Поветлужье Архипов Андрей
– Бают они, что отец их на сенокосе заставил помогать, – перевел опять Юсь.
– Вот пусть бегут домой и передадут ему, чтобы он им сам оплату за сей день выставлял, а до работы я их не допущу без воинского обучения.
Один из мальчишек, всхлипнув и утерев нос замызганным рукавом исподней рубахи, торопливо что-то начал доказывать Юсю.
– Выпорет их отец, – участливо заметил пычеевский сын. – А они говорят, что отработают. Может, пустим, а? Свара?
– Отработают… В последний раз такое. Так и скажи им… А сей миг – бегом вокруг лагеря три… нет, четыре круга, а бадейки с рудой на вытянутых руках у меня носить будете… И не вздумайте сызнова в рубахах исподних прийти! Штаны надеть – не мальцы уже, делу воинскому обучаетесь!
Юсь прокричал перевод уже вслед убегающим мальцам.
– А ты, Юсь, собирай после работы всех своих и учи их нашему языку. А то без тебя я с ними как немой с глухими толкую. И ставь их в пятерки вместе с переяславскими, а тех над ними. Пусть тоже помучаются, не мне одному… – продолжил Свара.
– Так сызнова передерутся, – заметил Юсь.
– Пусть их, сызнова и поучим, как намедни было. Учителя имеются. О! – поднял палец переяславский ратник. – А ты меняй у них тех, кто над пятеркой верховодит. Каждый день. А как все поменяются, лучший будет назначен верховенствовать на седмицу. Потом опять меняться. А к зиме постоянных назначим, токмо они должны оба языка знать… Мне уж тяжко учиться по-вашему балакать, а мальцы пусть стараются. И на трудах болотных их бы так же разбить.
– Угу, уговорюсь о том… Свара, спрос у отяцких воев есть, не знаю токмо, к тебе ли… Батюшку не решились тревожить. Про казнь ту новгородев…
– Да не мнись ты, аки красна девица. Есть спрос – спрашивай.
– То, что полусотник наш приговор копный сам чинил, то как? Воям мнится, невместно по воинскому чину такое сотворять…
– Вот ты о чем. Невместно, это верно. И полусотник так мыслит, баял я с ним по дороге сюда. Но что воевода сказал, а? – Свара угрюмо посмотрел на собеседника и выставил вперед указательный палец: – Ну… Воям его сие учинить али самому. Вот! Не дал он воям своим руки марать, сам на себя взял. Так и передай им. Самое тяжкое для настоящего воя взял на себя. Неоружных, да повязанных к тому же, смерти предавал. Ты еще спрос учини – отчего воевода такое повелел?
– И… отчего?
– Гхм-м… Да, заставь такого Богу молиться. Оттого, что желания нет людина в веси иметь, кто смерти других подвергает. Его же сторониться всякий будет. Пусть уж по выбору воеводы того же. Высунулся полусотник с судом своим – будь добр приводи в исполнение.
– А могли без суда? Могли? – недоуменно переспросил Юсь.
– Пошто не мочь-то? Разбойные людишки, как выяснилось на суде. Да и другие были бы, все одно… Вира за пролитую кровь али за поднятый над тобой меч токмо кровью смывается. Для воя невместно щеку поставить после удара по другой. Ответ все одно за это держать придется, но судом мы окрест всем громко прокричали: «Вот мы какие, не тронь нас!» А тронуть еще есть кому. А так бы удавили новгородцев тихонько да ушкуй пожгли. Глядишь, несколько годков правда и не выплывала бы.
– А выплыла бы?
– Выплыла, куда ей деваться… Но позднее, а ныне новгородцев в скором времени ждать надобно да стеречься при этом каждого куста.
– Это ты их имел в виду, егда молвил, что ответ все одно держать придется?
– Ну да, – кивнул Свара. – Пред Богом мы за все ответим в свое время, а ныне токмо перед Новгородом.
– Так разбойные были эти людишки! С чего мы ответ держать должны перед остальными?
– Это для нас разбойные, а кому-то они братья да сыновья. Не все же родичи их разбойным промыслом занимаются. Коли кто из них повыше стоит, в дружине той же, али при князе, то и нас разбойными величать будут с той стороны.
– Выходит, прав был полусотник наш, что суд учинил и все окрест узнали о разбойных сих купцах? – закачал головой Юсь, совершенно запутавшийся в ситуации.
– С одной стороны, прав был, – вздохнул Свара. – Потому что по чести поступили и по правде. По своей правде, исконной, коей порукой копный суд был. И то зачтется нам… На небесах. Потому как новгородцы про свой суд толковать будут. Будто судить тех людишек надобно было бы по Правде Русской, той, что Ярославом писана. И виру за их убиение потребуют животами нашими.
– С чего это? То наша землица, изначально, – возмутился Юсь. – С чего это всякий пришлый кровь нам пускать будет, а после под защиту своей правды уходить? Может, новгородцы и судить сами захотят?
– А как же. Для оправдания всех деяний своих. Хотя иной раз и польза от этого бывает… для тех же купцов. Скажем, новгородцы с иноземцами частенько сговариваются, чтобы собственных людишек на чужбине токмо своим судом судить.
– Но мы с ними не сговаривались. И к нам сие не относится, – сказал, как отрезал, Юсь.
– Хм… – печально улыбнулся Свара. – Кабы все так решалось… Правда ныне за тем, за кем сила стоит. Придут новгородцы ратью да порешат и переяславских, и отяцких людишек, а с ними и черемисов.
– А этих пошто? Они же лишь как сторонние присутствие на копе имели. Судить не судили.
– А вот за это, за присутствие их.
– Так черемисы небось и не понимали, чем для них закончиться может все это…
– Это да, вряд ли понятие они имели – от сохи да из леса все. Разве что Лаймыр сообразил, да у него свое разумение на это было, видать.
– А что так?
– Зело умен он, черемис этот, – покряхтел Свара. – Уж не самого ли кугуза подс… кхгм-м… Что-то я болтать много стал. Догадки свои – как баба разговоры досужие у плетня – то на ошуюю, то на одесную разбрасываю. Одно сказать могу: неспроста воевода и полусотник с ним долгие разговоры вели. Тому все видоками были, а уж что ты сам из этого надумаешь, то лишь твое будет.
– А с нами что будет, Свара? Коли новгородцы придут?
– Что, что… Живы будем, пока смерть не встретим… Есть у нас кому мыслить про это, может, и надумают что. Одно скажу… и вновь тебе реку, абы передал это своим. Коли можно было бы время вспять повернуть, то сызнова так бы и поступили, на том все переяславские вои стоят. Кровь за кровь.
В отличие от переяславских ребят, которые обитали на болоте посменно уже довольно давно, отяцкие из новых поселений первый раз на работы вышли около седмицы назад. Девчата поначалу сильно смущались. Сгрудились в сторонке, за кустами, и никак не желали оттуда выходить, пока Ульянка, сестра Мстислава, не стала вытаскивать их поочередно знакомиться. Размахивая руками, как ветряная мельница, она уже через полчаса растопила лед недоверия между девчатами с обеих весей, пользуясь объявленным на работе перерывом. При этом она не боялась привлекать к переводу Юся, и через несколько минут часть девчонок небольшими стайками уже разбрелась по опушке леса, собирая нехитрые лесные цветы. Другая уселась на краю болота, сплетая венки из уже сорванных ромашек и завистливо поглядывая друг на друга. И было отчего. Несколько отяцких отроковиц сверкали на солнце огненными шевелюрами, а некоторые из переяславских красовались толстыми светло-русыми косами. Ульянка пристроилась к одной рыжеволосой красавице и напросилась переплести ей косу на свой лад. Разноголосый щебет разносился по поляне, время от времени прерываясь возгласами:
– Юсь, а Юсь! А как по-русински «гребень»? А Ульянка как переводится? Никак? А почему?
– Юсь, а как твое имя переводится? Лебедь? А у вас у всех такие имена? А как переводится Жакы? А Киона?
– Ю-ю-сь, а что такое «Кайсы выжы»[17]?
И так продолжалось, пока не началась «битва при болоте», окрещенная так легкими на язык бабами. Вовка с самого начала через Юся объяснил отяцким отрокам, что тем придется заниматься заготовкой леса и торфа, потому как топлива для обжига кирпичей катастрофически не хватало. После этого предложил им самим разделиться и ушел к Николаю за каким-то советом. Тем временем вновь пришедшие подростки, посмотрев на значительно уступавших им в числе переяславских, выдвинулись к глиняному рву, который знаменовал собой уже четвертую закладываемую печь для обжига. Оценив, что эта работа более чистая, чем копание в болоте, они, пользуясь отсутствием Юся, похватали деревянные лопаты усевшихся в тот момент передохнуть переяславских ребят. При этом их не смущало, что инструмент чужой, а самих их было много больше, чем могло бы уместиться в этом рве и соответственно работать там.
Главным для них было желание показать переяславцам, что это русины пришли два года назад на их земли, а не сами они переселились сюда пару седмиц назад. Три четверти из более чем полусотни отяцких отроков явно выполняли роль балласта. Но оставшаяся часть, чувствуя за собой стену из крепких кулаков и давно не битых лбов, явно нарывалась на потасовку, вызывающе поглядывая на хозяев инвентаря и сплевывая в их сторону.
Хозяева вскинулись было за своими лопатами, но были остановлены окриком Мстислава, чья очередь поработать на благо веси как раз подошла день назад. Тот не спеша встал, отряхнулся и бросил назад:
– Рыжий, сбегай-ка за теткой Ефросиньей, она тут недалече у третьей печи роздых себе дала. Опосля трудов праведных по рудной добыче… Ты, Андрейка, справа иди, а остальные клином становись…
После чего прыгнул в ров, а за ним посыпалась остальная местная пацанва. Мстислав не далее как вчера пересказывал им рассказ полусотника, посвященный воинскому строю. Что собой представляет греческая фаланга, для чего выстраивается каре, упомянул и про немецкий порядок в виде «свиной головы», клина из самых сильных воинов, которым ходили еще римские легионеры. Вот Мстислав и решил опробовать новый строй на заносчивых новых работниках. Ничего личного, просто опробовать теорию на практике…
Ров был откопан еще не до конца, был всего метра три в ширину, поэтому места всем не хватило. Однако спрыгивать переяславские стали все, надеясь, что кто-то вывалится из строя и можно будет втиснуться на его место. Отяцкие заводилы поначалу отпрянули на пару шагов, но тут же приосанились, уперев руки в боки либо удобнее пристроив их на черенках лопат. Они не учли одного – что с ними никто не будет толкаться грудью и плевать в ответ под ноги, раззадоривая себя, чтобы потом ограничиться парой зуботычин. Мстислав с ироничной улыбкой на лице сразу снес переднего подростка себе под ноги, ударив его ногой по голени и добив крюком в челюсть. После чего перешагнул его, поднырнул под лопату, которой следующий отрок пытался от него отмахнуться, попав по соседу слева, и продолжил свое победное шествие впереди свиного клина. Ров на мгновение наполнился мешаниной рук и ног, а спустя несколько секунд победители уже стояли на выходе из него, смотря вниз по склону холма на отпрянувшую толпу. Но те оторопели лишь на мгновение, и несколько отчаянных сорвиголов снизу сразу же ринулись на обидчиков.
Благодаря численному превосходству им удалось чуть проредить противника, вбив двоих внутрь рва, но ненадолго. Бреши сразу заполнились, и нападавшие откатились назад. Однако, даже во второй раз получив отпор, отяцкие не успокоились, и почти вся толпа подростков от десяти до четырнадцати уже была готова ринуться вперед, следуя призывам своих вождей. Неожиданно у них в тылу послышались крики, переросшие во всеобщее замешательство. Задние лезли на передних, те спотыкались и откатывались подальше, а оставшиеся на месте стали уворачиваться от ног двух подростков, болтающихся в воздухе и размахивающих своими конечностями в разные стороны. Наконец рассекая толпу надвое, показались знакомые очертания, при виде которых верхний ряд ощетинившихся отроков заулыбался, а нижний пришел в ужас и окончательно распался на части.
– Шо за шум, а драки нет? – вопросила грязная с головы до ног фигура, сверкнув белыми до неприличия зубами. – Али есть? Кулаки зачесались? Добре! Коли без этого никак, борзо с сим делом управиться надобно. Летите, охолоньтесь, воробушки.
И, качнувшись сначала в одну сторону, затем в другую, Ефросинья запустила в полет по очереди обоих подростков, задав им направление в сторону болота, до которого было метров пять вниз по склону. Те плюхнулись плашмя в грязь, которая там осталась после извлечения торфа и рудного слоя, залегающего в полуметре от поверхности.
– Гляньте за убогими, абы не задохлись бы от жижи болотной, – прокомментировала Фрося и стала подниматься к выходу рва.
Наконец отяцкие опамятовали, и один из них, с круглыми от увиденного глазами, что-то вопросил. Тут как раз подоспел Юсь, задыхаясь от скорого бега. Поэтому честь переводить все дальнейшее досталась именно ему, поскольку остальных двуязычных в округе не наблюдалось.
– Мстислав, тут у вас пошто… тьфу, не обсказывай… Ох погодите у меня… – обратился тот к своим родичам, от которых сразу разразился гвалт, как от стаи пернатых, набросившихся на рассыпанное зерно. – Гхм-м… Мстиша, тут мелочь спрос имеет – пошто баба встряла в ваши мужские разборки, – улыбнулся Юсь на резкое повзросление пацанвы. – Сам ответ держать будешь или мне уму-разуму поучить?
– А меня им не хватит? – шагнула Ефросинья в сторону толпы отяцкой пацанвы, сразу дрогнувшей и рассыпавшейся мозаикой. – Пошутковали – и будя. Обскажи им, Юсь, что старостой я тут буду. И за все тут отвечаю. Как вас со Сварой они по воинским делам слушаться должны будут, так меня в остальном. Вовка мне растолковал ужо, в чем надобность есть, я сама распределю вас по местам работным. А коли у кого кровь горяча без меры, пусть к Мстише подходит – он таким сам всыплет али выделит кого по силе их. Но токмо поодиночке и подалее отсюда.
После столь обстоятельной речи и дождавшись перевода, Фрося по головам поделила пацанов на бригады, перемешав всех, несмотря на языки и возраст. Однако самых взрослых взяла наособицу и послала их на заготовку дров, заодно выспросив, кто помогал родителям жечь уголь. Им она пообещала через Юся половинную долю за день работы, но и спрашивать обещалась сурово.
Вовка же, как всегда ни о чем не подозревающий, прибежал через полчаса вместе с Мокшей, эрзянским мастеровым. Не обращая внимания на расквашенные вокруг носы и покрытые ссадинами скулы, они принялись с горящими глазами разглядывать организованное производство, особенно упирая на деревянные заготовки для форм, которые неподалеку вырезал Фома, гончар с Переяславки. Мокша важно кивал, в чем-то соглашаясь, что-то советуя. Только раз он споткнулся, когда Вовка упомянул, что в эти формы будут лить чугун. Разобравшись, что это такое, эрзянин с недоверием закачал головой, но минуту спустя с жаром стал обсуждать, как бы вырезать на деревянных заготовках объемные барельефы с цветами и животными, чтобы, кроме полезной сути, предметы эти еще и радость глазу человеческому несли. Что тут скажешь – мастера нашли друг друга.
Однако главное мастеровое действо вершилось неподалеку, где Николай заканчивал класть вагранку – небольшую шахтную печь для переплавки чугуна. Высотой та была около трех метров, с наклонной лещадью[18] и небольшим окном вровень с ней, называемым грудью. Окно по некотором размышлении они с Любимом оставили, чтобы иметь доступ к нижней части печи и очищать ту после плавки. Однако перед началом процесса они собирались его заложить враспор кирпичом, оставив только летку для слива чугуна, да и ту после появления первых раскаленных капель следовало заделать смесью глины с угольным мусором и пробивать по мере надобности. Чуть повыше окошка, с противоположной стороны располагались по две пары фурм на разной высоте, к которым уже подводили клинчатые мехи, работающие от водяного колеса. Верхние Николай сразу заткнул глиняными пробками, чтобы использовать их, если понадобится накопить чугуна побольше, при этом переводя дутье из нижнего ряда во второй. По идее, кирпичную кладку шахты в виде цилиндрического, чуть суженного кверху колодезя шириной около метра надо было скреплять чугунными обручами по всей высоте но, как говорится, «за неимением гербовой, пишут на простой». Да и сама вагранка задумывалась как проба перед настоящим делом – кладкой домницы. Хотелось попробовать и как используемая глина в разной смеси с песком будет себя вести в качестве связующего при пробном нагреве, и что произойдет с доломитом, которым выложили нижнюю часть зоны плавки, плотно посадив его вытесанные кирпичики на смесь доломитовой муки со смолой. Обжигать эти огнеупорные кирпичи футеровки[19] собрались по месту, во время первого прогрева. В любом случае выжать из вагранки больше трех-четырех плавок Николай не рассчитывал, полагая, что после этого придется сразу менять доломитовую облицовку, а может, и сам красный кирпич в горне.
Плинфа, из которой строилась вагранка, на первом выходе получилась у Вовки на загляденье. Точнее, та половина, которая была принята придирчивой комиссией, а в нее входили кузнецы и местный гончар. Тот, относившийся поначалу к Вовке как к неучу, каким-то ветром поднятому под самые выси, после остывания печи с плинфой и оценки оной сменил свое мнение на сугубо противоположное и по первому времени разве что в рот тому не глядел. И напрасно Вовка пытался Фоме объяснять, что по большому счету ему просто крупно повезло с глиной, вот если бы попался другой пласт, с иной жирностью и отсутствием примесей песка, то неизвестно еще, какой бы кирпич вышел. А уж если бы имели дело с известковыми глинами, то и вовсе не понятно, пошла бы такая плинфа в качестве огнеупорного кирпича или нет. Фома сначала согнал Рыжего, проведя день на набивке кирпичей в формы, потом долго наблюдал, как месится глина приводом от водяного колеса, замечая, куда потом кладется сформованная плинфа, а потом долго лазил по склону холма, исследуя пласты и отбирая образцы по каким-то только ему ведомым признакам. Закончил он свое образование на обжиге второй партии, в которой успешный выход составил всего лишь треть, а остальная плинфа сразу ушла на печи в Сосновку. Тогда уж он вновь подошел к Вовке и указал со всей вежей, откуда и в каком направлении нужно вынимать из холма глину, для того чтобы брака было меньше, принеся при этом новые разборные формы для плинфы. Молодой специалист с огромной радостью повесил все изготовление на Фому, огорошив того фразой про проявленную инициативу, а сам занялся лепкой горшков, точнее, пытался лепить глиняные формы для чугунков и сковородок, в которые необходимо будет заливать чугун. Надо сказать, не совсем удачно. Хорошо, что гончар и тут не оставил его без внимания, видя, что Вовка с ногами залез в его епархию. Без прежнего смущения Фома посоветовал, что вначале надо выточить деревянные формы, а потом уже закладывать их в берестяные или тесаные короба, наполненные смесью мелкого песка, глины и той же угольной пыли, чтобы оставить там след, который и следовало затем заливать. А то и горелой земли сыпануть вместо глины, добавил он, подумав.
– Коробов тех по два на один оттиск понадобится, и на каждом своя часть отпечатка должна быть. Коли в одном дно посудное отпечатаешь, – продолжал разглагольствовать Фома, показывая руками, как надобно все делать, – то в другом обратная сторона должна бысть. А сами короба должны сажаться в пазы друг у друга, абы смещения не было.
– Так лучше чуть по-другому сделать, – воспрял духом Вовка. – Второй короб, что сверху вставляется, без дна должен быть, ну… то есть совсем сквозной. Вставить его в пазы, набить общий объем формовочной смесью до половины, потом деревянную заготовку положить, а сверху той же смесью утрамбовать, оставив только отверстие для заливки…
– А разнимать как короба те будешь, абы дерево вытаскивать? – скептически вопросил Фома, хитро улыбаясь и поглаживая свою русую бородку.
– Проволокой между ящиками проводить, пока смесь не подсохла, шпильки только надо по краям сделать, чтобы не мешались. Я ту проволоку у дядьки Любима видел – поделится небось…
– Ну тогда дерзай, отрок, смесь в разных частях пробуй, – успокоился Фома. – А я коробушки заготовлю да формы вырезать начну, якие ты показывал мне. А между делом и отроков твоих поправлять буду, где глину брать. Мне тут еще одно мнится… как бы глину ту от камушков очищать?
– Думал я про то, дядя Фома, – заинтересованно поднял глаза от испорченной формы Вовка. – Только если плотно корзину из лозы сплести, то мешаная глина через нее не пройдет, а иначе мусор отсеиваться не будет.
– А мы пожиже ее, а потом отстоим, а?
– Ну… тогда дерзай, дядя Фома! – улыбнулся Вовка.
– Дозволяешь, однако? Добре, а то мне Любим наставление дал… Не лезь, мол, к мальцу, он знает, что делать надобно.
– Да нет, не всегда. Что-то, конечно, помню из книжек, а больше у дяди Коли спрашиваю. Так что, дядька Фома, если чего надумаете еще полезного, так говорите сразу, дело-то общее…
– Общее? Хм-м… разве прибытка не будете с того получать? – хмыкнул озадаченно Фома.
– Не знаю, я как-то не задумывался. Кормят, поят, одевают… работать дают, – удовлетворенно крякнул Вовка. – А то у нас мужики… многие людины в веси без работы сидели, плохо жили…
– Это как же без работы? Али землицы не было да скотинка подохла? – удивился гончар.
– Ну… не знаю, земли полно было бросовой, и скотина у многих была. Сам не понимаю… Говорили, что не кормит землица, хмельное пили…
– Эка чудны твои дела, Господи… Землица? И не прокормила? То тяжкий труд, но зато и сыт будешь, – покрутил головой Фома. – А хмельное… это совсем от безнадеги али по лени своей…
– А насчет того, что мы с этого получим, ну… я надеюсь, не меньше других, что трудятся вместе с нами, – продолжил Вовка. – С другой стороны, нам община дом построила. Не живем еще там, но зимой, наверное, переберемся. А может, я и тут жить останусь, с ребятами – плотники уже второй этаж возводят, места много будет. Тем более я обучать грамоте буду – не набегаешься каждый день в школу со старой веси.
– Это да… Токмо, мнится мне, чудную избу они возводят.
– Ну почему же? У нас почти такая же школа была в соседнем селе. Два этажа, – начал загибать пальцы Вовка, – столовая, актовый зал небольшой наверху и восемь классов. Спортзал, правда, на улице был. Топочная еще. А тут только зал убрали, а вместо него комнат понаделали, чтобы люди ночевали. Получается внизу столовая и четыре класса, а на втором этаже комнаты для жилья. Всем хватит. И учиться, и жить. Две печки русские внизу потом поставят, а вверху подтопки на столбах дубовых. Пилорама заработала, на крышу доски уже пилить начали…
– Это ты про тес пиленый? Так ужо две пилы сломали, Любим новые ковать взялся, – хмыкнул Фома. – А напилили-то с маковое зернышко…
– Дядя Коля сказал, что оба раза усилия не рассчитали, когда бревна толкали. Одна пила лопнула, а другая погнулась. Кстати, он нам задание дал, совсем из головы вылетело. Ой, да как же это называется… О! Зубчатый рельс. По размеру около пяти-шести метров, по нему рама для пилы ходить будет, да еще разные шестерни от полуметра до полутора нужны. Ну, это колеса с зубьями, что на ось водяного колеса надеваться будут, а потом по рельсу ходить. Вот для них формы и надо из глины сделать.
– Тех баек я ужо наслушался и про шестерни знаю, а шаг зубьев тех сказал он тебе?
– Угу, помельче, сказывал, сантиметров шесть-семь меж зубьев делать.
– Ты, Вовка, мне голову не мути, я и так квелый хожу от придумок ваших. Скока это, са-тин-метр тот? Да и про метр узнать желание имеется…
– Да уж… – Вовка замер, чувствуя, что ответ вертится где-то на кончике языка. – Вот! Мерь меня, дядька Фома, вот тем обрезком от доски! Как знал, с лесопилки уволок! Я как раз росту полтора метра или ровно одна сажень. А сантиметр тот – одна часть от сотни частей метра. Сначала разбить рост мой на три надо, каждая часть пятьдесят сантиметров…
– Ты поучи еще меня, как горшки лепить, малец, – обиделся Фома, однако сразу же оттаял. – Не обессудь, странно мне, что малый такой учит меня разуму, однако палку все же не перегибай, опыта у меня на десятерых таких будет… Это вот отроков наших вплоть до мелочи какой совать носом надо, то верно, а меня…
– Прости ты меня, дядя Фома, неразумного. – Вовка на полном серьезе поднялся и поклонился собеседнику. – Меня и Иван Михалыч вразумлял, и дядя Коля тоже, что со взрослыми… у вас общаться так нельзя. Да от привычки такой трудно отказаться – плетью обуха не перешибешь, говорят…
– Хм-м… добре. Не ожидал, малец… Не ожидал, что слова такие скажешь мне, – изумился Фома. – И ты меня… и ты не обижайся. Малец мальцом, а мастером ты вровень со многими стоишь. Вежу к старшим соблюдай, а себя… цени. Ну, будет, возвертаемся к делам нашим… Про шаг ты сказывал, а по глубине зуб какой?..
– Ну что, Рыжий, пошто блындишь тут под ногами? – Николай отвлекся от кладки и разогнул спину на помосте, состоящем из жердин, перевязанных толстой конопляной веревкой.
– Э-э-э… Вышатой меня звать, – покраснел, еще более оттеняя свои веснушки, Рыжий.
– Как тебя зовут и как ребята называют, – выделил последнее слово Николай, – я знаю. Пошто блындишь-то?
– Я не блын-н-зж-уу… любопытство у меня к железному делу, а днесь я работу свою окончил.
– Так отдыхай.
– Не, я тут… если не сгоните.
– Хм-м… ты лучше бы помог, Рыжий, чем любопытствовать зазря.
– Глины намешать? Так это я мигом – из ямы зачерпну, где ее мешают…
– Не… Вишь, куча грязи огроменная, расплылась вся? – ткнул кузнец пальцем в наваленную в ближайшую яругу смесь грязи, торфа и железной руды. – Ваши вместе с Фросей натаскали ее. Дело это большое, но не до конца сделанное. Ее очистить надо, чтобы грязи в ней не было, и пережечь в кучах с пылью угольной. Фаддей уже заканчивает отсадочную машину делать…
– А-а?
– Га, хлопец! Ты слушай, если помочь хочешь.
– Да я сей миг же хочу, токмо не пойму, про что ты, дядька Николай?
– Ну да, с машиной я промахнулся. Слушай сюда… – Николай сел на помостки, чтобы быть поближе к аудитории. – Видишь, желоб Фаддей отвел от колеса водяного? Точнее, старый желоб взял, а для колеса новый смастерил, гораздо поболее сечением… Это чтобы воды на колесо больше падало и крутилось оно быстрее.
– Ага…
– Вот те и ага. Вода с этого желоба падает… в короб деревянный. Вот побывал бы ты на золотых приисках – и объяснять тебе ничего не надобно было бы. Эх… В первую часть короба она падает, наполняет его и далее перетекает во второй, потом в третий… Эдак можно до бесконечности э… до морковкина заговенья короба друг за другом ставить, – употребил Николай популярную в узких кругах присказку. – Только уровень… доска тесаная между коробами этими каждый раз чуть пониже должна быть, да и сами короба под уклон расположены. Тогда, если под желоб руду болотную кидать, струя воды будет наиболее легкие частицы, грязь то есть, смывать и уносить с собой. Что в итоге получим?
– Э-э-э… от глины и песка избавление будет, – завороженно закивал головой Вышата.
– Так, но еще раз повторюсь… Тяжелые частицы, что металл содержат, попадая в первое отделение, скапливаются на дне, а более легкие всплывают и увлекаются водой, которая по уклону стремится выплеснуться через край. То же самое и во втором коробе. Когда первый короб заполнится… ну, на четверть, скажем, желоб перекроешь и руду вычерпаешь со всех мест, где она скопилась. Какие покрупнее куски – те в дробилку, которую рядом с мешалкой глины сделали, а которые помельче, размером с большой лесной орех, – те сразу на обсушку и обжиг. А совсем мелочь вроде песка – в сторону откладывай, окатыши из нее потом делать будем. И после дробилки руду просеивать не мешало бы – для этого из лозы тонкой мелкие сита сплести надо. В итоге у тебя получится две кучи. Вот ту, где руда размером с орех, надо в кучах обжигать, попробуй угольную пыль для этого использовать: дров-то не напасешься, чтобы на костре это делать. А торф, думаю, только хуже руде сделает, но попробовать потом все равно надо будет. А уже обожженную руду в сухое место складывай, под навес. Что надо будет – к Фаддею или ко мне. Все понял?
– Э-э-э… да. А як же работа моя на плинфе? – недоуменно протянул Рыжий.
– Тьфу-ты ну-ты… Проехали, пацан, – махнул рукой Николай.
– Нет, нет… дядька Николай, я с Вовкой договорюсь, я побежал, – на бегу прокричал Вышата.
– В помощь пусть тебе еще кого выделит!.. – выкрикнул ему вслед кузнец. – Торопыга… Еще бы соображалка работала, как у Вовки или того же Мстиши.
Глава 21
Объединение
Две фигуры кружили на дружинном дворе, поочередно пробуя пробить защиту друга друга. Одинакового роста, сухощавые и жилистые, они уверенными четкими движениями срывали атаки противника, принимая его меч на голомень либо отводя в сторону умбоном круглого щита, а потом резко разрывая дистанцию. Неожиданно тот, чья русая борода была испещрена седыми клочьями, резко ускорился и, сделав вид, что бьет ближе к центру, перевел удар правее, целя в незащищенный бок. Однако противника в этом месте уже не оказалось. Тот сместился в другую сторону и замер, касаясь лезвием ноги седого.
– И пошто ты раскорячился посередь двора, а? Ну, коснулся бы ты меня, а далее? На мне не кольчуга, а бронь дощатая. Ты ее и дареным мечом не прорезал бы с такого размаха. Пару ребер разве поломал, коли стоял бы я на месте. А я на твоей ноге, что выставил ты всем на обозрение, подколенную жилу бы подрезал. Ногавицы на тебе не вздеты, да и те при желании прорезать можно. А без ноги ты не жилец на этом свете – добьют в один миг.
– И что мне делать надо было тогда?
– Ногу свою не забывать где ни попадя… Как вон Фаддей, который поршни свои в Переяславке оставил перед сеновалом. И ладно бы бабенку какую без мужа нашел, так он дочку ее собрался лапать. Мать, как стемнело, вышла во двор, полезла свое дите проверить на кой-то ляд, глядь, а внизу обувка чужая стоит…
– Ну и?
– Ну и отходила коромыслом Фаддея поутру. На сеновале уже одна дочка была, спрыгнуть успел хряк этот. Мнится мне, знала та вдовица поршни эти, не раз, видать, привечала. Вот и погнала Фаддея от колодца по всей веси тотчас, как увидала… с криком да гамом на всю округу… Вот и ты – все прикрыл, а ногу сзади забыл.
– И все-таки, если уж я в такую позу встал, что делать-то?
– Против доброго бойца ништо. Ошибка твоя в том, что ты вес свой полностью на одну ногу перенес. Такое уместно лишь… егда нет рядом с тобой никого али засыпают все на ходу. А уж коли влип, аки кур в ощип, так щитом работай – он не токмо меч отбивать годится. Им, умеючи, и зубы покрошить супротивнику можно, а уж толкнуть при ближнем бое – так то аз да буки для воина. Становись, Иван, – продолжил Трофим, – покажу, как щитом меч отводить надобно. Бьешь ты, к примеру, меня с размаху, а я… сильнее бей… вот так… край щита подставляю. Умбон ведь токмо по центру расположен, а венец из дерева. Видишь, меч лезвием завяз в кайме? Сей миг щит поворачиваю по оси, и клинок твой в сторону уходит, а ты на миг открытый остался. Догадку имеешь, что далее последует?
– Что угодно, воевода.
– Именно. И десницу твою с мечом я слегка вывернул. Можешь и не выдернуть меч одним разом: хват неудобен стал. Оттого и не отпрыгнешь прытко от удара моего. А он куда угодно последует. Вот… – Обманным движением воевода скользнул лезвием вверх, и меч прошелся по спине полусотника. – А мог бы и сызнова по коленной жиле, благо напомню в иной раз, ногавиц не вздеваешь. А делать что надобно в таком разе? Да щитом ударить на сближение моё. Получить – получил бы, да не прицельно.
– Так и ты иной раз ногавицы не надеваешь. Вообще они у вас тут редкость, как я посмотрю…
– Однако же к новгородцам все дружинные в них вышли. А у кого не было, так тех с отроками болезными в весь отослали. Оттого чуток более времени потратили, брони вздевая, да мы не торопились – время тебе дали к ушкую подобраться незаметно. Да и купец, покуда нас ждал, п€отом и волнением изошелся. Опять же своей нерасторопностью мы ему неуважение показали. Оттого он потом в крике злость свою выплеснул, не думая об ином, а нам это лишь на пользу было.
– На пользу ли, воевода? С новгородцами схватиться можем…
– Не думай о сем… Никто не заставлял их ратить нас, в любой миг до того миром могли разойтись, коли у новгородцев желание было бы. Окромя того, отпустил бы купец добром деток наших, послав братьев своих за ними… Да хоть откуп бы попросил, так все и обошлось бы. А как зыркнул он из-за стола на меня глазенками злющими да стал предлоги надуманные выставлять, так и понял я, что к сечи надобно их подводить, потому как сами, добром, они отроков не отдадут. Вот и подгадал время, выгодное для нас, раззадорив купца словами своими. Ошибся чуток – тянуть потом пришлось, дабы лодьи снесло течением аккурат супротив нас. Однако все получилось. Потому не мысли, есть ли польза али нет. По правде мы своей поступили, за кровь нашу им воздалось, потому как первыми они ее пролили. Ну или попытались…
– Да не про то я, а про последствия…
– И про то, что случится, не горюй, вои мы… Коли Никифор тот же мыслил бы, как поступить надобно, так отступил бы он от деток. И не заикнулся бы о них, дабы новгородцев не раздражать. Тем и кончилась бы весь в скором времени – смердами бы растворилась окрест. А нам не пристало отступать, да и не выжить нам иначе, мыслю я. Тем паче, что смерть с нами рядышком прошлась, аж волосы у нас взъерошила. И токмо дерзость твоя от нас ее отворила. Потому и далее так же мы поступать должны. А вот как поправить разлад наш с новгородцами, подумать крепко надобно. Собраться советом и подумать.
– Согласен я с этим, Трофим… А вот если не отдали бы они детишек нам и стрелы метать не стали? Сказали бы, что неча вашим отрокам разгуливать без сопровождения, сами виноваты… Или выкуп такой заломили, что не смогли бы мы заплатить его?
– Пришлось бы по Правде Русской судиться с ними, в Новгороде… Понял я, понял, что за спрос у тебя. Не отпустил бы я новгородцев с отроками отсель… Не каждый бы меня поддержал в том и отвечать бы за такие деяния не миром всем пришлось бы, а каждому токмо за себя… На лодье бы их в верховьях перехватили. Но опять же с теми, кто сам вызвался бы на такое дело…
– Не всякий воевода за деток так бы жизнями ратников своих рисковал… Не говоря уже о своей жизни. Думал я, не ценятся у вас дети, пока в возраст не войдут.
– Согласен, один я такой. Повезло тебе со мной, Иван… Да ты сказ обо мне слыхал, поймешь, что я в такой миг Марушку свою вспоминаю. И тех же спасенных детей Петра…
– Это да, повезло мне, что мыслим мы схоже… Да и делаем так же. Ты мне вот еще о чем скажи: щиты у вас при стычке с новгородцами высокие были, с перегибом… двускатные, что ли. К телу плотно прилегают, стрелами не взять. Так что ногавицы вроде и не нужны были?
– Ты молви еще, что и меч с собой брать не надобно, раз из ножен доставать почти не пришлось. Как бой тот прошел бы, гадать токмо можно было. Не были бы мужи новгородские столь уверены в силах своих, так и не кинули бы разом стрелы в щиты наши, надеясь пробить их. Хоть и поранили при том одного – в упор все же били…
– А что бы делали тогда они?
– Кабы щиты были другие, навесом бы стрелы класть стали – хорошие вои сызмальства к этому приучены. Пара стрел так и пошла, однако не зацепило никого, к счастью… Да еще легче можно было поступить: просто держать столь малое наше воинство под обстрелом редким, а ратники тем временем обошли бы да вырезали нас со спины. Да они и дернулись сделать это, крайние почти шагнули навстречу, когда с лодей вдарили по ним. Но про удар такой и опытный воин не догадается. И мысль не возникнет, что со спины, где свои токмо стоят, смерть прийти может. За тем на ушкуе бдить должны, да разве им до того было? Уж такое действо им купец устроил, хо-хо… С реки они опасности не чуяли, да и сонными большую часть из них подняли. И то ладно им, что в бронях были, вздеть успели, как нас издалече увидали. А по три каленых стрелы на воя со спины кого хошь уложат. Тем паче одна из трех пускалась по ногам, а те без ногавиц – не было их у новгородцев. То ли несподручно им было, то ли иная причина. Лишь батарлыки на ушкуе потом нашли… И то, что знакам тайным воев своих успел научить, дабы тишину хранить, зело помогло нам, хоть и попутались они слегка, цели выбирая. А в лесу это сильно нам пригодится, чтобы в засадах разговоры безмолвные вести.
– На все случаи жизни знаков не напасешься…
– Так и в засаде не о бабах болтать, – закончил разговор воевода, в очередной раз приглашая своего полусотника в круг отрабатывать владение мечом.
– Ну наконец-то, – выдохнул Иван, когда зашедший к нему и воеводе на огонек Пычей пересказал свой краткий разговор со старейшинами верхних отяцких поселений.
Полусотник практически переселился в дружинную избу, лишь иногда заходя в дом к Любиму проведать выздоравливающего Тимку. Сначала он несколько раз задержался у воеводы за долгими разговорами при свете лучины, когда глаза начинали слипаться, а ноги при ясной голове после кружки-другой крепкого меда становились ватными. Доставал овчину из глубокого сундука, благо Трофим уже давно звал его к себе и разрешал невозбранно тем пользоваться, кидал ее как подстилку и с наслаждением вытягивал ноги на широкой и длинной лавке. Помимо ночных посиделок, была еще одна причина переселения – в избе, кроме воеводы и Свары, никто не проживал. Петр предпочел ютиться у молодой вдовы, которая с радостью стала заботиться о его детях, не отличая их от своих пятилетних девочек-близняшек. Пользуясь своим положением, он отгородил для новой семьи половину полуземлянки, но в остальном его житье ничем не отличалось от других дружинных. Те тоже либо осели со своими семьями по «баракам» Переяславки, либо разбрелись по незамужним бабенкам в случае своего холостого положения. Так что после того как Свара переехал в Болотное поднимать молодое воинство, поворчав для порядка, что его отослали слишком далеко от местного бабьего неограниченного контингента, воевода приказным порядком переселил своего полусотника к себе, мотивируя это тем, что не хочет скучать долгими летними вечерами. Проживала ли с воеводой какая из баб, которые время от времени заходили в избу, чтобы обстирать и накормить живущее там воинство, или он менял их по кругу, Иван не спрашивал, а досужие разговоры личную жизнь воеводы старательно обходили стороной. Так что переехал полусотник на новое место жительства почти без всяких опасений, что того стеснит. Себя же Иван тренировками доводил до того, что даже не оглядывался на заинтересованные взгляды лучшей половины человечества. Кстати, и называл женщин он прилюдно так же. Когда же Свара как-то поинтересовался, пошто он баб каких-то лучшими называет, то получил от полусотника встречный вопрос:
– Тебе кого лучше под кустом тискать – бабу или мужика?
Свара только хрюкнул в ответ недоуменно, хотя и был наслышан про нравы в полуденных странах.
– Поэтому они для тебя и лучшая половина, – пояснил Иван. – А мы для них.
Тем разговор и кончился, даже отъезд Свары не уменьшил физической нагрузки, поскольку тренировки с ним просто перенеслись на новое место. А упомянутые взгляды продолжали ощутимо обжигать ему спину, не вызывая ответной реакции. А что тут поделаешь? Вечером его воевода гоняет в доспехе до изнеможения. Не успеешь провалиться в сон, как тут же приходится вставать и в полной выкладке бежать в Сосновку и Болотное. А там обучение рукопашному бою новоявленных ратников и занятия со Сварой. Хорошо хоть, что обучение дружинников владению мечом удалось спихнуть на него, а то пришлось бы позориться самому. Так что учились в новых поселениях отнюдь не только дети. До обеда – отроки, после – бородатые охотники, иной раз старше своего учителя. Свара выбирал чем-то приглянувшихся ему ратников и остаток дня проводил с ними, тупя деревянный меч об их многострадальные головы, прикрытые шлемами, и оттачивая на них свое недоброе остроумие, от чего уже защиты не было. Остальных дружинных полусотник забирал с собой в лес и устраивал им командно-штабные игры. Точнее, делил напополам и давал одной половине задачу овладеть той или иной точкой местности, которая могла находиться в зависимости от фантазий командира либо в чащобе, либо на крыше строящегося дома в новой веси. Другие же должны были либо защищать оную местность, либо мешать атакующим, ставя им препоны по дороге. Такие игрища привлекали нешуточное внимание подростков, по крайней мере, ближе к вечеру, когда многие освобождались от работы и «школьных» уроков Свары. Чуть выползая из болота, через некоторое время отроки уже вприпрыжку облепляли место действия, иной раз игнорируя требования родителей помогать по хозяйству.
Это пару раз даже приводило к небольшому непониманию между Иваном и жителями веси. Полусотник пытался вступиться за пацанов, которым чересчур сильно, по его мнению, доставалось от разгневанных отцов. Ну дал подзатыльник, ну за ухо отвел домой, но бить зачем смертным боем? Однако обычно почтительные с ним отцы семейств так недоуменно таращились и огрызались на него, что он предпочитал отходить и помалкивать. Только чуть позже Свара растолковал ему ситуацию, уже привыкнув, что его ученик иной раз не понимает простейших вещей. Оказывается, главы семей вправе и убить непослушного отрока, если тот, не дай бог, огрызнется: дети полностью в их власти. Пожурить пожурят потом за такое в общине, но фатального наказания за это не будет. И о том, чтобы позволить в семейные дела вмешаться постороннему, речи не было совсем – это просто выходило за все рамки местных представлений. Иван только покачал головой, оценивая патриархальные нравы, но больше перечить в таких ситуациях не стал. Что уж тут поделаешь, леность в молодости действительно в эти времена могла привести к печальным последствиям. Он после объяснений даже стал гонять остановившихся поглазеть подростков, стараясь спровадить их быстрее домой. Однако если те клятвенно заверяли его, словами или жестами, что их отпустили на «войнушку», то полусотник сразу привлекал их к «боевым действиям», рассылая в разные стороны и заставляя смотреть со стороны на промашки бородатых дружинников. А таких промашек становилось все меньше. Конечно, мечом многие из них владели с грехом пополам, не дотягивая даже до своего командира, но уж в плане скрадывания и владения луком могли дать фору даже любому из переяславских дружинников.
– Охотники, едрен батон, – только и произносил полусотник, вздрагивая, когда кто-то из них безмолвной тенью выходил из-за спины.
Однако учения подходили к концу, и Иван опять брал ноги в руки и бегом отправлялся в Переяславку, навстречу новым мучениям, на этот раз от воеводы.
Вот в такой момент беззаботной жизни, начавшийся с многократного натягивания лука для разминки и законченный пробными выстрелами в бревна тына над головами копошившихся там кур, и зашел Пычей.
– Наконец-то, – еще раз повторил Иван, обернувшись к воеводе. – Дождались. Я уж думал, что Николай меня съест скоро…
– Дождались, – подтвердил тот. – Когда, Пычей, сказываешь, придут они?
– Утром, старейшины и старшие у воев. А… вы ждали? – недоуменно вопросил староста.
– А як же, – состроил всезнающую физиономию воевода, подмигнув полусотнику.
– А кузнец при чем тут? – продолжал свой спрос Пычей.
– Дык… уголь нужен ему, не справляемся в нужных количествах сами жечь, – рассмеялся Иван.
– А-а-а… Токмо не сбираются они под вас идти, хотя и шатается под ними власть. Знахарки нет более, родичей видят токмо тайком, поля убирать некому… Да и новая весь, добрые дома, очередная добыча людей мутит, – покачал головой отяцкий предводитель, перечисляя причины смуты.
– Под нас, Пычей, под нас… – наморщил нос воевода. – Что скажешь, Иван, пора уже Пычею дело стоящее поручить?
– Самое время, воевода. Сосновка ему мала, от промышленности… тьфу, от железного дела и сопутствующих работ он отказался, мол, не понимает он ничего. Пришлось Фросе поручить… будто она что соображает в тех делах. Там руководить надо, а для понимания Николай есть, остальным ему заниматься пока некогда. Пусть тогда укрепляет обороноспос… внешние укрепления строит и шефство над верхними отяками берет. Только на конфликт со старейшинами идти не надо – исподволь власть их подтачивать нужно, чтобы народу ты милей был, чем они. Слушай сюда, Пычей…
Старейшины пришли в парадном облачении. Светлые косоворотки со стоячим воротником, льняной халат с орнаментом, подпоясанный широким кожаным пояском, и штаны темно-фиолетового цвета, заправленные в сапоги. Такой сочный оттенок получали, как потом выяснилось у Пычея, используя ягоды ежевики и кору дуба с дубителем, и нещадно им гордились. Приняты они были со всеми церемониями. Горница, где ночевало воинское начальство, была выметена и вымыта до блеска, на пол постлали неказистые разноцветные половички, которые достали из глубин того же сундука, где Иван разживался овчиной для ночевки. Даже двор был подметен, отчего клубы пыли поутру накрыли с головой скотину, выгоняемую на выпас, и так ближе к воротам бредущую по колено в сером мареве.
Подошедшие гости по очереди получали чарку с хмельным медом, от которой сперва отказывались и отдавали хозяину, просили выпить прежде них. Воевода прикладывался и передавал мед обратно. После этого отяцкий старейшина или воин чарку опрокидывал в себя, а Трофим Игнатьич кланялся ему. Не до земли, даже не в пояс, но достаточно глубоко, чтобы показать вежество, намекнув при этом, что воевода стоит ступенькой выше. В ответ же от гостей получал поклон поясной. Раскланявшись со всеми, Трофим Игнатьич разрезал вынесенный Агафьей хлеб и стал вместе с солью подавать гостям. А после того, как те его вкусили, пригласил всех в дом. По очереди все проходили через клеть в горницу, где православные осеняли себя крестным знаменем, повернувшись на образа, и рассаживались там, куда указывал хозяин. А тот указал полусотнику справа от себя, Пычею слева, далее же очередность шла в зависимости от возраста, вперемешку рассаживались и отяцкие старейшины с Радимиром, и воины обоих народов. Девять человек от одной стороны и пятеро от другой, пришедшей мириться. Неполные полтора десятка, решавшие, как жить далее. А решать было что. Сперва, конечно, ради соблюдения традиций отведали горячих блюд, произнесли славословия друг другу, но потом, неожиданно для всех, взял речь отяцкий старейшина среднего гурта, Чорыг. Тот, из-за чьих излишних усердий якобы и заварилась вся каша разделения родов.
– Мыслил он все эти дни, – начал переводить Пычей. – И не переставало у него болеть сердце за разделенные семьи. Э… Если коротко говорить, то предлагает он всем возвернуться и обещает прощение от старейшин. Хм…
– Обскажи ему, Пычей, – оперся локтями на стол воевода, – что слышал я много лестного о нем и не верю приходу его сюда с надеждой вернуть ушедшие семьи. И спроси его ответ без кривотолков, согласен ли он присоединиться к ушедшим и пойти под меня и тебя, Пычей. Ежели крутить будет, обскажи ему, что беседы не будет у нас, а коли торговаться захочет… то слишком издалека начал он. Не тех слов мы ожидали от него.
Потянулись тягостные минуты ожидания, вызванные напряженными переговорами между Пычеем и представителями пришедших отяков. Наконец Пычей вздохнул и выдал свое заключение:
– Не пойдут они под твою руку, воевода, как я и сказывал. – Пычей поднял палец, чтобы предупредить вздох разочарования. – Для них означает потерю лица, коли доложат они общине иное, чем толковали перед тем. Однако… они готовы заключить союз, военный союз, э… подкрепленный с нашей стороны кх-хм… железом, солью, хлебом, который… Заметь, воевода, людей им не хватает, абы зерно с полей убрать. И тогда они готовы нам помогать. По-всякому… Более двух с половиною десятков кольчуг и иного доспеха имеют они.
– Которые они присвоили, – перебил старосту воевода. – А не разделили, как договорено было. И больше кусок отхватили, коли сумели бы сдернуть брони с воинов твоих, Пычей. Не верю я им после этого, своих родичей предали они и нас обманули. Однако… пойду я им навстречу. И ставлю условия, от которых не откажусь. Лишь в малом послабления дать могу. Живут пусть своей жизнью, трогать власть их я не буду. Но воины их принесут присягу мне, каждый. И каждый будет в доспехе, а по уходе из дружины те доспехи мне останутся. И подчиняться будут они тому человеку, что я поставлю над ними, а захочу и разбросаю их по разным десяткам. А жить им с семьями там, где сами выберут, без принуждения с чьей-либо стороны. За то я возьму вас под защиту свою и буду беречь, как своих людей. Далее про железо… – Трофим Игнатьич подождал перевод Пычея, утихомирив поднявшийся гул поднятой рукой, и продолжил: – Железо будет, и много, мыслю я. Однако давать будем ножами да посудой из оного железа… Али иным чем, что для себя будем делать, тем паче что кузнеца у вас нет. Однако получите все это вы за уголь березовый али сосновый, что поставите нам. Везти будете на место лодками. Под то сами русло речушки расчистите до плотины. О цене сговоримся, дешевле железо будет чуть, чем в других местах. Угля много надобно. Коли не сможете нужное дать, то рудой добавите, но ее брать по бросовым ценам будем, негодная она у вас.
Далее… – прокашлялся воевода, в очередной раз подождав Пычея. – Ушедшие семьи пустите на огороды и пашни их, абы урожай снять. Далее поля невозбранно поделите меж собой. За то пряностями поделимся в малом количестве. Можем рожь добрую на семена дать и э… гречихи немного выделить, абы меда у пчел более стало, а потом можно было ее как кашу пользовать. Также… – воевода в очередной раз споткнулся в своей речи, – э… пастбища для пчел делать научим, абы бортники ваши по деревьям не лазили, а борти на земле держали в одном месте. За все это людишек на работы выделите, абы на верхнем и нижнем гурте тын поправить да укрепления там же для дозоров создать малые. И просеки к ним от нас вырубить подалее от берегов, чтобы на коне отроки могли весть доставить за время короткое. Невместно мне под защиту вас брать, коли я знать не буду о бедах ваших… Над работами теми Пычея ставлю. Он же за соглашениями нашими будет следить. Передвигаться вам без препон разрешаю в поселениях наших, а также и лечиться у лекарей наряду с нашими людишками. Посылал я их к вам, как мор вас настиг, да не успели они спасти многих, сперва своими болезными занимались. Ныне невозбранно вам у них лечиться. Это ведь вас отчасти подвигло к нам идти? Однако дети ваши для позволения такого школу посещать нашу должны, обучаться воинскому делу, чтению и письму, а также работать часть дня, как все отроки наши, помогая железо добывать. Оплата за работы те будет. Переправа со среднего гурта, как, впрочем, и нижнего, на нас. Спроси их, Пычей, думать уйдут али сразу ответят?
По мере перевода лица пришедших отяков слегка помрачнели, один Чоруг радостно сверкал глазами, сохраняя, однако, непроницаемую маску на лице. После переговоров с оживленной жестикуляцией Пычей выдал:
– Мыслю я, условий он ожидал тяжелее. Просит токмо твою клятву, абы его власть, – Пычей старательно выделил последние два слова, – нетронута была. Остальные просьбы малые. Про то, чтобы воин с его гурта над выделенными тебе людишками стоял, доспехи им насовсем остались, да не трогать семьи ратников, иначе работать на полях некому будет. На пятую часть еще род уменьшится, коли их не будет. Кхм… Да просил он такой же дом ему сложить с печью, что дыма не дает в избу.
– Будет ему дом, токмо по весне. Сам видишь, где живу, – обвел воевода рукой свои хоромы. – Власть его не трону, ежели он сам из рук ее не выпустит. Принесу в том клятву. Над воинами ему власть не дам, поставлю того, кого пожелаю. Вон того же Гондыра, – кивнул Трофим Игнатьич на отяцкого воина, который и вывел вместе с Пычеем взбунтовавшиеся семьи из среднего поселения. – А кольчуги по весу выкупать буду. Три веса жидкого железа, из которого посуду лить будем. Теми же котлами али чем другим. Семьи же у воев… силой их держать не дам. Коли захотят к нам перейти, то их на то воля, речь про это шла.
Трофим незаметно толкнул своего полусотника, показывая ему на скривившуюся на мгновение физиономию Чоруга.
– Так, глядишь, и сотником станешь, Иван, – чуть слышно шепнул он ему.
– Лишь бы прокатило, Трофим.
И оно прокатило. Поторговавшись для приличия, оговорив подарки лично для себя под видом нескольких отрезов шелка и кирпича по весне для поселений, стороны ударили по рукам. Договорились, что Пычей объявит условия соглашения во всех гуртах и Сосновке в присутствии старейшин, а вечером пир будет продолжен. Кто-то на нем будет заливать несбывшиеся надежды, кто-то радоваться новым прибыткам, а кто-то не сможет отвлечься от насущных проблем… По крайней мере, воевода в приказном порядке поставил условие всем своим людям, присутствующим на совещании, быть поутру у него. В подобающем виде, несмотря на вечернюю гулянку.
Расширенный совет собрался поутру. Рядом с небольшим бочонком квашеной капусты, который воевода скрепя сердце разрешил достать из погреба, вырытого в подклети дружинной избы. Там он сиротливо смотрелся среди немногочисленных подвяленных овощей прошлогоднего урожая, разложенных на тронутых гнильцой полках, набранных из тонких сосновых жердин.
– Али не давал я вам наказа не налегать на мед хмельной? – Воевода и вовремя остановленный им вчера полусотник грозно наблюдали виноватые лица и трясущиеся руки, тянущиеся к блюду с выложенной квашеной капустой и кочерыжками. – Али запретить питие совсем? – Трофим мельком взглянул на равнодушные лица Радимира, Пычея и Петра, скользнул по возмущенным физиономиям Свары и Гондыра, оглядел ни на что не реагирующих по причине своей занятости капустой Никифора и Терлея и грозно выложил свои кулаки на столешницу. – А доведете, и запрет введу.
– Нешто басурманам каким уподобишься? – подавился кочерыжкой Никифор, закашляв в кулак.
– А и уподоблюсь для праведного дела, – хитро сверкнул глазами воевода.
– Шутки шутками, – поддержал начальство полусотник, – а так и загибались великие державы.
– Без опохмела? – пробурчал Свара. – Еще бы не загибались…
– Именно опохмелом, – не остался в долгу Иван. – Как с утра начнут на вчерашние дрожжи, так все царство… пошло лесом, как говорится. Я придерживаюсь доктрины, тьфу, идеи… еще раз тьфу… – остановился полусотник. – Того придерживаюсь, что лучше меньше, да чаще. Но только для тех, кто остановиться вовремя может. Остальным взвар давать, а не хмельное.
– Частить – это доброе дело, – согласился Свара. – А остальное, как ты баял… пошло лесом.
– Будя, – остановил словоблудие воевода. – О деле теперича. Гондыр с Терлеем чуток по-нашему разумеют, а? Пычей?
– Чуток самый, – согласился тот, дожевывая капусту и вытирая руки о рубаху. – Что непонятно будет, то объясню им на ухо.
– Тогда сказывай, Иван, – кивнул своему полусотнику воевода, откинувшись на бревенчатую стену и прикрыв глаза рукой, чтобы никто не заметил его похмельных страданий. – Излагай свою… дис-по… позицию. Позу, в которой мы очутились, поясни, говорю.
– Я так и понял, – улыбнулся Иван. – Тогда приступим. Гондыр, ты с Терлеем собираешь немедля всех воев, которые нам были вчера обещаны, и гонишь их к Сосновке. Там со Сварой берете их в оборот, пусть догоняют других в учении своем. Вечером могут помогать обустраиваться вам в веси, но думаю, что не до того им будет. За их подготовку ты в ответе. Уяснил? – Дождавшись от того ответного кивка после пояснений Пычея, продолжил: – Свара, подели всех по способностям, свое мнение я тебе уже высказывал. Кто к мечу ближе, тех в одну сторону, кто на лук заточен, то боевыми пусть упражняются, охотничьи поделки в сторону уберут. Кто скрадывается лучше всех и ножом владеет, особо выдели, я их потом отдельно обучать буду. Новых сразу не поймешь, просто присматривайся к ним пока да проверяй по одному, а Гондыр гонять будет на выносливость. Так… школу пока на Юся оставь, а тому в помощь Мстислава дай. Тимку забрать можешь – пусть потихоньку восстанавливается среди ребят, а то загрустил тут, но не нагружай… Десятников среди школьных выдели.
– Ужо сделано, старых дружинных поделил, – не выдержал Свара нотаций. – Да и из отроков присмотрел лучших.
– Тогда подробно Юсю обскажи, что делать, а сам ратниками занимайся, – не обращая внимания на привычно сварливый тон своего учителя, закончил Иван. – С тобой все. Пычей, куй железо, пока горячо. С Гондыром пойдешь, сговоришься на работников начиная с вересня. Уж как получится страдные дела закончить. Чоруг небось думает по зиме их дать, да нам нужно уже по осени фундамент вышек сторожевых заложить и тропки расширить, абы конный проехал на полном скаку. Мысль тут такая: лодьи сторожевые пустить по реке на границах гуртов отяцких, пока вода не замерзла. Когда на реке лед встает?
– На грудень уже не пробьешься, – успел вставить свое слово Пычей.
– Сигнальные костры на вышках палить будем о незнакомцах, а подробности почтой… тьфу, конными вестниками, – опомнился полусотник. – С лодей же… Нет, пожалуй, насадов достаточно будет, и не жалко, если что… С них дознание учинять будем, кто плывет да зачем. И сдерживать при необходимости, если силы хватит. А нет – так драпать подалее. Основные же вести по земле передавать будем.
– Не хватит нам людишек на два насада, – вмешался Петр.
– Это да… Чтобы управлять да на веслах подойти, хватит, а на остальное… Пусть так, – тент натянем, под ним не так видно, сколь там народу… – поскреб подбородок полусотник. – Если что, бездоспешные выплывут, коли нырять научатся прилично. Ишею это поручу… Чуть позже, пока же занят он будет. Возьмешь его правой рукой своей на реке, Пычей, и все эти заставы организуешь. На них ребят побойчее привлеки со школы, меняй их постоянно. Дополнительно к тем вестникам, что на тропках у нас сидят. Что еще есть у кого сказать?
– От кого сторожимся? Уже все знают, что черемисы нас извести хотели, – поднял голову Никифор. – Их ли ждем?
– Вот и подошли к главному вопросу, – вздохнул Иван. – Новгородец, которого пощадили мы, поразмыслил на досуге да рассказал кое-что. Кажется ему, вспоминая досужие разговоры на ушкуе, что наводку на муромских татей купцу в Новгороде дали. Людишки те высоко сидят, хоть и не при князе. Коли не вернется Слепень к осени, так новых пошлют, да и самого его искать будут. Мирно, купцами пойдут сквозь черемисов, товары им повезут. Хоть и ратятся те с новгородцами иной раз нещадно за земли, что ушкуйники к рукам прибирают, да купцов могут и не тронуть. А там разговор и суда нашего коснется. Так что ждать нам вскоре рать от людишек тех. Ожидали мы, что такое случиться может, да не так скоро.
– А с чего это новгородец тот запел аки соловей? Али выслужиться хочет? – продолжил переяславский староста.
– Агхм… – прочистил горло полусотник. – В самую точку попал, Никифор. Просьбишка у него есть к нам, оттого и пытается отслужить чем может. Присутствовал нечаянно он при том, как лекари наши бабу одну лечили. Пока та про свои болезни выкладывала, пока пычеевский старшой слова подбирал, переводя речи Вячеслава и знахарки, новгородец тот и влез в разговор их. Сестренка у него в Новгороде есть, дюже хворая, по его словам. Оттого и женой ее никто не берет, перестарок уже – далеко за двадцать ей. Рассказал он о болезнях ее лекарю, а тот и скажи, что может помочь ей. Вот он и просит привезти ее сюда – может, и вылечит ее Вячеслав. Только у него ни куны нет: что было, то мы выгребли. У сестрицы его тоже не хватит на проезд. Сказывал, привезете ее – хоть голову с плеч.
– И ты, как и следовало ожидать, обещание дал? – ухмыльнулся в усы Свара.
– А как же, дал, – кивнул головой Иван. – Хотя он сперва свои мысли выложил, а уж потом просить стал. Напишет он письмо ей, дабы поверила она. А мы пошлем с оказией да монеты от себя добавим…
– Грамотный, значит? – буркнул себе под нос Свара.
– Он? Есть такое дело… Короче, обещание я уже дал, осталось лишь при случае сговориться с купцами, чтобы довезли ее.
– Дороговато оно выйдет, – крякнул Никифор.
– Да не дороже денег, – возразил Иван.
– Денег? – переспросил староста. – Это что за зверь такой?
– Кха… – только так и смог выразить свои эмоции полусотник. – Монеты это так у нас назывались. Я про то, что некоторые вещи стоят того, чтобы… за серебро или золото не держаться. Предупрежден, говорят, – значит, вооружен. А он предупредил.
– А с чего вера у тебя на такие слова его? – вступил в разговор Пычей.
– Обдумали мы с воеводой и Петром то, что он сказал. – Иван не выдержал и бросил кусочек капустной кочерыжки в рот. – И вот что получается… Костью в горле мы тут у них сидим, перекрываем путь свободный к рынку в Булгаре. Они потому с Муромом и связались, что от тех прямой выход на рынки невольников вниз по Волге. Конечно, через эту реку почти все дороги и из Новгорода в Булгарию идут. Что через Серегер[20], что через Онегу, Белое озеро и Шексну… Но Волгу к рукам почти прибрало княжество Ростовское… или Суздальским его уже надо величать? Короче, и внутренний волок оно себе захапало, что с верховьев Волги-матушки на Клязьму идет, и сами эти верховья выше впадения в нее Оки.
Читать бесплатно другие книги:
