Крестьянские дети Некрасов Николай

– Вот как тебя.

– Угу. Помнится, отец тоже с Гагариным общался, – напомнил я22.

– Точно, – погрустнел брат. – И книжку Гайдар ему свою подарил23.

При этом по примеру неистового работяги Вити, оформленного на полставки электриком, хитрый дед умудрился оформиться в совхозе на полставки агрономом и получать за это вполне законную зарплату.

– Еще и на пенсии могу Родине послужить, – приговаривал он.

– Конечно папа. Еще и какую пользу, – поддакивала Наташа. – Только ты можешь вытянуть этот колхоз из ямы.

– У нас совхоз, а не колхоз, – вежливо поправил дотошный Пашка.

– Разница между колхозом и совхозом только вам, замшелым колхозникам и понятна. Нам, городской богеме, совершенно без разницы, где вы навоз выгребаете, в колхозах или совхозах. Понял, УО? – срезала его мачеха.

– Понимаш! – поддакнул довольный дед. – Топинамбур это второй хлеб! Навроде кукурузы, только полезнее.

– Папа, да что ты мечешь апельсины перед свиньями? Они же кроме навоза и онанизма и не знают ничего!

– А ведь я могу ссудить денег в долг, на приобретение семенного материала, – важно краснел надутым лицом Борис Николаевич. – И под вполне разумный процент.

– Я подумаю, – был вынужден вежливо ответить папаша.

– Думай, Витек-зятек, думай. Можем хороший гешефт к взаимной пользе поиметь. И тебе хорошо будет, и мне старичишке на молочишко останется.

Потом престарелый пенёк тайно выкопал и перевез к себе ремонтантную ежевику, еще при матери привезенную Филипповичем.

– Слышь, куда-то ежевика пропала, – обратил я внимание отца, с важным видом шагающего вокруг подвала.

– Куда пропала? Какая ежевика? – с усилием тяжелоатлета поднял на меня задумчивый взор.

– Та, что на подвале и возле забора росла. А куда пропала, я не знаю.

– Странно. А что у нас там ежевика росла?

– Да, а ты не помнишь разве? Еще просил с похмелья тебе нарвать как-то.

– Просил, но я не думал, что ты у нас ее нарвал. Думал, может, в саду где-то растет.

– В каком саду? Филиппович же нам привозил! Вспомни.

– Мало ли… Может бывшая в секту свою выкопала и отнесла. Я что, за ежевикой слежу? Дел у меня других нет? Я может. О борьбе со злом думаю, – таинственно прошептал. – И вообще, займись лучше делом, а не глупые вопросы задавай. Джунгли зовут24! – прокричав, кинулся куда-то в сад.

Между прочим, звали деда Борисом. А вот насчет отчества уже не уверен за давностью лет. Пускай будет Николаевич – ход дальнейших событий от этого совершенно не изменится, а читателям будет легче запомнить.

Леонида Филипповича вельми мстительная мачеха со временем отвадила от нашего ставшего беспутным порога.

– МилАй, когда я работала у него в цеху, он меня домогался! – заявила Наташа – Он же бабник натуральный! Полгорода к себе на дачу перевозил! У нас приличная семья и таким гулящим друзьям тут не место!

– Наташа, но он же Пашкин крестный, – начал мямлить в защиту кума, собутыльника и товарища по амурным похождениям, папенька. – Да и на заводе я через него все дела решаю.

– Витя, кто тебе дороже? Он или я? – привела убойный аргумент пышнозадая супруга.

– Ты, – вынужден был сделать очередной выбор Витя.

– А дела на заводе ты можешь и без него порешать. Зачем тебе посредник?

– Могу?

– Конечно же, можешь. Я тебе дам телефончик человека, он все сделает.

Своей гнусной и бесстыдной ложью Филипповича практически изжила из уже не дружной нашей семьи. Вот же потаскушка брехливая, грязная клеветница и гнусная инсинуаторша! А уж как нам расписывала сексуальные подробности якобы имевших место домогательств – даже записной деревенский пошляк Витя краснел, слушая.

Сестры у нее были спортсменками бывшими. Та, что из Москвы, покойная толстомясая Светка, крашенная в блондинку, – баскетболисткой. А та, что из Мурманска, длинноногая брюнетка Лена – легкоатлеткой.

Постепенно осень подкралась, незаметно за изнурительными прополками да беспричинными громкими скандалами, и сестра сводная – анемичная Анастасия Валерьяновна к нам жить переехала. Стала в Алешенскую школу, в один класс с пришибленным судьбой Пашкой ходить. Учителя нам с Пашкой сочувствовали, так как раньше в округе не случалось, чтобы дети жили с мачехой, да еще и городской. Нравы были строгие, еще сохранялась в деревенской глуши советская нравственная закваска.

В то время во всём Добровском районе лишь в семье председателя одного из колхозов, между прочим, друга и бывшего одногруппника папаши, Московитина жила мачеха с двумя детьми. Но там, в отличие от нашей злосчастной семьи, мачеха стала настоящей матерью приемным детям. И там отец детей из дому не гнал и никому бы не позволил такое сделать. Получается, что не всегда верна старая восточная мудрость: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты». В таких случаях всё или почти всё зависит от мужчины. Если он будет мозгом думать, то всем в новообразовавшейся семье будет хорошо: и новой жене и родным детям. А если будет, как папа, думать только неистовым удом своим, то получится в итоге, так как получилось. Или даже хуже, ибо нет такой ситуации, которая не могла бы ухудшиться. Для любителей выявлять скрытые от большинства связи могу сказать, что Москвитин был председателем того самого колхоза «Путь Ильича» в деревне Пеклихлебы. Видите, как тесно все было перепутано там?

После отчуждения Леонида Филипповича «матушка и наша благодетельница» поэтапно, постепенно, последовательно, и неотвратимо как ураган «Катрина», принялась за изживание нашей двоюродной сестры Ларисы Свечкиной.

Тут последует небольшое лирическое отступление, весьма полезное для тех, кто еще не читал сборник «Наследники Мишки Квакина. Том I». Лариска была дочкой старшей сестры папеньки, обделенной ковром, Нины. Истинное «дитя асфальта», на полгода старше меня, Лариска имела привычку проводить лето у нас. Хотя это не спасло её от ряда дурных привычек и аморальных поступков позднее ею совершенных. Видимо, слишком кратким было погружение в простую чистоту строгой деревенской культуры. Не могло лето, проведенное с нами, выбить из человека всю неисчерпаемую внутреннюю гниль, обусловленную проживанием в городе. Да и гнилостное безумие новоиспеченной родственницы Наташи, с которым поневоле соприкоснулась Лариска, тоже заметно отравило ее жизнь.

Жизнь в провинциальном городе, где нет метро, не сахар. Тем более в общежитии карандашной фабрики, с общей кухней и одним туалетом и умывальником на весь этаж. У них там было две с половиной комнаты. То есть комната ее с матерью и комната покойного отца – Васи, с которым тетя Нина разошлась. Комнаты были расположены напротив друг друга, в конце коридора, поэтому они выгородили пространство между комнат и поставили дверь. Там стол обеденный и холодильник. Получилось типа импровизированной столовой по-советски. Почему-то это помещение они называли, прошу прощения, «курхуятником». А перед этой дверью, с внешней стороны коридора, стоял большой и тяжелый деревянный ящик с двумя навесными замками для хранения картофеля.

Однажды Лариска прислала письмо такого содержания: «Хотела прислать вам две жвачки, но их украли. Поэтому присылаю вам вкладыши от них». Там они и жили, плетя многоходовые интриги против соседей и пытаясь защититься от ответных ударов. Вот сестра к нам и приезжала морально отдыхать от гнетущей атмосферы коммуналки, в которой даже живучие тараканы становились лишь хрустящими трупиками под ногами людей, вынужденных сожительствовать в этих условиях. У нас хоть в суп не плевали, во всяком случае, до появления мачехи никто в этом замечен не был. Да и супа у нас, как правило, не варили.

Когда Лариска подросла, то приезжая в деревню, крутила беспутные романы с местными «парубками», ходила на дискотеки в клуб. Была она особой ветреной, а тетя Нина держала дочку в «ежовых рукавицах». Даже ее последний бывший муж25 и тот познакомился с ней у нас в деревне на дискотеке. Впрочем, об этом речь пойдет позже. Не будем забегать вперед.

Расчетливая экономистка Наташа, которой самое место было не в деревне, а на Гайдаровском форуме, вооружившись украденным из бухгалтерии калькулятором, подсчитала, что нам дорого обходится прокорм и проживание Лариски в течение всего лета.

– МилАй, мы не можем себе этого позволить. Это слишком обременительно. Нам еще Толика с Женькой надо где-то селить. Тут и так не протолкнешься в вашей халупе.

– Наташ, но это же племянница… Нинка обидится, да и мать будет недовольна.

– Вот и пускай к бабке ездит в деревню, помогает по хозяйству. Нечего тут жопой крутить.

– Как-то не поймут…

– А что я должна сказать Лене? Что на фоне этого «щедрого жеста» дяди Вити не хватает места для племянника и племянницы, Толика и Женьки? Да? Дети весь год живут на крайнем севере, а ты хочешь их и лета лишить?

– Кто? Я? Да пускай приезжают на здоровье! Я же только за!

Два растущих северных организма опустошали запасы съестного подобно лесному верховому пожару. Даже двум пожарам подобно. Воистину, говорю я вам, поедали немыслимое количество харчей. В Мурманске – городе северном, такого харча не было.

Отец у Толика с Женькой на удивление нормальным человеком оказался. Особенно на фоне всего этого не святого вертепа. Александром звали. Он на подводной лодке тогда служил, но планировал вскоре выйти на пенсию и пойти служить в ФАПСИ. Были у него на эту тему какие-то предварительные договоренности. Сам белорус, может, поэтому и нормальный был? Но вероломная родственница Наташа его сильно не любила и постоянно старалась какую-нибудь пакость и/или подлость подстроить, когда он у нас бывал. Часто слабительное ему в порцию подсыпала, пытаясь поносом извести человека. А потом говорила, что это у него от воды нашей такое сильное расстройство желудка. Врожденная подлость никогда из человека не уходит. Только после смерти и очистительного адского пламени. Кстати, когда сестра её – Светка в Москве умерла26, то мачеха видела её во сне в образе вороны угольно-черной.

Сестра мачехи – Света, не подарок была. Особенно для нашей раздираемой внутренними противоречиями и алчными родственниками семьи. Болезненный ребенок Пашка лежал в Детской Республиканской больнице в Москве. Отвозить его поехали всей семьей, за исключением меня, оставленного на хозяйстве. Пока «папа, мама, я» катались по столице, я времени зря не терял и подключил к японскому телевизору микрокомпьютер «Мастер» когда-то подаренный нам погибшей сестрой матери тетей Леной. Он остался у нас после того как она с детьми пару месяцев от бешеного мужа у нас в Горовке скрывалась27.

– Вот вам подарок, племянники, – уезжая, дала коробку с клавиатурой и парой джойстиков.

Папаша возил диковину в райцентр, но телемастера присобачить к иностранному телевизору ее не смогли, и компьютер так и пылился на шифоньере в Пашкиной комнате. А я, оставшись без надзора, посидел вечерок с паяльником и соединил с телевизором. Потом Пашка много времени уделял этой штуке, создавая простенькие программки и по-детски радуясь успехам.

– Видишь, какая тетя была хорошая? А ты у нее сережки украл, – стыдил я.

– Я же не знал. Компьютер лучше, чем сережки.

Его выписали, а приехать за ним сразу не могли, поэтому он жил у тети Светы. И великодушная тетя гнобила его там от всей широты души, скрывающейся в ее полнокровном упитанном теле. Выгоняла по полночи на лестнице сидеть зимой, пока, тряся осветленными волосами, страстно совокуплялась с любимым татарином Валерой. Не кормила толком, хотя и деньги на прокорм и продукты для Пашки были щедро выделены. Бог ей теперь судья. Но, справедливости ради, стоит заметить, что и родная тетя Галя, в Москве проживающая, тоже ни разу не навестила племянника.

Когда я впервые попал в столицу нашей Родины – Москву, то больше всего меня поразил московский метрополитен. Я на эскалаторе катался до тех пор вверх-вниз, пока у меня каблук на ботинке не оторвало, и работники метрополитена совместно с сотрудниками милиции не сняли меня с эскалатора. И я понял, что: «Город это страшная сила!» задолго до любимого простым народом бессмертного Балабановского творения. Но город сила лишь для слабых душ, а для тех с кем Бог, никакой город не страшен, даже нынешняя густо проросшая различными бесами Москва.

Несчастный деревенский обормот Пашка потом вспоминал, как украл у кого-то в больничном холодильнике йогурт.

– Ничего вкуснее в жизни не ел, – едва не давясь слюной, говорил.

Йогуртов тогда и правда в русских деревнях не было, и мы практически не знали что это такое. Я только читал, в книге «Дожить до 180 лет», что в Болгарии что-то такое существует. Хотя, я не уверен, что и сейчас йогурты в вымирающих русских деревнях есть. А если и есть, то не уверен, что они полезны, но твёрдо уверен в том, что они не по карману большинству полунищего сельского населения.

– А на что он похож, йогур этот? – благоговейно расспрашивали Пашку любопытные дети.

– Такой как сметана, только йогур, – важно отвечал, как всегда по привычке перепутав название. Брат вообще был великим путаником. Например, подберезовики называл подбородовиками. – Розовый такой и жидкий. Вкусно!

Еще впечатленный яркой столичной жизнью деревенский карапуз Пашка рассказывал, как совместно с другими голодными детьми из российских регионов, воровал сосиски у «буржуев»:

– Я стоял на шухере, пока они воровали. А потом, когда мы делили сосиски, то мне дали кожуру от них. Вкусно! Если еще в йогур макать бы…

Привез из больницы черную футболку с зеленым четырехконцовым крестом в центре и надписью «Благовест» – подарок какого-то благотворительного общества, которых тогда расплодилось сверх меры. Потом подаренная футболка ему очень пригодилась. Также предметом его гордости были несколько глянцевых журналов с ранее невиданными в наших местах комиксами. Позже он кому-то из сверстников выгодно сбагрил эти журналы.

Впрочем, в случае с кражей из холодильника мелкий шельмец Пашка был лишь генетическим продолжателем нечестивого дела взрослого паскудника, ибо была у ненасытного проглота Вити, помимо явно заметной ползучести, такая привычка, как инспектировать холодильники чужие. Как только попадал ненасытный прожор Витя к кому-нибудь в дом/квартиру, так первым делом под любым предлогом незаметно проникал на кухню и похищал что-нибудь съедобное из холодильника. Часто, прямо там, на кухне, и пожирал алчно нечестивую добычу свою.

Если не получалось украденное схарчить сразу, то просился с украденными продуктами в туалет, где и тешил неистово ненасытную утробу. Даже при поездках к родителям мачехи и то умудрялся воровать харчи. А уж если попадал туда с ночевкой… так же и когда к бабушке Дуне ездил. Та знала паскудную привычку и ставила в холодильник (или в сени) испортившиеся продукты, которые нужно было бы выбросить, но рука не поднималась. Так же поступала и тетя Нина – не жалела для любимого братца испорченных харчей. А что, этот удав мелкорогий всё схарчить мог, только давайте. Папаша был жлобиной, но тетя Нина его все-же переплюнула.

Грозная мачеха Наталья Борисовна тем временем, после прощания с быстро наскучившей ей совхозной бухгалтерией, став «свободной женщиной Востока», напоследок изрядно полив грязью Веру Андреевну, зажила в свое полное удовольствие на нашем полном довольствии. Это не в городе, на казенном коште, полуголодную жизнь ИТР-а вести. В машиностроении народец не шибко шиковал.

Для декларируемого ею так называемого «духовного роста», но больше от нечего делать, завела Наташа огромную «амбарную» книгу – «РЕЕСТР поступлений, возвратов и выплат…» (форма №25). Несколько таких книг, вместе с калькулятором и графином стянула из бухгалтерии. Обозвала гроссбух «домовой книгой» и начала вести там, в соответствии с заветами В. И. Ульянова (Ленина): «Строгий контроль и учет». Каждую неделю сводила дебет с кредитом: сколько кур, сколько индюков, сколько уток; сколько яиц собрано; сколько дров заготовлено / сожжено и так далее и тому подобное. Вся эта нудная «домостроевщина» перемежалась активными проклятиями в мой адрес и многочисленными пожеланиями разнообразной смерти для меня же.

Немного, правда, и несчастному недотепе Пашке там досталось. То случайно стекло разбил на веранде, за что проклинала его до седьмого колена, то свинью упустил, то ещё что-то подобное по детской неловкости совершил. Но ему доставалось меньше моего.

Одна из этих книг, кстати сказать, уцелела во всех перипетиях, правда, хранится ныне не у меня. Презанятное и крайне поучительное чтение, смею вас заверить. Я иногда, раз в год, читаю и хохочу гомерически от этого исторического документа. Если издать этот «магнум опус», то посмешнее, чем у покойного Михаила Задорнова будет.

– Старший сын совсем дебил, а младший еще подает надежды стать человеком, – всем объясняла она. – У одного нога с дефектом, у другого глаза и они оба с дефектом мозгов. Хорошо хоть Витя с «бывшей в употреблении» на первом потренировались, и второй ребенок почти нормальным получился, хотя и убогонький. Но все равно, такой же приживала, как и старший. Никакой пользы от обоих недорослей нет – сами себе злые буратино. Их от тюрьмы спасает только слабоумие.

– А при Вальке вроде дети работали? – сомневались те, кто знал нашу семью раньше.

– И при «б/у» такими же лежебоками были! Если бы не я так и вовсе бы уже завшивели! Жидята, им только «семь сорок» танцевать. Боюсь, как бы мою девочку не испортили. Настенька у меня просто необыкновенная, настоящее чудо! И поет и шьет и готовит и девственница до сих пор!

Еще наладилась белёная хевра каждую неделю ездить в уездный город Смальцо28, к любимым родителям.

– МилАй, я должна навестить маму.

– Конечно, я же понимаю, – покорно соглашался лысый лопух. – Родители это святое. Джек привез из Лондона веселый танец шейк, – начинал нудно петь он.

Нанимала кого-нибудь из деревенских, имеющих машину, доехать до райцентра, если заботливый супруг довезти не мог. А уже оттуда, нагруженная как двугорбый верблюд на Великом шелковом пути, электричкой везла накопленное за неделю добро родителям – персональным пенсионерам.

Возвращаясь от заботливых родителей, предприимчивая доченька с новой силой развивала бурную деятельность по личному обогащению. К примеру, привозила и продавала в деревне, явно краденные, вещи, которые ей сбывали шалавоватые подруги детства. Наладила массовую продажу заячьих шапок. Когда я учился в институте, то такую шапку носил пресловутый продажный футбольный судья Артемка29. Один в один шапка такая у него была! Может быть, тоже в свое время у нашей мачехи прикупил. Даже не знаю, откуда она шапки брала, врать не буду. Ещё новоявленная бизнесвумен занималась перепродажей туалетной бумаги. Тогда в Добровке ее не было в магазинах, а эта прощелыга из города привозила и перепродавала втридорога местному населению, которое озаренное светом «Прожектора перестройки» только начинало приобщаться к «демократическим» и «общечеловеческим ценностям». Еще обычно приволакивала несколько бутылок ликера «Амаретто» – для личного потребления.

– Ликер – благородный напиток, – говорила, хватанув перед едой стакан. – Богемное пойло.

– Это да, милая, – провожал папенька жадным взглядом руку любимой женщины.

– Налей и себе, – великодушно разрешала она. – Ты же не совсем быдлан.

Довольный супруг хватал граненый стакан и всклень набухивал ликером.

– Твое здоровье, – не пролив ни капли салютовал поднятым стаканом Наташе и одним плавным движением вливал эту бормотуху в рот. – Как говорится у ляхов, пронзит30!

Счастливые великовозрастные молодожены во главе с пьяным дедом – полуагрономом понабрали в совхозе картофельных и свекольных наделов. Была тогда такая практика в сельском хозяйстве. Берешь в совхозе в обработку картофель и/или свеклу кормовую или бахчевую культуру какую-нибудь и в течение лета обрабатываешь: окучиваешь, пропалываешь и так далее. Потом убираешь взятый надел и сдаешь собранный урожай в совхоз. Часть урожая забираешь в натуральном выражении, а часть, после реализации совхозом урожая, получаешь наличными деньгами.

– Ты должен помогать семье, а не сидеть у нас на шее! – шпыняла меня Наташа.

– А я сижу?

– Еще как сидишь! Сел и ножки свесил. Живешь как приживала за наш счет. Ни копейки денег не приносишь в семью.

– Можно подумать, тетя Наташа, что вы хоть копейку приносите!

– Не пререкайся, козлина драный! Тяпку в зубы и в поле, иначе жрать не получишь, пейзанин сраный!

– А повежливее можно?

– Потявкай мне еще, шакаленок! Совсем страх потеряли, навозники! Жалко «бывшая» вас не успела угробить.

– Вам-то она что плохое сделала?

– А то и сделала, что вас не прибила! Уйди с глаз моих долой!

Вот и приходилось всё лето десятками гектаров полоть картофельные и свекольные поля, пока вшивый самоназначенный истеблишмент с племянниками и часто приезжавшими двоюродными братьями «расслаблялся». Когда полол свеклу за кладбищем, на котором в детстве познакомился с кинобудчиком Вовой Клопиком31, то от деревни вопли «культурно отдыхающих», возомнивших себя интеллектуальной и финансовой элитой нашего общества, вполне отчетливо доносились до меня, все эти Богомерзкие попсо-голошения их.

Вы не пробовали в жару весь день свеклу или картофель полоть, с утра не поевши? А вы попробуйте, попробуйте, и снизойдет на вас озарение, что тяпкой честно махать – это не мячик лениво попинывать и не клюшкой, за бюджетные деньги купленной, пошло помахивать, брачующемуся павиану подражая. Вот где истинный труд праведный, а не в ворота мячик несчастный пинать явным сатаноидам, потерявшим облик человеческий, с харями размалеванными, на потеху.

Шло время, нечестивые амбиции мачехи неудержимо росли. Мало уже было ей быть просто «матушкой и нашей благодетельницей». Все чаще кричала, ставшая на наших натуральных харчах похожей на откормленную гусыню, Наташа:

– Хочу стать столбовой дворянкой! Или кем-то наподобие. Наш род Краснополевых имеет давние славные традиции! Мы достойны занять место в одном ряду с величайшими людьми России!

– Конечно, достойны, милая, – соглашался папаша. – Если не мы, то кто же? Нас тут все знают! Нас тут все боятся! Тут все вокруг наше!

– Этого мало!

– При царе крестьянам кашу давали каждый день, – вдруг встрял Пашка.

– Как говорится, заполучи фашист гранату! – немедленно отреагировал почерпнутым у супруги выражением папенька, стремительно щелкая сына по лбу деревянной ложкой. – Кашу ему подавай! Зажрался совсем. Жри картоху ирод, пока есть что есть.

– Ты что, подлец, думал, что будешь кулебяки тут жрать? Вон из-за стола, неблагодарное ничтожество! – отреагировала Наташа. – Витя, никакой культуры в твоих детях нет. Видно, что мать не уделяла их воспитанию никакого внимания. Так что хорошо подумай, нужны ли будущему дворянину такие дети.

– Я подумаю, милая.

– И посмотри, как они зажрались. Картошка уже им не влипает в рыло. Рожна им надо!

Ничему великий русский поэт Пушкин Александр Сергеевич глупых людей не учит. Запамятовала, видать, чем впавшая в амбицию старуха закончила, не сумев обуздать свои непомерные желания. Не снилось ей корыто разрушенное. Хотя и про старуху-процентщицу у Достоевского тоже не мешало бы ей вспомнить.

Дед наш, пасечник Шурик32, приезжавший с ульями на гречиху, имел сына ученого. Неудачно как-то я выразился. Не «имел сына ученого», а сын у него был учёным, историком, и был вхож в архивы разного уровня. Историю нашего рода раскопал до XV века. Вот этому ученому сыну было поручено найти корни и мачехиного рода и нарисовать генеалогическое древо. Не смотря на то, что прикатила эта «семейка Адамсов» аж из Казахстана.

– Ты, Серег, уж постарайся там. Мы в долгу не останемся. Навозу там надо будет кому или еще что, так обращайся, – щедро сулил в телефонную трубку папенька. – Главное, чтобы корни дворянскими были. Ну, ты понимаешь сам.

Окрыленная перспективами будущая дворянка, Леника, пытающегося открыть глаза брату, стала изживать.

– Вить, у тебя дети голодные ходят, – говорил Леник. – А Наташа твоя больно ушлая – при плите все время и сама сыта и дочку покормит.

– Да чем она там покормит?

– Как чем? Придушит индюка да сготовит. Не дохнут еще индюки то?

– Индюки, – папаша задумчиво почесал лысину. – Несколько штук сдохло, но это же от естественных причин! При чем тут Наташа?

– Голод тому причина.

– Съели и съели. И на здоровье. Они же не обязаны тут голодные сидеть.

– А дети обязаны голодными сидеть?

– Они у нас привыкшие.

– Вить, у тебя свои дети босые ходят, а у Насти шесть пар босоножек.

– Ей Светка старые отдала, – отмахивался беспечный Виктор. – Себе новые купила, а Насте старые.

– Какие старые? Что ты городишь? Они же только появились еще.

– Это у нас только появились, а в Москве уже не модные, – науськанный любимой супругой плешивец твердо стоял на своем. – В Москве мода быстро меняется, это мы в провинции прозябаем.

– Нечего бывшему зеку у нас делать, а то девочку Настю испортит! – включилась Наташа. – Кому она потом порченная будет нужна?

И пьяный дед Борис Николаевич, поднимая мутные как у Вия глаза, безумно поддакивал, грохоча стаканом по столу:

– Понимаш!

– Было бы там что портить… – вставил свои «пять копеек» я.

– Тебя забыли спросить, баран волосатый! Ты вообще в сексе ничего не понимаешь!

Затеяла Наташа пару раз громкие скандалы33, когда Леник в гостях был и, оскорбленный в лучших чувствах, он перестал к нам ездить.

– Вить, поступай, как знаешь! – в сердцах плюнул Леник. – Но попомни мои слова – добром все это не кончится! Доведет тебя эта жадная стая мелких, ничтожных людишек до зоны. А на зоне таким как ты не жизнь.

– У меня своя голова на плечах, – кричал папаша, воздев над головой руки со сжатыми кулаками и яростно потрясая ими. – Не лезьте в нашу семью! Мы с Наташей счастливы! Ты сначала своих детей заведи, а потом будешь меня учить, как их воспитывать! Наташа им милость сделала, что город бросила и приехала заботиться, а они, твари неблагодарные, еще и недовольны. Они на руках ее должны носить, а они грызутся с ней как собаки за кость!

– Угу, гроб на руках только понесу, – вполголоса пробормотал я. – Вот и вся заслуженная ею благодарность.

– Ты что там сказал? – бешеным крокодилом окрысился на меня папаша.

– Да ничего такого. До свидания сказал Ленику.

– Смотри баран, доиграешься у меня! Еще не знаешь, с кем связался, – опять завелся как заевшая грампластинка на патефоне кокаиниста отец. – Напишу, куда следует! На зону законопачу! Сгною! Весь в мать пошел – такой же дебил! Та только благодаря мне в дурдом не попала!

– Да знаю я уже, с кем связался, – ответил, уходя готовить свиньям. – Мать-то не трогай. А дебилом я могу только в тебя быть.

– Что ты сказал? Ты кому это сказал? А ну иди сюда, выродок волосатый! Куда пошел? Немедленно вернись! Тебе отец приказывает! Учти, что посеешь, то и пожнешь! Как ты меня не уважаешь, так и к тебе не будет никакого уважения.

– Больно мне надо ваше уважение…

– Урод, ты кому это сказал? А ну стой, скотина!

Вслед неслись угрозы, проклятия и даже слюна, которой обильно брызгал шагающий за мной страхель Витя. Правда, перейти от оскорбления словом к оскорблению действием он так и не рискнул. А когда в моих руках появился топор, которым я стал колоть щепу для розжига костра, то великовозрастный страхуил и вовсе предпочел ретироваться в дом, от греха подальше. Спиной ко мне он на всякий случай не поворачивался. Так и пятился до самого крыльца, раскорячившись как самец мадрила, боясь явить мне свою раскормленную корму.

Хотя, признаться, у премудрого плешивца Вити и до появления в нашей нелегкой жизни, могущей послужить яркой иллюстрацией для укрепления духа переживающим людям, любимой супруги Наташи, были напряженные отношения с боевитым младшим братом. Он, когда освободился, все лето у нас дома прожил и питался в основном одними змеями. Змей тогда по лесам было видимо-невидимо, вроде как сейчас нахлебников на шее народной в спортивных федерациях. Утром как уйдет в лес, так к вечеру приходит с грибами и полным пакетом змей. Он как-то в шутку, на сенокосе, бросил бригадиру в сапог ужа. Тот стал обуваться после сытного обеда, а в сапоге змея! Два дня потом поносом исходил, от страха. А сам Леник змей жарил и харчился ими, щедро делясь с нами.

Леник, проведя первое лето свободы у нас, предлагал Вите построить дом на два входа в пригороде Клиновска, на участке, принадлежащем сестре Нине.

– Вить, у тебя двое детей. Да и ты не век же будешь тут директором, – пророчески вещал Леник. – Надо о будущем подумать. Давай я построю дом на двоих. Захочешь – сам жить будешь. А не захочешь, так детям твоим будет, где жить, когда вырастут.

Причем от сановного брата Вити требовалась только помощь в предоставлении стройматериалов, за которые Леник собирался платить из своего кармана. А строительство дома целиком взял бы на себя. Премудрый пескарь Витя от заманчивого предложения отказался, заявив:

– Мне и тут неплохо! А если на повышение пойду, то жилье предоставят! А дети пускай сами о жилье думают! Будут хорошо работать, им жилье и так дадут. Я вон ничего не строил и все время при жилье! Учитесь, щеглы!

– Вить, это все временно. Сегодня при жилье, а завтра нет. Жизнь меняется.

– Да ничего не меняется. Такие люди как я при любой власти нужны.

– Да что с тобой, дураком, разговаривать? – досадливо махнул крепкой рукой Леник. – Учился ты, учился, да видать заучился. Живи, как знаешь.

– И буду жить, как знаю! Еще приползете ко мне! Не знаете, с кем связались!

И тогда рядом с домом бабушки Дуни и покойного дедушки Володи построил собственными руками, практически в одиночку, себе двухэтажный дом. Ловкий дилер, за цены, прямо скажем выше рыночных, поставлял брату совхозные стройматериалы, доставшиеся ему практически даром, и кошка между ними с тех пор пробежала. Хотя и раньше не особо ладили они.

Например, любитель эпистолярного жанра Витя писал брату на зону придурковатые письма полуиздевательского характера все те годы, что он сидел. Еще и нас с Пашкой заставлял по страничке текста написать дяде Лёне, которого мы ни разу не видели. Как мы учимся, как помогаем, как спортом занимаемся – и прочая чушь. А Пашка он ведь такой – если что напишет, то потом хоть стой, хоть падай. Представьте, какая психологическая травма могла возникнуть у осужденного Леника от чтения этих писулек.