Путешественник Тэффи Надежда

– Надеюсь, что отец поставит на место Висконти, невзирая на его дурной нрав.

– А я надеюсь, что ваш отец мудрее вас, – возразила принцесса Элеонор. – Ходят слухи, что Теобальд станет следующим Папой.

– Да ну? – выпалил я в изумлении, совершенно забыв о правилах приличия. – Но он же сам сказал, что даже не принял духовный сан!

– Теобальду очень много лет, – сказала принцесса. – Но, кажется, именно это и является его основным достоинством. Конклав пока что ничего не решил. Как водится, возникло много группировок, и у каждой есть свой ставленник. Среди мирян растет недовольство, христиане нуждаются в Папе. А Висконти подходит всем – и простым людям, и кардиналам тоже. Если конклав и дальше будет пребывать в тупике, то, скорее всего, выберут Тео, именно потому что он стар. В конце концов в Риме появится Папа, хоть и ненадолго. В результате у представителей различных группировок будет достаточно времени, чтобы совершать закулисные действия и плести интриги, дабы в конце концов решить, чей кандидат наденет папскую тиару, когда Висконти скончается.

Принц Эдуард лукаво заметил:

– Боюсь, Тео умрет очень быстро: его хватит удар, когда он обнаружит, что Рим ничуть не благочестивее Льежа, Акры или Венеции.

Дядюшка улыбнулся, а его высочество продолжил:

– Да. Вот почему я думаю, что вы получите священников, которых так желаете. Висконти, возможно, и будет роптать для виду, но уж точно не опечалится при виде зрелища, как эти священники отправляются подальше из Акры и как можно дальше от него. Здесь пребывают члены всех монашеских орденов, разумеется, для поддержки наших воинов-крестоносцев. Однако многие из них слишком легкомысленно относятся к своим обязанностям. Помимо того, что они ухаживают за больными и смягчают их душевные страдания, они еще и предоставляют некоторые услуги, которые пугают праведных основателей этих орденов. Можете представить, как именно утешают страждущих кармелиты и клариссы, я уж не говорю о том, что это приносит им прибыль. А в это время монахи и священники богатеют, незаконно торгуя всякими пустячками – лекарствами и провизией, которые пожертвовали монастырям добросердечные христиане дома, в Европе. Да вдобавок тут все священники также торгуют индульгенциями и занимаются распространением абсурдных суеверий. Хотите посмотреть?

Он достал узкую полоску бумаги красного цвета и вручил ее дядюшке Маттео, который развернул бумагу и прочитал вслух:

– «Благослови, Господи, и освяти этот документ, дабы он мог разрушить деяния дьявола. Тот, кто носит с собой сей документ, записанный при помощи Святого Слова, освободится от посещений Сатаны».

– Существует целый рынок, занимающийся продажей этой пачкотни среди воинов, идущих на битву, – сухо сказал принц. – Причем покупают такие бумаги представители обеих враждующих сторон, поскольку Сатана является врагом как мусульман, так и христиан. Мало того, священники за отдельную плату – четыре английских пенса или один арабский динар – излечивают раны святой водой. Причем абсолютно все – хоть глубокий разрез мечом, хоть язвы от сифилиса. Последний, кстати, здесь встречается чаще.

– Радуйтесь, что вскоре покинете Акру, – вздохнула принцесса. – Дай бог, чтобы ваша миссия оказалась успешной.

Дядюшка Маттео поблагодарил принца и принцессу за аудиенцию, и мы ушли. Дядя сказал мне, что вернется обратно в хану, поскольку хочет побольше узнать о свойствах мази мамум. Я же отправился просто прогуляться по городу, в надежде услышать некоторые слова на

фарси и запомнить их, как посоветовал принц Эдуард. Однако в тот день я выучил такие слова, которые принц вряд ли мог одобрить.

Я подружился с тремя местными мальчишками примерно моего возраста: их звали Ибрагим, Дауд и Насыр. И хотя французский они знали очень плохо, но мы все-таки ухитрялись общаться при помощи жестов и мимики – мальчишки между собой всегда договорятся. Мы вместе бродили по улицам, я указывал на тот или иной предмет и сообщал название, под которым знал его по-французски или на венецианском наречии, а затем спрашивал: «Фарси?» И они называли его на своем родном языке, иногда между ребятами возникали споры, о каком именно предмете идет речь. Таким образом я узнал, что торговец, купец или негоциант называются khaja, все молодые люди – ashbal («детеныши льва»), а все молодые девушки – zaharat («маленькие цветы»). Фисташки на фарси – fistuk, верблюд – shutur и так далее; все это могло пригодиться мне во время путешествия на Восток. Позже я выучил и некоторые другие слова.

Мы миновали лавку, где арабский khaja предлагал на продажу письменные принадлежности, включая тонкий и очень тонкий пергамент, а также бумагу различного качества, от ломкой индийской, сделанной из риса, и до изготовленной из льна хорасанской и дорогой мавританской, которая называлась пергаментной тканью, оттого что была одновременно мягкой и прочной. Я выбрал то, что мог себе позволить: не слишком роскошную, но прочную бумагу, – и заставил khaja нарезать ее на небольшие листы, которые мог бы носить, сложив в пачку. Также я купил несколько красных мелков, чтобы писать ими, если у меня не будет времени приготовить перо и чернила. Тогда я впервые начал записывать новые слова, которые узнал, в словарик. Позднее я стал также записывать названия мест, где я побывал, и имена людей, с которыми повстречался, а потом стал делать записи о событиях, которым был свидетелем. Впоследствии я частенько обращался к этим записям, когда писал книгу обо всех своих путешествиях и приключениях.

Время уже перевалило за полдень, я оказался на солнцепеке с непокрытой головой и начал потеть. Мальчишки заметили это и стали хихикать, показывая жестами, что мне жарко из-за моего смешного наряда. Но особенно их развеселило то, что мои длинные ноги были открыты посторонним взорам, а мои венецианские чулки слишком тесно их облегали. Я также не преминул заметить своим новым знакомым, что нахожу столь же неудобными их мешковатые и длинные одеяния, и высказал предположение, что в них в жару ходить еще хуже, нежели в моей одежде. После этого мальчишки принялись мне доказывать, что их одежда самая подходящая для такого климата. В конце концов, чтобы проверить наши доводы на практике, мы отправились в уединенный узкий cul de sac[104], где мы с Даудом и поменялись одеждой.

Разумеется, когда мы разделись догола, стало видно другое различие между христианином и мусульманином; последовало взаимное исследование, сопровождаемое множеством восклицаний на разных языках. До этого времени я не знал точно, какое именно увечье связано с обрезанием, а они никогда прежде не видели мужчину старше тринадцати, у которого на zab сохранилась бы крайняя плоть. Все мы тщательно изучили разницу между мной и Даудом, заметив, какая его fava, из-за того что она все время открыта, сухая и лоснящаяся и словно бы покрыта чешуей, и рассмотрели его жезл с корпией и редкими волосками на конце; в то время как моя fava открывалась и закрывалась, подчиняясь моей прихоти, она была также более эластичной и мягкой при прикосновении, даже когда от повышенного внимания натянулась, отчего мой член поднялся и стал твердым.

Арабские мальчишки издавали восторженные восклицания, которые, казалось, означали: «Дайте нам испытать эту новинку», но это не вызывало у меня никаких чувств. Тогда голый Дауд, прибегнув к попытке все наглядно продемонстрировать, протянул руку за спину и обхватил мой candeltto рукой, после чего направил его к своему тощему заду. Нагнувшись, он начал извиваться передо мной, все время повторяя обольстительным голосом: «Kus! Baghlah! Kus!» Ибрагим и Насыр смеялись и делали средними пальцами пронзающие жесты, крича: «Ghunj! Ghunj!» Их слов я не понимал, но подобная фамильярность Дауда меня возмутила. Я высвободился из его руки и отбросил ее, а затем поспешил прикрыться, облачившись в одежду, которую он снял. Мальчишки добродушно пожимали плечами, глядя на мое христианское ханжество, а Дауд оделся в мое платье.

Нет ничего более непохожего на венецианские чулки, чем арабские шаровары. Они спускались от талии, вокруг которой завязывались с помощью пояса, и доходили до колен, где суживались, однако не становились облегающими, но оставались достаточно просторными. Мальчишки сказали мне, что на фарси это слово звучит как pai-jamah, но мне больше понравился перевод на французский язык – trousss. Арабское верхнее платье представляет собой длиннополую рубаху, отличающуюся от нашей лишь тем, что она просторней и лучше подогнана. Поверх нее надевается ава – особого вида легкий сюртук с прорезями для рук, он свободно ниспадает вниз, почти до самой земли. Арабские туфли похожи на наши, и еще их можно надевать на любую ногу, из-за того что они изрядной длины и свободно закручиваются вверх и назад. На голове арабы носят kaffiyah – отрез ткани, достаточно большой, чтобы скрывать часть спины и плечи; он удерживается при помощи шнура, обернутого вокруг головы.

К своему изумлению, я действительно почувствовал себя лучше в этом одеянии. Я носил его некоторое время, прежде чем мы с Даудом снова обменялись одеждой, и в нем было гораздо прохладней, чем в моем венецианском наряде. Многочисленные слои одежды, вместо того чтобы прилегать к коже, как я сначала ожидал, казалось, каким-то образом сохраняли прохладный воздух внутри, не давая солнцу нагревать тело. Так что в свободной одежде в жару гораздо удобней.

Поскольку этот наряд был свободным и его можно было в любое время сделать еще свободней, я никак не мог понять, почему арабские мальчишки, да и все взрослые арабы тоже, мочатся весьма странным образом. Мои новые знакомые присаживались на корточки, чтобы помочиться, как у нас это обычно делают женщины. Более того, рабы облегчаются где угодно, не обращая внимания на прохожих. Когда я выразил любопытство и отвращение, мальчишки пожелали узнать, каким же образом мочатся христиане. Я объяснил, что мы делаем это стоя, вдали от посторонних глаз, оставаясь невидимыми, внутри licet[105]. Они дали мне понять, что вертикальная позиция в их Святой книге, Коране, называется нечистой. Более того, арабы не любят заходить внутрь укромного места (mustarah), кроме тех случаев, когда им надо существенно освободить кишечник, оттого что укромное место может быть опасным. Узнав об этом, я выразил еще большее любопытство, и мальчишки мне все объяснили. Мусульмане, как и христиане, верят в демонов и дьявола, которые приходят из подземного мира, – у арабов эти существа называются джиннами и ифритами; они могут очень легко выбраться из-под земли по той лунке, которая образуется от mustarah. Это звучало разумно. И потом, спустя долгое время, всякий раз склоняясь в licet над отверстием, я никак не мог избавиться от ужасного чувства, что снизу меня сейчас схватят когтистые лапы.

Одежда, в которой арабы ходят по улицам, вряд ли понравилась бы европейцам, однако гораздо более отвратительным показалось бы моим землякам одеяние арабок. Собственно говоря, женская одежда в арабских странах мало отличается от одежды мужчин. Женщина носит такие же длинные шаровары и рубаху с ава, но вместо kaffiyah на ней надета chador (чадра) – покрывало, которое свисает с макушки почти доземли, укрывая ее со всех сторон. Некоторые женщины носят черную, достаточно тонкую чадру, так что сквозь нее они могут смутно видеть окружающих, сами оставаясь при этом невидимыми; другие носят более тяжелую чадру с узкой прорезью для глаз. Закутанная во все эти покровы, завешанная чадрой, арабская женщина напоминает собой ходячую груду тряпок. Я сильно подозреваю, что, пока она не сделает шаг, никто из арабов не может с точностью сказать, где у нее перед, а где зад.

С помощью гримас и жестов я ухитрился задать своим новым товарищам довольно сложный вопрос. Предположим (я рассуждал, исходя из поведения молодых людей в Венеции), что они отправились бродить по улицам, бросать влюбленные взгляды на красивых молодых женщин – как они определят, что женщина действительно красива?

Ребята дали мне понять, что в мусульманке в первую очередь ценится не красота ее лица или глаз и не фигура в целом. Ценится крутой изгиб ее бедер и зада. Опытный взгляд, уверили меня мальчишки, различит колыхание округлостей даже под женской уличной одеждой. Однако они предупредили меня, чтобы я случайно не оказался жертвой заблуждения: многие женщины, жестами показали мальчишки, делают себе подложные бедра и ягодицы необъятных размеров.

Тогда я задал другой вопрос. Положим, опять же действуя в привычке молодых венецианцев, Ибрагим, Насыр и Дауд пожелали завязать знакомство с красивой незнакомкой – как они попытаются сделать это?

Этот вопрос, похоже, слегка озадачил их. Мальчишки принялись подробно расспрашивать меня, уточняя: я и правда имел в виду красивую молодую женщину?

Да. Разумеется. Кого же еще я мог иметь в виду?

Ну как же, возможно, красивого незнакомого мужчину или мальчика? Я еще раньше заподозрил, а теперь уверился окончательно, что попал в определенного сорта компанию, где меня считали неоперившимся птенцом. И, честно говоря, не слишком удивился, так как знал, что библейский Содом находился неподалеку от Акры, чуть восточней.

Мальчишки снова принялись хихикать над моей наивностью христианина. Собрав воедино их выразительную пантомиму и обрывки французского, я сделал следующий вывод: с точки зрения ислама и их Священной книги Корана женщины существуют для одной-единственной цели – произвести на свет мальчиков. Исключение составляет лишь правящий шейх, который может позволить себе иметь целый гарем настоящих девственниц, каждой из которых пользуется по одному разу, а затем избавляется от них. Однако простые мусульмане-мужчины крайне редко используют женщин для получения сексуального наслаждения. Да и зачем им это? Они всегда могут получить множество мужчин и мальчиков, гораздо более пышных и красивых, чем любая женщина. С другой стороны, если рассудить, любовник-мужчина всегда предпочтительней женщины, просто потому, что он мужчина.

Вот, к примеру, одно из основных достоинств мужчины – они указали мне на проходящую мимо груду одежды – женщину, которая несла запеленатого младенца: сразу ясно, что ребенок – мальчик, потому что его лицо полностью покрыто роем мух. Заметив мое удивление, они предложили мне самому ответить на вопрос: почему мать не отгоняет мух? Я предположил, что она, должно быть, редкостная лентяйка, но оказалось, что дело было совсем в другом. Женщина радуется тому, что мухи покрывают лицо младенца, потому что это мальчик-наследник. Никакой злобный джинн или ифрит, пролетающий мимо, не сможет разглядеть, что это ребенок, драгоценный наследник-сын, и потому существует гораздо меньше вероятности, что он нашлет на него болезнь, проклятие или какое-либо еще несчастье. Будь это девочка, мать преспокойно отгоняла бы мух, и пусть зло видит младенца, потому что не найдется ни одного демона, который бы удосужился причинить вред девочке, да и мать будет не слишком опечалена, даже если это про изойдет.

Поскольку сам я, к счастью, был мужчиной, то полагал, что мне следует согласиться с тем, что мужчина имеет предпочтение перед женщиной и должен цениться гораздо больше. Тем не менее у меня уже имелся кое-какой сексуальный опыт, который и заставил меня прийти к заключению, что женщины и девушки тоже весьма полезны, желанны и достойны почитания. Даже если бы женщина была всего лишь резервуаром, то и тогда без нее никак не обойтись.

Ну и ерунда, показали жестами мальчишки, вовсю потешаясь над моей простотой. Даже будучи вместилищем, любой мужчина-мусульманин в сексуальном плане считается более чутким и способен принести гораздо больше наслаждения, чем любая женщина, чьи интимные части тела становятся особенно нечувствительными после обрезания.

– Минуточку, – обратился я к мальчишкам. – Вы имеете в виду, что после обрезания мужчина не способен получить наслаждение?..

Нет-нет-нет, резко затрясли они головами. Речь идет о том, что женщины, после того как их подвергнут обрезанию, становятся нечувствительными. Теперь уже я затряс головой. Я не мог себе представить, каким образом можно сделать такую операцию созданию, которое не обладает ни христианским candeltto, ни мусульманским zab, ни хотя бы детским bimbin. Я был совершенно озадачен и сказал об этом ребятам.

С выражением удивительной снисходительности они заметили, что – выразительный жест в сторону собственных искалеченных органов – удаление крайней плоти у мальчика делается просто для того, чтобы было видно, что он мусульманин. Однако в каждой мусульманской семье, независимо от ее достатка или положения в обществе, всем детям женского пола также предписано делать такое же обрезание. Между прочим, у них считается страшным оскорблением назвать мужчину «сыном необрезанной матери». Я все еще пребывал в недоумении.

– Toutes les bonnes femmes[106], – повторяли они снова и снова, – делают tabzir, чтобы лишить их zambur.

О значении двух этих загадочных слов мне приходилось только догадываться. Таким образом, когда девочка достигнет половой зрелости, она не будет испытывать желания и избежит тяги к адюльтеру. Она навсегда останется непорочной и будет выше подозрений, так как всем мусульманским женщинам следует быть лишь пассивной плотью: у них одно-единственное предназначение – за свою безрадостную жизнь произвести на свет как можно больше мальчиков. Нет сомнения, конечный результат был достоин одобрения, но я так и не мог понять попыток ребят разъяснить мне, каким образом tabzir может влиять на это.

Наконец я сменил тему беседы и задал другой вопрос. Предположим, как это бывает с молодыми венецианцами, Ибрагим, Дауд или Насыр все же хотят женщину, а не мальчика или мужчину – и женщина эта вполне способна получать и доставлять удовольствие, то все-таки как они поступят, чтобы разыскать ее?

Насыр и Дауд презрительно захихикали, а Ибрагим поднял брови, словно в пренебрежительном вопросе, и в то же время показал средний палец и стал двигать им вверх-вниз.

– Ясно, – сказал я, кивая. – Здесь подобное возможно только с определенного сорта женщинами.

Используя все те же ограниченные средства общения, мальчишки все же ухитрились объяснить, что я могу найти этих бесстыдниц среди христианок, которые живут в Акре. Это, кстати, не так уж и трудно, потому что здесь полно таких шлюх. Мне надо всего лишь пойти – они показали, куда именно, – вон в тот дом, что расположен за базарной площадью, на которой мы как раз и находились в тот момент.

Я сказал сердито:

– Да это же монастырь! Дом Христовых невест!

Ребята пожали плечами и погладили воображаемые бороды в знак того, что говорят правду. Как раз в этот момент дверь монастыря отворилась и на площадь вышли мужчина с женщиной. Он был рыцарем-крестоносцем, в плаще с эмблемой ордена святого Лазаря. Женщина не носила чадры (очевидно, это была не арабка), а была одета в белый плащ и коричневое облачение ордена кармелиток. Оба шатались от выпитого вина, и лица у них были красные.

Спустя некоторое время – разумеется, это произошло не сразу – я припомнил, что уже дважды слышал упоминания о загадочных кармелитах и клариссах, с которыми были связаны многочисленные скандалы. В своем невежестве я предположил, что речь шла о каких-то определенных женщинах, которых так вали. Однако теперь стало ясно, что имелись в виду сестры-кармелитки и другие монахини из ордена святого Франциска, которых крестоносцы любовно прозвали клариссами.

Почувствовав, что подобное поведение христиан унизило лично меня в глазах этих троих мальчишек-язычников, я резко распрощался с ними. В ответ мои новые знакомые шумно запротестовали и начали настойчиво показывать жестами, чтобы я поскорее присоединялся к ним, что они продемонстрируют мне кое-что действительно удивительное. Сделав уклончивый жест – мол, как-нибудь в другой раз, – я продолжил свой путь по улочкам Акры обратно в хану.

Глава 4

Я пришел в гостиницу одновременно с отцом, который как раз вернулся из замка со встречи с архидиаконом. Когда мы подошли к двери нашей комнаты, из нее вышел молодой человек, мойщик в хаммаме, который обслуживал дядюшку Маттео в самый первый день. Он одарил нас ослепительной улыбкой и сказал:

– Салям алейкум.

И отец тут же вежливо ответил:

– Ва алейкум ас-салям.

Дядюшка Маттео был в комнате, очевидно, он только что начал накрывать скатерть для вечерней трапезы. И, едва мы вошли, он тут же принялся рассказывать в своей веселой манере:

– Мальчик принес мне целый кувшин средства для удаления волос. Я решил определить его состав. Представьте, мамум состоит всего лишь из заячьей капусты и негашеной извести, смешанных с небольшим количеством оливкового масла. Ну и еще добавляют немного мускуса, чтобы придать средству более приятный аромат. Мы легко сможем смешать его сами, но мамум стоит здесь так дешево, что едва ли в этом есть резон. Я велел мальчику принести мне четыре дюжины небольших кувшинов. А что наши священники, Нико?

Отец вздохнул.

– Кажется, Висконти уже готов отправить с нами всех священников Акры. Однако он полагает, что, прежде чем послать людей в столь долгое и утомительное путешествие, нужно поинтересоваться, что они сами думают по этому поводу. Так или иначе, Висконти обещал по мере сил оказать помощь в поиске добровольцев. Он даст нам знать о результатах.

В последующие дни мы оказались единственными жильцами в хане, и отец радушно пригласил хозяина оказать нам честь и присоединиться к нашей вечерней трапезе.

– Ваши слова перед моими глазами, шейх Фоло, – сказал Исхак, одергивая свои широкие шаровары, чтобы поудобней усесться.

– Может, госпожа шейха, ваша прекрасная жена, присоединится к нам? – спросил дядюшка. – Это ведь она в кухне, не правда ли?

– Разумеется, шейх Фоло. Но она не нарушит приличий: не пристало женщине самонадеянно принимать пищу в обществе мужчин.

– Да-да, конечно, – сказал дядюшка. – Простите меня. Я забыл о приличиях.

– Как сказал пророк (да пребудут с ним мир и счастье): «Я стоял перед вратами Небес и видел, что в большинстве своем обитатели их были нищими. Я стоял перед вратами Ада и видел, что большинство его обитателей составляли женщины».

– Гм, да. Ну, тогда, возможно, ваши дети захотят к нам присоединиться, чтобы составить компанию Марко? Есть ли у вас дети?

– Аллах, у меня нет ни одного, – печально сказал Исхак. – Только три дочери. Моя жена baghlah и бесплодна. О благородные господа, поз вольте мне вознести благодарственную молитву за этот ужин.

Мы склонили головы, и он забормотал:

– Аллах акбар рахмет. – И добавил на венецианском наречии: —

Аллах велик, мы благодарим его.

Мы сами накладывали себе ломтики баранины, приготовленные с помидорами и жемчужными луковицами, и печеные огурцы, начиненные рисом и орехами. Пока мы делали это, я сказал хозяину:

– Простите меня, шейх Исхак. Могу я задать вам вопрос?

Он любезно кивнул:

– Доставьте мне удовольствие вашим желанием, молодой шейх.

– Вы использовали это слово, говоря о своей жене. Baghlah. Я слышал его прежде. Что оно означает?

Хозяин выглядел слегка смущенным.

– Baghlah – это самка осла. У нас так обычно говорят о женщине, подобной бесплодной пустыне. Ах, я понимаю, вы думаете, это слишком грубое слово, чтобы использовать его по отношению к своей жене. И вы правы. Она ведь во всех иных отношениях очень достойная женщина. Вы, господа, возможно, заметили, какой у нее внушительный лунообразный зад. Изумительно большой и увесистый. Он заставляет ее садиться, когда она встает, и садиться, когда она собирается лечь. Да, превосходная женщина. У нее также красивые волосы, хотя вы и не можете их увидеть. Длинные и блестят сильнее, чем моя борода. Вы, без сомнения, осведомлены, что Аллах предписал одному из своих ангелов ничего не делать, а только стоять у его трона и восхвалять его мудрость. И ангел этот ничего больше не делал, а лишь возносил хвалу Аллаху за то, что он столь мудро все распределил – бороды мужчинам, а длинные локоны женщинам.

Араб на мгновение прекратил свою пустую болтовню, и я сказал:

– Я слышал еще и другое слово. Kus. Что это значит?

Слуга, который явился нам прислуживать, издал какой-то странный звук, а Исхак выглядел теперь еще более сконфуженным.

– Это очень плохое слово. И не подобает обсуждать такое во время вечерней трапезы. Я не буду повторять то, что вы сказали, но это низкое слово для обозначения самых низких частей женского тела.

– А ghunj? – спросил я. – Что означает ghunj?

Слуга судорожно вздохнул и торопливо покинул комнату, а у Исхака был теперь уже такой вид, словно он терзался физической болью.

– Где вы проводили сегодня время, молодой шейх? Это тоже низкое слово. Оно означает определенные движения, которые делает женщина. Это слово относится к тем движениям, да простит меня Аллах, к тому, что происходит во время полового сношения.

Дядюшка Маттео фыркнул и сказал:

– Мой saputlo[107] племянник страстно желает узнать новые слова, которые могут оказаться полезными, когда он отправится с нами в дальние страны.

Исхак пробормотал:

– Как сказал пророк (да пребудут с ним мир и счастье): «Добрый спутник – вот лучшая поддержка в дороге».

– Есть еще пара слов… – начал я.

– У высказывания этого есть продолжение, – проворчал Исхак. —

«И даже плохой спутник лучше, чем совсем никакого». Но неужели, молодой шейх Фоло, я должен опускаться до того, чтобы переводить и другие незнакомые слова, которые вы узнали, пытаясь овладеть нашим языком?!

После этого заговорил отец, моментально переведший беседу в более безопасное русло, а наша трапеза между тем подошла к сладкому: консервированным абрикосам, финикам и сладко благоухавшим арбузным коркам. В тот вечер мне так и не удалось узнать значение таинственных слов tabzir и zambur, это произошло гораздо позже. Когда ужин завершился питьем шербета и gahwah, Исхак снова произнес благодарственную молитву: не в пример нам, христианам, язычники читают ее дважды – перед началом и ближе к концу трапезы.

– Аллах акбар рахмет. – И со вздохом облегчения хозяин покинул нашу компанию.

Прошло несколько дней, и по требованию Висконти мы с отцом и дядюшкой снова отправились в замок. Он встретил нас вместе с принцем и принцессой, в комнате также присутствовали двое мужчин в белом облачении и черных плащах ордена монахов-проповедников святого Доминика. После того как мы обменялись приветствиями, Висконти представил нам их.

– Брат Никколо Виченцский и брат Гильом Триполийский. Они выразили желание отправиться с вами, мессиры Поло.

Представляю, какое разочарование испытал отец. Однако он скрыл его и сказал только:

– Приветствую вас, братья, добро пожаловать на нашу встречу. Могу я спросить, почему вы пожелали присоединиться к нашей миссии?

Один из них ответил довольно раздраженным тоном:

– Из-за того, что нам внушает отвращение поведение наших братьев-христиан здесь, в Акре.

Другой заметил таким же тоном:

– Мы с нетерпением предвкушаем миг, когда сможем вдохнуть более чистый воздух далекой Татарии.

– Спасибо вам, братья, – вежливо сказал отец. – А теперь прошу меня извинить, но нам надо поговорить с глазу на глаз с его преподобием и их королевскими высочествами.

Оба монаха заспели, словно им нанесли обиду, но покинули комнату.

А затем отец процитировал архидиакону Библию:

– «Урожай и вправду велик, лишь работников мало». Висконти возразил цитатой:

– «Где соберутся двое или трое во имя Мое, там среди них и Я». – Но, ваше преподобие, я просил священников.

– Никто из священников не вызвался добровольно. Эти двое тем не менее монахи-проповедники. По существу, они уполномочены совершать практически любые церковные обряды – от закладки церкви до заключения брака. Их власть отпускать грехи и освящать церкви, разумеется, ограничена и они также не могут посвящать в церковный сан, но почему бы вам не взять с собой для этого епископа? Мне очень жаль, что добровольцев нашлось так мало, но совесть не позволяет мне кого-либо принуждать. Может, вас что-то еще не устраивает?

Отец заколебался, но дядюшка храбро высказался:

– Да, ваше преподобие. Монахи сами признались, что руководствуются вовсе не благими намерениями. Они просто хотят убраться подальше из этого распутного города.

– Так же, как и святой Павел, – сухим тоном произнес архидиакон. – Я отошлю вас к Книге Деяний апостолов. В те времена этот город назывался Птолемаида. Однажды Павел направился туда, однако не смог пробыть в этом грешном городе более одного дня.

Принцесса Элеонор с жаром закончила:

– Аминь!

А принц Эдуард сочувственно хихикнул.

– У вас есть выбор, – сказал нам Висконти. – Вы можете поискать где-нибудь в другом месте или подождать, пока изберут Папу, и обратиться к нему. Или же можете принять услуги этих двоих братьев-доминиканцев. Они заявили, что готовы отправиться хоть завтра.

– Мы, конечно же, возьмем их с собой, ваше преподобие, – ответил отец. – И позвольте вас за все поблагодарить.

– Итак, – заметил принц Эдуард, – вам предстоит пройти земли сарацинов и следовать далее на восток. Полагаю, есть одна дорога, которая гораздо предпочтительнее.

– Мы будем очень рады узнать, что это за дорога, – сказал дядюшка Маттео. Он захватил с собой Китаб аль-Идриси и теперь открыл его на той странице, где были изображены Акра и ее окрестности.

– Хорошая карта, – одобрительно произнес принц. – Ну смотрите. Если вы хотите отсюда попасть на восток, то сначала вы должны отправиться на север и обойти земли мамелюков. – Будучи христианином, принц перевернул страницу вверх ногами, чтобы север оказался наверху. – Однако ближайшие к северу порты – это Бейрут, Триполи и Латакия… – Он показал на карте золотистые точки, обозначавшие эти портовые города. – Если даже их еще не успели захватить сарацины, то осада наверняка идет полным ходом. Вам придется пройти – дайте-ка посчитать, – больше двух сотен английских миль, вдоль побережья на север. Вот до этого места в Малой Армении. – Он показал на точку на карте, которая, несомненно, не заслуживала того, чтобы быть золотистой. – Здесь, где река Оронт[108] впадает в море, располагается старинный порт Суведия. Там живут армяне-христиане и миролюбивые арабы-аведи, мамелюки до сих пор еще не добрались туда.

– Когда-то это был главный порт Римской империи, – добавил Висконти, – который назывался Селуция. А неподалеку есть еще один, известный как Аяс, Аджацо или Антакья, у него много всяких названий. Конечно, вы отправитесь туда морем, а не по суше вдоль побережья.

– Да, – сказал принц, – английский корабль отплывает отсюда на Кипр завтра вечером. Я предупрежу капитана, чтобы он взял курс на Суведию и прихватил с собой вас и монахов. Я дам вам рекомендательное письмо к остикану[109], тамошнему градоначальнику, и попрошу его присмотреть за вами. – Затем он снова привлек наше внимание к Китабу. – Так вот, когда вы доставите вьючных животных в Суведию, то отправляйтесь в глубь территории. Перейдете реку, вот здесь, а затем двигайтесь на восток, к Евфрату. Ваше путешествие вниз по Евфрату до Багдада не будет тяжелым. А уж из Багдада на восток ведут разные дороги.

Отец и дядя оставались в замке, пока принц писал обещанное письмо. Мне же они велели почтительно попрощаться с его преподобием и их королевскими высочествами; только после этого я смог уйти и провести остаток дня в Акре по своему усмотрению. Я больше никогда не виделся с архидиаконом и принцем с принцессой, но впоследствии до меня дошли некоторые новости. Мы с отцом и дядей были еще недалеко от Леванта, когда получили известие, что архидиакон Висконти был избран Папой Римским и взял себе имя Григория Х. Примерно в то же время принц Эдуард, поняв, что толку все равно не будет, завершил Крестовый поход и отплыл домой. Он добрался до Сицилии, когда узнал новости: его отец умер и он стал королем Англии. Вот так и получилось, что, сам того не подозревая, я познакомился с двумя наиболее высокопоставленными людьми Европы. Однако, признаться, я никогда особенно не гордился этим близким знакомством. Кроме того, позднее я повстречался на Востоке с людьми, по сравнению с величием которых могущество Пап и королей было ничто.

Вскоре после того, как я в тот день ушел из замка, наступил один из пяти часов суток, когда арабы молятся своему богу Аллаху. Церковные сторожа, которых они называли муэдзинами, уже заняли свои посты на всех башнях и высоких крышах, громко и монотонно затянув напев, который означал, что наступил час молитвы. Везде – в дверях лавок и на грязных улочках – люди, исповедующие ислам, развернули невзрачные маленькие подстилки и встали на колени. Повернувшись на юго-восток, они отбивали поклоны, а затем воздевали руки вверх. И если в эти часы вы видели лицо человека, а не его зад, то этот человек, несомненно, был христианином или иудеем.

Как только все жители Акры снова приняли вертикальное положение, я заметил троих мальчишек, с которыми познакомился около недели тому назад. Оказывается, Ибрагим, Насыр и Дауд увидели, как я входил в замок, и решили подождать неподалеку от входа моего возвращения. У всех троих глаза возбужденно блестели: так им хотелось показать мне то самое диво, которое мне пообещали. Но сперва, разъяснили мне мальчишки, я должен съесть то, что они принесли. Насыр держал маленькую кожаную сумку, в которой, как оказалось, было множество фиг, приготовленных в кунжутном масле. Фиги мне вообще-то нравились, но эти оказались такими промасленными, мясистыми и липкими, что было неприятно брать их в рот. Однако поскольку мальчишки настаивали, что я должен съесть их, чтобы на меня снизошло откровение, я заставил себя проглотить четыре или пять этих отвратительных фиг.

Затем друзья повели меня кружным путем по улицам и улочкам. Путь оказался достаточно длинным, я начал ощущать странную слабость в конечностях и дурман в голове. Я забеспокоился, решив, что это жаркое солнце напекло мне непокрытую голову или фиги оказались испорченными. Что-то творилось с моим зрением: люди и здания передо мной, казалось, раскачивались и изгибались причудливым образом. В ушах звенело, словно меня окружил рой мух. Я все время спотыкался из-за неровностей дороги и наконец взмолился, чтобы мальчишки разрешили мне остановиться и чуть-чуть передохнуть. Но они, все еще настойчивые и возбужденные, подхватили меня под руки и поволокли вперед. Из их слов я понял, что мое опьянение было, конечно же, вызвано этими особым образом замаринованными фигами, но оно было необходимо, поскольку являлось составной частью запланированного развлечения.

Я обнаружил, что меня волокут к открытому, но очень темному дверному проему, и собрался послушно войти внутрь. Однако мальчишки сердито загудели, и, если я правильно понял, это было что-то вроде: «Сними же, неверный, свои башмаки, сюда надо входить босиком». Из чего заключил, что здание это, должно быть, один из мусульманских храмов, которые называются мечетью. Поскольку я не носил башмаков, а только чулки с пришитыми к ним кожаными подошвами, мне пришлось снять их и обнажиться ниже пояса. Я схватился за тунику и изо всех сил одернул ее, чтобы прикрыться, в то же время удивляясь (я воспринимал все словно в тумане), почему это лучше войти в мечеть с голым задом, чем обутым. Так или иначе, мальчишки без малейших колебаний втолкнули меня внутрь.

Поскольку я никогда раньше не бывал в мечети, то и не представлял, чего можно там ожидать; однако я был смутно удивлен, обнаружив, что внутри она абсолютно темная и пустая: там не было ни священников, ни кого-либо еще. Пытаясь рассмотреть в темноте убранство храма, я увидел огромные каменные кувшины, почти с меня высотой, стоявшие в ряд вдоль стены. Мальчишки подвели меня к одному, в самом конце ряда, и предложили залезть внутрь.

Честно сказать, поначалу я слегка струсил – один среди чужих людей, наполовину голый и не слишком хорошо себя чувствующий. У меня возникло подозрение, что эти юные содомиты, возможно, замыслили сделать со мной что-то дурное, и я приготовился драться. Однако это их предложение показалось мне скорее забавным, чем обидным или опасным. Когда я потребовал объяснений, мальчишки просто продолжили молча показывать на массивный кувшин, а я был слишком одурманен, чтобы упираться. Вместо этого, смеясь над нелепостью того, что делаю, я позволил мальчишкам подтолкнуть меня и усадить на край кувшина, а затем спустил ноги и слез вниз.

Пока я не оказался внутри, я даже не подозревал, что в кувшине содержится какая-то жидкость: это произошло потому, что она не плескалась и от нее не исходило жара, холода или влаги. Однако кувшин оказался наполовину заполнен маслом, почти такой же температуры, как температура тела, и я ничего не почувствовал, пока не погрузился в него по горло. Вообще-то это было даже приятно – я испытал расслабляющее и обволакивающее спокойствие, особенно хорошо было моим усталым ногам и обнаженным интимным частям. Осознание этого слегка возбудило меня. Уж не было ли это своеобразной прелюдией к некоему экзотическому сексуальному ритуалу? Ну что ж, до сих пор ощущения были весьма приятными, и я не жаловался.

Только моя голова высовывалась из кувшина, а пальцы все еще покоились на его краю. Мальчишки со смехом всунули внутрь кувшина и мои руки, а затем принесли нечто, что они, должно быть, отыскали рядом: большой деревянный диск с петлями, наподобие переносного позорного столба. Прежде чем я смог запротестовать или увернуться, они приладили его к моей шее и захлопнули. В результате получилось что-то вроде крышки для кувшина, в котором я стоял, и, хотя диск этот не слишком сильно давил на мою шею, но он крепился к кувшину так прочно, что я не мог его ни сдвинуть, ни поднять.

– Что это?

Я зашлепал руками внутри кувшина в тщетной попытке вытолкнуть крышку. Я мог двигать руками и выталкивать ее очень медленно, словно во сне, из-за того, что масло было теплым и вязким. Как ни был я тогда одурманен, но наконец все-таки уловил, что масло пахнет кунжутом. Совсем как те фиги, которые меня заставили съесть раньше; по-видимому, меня погрузили в кунжутное масло.

– Что это? – снова закричал я.

– Va istadan! Attendez! – объяснили мальчишки, жестами приказывая мне терпеливо стоять в кувшине и ждать.

– Ждать? – завопил я. – Ждать чего?

– Attendez le sorcier, – сказал Насыр со смешком.

Затем они с Даудом выскочили сквозь серый прямоугольный дверной проем наружу.

– Ждать колдовства? – повторил я, донельзя заинтригованный. – Сколько же мне ждать?

Ибрагим довольно долго колебался, а затем выставил пальцы, чтобы я мог сосчитать их. Я всмотрелся в сумрак и увидел, что он растопырил пальцы обеих рук.

– Десять? – спросил я. – Десять чего?

Он незаметно начал пятиться к двери, складывая пальцы и снова выставляя их – четыре раза подряд.

– Сорок? – безнадежно спросил я. – Сорок чего? Quarante pro-pos de quoi?

– Chihil ruz, – сказал он. – Quarante jours. – И исчез за дверью.

– Ждать сорок дней? – Я издал скорбный звук, но ответа не последовало.

Мальчишки ушли все втроем, и было очевидно, совсем не для того, чтобы спрятаться от меня. Меня оставили одного, замаринованным в кувшине, в темной комнате, провонявшей кунжутным маслом, с омерзительным вкусом фиг и кунжутного масла во рту; голова у меня все еще кружилась. Я с трудом пытался разобраться: что все это значило? Ждать чуда? Колдовства? Без сомнения, эта мальчишеская проказа была как-то связана с арабскими традициями. Наш хозяин Исхак, вероятно, объяснит мне все и вволю посмеется над моим легковерием. Однако хорошенькая проказа, из-за которой я оказался замурованным в кувшине на сорок дней! Я же пропущу завтрашний корабль и останусь в Акре совсем один, у Исхака будет в изобилии времени, чтобы объяснить мне на досуге арабские обычаи. А может, я тут и погибну? Не разрешает ли, случаем, языческая мусульманская религия, в отличие от добродетельной христианской, практиковать черную магию? Я попытался представить себе, чего мусульманский колдун может хотеть от сидящего в кувшине христианина. Я надеялся, что никогда этого не узнаю. Отправятся ли отец с дядюшкой на мои поиски перед тем, как отплыть? Найдут ли они меня прежде, чем появится колдун? Найдет ли меня вообще хоть кто-то?

И стоило мне задать себе последний вопрос, как этот кто-то сразу же появился. Темная фигура, больше любого из мальчишек, смутно нарисовалась в дверном проеме. Она застыла на месте, словно ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, а затем медленно направилась к кувшину, в котором я сидел. Фигура была высокая, грузная, и от нее исходила угроза. Я словно бы весь сморщился и постарался слиться с кувшином, пожалев, что не могу засунуть голову под крышку.

Когда человек подошел ближе, я увидел, что он был одет на арабский манер, у него не было лишь шнура, поддерживающего головную накидку. У незнакомца была курчавая рыжая с проседью борода, смахивавшая на древесную губку. Он уставился на меня своими блестящими, похожими на ягоды черной смородины глазами, а когда произнес традиционное приветствие «мир тебе», я заметил, что он выговаривает его не совсем так, как арабы. Вместо «салям алейкум» незнакомец сказал:

– Шолом алейхем!

– Вы колдун?

Я был так напуган, что произнес это на венецианском наречии. После чего прочистил горло и повторил вопрос по-французски.

– Разве я выгляжу как колдун? – проскрежетал он.

– Нет, – прошептал я, хотя и представления не имел о том, как должен выглядеть колдун. Я снова прочистил горло и сказал: – Вы выглядите так же, как и другие люди, кого я знаю.

– А ты, – произнес он с издевкой, – отыскиваешь для себя тюремные камеры все меньше и меньше.

– Откуда вы знаете?..

– Я видел, как эти трое маленьких ублюдков затащили тебя сюда.

Это место хорошо известно и имеет дурную славу.

– Я думал…

– И я видел, что они ушли без тебя, опять же втроем. Ты не первый светловолосый и голубоглазый парень, который приходит сюда и больше никогда не выходит обратно.

– А я думал, что в Акре таких мало. Тут все в основном темноглазые и темноволосые.

– Точно. Такие, как ты, редкость в здешних местах, а оракул должен вещать через редкость.

Тут уж я совсем запутался. Что за бессмыслицу говорил этот человек? Он наклонился и на мгновение исчез из поля моего зрения, а затем снова выпрямился. В руке у него была кожаная сумка, которую Насыр, должно быть, выронил, когда уходил. Мужчина заглянул в нее и вытащил пропитанную маслом фигу. При виде нее меня чуть не стошнило.

– Они находят мальчика вроде тебя, – сказал незнакомец. – Затем приводят его сюда, погружают в кунжутное масло и кормят его только такими вот пропитанными маслом фигами. Когда проходит сорок дней и ночей, он становится таким же вымоченным и мягким, как эта фига. Таким мягким, что его голову можно с легкостью снять с тела. – Он продемонстрировал мягкость фиги, повертев ее в руках и с едва слышным звуком разделив на две части.

– Зачем это нужно? – Я затаил дыхание, почувствовав, как мое тело становится мягким под деревянной крышкой, таким же восковым и податливым, как фига, – уже ослабевшее, готовое к тому, что его обрубок с мягким шумом медленно опустится отдыхать на дно кувшина. – Я имею в виду, зачем нужно убивать незнакомца определенной внешности, да еще таким странным способом?

– Его не убивают, как они говорят. Это просто черная магия. – Он бросил на пол сумку и куски фиги которые держал в руке, а затем вытер пальцы об одежду. – По крайней мере, его голова продолжает жить.

– Что?

– Колдун ставит несколько голов в эту нишу в стене, вон туда, на удобное ложе из пепла оливкового дерева. Он воскуривает перед ними фимиам и шепчет заклинания, а через некоторое время головы начинают говорить. По его приказу они предскажут, будет урожай обильным или скудным, начнутся вскорости войны или наступят мирные времена. Таким способом арабские колдуны получают предсказания.

Я развеселился, наконец сообразив, что этот человек тоже участвует в проделке и все это лишь составная часть розыгрыша.

– Прекрасно, – произнес я в промежутках между приступами смеха. – Ты напугал меня до бесчувствия, мой старый сокамерник. Я уже обмочился от страха и испортил это прекрасное масло. А теперь достаточно. Пошутили, и хватит! Когда я в последний раз видел тебя, Мордехай, то никак не думал, что ты заплывешь так далеко от Венеции. Но ты здесь, и я рад видеть тебя, будем считать, что твоя шутка удалась. А теперь выпусти меня, и мы отправимся выпить вместе gahwah и поговорить о приключениях, которые произошли с нами с момента нашей последней встречи. – Однако он не двинулся, а просто стоял и печально смотрел на меня. – Мордехай, хватит!

– Мое имя Леви, – сказал мужчина. – Бедный юноша, ты уже начал сходить с ума.

– Мордехай, Леви, кто бы ты ни был! – завопил я, начиная ощущать, как меня охватывает паника. – Подними эту проклятую крышку и выпусти меня!

– Я? Я ни за что не прикоснусь к этим terephah – нечистотам, – ответил он, брезгливо отступив назад. – Я не какой-нибудь грязный араб. Я иудей.

От беспокойства, гнева и раздражения в голове у меня стало потихоньку проясняться. И, позабыв о вежливости и такте, я заявил:

– Так, стало быть, ты пришел сюда всего лишь поразвлечь бедного узника? Собираешься оставить меня здесь, чтобы порадовать этих идиотов арабов? Неужели иудей так же верит в глупые суеверия, как и они?

Он проворчал: – Al tidag.

А затем покинул меня. Еврей с трудом пересек камеру и исчез в сером дверном проеме. Я потрясенно смотрел ему вслед. А вдруг «tidag» означает что-нибудь наподобие «будь ты проклят»? Возможно, это был мой единственный шанс на спасение, а я бездумно оскорбил Леви.

Но он вернулся почти тотчас же, неся в руках тяжелый металлический прут.

– Al tidag, – снова произнес он, а потом решил перевести: – Не волнуйся, я вытащу тебя, поскольку меня просили о тебе позаботиться, но я должен сделать это так, чтобы не прикоснуться ни к чему нечистому. Тебе повезло, я кузнец, и моя кузница расположена как раз через

дорогу. Я сделаю все этим прутом. А теперь, молодой Марко, стой смирно, тогда ты не упадешь, когда кувшин разобьется.

С этими словами он размахнулся и обрушил прут на кувшин, после чего мгновенно отскочил в сторону, чтобы его одежда не испачкалась от хлынувшего наружу потока масла. Кувшин разбился вдребезги, издав при этом громкий шум; я покачнулся, когда масло вперемешку с осколками кувшина стекло с меня. Деревянная крышка внезапно всей тяжестью своего веса легла мне на шею. Но поскольку теперь я мог добраться руками до ее верха, то быстро отыскал и открыл петли, на которые ее заперли, после чего сбросил деревянный диск в разлившуюся у моих ног лужу.

– А у тебя из-за всего этого не будет неприятностей? – спросил я Леви, указывая на беспорядок, царивший вокруг.

Леви о чем-то напряженно размышлял и лишь пожал плечами, развел в сторону руки и сделал неопределенный жест бровями, напоминающими лишайник. Я продолжил:

– Ты назвал меня по имени и сказал, что тебя просили обо мне позаботиться. Выходит, ты должен был спасти меня от этой опасности?

– Не от этой конкретно, – ответил он. – Я получил весточку: мол, надо попытаться оградить Марко Поло от неприятностей. Ну и еще мне вкратце описали твою внешность – тебя легко можно узнать по тому, как ты попадаешь во всякие неприятности.

– Это интересно. А от кого была весточка?

– Понятия не имею. Я знаю только, что однажды ты помог некоему иудею сбежать из очень плохого места. А в Талмуде сказано, что награда за mitzva – другая mitzva.

– О, я подозреваю, что это поработал старый Мордехай Картафило.

Леви произнес недовольно, почти сварливо:

– Этот человек не может быть иудеем. Мордехай – древневавилонское имя. А Картафило – совсем не еврейская фамилия.

– Он сам сказал мне, что он иудей, и кажется, и правда был им. Ну а имя его, возможно, было не настоящим.

– Только не говори мне, что этот человек также был путешественником.

Я смешался:

– Ну, вообще-то он рассказывал, что много путешествовал.

– Khakma, – сказал Леви скрипучим голосом и, как мне показалось, с насмешкой. – Это сказка, которую сочинили рассказчики goyim. Нет ни одного смертного иудея, который бы путешествовал. Только Lamed-Vav, их всегда тридцать шесть – тех, кто тайно путешествует по земле и совершает добрые дела.

Меньше всего мне хотелось задерживаться в этом мрачном месте и спорить с Леви по поводу сказочников. Я сказал:

– А по-моему, так ты самый лучший из сказочников. Ловко ты рассказал мне свою смехотворную историю о колдунах и говорящих головах.

Еврей бросил на меня долгий взгляд и задумчиво почесал курчавую бороду.

– Ты находишь ее смехотворной? – Он протянул мне металлический прут. – Вот. Я не хочу касаться ногами масла. Так что ты уж сам разбей следующий в этом ряду кувшин.

Какое-то мгновение я колебался. Даже если это место было обыкновенной мечетью, мы и то уже здорово осквернили его. А затем я подумал: «Один кувшин или два, какая разница?» Я взмахнул прутом изо всех сил, и второй кувшин с шумом разбился на мелкие осколки; из него волной хлынуло кунжутное масло, и еще что-то мокрое со шлепком ударилось о землю. Я наклонился, чтобы рассмотреть это, а затем торопливо отскочил и сказал Леви:

– Давай уйдем отсюда.

На пороге я обнаружил свои чулки на том самом месте, где бросил их, и с удовольствием надел снова. Я не обратил внимания на то, что они сразу пропитались маслом и прилипли ко мне, остальное мое одеяние уже было липким и промокшим насквозь. Я поблагодарил Леви за то, что он меня спас и рассказал мне об арабской магии. Он церемонно попрощался со мной, пожелав доброго пути, и предостерег: несмотря на полученную от несуществующего иудея весточку, мне следует быть поосторожней, дабы не навлечь на себя новые неприятности. Затем Леви отправился в свою кузницу, а я поспешил обратно в хану, причем по дороге постоянно оглядывался, не преследуют ли меня трое арабских мальчишек или колдун, для которого они меня схватили. Теперь я не сомневался, что это была никакая не проказа, и больше не считал магию сказкой.

Леви стоял рядом, когда я разбил второй кувшин, но не спросил, что же я увидел, склонившись, чтобы рассмотреть осколки, а сам я не пытался рассказать это ему, я не мог четко объяснить это даже теперь. Как я уже говорил, место было очень темное. Однако то, что упало на землю с характерным мокрым шлепком, было человеческим телом. Что я рассмотрел абсолютно точно, так это то, что труп был обнажен и что это был мужчина – молодой, еще не вошедший в пору зрелости. Он лежал на земле как-то странно, словно мешок из кожи, мешок, из которого вытащили его содержимое: я имею в виду, что труп выглядел мягким и дряблым, словно все кости из него извлекли или они растворились. И еще я совершенно точно сумел разглядеть, что у тела не было голо вы. С той поры я не могу есть фиги и ненавижу все, что имеет привкус кунжута.

Глава 5

На следующий день отец расплатился с Исхаком, который принял деньги со словами:

– Да пошлет вам Аллах множество даров, шейх Фоло, и да оградит он вас от всех опасностей!

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Долго ожидали мы Истории отечественной, сочиняемой Карамзиным, долго занимался сей почтенный муж ва...
«Эта небольшая книжечка одолжена бытием странному явлению, которое в конце прошедшего года показалос...
«Иногда с изумлением взирая, что судьбам Вышнего угодно бывает вдруг явить на позорище мира обилие в...
«Рецензентъ Моск. Тел. зам?тилъ въ прошломъ году, что мысль объ усовершенствованіи всего подлуннаго ...
«И на нын?шній годъ А. Н. Верстовскій издалъ собраніе новыхъ музыкальныхъ пьесъ, которыя вс? отлична...
«Сей Календарь изданъ почти безъ всякой перем?ны въ расположеніи противъ прошлаго года. Посл? Святцо...