Нам бы день продержаться… Поляков Михаил

– Да, гложет что-то, не понимаю что.

– Хочешь, скажу?

– Ну?

– Тебя правый фланг гложет и неизвестность на нем.

– Вы, я смотрю, уже ходить начали.

– Скорее хромать.

– Есть идеи?

– Есть – послать разведывательно-поисковую группу на правый.

– А не рано?

– В самый раз, пока на левом курбаши силенку собирать будут. БТР оставь тут, возьми «УАЗ», конников и миномет с РПГ и «Печенегом», «ГАЗ-66». На сам Кушак не лезь. Проверь дорогу до подножия и соседей на правом. И торопись, лейтенант, не спеша.

– С нами хотите?

– Да не выдержу я тряски, еще раны откроются.

Лучше бы мы туда не ходили – на правый. Запах тлена мы почувствовали еще до того, как выскочили на последнюю горку перед тем, что осталось от заставы соседей. Застава «Чарли» была уничтожена не взрывом, а теми, кто пришел сюда сразу после него. На выстоявших и побеленных стенах темнели выщербины от пуль и осколков. В живых остались лишь восемь лошадей, которые сбились в малый табун и паслись на склонах вокруг. При виде нас лошади сами потянулись к высохшей на солнце колоде. Вода полилась из крана в колоду самотеком. Личный состав заставы лежал не похороненный то тут, то там в тех позах, в кото-рых солдат застала смерть. Смерть пришла со стороны границы. Следы рифленых подошв, оставленные нападавшими, не совпадали с рисунком на ботинках и полусапожках убитых. Уничтоженную заставу обнимали россыпи гильз, оставленные в разных местах по периметру охвата. Оружие оборонявшихся валялось либо искореженное, либо разобранное в одной большой куче. Те, кто напал на «Чарли», собирались сюда вернуться. Ничего не сломали. Соляру не слили. Дизель не повредили. Мины не поставили. Или ждали своих, или сами хотели прийти, или спешили очень. Враг справа имел клыки и опыт ведения войны гораздо больший, нежели бандиты, с которыми пришлось повоевать в Арчабиле. Рисковать своей командой смысла не имело. Каждого чарлинца, во избежание сюрпризов, вначале стягивали с места, на котором он лежал, специальной «кошкой», зацепив крючками за одежду или пояс.

– Тащ лейтенант, они со стороны границы пришли, вон там следы. Напали, скорее всего, утром, после взрыва. Наши все почти не одетые до конца лежат. Ушли дальше, на их правый. Но не по дороге – склону Кушака.

«Твою мать! Куда же эти ниндзя ушли? Не на Кушак ли?»

– Так, найти лопаты. Похороним парней. Охранение – на крышу. Документы собрать. Проверить АТВ. – В складе АТВ стояли нетронутые ящики с патронами, гранатами, ракетами и выстре-лами.

– Тащ лейтенант. Я тут пульки выковырял и гильзы нашел. Смотрите, она в наш ствол АК-74 никак не входит. – Собачник озадаченно смотрел на меня, ожидая ответа.

– Правильно, и не войдет, это пять и пятьдесят шесть сотых миллиметра, а не наш пять – сорок пять. Натовский стандарт. И он тут только у иранцев может быть. – Вот так и противник нарисовался еще один. – Шустрее, парни, а то как бы не опоздать…

Хоронили быстро, в братской могиле. Поставили столб от системы и написали на дощечке: «Здесь похоронены 22 пограничника ПЗ Чарли, погибшие при выполнении задачи по охране государственной границы». И список. И врисовали звездочки напротив каждой фамилии в фанерку, прибитую к креозотной опоре. Вечная память. И залп вхолостую, чтоб по-тихому и не светиться. Мы вернемся, мужики. Мы народ свой соберем и вернемся. Уже сели по машинам и лошадям, когда увидели одинокую фигуру в порванном камуфляже. Она появилась из-под земли. Это была жена командира заставы. Женщина молчала, просто шла босиком к нам, ступая окровавленными подошвами по горячим камням. Она не чувствовала их жара. Под-няла руки, схватилась за голову, узнавая своих, всхлипнула и упала на землю, подломившись в коленях. Побежали все. Лихорадочно отвинчивали крышки с фляг. Начали лить воду в щель между потрескавшимися сухими губами. Истощенное лицо было покрыто ссадинами, пылью. Волосы смешались и шуршали на ощупь, как высохшие листья.

– В машину, быстро. Уходим.

Назад уходили по КСП вдоль дозорки. Если нас пасут пришлые спецназеры, то на обратном пути есть засада. По дороге нашли место, где иранцы перешли границу. Разбираться не было времени. Изготовились к бою, прикрыли собачника-следопыта, работавшего на КСП дорожку следов нарушителей. Так и захотелось запустить в небо три красных, что на языке условных сигналов округа означало одно: «Вооруженное вторжение на охраняемую (советскую) территорию войсковых групп и банд!» – или еще короче – «Война!»

– Есть, тащ лейтенант! Просчитал следовую дорожку, – докладывал наш Великий Змей. – Около шестидесяти человек прошли. Пехом. Все груженные килограмм по тридцать-сорок. Не ниже метр семьдесят восемь. Отборные мужики. И, гады, что характерно, с ухищрениями они не двигались, шли спокойно, как к себе домой, как немцы в июне сорок первого. – Нам от этого добропорядочного перехода захотелось развернуться и поискать тех, кто затоптал КСП и дерзко и грамотно расстрелял наших соседей. Если бы у нас был тыл, на который можно опереться! С дивизиями прикрытия госграницы, резервом отряда и округа, то мы бы вцепились бы им в хвост и гнали бы до тех пор, пока не раздавили бы где-нибудь между отрогов. А тут… поскрипели зубами, рассыпали конный дозор веером и поспешили на заставу, внимательно оглядывая прилегающую местность. И правильно сделали, как потом оказалось.

Добрались. Майор ждал на крыльце. Выслушал мой рассказ. Посмотрел, как унесли женщину в санчасть. Кивнул.

– А ты молодец, лейтенант. – От неожиданной похвалы я дар речи потерял. Майор постановил, что я все сделал правильно. – Только вот дурак ты, что хоронил убитых и лошадей собрал и увел с собой. Да еще пол-АТВ уволок на «мыльнице».

– Почему? Наши же. И боеприпасы.

– Тебе повезло. Те, кто их убил, были слишком далеко или чем-то заняты. И это не твои недотепы-туркмены. Они просто не успели до вас добраться.

– А кто?

– Сколько времени ушло на похороны, АТВ, лошадей?

– Ну, минут, нет, – часа полтора-два!

– За полтора-два часа бегом, с оружием ты сколько пробежишь по горам?

– Если… – начал я.

– Без «если».

– Десять километров; если выложусь, то двенадцать.

– Я столько же, если здоров.

– Так что? Они от меня как минимум в двух часах бега?

– Соображаешь! А кто или что у нас от «Чарли» на таком расстоянии?

– Что – Кушак?

– Только два объекта, нет, три.

– Еще государство Иран и твоя застава. Застава отпадает. На Кушаке наши – отряд охраны спецобъекта. Поздравляю тебя, лейтенант, – как-то не очень приветливо и скорее озабоченно закончил свои выводы майор.

– С чем?

– Скорее с кем.

– Иранцы, что ли?

– Хуже, спецразведка корпуса стражей исламской революции и скорее всего военные.

– А это не один черт?

– Ты что? Конечно, не один. А то, что они спелись и нагло вторглись, говорит о том, что серьезно хотят заполучить этот лакомый кусок. А мы теперь у них помеха слева, как бандиты для нас в Арчабиле.

– И что, они на нас войной пойдут?

– Скорее не войной, а диверсией. Только после их действий от нас может мало что остаться.

– Так у нас же опорный пункт, «мины», – обозвал я растяжки из РГД, – МЗП, колючка, секреты, БТР, пулеметы.

– Для спецразведки это как мертвому припарки. Так – разогреться в ночи.

– Они что, ночью пойдут? А вы откуда знаете?

– А я бы сам тебя и твоих людей так и порезал бы ночью, под утро.

– А пупок не развяжется? – обиделся я.

– Лейтенант, там мужичье, которое дрессируют годами, а у нас – пацаны двадцатилетние, – спокойно отрезвил меня майор.

– Что же делать?

– Не знаю пока. Думать. А пока думаем, надо подступы слева заминировать, поставить сигналки и бросить туда весь Кристалл-М и МЗП с бан-ками.

– Понял. Тогда я на подступы.

– Давай, Олег, – одобрил раненый офицер, когда я ушел укреплять подступы на ночь. Майор остался со своими мыслями. Его раздумья прервала женщина, лежащая рядом на солдатской кро-вати.

– Они вас трогать не будут, ждут подкрепления. Я фарси знаю. Слышала, как они говорили, после того… как добили всех на «Чарли». Меня муж спрятал в желоб овощного склада. А сам не успел, – закрыла глаза женщина, и из них потекли слезы, расплываясь пятнами влаги на белизне наволочки.

– Лена, вы не разговаривайте, все хорошо, мы справимся. – Лена его не слушала.

– Они сказали, что теперь дорога свободна для тяжелой техники, а иначе им с обсерваторией не справиться. И еще сказали, что теперь будут ждать и разведывать подходы к вашему спецобъекту. Получается, из-за него всех убили. Всех, хорошо, дети дома у мамы остались. А то бы и их.

– Лена, примерно сколько их было? Кто они?

– Это иранцы. У них особый выговор. А еще среди них были двое, которые говорили по-английски между собой. Я никого не видела, только слышала. Но не менее пятнадцати человек.

– Понятно, это разведгруппа.

– За что они нас?

– За то, что мы здесь. Лена, отдыхайте.

– За что? – Пришлось звать санинструктора, колоть успокоительное. Лена забылась в своих кошмарах, брошенная снотворным в спасительные объятия Морфея. Майору же было не до сна. О том, на что способны СПН, он знал, видимо, не понаслышке. Иранцы, конечно, не супер-бупер от ГРУ, заточенный под натовские базы наш спецназ, но и не пионеры в красных галстуках. Боевого опыта у них полно, особенно по войне в горно-пустынной местности. А цель у них та же, что и у нас, – Кушак с объектом в его недрах. И не дожить бы нам до утра, как раз и помылись, и в чистое одеться успели. Вот уж действительно: «Нам бы день продержаться да ночь простоять!» Но помощь пришла совершенно неожиданно. Оттуда, откуда никто ее и не ожидал.

Радиостанция на узле связи запела тональным вызовом на волне приема, требуя от связиста немедленного ответа. Это был не привычный вызов с переносной Р-392, динамик ревел и требовал внимания стационарному узлу связи с мощной антенной системой и сильным выходным сигналом.

– Залив на приеме – прием! – отозвался связист и застыл в ожидании ответа, в удивлении подняв брови и выпятив губы.

– Я – Куш-один, прошу Первого на связь. Как понял, прием?

– Я – Залив, вас понял, перехожу в режим ретрансляции, как понял, прием?

– Я – Первый. Залив – отставить. Куш-один – слышу вас хорошо. Как поняли, прием? – Ритуал соблюдался так, как будто ядерной бомбардировки не было, а мы на учениях по взаимодействию с шурупами общаемся, подавая друг другу пример во исполнение инструкции по режиму ведения переговоров по радио.

– Я – Куш-один, слышу вас хорошо, переходим на зашифрованный режим, Фикс-3. По истечении 5 минут Фикс-4. Как понял, прием?

– Я – Первый, вас понял, выполняю. Прием.

– Я – Залив, вас понял, выполняю, прием.

– Я – Куш-один, имею для вас информацию по дислокации подразделений иранской гвардии и Корпуса СИР на правом фланге участка вашей ответственности вблизи горы Кушак, на склонах и у подножия. Прошу сообщить, имеется ли на «Чайке» телевизионный приемник. Прием.

– Я – Первый. Приемник есть, находится в рабочем состоянии. Это не проблема. Программ трансляции нет. Прием.

– Я – Куш-один, прошу привести приемник в рабочее состояние и настроить на первый стандартный канал. Также сообщить мне марку и модель телевизора немедленно. Как понял, прием?

– Вас понял. «Горизонт-456». Модель К-183186. Прием.

– Прошу подсоединить антенну либо кабель, ее заменяющий. Прием.

– Я – Первый. Куш-один, дай тридцать минут. Как понял? Прием.

– Начало сеанса в пятнадцать часов, частота шесть на шифровке. Как понял? Прием.

– Я – Первый. Вас понял. До связи.

– Я – Куш-один. До связи. – Связисты лихорадочно скручивали оборванный антенный кабель, удлиняя его и закидывая выше, на стропила обрушенной крыши. Один из Бойко уже сидел наверху и ждал второго с ампулой ртути, оторванной с замыкателя старинной системы, которая валялась у нас в тылу, выполняя обязанности спотыкача [32]. Оба соединились, уселись удобно, и из-под жала паяльника тонкой струйкой пошел едкий дымок от расплавленной жаром твердой кислоты – канифоли.

– Ща, товарищ лейтенант. Ща, тут никто, кроме нас, это кино не увидит, – сказал один из близнецов, и связисты воодушевленно припаяли какую-то схему на пластике к ампуле и присобачили ее к антенному проводу через самодельный усилительный каскад. Быстро начали мотать дефицитную изоленту, чтоб, не дай бог, не замкнула где-то случайно их самодельная и наспех сварганенная схема. Оба Бойки, близнецы Сашка и Володька, одновременно оглянулись вниз и заорали, что готово. Но без их присутствия никто не посмел взять на себя ответственность и включить телевизор. В Чулинке давно тарахтел дизель. В потолке, которого наполовину не было, зажглись включенные на проверку электрические лампочки. Сашка спустился. Володька страховал соединение, не выпуская из рук и приматывая его к балке как можно выше. Экран телевизора тихонько затрещал, по нему мелькнула точка, разворачиваясь на экране в изображение белого поля. Сашка закрутил и защелкал настройками. Неожиданно белая пустота экрана дернулась, поплыла, выгнулась, и перед нами возникла стандартная таблица настройки телевизора, которую показывали всегда перед включением трансляции телепередач. Люди вокруг меня застыли. Происходящее казалось волшебством перемещения из этого мира в другой. В котором нет взрыва, бомбардировки и стрельбы. А есть живые соседи, целы наши лошади, а над заставой гордо стоит наша пограничная вышка со знаменем на тонком флагштоке громоотвода, торчащим из не разбитой будки и реющим над горами выгоревшей на солнце материей.

– Готово, тащ лейтенант. – Я демонстративно поднял руку и посмотрел на часы. В помещение с телевизором протискивался майор.

– Кто вошел в связь? – издалека спросил меня он. Лицо майора выражало высшую степень ожидания. И мой ответ его не разочаровал.

– Позывной «Куш-один», не представился, попросил телевизор настроить.

– Связь с ним есть? – нетерпеливо вытянул вперед руку майор, пресекая заранее любые отклонения от ответа на заданный им вопрос.

– Обговорили. Через пять минут. По шестому каналу. И телик просит включить. – Мой ответ майора не удивляет, зато то, что ему это обычное дело, не оставляет равнодушными всех остальных присутствующих в бывшем помещении комнаты отдыха.

– Дай мне, – просит майор триста девяносто вторую и вновь тянется ладонью уже к гарнитуре в моих руках.

– Вообще-то, они меня просили выйти на связь, – неуверенно отвечаю я.

– Не переживайте, Зубков, это они не знают, что я тут есть. Но ты прав. Войди в контакт и скажи, что Посол желает выйти на связь. – Пока мы соображали и переваривали услышанное, настраивали телик и ожидали, прошли последние пять минут. Ровно в пятнадцать часов экран телевизора дернулся, и на нем появилось изображение рваного белого пятна с отходящими от него дорожками темными. Картинка приблизилась.

– Так это ж Кушак сверху, – заорал старший прапорщик, указывая пальцем на телевизор.

– А вон мы слева, – ткнул кончиком мизинца майор на разбросанные слева от белого пятна маленькие квадратики домов, собранные в одном месте экрана.

– Я – Куш-один! Как картинка? Видите? Прием, – услышали все из щекофона после моего ответа на тональный вызов.

Явление Кушака народу, а это были они, было сродни тому же ядерному взрыву. Но сосед сверху требовал ответа, и по тому, что он вышел на нас, я предвидел, что ему что-то от нас надо, иначе зачем бы он на нас вышел. Вон заставу «Чарли» целую под собой дал раздолбить, не предупредил, а ведь мог. Вон у него какие средства обзора и контроля, все как на ладони. Ой, не нравится мне данаец, в связь сам входящий. Но других союзников у меня против государства Иран нет. Приходится отвечать и подчиняться более сильному соседу сверху. А если он такой сильный, то зачем ему мы? Дальше размышлять некогда – надо отвечать на вызов.

– Я – Первый, картинка в норме, видим себя, пепелище «Чарли», дороги, подступы слева, щель в тыл, склоны Кушака. Имею Посла для Куш-один. Прием. – Про пепелище я специально напомнил – на их совести двадцать пограничников. Они дорогу на Кушак прикрывали, сами не ведая об этом. Их и положили там, на «Чарли», всех, без разбора. А я соображаю: если чарлинцев в плен не взяли, то не такие уж они и крутые, эти иранцы, мало их там, некому за пленными смотреть. Вот и первый плюс для нас. Нас тоже не много, но «мы в зеленых фуражках, а это хлеще, чем в тельняшках», как говорят мои солдаты. И понятие «честь» у нас не последнее среди остальных достоинств моего воинства.

– Я Куш-один. Включаю световое изображение инфракрасноизлучающих биообъектов. Прошу подтвердить появление на экране красных точек наложения. Прием. – Почти одновременно с фразой оператора Кушака на черно-белом изображении с серыми переходами появились красные точки. Одна группа кучно сосредоточилась возле квадратиков домов и внутри их на нашей заставе, зато четыре другие группы выложили квадрат на склонах Кушака, окружив его тем, что сосредоточились на вершинах воображаемого четырехугольника. Пятая группа вытянулась в цепочку красных точек, и этот пунктир недвусмысленно двигался, медленно, но упорно в направлении нас на экране нашего же телевизора. Информация про то, что наш Посол хочет связаться с невидимыми спецами, ответа не получила. Майор дернулся к рации. Пришлось отступить и сделать майору выражение ожидания на лице и подтвердить это мое требование жестом свободной руки. Майор матернулся, сбрасывая эмоции, но согласился подождать с недовольной мимикой на лице.

– Я – Первый, вижу шесть групп красных точек. Первую идентифицирую как своих бойцов на «Чайке», четыре группы стерегут подножие горы. Пятая группа движется в нашем направлении, численностью в пятнадцать точек. Прием. – Майор зашел со стороны моего свободного уха и безапелляционно прошептал:

– Попроси на связь с Послом – Затвор или Затворника. – Я кивнул, показывая, что понял, и из наушника снова раздался голос Кушака.

– Я Куш-один. Подтверждаю. Цель пятой группы, согласно расшифровке данных радиоперехвата, ваш отряд, задача – уничтожение. Примите меры для постановки засады и перехвата. Направленную трансляцию в режиме реального времени не прекращаю. Прошу переписать таблицу ведения радиопереговоров и режим переключения каналов телеприемника, которые сейчас появятся на экране. Шифр первый, общий. Как понял? Прием.

– Я – Залив Первый, вас понял. Таблицу вижу. Копирую. Посол просит Куш дать связь с Затвором. Как понял? Прием. – Некоторое время в наушнике стоял только шум эфира. Пауза затянулась.

– Я – Затвор. Прошу Посла на связь. Как понял? Прием. – Майор выхватил гарнитуру, опомнился, спокойно приложил к уху кругляш щекофона.

– Посол на связи. Дервиш молит избавлением. Как понял? Прием. – От этакой околесицы, которую сказал майор, мы с прапорщиком переглянулись и пожали плечами. Но на той стороне, по-видимому, сказанное нашим майором имело смысл. Ответ был столь же непонятен для нас, но вызвал улыбку на сосредоточенном выражении лица говорившего с Кушаком.

– Я – Затвор. Прошу Дервиша подтвердить код избавления. Прием. – В ответ на это майор высказал длинную строчку цифр, которую повторил дважды. Кушак попросил обождать, видимо, сравнивали полученную цифирь с заложенной в сейф.

– Я – Затвор. Полномочия Дервиша подтверждаю. До прибытия на объект оставляю за собой право на руководство и принятие решений.

– Я – Дервиш. Согласен. Предлагаю план уничтожения всех пяти групп, блокирующих гору. – Разговор майора Дервиша с Кушаком затянулся ненадолго. Из разговора я понял, что Кушак в состоянии самостоятельно грохнуть все движущееся по земле в радиусе досягаемости его комплекса вооружений. Но выявлять свои возможности не желает и без нашего майора не может. Поэтому радость подготовки торжественной встречи пятой группы диверсантов он возлагает на наши стволы и подствольники. Взамен на наш риск он будет транслировать окружающую обстановку в режиме реального времени на наш телевизор. В результате этих договоренностей пришлось перетянуть телик к дверям комнаты связи, чтоб освободить одну из наших радиостанций. Майор перебрался на связь, и у нас там обра-зовался командный пункт с видеокартинкой и «Соколом-М» во главе. Пришлось предупредить дизелиста о важности бесперебойной подачи электричества на заставу. Зато с таким контролем местности можно смело снять охрану с ближних подступов и тылового прикрытия со стороны Арчабиля. Что я и сделал. Народ повеселел. Сказка о сокровищах Кушака начинала сбываться. Красные точки иранских диверсантов неуклонно приближались к заставе.

Старшина готовил снайперов, винтовки и ночные прицелы, аккумуляторы к ним. Я руководил оборудованием позиции для миномета. Даже пристрелялся четырьмя дымовыми минами. Солдаты рыли траншеи и ячейки для снайперов там, где указал наш охотник-прапорщик. Водители копали капонир для бэтээра на возвышенности в центре опорного пункта. Застава оскалилась стволами всего наличного вооружения в сторону, откуда шли пятнадцать псов войны. Вечер медленно отбирал свет у дневного времени. Тени гор неумолимо удлинялись, предвещая темень ночи. Ужин удалось провести по плану. Красные тоже остановились. На телевизоре произошли изменения, теперь люди противника изображались в виде красных точек, а отметки наших солдат имели зеленый цвет. Тактическое преимущество нашей телекарты не давало иранцам ни единого шанса. Мало того, подойти к опорному пункту со стороны Кушака они могли только по директриссе нашего стрельбища с комплексной полосой пограничника на нем. По стрельбищу, что прекрасно просматривалось с высотки, на которой расположился опорный пункт заставы. Мало того, ОППЗ главенствовал над подходами с правого фланга, тыла и границы. И только левый фланг с вышкой мог похвастаться своим более выгодным положением над окружающей заставу местностью.

– Иваныч, ты винтовки пристреливать будешь? – спросил я старшину. – А то я дымить пере-стану.

– А ты уже, что ль, миномет пристрелял? Всего четыре разрыва было? – удивился Грязнов.

– Хватит, мины жалко тратить, хоть и дымовые, склад же не резиновый. Две по дальности, две по горизонтали. Майор у себя разрывы засек и весь экран телевизора фломастерами разрисовал. Он и будет корректировать.

– Ну, тогда проверяем своих, чтоб никто в сектор не попал, и, как стемнеет, начнем. А эти далеко? – спросил, имея в виду иранцев, старший прапорщик.

– Затаились на границе стрельбища, там, где мы обычно охранение при учебных стрельбах выставляли. Тоже ждут захода солнца.

А вот про БТР чуть не забыли.

– Значит, так, Муха, сидишь на месте навод-чика-оператора. Петрова – на место механика. И ждешь. Машину не заводишь. Свой ночник не включаешь, пока стрельба не начнется. Как первый выстрел услышишь – заводишь машинку, врубаешь прицел и подсветку. Затем твоя задача – не пустить их влево на гребень или вправо к Файзулле. Они должны тут остаться, все. На нашем стрельбище. Ориентиры сразу приметь из машины через прицел, пока светло, чтоб с закрытыми глазами мог навести. – Муха кивает, его КПВТ – не хуже снайперки Грязнова, только шумный очень.

В горах сумерки наступают быстро. Вот уже и Грязнов приоткрыл диафрагму ночного прицела на пару щелчков и отстрелялся по первому рубежу на стрельбище, а затем дал Файзулле попробовать сериями по три выстрела. Диверсов эта стрельба по камням и трубам вряд ли напряжет, а нам прибавит и уверенности в будущей отстрелке снайперов, и не даст задремать на своих теплых от солнышка местах.

Трижды взорвался выстрелами «Взломщик», кроша своей пулей калибра двенадцать и семь миллиметра выделяющийся камень на светлом склоне сопки у начала Комплексной Полоски.

– Тащ старший прапорщик, а далеко лупит? – В глазах Файзуллы, подсвеченных зеленым светом ПНВ, искрится уважение и желание самому бабахнуть из противотанкового ружья с оптикой. Но патронов к нему не так много, и Грязнов будет поливать из этого чудовища лично.

– На скоко надо, на стоко и улупит, – пояснил Грязнов. – Ты внимательно смотри и слушай, а то мазанешь, ни разу ведь с ночника не стрелял, – инструктировал он Файзуллу.

– Тащ майор, – ненавязчиво поясняет свой план Виктор Иванович для Бобко и меня, – подпускаем на двести метров. Если колонной будут идти. А то ж они между собой интервал должны соблюдать. Пятнадцать рыл на пять метров – это уже семьдесят пять метров. Чтоб я их в ночник мог от первого до последнего взять.

– А не близко, Виктор Иванович? – сомневается майор.

– Так «вал» ночью дальше и не возьмет. Та и не надо. Я буду правее, второй ночник левее, до меня еще меньше будет. Ну, а если шо и пойдут влево на склон, то лучше по ним патронов не жалеть, – переживал Виктор Иванович за исход ночного боя.

– Пулеметы на фланги и вперед к операторской будке слева и справа на сопки, что стрельбище вдоль окаймляют. Сюда и сюда. Файзулла, ты слева, а я справа у пулеметов. Вторые номера с «Кострами». И РПГ с фугасниками у каждого. БТР и миномет по центру от опорного. Первым я бью. Потом – по обстановке. – Пулеметчикам я подсказываю, как пристрелять ориентиры на ночь. Немцы, суки, придумали. Они под приклад пулемета колышки вбивали, если грунт позволял; мы не фашисты, но опыт гансов, с учетом насадок светящихся, переняли. И что хорошо, кроме как по створу мишенного поля, ну никак им, этим рэйнджерам, не подойти быстро. А мы ж там еще МЗП накрутили. Нехай позанимаются кордебалетом, иначе им его никак не пройти. А им еще цели распределить, рекогносцировку провести по-тихому, расползтись вокруг заставы надо, часовых снять. Они ж, похоже, думают, что мы в основном здании обитаем. Главное, не спугнуть раньше времени.

Ох, как же трудно ждать. Если бы не майор в комнате связи у телевизора и картинка с колонной врага на экране, то с ума можно сойти. Дизель мы не выключаем. Он тарахтит за опорным и манит беспечным звуком генератора к себе не видимую простому глазу цепочку иранских коммандос. Свет, включенный на заставе, и брожение туда-сюда по освещенке электрических ламп повара, дневального и дежурного создают эффект нашего присутствия там, а не в пыли и жесткости горного камня на опорном и вокруг него. Солдаты переодеваются в здании, выходят то раздетые по пояс, то в майках, то в тапочках и даже в трусах. Деловито снуют то в сторону складов, то к туалету, то на конюшню. Курят на крылечке, изображая полный похренизм. Освещенную заставу видно далеко вперед в ночной тьме. И я не сомневаюсь, что спецназеры давно углядели наше светлое пятно среди темени горных склонов и не спускают с нас своих глаз. Застава, конюшня, собачник, ГСМ, гараж, склады и даже лампочка у туалета будут слепить их приборы ночного видения своими фонарями и лучами, находясь точно за нашей спиной и чуть выше. Мы молчим по радио. Только майор имеет право говорить в эфире.

– Восемьсот-семьсот метров, – коротко говорит наушник в шести радиостанциях голосом Бобко. Если они идут так, как мы рассчитали, то майор будет говорить нам только дистанцию до первого и последнего в колонне ниндзей от аятолл. Народ затихаривается на своих местах, а шакалий хор начинает свою стандартную ночную песню. Шакалы недовольны, мы и иранцы нарушили границы их владений. И обсуждение нашего недипломатичного поведения глушит все остальные звуки вокруг.

– Шестьсот-пятьсот, – напрягает наушник голосом раненого майора. Дистанция считается от края ближайшего окопа, направленного своим фронтом в сторону нашего стрельбища.

– От суки, не дай бог, подъемники мне попортят, – недовольно ворчит шепотом нештатный оператор стрельбища, поправляя разложенные на бруствере справа две коробки с лентами для «Печенега». Второй номер не остается без ответа.

– И шо ты им сделаешь? – шепотом интересуется он.

– Все, шо смогу, – кивает первый номер пулемета на коробки, в которых через три обычных патрона забит в ленту трассер.

– А ну цыц оба, мля, растренделись тут, сотру нах до позвоночника, если еще хоть слово услышу, – шипит на них Цуприк из своей ячейки, как рассерженная гюрза. Сегодня и его день. И Боря не мелочится, десять ВОГов для его подствольника ожидают своей очереди для стрельбы по целям и рубежам, выложенные в нише и у среза окопа. Старшина и Файзуллин стараются не отрывать, что называется, глаз от наглазников – иначе пипец всей маскировке. Отсвет подсветки на лице виден прекрасно не только соседу, но и особенно в ПНВ противника, что двигается напротив и немного сбоку.

В ночном оптическом прицеле невозможно различить черты лица. Зеленая или желтоватая фигура, излучающая тепло, двигается в круге серого мерцания электрических импульсов, перечеркнутая визирными рисками и пунктиром измерения угловых величин. Тихо щелкает колесико вертикальной или горизонтальной наводки, выбирая упреждение. Все в зависимости от силы ветра, давления, направления стрельбы, влияния Земли, дальности, наличия или присутствия тумана, водной поверхности, качества патрона, пули, свойств винтовки, высоты, температуры, ветра. И самое главное – опыта снайпера. Для охотника этот процесс происходит самопроизвольно и почти неосознанно, как дыхание.

Первый выстрел самый простой – его противник не ожидает, поражение будет стопроцентным, поэтому можно выбрать цель. Прежде всего надо уничтожить самых важных и опасных людей в цепочке приближающегося врага. Это командир, его заместитель, связист и их штатный снайпер с пулеметчиком. Первым идет следопыт, он не суть важен. Грязнов пытается вычленить эту четверку среди целей упорно продвигающихся в темноте к позициям пограничников. Иранцы не знают, что они уже давно под контролем и в их сторону направлены стволы шести пулеметов, трех снайперок, двух гранатометов, пяти «Костров» и почти десяти автоматов.

– Леший, – так именуют теперь старшего прапорщика Грязнова в радиоэфире, – я Первый Залив, даю целеуказания. Как понял – прием? – В ответ три коротких щелчка тангентой в эфире.

– Третий в колонне – пулеметчик, седьмой в цепочке – связист, восьмой – предполагаем командир, задачи остальных определить трудно. Как понял, прием? – Снова три щелчка тангентой в ответ. Виктор Иваныч лежит со своим «валом» и раздает цели. Ночных прицелов у нас только три. Один стоит на здоровенном чудовище. Это «Взломщик», больше похожий на противотанковое ружье. Второй – на «вале», третий на СВД Файзуллы, четвертый есть в БТР. Но пока не начнется стрельба без глушителей, заводить БТР или его ВСУ и врубать подсветку фары нельзя. Собственно, раздавать-то нечего. Первым выстрелом из своего автоматического комплекса наш Леший уберет связиста и постарается разбить станцию, которая висит у него за спиной. Вторым выстрелом из этой же винтовки Грязнов постарается уничтожить командира группы, следующего за связистом. Далее по реакции противника. Если сообразят, что к чему, то в дело вступит СВД Файзуллина, и всей маскировке конец. После Файзуллы, задача которого – снайпер или пулеметчик, огрызнется огнем все, что у нас есть по пристрелянным секторам, если они двинут вперед. А работать по целеуказаниям я своих орлов на стрельбище научил хорошо. Вот только не ночью стреляли. Главное, чтоб головы берегли, а патронов у нас хватает.

– Всем внимание, до цели четыреста метров, – раздается в наушниках голос майора. – Леший просит подпустить на двести.

Хлопок шампанского из «вала» Грязнова прозвучал неожиданно и почти растворился в тарахтении дизеля и ночной песне шакалов. Приглушенно и неразличимо щелкнул затвор «вала», выбрасывая горячую гильзу, наполненную газами, и подавая новый патрон СП6 из магазина в патронник снайперского автомата. Одна из движущихся фигур в моей оптике ночного бинокля подломилась и неуверенно начала валиться назад, на спину, притянутая тяжестью радиостанции к горной тропе. Грязнов всхлопнул толстым стволом девятимиллиметровой снайперской винтовки еще раз, и следующий за связистом комок света медленно упал рядом. Диверсанты среагировали мгновенно. Раз – и фигуры спрятались за укрытия и рассредоточились. Два – и открыто лежащие тела связиста и командира были утащены под прикрытие валунов, в избытке валяющихся вокруг. Три – бабахнула СВД Файзуллина, и голова пулеметчика, выявленная нашим снайпером и телевизором, скрылась за горным обломком с дыркой в черепе. В ответ раздался единственный выстрел, и по каске Файзуллы ударила пуля иранского снайпера. Нашего солдата швырнуло назад. Впечат-ление было такое, словно кувалдой залепили по голове, защищенной стальным шлемом. «Вал» всхлопнул еще дважды и погасил яркое свечение грудной фигуры в прицеле и ночном бинокле от высунувшегося из-за обломка скалы диверсанта с оптическим прицелом.

Стрелять по иранцам всем было бессмысленной тратой патронов. Больше всего в темноте напрягала тишина после выстрелов. И если нам было неуютно, имея тактическую карту, мы видели своих противников как на ладони. И зряче могли реагировать на любую их попытку нанести нам урон. То как же было все непонятно тем, кто шел нас уничтожать. Однако враги сообразили быстро – против них два точных ствола и максимум четыре-пять человек. Точки на экране телевизора задвигались и начали перемещаться на экране с целью охватить справа и зайти выше позиции Грязнова. Диверсанты умело прятались на пересеченной местности. Их не испугала потеря сразу четырех основных боевых единиц из своего состава. Миномет бухнул негромко, мина ушла почти вертикально. Разрыв ударил в тридцати метрах от самого передового иранца.

– Я Дервиш, ближе тридцать, – откорректировал мой первый выстрел майор, наблюдая яркую вспышку разрыва на телевизоре. Свет на мгновение ослепил датчики и залил белым цветом экран перед майором, но изображение тут же восста-новилось. Вторая мина заставила диверсантов вжаться в щебень и камни, а осколки легко ранили двоих. Диверсанты реагировали с похвальной быстротой. Красные точки на экране начали отступать перекатом, тщательно прячась на остановках за любое подходящее укрытие. Преследовать их было невозможно, но Грязнов ввел в действие свою противотанковую винтовку, как мысленно я обозвал его монстра. Трижды тишина была разорвана в клочья грохотом «Взломщика», и еще три диверсанта поплатились за попытку уничтожить нашу заставу в темноте горной ночи. Тихо завелся дизель БТР, и Муха добавил шума и света, разбавив ночную темень буханием крупняка. Иранцы поняли, что вляпались. Ночников у них много не было, но спорить с КПВТ, ночной прицел которого с подсветкой свободно работал на четыреста метров, никак было не возможно. Гильзы сыпались наружу, звеня и перекатываясь по броне снаружи восемьдесятдвойки.

Ни один не сдался. Они умудрились разбить фару подсветки на БТР. За что поплатился еще один пришлый солдат противника. Но вот разбить спутник у них никак не получалось.

– Олег, куда ты лупишь? Давай правее пять-десят, – кричал мне майор в ухо через щекофон рации.

– Один снаряд, огонь! – Окружко отпустил бомбочку в ствол миномета и закрыл уши. – Выстрел! – крикнул он в который раз и присел, остальные из состава расчета отреагировали почти так же, только повернулись спиной к стволу. Шпок ударил по ушам тугой волной выстрела, и сноп огня вылетел из кончика ствола, унося три килограмма железа в сторону непрошеных диверсантов. – Откат нормальный, – выдал Окружко сообщение. Какой откат может быть у нашего миномета, я не понимал, но слова всплыли сами из памяти. А необходимость сообщения, что после выстрела с нашей мортирой все о’кей и плита не сдвинулась, была обязательной.

– Попал! – взорвался наушник голосом майора. – Давай две – беглым! – азартно скомандовал он. «Ему там наши поползновения, как игра компьютерная на экране телевизора».

– А, чтоб тебе! – выругался утром майор, узнав итоги ночного столкновения после тщательного осмотра местности. Иранцы ушли и маячили пятью активными точками, медленно приближаясь по скатам и расщелинам к Кушаку. Остальные их группы стерегли гору, окружив ее со всех сторон, и не трогались с места. – Заводи бэтээр. Догоним по дороге и добьем на склоне, пока светло и они с другими группами не соединились. Далеко не ушли. Наверняка раненые есть, а оружие и боеприпасы тащат на себе. Подымай заставу в ружье, лейтенант. Этих надо всем скопом давить, а то вырвутся и уйдут, – сказал мне майор и сам направился в сторону урчащего дизелями бронетранспортера.

Пришлось мне майору возражать.

– А если они мины поставили?

– Какие мины? Они по склону на нас шли и так же отходили, – отмахнулся майор.

– А если дистанционно выставили?

– Где? В горах? Ты что, Олег? Добить их не хочешь?

– Добить-то я их хочу, только вот солдаты у нас сутки нормально не спали. Они носом клюют в приклады. А против них ветераны. Вон как ушли. Без звука. Словно не мы у них выиграли бой, а они нам проиграли временно.

– Мы на войне, а не дома. А они не дети малые, – отбил мои аргументы майор зло и с нажимом в интонациях.

– А ты сам-то солдатом был, майор? – огрызнулся я и насупился. Майор укоризненно молчал, давая мне выговориться. У меня даже озноб по коже пробежал, как перед дракой в детстве. Удавил бы за своих бойцов. А он, ишь ты, их на этих волкодавов послать хочет. Хотя прав майор. Надо их выбить. – Ладно, только я поведу. А вы на связи у телевизора. А потом сутки отдыха, – безапелляционно предупредил я. Солдат поднимали и расталкивали с трудом. Прикорнули мои воины высокогорные кто где успел прислониться. Оружие обняли, как дети игрушки, и сопят. Только сопят настороженно, разговаривают во сне, вскрикивают. Строились с неудовольствием.

– Становись! – Дальше я им не смог команду подать. – Боря, проверь наличие по головам, – не по уставу скомандовал я сержанту.

– Все, товарищ лейтенант, за исключением повара, дневального, дежурного, связиста, двух наблюдателей и санинструктора. – Да, прибавилось у нас в санчасти раненых.

– Рравняйсь! Смирррна! Вольно! – все-таки командую я, приветствую своих уставших подчиненных и опускаю правую ладонь вниз. – Скажу просто. Все устали. Поэтому мне нужны десять человек, чтоб с почетом проводить наших ночных гостей. Это они расстреляли чарлинцев и хотели расправиться ночью с нами. Елену Ивановну вы видели. Объяснять, надеюсь, не надо. Добить их надо, товарищи солдаты. Мне нужен водитель на БТР, два пулеметчика, гранатомет, два снайпера и расчет к миномету. В близкий контакт входить с противником не будем. Используем превосходство в дальности стрельбы из КПВТ и миномет. Вопросы есть? – Вопросов не было, строй молчал, ожидая моего решения. – Вопросов нет.

Прапорщик Грязнов, сержант Цуприк, ефрейторы Пирмухаммедов, Файзуллин, Шакиров, Окружко, Швец, Бойко, Петров, Бец, Черныш, Шустрый – на месте. Остальные вычистить оружие, переснарядить магазины, привести внешний вид в порядок, разобраться по сменам на постах и отдыхать. Старший в расположении на время отсутствия сержант Цуприк. Разойдись. – Забряцало оружие антабками и карабинами. Вспухли негромкие разговоры между расходящимися солдатами. Боря возмутился.

– Тащ лейтенант, – сержант Цуприк, обиженно и по-уставному обратился он, задерживая ос-тальных, – разрешите с вами?

– Отставить, тащ сержант. – Боря отвернул лицо в сторону и покраснел буряковым цветом. Шея даже сквозь загар пышела бордовым огнем обиды. Пришлось быстро отправить всю мою группу преследования грузиться во главе с Грязновым, а мне остаться с Борей. Он повернулся ко мне спиной, шмыганул носом и вытер рукой слезы, выкатившиеся из глаз.

– Боря, мля, не время сейчас. Приеду – поговорим. Ты присмотри за народом. Кроме тебя у меня заместителей нет. Все на нас.

– Есть, тащ лейтенант. Разрешите идти? – Он так ко мне не повернулся. Стеснялся соплей своих. А ведь не игрушку просил у меня, а боевой выход. Придется его потаскать по камням, но в следующий раз. А я чую низом своей спины, что будет у нас этих разов еще много.

Пирмухаммедов, как всегда, светился из своего лючка белыми зубами. Грязнов серьезно сидел на башне. Файзулла улыбался с перевязанной башкой под новой каской, обнимая одной рукой винтовку, а другой держался за поручень на броне. Шустрый суетился внизу у колес, выясняя напоследок, не дать ли еще чего про запас. Вместо дяди Феди новый водитель вопросительно смотрел на наши сборы из кабины «мыльницы», в кузове которой расположился миномет с минами, расчетом и пулеметчиком. Черныш перебирал свою сумку в десанте БТР и отпихивал рукой в сторону длинный ствол «Взломщика», который бережно держали на коленях Швец и Шакиров. Бойко поправлял рацию и удерживал штырь антенны, чтоб не цеплялся в тесноте боевой машины.

Майор ушел на связь следить за обстановкой и координировать наше движение относительно отступавших диверсантов. Далеко они не ушли. Мы их догнали как раз напротив развалин «Чарли», уничтоженной ими. Там и поставили миномет. Муху усадили за КПВТ. Я остался у нашего орудия. Грязнов с Файзуллой, Шакировым, Швецом и Бойко двинулись за БТР, который медленно катил под управлением стажера к подножию Кушака, все выше и выше задирая толстый ствол крупняка с раструбом пламегасителя на конце стального хобота. На склоне было тихо, безлюдно, мирно и безветренно, как на кладбище ночью. Иранцы по нашим правилам играть не желали. Ну да мы их спрашивать не собирались. Майор начал корректировать еще до первого выстрела по склону из миномета. Народ был зол, устало безразличен к судьбе противника, желал отомстить, и щадить воинов ислама никто не думал. Они тоже не собирались сюсюкать с нашей любительской, по их мнению, командой.

Но это вам не полусонных пограничников в сумерках расстреливать. Мы, конечно, не такие профессионалы, как вы, но мозги на наших учебных пунктах вправили каждому не хуже, чем в спецназе ГРУ. И если в умении активно воевать, наступая, у нас опыта с гулькин нос, то науку жалить и тут же уходить на безопасную дистанцию мы уже освоили. А больно кусать, не получая сдачи, мы теперь можем, хоть и не безупречно, но качественно. Дальность стрельбы из миномета позволяет мне безнаказанно поливать лазутчиков трехкилограммовыми минами на дистанции три километра. При разлете их осколков в тридцать метров имеем сто процентов поражения для не укрытого от огня мортиры противника.

– Лейтенант, ты из миномета хоть раз стрелял? – Вопрос не повышает мой авторитет, но правда на войне лучше, чем завышенные амбиции. Живее буду.

– Ну. Теоретически и на полигоне в расчете мины к стрельбе готовил, на показных стрельбах в училище. – Майора мой опыт не радует, но хоть что-то.

– Понятно, это хорошо. Значит, заряды ты в курсе, как присобачивать? – делает вывод он и продолжает: – Первую мину постарайся с перелетом положить, – инструктирует майор на прощанье с сомнением в моих способностях совладать с этим оружием. «Блин, интересно, из чего он не стрелял в своей жизни?» – Соображаешь, почему? – ждет ответа мой наставник по боевой подготовке.

– Ну-у, – тяну я, – чтоб пристреляться наверно? – Мой лепет вызывает улыбку у старшего по званию.

– Правильно, запомни место разрыва и сколько открутишь на винте вертикальной наводки перед вторым выстрелом. После второго взрыва проведи мысленно прямую линию между двумя точками на склоне – это и есть твоя биссектриса-директрисса стрельбы. Только миномет не двигай с места и теперь исходи из величины делений, открученных на шкале вертикали. – Тоже мне – теорема Ферма. Я и сам так могу додуматься.

– Ага. – Слова срываются с губ в нетерпении попробовать науку майора на практике.

– Да не спеши ты. После этого точно будешь знать на глазок, сколько метров тебе даст, например, опускание ствола на пять делений. Затем то же самое сделай, сдвинув ствол миномета влево или вправо на два деления по горизонтали, запомни, а лучше запиши. Это и будет твоя таблица стрельб. Не забывай про заряды. И главное, не только этих перебить и из миномета научиться стрелять, а чтоб остальные нас всерьез приняли. Надо их в одну кучу собрать и, пока наши мины не закончились на складе, вымести их из предгорья. И еще старайся бить по ним с перелетом в пять метров.

– Это еще почему? – никак не могу сообразить я и зеваю, спать хочется, как на лекции по ПВР в училище.

– Ты там не зевай, лейтенант, а то вмиг в рот стальная ладошка в кулаке со свинцовой начинкой прилетит. Если снаряд рванет на склоне с превышением, то разлет осколков вниз будет эффективнее тех, что полетят вверх по склону. И по углу, и по скорости, и дальности разлета. И путь вверх ты им режешь сразу, а внизу им от нашего Грязнова и крупняка Мухи никуда не деться. Понял? – Понял я плохо, но запомнил. На прощанье собрал всех возле колоды с водой и личным примером сунул голову в холодную воду. Полегчало ненадолго, но азарта и неудовлетворенности тем, что мы их ночью не добили, прибавило.

Что-то не лежит у меня сердце к расправе над этими рэмбами от ислама. Но солдаты ждут, что я снова решу проблему, как и прежде, по-трудо-вому, выжимая из себя и других пот в тяжелой военной работе. Поэтому миномет установлен трубой, обращенной на склон Кушака. Двадцать мин с прикрученными зарядами и вставленными вышибными патронами лежат за позицией. До лежки диверсов не менее полутора километров. За нами тыловое охранение с пулеметом в обломках «Чарли». Между мной и горой стоит наш БТР, за которым изготовились к стрельбе старшина со «Взломщиком» и Файзулла с СВД. Внутри бронемашины Ибрагим водит туда-сюда стволом КПВТ и пытается высмотреть иранских ниндзев среди камней и редких арчух, уцелевших на склоне. В ушах слышен голос майора, координирующего наши действия. Если бы не телевизор и кушаковские спутники, мы бы их тут и с фонарями не отыскали бы. Но сегодня боженька за нас и наш миномет. Ствол которого, БТР и куча камней на склоне стараниями майора, сидящего на заставе, выравниваются на одной линии между собой. Первая мина с удовольствием уходит в черноту утробы ствола.

– Выстрел! – предупреждает заряжающий и приседает, открыв рот и зажав уши.

– Шпук, – отвечает ему наше орудие и вышвыривает подарок на склон Кушака. Поздравляет непрошеных гостей со встречей с советским восьмидесятидвухмиллиметровым минометом.

– Перелет двести, – слышу в наушниках. Как робот кручу на пять делений механизм вертикальной наводки и подаю команду: – Один снаряд – огонь! – Еще один разрыв вспухает на склоне на сто метров ближе первого. Звук доносится с опозданием. Нервы у нашего противника крепкие, и в мужестве им не откажешь. Так еще ж не вечер. Третий разрыв поднимает кучу пыли почти в центре группы валунов на склоне, и почти сразу раздается сочный звуковой всплеск противотанкового ружья Грязнова, выстрел «Взломщика» сливается с хлыстом Файзуллы и короткой, бубнистой строчкой крупняка Пирмухаммедова. Бас пулемета замолкает на мгновение и снова рвет мощью выстрелов куски камня с валунов на склоне.

– Два снаряда огонь! – командую и внимательно слежу, чтоб, не дай бог, мой неопытный расчет не устроил мне двойного заряжания. Беглый огонь бомбочек заволакивает разрывами и пылью стадо скалистых глыб на склоне, за которым прятались ночные непрошеные гости. Если учесть, что мина выкашивает осколками траву в радиусе восьми метров, а наши снаряды рвутся довольно кучно, отклоняясь не более чем метров на тридцать, то шансы выжить для иранских спецов равны нулю. Разобрать что-то в этом облаке пыли на склоне невозможно. БТР откатывается к минометной позиции, медленно вращая колесами. Мы стоим, наблюдаем и ждем. На склоне нет никакого движения. Пока стоим, разные мысли лезут в невыспавшуюся голову.

Не хочу Кушак брать, солдат жалко, положат же пацанов спецназеры. Устали все. Воевать – это не в пентболе артистично хлопаться краской. А у меня их и так всего тридцать душ с тремя ранеными и женщиной. А если беженцы припрутся с комендатуры или туристы гражданские загулявшие найдутся, и получится не застава, а табор цыганский. Не может же быть, чтоб все погибли. И жить надо по-человечески, а мы воюем четвертые сутки. А возле конюшни лежат привезенные с Арчабиля стройматериалы. А зима, она только кажется, что далеко. Придет и снегом завалит по козырьки системы… При воспоминании о системе, которой теперь нет, мне хочется отомстить кому-нибудь, хоть иранцам, хоть туркменам, хоть Кушаку. Что ж они там – все видели и ничего не сделали. На хер он нужен, этот навороченный командный пункт, если толку от него для простого народа шиш и фига без масла? А денег, небось, в него вложили море, ресурсы туда, конечно, самые лучшие от народа оторвали. Отремонтировать бы заставу, систему поставить на столбы, дать отдых солдатам, обучить их воевать, как положено, а потом и подергать тигра за хвост. Меня останавливает не отсутствие желания атаковать, а слова майора, раздающиеся в наушнике щекофона.

– Первый, я Залив. Не вижу противника на экране. Земля прогрелась, а визуально они были хорошо замаскированы. Напылил ты добросовестно своими минами. Движения на склоне нет. Дальние группы также исчезли с экрана. Предлагаю отступить к заставе и дождаться вечера. А эти, похоже, нам теперь не страшны. Прием, – оценил обстановку майор.

– Вас понял, начинаю отход, – отвечаю, сразу сильно не заморачиваясь тем, что мое отступление больше похоже на бегство. Ничего, деды вон под Москвой не чурались днем отступить, а ночью отвоевывали утерянные днем позиции. А следующим утром снова оборонялись, пока немцы не вытесняли их своим преимуществом в качестве вооружения, связи, организации и опыта. Опять отступали, а ночью они отбрасывали фашистов на исходную. Такие вот тактические качели. Чем я хуже ветеранов. Отведу людей на заставу. Дам выспаться. Вечером Кушак выдаст обстановку с картинкой, а там видно будет. Пока я так соображаю и наблюдаю, как неумело сворачивается моя минометная батарея, состоящая из одного активного ствола, впереди под Кушаком происходит следующее: БТР потихоньку начинает сдавать задом, прикрывая отход моих снайперов. Проверять, что там с воинами ислама на склоне после устроенной минометом мясорубки, у нас желания нет. Опасно. Эти разведчики обучены всяким подлостям с минами, а у меня ни одного хорошего сапера нет. А люди мне дороже любопытства. Да и так ясно все. Если бы выжил кто в том маленьком преддверии ада, которое мы устроили только что, то хотя бы побежал в сторону или пополз. А там мертво и неподвижно между валунами, как в предполье преисподней, уже в течение часа. Хорошая это штука, ротный миномет в горах. Я слыхал, что даже в составе спецгрупп нашего родного КГБ в Афгане были минометные группы, правда не ротных минометов, уж больно могуч он для спецназера и тяжел, а поменьше, как у амеров, до пятидесяти или шестидесяти миллиметров в калибре. Пока я так мыслил, водитель подогнал свою «мыльницу». Мортирку разобрали. Вежливо и нежно уложили в кузов. БТР прикрыл бортом место погрузки. Пирмухаммедов вылез из башни и проворно соскочил на землю.

– Тащ лейтенант. Расход – пятьдесят крупняка и ноль на ПКТ. Машина к бою готова, – хитрит водило. – А смотреть пойдем на горку? – Ну дите дитем, интересно ему. Рожа вся в копоти. Грязнов аккуратно грузит внутрь машины «Взломщика» и оборачивается, улыбаясь, когда слышит вопрос Мухи. Однако все, кто находится рядом, с интересом прислушиваются к происходящему. Водило перестает материть Швеца, что не может закрыть задний борт шишиги из-за того, что ручки замков кривые. Черныш беспокойно глядит мне в рот, с тревогой ожидая ответа. Его интерес санинструктора в том, что никто пока не ранен и все живы. Царапины и ушибы, рваные афганки и сбитые ноги не в счет. Файзулла стоит, опершись и переложив вес тела на СВД, глаз не сводит. Бойко перестал шуршать за моей спиной радиостанцией и отпустил гибкий штырь антенны на свободу его натянутой тросиком вертикали. Шакиров сидит на броне и делает вид, что вопрос Мухи и ответ на него ему неинтересны, вертит в руке магазинную спарку автомата. Окружко – мой внештатный артиллерист, стоит с Бецом и Петровым в кузове, держась за железные распорки для тента. Тихо рычат вхолостую движки БТР и «ГАЗ-66». Народ ждет моего решения. Грязнов отрицательно двигает влево-вправо головой, высказывая свое мнение. Отходим не спеша, с расстановкой, приглядывая в восемь пар глаз за склонами огромной горы.

Боря встретил нас у здания без особого рвения. Радости от того, что мы прибыли все живые и здоровые, у него в интонациях, движениях и мимике не просматривалось. Пока народ выгружался и взбивал пыль, прыгая с «мыльницы» и БТР на землю, сержант вяло доложил и печально уставился на третью пуговицу моей выцветшей афганки. Ковкузнец и он же фельдшер по лошадям и остальной живности, что есть на заставе, Архипов шел мимо с ведром к фуражному складу за овсом. Пока передвигался, смотрел на нас с Борей, но стоило мне повернуть голову и перехватить его взгляд на нас, как он отвернулся «пряча глаза». И пошел дальше, стараясь не смотреть в нашу сторону. Связист – Сашка Бойко, всегда торчал в окошке комнаты связи, и его улыбающаяся лицом рожа светила ярче, чем полуденное солнце. Теперь на лице у близнеца не было даже счастья по поводу прибытия брата с боевого выхода и без единой царапины. Володька попытался узнать у родственника причину такого настроения, когда поднялся на крыльцо. Хотел войти в помещение и сдать радиостанцию с батареями и антенной. Но в окошко-то короче.

– Сань, чо случилось? – спросил он в открытое окно. Володька зыркнул на меня с тоской. Я как-то сразу вспомнил, что многие знания и печали обусловлены, а связисты на заставе по умолчанию слышат более остальных и даже подслушивают, чтоб быть в курсе всех событий. И знают больше других. Подслушивать у связистов называется – контролировать качество связи в режиме реального разговора двух и более абонентов. И аморальным безобразием не считается вовсе. А что знает связист на заставе, то знает и дежурный. Не сможет же он столько полезной и бесполезной информации в себе держать. Обязательно дежурному скажет. Если весть плохая, то посетовать вместе и придумать выход из положения. Если данные хорошие, то порадовать или потребовать выкуп за информацию, неважно чем – сгущенкой ли, архарьими рогами, хмырем на кухне, работой в каптерке связи – да придумает хитрюга. Но держать в себе не будет. Тогда Боря – ключ к настроению Бойко.

– Да ничо. Давай ящик, я батарею на заряд поставлю. Антенна цела? – Снова сверкнул белками и тут же убрал глаза, встретившись с моими зрачками. Вот это номер! Похоже, война была здесь, а не у нас там, у подножия Кушака.

– Обижаешь, я ж тебе не стрелок какой-нибудь. – Бойко В. забрал у Шурика эр триста девяносто вторую и с облегчением скрылся в полумраке помещения узла связи.

– Грязнов, разберись с разгрузкой. Чистить оружие, снарядить магазины, набить коробки. Экипажу заправить ленту крупняка на полную. Муха – ТО БТР. Потом всем есть и спать, кроме тех, кто в наряд.

– Сейчас сделаю, тащ лейтенант, – Грязнов взялся за нарезание конкретных задач, а я посмотрел на Борю, все еще стоящего передо мной. Только смотрел он в сторону конюшни, как будто я ему неприятен и он мной брезгует. Хрена се заявочки! Знать бы, за что такой бойкот! Но говорить с сержантом надо лично и без посторонних глаз.

– Цуприк! – официально командую я. – За мной!

– Куда? – недовольно говорит мне Боря.

– На конюшню, хочу лошадей проверить, – без интонаций, ровно бросаю за спину и иду к воротам конского дома, в котором, кроме лошадей, сейчас никого нет. Архипов еще не вернулся с ведром с овсяного склада. Мы зашли в тень здания. Архипов не зря почти жил здесь. Половина строения была выправлена руками солдата, и у каждой лошади было свое место под отремонтированной крышей, кормушка, седло с оголовьем над ее апартаментами и попона. Но не это меня интересовало сейчас.

– Боря, млять, что за цирк? Почему от меня личный состав нос воротит, как от проштрафившейся шлюхи в борделе? Что тут у нас случилось? – Сержант отворачивает свое лицо в сторону и молчит. Пауза затягивается. Я жду.

– А вы у своего майора спросите, тащ лейтенант, – наконец выдавливает он.

– И что у него спросить? Боря, блин, я там не с девчонками на танцы ходил, толком объясни. – Боря вздыхает, держит руки за спиной и начинает колоться.

– Телик на связи. А там кроме майора – Бойко. Телефоны в трубке «Сокола» орут громко, а слух у маленького связиста отменный. Вот он разговор Кушака с майором и подслушал, пока тот громкость не убавил на стойке.

– И что он услышал? Ну не тяни, Боря! – шиплю я потому, что Архипов уже отошел от стены склада и сейчас будет метров пятьдесят спускаться к колоде с водой с двумя наполненными овсом ведрами.

– Нае… обманул он нас с Кушаком. Нету там спецотряда охраны. Там ученые сидят да четыре офицера. И всего их там не больше дюжины. Офицеры не боевые – техники, кроме одного – коменданта. Ну, еще зам его.

А если в одном обманул, то и насчет остального народ ему не верит. А вы с ним. А вы его слушаетесь. Все, что он говорит, вы делаете. А Федя вон в санчасти лежит, Косачук-пулеметчик весь в осколках перевязанный. А Кушак этот его – полный 3,14 обман. А мы тут задницы рвем. Файзулла кричит во сне после того, как снайпер ему каску поправил на голове. Виски поседели у татарина. Чарлинцев вырезали целиком. Елена Ивановна на десять лет старше выглядит. А этот ходит и планы строит, как ему гору нашими руками взять, – Боря высказывает нагоревшее в душе и выявленное предательство со страстью патриота заставы. Измена, обида и презрение сквозят в каждой интонации, каждой гласной и согласной букве. Я его не прерываю. Даю выговориться. А потом предлагаю следующее.

– Значит, так, товарищ старший сержант. – Мой заместитель удивлен официально-уставным тоном в конюшне среди махающих за нашими спинами хвостами лошадей. Это хорошо. – Грязнова, Шустрого и себя любимого ко мне на крыльцо. Все дела бросить. Пойдем с майором поговорим. И это, второго снайпера нашего вон туда в обломки офицерского домика посадишь. Только перед этим ко мне его, на инструктаж.

– Зачем снайпера? – Боря озадачен еще более чем.

– Для тренировки. А он долго с Кушаком разговаривал?

– Да пока вы назад ехали с Чарлинской заставы, минут сорок. – Ни буя себе! И даже не подошел после прибытия, не поинтересовался, не пожурил и не похвалил. Что ж он там такое узнал? А говорить не хочет.