – мало ли отчего она засмущалась или чему засмеялась? На жареном не поймали – остается гадать, кто же ее заслал… А слышала она достаточно, хотя никаких тайн особых мы с тобой и не обсуждали, – тихо закончил Иван и встал с лавки, на которой они с Трофимом коротали время во дворе усадьбы, ожидая, когда черемисский князь примет суздальских гостей и позовет их. Подойдя к девице, складывающей дрова из поленницы на сгиб локтя, он предложил ей свою помощь, мягко забрав у нее стопку колотых чурбаков и показав знаком накладывать ему еще. Поведя бровями, черемиска недоуменно улыбнулась тому, что статный воин хочет помочь ей по хозяйству, но все же накидала ему на руку еще немного. А потом даже стала накладывать сверх этого небольшую горку, с хитрецой улыбаясь. Однако неловкий полусотник покачнулся, и одно полешко съехало. А через мгновение упало прямо на ногу молодой хозяйке, как раз обернувшейся за новой порцией дров.
– Ай!
– Не зашиблась? – участливо спросил Иван у наклонившейся девушки, растирающей через поршни отбитые пальцы.
– Не особо, уф-ф… Ой…
– Добре. А теперь говори, куда дровишки складывать… И скажи хоть, как зовут тебя, красавица?
– Улина… – недовольно отозвалась та нежным грудным голосом. – До очага неси.
– А коли князь ваш узнает, что девица какая-то догляд за нами вела? – продолжил свой допрос полусотник, вышагивая по пути в дом рядом с Улиной, которая на этот вопрос гордо вздернула свою голову, предъявив всему миру в лице глазеющего на нее воеводы точеный аристократический профиль. – Что делать тогда будешь?
– Мышке слезки, а кошке лишь игрушки, – гневно раздулись ноздри девушки.
– Оп-па, да ты этого зверя знаешь, оказывается? Я про кошку…
– Видала я многое, чужестранец. – Проходя мимо воеводы, девица будто бы случайно задела его подолом рубахи и юркнула в дом. А оттуда уже донеслось: – Токмо дурень всех дурнями почитает…
– Просвети тогда, отчего же не умоляешь нас о тебе князю не говорить? – продолжил настаивать Иван, ссыпая поленья около очага. – Или ты все-таки с его дозволения за нами приглядываешь? Не в родне ли ты у него, что он тебе такие дела поручает?
– От осины яблонька не вырастает…
– Че… Хр-р… – Воевода попытался решительно присоединиться к разговору, однако ограничился невнятным междометием, стукнувшись со всего маха головой о притолоку низенького входа. Все же столь незначительное препятствие его не остановило, и он, нагнувшись, протиснулся следом за собеседниками внутрь кудо, придерживая двустворчатые двери. – Да что уж ты пристал к нашей кормилице? Раскрой глаза, снедать она нам готовит…
– А ты уши раскрой, – возразил Иван. – По разговору же видно, что Лаймыру она кем-то приходится. Может племянница, а возможно, и дочь… Эгей! Остынь, ведь все глаза на нее проглядишь, прямо никак оторваться не можешь.
– Я отцу своему дочь, а Лаймыр мне дедом по матери приходится. Он и попросил за вами приглядеть…
– Хм, чего ж он нас-то не упредил? Мы тут про тебя уже столько всякого намыслили, – виновато пробормотал Трофим и вдруг спохватился: – Али не примет нас нынче князь ваш, а? Улина? Оттого ты и готовку затеваешь, на ночь глядя? Токмо маловато что-то для двоих мужей…
– Закормишь кошку – так она мышей ловить не станет, – ушла черемиска от ответа.
– Так тебе по нраву ловля наша? Смотри, останемся голодными – съедим, а косточки оближем, – попытался пошутить Трофим и подсел к девушке, которая в это время помешивала кипящее варево, добавляя туда зелень для аромата.
– Атмашке кол пурен гын, подышкат верештеш[25], —замахала та руками перед лицом, отгоняя едкий дым, попавший в глаза.
– Про что сказываешь, краса ненаглядная? Языка-то твоего не знаем, прости Христа ради. – Трофим наклонился к девушке и подул, не столько отгоняя дым, сколько попытавшись откинуть пряди волос, выбившиеся у той из-под головной повязки и закрывшие при этом лицо.
– Сказываю, раз попалась волку в пасть – не вернешь. – Вытерев выступившие от дыма слезы, Улина подняла руку, чтобы заправить выбившиеся волосы, но неожиданно повернулась к Трофиму, не отводя глаз: – Что, вой, проглотишь али боязно, что мышка поперек горла встанет?
– Такую мышку впору в руки взять да оберегать всю жизнь от кошек… – Воевода потянулся, чтобы помочь ей заправить прядь, но рука его дрогнула и накрыла хрупкую женскую кисть, сразу замершую от робкого прикосновения.
Тихо стукнула створка двери, незаметно для двоих выпустив скользнувшего как тень полусотника.
– Ай-ай-ай, Лаймыр, – сразу стал ворчать Иван, стоило ему выйти во двор. – Ведь все рассчитал, зараза такая: двое холостяков, внучка писаная красавица, глаз не оторвать… Теперь бы выяснить, кто у нее папа. Однако думаю, что ты и это уже просчитал задолго до нашей встречи, старый хитрец. Только вот чего тебе от нас надо? Не шуточного чего-то, раз на словах не сказал…
Вечером того же дня Иван понял, что дело худо, потому что Трофим приобрел чересчур задумчивый вид и отвечать стал немного невпопад.
– Ты что, серьезно на девчонку эту запал? – попытался он растормошить своего воеводу, устроившись удобнее на верхнем ряду полатей.
– Запал? А… Нет… не знаю…
– Хм… Ну ладно, в дела сердечные лучше не вмешиваться, а то тебе же и достанется… в любом случае. А коли надумаешь что, так признаешься когда-нибудь. Ты лучше вот что мне объясни: сколько черемисов в междуречье Ветлуги и Вятки обитает, приценивался?
– Много…
– Ну сколь много-то?
– Не знаю, – заворочался Трофим на нижних нарах. – Кто же считал? Тем паче что в этом междуречье не одно черемисское княжество. Мы с тобой токмо с Ветлужским кугузством дело ныне имеем…
– Ну что замолчал? Давай сказывай далее… Хотя бы про численность этого княжества. Я-то первый раз их поселение вижу, так и то сразу заметил, что не такой уж и дикий край тут… Кузни, кожевенным духом шибает, мастерские разные, а народу в этом городишке намного больше, чем у нас всех, вместе взятых.
– Так князь же здесь сидит, в Шанзе… Потому и копятся людишки в городке: всякому сытно поесть хочется, а прибытка тут больше. Заметил, как дирхемы серебряные мелькают у людей торговых?
– Угу. Хочешь сказать, что другие поселения поменьше будут? – свесился Иван со своего места.
– Хочу сказать, что тут стольный город, а через другие места великих торговых путей нет… С чего другого им пухнуть-то?
– И все же. Сколько, к примеру, воев выставить они могут?
– Эти-то? Мыслю, с этого княжества тысяча встать может. А всего по Ветлуге черемисов сидит… ну, тысяч… десятка два али два с половиною…
– Тьфу ты, никак тебя правильно считать не научу… двадцать или двадцать пять тысяч, значит. И это только тут?
– Ага, на Вятке и Пижме гуще сидят, по Волге-реке также много поселений, еще чуток на полуночи живут, даже ближе к закату… но про то мне мало что ведомо.
– Да… Как же такая сила до сих пор тех отяков не смела, что около нас живут?
– Кто ж его знает? Может, мир у них с ними на Вятке стойкий ныне, не хотят его портить. А может, просто не обращали внимания до поры… Вот ты комару уделяешь внимание, пока он тебя звоном беспокоить не станет?
– Слушай, только сейчас дошло до меня… – Иван спрыгнул с полатей и присел на постель к воеводе. – Ты жен и детей их не считаешь?
– Нет, с чего бы это? Токмо тех мужей, кто в семье голова…
– Так у них один вой выходит на двадцать пять семей, так?
– Так… да про дань, что черемисы платят булгарцам, ты запамятовал… Иначе получалось бы по вою на… десять али пятнадцать мужей, коли по-твоему считать. Остальные дань отрабатывают. Да и оставшимся числом трудно прокормить всех, – наконец-то оживился Трофим. – Надо и на воев, и на мастеровых хлебушек посеять… Десять семей на земле пахать должны, абы прокормить еще одну. И это у нас, в Переяславле. А тут землица не та будет, оттого и счет чуть другой.
– А как же мы-то управляемся? Каждый третий у нас в дружине…
– А я все думал, когда заметишь? – горько усмехнулся воевода. – То по нужде, из-за тех битв, что на весь нашу обрушились егда вы к нам заявились. Коли так далее будет продолжаться, не сдюжить нам. На этот-то год в последний раз порастрясти серебришком сможем из кошелей наших и хлебушка купить… Это коли урожай добрый в землях окрестных соберут. А далее от голода вымрем, али ворог нас вырежет… Выбирай, что милее сердцу. Одна надежда – на железо ваше.
– Ой как расписал ты все в черном цвете… худо, говорю, все у тебя выглядит, – невесело засмеялся Иван. – А что еще может прибыток дать – нельзя же на одно железо только опираться?
– Что еще? От пошлин торговых казна княжеская пополняется…
– Это отметаем сразу: наслушался я суздальского сотника, одно разорение купцам…
– Ну… а более нет ничего. Что с Руси везут? Мед, воск да меха… Хлебушек каждый для себя токмо растит. Рядом разве что Суздаль да Булгар побогаче других будут… Вот еще кость с полуночи новгородцы возят да полотно из стран заморских, вино оттуда же, но то опять прибыток с торговли, а ты ее отмел…
– Полотно… для сукна шерсти не напасем… – Иван стал расхаживать вокруг очага, пользуясь тем, что летний домик на задворках поселения им выделили целиком на них двоих, оценив прибывшее с ними воинство, оставшееся ночевать на лодье. – А до половцев тех же далеко, лен же выращивать нам негде – одни леса кругом… Не поскониной же торговать! Это я про то рассуждаю, на чем деньги… гривны шальные поиметь можно.
– Такие токмо разбоем достаются, – хмыкнул воевода. – Нет желания им заняться? Вот еще есть прибыльное дело, э… людишек продавать в полуденные страны.
– Тьфу на тебя… золото, бриллианты… что еще ценится в этом ненасытном мире? – не стал обращать внимание на язвительность своего начальника полусотник.
– Золота отродясь не было на Руси, а вот про закамское серебро слух идет. Где места сии, неведомо мне, у булгарцев про то спрашивай али пермь всякую… Те же отяки, на Вятке проживающие, слышать могли. Токмо тебе же ныне все сразу подавай, так?
– Угу… Меха… тут мы что-то можем накопить. Белка, бобер, куница, все это есть на нашей земле в достатке… Только для накопления богатства самим торговать с заморскими странами нужно, а мы пока для этого бессильны, не пустит нас через себя никто с таким товаром. Что еще?
– Да все… Ну разве что соль, так ее промысел под себя любой князь сразу забирает, с боем… Это как серебро – не видать нам ее как своих ушей…
– И где они расположены, промыслы эти соляные? – встрепенулся Иван.
– Около Галича, в Удече и Перемышле есть. Али в Старой Руссе, ежели чуть поближе хочешь. Со всеми ратями, что на Руси есть, биться будешь за них?
– Галич, Галич, Галич… Что-то вертится…
– Это за Киевом, далече даже для тебя, Иван.
– Ладно, потом вспомню, давай дальше, – махнул рукой полусотник. – Сколько гривен, к примеру, князь черемисский с людишек своих собирает? Сколь дани он платит булгарцам тем же?
– Токмо гадать можно… – Трофим потянулся за ковшиком воды, чтобы промочить пересохшее горло. – Одно скажу: испокон собирали с данников князья по серебряной монетке, по тому же дирхему с сохи али по белке с дыма. Но это в давние времена… А ныне всяк норовит содрать побольше, чем при предках наших. Возьмем того же кугуза… Соберет он, скажем, со своих по две монеты, пусть даже… да, сорок тысяч дирхемов, те же четыре сотни гривен серебром это будет. Много? Да. Но половину Великий Булгар потребует, а то и больше! Тот же добрый конь боевой для ратного дела и доспех бронный по две али три гривны серебра каждый идут. Вот и думай, отчего князь ветлужский землицу нам выделил за доспехи наши… А недород случится, так еще хлебушек не мешало бы прикупить, абы людишки твои в землю сырую не легли. Не всякий серебро имеет на черный день… В Суздали при хорошем урожае за гривну кун две али три кади ржи можно взять, а в Новгороде каждая мера зерна уже вполовину дороже выйдет, а в голодный год и за три гривны серебра кадь эту могут не отдать. А покупать в какое время приходится? То-то что не в сытое… А берковец соли за семь гривен не хочешь, коли подвоза нет? Али соляной бунт милее? И еще не забывай, что дружине кугуза платить чем-то надобно, хоть и не столь же, как в Киеве. Там простому дружинному две с половиною гривны на год положено, да на кормление его еще поставь… Оттого любой Рюрикович, хоть в Новгороде сидящий, хоть в Суздали, в своей дружине лишь две али три сотни содержать может… Остальных воев с вотчины имеет. А полная рать выходит немалая, только чем ее кормить? Коли нечем, так вои те себе сами на прокорм добывать должны. Вот взять тот же Новгород, в коем людишек до… тридцати тысяч проживает. Так вот он до пяти али до десяти тысяч воев выставить может, ежели ополчение с пригородов выступит… И притом у ополченцев каждый воин купцом является. Он прибыток в дом принести должен, потому в новгородцы еще не каждого и возьмут. Воевать – зело прибыльное дело, оказывается. Те же сборы с данников новгородских частенько на откуп берут бояре местные али вятшие[26] вои. Покупают у князя грамотку на сбор дани с какой-то земли, войско свое берут али зазывают ополченцев, кои полноправными новгородцами числятся, да объезжают те места… И рать свою там кормят, и прибыль получают с данников. А молодые да горячие, коих в ополчение не взяли, в ватажки молодецкие уходят, на земли, не подвластные еще Новгороду. Там зубы свои точат, а недоволен кто будет, так господин Великий Новгород ни при чем оказывается. А такие ватажки ничем не брезгуют… Вот на одну такую и мы нарвались.
– С ними все понятно – уяснил уже, чем дело может кончиться, – прервал воеводу Иван. – А скажи вот, к примеру, сколько у Новгорода всего серебра в кармане может быть?
– Что тебе с этого? Пощупать хочешь? Не гневи Бога, хватит нам и тех…
– Да нет, прикидываю, сколь у нас должно быть, чтобы богатыми слыть.
– Так тебе и даст купеческий Новгород мошну свою оценить… Одной токмо дани Киеву три тысячи гривен серебра в год отваливает. Столько не каждое княжество для себя собирает. С Ярослава еще урок сей идет…
– А что про ополчение новгородское расскажешь мне? – заинтересовался Иван.
– Ну… город сей делится на концы и улицы. Три конца у Новгорода есть – Славенский, Неревский и Людин. Оттого, кстати, и дань Киеву на три ровно делится. А появятся другие, так и расклад иной будет. От каждого конца свои ратники и свой воевода идут в полк новгородский. Тысяцким его назовем, хоть и не прозывается он так ныне. Над ними всеми посадник стоит, князем назначаемый. Он за ополчение все в ответе, за сбором его, подготовкой, припасами в поход… В битву же сам князь рать ведет… коли находится при воях. И сами новгородцы без него могут войско снарядить, и князь без них со своими личными воями волен ратное дело учинить. Одно скажу: хоть княжеские дружинные самой грозной силой считаются, да любой ополченец новгородский не чета тому пешцу в наших землях, кои для отражения набегов половецких призываются. Война для них – хлеб, а сами они купцы. У каждого конь и доспех… ну, всякое случается, молодшие и на ушкуях в поход выходят, однако ратному делу сызмальства обучаются все, кто хочет новгородцем[27] именоваться. А что награбят эти ополченцы в битвах, меж собой делят. Так же, как все делят на Руси, разве что по своей правде. Тысяцкие и занимаются этим, самые главные купцы они… Как дележ идет, надобно тебе знать?
– Ну… рассказывай.
– Могут делить на щит и на зуб, но последнее редкость и токмо в том случае, ежели не все воинской добычей является. Ну… когда кто ущерб всем в Новгороде причинил без разбору. Тогда меж всеми новгородцами могут поровну поделить. А на щит делится меж всеми полноправными воями, кто со щитом в битве участвовал. Но шестая часть князю отходит. Он тех наделяет, кто особо отличился али в битве не участвовал, но награды достоин. Товар же, ну… воинскую добычу в самом Новгороде продают, а гривны уже опосля делят. До прихода в город разве что хлеб, скот, оружие могут распродать, да и то ежели покупатели не торгуются. В родных-то местах большую цену дадут, что толку по дешевке распродавать?
– А оружие какое у новгородцев? – зевнул полусотник и потянулся.
– Копье при больших сшибках… оно всегда вершит, за кем победа. Наконечник листовой, но встречается и граненый… Сулицы до сажени длиной. Подбегут иной раз новгородцы к кольям, вбитым перед ратью чужой, метнут сулицы… кто-то по горячности и булавой запустить может… Те отпрянут, а новгородцы уже за кольями, топорами рубятся. Криком, навалом берут супротивника. Вот сам топор и есть главное оружие. С коня боевым бьют, повороуз[28] на руку надев, а у пешцев все более обычные секиры, хотя и булавы с кистенями попадаются. Про меч и сказывать не надо… не реже топора новгородцы им вооружаются. Составные луки из можжевельника и березы, самострелы встречаются часто. Щиты и круглые есть для кулачного хвата, и вытянутые вниз… да у нас все видел, токмо у новгородцев все они небольшие, половецкую конницу с лучным боем непривычны сдерживать… Пороков[29] у новгородцев особо не замечено, не делают своих, однако чужие пользуют… Что еще желаешь? Не пора ли спать ложиться? Лучина догорает уже, да и сам зеваешь… А поутру кугуз нас ждет да и с суздальским сотником повидаться надобно перед тем.
Уловив ответный кивок Ивана, полезшего на полати, Трофим погасил лучину, выждал некоторое время, дождавшись размеренного дыхания полусотника, и тихо выскользнул из домика под звездный шатер ночного леса…
Суздальский сотник ввалился в кудо, едва забрезжил свет в отверстие дымницы. Разило от него, будто пил он целую ночь. Видимо, так и было, однако и речь, и походка были твердыми, а слова, которые он чуть позже вывалил на воеводу, – злыми. Выгнав пинками во двор курицу, которая кудахтаньем объявила о появлении гостя, успев при этом нагадить Ивану на ботинки, переяславские послы плеснули себе в лицо водой и выжидающе уставились на Василия Григорьевича. Тот мешкать не стал и начал рассказывать об итогах своего визита, по крайней мере, о том, что не представляло собой тайны.
Великий Булгар ничем не отличался от других полюсов силы вокруг, то есть был как все жаден. Потому он очень основательно подходил к сбору дани. Особенно с тех племен, территория которых являлась спорной между ним и Русью. Зачем жалеть тех, кто не является и, возможно, не будет никогда твоими подданными? Сколько можете заплатить? Так… Неизвестно, когда в следующий раз придется прийти за стопками беличьих шкурок, за мехом бобра, горностая и куницы, так что возьмем все, что положено по уроку, за два года вперед да еще чуток, чтобы положить себе в карман. Этой малости сверх положенного жалко? Да пушнину такого дрянного качества вообще считать надо по полцены… Ну то-то… Урок был меньше? Да что вы говорите… Уговор был по «по беле и веверице от дыма», а не по «белой веверице»[30]. Столько меха не наберете? Эх, ладно, платите серебром, по дв… три дирхема с рала. Хотите жить по своим законам? Не хотите стать правоверными? Аллах справедлив к неверующим, а также милостив и милосерден к своим истинным последователям. Кто же вас заставляет… не пришло пока еще это время, платите – и вас никто не тронет…
Конечно, пример князя Игоря, прельстившегося в свое время на слова дружины и попытавшегося собрать дань по второму разу, для умных людей не прошел даром. Однако установленный урок был выбран до ворсинки и до последней серебряной чешуйки, потому кугуз ветлужский и не скрывал от суздальского сотника плачевного положения дел, ухмыляясь при этом уголком рта и показывая расписки, покрытые непонятной арабской вязью. Хочет князь ростовский с нас дань брать? Да разве же мы против, особенно если урок установит поменьше! Только разберитесь сначала с булгарцами, они уже забрали по весне почти всю мягкую рухлядь, добытую зимой… И что с того, что лишняя белка для охотника это даже не добыча, а так, мелочь? Не все же в лесу промышляют, большая часть землю пашет. Неужто хотите поломать испокон веков установившийся выход дани с наших людишек? Воля ваша, но у нас не только беличьи шкурки, но и смелые вои есть. Пусть на плечах части из них обычные овечьи шкуры, обшитые железными бляхами, однако костяная стрела меткого охотника, воткнувшаяся в глаз врага, ничем не отличается от железной, торчащей из той же глазницы. Да, железо у нас есть, пусть и не самое лучшее… а рядом соседние черемисские княжества, которые придут на помощь родичам в случае нужды… Придавите к ногтю всех? Да найдите нас в этих лесах, разве что селения наши спалите… Меня в застенки посадите? Так меня старейшины выбирают – выберут другого, более несговорчивого.
Вот такой пересказ разговора услышали от суздальца Трофим и Иван. Рассказал тот и о своих попытках угрожать кугузу, поставив воев к нему на кормление, но на эту угрозу тот повел его по полупустым закромам, где полбы осталось лишь до следующего урожая. А потом спокойно предложил приходить по весне, чтобы встретить булгарцев и полюбовно поделить меж собой выход следующего года.
– А князь мой мне прямо сказывал, – стукнул кулаком по бревну в стене дома Василий Григорьевич, – хоть малость, да привези, а нет, так примучай сих язычников – да все одно привези. Поил, кормил этот черемисский стерв… а так и не согласился абы что в залог следующего года выдать. И мерян не отдает, хрр-р-а… – только и вырвалось у сотника. – Не сказывал я о них? Видел… один из воев моих знакомое лицо из сбежавших холопов. Так нет же! Не признается кугуз в том, что приютил их… Не слыхивал, мол, не зрил воочию. А под конец пира, что закатил мне, вопрошает… Что бы я сам делать стал, ежели кто-то у меня мою же родню требовал бы выдать? Родичи тут, оказывается, все… И меряне, и черемисы… Совета твоего, Трофим Игнатьич, прошу… абы дел каких по дурости своей не натворить, Онуфрий зело советовал с тобой пообщаться.
– Знать, от тысяцкого с тобой кто-то идет? Тот, кто в лицо мерян знает? – ухватил секундную заминку суздальца Трофим. – И ныне не отвертеться тебе ни от его спроса, ни от княжеского… Ох, помысли, сотник, есть ли у тебя недруги, около князя сидящие, кто бы тебя мог в столь неудачное время в такое место отправить?
Створки двери распахнулись, и в кудо протиснулся Лаймыр с ехидной улыбочкой на лице:
– Поторопитесь… послы неведомой державы. Ом[31] ждет.
– Ну, Василий Григорьевич, – встал Трофим с края полатей, где до этого терпеливо выслушивал мечущегося около очага сотника, – прощения прошу, после разговора с кугузом пообщаемся еще. Может, и присоветую что, а может, и сам спрос поимею…
Махнув рукой Ивану, чтобы тот поторопился, воевода выскочил во двор и устремился следом за Лаймыром, уже выходящим за ворота усадьбы. Остаток пути прошли молча, а воевода так совсем уткнул взгляд в землю, не обращая внимания ни на торопящийся по своим делам люд, ни на окружающие неказистые постройки. Он даже оставил без острого взгляда промелькнувший высокий тын, который венчал собой насыпной земляной вал со рвом, окружающие городок. Только перед самой усадьбой ветлужского кугуза, где толпились черемисские ратники, воевода тронул провожатого за плечо.
– Лаймыр, не время ныне, но оттого беседа моя с князем вашим по-другому сложиться может… Улина внучка тебе?
– И притом любимая, – выпалил тот, сперва моргнув от неожиданности.
– Посвататься за нее хочу. Ежели отказ какой с твоей стороны будет, так сказывай тотчас, а коли условия какие желание есть поставить, так после обсудим… – Воевода уже крепко держал за плечо своего возможного родственника, не пуская его идти дальше.
– Про мужа ее, погибшего два лета назад, известно тебе? И про детей двоих, что она имеет от него, тоже?
– Все обсказала как есть, – кивнул Трофим, не обращая внимания на раздавшийся удивленный свист со стороны Ивана.
– Ишь спроворился уже, – выдохнул Лаймыр, скидывая руку Трофима с плеча. – Я-то думал… Ну ладно, сговоримся, воевода. Потерпишь до осени со сватами?
– Сколь надо, терпеть буду… ты уж храни ее для меня, Лаймыр. – Воевода улыбнулся, хлопнул оторопевшего полусотника по плечу и шагнул за ворота усадьбы, навстречу непростому разговору…
– И чего вам надобно? – Резкий голос Лаймыра в точности повторял интонации черемисской речи, прозвучавшей со спины воеводы и полусотника. Они обернулись, не успев подняться на крыльцо дома с вычурными резными столбиками. Перед ними, вытираясь холстиной после ведра воды, опрокинутого на голову и плечи, стоял князь, незримо охраняемый ратниками, расположившимися полукругом. Однако выглядел он при этом как воин, в такой охране не нуждающийся. Черная борода окаймляла скуластое лицо, недовольно взирающее на пришедших гостей.
– Чего вам надобно? – повторил голос Лаймыра вслед за короткой жесткой фразой ветлужского кугуза. – Верность решили мне свою отдать али дань принесли, накопленную за два года?
– Ни то, ни другое, князь, – услышал Иван холодный ответный голос воеводы и коротко поклонился вслед за ним. Тут же полусотника пробила испарина: он неожиданно понял, что в последнее время при нем никто не упоминал имени черемисского кугуза, а сам он его напрочь забыл…
«Да какая, собственно, разница, как его зовут? – в итоге мысленно махнул рукой Иван. – Назовем князем, кугузом… омом, если не обидится на такое название со стороны чужеземцев. Добавить слово «великий» – и милость обеспечена… может статься».
Тем временем воевода настойчиво спросил предводителя ветлужских черемисов, собирается ли тот приглашать их в дом или оставит на пороге на потеху гридням? Тот в ответ криво улыбнулся, но все-таки коротко кивнул и поднялся на крыльцо, запретив идти за собой дернувшейся было охране. Троица вслед за ним протиснулась через узкие сени и вошла в небольшую светлую комнату, освещенную солнечным светом, пробивающимся через окно со вставленным мутноватым стеклом. Однако даже тут мрачное настроение кугуза развеяно не было. Он уселся в кресло, одиноко стоящее на возвышении в углу комнаты, и молчаливо воззрился на стоящих гостей. Не выдержав, Лаймыр что-то произнес внятным и успокаивающим тоном, но тут же в ответ получил удар княжеской длани по подлокотнику и короткую отповедь. Однако после своего внушения кугуз уже обратился к гостям более спокойным голосом:
– Ом сожалеет, что нарушил законы гостеприимства и не встретил вас как подобает, однако мнится ему, что понимаете вы, чем это вызвано. Лишь прибытие суздальских… гостей и требование ими новых поборов вывело его из… равновесия. Вы же… пусть не подданные, но живете все же на его земле.
– Мы принимаем извинения князя, – коротко кивнул воевода, удостоившись смешливого взгляда кугуза, не опровергшего, однако, столь категоричного утверждения.
– И все же желает он узнать повод, приведший вас к нему, – продолжил Лаймыр переводить короткие рубленые слова своего предводителя. – Вам стало тесно на нашей земле? В глубине таежных лесов много места, растите туда… Вы хотите защиты от новгородцев? Становитесь подданными, тогда и получите искомое…
– Мы не хотим от князя невозможного, – начал заводиться воевода, однако прикосновение руки полусотника, которую тот положил ему на плечо, сразу заставило его сбавить тон. – Мы лишь просим… просим кугуза предупредить нас, ежели над нами нависнет угроза… как от новгородцев, так и от кого-либо другого.
– И что я получу взамен? – размеренным тоном произнес князь. – Вы будете мне за это платить? В чем же отличие ваше от других моих подданных? А может, вы будете за меня ратиться? Сызнова спрошу: чем вы будете тогда отличаться от моих воинов?
Молчаливое напряжение сгустилось в комнате. Казалось, скажи сейчас воевода про то, что черемисы за это получат уважение и поддержку его воинов против врагов кугуза, то ситуация разрядится ко всеобщему удовлетворению. Но окружающие понимали, что этим врагом может быть и Суздаль. Готов ли будет воевода поднять своих воинов против недавних братьев по оружию, служащих ростовскому князю? И не слишком ли велика будет цена жизней его воинов за простое предупреждение об опасности? Тем более если опасность эта может исходить и от самих черемисов?
– Мы можем стать твоими союзниками, князь, – чуть помедлив и взглянув кугузу прямо в глаза, ответил воевода переяславских и отяцких мужей. – Тогда мы будем воевать вместе против наших общих врагов и мирить тебя с нашими друзьями. Я… я не знаю, кем будут те или другие, но я обещаю, что приду на помощь, если это будет в моих силах и не нарушит других моих слов. И буду так делать до тех пор, пока ты сам будешь верен своему слову.
– Сказано… честным воином. – Кугуз поднялся и подошел вплотную к воеводе. – И я приму твое слово и дам тебе свое в присутствии многих и многих. Однако ты все равно должен будешь мне заплатить, переяславец… Ты сам ведаешь про дань, требуемую с меня Суздалью, и вполне может быть, что по весне придет не одна сотня… и мне придется отдать им все, что у меня есть, или… или собрать это с кого-либо. Не мыслишь же ты, что я обойду твоих людей, при этом ободрав еще одну шкуру со своего народа? И Ростов, и Булгар… как шакалы, они требуют все больше и больше. Легче всего пойти под кого-то одного навсегда, принять его веру и этим облегчить наше бремя. Но таким поступком я предам свой народ и нашего предка, князя Куркугза, который завещал нам почитать своего верховного бога, Ош Тюн Кугу Юмо, Владыку Вселенной. Сменить своих богов на чужих… это не по мне.
На несколько мгновений в комнате установилась тишина, прерываемая лишь выкриками и стуком деревянных мечей во дворе.
– Слышишь ли? – продолжил кугуз через Лаймыра. – В том случае ежели меж собой хищники не договорятся и нас со всех сторон терзать продолжат, то я приму твою… назовем это помощью.
– Сколько ты собираешь серебра со своих подданных, князь? – выступил вперед Иван, предварительно получив одобрительный кивок своего воеводы.
– Да ты счет моей казне хочешь вести…
– Не гневись, князь, – протянул руки ладонями вперед полусотник. – Не считать я твою казну собираюсь, а помочь тебе побольше с людишек твоих получить. Вот, к примеру, Лаймыр… догадываться лишь могу, что не простой он человек…
Лаймыр хмыкнул, но честно перевел его слова князю, спустя мгновение озвучив обратный ответ.
– Боярин он мой из самых приближенных, ежели по-вашему его называть. Не смотри на то, что одет по-простому и меча не носит… Отслужил уже свое на том поприще, на другом пользу приносит. Лаймыр как раз с недавних пор и собирает с подданных моих, кои проживают от реки Вол до устья Ветлуги, серебро на дела мои и на дань булгарам… и Суздали. Без малого четыре тысячи семей сидят на тех просторах под моей властью. И не приносят они ничего в казну мою. От силы пять десятков гривен серебра по-вашему: земли-то не самые богатые… – Кугуз в упор посмотрел на воеводу: – Оттого и выделил там наделы для вас…
– А коли они вчетверо больше отдадут тебе, князь… Через три года? – вкрадчиво спросил полусотник. – Отдавая лишь четверть из общего дохода по тем новым делам, что мы поставим там… при условии, что весь общий прибыток между нами поровну делиться будет.
– А еще четверть куда уйдет? Почему не всю половину мне предназначаешь? И что за дела вы там учините? Железо лить будете? Тес продавать? – показал свою полную осведомленность в их делах кугуз.
– Четверть на месте останется подданным твоим, чтобы работали не за страх, а за… выгоду, – начал отвечать Иван. – Тогда и землица та заселится… А делать будем все то, про что ты упомянул, следить же за всем этим Лаймыра сообща поставим. Все работные дела твои люди наравне с нашими выполнять будут, отберем лишь их по понятливости. Так что никуда потом знание по новым этим деяниям от тебя не денется, даже если передумаешь через три года…
– Через год! Тогда согласие мое получишь, а не выйдет у вас учетверить доход, так и сгоню вас с земли моей. Согласны ли? – прищурился и напрягся, уперев ладони в подлокотники, кугуз ветлужский.
– Это невозможно, – закачал головой Иван. – За год мы сами лишь на ноги встанем и свои дела наладим, за второй – твоих научим да им мастерские поставим, а третий год уже в прибыток можно будет работать…
– Прав он, князь, не сдюжить нам иначе, как бы ни старались, – опять взял в свои руки нить разговора воевода. – И еще… дела наши общие защищать надобно будет от лихих людей, от тех же новгородцев…
– Сей миг ты требуешь невозможного, чужак… – Князь развалился в своем кресле и устало вздохнул. – Не буду я с Новгородом ратиться: не выжил еще из ума…
– Даже ежели они промыслы наши общие на щит взять захотят?
– Ха… чего хочешь?
– Людей твоих ниже речки Вол в дружину сколачивать и обучать их.
– Я подумаю над этим… Не вижу смысла людишек с земли отрывать и делу воинскому обучать – ни тому пользы не будет, ни другому. Однако то, что буртасцев вы наголову разбили и новгородцев… хм, ощипали… в сомнение меня вводит. Может, и велю Лаймыру от охотников кого выделить. Не пойму лишь: для кого ты стараешься? А, воевода?
– Для людишек своих и прибытка их…
– Ну что же… ругал я облыжно соседей своих за жадность, а как выгодой запахло, так сам руки протянул… Так, полусотник? Таков твой чин у воеводы твоего?
– Таков, – кивнул головой Иван. – А ты не к соседям за данью протянул их, князь, а считай, что… союзнику своему пожал, поверил ему.
Лаймыр вдруг наклонился к князю, что-то прошептал ему на ухо, и тот удивленно взглянул на Трофима…
– Коли все так, как он говорит и ты внучку его в жены просишь… Не думал я поутру, после бессонной ночи, что события такой оборот примут… Сей миг понял я, отчего этот старый лис Лаймыр про вас такие хвалебные оды пел… За стол сядем сей миг – такой повод за чаркой крепкого меда обсуждать надо.
– Князь… а соль за столом этим будет? – невинно поинтересовался Иван, несколько секунд потом оглядывая оторопелые лица.
– Прости его, князь, за слова его… – начал извиняться за друга воевода, однако был безжалостно прерван кугузом через Лаймыра:
– Соратник твой все более по делу говорит… на княжеском столе многое есть, полусотник, и соль тоже. С чего вопросил такое?
– Вчера внучка Лаймыра обмолвилась, когда снедать мы вечером сели, что, судя по всему, запасы соли в городе кончаются, вздорожала она в Шанзе… Неужто нет промыслов своих у тебя, князь?
– Хм… есть малые у родичей наших, остальное привозное. Повторяю: с чего спросил, полусотник?
– У Волги приток есть, Костромой ее суздальцы зовут… – осторожно начал объяснять Иван. – Название по тому чучелу, что сжигают…
– Знаю, и что?
– Твои ли это земли?
– Лишь до верховьев доходят, но… не все там мне подчиняются из черемисов. Там же и чуди да мерян родные веси, но леса окрест глухие…
– Про одно место слышал я на той реке… Называлось оно Солигалич, – обернулся к Трофиму Иван. – Только сейчас вспомнил… Соль там есть, и много. Правда, могут и не добывать ныне, хотя и непонятно мне, как можно мимо соляных источников пройти и не заметить… Не менее чем с Галича или Старой Руссы выход будет, думаю. Если учинить там промыслы совместные… Половину отдашь, князь?
Побледневший кугуз скорым шагом вышел в соседнюю комнату, оборвав прикрывавшую вход занавеску. Вскоре оттуда донесся какой-то грохот. Лаймыр жалостливо улыбнулся и сказал уже от себя:
– Эх… Неужто так доводить князя надо было? Вечор пил, с утра вы на его больную голову… Пока рассола не найдет, не выйдет. Так что стол да чарка хмельного меда пока откладываются. Разговор с этого места нешуточный уже пойдет.
– Это ничего, мы подождем, – успокоил его Иван. – Мы еще про мерян беглых не поговорили… Бегут ведь они не только оттого, что холопят их, но и оттого, что крестят их насильно. И не токмо к вам бегут, но и в Булгар. Ты сам, Лаймыр, о том толковал… Как бы нам их к себе на землю осадить да с суздальцами при этом не поссориться? И к тебе разговор у меня имеется. Крещеный ведь ты… Для чего сие дело учинил? Мыслю, не по своей воле ты на это согласился, раз являешься ближником кугуза… Или, наоборот, наперекор всем пошел?
– Ты не обращай на него внимания, Лаймыр, – вмешался воевода, пытаясь вывести из оцепенения черемиса. – У него такое бывает. Как отходить начинает… после битвы ратной али другого волнения, так такое городит… Вот не пойму токмо, что на этот раз с ним случилось, что слова из него как горох сыплются?
– Что же? – тут же повернулся Лаймыр к Ивану, явно ожидая чего-то недоброго.
– А… не берите в голову, – махнул тот рукой, подмигивая обоим. – Просто поначалу про название соляного места забыл, а затем – как князя вашего зовут… Вот и разволновался, подумал, что мозги перестали совсем соображать.
Глава 25
Река чаек
Утро первой плавки встретило всех участвующих в ней густым туманом, расползшимся по овражкам, прорезающим холм со стороны болота. Шестиметровая домница, построенная в самом широком из них, была накрыта белесой пеленой почти до самой верхушки, которая теперь торчала вверх подобно скале посредине лесного озера. К ней с вершины холма были проложены широкие мостки из расколотых пополам бревен. Временами клубящийся туман пытался их касаться своими щупальцами, словно пробуя на ощупь и пытаясь утащить в свои глубины кусочек рукотворной загадки. Однако потом колышущийся покров отступал, и тогда казалось, что между его клочьями в это мгновение блеснет светлым зеркалом спящая гладь воды.
Пройдя мимо куч обожженной руды, наваленных неподалеку и закрытых от возможного дождя навесами из лапника, троица поеживающихся от утренней прохлады людей вступила на мостки.
– Вот это чудо домницей называется, – продолжил Николай объяснять положение дел Никифору и Петру, заявившимся спросить, что тут за хрень стоит и когда она заработает. Теперь же они оторопело взирали на построенное им величественное сооружение, не скрывая своих чувств. – Верхняя половина зовется шахтой и заканчивается наверху отверстием, называемым колошником. В следующей серии, то есть… когда построим усовершенствованный экземпляр, оно будет закрываться такой хитрой штуковиной… подвижным колошниковым затвором. Это чтобы мы могли шихту, ну… руду подать внутрь, а сами колошниковые газы наружу бы не выходили. Ну, вроде такой затычки в заднице с возможностью клизму сделать. Не знаете, что такое клизма и зачем она? Счастливые люди вы, как погляжу… В общем, газы эти потом будут отводиться в кауперы и там сжигаться, чтобы немного нагреть вдуваемый в печь воздух. Кауперы что такое? Ну… когда их класть будем, сможете пощупать своими руками. Сама шахта напоминает собой слегка усеченный конус с большим объемом верхней части, э… да сами увидите, как развиднеется окрест. А всю геометрию в школьном объеме я вам за утро все равно не успею объяснить… Короче, середина печи – распар, нижняя часть – горн. Через отверстия в нем, доломитом обожженным обложенные и фурмами зовущиеся, в домницу упомянутый подогретый воздух будет когда-нибудь вдуваться мехами. Ныне же только холодный подадим. Разожжем в домнице сейчас костер дровишками и камышом, прогреем ее, а потом через колошник порциями будем загружать древесный уголь и руду с молотым известняком в качестве флюса… Ну, совсем чуть-чуть последнего добавим, чтобы лучше связать пустую породу в шлаки. Вообще эта домница на вагранку для переплавки чугуна похожа, которую вы четверть часа назад видели. Ее тоже с открытой грудью сделали, чтобы, если козла подпустим[32], достать его оттуда… Да нет! Помогать мне резать, а потом жечь в печи неповинное животное не надо. И на петуха я его менять не собираюсь. И вообще он мне там не нужен… Тьфу! Видите же мостки, вдруг забежит… Тоже мне христиане, все бы им жертву какую принести… своим богам.
Последние слова Николай произнес почти про себя, догадываясь, к чему может привести неосторожная фраза. И так уже гости недовольно морщились его непонятным речам. Немного помявшись, он еще раз вгляделся в их озадаченные лица и решил закругляться. Вроде свою порцию скрытого издевательства они уже получили, хватит с них. Разве что последние штрихи нанести… А нечего ходить тут барами!
Читать бесплатно другие книги:
