Маска Чехов Антон

— Ты думаешь, нам разрешат усыновить больше одного?

— Конечно, как только мы докажем, что успешно справляемся с одним. В конце концов, — насмешливо проговорил он, — разве не я спас жизнь старику О'Брайену?

По дороге на кухню, остановившись посередине лестницы, она повернулась и обняла его.

— У нас будет настоящая семья.

— Похоже на то.

— Ах, Пол, я не помню, чтобы я когда-нибудь была так счастлива. Ну скажи, что это чувство останется у меня навсегда.

Он обнял ее в ответ, и ему было приятно держать ее в своих объятиях. В конечном итоге чувство нежной любви было лучше секса; чувствовать себя нужным и любимым лучше, чем заниматься любовью.

— Скажи мне, что все будет хорошо, — попросила Кэрол.

— Все будет хорошо, и это чувство останется у тебя навсегда, и мне очень приятно, что ты так счастлива. Вот. Ты это хотела услышать?

Она поцеловала его в подбородок и в уголки рта, а он чмокнул ее в нос.

— А теперь, — сказал Пол, — позволь мне заняться феттучине, пока я не проглотил свой язык.

— Очень романтично.

— Даже романтикам знакомо чувство голода.

Спустившись вниз по лестнице, они вздрогнули от неожиданно громкого постукивания. Оно было постоянным, но аритмичным: «Тук, тук, тук-тук-тук, тук-тук...»

— Что еще за чертовщина? — спросила Кэрол.

— Это раздается снаружи... где-то над нами.

Они стояли на нижней ступеньке, задрав головы и глядя на второй этаж.

Тук, тук-тук, тук, тук...

— Проклятие, — проворчал Пол, — это наверняка из-за ветра разболталась одна из ставен. — Они еще прислушались, и он со вздохом сказал: — Придется мне выйти и закрепить ее.

— Сейчас? Под дождем?

— Если я ничего не сделаю, ветер может оторвать ее совсем. А еще хуже — она провисит и простучит всю ночь. Сами толком не выспимся и соседям спать не дадим.

Кэрол нахмурилась.

— Но там же молнии, Пол... После всего, что произошло, мне кажется, тебе не стоит рисковать и лезть в самую грозу на лестницу.

Ему тоже не нравилась такая перспектива. Представив себя в грозу под дождем на лестнице, он ощутил на голове легкое неприятное покалывание.

— Я не хочу, чтобы ты сейчас выходил... — начала было она.

Постукивание прекратилось.

Они подождали.

Ветер. Барабанная дробь дождя. Шорох ветвей о стену дома.

— Ну вот, — наконец произнес Пол, — теперь уже поздно. Если это и была ставня, то ее оторвало.

— Но я не слышала, как она упала.

— Если она упала в траву или в кусты, ты и не должна была почти ничего услышать.

— Значит, теперь тебе не надо идти под дождь, — сказала она, направляясь через холл к маленькому коридорчику, ведущему на кухню.

Он последовал за ней.

— Не надо, но теперь мне предстоит более трудоемкий ремонт.

Когда они входили на кухню, по каменному полу гулко раздавался звук их шагов.

— Тебе не стоит беспокоиться об этом до завтра или до послезавтра. Сейчас тебя должен волновать соус для феттучине. Как бы он у тебя не свернулся.

Взяв медную кастрюлю с полки со сверкающей посудой, висевшей в самом центре кухни, он притворился обиженным ее высказыванием.

— Разве у меня когда-нибудь свертывался соус для феттучине?

— По-моему, в последний раз, когда ты его готовил, он...

— Ничего подобного!

— Да-да, — поддразнивая его, отозвалась Кэрол. — В последний раз он определенно был не на уровне. — Она вынула из холодильника пластиковый пакет с грибами. — Хоть мне и больно тебе об этом говорить, но в последний раз, когда ты делал феттучине Альфредо, соус своими комками напоминал матрас в мотеле, где берут десять долларов за ночь.

— Какое незаслуженное оскорбление! Кстати, откуда тебе так хорошо известно, что и как в десятидолларовых мотелях? Может быть, ты втайне от меня с кем-то встречаешься?

Они вместе готовили ужин, болтая о том о сем, подшучивая друг над другом, стараясь друг друга рассмешить.

Когда они были вдвоем, мир для Пола суживался до размеров их теплой уютной кухни.

Благодушное настроение было нарушено вновь сверкнувшей молнией. Она уже не ослепляла своим жутким блеском, как несколько часов назад в кабинете О'Брайена. Однако Пол замолчал на полуслове, его внимание отвлекла вспышка, его взгляд упал на длинное окно со многими стеклами, расположенное над мойкой. Деревья на лугу за окном словно извивались, волновались и дрожали в неровном грозовом свете, и казалось, будто он смотрит не на сами деревья, а на их отражения в озерной глади.

Неожиданно еще какое-то движение привлекло его взгляд, хотя он толком и не мог разобрать, что он видел. День, сам по себе серый и мрачный, начал уступать место сумеркам и медленно опускавшемуся легкому туману. Повсюду появлялись тени. Скудный дневной свет стал тусклым и обманчивым; он скорее искажал, чем освещал то, на что падал. На фоне этого унылого пейзажа что-то неожиданно выскочило из-за толстого ствола дуба, пересекло по траве открытый участок и стремительно исчезло за кустом сирени.

— Пол? Что случилось? — спросила Кэрол.

— Там на лужайке кто-то есть.

— В такой дождь? Кто?

— Не знаю.

Подойдя к окну, она встала возле него.

— Я никого не вижу.

— Кто-то пробежал от дуба к кусту сирени. Он бежал согнувшись и довольно быстро.

— Как он выглядит?

— Не могу сказать. Я даже не уверен, что это был мужчина. Возможно, и женщина.

— Может, просто собака?

— Слишком большой для собаки.

— Это мог быть и Джаспер.

Джаспер был датский дог, хозяева которого — семья Хэнрахан — жили через три дома от них. Эта крупная собака с умными глазами проявляла необычайное терпение по отношению к детям и очень любила печенье «Орео».

— Джаспера бы в такую погоду не выпустили, — заметил Пол. — Они слишком любят своего пса.

Последовала очередная неяркая вспышка молнии, яростный порыв ветра захлестнул деревья, рванул их взад-вперед, дождь ожесточился, и тут что-то метнулось из-за куста сирени.

— Вон! — воскликнул Пол.

Крадущийся за завесой дождя и тумана непрошеный гость казался тенью среди теней. Он был как-то странно на мгновение освещен молнией, и лишь воображение могло помочь представить его внешность. Он прыгнул в сторону кирпичной стены, ограничивающей их территорию, на секунду исчез за густым клочком тумана, вновь появился в виде аморфного черного силуэта, затем, изменив направление, двинулся вдоль стены в сторону калитки в северо-западном углу лужайки. Когда темнеющее небо вновь осветилось молнией, незнакомец, мелькнув в ее синих вспышках, выскочил за открытую калитку на улицу и исчез.

— Это просто собака, — сказала Кэрол.

Пол нахмурился.

— Мне показалось, я видел...

— Что?

— Лицо. Словно женщина обернулась... лишь на мгновение, выходя из калитки.

— Нет, — возразила Кэрол. — Это был Джаспер.

— Ты его видела?

— Да.

— Отчетливо?

— Ну не совсем отчетливо, конечно. Но я могла судить, что это была собака ростом с пони, а Джаспер здесь единственный пес, соответствующий таким размерам.

— Похоже, Джаспер вдруг здорово поумнел.

Кэрол недоумевающе моргнула.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ему же пришлось отпереть калитку, чтобы зайти во двор. Раньше ему это как-то не удавалось.

— Ничего ему не пришлось отпирать. Мы наверняка оставили ее открытой.

Пол покачал головой.

— Я точно помню, что она была закрыта, когда мы подъехали.

— Закрыта — возможно, но не заперта. От ветра она раскрылась, и Джаспер без труда проник во двор.

Пол смотрел на рассекаемый дождем туман, уныло зависший в скудном свете уходящих сумерек.

— Наверное, ты права, — не совсем уверенно согласился он. — Мне бы надо пойти и запереть калитку.

— Нет-нет, — быстро запротестовала Кэрол. — Только когда кончится гроза.

— Послушай меня, радость моя, из-за того, что произошло сегодня, я не собираюсь теперь каждый раз во время грозы прыгать в кровать и натягивать на голову одеяло.

— И не надо, — ответила Кэрол. — Но дай же мне немного прийти в себя после того, что произошло сегодня прежде чем ты начнешь выплясывать под дождем, как Джин Келли. У меня еще слишком свежи воспоминания чтобы спокойно смотреть, как ты во время молнии поскачешь через лужайку.

— Это же займет считанные секунды и...

— Скажи уж, что ты просто пытаешься увильнуть от феттучине, — задиристо сказала она, с подозрением глядя на него.

— Да нет, конечно. Как только я закрою калитку и вернусь, я все приготовлю.

— Знаю, знаю, — продолжала она в том же тоне, — ты надеешься, что удар молнии спасет тебя от позора, потому что тебе ни за что не приготовить соуса без комочков.

— Это чудовищный наговор! — притворно возмутился Пол, подхватывая игру. — В этой части Рима я готовлю самый нежный феттучине Альфредо. Нежнее атласных бедер Софии Лорен.

— Я знаю лишь то, что в последний раз это было похоже на овсяную кашу.

— По-моему, до этого ты сравнивала его с матрасом в десятидолларовом мотеле.

— Ты же знаешь, я не люблю однообразия. — Она гордо вскинула голову.

— Уж это-то я хорошо знаю.

— Так ты собираешься готовить феттучине или ты трусливо убежишь и погибнешь от молнии?

— Ты здорово пожалеешь о своих словах, — сказал он.

— Думаю, это будет легче, чем есть твой комковатый феттучине, — с улыбкой парировала Кэрол.

Он расхохотался.

— Ладно, ладно. Твоя взяла. Закрою калитку утром.

Он вернулся к плите, а она — к разделочной доске, на которой резала петрушку и лук для салата.

Пол понимал, что жена, вероятно, была права насчет пришельца. Скорее всего это именно Джаспер: или гонял кошку, или искал, не угостит ли его кто-нибудь его любимым печеньем «Орео». То, что, как ему показалось, видел он — несколько искаженное бледное лицо женщины с отблеском молнии в глазах и ртом, словно перекошенным от ярости или ненависти, — наверняка было светотеневым обманом зрения. И все-таки ему стало как-то не по себе.

После того как он посмотрел в окно, теплое чувство уюта так и не вернулось к нему.

Грейс Митовски наполнила желтую пластмассовую миску «Мяу-миксом» и поставила ее в углу возле кухонной двери.

— Кис-кис-кис.

Аристофан не откликался.

Кухня не была его излюбленным местом в доме, потому что только там ему не позволялось лазить туда, куда ему хотелось. Правда, особой страстью лазить он и не отличался. В нем отсутствовала присущая большинству котов жажда приключений, и он, как правило, оставался на полу. И все же, несмотря на то что ему вовсе не горело шастать по кухонным столам и полкам, Аристофану не хотелось слышать, чтобы кто-нибудь запретил ему это делать. Подобно большинству котов, он был противником дисциплины и презирал любые правила. Однако его прохладное отношение к кухне никогда не мешало ему наведываться туда в урочный для еды час. Он даже частенько нетерпеливо ждал возле своей миски, пока Грейс ее наполнит.

— Кис-кис-кис, — громче позвала она.

Но в ответ не последовало никакого «мяу». Аристофан не прибежал, как обычно, задрав хвост, чем обычно выражал свою готовность подкрепиться.

— Ари-Ари-Ари! Суп тебя ждет, глупенький.

Она убрала коробку с кошачьей едой и вымыла руки.

Тук, тук-тук!

Стук — за одним сильным ударом почти без паузы последовали еще два — был настолько громким и неожиданным, что Грейс вздрогнула и чуть не выронила полотенце, которым вытирала руки. Звук доносился от входной двери. Она немного подождала — шум ветра с дождем вот...

Тук, тук!

Грейс повесила полотенце на вешалку и направилась в сторону коридора.

Тук-тук-тук!

Она неуверенно подошла к входной двери и включила свет на крыльце. В двери был «глазок», через который открывался довольно широкий обзор. Она никого не увидела, крыльцо казалось пустым.

Тук!

Удар был нанесен с такой силой, что Грейс почудилось, будто дверь сорвалась с петель. Звук расщепляемого дерева заставил ее отпрыгнуть назад, так как ей показалось, разнесенная в щепки дверь вот-вот влетит в коридор. Однако дверь продолжала надежно оставаться на месте, хотя ее косяк основательно дрожал; железный засов гремел и ходил ходуном.

ТУК! ТУК! ТУК!

— Прекратите! — крикнула она. — Кто это? Кто там?

Стук прекратился, и ей показалось, что она услышала детский смех.

Она уже собралась либо звонить в полицию, либо бежать за пистолетом, который лежал у нее в тумбочке возле кровати, но, услышав этот смех, передумала. Уж с детьми-то она сможет управиться и без посторонней помощи. Она не была такой старой, дряхлой и немощной, чтобы не разобраться с кучкой шалопаев.

Грейс осторожно отодвинула занавеску на длинном узком окне возле двери. Настороженно, готовая тут же отпрянуть от окна в случае какой-либо угрозы, она посмотрела на улицу. На крыльце никого не было.

Она вновь услышала смех. Высокий, звонкий, будто девичий.

Отпустив занавеску, она вернулась к двери, отперла ее и вышла на порог.

Ночной ветер был холодным и сырым. Моросящий дождь стекал по зубчатым украшениям крыльца.

Перед домом было достаточно мест, где могли спрятаться предполагаемые шутники. За перилами крыльца шелестел от ветра кустарник, и желтый свет верхней лампочки, отпугивающий насекомых, едва освещал лишь малую часть крыльца. Вдоль дорожки, начинавшейся у подножия крыльца и ведущей на улицу, тянулась живая изгородь, казавшаяся в темноте иссиня-черной. Среди многочисленных ночных теней никого не было видно.

Грейс подождала, прислушиваясь.

Вдалеке рокотала гроза, но никакого смеха из темноты не доносилось.

— Может, это вовсе и не дети?

— А кто еще?

— По телевизору каждый день только про них и говорят. Кретины с оловянными глазами, которые убивают и душат людей ради своего развлечения. Они сейчас повсюду, эти выродки, психопаты.

— Но смеялся не взрослый человек. Это проделки детей.

— Все же мне лучше зайти в дом и запереть дверь.

— Перестань походить на испуганную старушонку, черт возьми!

Странно, если это кто-то из соседских детей решил так подшутить над ней, потому что она была в прекрасных отношениях с ними со всеми. Это, конечно, могли быть и не соседские дети. Через улицу она уже никого не знала.

Повернувшись, Грейс осмотрела внешнюю сторону входной двери. На ней не было никаких следов от раздававшихся всего несколько минут назад ударов. На дереве не осталось ни вмятин, ни выбоин; не видно было ни малейшей царапины.

Это привело ее в изумление, потому что она не сомневалась в том, что слышала характерные звуки. Чем же это дети колотили так громко, не оставляя никаких следов на двери? Мешками с горохом или еще чем-нибудь в этом роде? Нет. От подобных мешков не было бы такого жуткого грохота; удар мешка об дверь был бы громким, даже очень громким, если он нанесен с достаточной силой, но звук не был бы таким резким и жестким.

Она опять медленно обвела двор глазами. Не было заметно ни малейшего движения, кроме шевелившейся от ветра листвы.

С минуту Грейс всматривалась и прислушивалась. Она прождала бы и больше с целью показать каким-то озорникам, что она не старушонка, которую можно просто так припугнуть, но было сыро и промозгло, и она начала опасаться, как бы не простудиться.

Грейс зашла в дом и закрыла дверь.

Она еще подержала руку на ручке двери, ожидая, что дети могут вскоре вернуться. Стоит им только стукнуть по двери, как она резко распахнет ее и поймает их на месте преступления, прежде чем они успеют шмыгнуть с крыльца и спрятаться.

Прошло две минуты. Три минуты. Пять.

Как ни странно, по двери никто не стучал. Для озорников удовольствие заключалось не в первой вылазке, а во второй, в третьей, четвертой и так далее; цель состояла в том, чтобы досадить и поизводить.

Возможно, ее грозное появление в дверях отбило у них всякую охоту развлекаться таким образом. Не исключено, что они направились к какому-нибудь другому дому в поисках более слабонервной жертвы.

Она задвинула засов.

Какие же родители позволяют своим детям болтаться на улице во время такой страшной грозы?

Качая головой и сокрушаясь беспечности некоторых родителей, Грейс направилась назад в холл, ожидая, что в любой момент стук может повториться. Но этого не случилось.

Она планировала приготовить себе легкий, но питательный ужин из вареных овощей с сыром и парой кусочков домашнего кукурузного хлеба, но была еще не голодна. Она решила посмотреть перед ужином новости Эй-би-си хотя и понимала, что, судя по тому, что творится в мире новости могут вообще отбить у нее желание ужинать.

Не успела Грейс, войдя в кабинет, включить телевизор, чтобы послушать последние страсти, как обнаружила на своем большом кресле некоторый беспорядок. От неожиданности она с секунду лишь стояла и смотрела на этот разбой, не веря своим глазам: сотни перышек, кусочки тряпочек, разноцветные обрывки ниток — все это, бывшее когда-то вышивкой, валялось теперь цветастым комком среди гусиного пуха. Пару лет назад Кэрол Трейси подарила ей комплект из трех очаровательных подушечек с ручной вышивкой. Одна из них и лежала сейчас в кресле изодранная в клочья.

Аристофан.

Став взрослым котом, Ари ни разу ничего не разодрал. Такое варварство было совершенно на него не похоже, однако варваром несомненно был он. Говоря по правде, больше подозревать было просто некого.

— Ари! Где ты прячешься, коварный сиамец?

Она пошла на кухню.

Аристофан стоял возле своей желтой миски и поглощал «Мяу-микс». Когда она вошла, он поднял голову и взглянул на нее.

— Ах ты разбойник, — сказала она. — Что в тебя сегодня вселилось?

Аристофан моргнул, чихнул, потер мордочку лапой и с кошачьей невозмутимостью, надменно, не придавая значения ее полным недоумения эмоциям, продолжал свою трапезу.

Позже, тем же вечером, Кэрол Трейси лежала в темной спальне и, глядя в потолок со скользившими по нему тенями, слушала тихое равномерное дыхание мужа. Он уснул всего несколько минут назад.

Ночь была тихой. Дождь перестал, и гром больше не сотрясал небо. Время от времени ветер шуршал по кровле и вздыхал возле окон, но яростный запал из него уже вышел.

Кэрол пребывала в блаженно-полусонном состоянии.

Она ощущала некоторую легкость в голове от шампанского которое потягивала весь вечер, и ей казалось, будто ее плавно несет поток теплой воды, нежно лаская своими волнами.

Она мечтательно думала о ребенке, которого они собирались усыновить, и пыталась представить, как все это будет. В ее воображении проплывали нежные детские лица. Если он будет совсем крохотным, а не трех-четырехлетним, они сами назовут его: если мальчик — то Джейсоном, а если девочка — Джулией. Кэрол словно балансировала на ниточке между сном и реальностью, повторяя про себя эти два имени: Джейсон, Джулия, Джейсон, Джулия, Джейсон...

Уже погружаясь в сон, она неожиданно вспомнила об отвратительной мысли, которую весь день старательно отбрасывала от себя: «Что-то пытается помешать нам усыновить ребенка».

Затем она оказалась в каком-то странном месте, довольно скудно освещенном, где что-то незримо зловеще шипело и ворчало, где пурпурно-янтарные тени вдруг становились осязаемыми и угрожающе стягивались к ней. В этом незнакомом месте кошмар разворачивался в безумном нервозном ритме фортепьянной пьесы.

Поначалу она бежала в каком-то совершенном мраке, затем стала бегать из одной комнаты в другую где-то в большом доме, пробираясь через груды мебели, сшибая торшер, ударяясь бедром об острый угол серванта, спотыкаясь о задравшийся угол восточного ковра и чуть не падая. Она бросилась в какой-то проем — в длинный коридор — и, оглянувшись, увидела, что той комнаты, из которой она выскочила, больше нет. Дом был только перед ней, позади же царила абсолютная беспросветная чернота. Чернота... затем что-то мелькнуло. Мерцание. Проблеск. Какое-то серебристое движение. Что-то качнулось из стороны в сторону, исчезая в темноте, через секунду появляясь вновь и опять исчезая — взад-вперед, взад-вперед, — точно маятник, ни разу не задержавшийся в пределах видимости, чтобы его можно было охватить взглядом. Хотя ей не удавалось рассмотреть эту серебристую вещь, она чувствовала, что та приближается к ней, и знала, что если она не скроется, то погибнет. По коридору она добежала до лестницы и быстро забралась на второй этаж. Оглянувшись и посмотрев вниз, она уже не увидела лестницы. Лишь черный провал. Затем — короткий блеск чего-то раскачивающегося в этом провале, взад-вперед... снова и снова... как метроном. Она ринулась в спальню, захлопнула дверь схватила стул, чтобы, вставив его в ручку двери, запереть ее... и вдруг обнаружила, что, пока она отвернулась, дверь исчезла, а с ней и стена, в которой она была. Там, где стояла стена, оказался подземный мрак. И серебристое мерцание. Теперь уже очень близко. Еще ближе. Она пыталась кричать, но крика не получилось, а таинственно поблескивавший предмет изогнулся над ее головой и...

Тук!

«Это не просто сон, — в отчаянии думала Кэрол. — Это нечто большее. Это напоминание, предсказание, предупреждение. Это...»

Тук!

Она уже бежала по другому дому, отличавшемуся от первого. Этот был меньше, мебель — не такая массивная. Она не понимала, где она, но знала, что уже бывала здесь раньше. Дом был ей знаком, как и первое место, в котором она очутилась. Она поспешила на кухню. На кухонном столе лежали две окровавленных отрезанных головы. Одна из них была мужской, другая — женской. Она узнала их, чувствовала, что была с ними знакома, но не могла вспомнить их имен. Четыре невидящих глаза были широко раскрыты; изо ртов с посиневшими губами торчали распухшие языки. Кэрол замерла от этого жуткого зрелища, а мертвые глаза, повернувшись в глазницах, уставились на нее. Холодные губы растянулись в леденящих душу улыбках. Повернувшись, Кэрол хотела убежать, но позади нее оказалась только пустота и слабый блеск твердой поверхности чего-то серебристого, и вот...

Тук!

Она бежала по горному лугу в красноватом предвечернем свете. Трава доходила ей до колен, а впереди маячили высокие деревья. Оглянувшись через плечо, она уже не увидела луга. Как и прежде — лишь чернота. И ритмично раскачивающаяся, поблескивающая, неумолимо приближающаяся... штука, которую она никак не могла назвать. Задыхаясь, выбиваясь из сил, она пыталась бежать быстрее, добралась до деревьев, вновь оглянулась, увидела, что бежала слишком медленно, чтобы убежать, закричала и...

Тук!

Долгое время кошмар перемещался с одного из трех мест действия на другое — из первого дома на луг, во второй дом, на луг, в первый дом — пока наконец Кэрол не проснулась с застывшим в горле и так и не вырвавшимся криком. Вся дрожа, она села в постели. Она была холодная и при этом липкая от пота; она спала лишь в майке и трусиках, и все это неприятно прилипло к телу. Преследовавший ее во сне страшный звук продолжал эхом раздаваться у нее в голове — тук, тук, тук-тук, тук, — и она поняла, что ее подсознание восприняло этот звук из реальности — стук болтавшейся ставни, который до этого встревожил их с Полом. Постепенно этот стук стал исчезать и сливаться со стуком ее сердца.

Откинув простыни, Кэрол свесила голые ноги с кровати. Она села на краешек матраса и сжалась.

Забрезжил рассвет. Через шторы стал просачиваться серый свет; он был слишком тускл, чтобы можно было разглядеть детали обстановки, но достаточно ярок, чтобы сгустить тени и исказить все очертания настолько, что комната казалась какой-то чужой, незнакомой.

Дождь перестал за пару часов до того, как Кэрол легла спать, но гроза возобновилась, когда она уже спала. Дождь стучал по крыше и булькал в канавах и водостоках. Гром рокотал приглушенно, словно далекая канонада.

Пол все еще спал, тихо похрапывая.

Кэрол знала, что ей уже больше не удастся уснуть. Хотела она того или нет, чувствовала себя отдохнувшей или нет, день для нее уже начался.

Не включая света, она отправилась в ванную. В слабых лучах рассвета она стащила с себя влажную майку и трусики. Стоя под душем и намыливаясь, она вспомнила свой ночной кошмар, который в значительной степени превосходил по натуральности все ее прежние сны.

Этот неприятный резкий звук — тук, тук — был самым страшным в ее сне, и воспоминания о нем все еще изводили ее. Он не был похож на обыкновенное постукивание; к нему примешивалось какое-то странное эхо, необъяснимые для нее жесткость и резкость. Она чувствовала, что это был не просто стук болтавшейся ставни, подсознательно унесенный ею в сон. Причина этого жуткого звука была куда более тревожной, чем расшатавшаяся ставня. И Кэрол даже была уверена в том, что именно этот звук она уже где-то слышала. И не в кошмарном сне. В реальной жизни. В каком-то другом месте... давным-давно.

Встав под струю горячей воды, смывающей с нее мыльную пену, она пыталась вспомнить, где и когда она слышала этот изводящий звук, потому что ей вдруг показалось необходимым как-то идентифицировать его. Сама не зная почему, она смутно чувствовала какую-то угрозу исходящую от его неизвестности. Однако воспоминание все время предательски ускользало от нее, подобно названию беспрестанно крутящейся в голове безымянной мелодии.