Красное на красном Камша Вера
Эдуард? Юлиус? Паоло? Может быть… Особенно Паоло. Черноглазый унар обожает всяческие каверзы и чуть ли не в открытую дразнит Арамону и менторов. Ему все сходит с рук – еще бы, кэналлиец, из знатных и наверняка родственник Ворона.
Ричард прекрасно понимал, что, позволь он себе десятую долю того, что позволяют Паоло, Эстебан и Арно, его в Лаик уже не было бы. Арамона невзлюбил юношу с первого взгляда и делал все, чтобы превратить жизнь Дика в пытку. Пока остальные занимались фехтованием или гимнастикой, Дик стоял навытяжку с поднятой шпагой в руке, во время учебных поединков ему доставался то самый никчемный противник, то, наоборот, слишком сильный, юношу вынуждали по десять раз переписывать написанное, оставляли без ужина, распекали за нерадивость и неопрятность, хотя он выглядел не хуже других.
Придирки следовали одна за другой, и Ричард не сомневался – Арамона и большинство менторов ждут, когда герцог Окделл сорвется, но Дикон терпел. Он поклялся матушке и Эйвону. Он обещал Штанцлеру. Если бы не это, Дикон давным-давно выплеснул бы Арамоне в лицо какое-нибудь варево и ушел, хлопнув дверью, но Повелители Скал всегда держат слово.
Зима выдалась теплой, только ничего хорошего в этом не было – промозглый сырой дом, раскисшие аллеи бесконечные дожди и непроглядная тоска. Днем унары фехтовали, танцевали, занимались стихосложением, арифметикой, астрономией, вникали в олларианскую трактовку демонических сущностей и доблестную историю королевского рода. По вечерам всех разгоняли по кельям, монастырский устав и тот наверняка был мягче.
Разговор с братцами Катершванцами стал единственным. Первые месяцы унары встречаются друг с другом лишь в трапезной и на занятиях в присутствии слуг и менторов, а на ночь спальни запирают. Лишь по прошествии испытательного срока фабианцам разрешают отлучаться в город, а вечерами гулять по парку или собираться на превращенной в подобие террасы крыше трапезной. Отпуска Ричард ждал не слишком, встреч и разговоров с товарищами не ждал вообще.
Прочие «жеребята» как-то умудрялись общаться и под чужими взглядами, у Дика не выходило. Юноша боялся проявлять дружелюбие к Придду и бергерам, боялся дерзить «навозникам», боялся сказать то, что будет обращено против него, боялся, что от него отвернутся, оскорбят память отца или, наоборот, полезут в душу. Его общества, впрочем, тоже никто особенно не искал, но хуже всего был сам дом – огромный, полупустой, насквозь пропитавшийся злобой и ложью. Его не могли согреть ни камины, ни шуточки графа Медузы, хотя без них стало бы вовсе тошно.
По вечерам Дик дрожал в своей постели, то перебирая недавние события, то мечтая о том, как он покинет «загон», то вспоминая Надор или сочиняя стихи. Дни походили друг на друга, как капли на стекле, и были столь же холодны и унылы.
Мокрая зима перевалила за половину, воронье в парке стало орать еще громче, дни удлинялись, природа давала понять, что любая, даже самая пакостная пора имеет обыкновение кончаться. Три месяца из восьми были прожиты.
3
Арнольд Арамона имел чин капитана, однако на Первом представлении наследника место наставника унаров было рядом с королем. Родись принц Карл месяцем позже, Арамону сопровождали б лучшие воспитанники, но устав фабианского братства не знает исключений – первые четыре месяца унары не покидают Лаик. Господин капитан отправился на Представление, взяв с собой лишь сержанта и пятерых солдат, которых, впрочем, пришлось оставить на служебном дворе.
Сама церемония, не менявшаяся со времен введшего ее Франциска, была предельно простой. Капитан личной королевской охраны вносит трехлетнего наследника в Триумфальный зал, принца принимает стоящий у трона Первый маршал Талига и высоко поднимает над головой, показывая собравшимся военачальникам. Те обнажают клинки, музыканты играют «Создатель, храни дом Олларов», после чего будущего короля передают августейшему родителю. Королевское семейство покидает Триумфальный зал, а военным подают вино, заложенное в дворцовые погреба в год Представления ныне царствующего монарха.
Правда, на сей раз праздник оказался, мягко говоря, с червоточинкой. Благодаря супруге и особенно теще Арамона был в курсе придворных сплетен и знал, что подлинный отец наследника – маршал Алва. Единые в главном, сплетники расходились в частностях. Одни утверждали, что Ворон чуть ли не изнасиловал королеву на глазах его величества, другие намекали, что всему виной бесплодие Фердинанда и Алву к Катарине привел то ли кардинал, то ли сам король, отчаявшийся зачать наследника. У Луизы, впрочем, имелось собственное мнение – мармалюка считала, что во всем виновата затащившая маршала к себе в постель королева. Госпожа Арамона по одной ей ведомой причине ненавидела Катарину Ариго и величала не иначе как шлюхой и лживой гадиной.
Воспоминания о супруге настроения не улучшили, и Арамона постарался сосредоточиться на происходящем, заодно придумывая, что станет рассказывать в Лаик и дома. Как-никак следующее Представление будет лет через тридцать!
Стоя за троном, капитан видел лишь затылки августейшей четы, но глазеть на стоящих полукругом военачальников мог сколько угодно. Знакомых среди них было не так уж и много – Арамона заправлял в Лаик всего шесть лет, и даже самые удачливые из его выпускников не прыгнули выше полковников. Среди тех, кого он пытался учить фехтовать, генералы имелись, и, говорят, недурные, но в столице они не сидели, так что тон на церемонии задавали лысины и седины. Из присутствующих Арнольд знал в лицо лишь начальника столичного гарнизона, командующего Западной армией, пару гвардейцев и пресловутого Алву, в свое время изрядно попившего Арамоновой кровушки. Первый маршал Талига стоял прямо напротив трона, глядя куда-то поверх королевских голов, надменный и равнодушный, как сам Повелитель Кошек.
Заиграли трубы, дверь распахнулась, и в Триумфальный зал, чеканя шаг, вступил капитан личной королевской охраны граф Савиньяк с разодетым в белое принцем на руках. Карл, светленький, бледненький, испуганный, ничем не напоминал красавца-отца и явно подумывал о том, чтобы разреветься, – Арамона частенько наблюдал это сосредоточенно-обиженное выражение на мордашках собственных отпрысков.
Капитан королевской охраны поравнялся с Первым маршалом и остановился. Алва подхватил сына и поднял высоко вверх, умудрившись сохранить на лице все то же равнодушно-ироничное выражение.
– Воины Талига приветствуют своего будущего короля и полководца! – возвестил Савиньяк.
Сверкнули обнаженные клинки, грянула музыка. Арамона заученным жестом выхватил парадную шпагу и замер, пожирая глазами спину Первого маршала, держащего над головой внезапно разулыбавшегося наследника.
То, что дело нечисто, до ослепленного величием момента капитана дошло не сразу. Арнольд был паршивым фехтовальщиком, но шпагу в руках все-таки держал, хоть в последнее время и нечасто. Ощущение было каким-то странным, словно изменился баланс клинка, а военачальники внизу отчего-то смотрели не столько на принца, сколько на него, Арнольда Арамону, причем с трудом сдерживая смех.
Арнольд скосил глаза, пытаясь понять, в чем суть, и – о ужас! Черно-белый эфес переходил в нечто весьма похожее на гусиный вертел, причем давным-давно не чищенный. Суза-Муза!!!
В Лаик Арамона с мерзавцем поговорил бы, но дело было во дворце, и на «шпагу» пялились не унары, а вельможи, самый незначительный из которых мог раздавить незадачливого капитана одним пальцем. Музыканты играли бесконечно долго, и Арнольд, боясь пошевелиться, воинственно сжимал заляпанную обгорелым салом железяку. Наконец проклятый гимн закончился, и клинки вернулись в ножны. Король, сидевший к Арамоне спиной и не видевший его оплошности, встал и помог подняться королеве.
Алва, ловко опустившись на одно колено, передал принца его величеству, тот принял ребенка, и венценосная чета покинула зал. Больше всего на свете Арамона хотел затесаться в толпу устремившихся к выходу придворных и исчезнуть, но не тут-то было! Наставник унаров остается с военными, даже если рушится небо, жмут сапоги, схватило живот, а в ножнах вместо шпаги поварское безобразие.
Слуги внесли серебряные кубки с вином – дар будущего Карла Четвертого своим полководцам. Утром Арамона предвкушал, как водрузит королевский сувенир на каминную полку, теперь ему было не до того.
Капитан торопливо осушил поднесенный ему кубок и попытался отступить к двери, но его маневр был замечен.
– Сударь, – высокий лысоватый человек с алой маршальской перевязью[65] заступил несчастному дорогу, – позвольте взглянуть на ваш клинок. Хотелось бы увидеть имя мастера.
– О да, – вступил в беседу красивый седой адмирал. – Мне казалось, что я разбираюсь в оружии, но вы, господин капитан, меня потрясли. Это, видимо, морисская сталь?
Отказать вышестоящим невозможно, и Арамона смиренно потянул вертел из ножен. На сей раз доблестные воины своих чувств не сдерживали, и Триумфальный зал огласился диким хохотом.
– Да, стареем, – вздохнул плотный артиллерист, – юность нас обгоняет. Мы дальше мяуканья и натянутых веревок не заходили.
– Не скажите, – возмутился совсем уже пожилой маршал со шрамом на щеке, – я собственноручно приправлял пироги менторов нарианским листом[66].
– Так это были вы? – поднял бровь адмирал. – Я всегда вас глубоко уважал, но чтоб до такой степени… А, Рокэ, идите-ка сюда. Мы тут минувшие деньки вспоминаем и обсуждаем оружие капитана.
– Весьма достойное, к слову сказать. – На породистом лице Первого маршала Талига отразилось нечто похожее на одобрение. – Сей клинок знает вкус вражеского мяса. Помнится, господин Арамона превосходно владел этим оружием еще в бытность свою теньентом. В обращении с ним господину капитану равных нет. Я, по крайней мере, таковых не знаю.
– Рокэ, – засмеялся лысоватый, – неужто вы признаете, что в Талиге есть боец лучший, чем вы?
– Увы, – пожал плечами Ворон. – По крайней мере за обеденным столом. Кстати, сударь, можете вложить вертел в ножны и отправляться к месту службы короне и отечеству.
Глава 6
Талиг. Лаик
398 год К.С. 8–9-й день Зимних Ветров
1
Всю дорогу до Лаик Арамона представлял, как своими руками сворачивает голову Сузе-Музе, отчего-то весьма похожему на Первого маршала в нежном унарском возрасте. К несчастью, мечты эти были неисполнимы – во-первых, капитан не знал, кто скрывается под личиной графа Медузы, а во-вторых, до него дошло, что конфуз надо любой ценой скрыть. Если, вернувшись с Представления, он станет злиться, все поймут, что у него неприятности. Арамона подозревал, что кое-кто из менторов целит на его место; нельзя позволять завистникам усомниться в позициях начальства. Арнольд решил молчать и даже разорился на шпагу, очень похожую на испоганенную.
Поместье встретило унылыми вороньими криками, скрипом дверей, гулким холодом коридоров. Ужин уже закончился; Арамона, приказав накрыть у себя в кабинете, прошелся по вверенному ему зданию, как никогда сильно отдававшему монастырем, и постучался к священнику. Этого задаваку, сменившего любезного и понятливого отца Эразма, капитан терпеть не мог, но аспид был вхож к кардиналу, и Арамона усердно выжимал из себя любезности.
Отец Герман поднял голову от старинного фолианта – он писал историю фабианского братства и поэтому не переходил на службу в канцелярию его высокопреосвященства.
– Вы уже вернулись, капитан? Как прошло Представление?
– Великолепно, сударь, просто великолепно. Первый маршал был весьма любезен и всем напомнил о моих заслугах. Он ведь из моих унаров, знаете ли… Хотя тогда вас в Лаик еще не было.
– Никогда не слышал, чтобы Алва испытывал добрые чувства хоть к кому-то, – равнодушно сказал клирик. – Вижу, у вас новая шпага?
– Да, знаете ли, решил сменить.
– Бывает, – согласился отец Герман. – Вы, видимо, решили отметить Представление?
– Да, – уцепился за предложенное объяснение Арамона, – захотелось сделать себе подарок!
– А что может доставить большую радость солдату, чем оружие? Я завтра покину Лаик на два дня. Мне нужно съездить к его высокопреосвященству.
А вот это некстати, аспид может узнать про вертел.
– Боюсь, завтра будет дурная погода, а дороги сейчас в ужасном состоянии.
– Вы же знаете, я предпочитаю путешествовать верхом, – улыбнулся отец Герман, – а отложить свой визит не могу. Прошу меня простить, мне нужно просмотреть еще несколько документов.
– Спокойной ночи, сударь, – буркнул Арамона. Аспид его выставил, даже вина не предложил… И шпагу заметил. Гадина!
За стол Арнольд уселся в преотвратном расположении духа, но ужин и вино его успокоили. В кастрюлях и супницах не оказалось ничего предосудительного, мясо было прожаренным, с перцем и солью повар тоже угадал, и давешние неприятности не то чтобы вовсе забылись, но как-то померкли. Арамона немного посидел с кружкой горячего вина у огня и направился в спальню вкушать заслуженный отдых.
Господин капитан зажег ночник, подумал и, решив, что недопил, принес бутылку тинты[67]. В предвкушении приятных минут он торопливо разоблачился и, не глядя, схватил ночную рубаху, что оказалось ошибкой. Оскверненной шпаги Сузе-Музе было мало, мерзавец пробрался в спальню и хорошенько завязал злосчастной рубашке рукава и тесемки у воротника, укрепив узел восковой блямбой со своим проклятущим гербом. Блямбу Арнольд содрал и растоптал; развязал, обломав ногти, и узлы. Не запить подобную пакость было невозможно, а оказавшаяся под рукой тинта и собственная предусмотрительность – ведь мог и не взять – превратили неприятность почти в победу.
– Ты у меня еще попляшешь! – посулил гнусному невидимке хозяин Лаик и, поставив бутылку на пол, полез в кровать, где его ждал новый сюрприз. Капитанские ноги во что-то уперлись; Арнольд поднажал – препятствие не поддавалось. До Арамоны дошло, что он глупейшим образом «сел в мешок»!
Школярская шутка, старая как мир и столь же вечная, была в ходу от Эйнрехта до Паоны! Юнцы говорили на разных языках, но пакостили одинаково: верхнюю простыню складывали вдвое и нижней частью подсовывали под матрац таким образом, что не запутаться в ней было невозможно. Капитан грязно выругался, понимая, что это еще не все: комнаты пустовали больше суток, и времени у Сузы-Музы было хоть отбавляй.
Арамона чихнул и принялся обшаривать спальню. Делал это капитан весьма тщательно – погубил дело всей жизни обитавшего за гардеробом паука, отыскал пропавшее пять лет назад женино письмо, несколько монеток, какой-то ключ, пару свечных огарков, петушиное перо и скукожившееся яблоко. Никаких следов проклятущего Медузы обнаружить не удалось.
Повелитель унаров почти хотел отыскать ловушку, избежав которой почувствовал бы себя отмщенным. Без толку! В четвертом часу ночи капитан медленно и осторожно выдвинул самый дальний ящик комода, где его и ожидал привет от таинственного злодея. Поверх залитых чернилами простыней лежали… бутылка из его собственного погреба и письмо. Суза-Муза-Лаперуза в изысканных выражениях желал доблестному капитану Арамоне покойной ночи, выражал одобрение в связи с произведенной в спальне уборкой и предлагал выпить за свое здоровье.
Капитан испустил нечто среднее между ревом и стоном, накрепко запер дверь и окна, кое-как привел в порядок постель и воззрился на бутылку. Выпить хотелось страшно, но идти на поводу у кошачьего графа?! И вообще в вине наверняка нарианский лист, если не хуже! Сунув источник соблазнов в бюро, Арамона погасил свет и лег. Усталость и выпитое взяли свое, и Арнольд погрузился в предшествующее сну блаженное и бездумное состояние, из которого его вырвал мерзкий вопль, за которым немедленно последовал другой, еще хуже.
Коты! Коты, побери их Чужой! Твари орали во всю глотку о любви и приближающейся весне, и Арамоне захотелось их передушить. Несчастный распахнул окно, намереваясь швырнуть в зверюг пустой бутылкой, и в нос шибанул сильный неприятный запах.
Кошачья настойка! Арамона ненавидел ее из-за тещи. Старая грымза, полагая себя дамой утонченной, жаловалась на бессонницу, и втершийся к ней в доверие коновал пичкал пациентку экстрактом кошачьего корня. Арнольд никогда не задумывался, чему проклятая трава обязана своим названием – совершенно, между прочим, справедливым.
Открывшаяся взору картина впечатляла. Примерно дюжина котов и кошек с воплями каталась по освещенной луной крыше трапезной, летом исполнявшей обязанности террасы. Обычно осторожные твари не обратили ни малейшего внимания ни на стук открываемого окна, ни на полетевшую в них бутылку. Кошки изгибались в сладострастных конвульсиях, подскакивали, переворачивались на другой бок, трясли лапами, сгибались в дугу, распрямлялись с силой сжатых пружин и орали, орали, орали…
Спешно поднятые слуги притащили воды, подданные Леворукого немного отступили, но орать и клубиться не прекратили.
– Господин капитан, – доложил порывающийся зевнуть балбес, – под окнами вашей милости кто-то разлил кошачью настойку. Теперь, пока дождь не смоет, кошки не уйдут.
Кто-то?! Ясно кто! Подождал, пока капитан не закончит с обыском и не погасит свет, вылез на крышу и разлил эту дрянь.
– Сударь, – не отставал слуга, – осмелюсь предположить, что злоумышленник сам пропах этим снадобьем!
Надежда вспыхнула и угасла. Суза-Муза был хитер, как гоган. «Кошачьим корнем» благоухали трапезная, унарские двери и ведущие к ним лестницы. Отыскать ублюдка в захлестнувших Лаик волнах лекарственного аромата возможным не представлялось. Арамона с тоской взглянул на светлеющее небо. Коты продолжали выть, голова раскалывалась, а впереди маячил длинный день, наполненный дурацкими разговорами, отвратительными физиономиями, звоном шпаг, грохотом отодвигающихся стульев и ожиданием новых каверз.
Спускаясь к завтраку, капитан ненавидел кошачий корень, котов, слуг, унаров, отца Германа, генералов с маршалами, короля и Создателя всего сущего вместе с оным сущим, и ненависть эта требовала выхода.
2
Занятия по словесности, истории и землеописанию Дик почти любил, а младший ментор, магистр описательных наук[68] Жерар Шабли, ему просто нравился. Мэтр не цедил сквозь зубы, снисходя до унаров с высоты своего величия, у него не водилось любимчиков, и он рассказывал много интересного. Именно Шабли открыл для Дика мир высокой поэзии, и юноша совершенно заболел сонетами Веннена и трагедиями великого Дидериха.
День, когда на кафедру поднялся тщедушный бледный человечек и, поздоровавшись с унарами неожиданно низким голосом, безо всякого вступления прочел сонет о голубе и канцону о влюбленном рыцаре, стал для Ричарда Окделла днем величайшего из откровений. Новые миры манили, обдавали острым, неведомым счастьем, обещая другую жизнь, яркую и волнующую. Юноша и сам пытался сочинять, но то, что выходило из-под его пера, немедля уничтожалось. Дикон был с собой честен, и гений Веннена мешал ему признать собственные творения стихами.
Уроки землеописания сын Эгмонта тоже любил, но вот история… Как бы хорош ни был мэтр Шабли, говорил он вещи, оскорблявшие Ричарда до глубины души. Восхваления предателя Рамиро и марагонского бастарда для юноши были словно нож острый. Хорошо хоть господин Жерар никогда не заставлял Дика отвечать урок. Окделл подозревал, что в глубине души ментор отнюдь не восхищается Олларами, а, как и большинство талигойцев, склоняется перед силой, не видя надежды на избавление. Ричард его не осуждал – Шабли не принадлежал к Людям Чести и к тому же был серьезно болен. Дик знал этот недуг – им страдала младшая сестра юноши. Бедная Айрис – стоит ей хоть немного поволноваться, и она начинает задыхаться… И все же господина Жерара сломили не до конца, иначе он не читал бы унарам стихи о вольности и чести.
Вот и сегодня ментор начал со старинной баллады. Дик упивался чеканными строфами, повествующими о том, как талигойский рыцарь, приняв вызов марагонского бастарда, одолел его в честном бою. Правда, олларианцы исхитрились и дописали нелепейший конец о том, как сраженный отвагой и благородством противника победитель перешел на сторону Оллара, но в это Ричард не верил, как и его сосед Арно, сморщившийся будто от кислятины. К несчастью, история не сберегла имени смельчака, который, несомненно, погиб при осаде Кабитэлы…
Из исполненного доблести прошлого унаров вырвал нагрянувший Арамона. С первого же взгляда стало ясно, что настроение у Свина хуже не придумаешь. Лицо мэтра Шабли окаменело.
– Я желаю проверить, что они знают по истории, – сообщил Арамона.
– Сейчас у нас лекция по истории словесности.
– А я буду спрашивать их просто по истории. – Свин плюхнулся в кресло рядом с кафедрой и заложил ногу за ногу.
– Извольте, господин капитан. Последняя затронутая мною тема относится к царствованию Фердинанда Первого.
Лицо Арамоны приняло озадаченное выражение – названное имя ему явно ничего не говорило, но отступать капитан не собирался.
– Они мне расскажут о… надорском мятеже.
– Господин капитан, – запротестовал ментор, – о столь недавних событиях мы еще не беседовали.
– Ну так это сделаю я! – рявкнул Арамона. – Ха! Они не вчера родились, должны помнить, что пять лет назад творилось, это даже кони знают. Унар Ричард, – капитанские буркалы злобненько сверкнули, – что вы знаете о надорском мятеже? Кто из дворян предал его величество? Какие державы подстрекали изменников к бунту?
Ричард молчал. Он слишком хорошо знал ответы, чтобы произнести их вслух. Лгать и порочить имя отца, сына и внуков герцога Эпинэ, Килеана-ур-Ломбаха, Кавендиша он тоже не мог.
– Так, – пропел Арамона, – понятно! Унар Ричард рос в лесу и ничего не знает. Выйдите сюда и станьте перед товарищами. Сейчас мы вас научим. Господа унары, кто готов ответить на мои вопросы?
Желающих хватало. Северин, Эстебан, Константин, Франсуа, Альберто, Анатоль… «Навозники» проклятые!
– Унар Эстебан! – поощрил капитан своего любимчика.
Эстебан изящно поднялся и пошел к кафедре. Он не торопился, не заискивал, а словно бы делал одолжение всем – Дику, ментору, краснорожему капитану…
– Итак, унар Эстебан, что вы можете сказать о последнем бунте?
– Его поднял герцог Эгмонт Окделл, – едва заметно скосив глаза в сторону Дика, сообщил «навозник», – с несколькими вассалами. Затем к мятежникам примкнули граф Гвидо Килеан-ур-Ломбах, граф Кавендиш, сын и наследник и четверо внуков герцога Эпинэ. Целью преступников было убить его величество, истребить августейшее семейство и защитников короны, в угоду агарисским еретикам уничтожить олларианскую церковь и ввести в Талиг чужеземные войска. После этого мятежники хотели разделить Талиг на несколько государств, расплатиться за военную помощь приграничными землями, разоружить армию, а флот передать в распоряжение Гайифы и ее приспешников.
– Унар Ричард, вы поняли?
Собрав все силы, Дик кивнул. Он и вправду все понял и все запомнил. Когда-нибудь он спросит и за эту ложь.
– Унар Альберто, кто стоял за мятежниками?
– За мятежниками, господин капитан, – безмятежно произнес со своего места кэналлиец, – стояло несколько сил. Их поддерживал и подстрекал Эсперадор и эсператистские ордена, о чем свидетельствует то, что уцелевшие вожаки бежали в Агарис. Мятеж был на руку ряду сопредельных Талигу государств, имеющих к нам территориальные претензии. В первую очередь речь идет о Гаунау, Дриксен и Кадане. Свои цели преследовала и Гайифа, оспаривающая у Талига первенство в Золотых Землях и потерпевшая неудачу в Багряных.
Не имея возможности победить нас военным путем, чужеземцы сделали ставку на внутреннюю смуту. В Гаунау и Кадане были собраны армии, оплаченные гайифским золотом. Предполагалось, что они вторгнутся в Талиг и соединятся с войском мятежников, но решение его величества оставить Северную и Западную армии на границах и выход герцога Алвы мятежникам в тыл через топи Ренквахи сорвали замысел врагов Талига. Они были вынуждены отречься от своих связей с мятежниками и распустить наемников. Окделл и его сторонники остались одни против лучшего полководца Золотых Земель и были разгромлены.
– Унар Ричард, вы слушаете объяснения своих товарищей?
– Слушаю, господин Арамона.
Сколько можно об этом слушать? Святой Алан, сколько?! «Лучший полководец»… Преступник, убийца, предатель, которому по прихоти Леворукого все удается. Только безумец мог сунуться в Ренкваху весной, в пору паводков. Все книги по землеописанию кричат о непроходимости этих болот, но что для Ворона книги?! Он пошел и прошел… К вящей радости «навозников», вновь удержавшихся у власти.
– …и в честном поединке убил Эгмонта Окделла, – пискнул сменивший Альберто Анатоль.
Они это называют честным поединком! Ворон – первая шпага Талига, а отец вернулся из Торки хромым…
– Унар Ричард, вы все поняли?
– Да, господин Арамона.
– Повторите, – приказал капитан, смерив Ричарда нехорошим взглядом.
Кулаки Дика сжались, мир сузился до размеров Арамоновой пасти. Здравый смысл, предупреждения, честное слово – все летело в Закат. Юноша понимал, что сейчас ударит капитана, и будь что будет!
Дикий грохот заставил всех вздрогнуть. Стоявший рядом с кафедрой бюст величайшего поэта и мыслителя древности Иссерциала рухнул с обрубка колонны, на котором покоился пару веков, и разлетелся на множество осколков. В воздухе повисло облако пыли, мэтр Шабли закашлялся, глотая широко раскрытым ртом воздух и сдорожно цепляясь за полированное дерево. Дик, бывший к кафедре ближе других, едва успел его подхватить.
– Унар… Ричард, – прохрипел Шабли, – пыль… Выведите меня на воздух…
Норберт уже стоял на подоконнике, остервенело тряся разбухшую за зиму раму. Та поддалась, не выдержав бергерского напора, и в комнату хлынул холодный влажный воздух. Дикон дотащил вцепившегося в него ментора до окна и завертел головой в поисках чего-нибудь теплого.
– Благодарю вас, унар, – тихо сказал ментор, – все в порядке.
3
Вечером пришедшие в трапезную унары узрели привешенные к пустующему потолочному крюку Арамоновы панталоны вместе с ренгравами. Чем-то набитые, они важно и медленно кружились на Арамоновой же золотой цепи, продернутой сквозь разрезы. К той стороне, которую простолюдины именуют задом, неведомый шутник приладил подобие свинячьего хвостика, украшенного пышным алым бантом. Зрелище было потрясающим. Унары, как по команде, задрали головы, не в силах оторваться от проявившей самовольство части капитанского туалета.
– Разрубленный Змей, – благоговейно прошептал Валентин, – всё как при Карле Третьем Разумном!
– Это есть большой здорово, – выдохнул Йоганн, – та-та, я хотел жать руку, вешавшую этот хроссе потекс![69]
Норберт резко оборвал братца, и Ричард, немного освоивший торское наречие, понял – умный близнец почитает за благо не знать, кто надругался над капитанским костюмом. Шутка вышла отменной, но ее конец мог оказаться далеко не столь весел. Ричард не сомневался в том, чья это выходка. Паоло! Унары растерянно глядели друг на друга – до них начинало доходить, что их товарищ, кем бы он ни был, заигрался. Анатоль, глянув вверх, испуганно шепнул:
– Это не я!
– И не я, – прогудел Карл.
– Еще бы, – скривился Северин, – ты и на стул-то не влезешь, куда уж на потолок. Тут орудовал отменный гимнаст.
– И, похоже, не один, – заметил Эстебан. – Любопытно, что предпримет господин капитан?
– Наденет другие панталоны, – пожал плечами Альберто. – Полагаю, они у него имеются.
Кэналлиец не ошибся – ворвавшийся минуту спустя в трапезную капитан был полностью одет. Как и положено свинье, он и не подумал взглянуть вверх и, подступив к примолкшим унарам вплотную, проревел:
– У меня завелся вор! Сегодня после обеда он меня обокрал! Здесь! Но я выведу его на чистую воду! Кража орденской цепи – это измена! Никто отсюда не выйдет, слышите вы! Никто! Я лично обыщу ваши комнаты… Я знаю, кто здесь ненавидит меня и короля. Дурная кровь! Я поймаю вора, не будь я капитан Арамона!
Суза-Муза мог гордиться – удивительное капитаново долготерпение лопнуло с громчайшим треском. Арнольд топал ногами, брызгал слюной и вопил как резаный, изрыгая заковыристые угрозы и проклятия. Беснующийся краснорожий толстяк прямо-таки просился на вывеску торговца пиявками или пробавляющегося кровопусканиями лекаря, но застывшим в строю «жеребятам» было не до смеха. Все понимали, что на сей раз начальник просто так не уймется, тем паче отец Герман куда-то запропастился, а в отсутствие олларианца Арамона расцветал пышным цветом.
Наоравшись вволю и несколько осипнув, Арамона в последний раз пригрозил виновнику Занхой[70] и иссяк. Стало тихо и мертво, всеобщему оцепенению не поддались лишь огонь в камине, часы с маятником и Арамоновы штаны, продолжавшие неторопливо кружиться над головой все еще не подозревающего об их присутствии хозяина. Капитан шумно дышал, свирепо вращал налитыми кровью глазами и только что не рыл сапогами каменный пол. Все завершилось пушечным чихом. Переведя дух, Свин расставил пошире ноги и ткнул пальцем в сторону несчастного Луиджи:
– Вы! Отвечайте, что вам известно о краже?
Маленький унар захлопал длинными ресницами, закатил глаза и пискнул:
– Там!
– Прекратить! – Хриплый капитанский бас перешел в какое-то кукареканье, а испепеленный начальственным взглядом Луиджи сжался и стал еще мельче. – Это ересь! Вы посягнули не только на меня и короля, но и на Создателя, и вы поплатитесь за это! Унар Арно, что вы знаете о преступнике?
– О преступнике, господин Арамона, я не знаю ничего, – Арно говорил спокойно, хотя губы у него побелели, – но унар Луиджи прав. Пропавшие вещи находятся наверху. Пусть господин капитан посмотрит на крюк от лампы…
Господин капитан посмотрел, и лишь сейчас унары до конца осознали, на что способно их начальство. Все предыдущие вопли не шли ни в какое сравнение с тем, что исторглось из капитанской пасти при виде утраченного было имущества. Забыв, что выше головы не прыгнешь, Свин совершил невероятный для подобной туши бросок, но цель оказалась недостижимой, а сам Арнольд, приземляясь, проделал столь потрясающий пируэт, что толстый Карл не выдержал и расхохотался. Бедняга в ужасе зажал себе рот ладошкой – не помогло. Страх и напряжение выплеснулись в диком хохоте, который оказался заразным. Второй жертвой пал Йоганн, третьей – Паоло; не прошло и минуты, как ржали уже все «жеребята». Окончательно потерявший голову Арамона выхватил шпагу и замахал ею, но как-то по-бабьи.
Кто-то из унаров засвистел, кто-то хрюкнул, кто-то заорал. Строй смешался в визжащий и орущий ком, но потерявшему остатки разума Арамоне было не до подопечных. Не отрывая остекленевшего взгляда от издевательски кружащихся панталон, господин капитан под улюлюканье унаров и собственные хриплые вопли отплясывал какой-то безумный танец, остервенело размахивая шпагой и совершая уж вовсе странные движения, вроде полупоклонов, притопываний и резких поворотов.
– У-лю-лю! – по-охотничьи взвыл кто-то из унаров. – Ату его!
– Живьем, живьем брать!
– Вперед, они не уйдут!
– Догнать и…
– Съесть!..
– Съесть! Съесть! Съесть!!!
– На штурм!
– За Талиг и кровь Олларов!
– В атаку! Бей!
– Коли!
Охватившее трапезную сумасшествие прервали притащившие лестницу слуги. Арамона, шумно дыша, плюхнулся на ближайший стул, так и не выпустив шпаги. Унары, пряча стремительно гаснущие смешки, торопливо занимали места в строю. Капитан сосредоточенно разглядывал свои черные с белыми отворотами сапоги. Между начальником и «жеребятами» суетились слуги с лестницей. Увы, танкредианцы любили высокие потолки. Снять злополучные панталоны могли лишь два очень высоких и ловких человека, если б один встал на верхнюю ступеньку, а второй взобрался ему на плечи. Пришлось громоздить друг на друга два стола и здоровенный, окованный железом сундук, на который и водрузили лестницу.
Видимо, высшие силы приняли сторону Арамоны, потому что сооружение выдержало. Достойный предмет капитанского гардероба был снят и с поклоном возвращен законному владельцу, каковой с рычанием, показавшимся жалким эхом предыдущего рева, отшвырнул его от себя. Набитые каким-то тряпьем панталоны, скользнув по гладкому полу, отлетели к камину, где и замерли, производя жуткое впечатление: в багровых отсветах казалось, что у огня в луже крови лежит часть человеческого туловища.
Слуги разобрали пирамиду и тихо, как и положено мышам, исчезли. Арамона сидел, унары стояли. Суета сменилась леденящей неподвижностью, стрелки часов и те, казалось, примерзли к циферблату. В трапезной повисла такая тишина, что стук маятника бил по ушам, как конский топот в ночи.
Дверь отворилась, когда молчание и неподвижность стали невыносимыми. Черно-белый «мышонок» просеменил к господину капитану и что-то прошептал. Господин капитан вздрогнул и склонил ухо ко рту слуги; в круглых глазах мелькнуло подобие мысли. Более того, эта мысль была весьма приятной, так как угрожающий оскал сменился ухмылочкой, сулящей куда большие неприятности, чем самая зверская из имевшихся в арсенале Арамоны гримас.
Свин молчал, но изучившие свое начальство «жеребята» не сомневались – он упивается будущим триумфом. На душе у Дика стало тоскливо. Пусть Паоло четырежды кэналлиец, но у него хватило пороха объявить мерзавцу войну. Они все раз за разом глотали оскорбления, а Паоло как мог мстил за себя и за других. И попался. Ричард мысленно покялся проводить мятежника до ворот, и гори всё закатным пламенем! На прощание он назовет товарищу свой титул и пригласит в гости, матушка и Эйвон поймут…
Ричарду мучительно захотелось перенестись в Надор, подальше от Лаик и того, что неминуемо произойдет. Неужели нашлись доказательства? Похоже на то, «мышонок» не просто так прибегал, а Паоло отличается небрежностью. Теперь жди худшего.
Арамона, словно подслушав мысли юноши, кончил раздумывать, медленно и с удовольствием подкрутил рыжеватые усы, упер руки в боки и, наслаждаясь своей властью, пошел вдоль строя воспитанников. Поравнявшись с Диком и Паоло, Свин остановился и многозначительно втянул воздух.
– У меня есть основания полагать, – изрек он, – что все преступления так называемого графа Медузы – дело рук унара Ричарда, и ему придется ответить – за свою дерзость, за клятвопреступление и за попытку спрятаться за спины товарищей.
Дикону показалось, что он ослышался. Он ненавидел Арамону, это так, но к Сузе-Музе не имел ни малейшего отношения. Да он и не смог бы все это сотворить.
– Унар Ричард, – протрубил Свин, – выйдите вперед и взгляните в лицо тем, кто из-за вас подвергался наказанию.
Ричард подчинился, вернее, подчинилось его тело, сделавшее положенные два шага и повернувшееся кругом. Оказывается, можно стать еще более одиноким, чем раньше. Двадцать человек стояли плечом к плечу, герцог Окделл для них уже был чужаком и врагом. По тому, как Жюльен и Анатоль опустили глаза, юноша понял – его и впрямь обвиняют в чужих проделках. Толстый капитан все же нашел способ угодить Дораку и избавиться от сына Эгмонта.
– Унар Ричард, признаете ли вы себя виновным?
– Нет.
– Тогда чем вы объясните то, что в вашей комнате найдена печать так называемого графа Медузы, уголь для рисования, рыбий клей и… – Арамона отчего-то раздумал перечислять улики и заключил: – И иные доказательства? Все свободны и могут идти. Унар Ричард остается.
Вот и всё. Пожалел кэналлийца, а тот понял, что зарвался, и подвел под удар другого.
– Все свободны, – повторил Арамона.
– Это не есть правильно! – Раскатившийся по трапезной рык Йоганна заставил Дика вздрогнуть. – Хроссе потекс вешаль я.
– Мы, – поправил братца Норберт, сбиваясь на чудовищный торский акцент. – Это есть старый глюпый шутка в традиция дикая Торка…
– В Торке так не шутят, – вышел вперед Альберто. – Это сделал я.
– Не ты, а я, – перебил Паоло. – А потом испугался и спрятал медузье барахло в комнате унара Ричарда.
Сердце Дикона подскочило к горлу – трое из четверых, спасая его, заведомо лгали. Трое, если не четверо! Дик повернулся к Арамоне:
– Господин капитан совершенно прав, это сделал я!
– Врешь! – перебил Паоло. – Ты со своей дурацкой честью и слова-то «штаны» не выговоришь, не то что…
– Это сделал я! – выкрикнул Дик.
– Не говорить глюпость – это сделаль мы!
– Нет, я…
– Я, и никто другой!
– Прошу простить, – подал голос Арно, – но это сделал я. Мои братья много рассказывали об унарских традициях, и я заранее подготовился.
– Хватит! – заорал Арамона. – Вы, шестеро! В Старую галерею! До утра! Остальные – спа-а-а-а-ать!
Глава 7
Талиг. Лаик
398 год К.С. 9–10-й день Зимних Ветров
1
Шестеро претендентов на титул Сузы-Музы по очереди протиснулись в узкую дверцу, и та с противным скрежетом закрылась. На первый взгляд ничего страшного в Старой галерее не было – просто длинный сводчатый коридор с камином посредине и нишами, в которых в эсператистские времена стояли статуи святых. Небольшие окна под самым потолком летом и то вряд ли давали достаточно света, а в зимних сумерках галерея и вовсе тонула во мраке; вдобавок холод и сырость в ней царили ужасные. Дикон и представить не мог, что чувствуют южане, если даже у него немедленно застучали зубы.
Паоло думал недолго. Передернув плечами и заведя руки за спину, кэналлиец принялся выстукивать сапогами бешеную дробь по каменному полу.
– Эй вы! – выкрикнул он. – В круг, живо, а то замерзнете!
Спустя мгновение Арамоновы узники отплясывали кто во что горазд. Танец помог – сначала стало тепло, а затем и жарко.
– Теперь нам надо сидеть вместе спина до спины, – пропыхтел Йоганн, – так мы долго храним наше тепло.
– «Истинно изрек», – поднял палец Арно.
– Давайте сядем так, как предложил мой брат, это разумно, и обсудим наше небольшое дело. Мы тут все друг другу доверяем. Я считаю, Ричард не имеет отношения к дерзким шуткам.
– Еще бы, – кивнул Альберто, – просто Свин Дикона ненавидит. Но будь я четырежды проклят, если штаны повесил кто-то из нас. Шутник оказался трусоват, надо признать.
– Хроссе потекс всегда вешают трусливым начальникам, – задумчиво произнес Норберт. – Это очень сильное предупреждение. Так делаем мы, так делают вариты[71], но штаны должны быть мокрые и без хвоста. Кто здесь знает этот обычай?
– Ричард, – прогудел Йоганн, – ты сам думал, кто мог это устраивать?
Ричард думал, толку-то… Норберт и Йоганн ни при чем. Для Арно выходка со штанами слишком груба. Кэналлийцы вместе или кто-то один могли быть Сузой-Музой, но они не подкинули бы улики другому, а если б подкинули, не признались. Похоже, Сузы-Музы в Старой галерее нет.
– На всякий случай, – поднял руку Арно. – Если это сделал кто-то из нас, сейчас самое время признаться еще разок и принять заслуженные поздравления.
– Никто, – шумно вздохнул Йоганн, – но Карл и Луиджи это тоже не могли натворить. Карл – толстый, Луиджи – мелкий.
– И Бласко ни при чем, – выпалил Дикон, – как и Анатоль…
– Тут нужен умный, чтоб думать, ловкий, чтоб делать, и подлый, чтоб подбрасывать остатки Ричарду, – встрял Йоганн. – Норберт мог сочинять, мы могли делать вдвоем, но мы не делали.
– Мы говорим о тех, кто не делал, – заметил Альберто, – а надо наоборот. Я ставлю на Эстебана или Валентина.
– Только не Валентин! – выкрикнул Дикон. – Он же…
– Человек Чести и наследник Приддов, – хмыкнул Паоло. – Тоже мне секрет! Если «спрут» такой замечательный, почему его тут нет?
– Потому что… Он не вправе… Мы обещали… – Дикон осекся на полуслове.
– Вы обещали не прикрывать друг другу спину? – поднял бровь Альберто. – Тогда чего удивляться, что Людей Чести четвертый век колотят. Проклятие, темнотища-то какая!
– А ты думал, Свин пришлет нам свечей и ужин со своего стола? – зло бросил Паоло. – Погоди, скоро совсем стемнеет.
– Альберто, – раздельно повторил Ричард, – что ты имел в виду, говоря о Людях Чести?
– То, что, будь они такие замечательные, Оллар не дошел бы до столицы. Да и после победы тихо было – ни бунтов тебе, ни казней. Так ли уж народ любил Раканов?
– Не больше, чем сейчас Олларов, – вздохнул Паоло.
– Это нельзя сравнивать!
– Да почему, кляча твоя несусветная?! – фыркнул Арно. – Сравнивать можно все, а времена и впрямь похожи! Только вот Франциска нового нет. К сожалению…
– Сильвестр – умный человек, – заметил Альберто. – Не важно, на ком корона, важно, у кого голова.
– Дорак – негодяй и убийца. Талигойе нужен король Ракан!
– Хороши короли, – протянул Паоло. – В родную страну на чужих копьях въехать норовят.
– Паоло!
Читать бесплатно другие книги:
