Никита Простота Богданов Александр

1

Человек, о котором сейчас пойдет речь, удостоился чести быть первым норвежским святым. Между тем в самом начале жизни Олава Харальдссона ничто не говорило в пользу того, что его судьба будет разительно отличаться от судеб тысяч других викингов, в эпоху раннего Средневековья бороздивших океанские и морские воды на своих быстроходных судах.

Конечно, авторы саг приложили максимальные усилия к тому, чтобы представить это дело иначе. Незаурядная личность должна проявлять свои задатки с самой ранней молодости. Еще будучи в отроческом возрасте, она должна совершить нечто из ряда вон выходящее, к примеру, возглавить викингский поход или жестоко расправиться со своим обидчиком, не соблюдая при этом никаких норм морали и права. Но все эти стандартные сообщения во множестве можно встретить в рассказах о других норвежских конунгах, и не только о них. Поэтому стоит ли придавать значение тем подчас невероятным сообщениям о деяниях Олава Харальдссона, в изобилии встречающимся в сагах, посвященных жизнеописанию этого действительно выдающегося человека? Для нас важнее факты, очищенные от примеси легенд и слухов.

Мы уже встречались с Олавом Харальдссоном в битве при Рингмере (1010 г.), решившей исход очередного вторжения данов в Англию. Но тогда этот полноватый молодой норвежец, сражавшийся в рядах викингского войска, едва ли был известен кому-то еще, кроме узкого круга своих земляков. Мало ли представителей датской и норвежской знати примкнули в тот год к Свену Вилобородому в расчете на легкую наживу?

Олав родился в 995 году. Его отцом был норвежский военачальник Харальд из Гренланда, а матерью — Аста Гудбрандсдоттир. Несмотря на свой громкий титул, Харальд Гренландец, в сущности, был полузависимым правителем, вынужденным лавировать между своими более могущественными соседями хотя бы ради того, чтобы уберечь от них свои земли. Позднее Олав стал приемным сыном еще одного конунга, правившего в Хрингерике. Это был Сигурд, носивший неблагозвучное прозвище Свинья. Что ж, прозвища даются людьми, которые не всегда справедливы к их обладателям. Сигурд просто был рачительным хозяином, стремившимся поддерживать порядок в своих владениях.

Согласно описанию Снорри Стурлусона:

«Олав сын Харальда был невысок, коренаст и силен. Волосы у него были русые, лицо широкое и румяное, кожа белая, глаза очень красивые, взгляд острый, и страшно было смотреть ему в глаза, когда он гневался. Олав владел очень многими искусствами: хорошо стрелял из лука, отлично владел копьем, хорошо плавал. Он сам был искусен во многих ремеслах и учил других. Его прозывали Олавом Толстым. Говорил он смело и красиво. Он рано стал умным и сильным, как настоящий мужчина. Все родичи и знакомые любили его. Он был упорен в играх и везде хотел быть первым, как ему и подобало по его знатности и происхождению» [69].

Как водилось тогда в скандинавских семьях, Олав в двенадцать лет уже стал викингом и под присмотром своих старших товарищей набирался воинского мастерства. География набегов викингов с его участием ограничивалась регионом Балтики, но и этого было достаточно, чтобы Олав смог приобрести необходимые навыки, так пригодившиеся ему в зрелом возрасте. Потом он присоединился к небезызвестному Торкелю Длинному. Вместе с ним он проделал славный (разумеется, с точки зрения викинга) путь. Скорее всего, Олав поддержал своего патрона, когда тот перешел на сторону Этельреда II, и вскоре оказался, как и Торкель, в Нормандии. Не исключено, что именно под влиянием Этельреда Олав принял крещение в 1013 году в Руане. Когда Этельред вернулся в Англию и на короткое время сумел вытеснить данов из своего королевства, Олав был в рядах тех, кто выступил против Кнута.

Снорри Стурлусон в свойственной ему обстоятельной манере повествует, как Олав и его воины отличились при захвате Лондонского моста: «Они подошли к Лундуну (к Лондону) и вошли в Темпс (в Темзу), а датчане засели в крепости. На другом берегу реки стоял большой торговый город, который назывался Судвирки. Там у датчан было большое укрепление: они вырыли глубокий ров, а с внутренней стороны укрепили стены бревнами, камнями и дерном, и внутри этого укрепления стояло большое войско. Адальрад конунг (король Этельред II) приказал взять крепость штурмом, но датчане отразили натиск, и Адальрад конунг ничего не мог поделать. Между крепостью и Судвирки был такой широкий мост, что на нем могли разъехаться две повозки. На этом мосту были построены укрепления-башни и частокол человеку по пояс — направленные по течению. Мост этот держался на сваях, которые были врыты в дно. Во время нападения Адальрада датчане стояли по всему мосту и защищали его. Адальрад конунг был очень озабочен тем, как ему захватить мост. Он созвал предводителей всех своих отрядов и спросил их совета, как захватить мост. Олав конунг сказал тогда, что он попытается подойти к мосту со своим отрядом, если другие предводители захотят сделать то же самое. На этом совете было решено, что они подойдут на кораблях под мост. Каждый тогда подготовил свои корабли и войско. Олав конунг велел приготовить большие щиты из прутьев, а также из разнообразных плетеных строений. Эти щиты он велел укрепить над кораблями так, чтобы щиты выступали за края бортов. Щиты эти держались на высоких шестах, которые были поставлены на таком расстоянии друг от друга, чтобы укрытие защитило от камней, которые могли бросать с моста, но вместе с тем позволяло вести оборонительный бой. Когда войско было готово, они поплыли вверх по течению. А когда они добрались до моста, сверху на них посыпались копья, стрелы и такие большие камни, что ни щит, ни шлемы не выдерживали, и даже корабли получили сильные повреждения. Многие корабли тогда отошли назад, а Олав конунг со своей дружиной норвежцев продолжал продвигаться вверх по течению под мост. Его люди привязали толстые канаты к сваям, на которых стоял мост, пустили все свои корабли вниз по течению и гребли при этом изо всех сил. Сваи вырвало из-под моста и потащило ко дну. И так как на мосту стояло большое войско и было много оружия и камней, то, когда сваи вырвало, мост проломился и многие попадали в реку, а остальные разбежались, кто в город, а кто в Судвирки. После этого они напали на Судвирки и захватили его, и когда горожане увидели, что враги захватили Темпс и могут теперь беспрепятственно плыть дальше в глубь страны, они испугались, сдали город и подчинились Адальраду конунгу».

Не все средневековые авторы согласны со Снорри Стурлусоном относительно того, на чьей стороне сражался в этой войне Олав Харальдссон — англосаксов или датчан. Некоторые из них утверждают прямо противоположное вышесказанному, а именно то, что Олав выступил на стороне Кнута. Скорее, в данном случае мы имеем дело с неверной трактовкой событий. А может быть, даже с вполне сознательным их искажением.

Дело в том, что после того как Торкель Длинный помирился с Кнутом и в составе его войска предпринял поход на Англию, Олава уже не было в рядах его соратников. Дороги двух искателей приключений и славы разошлись. У Олава появились собственные интересы, позвавшие его в Норвегию.

В 1015 году, когда корабли Кнута взяли курс к побережьям Англии, Олав, можно сказать, уже вполне созрел для завоевания Норвегии. Насколько хорошо он был подготовлен к столь рискованному предприятию и кто именно подсказал ему эту мысль — ответ на эти вопросы, дающие ключ к пониманию происходившего в те годы в Норвегии, лежит за пределами доступных нам фактов. Снорри Стурлусон говорит, что у Олава, когда он предпринял свое завоевание Норвегии, было всего два корабля и 120 воинов. Но прав ли он? Даже если сделать допущение, что Олав был талантливым авантюристом, не раз ставившим на карту все, что у него было, все равно нельзя не отметить, что без широкой поддержки, прежде всего со стороны самих норвежцев, у него ничего не получилось бы. Несомненно, у Олава были сторонники внутри самой Норвегии. Они-то и помогли ему сравнительно быстро завладеть страной.

В Норвегии в ту пору были сильны антидатские настроения. После того как она, словно лакомый пирог, была поделена между Свейном и его союзниками в лице подавляющего большинства норвежцев, датчане обрели не друзей, а врагов. Кому может понравиться, когда в твоем доме хозяйничают пришельцы? Вот почему Олав начал свое триумфальное шествие с расправы над сторонниками датской партии и успешно сломил их сопротивление. Одни из них были убиты, другие — вынуждены бежать. Свою победу над ними Олав закрепил в ходе сражения у мыса Несьяр, возле западного побережья Ослофьорда.

Обратимся снова к Снорри Стурлусону: «Когда Олав конунг приплыл в Трандхайм, против него никто не выступил, и он был провозглашен конунгом. Осенью он обосновался в Нидросе и приготовился зимовать там».

Одним словом, его враги, лишенные помощи датчан, оказались слишком слабы и разрозненны, чтобы противостоять этому новому объединителю норвежских земель. Олав постепенно расширял свой контроль над Норвегией, и мы можем констатировать, что к концу 1016 года он уже владел большей ее частью.

А что же датчане? По логике, они должны были принять срочные меры к тому, чтобы не допустить усиления власти Олава в Норвегии и попытаться вернуть свои утраченные позиции. Но простая человеческая логика не всегда служит надежным инструментом для объяснения действий властителей. К тому же надо вспомнить, что вместе с Кнутом в поход на Англию ушли самые лучшие датские воины. Значит, у его брата, оставшегося на родине, скорее всего, не было достаточных сил, чтобы одержать верх над норвежцами. Датчане предпочли на время смириться с утратой своего контроля над Норвегией, чтобы завершить покорение Англии. Нельзя не отметить, что в сложившейся ситуации это была наиболее разумная политика, хотя она и давала некоторые козыри в руки Олаву Харальдссону.

Провозглашенный конунгом и обретший законное право управлять страной, Олав воспользовался предоставленной ему передышкой для того, чтобы еще больше укрепить свое положение как внутри Норвегии, так и за ее пределами. О деятельности нового конунга, направленной на усовершенствование порядка управления государством и распространение христианства, а также связанной со многими другими полезными нововведениями, мы поговорим ниже. А пока сосредоточим свое внимание на том, как складывались взаимоотношения Олава с правителями соседних государств — Руси и Швеции. Традиционно именно эти страны (не считая Дании) поддерживали наиболее тесные связи с Норвегией. Неслучайно именно Ярослав Мудрый и Олав Шетконунг сыграли весьма заметную роль в дальнейшей судьбе Олава Харальдссона.

С самого начала отношения двух конунгов — норвежского и шведского — были крайне натянутыми. Олав Шетконунг, наряду с конунгом Свейном и ярлом Эйриком участвовавший в разделе Норвегии, постоянно стремился доказать свое право на владение той частью норвежских земель, которая была получена им по договору между тремя правителями. В свою очередь, Олав Харальдссон придерживался прямо противоположного мнения: верховная власть над всеми без исключения норвежскими территориями должна принадлежать только ему одному. Расхождения во взглядах двух конунгов на настоящее и будущее Норвегии служили благодатной почвой для конфликтов между норвежцами и шведами, которые, похоже, и сами были не рады такому положению вещей.

В Швеции и Норвегии заметную роль играли тинги — народные собрания, которые не позволяли своим правителям заходить слишком далеко и вовремя возвращали их к реальности. Следуя сообщению Снорри Стурлуссона, можно предположить, что под давлением общественного мнения шведскому конунгу пришлось пойти на мир со своим норвежским соседом и даже пообещать ему в жены свою дочь в качестве наиболее весомой гарантии своих добрых намерений.

Олав норвежский всерьез воспринял обещание Олава шведского и отправил своих послов к его двору. Помимо выполнения своей главной задачи — переговоров о мире между двумя конунгами — послам было поручено разузнать, какие чувства испытывает принцесса к своему будущему жениху. Наверное, Олав, наслышанный о красоте Ингигерд, решил заглянуть и в ее душу. А послы, которых он направил ко двору шведского конунга, служили в этом тонком деле посредниками. Иногда лучше довериться мнению беспристрастных наблюдателей, чем своему собственному.

Ингигерд, которой было известно об Олаве по рассказам ее окружения, испытывала самые теплые чувства к норвежскому конунгу. Снорри, точно он сам был очевидцем тех далеких событий, уверяет читателя, что Ингигерд нравилось слушать об Олаве. Поразительная осведомленность!

Когда норвежский посол спросил у принцессы, каким был бы ее ответ сватам Олава, она сказала, что не пожелала бы себе лучшего мужа.

Но разве человеческие желания сбываются настолько часто, чтобы мы позабыли о тех поворотах судьбы, которые подстерегают не только простых смертных, но даже и тех, кто вознесен на самые вершины власти?

Пока Ингигерд строила планы на будущее, ее отец продолжал колебаться, стоит ли ему выдавать свою дочь замуж за норвежского конунга. Тем более что ему поступило еще одно выгодное предложение по поводу замужества его дочери. Соискателем руки Ингигерд выступил новгородский князь Ярослав, изгнанный своими соперниками из Киева и готовившийся взять реванш за поражение. Возможно, Ярослав нуждался не столько в Ингигерд, сколько в военной помощи, которую ему мог оказать Олав Шетконунг. Однако брачная дипломатия, которой придерживался новгородский князь, диктовала свои правила поведения.

И все-таки интересно, что произошло с предыдущей женой Ярослава, вместе с другими его родственницами захваченной в Киеве Болеславом I Храбрым? Неужели польский князь не пощадил пленных женщин? Не хочется думать о том, что Ярослав не внял советам отправившегося к нему для переговоров киевского митрополита и не согласился обменять дочь Болеслава на своих близких. Так или иначе, Ярослав в 1019 году чувствовал себя свободным от предыдущих супружеских обязательств и смог приступить к переговорам о новом браке.

Олав Шетконунг находился в сложном положении. С одной стороны, он прилюдно, на Тинге, объявил, что Ингигерд станет женой Олава Харальдссона. С другой — он все больше склонялся к мысли, что это обещание было слишком поспешным и опрометчивым. Брак его дочери с норвежским конунгом может вызвать ненужные шведам трения с датчанами. Политика, которую проводил Олав Шетконунг, заставляла его быть предельно осторожным, особенно в выборе союзников.

Ингигерд была умной и наблюдательной девушкой. От нее не укрылось то, что Олав Шетконунг медлит с выполнением своего обещания. По словам Снорри, Ингигерд была озабочена и удручена, опасаясь, что, скорее всего, ее отец не сдержит слова, которое он дал конунгу Норвегии.

Так оно и произошло. Старый король, от которого не могли укрыться чувства его дочери к норвежскому конунгу, в свойственной ему грубоватой манере заявил Ингигерд, что как бы она ни любила этого толстяка, ей не бывать его женой, а ему ее мужем. Несложно представить, какие чувства испытывала в эту минуту Ингигерд. Слова Олава Шетконунга прозвучали для нее как приговор. Она была не в силах изменить мнение своего жестокого и бессердечного отца. Мало того, Олав шведский подлил еще масла в огонь, сказав Ингигерд, что выдаст ее за того правителя, который достоин его дружбы.

Отчаявшись соединиться со своим возлюбленным, Ингигерд отправляет в Норвегию гонца, которому поручено передать Олаву Харальдссону эту печальную новость. Как говорит Снорри, узнав о решении шведского короля, Олав страшно разгневался и не находил себе покоя. Прошло несколько дней, прежде чем с ним можно было разговаривать.

Пока Олав Харальдссон переживал по поводу несостоявшегося брака и раздумывал над тем, как отомстить шведскому королю, последний вел переговоры с послами конунга Ярицлейва, которые вскоре завершились договоренностью о браке Ярицлейва и Ингигерд.

Снорри сообщает о двух посольствах, отправленных Ярицлейвом к Олаву Шетконунгу. Вероятно, первое из них прибыло в Швецию как раз в тот момент, когда король раздумывал над тем, стоит ли ему выполнять обещание, данное норвежскому конунгу. Предложение новгородского князя пришлось как нельзя кстати. У Олава Шетконунга появился вполне уважительный повод, чтобы взять свое слово обратно. Второе посольство было отправлено Ярославом в Швецию после того, как он окончательно утвердился в Киеве и теперь мог через своих послов с гордостью поведать королю о своем возвышении. Олав Шетконунг не стал медлить и дал свое согласие на брак Ярослава и Ингигерд. Видимо, тогда же были улажены некоторые юридические формальности предстоящего брака.

Согласно нормам скандинавского обычного права, о которых можно отчасти судить по дошедшим до нас судебникам, жених в качестве свадебного дара передавал невесте некое имущество, размер которого зависел от социального статуса жениха и его материальных возможностей. Чем выше был его статус, тем «дороже» обходилась ему невеста. Впрочем, такое же обязательство принимали на себя и близкие родственники невесты. Приданое, которое они давали жениху, примерно соответствовало по размерам или стоимости тому, что получала невеста от жениха.

Снорри говорит, что в качестве свадебного дара Ингигерд получила Альдейгьюборг (Ладогу) вместе с прилегающими к ней землями [70]. Вот уж действительно королевский подарок, учитывая ту роль, которую играла Ладога как важнейший торгово-ремесленный центр на северо-западе Руси. Не слишком ли преувеличивает Снорри размер свадебного дара? Отдавать во владение шведской принцессе и ее приближенным такой город было бы крайне неразумным для Ярослава. Может быть, Снорри, повествуя о свадьбе Ярослава и Ингигерд, воспользовался хорошо знакомым ему образом? Что еще такого, что было бы хорошо узнаваемо для многих шведов, мог дать конунг Ярицлейв своей супруге? Ведь географические представления Снорри и его земляков о Киевской Руси более чем схематичны.

Если мы все же примем на веру сообщаемые им сведения, то нам придется признать, что размер приданого, внесенного Олавом Шетконунгом за свою дочь, также был впечатляющим. Он должен был равняться примерной стоимости княжеских доходов с Альдейгьюборга и прилегающих к нему земель. И действительно, в другом скандинавском источнике, в «Легендарной саге», говорится о том, что Ингигерд была отдана в жены Ярицлейву «с большим богатством». Но что конкретно подразумевается под этим понятием, автор саги не уточняет. Неужели то же самое, что и в «Круге земном» Снорри Стурлусона?

Итак, Ингигерд подчинилась воле своего отца, став женой Ярослава Мудрого. Вероятно, в 1020 году она отправилась в Хольмгард, чтобы оттуда совершить путешествие по русским рекам и попасть в Киев, незадолго до этого отвоеванный ее мужем у своего брата.

Вскоре Олаву пришлось окончательно смириться с утратой своей возлюбленной. В конце концов, что значили его личные чувства по сравнению с государственными интересами? А эти интересы настойчиво заставляли Олава Харальдссона искать компромисс с Олавом Шетконунгом, невзирая на личную неприязнь между ними. У Олава шведского была еще одна дочь, Астрид, которую он и дал в жены норвежскому конунгу. После того как к власти в Швеции пришел Анунд-Якоб, сын Олава Шетконунга, между обоими государствами установился прочный и длительный мир.

2

Как уже было сказано, Олав Харальдссон добился заметных успехов в деле утверждения своей власти в Норвегии. И все же ему не удалось поставить под свой контроль все без исключения норвежские земли. В областях, расположенных далеко на севере или во Внутреннем Трендалеге, царили свои порядки. Люди здесь предпочитали жить по старинке и отказывались платить дань Олаву. Почти то же самое происходило и в Киевской Руси на протяжении X–XI веков, когда русским князьям приходилось силой подчинять окрестные племена, не желавшие признавать их власть. Возможно, Олаву все-таки удалось бы сломить сопротивление упрямых херсиров и бондов, утвердив свою власть даже там, где его присутствием тяготились больше всего, но у него было слишком мало времени для того, чтобы осуществить задуманное. Поэтому он, как и Олав сын Трюггви, вряд ли может считаться подлинным объединителем Норвегии. Однако это обстоятельство нисколько не умаляет значения того, что сделал Олав Харальдссон для своей страны. Увы, не все из сделанного им современники оценили по достоинству.

О государственной деятельности норвежского конунга мы узнаем из «Саги об Олаве Святом»: «Обычно конунг вставал рано утром, одевался и мыл руки, а потом шел в церковь. Затем он решал тяжбы или говорил людям о том, что считал необходимым. Он собирал вокруг себя и могущественных и немогущественных, и особенно тех, кто были самыми мудрыми. Он часто просил говорить ему законы, которые установил в Трандхейме Хакон, воспитанник Адельстана (норвежский конунг Хакон Добрый). Сам он устанавливал законы, советуясь с самыми мудрыми людьми. Одни законы он упразднял, а другие добавлял, если считал это необходимым. Закон о христианстве он установил, посоветовавшись с епископом Гримкелем и другими священниками. Он прилагал все силы, чтобы искоренить язычество и те древние обычаи, которые, по его мнению, противоречили христианской вере. И вышло так, что бонды приняли законы, которые установил конунг» [71].

После себя конунг оставил довольно большое количество законов. Однако не все из законов, авторство которых приписывают Олаву, на деле составлены именно им.

Еще двумя тесно связанными между собой направлениями деятельности Олава были распространение христианства и устройство норвежской церкви. Первые шаги по распространению христианства среди норвежцев, как мы видели, были сделаны задолго до Олава Харальдом Синезубым. Большой, хотя и неоднозначный вклад в это дело внес Олав сын Трюггви, который своими радикальными мерами, направленными на увеличение числа последователей новой религии, вызвал озлобление со стороны широких слоев норвежцев, придерживавшихся языческих верований. Олав Харальдссон действовал ничуть не менее жестоко, но, возможно, более разумно, чем его предшественники. Он подвергал казням закоренелых язычников или причинял им различные увечья. Все их имущество отбиралось в казну конунга, чтобы затем, вероятно, пойти на строительство новых церквей или ремонт старых. Но стоило кому-то из язычников продемонстрировать конунгу свое расположение к новой вере, как он тотчас же удостаивался щедрого вознаграждения. Эти меры были призваны показать народу, на чьей стороне его правитель и какие наказания ждут тех, кто по той или иной причине не отрешился от языческих заблуждений.

В деле устростройства норвежской церкви Олаву помогал епископ Гримкель. Судя по имени, норвежец. Был принят «Закон о христианстве», определивший правовое положение молодой норвежской церкви и, в частности, источники средств на ее содержание. Нелишним будет также отметить, что в правление Олава было восстановлено значение Гамбургско-Бременской епархии, утраченное при его тезке, Олаве сыне Трюггви, который преимущественно ориентировался на клириков английской церкви. Гримкель и другие норвежские священнослужители принимали свой сан в Бремене.

Резиденция Олава располагалась в Нидаросе, основанном при предшествующем норвежском конунге. Выстроенные для Олава большие палаты с дверьми с обоих концов должны были выделить его жилище из общей массы домов других знатных норвежцев. Одна из палат была отведена для совещаний конунга со своими приближенными. Посередине ее располагался престол конунга, рядом с которым сидел его придворный епископ, а за ним — другие священники. С другой стороны от престола конунга сидели его советники.

По велению Олава, в Нидаросе была возведена церковь Клеменса (Св. Климент Папа Римский), «на том самом месте, где она и сейчас стоит» [72].

Кроме того, множество церквей было построено и в других областях Норвегии. Но не будем забегать вперед.

В Дании тем временем происходили важные перемены, значение которых для будущего Норвегии было трудно переоценить. В 1018 (или 1019) году умер датский конунг Харальд. Кнут, воспользовавшись этим обстоятельством, присоединил к своим английским владениям еще и Данию.

Под властью Кнута, таким образом, вновь возродилась мощная империя, способная состязаться на равных с ведущими державами раннего Средневековья.

Казалось бы, ничто не мешало Кнуту немедленно приступить к подготовке военно-морской экспедиции против Норвегии, чтобы жестоко покарать тех, кто осмелился выступить против данов. Но он не спешил предпринимать враждебные действия против Норвегии. Эта внешняя медлительность, скорее всего, была связана с необходимостью для Кнута укрепить свою власть в принадлежавших ему землях, а уже затем браться за непокорных норвежцев. После того как Кнут решил первую часть стоявшей перед ним задачи, он со спокойным сердцем мог взяться за решение второй ее части. Т. е. он начал проводить активную внешнюю политику в отношении Норвегии и Швеции.

Нелишним будет указать, что военный союз между шведами и норвежцами против Дании был заключен в Конкунгахелле в 1022 году. Спустя три года Олав Харальдссон и Анунд-Якоб открыто выступили против Кнута, надеясь, что им удастся отвоевать у датчан некоторые из принадлежавших последним территорий. Это была большая ошибка, но ее цена стала очевидной лишь спустя некоторое время. Пока же норвежский и шведский конунги были преисполнены решимости довести начатое дело до конца и взять реванш за предыдущие унижения, которые их народам пришлось испытать от данов. Во главе норвежского флота, насчитывавшего шестьдесят кораблей, Олав направился к берегам Зеландии. А шведы принялись опустошать Сконе. Не очень хорошее начало для совместной военной кампании. Вместо того чтобы объединить свои силы и нанести поражение датчанам, союзники зачем-то тратили драгоценное время на второстепенные операции.

Вернувшийся в Данию в 1026 году Кнут сполна воспользовался этой оплошностью, собрав многочисленный и сильный флот, в который помимо кораблей, приведенных им из Англии, входили и те, которые присоединились к нему непосредственно в Дании. Отныне перевес в силах был на стороне Кнута, который взял инициативу в этой войне в свои руки. Шведскому и норвежскому конунгам пришлось выступать в качестве обороняющейся стороны. Об успехе в этой войне им пришлось забыть. Олав под угрозой разгрома его флота кораблями Кнута оставил Зеландию и присоединился к шведам. Некоторое время союзники сообща грабили Сконе, а затем все же решились встретиться с главными силами данов.

Битва, определившая исход этой военной кампании, состоялась в устье реки Хельге. В источниках не существует единого мнения по поводу точной даты этого сражения, поэтому ограничимся лишь указанием на то, что оно произошло в 1026–1027 годах. Столь же неясно, кто одержал победу в этом сражении: датчане или силы норвежско-шведской коалиции. С учетом того, что в последующем военный союз между норвежцами и шведами фактически распался и Олаву Харальдссону пришлось самостоятельно бороться с армадой Кнута, можно гипотетически предположить, что перевес в этом сражении был все-таки на стороне датчан.

Для Олава наступило время серьезных испытаний. Один, без союзников, он, конечно, не мог на равных сражаться с Кнутом. Во избежание ошибки, допущенной Олавом сыном Трюггви, когда тот буквально оказался в ловушке в проливе Эрессун, норвежский конунг бросил свои корабли и по суше добрался до Сарпсборга. По крайней мере, здесь он чувствовал себя в безопасности и не опасался преследователей.

Удача на этот раз отвернулась от Олава Харальдссона. У Кнута было все или почти все для покорения Норвегии: флот, войско, поддержка датской и норвежской знати. Не хватало только одного: согласия, пусть и не явно выраженного, римского первоиерарха, слово которого в сложившихся обстоятельствах имело гораздо больший вес, чем все то, что было в распоряжении у Кнута. Ведь норвежский конунг немало потрудился для торжества христианской церкви в своей стране.

Римскому папе была небезразлична судьба верного последователя христианства. Кнут, со своей стороны, должен был убедить папу, что дело христианства в Норвегии нисколько не пострадает от того, что она будет завоевана данами. В 1028 году Кнут предпринял паломническую поездку в Рим. Надо полагать, он ехал не с пустыми руками, поскольку его политико-религиозный маневр вполне удался. Папа благосклонно отнесся к планам Кнута расширить свою державу за счет Норвегии.

Далее Кнут заручился поддержкой представителей норвежской знати, которых не устраивало правление Олава и которые были не прочь, разумеется, за щедрое вознаграждение, поучаствовать в его свержении. Наступил 1028 год — один из самых решающих в истории Норвегии. Датский флот приплыл к норвежским берегам. Ни Олав, ни его малочисленные сторонники, не смогли помешать высадке датчан. Олав предпочел не искушать судьбу и бежал из своей страны. Ему предстоял неблизкий путь, приведший его в Киев, ко двору Ярослава Мудрого.

Кнут, на удивление легко избавившийся от своего противника, вступил в Норвегию как триумфатор. Практически все представители норвежской знати признали его своим верховным правителем. В Нидаросе он был провозглашен конунгом. Наместником Кнута в Норвегии стал Хакон, сын ярла Эйрика, давнего союзника данов. Что же делал Олав Харальдссон на Руси? Учитывая его давние и теплые отношения с Ингигерд, можно с полным основанием предположить, что при дворе киевского князя он был принят радушно и ни в чем не нуждался. Это предположение еще более усиливается после того, как мы узнаем, со слов Снорри Стурлусона, что конунг Ярицлейв и его супруга Ингигерд предлагали Олаву в тот момент, когда он уже собирался отправиться в Норвегию, остаться в Киевской Руси и стать наместником того государства, «которое зовется Вулгария, и это часть Гардарики, и был народ в той стране языческий». Не совсем, правда, понятно, какое государство подразумевал под Вулгарией Снорри Стурлусон. Однозначно, Волжская Булгария к государству Ярослава Мудрого отношения не имела. Власть русских князей никогда не распространялась на эту страну, хотя попытки ее завоевания ими предпринимались. Но сам факт того, что Ярослав вполне мог предложить Олаву какую-то часть своих владений, пожалуй, не должен вызывать сомнений. Как видно из последующего развития событий, перспектива стать наместником Ярослава где-нибудь на окраинах его обширной державы едва ли устраивала Олава. Он не оставил надежды вернуться в Норвегию и дожидался только удобного случая, чтобы осуществить задуманное.

Впрочем, Снорри Стурлусон вносит необходимое уточнение: поначалу Олав склонялся к тому, чтобы принять это предложение конунга Ярицлейва и его супруги Ингигерд. Но стоило ему рассказать об этом своим соратникам, как те стали отговаривать его.

Спустя год после бегства Олава в Норвегии произошла перемена, которая позволила надеяться на его скорое возвращение на родину. Осенью 1029 года ярл Хакон утонул в море. Важное место наместника Кнута в Норвегии стало вакантным. В итоге после всех многочисленных интриг, связанных с борьбой за это место, Кнут решил сделать наместником своего сына Свена. Скорее, он просто желал загладить свою вину перед своей первой супругой Эльфгиву, предпочтя ей во имя государственных интересов другую женщину. Пусть хотя бы ее сын Свен не чувствует себя ущемленным.

У Олава в Норвегии были хорошо информированные осведомители. Они-то постоянно держали его в курсе происходившего в Норвегии. Как только им стало известно о гибели Хакона, они тотчас поспешили уведомить об этом Олава. Снорри Стурлусон упоминает о некоем Бьерне Окольничем. Узнав о гибели Хакона, Бьерн раскаялся в том, что нарушил верность Олаву. Совершенно справедливо он посчитал, что Олав может вернуться в Норвегию и снова стать конунгом, поскольку там не было правителя. Взяв с собой несколько человек, Бьерн собрался в дорогу. Днем и ночью ехали они в далекую Русь. Добирались то на лошадях, если это было возможно, то на корабле, если это было необходимо. Все равно, только зимой, на йоль, т. е. к двадцатым числам декабря, они прибыли в Гардарики. Бьерн нашел конунга и рассказал ему о случившемся. Сообщил он и многие другие важные новости из Норвегии. Узнав о гибели Хакона, беглец воспрянул духом. Конунг решил, что наступил благоприятный момент для его возвращения в Норвегию. Хотя если мы будем оценивать ситуацию в Норвегии более беспристрастно, то неизбежно придем к выводу, что Олав слишком оптимистично смотрел на вещи. Он переоценивал влияние данов на внутреннее положение в Норвегии и не учитывал настроения местной знати. А ведь она была не заинтересована в том, чтобы видеть Олава своим конунгом.

Сразу после Рождества Олав стал готовиться к отъезду. Конунг Ярицлейв дал Олаву и его спутникам вьючных животных и необходимое снаряжение, в котором они нуждались.

В начале 1030 года Олав навсегда покинул дворец гостеприимного конунга Ярицлейва и его супруги Ингигерд, оставив им на попечение своего малолетнего сына Магнуса.

В распоряжении Олава Харальдссона, когда он предпринял свою последнюю попытку завоевания Норвегии, было около двухсот воинов. Все-таки это почти в два раза больше того, чем было у него в прошлый раз. Совершив путешествие по замерзшим русским рекам, Олав вместе со своими людьми добрался до морского побережья. Весной, когда сошел лед, они снарядили корабли и, дождавшись попутного ветра, направились к острову Готланду. Здесь, убедившись в том, что сведения, предоставленные его осведомителями, верны, и более подробно выяснив, что происходит в Норвегии, Олав направился в Швецию.

Анунд-Якоб радушно принял своего друга. Но в планах Олава участвовать он наотрез отказался. Воевать с могущественным Кнутом для шведского короля было бы верхом безумия. С годами Анунд-Якоб стал все больше походить на своего отца, Олава Шетконунга, опасавшегося принимать участие в большой международной политике. Однако он все же оказал кое-какую помощь Олаву. В частности, предоставил в его распоряжение 480 воинов из своей дружины. Кроме того, позволил Олаву проехать по шведским землям и набрать добровольцев, готовых отправиться с ним в Норвегию. После того как Олав значительно увеличил свое войско, норвежский конунг двинулся на соединение со своими родичами, также приведшими свои отряды. Согласно сведениям источников, Олав собрал примерно 3600 воинов. Количество, прямо скажем, не особенно впечатляющее. Вдобавок мы должны учесть, что военные приготовления Олава не остались тайной для его противников. Норвежская знать, активно поддерживавшая Кнута в его борьбе с Олавом, теперь в спешном порядке собирала войско, чтобы остановить возвратившегося изгнанника. Своевольным херсирам удалось сделать это гораздо лучше, чем Олаву. В источниках приведена численность войска, выступившего против Олава, — 14 400 воинов. Т. е. в четыре раза больше, чем у норвежского конунга.

Решающая битва произошла при Стикластадире. Обе стороны долго готовились к этой битве. В день битвы была хорошая погода, светило солнце. Но стоило противникам сойтись друг с другом в ожесточенной схватке, как небо и солнце побагровели, а потом вдруг стало темно, как ночью. Снорри Стурлуссон следующим образом описывает вооружение Олава в день битвы: «Олав конунг был вооружен так: на голове у него был позолоченный шлем, в одной руке белый щит со Святым Крестом из золота, в другой копье, которое теперь стоит в алтаре в церкви Христа, у пояса — меч Хнейтр, очень острый меч с рукоятью обвитой золотом. На конунге была кольчуга…» Войско бондов устремилось вперед с кличем: «Вперед, вперед, войско бондов!» В ответ в рядах сторонников Олава пронеслось: «Вперед, вперед, люди Христа, люди Креста, люди конунга!»

Воспользовавшись своим численным преимуществом, противники Олава добились успеха. Сам конунг был убит. «Торстейн корабельный мастер нанес Олаву удар секирой, — описывает смерть норвежского конунга Снорри Стурлусон. — Удар пришелся по левой ноге выше колена. Финн сын Арни тотчас сразил Торстейна. Получив эту рану, конунг оперся о камень, выпустил меч и обратился к Богу с мольбой о помощи. Тогда Торир Собака нанес ему удар копьем, удар пришелся ниже кольчуги, и копье вонзилось в живот. Тут Кальв нанес конунгу удар мечом, удар пришелся с левой стороны шеи. От этих трех ран конунг умер. После его гибели пали почти все, кто сражался рядом с ним». К моменту гибели Олава ему исполнилось тридцать пять лет. Он сражался в двадцати больших битвах.

Среди погибших Снорри Стурлусон упоминает и двух скальдов из трех, которые пришли вместе с Олавом и собирались воспеть эту битву в своих стихах.

Случилось это в среду, в четвертые календы августа месяца.

Сторонники Кнута праздновали победу. Они на несколько лет обеспечили себе спокойную жизнь в Норвегии под покровительством английско-датского властителя. Разве это не был вполне достойный итог их совокупных усилий, направленных на то, чтобы не допустить централизации норвежских земель под властью одного человека? Разве битва при Стикластадире не знаменовала собой торжество упрямой воли норвежской знати, желавшей любой ценой сохранить свою независимость? Насколько же сильна была ненависть знатных норвежцев к Олаву, что они были готовы признать над собой власть чужеземного правителя! Датское иго норвежские херсиры и бонды рассматривали как наименьшее из зол.

Но выяснилось, что гибель Олава вышла далеко за рамки этого сражения и привела к неожиданным последствиям, повлиявшим на умонастроения многих поколений норвежцев. После гибели Олава почти сразу же открылось, что он наделен даром исцеления. Даже его кровь даровала облегчение больным и раненым. Пожалуй, это было самое главное потрясение, которое испытали все те, кто знал норвежского конунга при его жизни. Кому могло прийти в голову, что он живет рядом со святым?! Народная молва вскоре докатилась до епископа Гримкеля, верного сподвижника Олава. Желая проверить, так ли это, Гримкель попросил разрешения у конунга Свейна, утвердившегося в Норвегии, открыть гроб с телом покойного. Гроб, в котором был похоронен Олав, выкопали из земли и открыли. Глазам епископа предстало удивительное зрелище. Тело Олава было нетленным. Гримкель немедленно объявил погибшего конунга святым. Спустя некоторое время состоялась торжественная церемония перенесения его мощей в церковь Святого Климента в Нидаросе. Отныне гроб с телом Олава должен был покоиться в храме, возведенном им самим лет за двадцать до этого события. То была лишь местная канонизация. Что же касается общей канонизации, то норвежцам пришлось ждать до конца XII века, прежде чем римско-католическая церковь официально признала их конунга первым норвежским святым.

О большой популярности культа св. Олава (и не только у норвежцев) говорит тот факт, что из двенадцати чудес, приписываемых этому норвежскому конунгу, шесть произошли за пределами Норвегии. Причем четверо из этих шести чудес непосредственно связаны с Киевской Русью. А два чуда из четырех имеют явно новгородское происхождение. Упоминаемая в рассказах об этих чудесах церковь Св. Олава действительно существовала в Новгороде в XII–XIII веках. В частности, она упоминается в одной среднешведской рунической надписи, относящейся к 1070–1090 годам.

Первое из этих чудес произошло, когда в Новгороде вспыхнул сильный пожар. Новгородцы стали умолять священника названной церкви Стефана спасти их от беды. Стефан вынес из церкви образ святого, который и остановил пожар. Второе чудо произошло в той же церкви и связано с исцелением немого юноши-ремесленника, родом из варягов. Хозяйка дома, в котором жил юноша, увидела во сне св. Олава, который сказал ей, чтобы она привела своего постояльца в церковь. Придя в церковь, юноша заснул и также увидел во сне Олава, который исцелил его. Очевидно, что эти два рассказа возникли именно в Новгороде, поскольку они имеют ряд лингвистических особенностей, указывающих на их местное, новгородское происхождение. Понятно и другое: клирики церкви Св. Олава в Новгороде были прямо заинтересованы в том, чтобы привлечь сюда как можно большее число прихожан. Особое покровительство, которое оказывал св. Олав выстроенной в его честь церкви, играло важную роль в этом деле.

Два других чуда Олава, судя по всему, произошли в Киеве. В рассказе о первом из них некий Вальдамар в Гардах вернул себе зрение с помощью волос, росших на голове Олава [73]. Однако кто был этот Вальдамар, исцелившийся столь необычным способом, скальд Сигват, являющийся автором этого рассказа, не уточняет. Соблазнительно предположить, что речь идет о Владимире, старшем сыне Ярослава Мудрого. Вполне возможно, что во время своего пребывания на Руси Олав встречался с Владимиром и продемонстрировал ему одно из своих чудес.

Тот факт, что Олав уже при жизни был наделен способностью исцелять людей, подтверждается рассказом о его четвертом чуде, произошедшем на Руси. Одна местная женщина, желая вылечить мальчика от нарыва в горле, пришла за советом к Ингигерд. Княгиня посоветовала ей обратиться за помощью к Олаву. Женщина была удивлена ее советом и заметила, что люди не считают Олава лекарем. В свою очередь, Ингигерд заметила собеседнице, что Олав может излечить больного с помощью медовых сот, положив их ему в рот. Женщина последовала совету Ингигерд и обратилась за помощью к Олаву. Мальчик был исцелен от своего недуга.

Пройдет совсем не много времени после гибели Олава Харальдссона, и он будет провозглашен небесным покровителем Норвегии, ее «вечным королем». Такова была благодарность норвежцев человеку, который при жизни не пользовался их любовью и погиб, отстаивая свое право на норвежский престол.

3

Дело Олава Харальдссона не прекратилось с его смертью. У него остался сын, который, повзрослев, должен был завершить то, что начал отец. Неспроста скальд Сигват, словно бы желая ребенку великой судьбы, посоветовал Олаву назвать его Магнусом в честь Карла Великого [74].

Магнус появился на свет весной 1024 года [75], в тот год, когда Олав Харальдссон достиг своего наивысшего могущества и, казалось, что уже ничто не угрожает его владениям. Это была иллюзия, за которую Олаву норвежскому пришлось жестоко поплатиться всего через несколько лет. Но разве он мог заранее предвидеть свою судьбу?

Выше уже говорилось, что законной супругой Олава была Астрид, дочь Олава Шетконунга. Однако маленький мальчик, которого Олав привез в Гарды, не был ее сыном. Согласно сагам, мать будущего норвежского конунга звали иначе — Альвхильд. Она являлась наложницей Олава и, как свидетельствуют саги, была женщиной знатного рода и прекрасной наружности. Значит, родившийся от нее ребенок не был королевской крови. Но об этой стороне жизни Олава норвежского нам известно как раз меньше всего.

В сагах нет единого мнения по поводу того, каким образом Магнус еще в детские годы оказался на Руси. По сообщению Снорри Стурлусона в «Круге земном», Олав Харальдссон, уходя в свой последний поход, оставил своего малолетнего сына на попечение Ярославу Мудрому и Ингигерд. Благо при дворе русского князя к беглецам относились более чем радушно, памятуя о былой привязанности Ингигерд к Олаву. Однако точка зрения Снорри входит в противоречие с тем, что говорится в ряде других саг. В частности, в своде королевских саг «Гнилая кожа» изложена еще одна версия прибытия Магнуса на Русь. После одной ссоры с Ингигерд конунг Ярицлейв, желая загладить свою вину перед супругой, отправляется к ней и просит простить его, обещая выполнить любое ее желание. В передаче автора саги Ингигерд, желая унизить Ярицлейва, говорит ему, чтобы он послал корабль в Норвегию к конунгу Олаву, пригласил в Гардарики его малолетнего сына и воспитывал его как отец, «потому что правду говорят у вас, что тот ниже, кто воспитывает дитя другого». Слова обличают в авторе саги подлинного скандинава. Древний скандинавский обычай, когда зажиточный отец отдавал своего ребенка на воспитание бедному родственнику, автор переносит на русскую почву. Ярицлейв согласился выполнить требование своей супруги, заметив при этом, что «хотя Олав конунг больше нас и не считаю я за унижение, если мы воспитаем его дитя». Направленный Ярицлейвом корабль доставил Магнуса из Норвегии на Русь.

Совершенно очевидно, что версия Снорри более правдоподобна, чем та, которая изложена в «Гнилой коже». Сама постановка вопроса о том, что на Руси считалось унизительным воспитывать ребенка из чужой семьи, обличает в авторе саги человека, слабо знакомого с реалиями древнерусской жизни. Он стремится любой ценой, даже за счет явной подтасовки фактов, показать превосходство всего скандинавского над чужеземным. Конунг Ярицлейв представлен у него как слабохарактерный правитель, во всем стремящийся угодить своей жене, гордой скандинавке Ингигерд. Ценой собственного унижения он достигает мира с ней и соглашается взять на воспитание ребенка от отца, пока еще находящегося в добром здравии. Реальные обстоятельства прибытия Магнуса на Русь не имели ничего общего с тем, что изложено в «Гнилой коже».

Что еще мы знаем о детских годах жизни Магнуса? Все в той же «Гнилой коже» повествуется о том, что Магнус часто забавлялся в палате конунга, был ловок во многих играх и упражнениях. С большим проворством он ходил на руках по столам.

Выходки Магнуса нравились далеко не всем. Один довольно пожилой дружинник невзлюбил маленького норвежца и решил его проучить. Однажды, когда Магнус, по своему обыкновению, забавлялся ходьбой на руках по столу и подошел к этому дружиннику, тот подставил ему руку и, свалив его со стола, сказал, что не потерпит его нападений. Было ли это сказано в шутку или всерьез — автор саги не уточняет. Но надо быть человеком, полностью лишенным иронии, чтобы серьезно отнестись к этой схватке старика с ребенком. В саге это событие датировано 1029 годом, Магнусу к тому времени исполнилось пять лет.

Впрочем, это происшествие вызвало разные толки среди присутствовавших в палате. Одни высказывались за Магнуса, другие — за дружинника. Виновник происшествия малолетний Магнус затаил злобу. Он решил расправиться со своим обидчиком, да так, чтобы другим неповадно было в будущем мешать его забавам. Дождавшись, когда конунг ушел спать, Магнус вернулся в палату, в которой продолжали пировать приближенные, и, держа в руках маленький топорик, подкрался к своему обидчику. Тот не успел заметить угрозы, исходившей от ребенка, и получил смертельный удар по голове. Все были поражены случившимся и стали спорить, как поступить с мальчиком. Некоторые хотели убить его и тем самым отомстить за своего погибшего товарища. Однако другие воспротивились «и хотели испытать, как сильно конунг любит его». На удивление, Ярицлейв обошелся благосклонно с провинившимся Магнусом. Когда ему сообщили о происшедшем, он даже похвалил мальчика за его поступок. «Королевская работа, приемыш, — будто бы сказал он и рассмеялся. — Я заплачу за тебя виру». Конунг, договорившись с родичами убитого, выплатил им денежную компенсацию, а Магнус с того дня находился в дружине конунга и воспитывался с большой любовью.

В этом эпизоде саги рельефно показан характер сына погибшего норвежского конунга. Жестокий и мстительный мальчик не умеет прощать обиды. Он готов воспользоваться любым, даже самым ничтожным поводом, для того чтобы пустить в ход оружие.

Между тем у киевского князя были куда более весомые причины для проявленной снисходительности, нежели просто любовь к своему приемному сыну. Оказывается, в это время Киевская Русь находилась во вражде с Норвегией. В «Саге о Магнусе Добром и Харальде Суровом Правителе» раскрывается причина этой вражды. Конунг Ярицлейв полагал, что норвежцы предали святого конунга Олава, и потому не желал заключать с конунгом Свеном торговый мир. Это означало, что любой норвежец, приплывший в Гардарики по торговым делам, подлежал смерти без суда и следствия, а его товары — отобраны, с платой соответствующей пошлины в княжескую казну.

Выходит, воспитывая Магнуса при своем дворе, Ярослав рассчитывал на то, что в недалеком будущем его приемный сын станет норвежским конунгом и восстановит попранную справедливость. Что ж, планы киевского князя сбылись полностью. Ведь не зря его называли Мудрым.

Конунг Свен не был тем человеком, который смог бы удержать в своих руках власть над Норвегией. Норвежцы видели в нем ставленника Кнута, а не самостоятельного национального лидера. В сагах повествуется о том, как сразу после гибели Олава Свен и его мать стали притеснять своих норвежских подданных, творя всяческие беззакония. Всего за несколько лет Свен и Эльфгиву сумели уронить свой авторитет настолько, что даже те, кто безоговорочно поддерживал их, теперь перешли в стан их врагов.

В 1033 году произошел случай, ставший своеобразным прологом к грядущим переменам в Норвегии. Некий человек провозгласил себя сыном Олава Трюггвасона и приплыл из Англии в Норвегию, чтобы стать конунгом. Источники утверждают, что очередной претендент на норвежский престол происходил из семьи священника и, соответственно, не имел никакого отношения к потомству знаменитого конунга. Ему удалось собрать некоторое количество сторонников, поверивших его словам. Восставшие сразились с войском Свена, но были разбиты. Самозванец погиб.

Но и звезда конунга Свена клонилась к закату. Держава его отца начала понемногу ослабевать. Англия, ставшая второй родиной Кнута, была слишком далеко от Норвегии и Дании. Кнут просто физически не мог контролировать столь обширную территорию. Следовательно, он не мог уберечь ее от распада. А это, в свою очередь, говорило в пользу того, что Норвегия в скором времени обретет независимость.

А вот тогда норвежцы и вспомнили о Магнусе. В Киевскую Русь ко двору Ярослава Мудрого отправилось норвежское посольство, чтобы пригласить Магнуса на престол. Магнус дал свое согласие и по прибытии в Норвегию был провозглашен конунгом.

Попытаемся более точно определить время отъезда Магнуса с Руси. Это позволит нам существенно уточнить хронологические рамки последующих событий. Пожалуй, наиболее близким к истине в этом вопросе оказался Юхан Скрейнер, опиравшийся в своей версии на целый ряд умозаключений. Смерть Кнута Великого наступила 12 ноября 1035 года. Однако вряд ли в Норвегии стало известно об этом раньше йоля (т. е. Рождества). Скорее всего, о смерти датского правителя там узнали лишь спустя несколько месяцев. Причина в плохих погодных условиях: зимние штормы, делающие невозможным регулярное сообщение по морю. А потом норвежцам пришлось еще дожидаться, когда сойдет лед в Балтийском море и Финском заливе, прежде чем они отправят посольство. Это могло произойти не раньше апреля или начала мая 1036 года. Сделаем поправку на время, потребовавшееся на переговоры норвежского посольства с Магнусом на Руси, и сборы в обратный путь. Вывод исследователя вполне логичен: поездка Магнуса в Норвегию состоялась осенью 1036 года. Ведь еще скальд Арнор утверждал, что Магнус «повел заиндевелый корабль с востока из-за моря». Только в декабре 1036 года Магнус добрался до Трендалега.

Но не все так просто, как кажется на первый взгляд. В сагах порядок событий изложен иначе. В «Круге земном» говорится, что по прибытии в Норвегию Магнус был провозглашен конунгом над всей той страной, которой правил его отец, Олав Харальдссон. Произошло это на Эйратинге, собранном по приказу Магнуса. Затем новоизбранный конунг отправился в поездку по стране, и повсюду норвежцы также признавали над собой его власть. Свен пробовал остановить триумфальное шествие Магнуса. Он собрал тинг в южном Хердаланде. Видимо, с целью заручиться поддержкой местного населения в своей борьбе против Магнуса. Ничего хорошего из этой затеи не вышло: то ли собравшиеся на тинг люди не выразили должного почтения правителю, то ли открыто заявили ему, что больше не хотят видеть его в своих землях. Так или иначе, Свен счел свое положение в Норвегии весьма непрочным.

Осенью того же года вместе с матерью он бежал в Данию к своему брату Хардакнуту (1028–1042 гг.) Хардакнут принял брата радушно и даже предложил ему править страной вместе. Не совсем ясно, чем была вызвана такая невиданная щедрость. Может быть тем, что все это происходило, по сообщению саги, еще при жизни Кнута, находившегося в Англии и еще окончательно не утратившего бразды правления.

Немного пожив при дворе своего брата, Свен умер тем же летом. А «той же осенью в ноябрьские иды» (12 ноября 1035 г.) за ним последовал его отец Кнут Великий. Семейство английско-датского правителя лишилось сразу двух своих представителей.

Таким образом, опираясь на источники, мы можем заключить, что Магнус еще при жизни Кнута прибыл в Норвегию и был провозглашен конунгом. Но, похоже, авторы саг, как всегда, стремились приукрасить события. Вряд ли Магнус решился бы приехать в Норвегию при жизни Кнута. Такое предприятие было бы слишком рискованным для молодого человека.

Для Хардакнута наступили нелегкие времена. Норвежцы теснили датчан и постоянно угрожали захватом их земель. Хардакнут, которого покойный отец назначил своим единственным законным преемником, никак не решался поехать в Англию, чтобы вступить в права наследства. И все из-за происков Магнуса, который во время отсутствия Хардакнута вполне мог удовлетворить свой возросший аппетит за счет его владений. Иными словами, Хардакнут опасался потерять Данию и одновременно не желал уступать кому бы то ни было свои права на английский престол.

Поскольку у Хардакнута пока не было возможности отправиться в Англию и стать королем, официальную церемонию его избрания пришлось отложить до лучших времен. Пока датский конунг будет улаживать свои взаимоотношения с норвежцами, было решено возложить обязанности регента на его сводного брата Харальда, еще одного сына Эльфгиву. Королева Эмма, мать Хардакнута, тоже получила кое-какие властные прерогативы. В частности, она распоряжалась казной и отчасти хускерлами покойного короля. Таким образом, Хардакнут, не решившийся оставлять всю власть в руках своего брата, разделил ее между ним и своей матерью.

Как уже было сказано, через несколько месяцев после своего бегства в Данию конунг Свен умер. Для Эльфгиву это был сильнейший удар. Все ее надежды вернуть себе утраченное положение в Норвегии рушились. Но первая супруга покойного короля нашла другой выход. Ее второй сын Харальд при всех тех ограничениях, которые наложил на него Хардакнут, все-таки был фактическим правителем Англии. При определенных обстоятельствах он мог стать полновластным хозяином этой страны. Похоронив своего первого сына, Эльфгиву отправилась в Англию, чтобы присоединиться к Харальду по прозвищу Заячья Нога и вместе с ним реализовать свои честолюбивые замыслы.

В той неразберихе, которая царила в те годы в Англии и в значительной мере была вызвана именно существовавшим двоевластием, ей многое удалось. Благодаря ее стараниям вокруг Харальда объединились решительные сторонники, которые, по сути дела, совершили государственный переворот в Англии. Они отстранили королеву Эмму от власти и завладели казной, которую та призвана была оберегать. И все это произошло при полном бездействии эрла Годвине, считавшегося главным помощником и советником Эммы. Был ли он подкуплен людьми Харальда или испытывал тайную симпатию к этому правителю — сказать трудно. Судя по тому, что Годвине весьма часто удавалось выходить сухим из воды, он был человеком ловким и хитрым.

Эмма обратилась за содействием к еще одному своему сыну (от брака с Этельредом) — Альфреду. Молодой человек, находившийся в Нормандии, собрал флот и явился на свою родину, чтобы наказать обидчиков Эммы. Однако он не рассчитал ни свои собственные силы, ни коварство своих врагов. В 1036 году Альфреда предательски захватили в плен в Гилфорде и ослепили. Лишенный зрения, он прожил совсем не долго. Эмма была изгнана из страны и нашла убежище у графа Балдуина во Фландрии. Опять же во всем этом не обошлось без участия Годвине. Похоже, ловкий царедворец решил ускорить падение датской королевской династии и для этого не брезговал никакими методами, натравливая друг на друга представителей разных противоборствующих кланов.

Безусловно, отпускать Эмму живой было крайне опасно для Харальда и его матери. Королева, потерявшая своего сына, никогда не отказалась бы от мысли отомстить своим врагам. Рано или поздно она вернулась бы в Англию вместе с Хардакнутом.

В 1037 году Эльфгиву осуществила свою мечту: ее сын Харальд был признан королем Англии.

Казалось бы, теперь ее честолюбие было удовлетворено и она могла до конца своих дней наслаждаться властью, так легко свалившейся в ее руки. Все так, но государственные перевороты, как учит история, очень редко завершаются удачей. Чаще всего у заговорщиков не оказывается достаточных сил, чтобы удержаться на занятых высотах. Нечто подобное произошло и в этом случае.

В 1038 году Хардакнут помирился с Магнусом. Встреча двух конунгов — датского и норвежского — состоялась на острове в устье пограничной реки Эльв. Конунги принесли друг другу клятву побратимства и обязались сохранять мир между своими государствами до конца своих дней. Было достигнуто важное соглашение: если один из них умрет, не оставив наследника, то другой присоединит его земли и подданных к своим владениям. По двенадцать представителей знати с каждой стороны также скрепили своей клятвой достигнутые договоренности.

Хардакнут со спокойным сердцем приступил к подготовке похода на Англию. Но сперва он взял с собой десять кораблей и отправился в Брюгге на свидание с матерью. Пока Хардакнут вместе с Эммой раздумывал о том, как следует поступить в создавшейся ситуации, в Брюгге пришло известие, обрадовавшее их обоих. Харальд тяжело болен. Немного позднее выяснилось, что его болезнь была смертельной. 17 марта 1040 года он ушел в мир иной, оставив своему сводному брату и заклятому врагу английский престол.

Хардакнут не стал спешить с отплытием в Англию, дождавшись, когда в Брюгге соберутся все его корабли общим числом 62. С такими силами Хардакнут и Эмма прибыли в Англию. Датский конунг вел себя как победитель в побежденной стране. Первым делом он потребовал, чтобы англосаксы выплатили всем командам его кораблей по восемь марок за весло. Затем он решил выместить свою злобу на умершем Харальде. Тело его было выкопано из могилы в Винчестере и брошено в Темзу. Воистину, людская ярость не знает пределов!

Как многоопытный политик эрл Годвине сразу же нашел общий язык с королем. Желая загладить свою вину, он подарил Хардакнуту прекрасный боевой корабль на 80 гребцов. Такого подарка оказалось вполне достаточно, чтобы Хардакнут, польщенный щедростью Годвине, простил ему былые прегрешения.

Кто бы знал, что английским королем Хардакнуту суждено пробыть лишь два года. 8 июня 1042 года Хардакнут распрощался с жизнью при довольно подозрительных обстоятельствах. Он пил стоя и вдруг упал в страшных судорогах и умер, не произнеся ни слова. Был ли он отравлен или сказалось колоссальное напряжение душевных и физических сил, которое ему пришлось испытать в столь молодом возрасте? Нельзя сказать, чтобы этот вопрос имел принципиальное значение для будущего Англии. Впрочем, у Хардакнута было достаточно врагов, желавших его смерти. Так что версия об его отравлении не выглядит невероятной.

Что же делал Магнус в течение того времени, когда сыновья Кнута оспаривали друг у друга право владеть Англией? Вопрос довольно интересный, поскольку, по уверению Адама Бременского, Магнус не стал дожидаться кончины Хардакнута. Выбрав удобный момент, он собрал свой флот и привел его к берегам Дании. Свен Эстридсен, которому Хардакнут поручил в случае опасности защищать датские берега, не смог ничего поделать против норвежцев и был разбит.

Было бы трудно надеяться на другой исход этой военной кампании. Свен никогда не отличался полководческими талантами и лишь по необходимости взвалил на свои плечи бремя командования флотом и войском. Помимо всего прочего, он был сыном злосчастного ярла Ульва, с которым расправились по повелению Кнута в церкви в Роскилле. Подобная родословная нисколько не прибавляла Свену авторитета в глазах своих воинов. Но если отбросить в сторону ореол неудачника, окружавший Свена Эстридсена в течение всей его жизни, то нельзя не заметить одного важного преимущества, которым он обладал от рождения. Матерью Свена была Эстрид, родная сестра Кнута Могучего. Мы еще встретимся с ней на страницах нашей книги. Следовательно, он имел все права на датский престол, а после смерти Хардакнута, возможно, и на английский.

Для Свена Магнус был узурпатором, покусившимся на его права. Аналогичным образом думали и другие датчане, поддерживавшие Свена в его борьбе с норвежским конунгом. И все же несмотря на это, мы вынуждены констатировать, что первый раунд схватки был проигран Свеном.