Кто посеял ветер Нойхаус Неле

Он нашел свои очки, надел их и со стоном поднялся на ноги. Затем, с гримасой боли на лице, прислонился к багажнику автомобиля и потрогал нос.

— Этот засранец сломал мне нос, — пожаловался он. — Вы будете свидетелем, что он напал на меня!

— Говоря откровенно, я не видела, кто на кого напал, — сказала Пия. — Но неужели вы удивлены тем, что Тейссен испытывает к вам, мягко говоря, неприязнь после ваших обвинений в его адрес?

— Я всего лишь сказал правду, — возразил Теодоракис несколько театральным тоном. — Однако в этой стране говорить правду опасно для жизни. — Он вытер нос тыльной стороной ладони и принялся рассматривать оставшуюся на ней кровь.

Пия решила воспользоваться ситуацией. Люди, находящиеся в состоянии шока и лишившиеся присутствия духа, не способны спонтанно лгать.

— Откуда у вас результаты экспертизы, которые Тейссен якобы сфальсифицировал?

— Что значит «якобы»? — возмутился Теодоракис. От его шока не осталось и следа. — У меня есть связи. Даже в «ВиндПро» работают порядочные люди.

Он отодвинул в сторону прядь растрепанных светлых волос. Его рука тряслась. Сердце колотилось в груди, словно молот, бьющий по наковальне с бешеной скоростью. Это была не Пия! Боденштайн приложил палец к шее молодой женщины, чтобы проверить пульс на сонной артерии и обернулся.

— Подойдите сюда! — крикнул он двум санитарам, которые искали раненых под обломками стульев. — Женщина без сознания!

Он выпрямился и отступил назад, чтобы освободить место санитарам. Его взгляд блуждал по залу. Здесь все еще сидели и стояли люди — растерянные, с выражением безмолвного ужаса на лицах. Боденштайн проложил себе путь через лабиринт обломков стульев. Он знал, что до конца жизни не сможет избавиться от воспоминаний о сегодняшнем вечере. Хотя ему не раз приходилось оказываться в опасных ситуациях и с честью выходить из них, никогда прежде он не опасался за свою жизнь. Несмотря на многочисленные занятия по поведению в стрессовых и критических ситуациях, несколько минут назад Оливер совершенно потерял способность трезво мыслить и руководствовался исключительно самым сильным и самым примитивным из всех инстинктов, которому человечество обязано своей эволюцией, — инстинктом самосохранения. Выжить, чего бы это ни стоило!

— Оливер!

Он обернулся. Лицо матери было бледным, но она старалась держать себя в руках. Испытывая огромное облегчение, он заключил ее в объятия. Его родители сидели в передней трети зала и благоразумно не двинулись с места, когда разразилась паника. Только сейчас Боденштайн заметил отсутствие отца.

— А где отец? — спросил он.

— Он захотел помочь другим, — ответила мать, посмотрев на него странным взглядом.

— Я позвоню Квентину и скажу, чтобы он забрал вас.

— Не надо. — Она положила ему на руку ладонь. — Мы доберемся домой сами. Занимайся своим делом.

— Нет, подожди. Тебе не нужно все это видеть, — возразил он.

— Я видела и не такое, — сказала она решительным тоном. — Может быть, я смогу чем-нибудь помочь людям.

Боденштайн пожал плечами. Он знал, что спорить с ней бесполезно. К тому же, работая в хосписе на общественных началах, мать действительно повидала немало горестей и несчастий. Она была сильной женщиной и знала, что делала. Сам Оливер не ощущал ни малейшей потребности идти за ней в фойе.

Выйдя через запасный выход на улицу, он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Прохладный ветерок освежил его разгоряченное тело. Здесь тоже стояли люди. Растерянные, они переговаривались вполголоса. Одна женщина машинально затягивалась сигаретой. Ее лицо было залито слезами и перепачкано косметикой. Бредя без цели, Боденштайн прошел мимо них. Лишь бы не стоять и не размышлять о произошедшем.

Перед главным входом в зал творилось нечто невообразимое. Наступившую тьму, словно зарницы, прорезали лучи синего света. Только теперь Оливер заметил женщину, которая все еще следовала за ним. Он внимательно рассмотрел тонкие черты ее бледного лица, скорее оригинального и привлекательного, нежели красивого. Светлые волосы выбились из конского хвоста и обрамляли лицо, подобно венцу. Она немного напоминала ему Инку Хансен. И тут до него дошло, откуда он ее знал. Они виделись однажды в усадьбе его родителей, и тогда еще отец отвозил ее домой. Оливер выразил удивление по этому поводу, но мать объяснила ему, что это их знакомая.

— Мы с вами случайно не встречались не так давно? — спросил он. — Ведь вас зовут Николь, не так ли?

— Ника. — Женщина улыбнулась, ее зубы блеснули в темноте, но тут же вновь посерьезнела. — Пойдемте. Вам нужно немного посидеть.

Она подвела Боденштайна к большой кадке с цветами, усадила его на край и села рядом.

Некоторое время они молчали, глядя перед собой. Ее близость немного раздражала Оливера, но в то же время она производила на него приятное впечатление. Он чувствовал, что тепло тела и спокойствие женщины оказывают на него умиротворяющее воздействие.

— Спасибо вам за помощь, — произнес он наконец хрипловатым голосом. — Очень мило с вашей стороны.

— Не стоит благодарности.

Когда Ника внезапно повернулась и испытующе посмотрела на него, ему сделалось жарко.

— Я должна найти одного человека, — тихо сказала она. — С вами все порядке?

— Да, все нормально. — Оливер протянул руку в ее сторону, но она избежала прикосновения, поднявшись на ноги.

— Мы еще увидимся.

Боденштайн посмотрел ей вслед, и в следующее мгновение Ника исчезла в луче прожектора, как будто растворилась в воздухе.

В этот момент из дверей запасного выхода появилась Пия. Оглядевшись, она увидела своего шефа и бросилась к нему. Ее белая блузка была покрыта темными пятнами, как и джинсы. У Боденштайна гора упала с плеч. Он встал и с трудом удержался от того, чтобы заключить ее в объятия, столь велика была его радость при виде целой и невредимой Пии. Коллега критически окинула его взглядом и склонила голову набок.

— Как ты выглядишь!

Боденштайн осмотрел себя. Рубашка выпросталась из брюк, рукава куртки были оторваны до половины, и он только теперь осознал, что ботинки на его ногах отсутствуют.

— Я… я оказался в самом центре давки, — глухо произнес он. — А ты? Где ты была? В какой-то момент я потерял тебя из виду.

— Я вытащила из зала бургомистра, иначе его растерзали бы. Еще поймала Теодоракиса, который наверняка сбежал бы, если бы Тейссен не отколотил его. Мне удалось предотвратить худшее.

— Где же сейчас Теодоракис?

— Дожидается в полицейском автомобиле.

Теперь, когда Боденштайн обнаружил, что на нем нет ботинок, он ощущал сквозь тонкие носки холод мостовой. Уровень адреналина в его крови упал, и он начал мерзнуть. Внезапно его одолела усталость, и Оливер опять опустился на край кадки с цветами.

— Пошли. — Пия дотронулась до его руки. — Только сначала отыщем твои тряпки, а потом поедем в Хофхайм.

— Как это могло произойти? — Боденштайн потер ладонями лицо. Он чувствовал слабость, все тело болело. Целый день он ничего не ел, а тут еще этот кошмар и страх за Пию. Она порылась в карманах своей куртки и достала пачку сигарет.

— Хочешь сигарету?

— Да, спасибо.

Пия дала ему прикурить. Боденштайн сделал несколько затяжек.

— Как ты думаешь, закусочная в Кенигштайне на парковочной площадке еще открыта? — спросил он. — Я съел бы сейчас донер-кебаб. И немного картофеля фри с майонезом и кетчупом.

Пия с удивлением взглянула на него.

— У тебя точно шок, — констатировала она.

— Несколько минут назад по мне прошлась целая толпа людей, — сказал Оливер и затянулся сигаретой. — Я уже было решил, что настал мой последний час и мне не выбраться из этой мясорубки. Знаешь, о чем я подумал в этот момент?

— Потом расскажешь.

Пия, очевидно, опасалась, что шеф пустится в интимные откровения, но он вдруг засмеялся. Поразительно! Только что вырвавшийся из объятий смерти, без обуви, в изодранной в клочья одежде, он думал о еде! Боденштайн смеялся до колик.

— Я… я представил, как пастор во время моих похорон говорит: «Оливер фон Боденштайн почил в «Даттенбаххалле» в Эльхальтене среди раздавленных помидоров и разбитых яиц»!

Он закрыл лицо руками и никак не мог остановиться, хотя ему хотелось скорее выть, чем смеяться.

Генрих фон Боденштайн чувствовал себя беспомощным, словно пассажир тонущего корабля после того, как капитан покинул его борт. Все пошло насмарку. То, что случилось, не могло присниться ему в самом страшном сне. Людвиг был прав. Яниса ни в коем случае нельзя было выпускать на сцену! Вместо того чтобы утихомирить и без того уже заведенную публику, он своим безответственным поведением довел ее до кипения и тем самым спровоцировал беспорядки. А теперь как сквозь землю провалился! После безуспешных поисков сына и своих соратников из общественного инициативного комитета старший Боденштайн брел в ярких лучах фар пожарной машины и автомобилей Федерального управления технической помощи. Всюду стояли полицейские автомобили и кареты «Скорой помощи».

Неужели эти юнцы, швырявшие помидоры, устроили погром по наущению Яниса? Генрих фон Боденштайн не хотел в это верить, но ему вспомнились слова Людвига по поводу того, какую опасность представляет чрезмерное тщеславие Теодоракиса.

Он завернул за угол и не поверил своим глазам, увидев, что происходит на площади перед главным входом в зал. За полицейским оцеплением толпились многочисленные зеваки и представители прессы.

Никто не остановил его, когда он вошел в фойе. Рядом со столом, на котором перед началом собрания находились листы с подписями, лежало нечто похожее очертаниями на человеческое тело, накрытое простыней с красным крестом. К старому графу с печальным выражением на лице подошел начальник пожарной команды, его старый товарищ по охоте.

— Лучше не смотри, Генрих, — сказал он.

— Кто… кто это? — испуганно спросил Боденштайн.

— Марга, — ответил начальник пожарной команды. — Она, должно быть, упала. Они все… прошли по ней…

У него сорвался голос. Он покачал головой, стараясь взять себя в руки. Одно дело, когда из жизни уходит лично знакомый тебе человек, и совсем другое, когда гибнет незнакомец.

— Боже милостивый, — пробормотал Генрих фон Боденштайн.

До этого момента он не представлял себе истинные масштабы катастрофы. Столько смертей и страданий за один-единственный день! Он похлопал пожарного по плечу и направился к выходу, преодолевая лабиринт из лежавших на полу раненых и оказывавших им помощь врачей.

По фойе сновали люди в поисках родных и друзей — бледные, перепачканные кровью, в грязной и рваной одежде. Мимо него санитары пронесли на носилках женщину. Генрих фон Боденштайн узнал ее.

— Керстин! — крикнул он.

Из ее руки торчала капельница. Из пакета, который поддерживал один из санитаров, в ее вену поступал соляной раствор. Женщина подняла голову, и прошло несколько секунд, прежде чем она узнала Боденштайна и протянула к нему руку.

— Рики, — пробормотала она хриплым голосом. Ее рука была холодной как лед. — Она… она…

— Прошу прощения, — прервал ее санитар. — Вы поговорите позже. Сейчас мы доставим вас в больницу.

Генриха фон Боденштайна оттеснили в сторону, рука Керстин выскользнула из его ладони. Что случилось с Рики? Где все остальные? Людвига больше нет, и отныне на нем лежит обязанность заботиться о друзьях и коллегах. Он пошел назад и расспрашивал каждого, кто попадался ему на пути, о Рики и Янисе. Но никто их не видел. Постепенно все члены общественного инициативного комитета собрались в фойе. К немалому облегчению Боденштайна, те, кто сидел в передней части зала, как и он сам, судя по всему, не пострадали — если не считать Керстин. Стояла тишина. Все молчали. Триумф обернулся трагедией.

— Вы не знаете, где Рики и Янис? — в очередной раз спросил Генрих фон Боденштайн.

— В последний раз, когда я видел Рики, она стояла у сцены, — сказал один из распорядителей, сочувствовавший членам общественного инициативного комитета. — Вскоре после этого здесь начался ад. Больше я ее не видел.

У Пии зазвонил мобильный. Кристоф!

— Я слышал по радио, что произошло в Эльхальтене! — крикнул он в трубку. — Почему ты не отвечала на мои звонки?

— Потому что здесь был настоящий ад, — ответила она. — Я пыталась дозвониться до тебя, но…

— Тебе известно, что я пережил, беспокоясь о тебе? — перебил Кристоф. — С меня хватит! Ты постоянно обещаешь — и не выполняешь свои обещания!

Его резкий тон лишил Пию на несколько секунд дара речи. Никогда еще Кристоф не разговаривал с ней столь бесцеремонно! У нее было ощущение, будто она вовсе и не ездила в отпуск. Будто и не было этих восхитительных, блаженных дней. Все дальше и дальше вытесняли их из памяти повседневные заботы и стрессы.

— Ты говорила, что будешь там в семь, — сказал он с упреком в голосе. — Я ждал тебя до восьми и потом был вынужден уехать. А сейчас тебя нет дома, и я слышу по радио об этом. В чем дело, черт возьми?

Теперь уже разозлилась Пия.

— Бог свидетель, я гораздо охотнее отправилась бы поужинать с тобой, — ответила она. — Но отсюда не так легко было выбраться, как тебе это, вероятно, представляется. Мне пришлось вытаскивать из этого шабаша бургомистра, иначе его уже не было бы в живых.

Что он воображает? Что она поехала сюда поразвлечься? Что она должна была держать мобильный телефон наготове, когда людей затаптывали насмерть? Но Кристоф, похоже, не хотел ничего понимать.

— Когда ты приедешь? — холодно спросил он. Это окончательно вывело Пию из себя.

— Я приеду тогда, когда закончу свою работу! — крикнула она и закончила разговор.

Проклятье! Она не хотела ссориться с ним. Внезапно в ней поднялась волна ненависти к ее работе и людям вроде Теодоракиса, повинным в том, что она не может попасть домой.

— Что случилось? — спросил Боденштайн.

— Кристоф злится из-за того, что я забыла позвонить ему, — ответила Пия, заметно нервничая.

Шеф внимательно посмотрел на нее.

— Если хочешь, поезжай домой. Алтунай поможет мне провести допрос, — предложил он ей.

— Кем и Катрин уехали десять минут назад, — сказала Пия. — Ничего, поехали, побеседуем с Теодоракисом. Часом раньше, часом позже, уже не имеет значения.

Янис Теодоракис сидел в полицейском микроавтобусе. Его разбитый нос и размерами, и формой напоминал картофелину. Рядом с ним примостилась, съежившись, его подруга. Она всхлипывала, но у Теодоракиса не находилось для нее слов утешения. Боденштайн и Пия протиснулись на стоявшую напротив них скамью. Кирххоф достала из своего рюкзака блокнот с шариковой ручкой и взглянула на часы. 23.45.

— Имя, адрес? — обратилась она к Теодоракису. — Год и место рождения?

— 12 мая 1966 года, Гросс-Герау, Шнайдхайн, Айхенштрассе, 26.

Пия записала данные в протокол.

— А вы? Как вас зовут? Год рождения и адрес.

— Кто? Я? — Подруга Теодоракиса вопросительно указала на себя пальцем.

— Да, разумеется. Разве здесь есть кто-нибудь еще? — Настроение Пии после напряженного дня и перед не сулившей ничего хорошего встречей с Кристофом было на редкость отвратительным.

В безжалостно ярком свете потолочной лампы женщина выглядела не столь молодо, как в полдень в зоомагазине. По оценке Пии, ей было немного за сорок, если не больше. Морщины на шее, складка над верхней губой, коричневая шершавая кожа. Цена, которую рано или поздно люди платят за чрезмерные солнечные ванны.

— Фридерике Францен, — едва слышно произнесла женщина. — Я тоже проживаю на Айхенштрассе, 26 в Шнайдхайне. Родилась 11 августа 1967 года.

— Пожалуйста, говорите немного громче, — сказала Пия с раздражением. — 1957-го?

— Шестьдесят седьмого. — Госпожа Францен обиженно взглянула на Пию глазами, обведенным кругами туши «Маскара», и задрала нос.

— Итак, не будем тянуть время, господин Теодоракис, — начал Боденштайн. — Уже почти полночь, и мне хочется домой. Мы подозреваем вас в том, что в ночь с 8 на 9 мая вы проникли в здание фирмы «ВиндПро».

— Прошу прощения? — Теодоракис с недоумением смотрел на него. Он был бледен, но спокоен.

— У вас имеется ключ от здания.

— Да, и что? Зачем мне нужно проникать в здание «ВиндПро»?

— С вашего позволения, вопросы здесь задаю я, — отрезал Боденштайн. — Где вы находились в ночь с 8 на 9 мая между 1.00 и 4.00 утра? И где вы провели вчерашнюю ночь после того, как покинули «Кроне» в Эльхальтене?

— Почему вас это интересует? — опять спросил Теодоракис.

— Я спрашиваю, вы отвечаете, — напомнил ему Боденштайн. — Мне нужны краткие, точные ответы. Пожалуйста.

Некоторое время Теодоракис молчал.

— Вчера вечером я ездил к своим родителям, — произнес он в конце концов, и ни от Боденштайна, ни от Пии не ускользнул удивленный взгляд, брошенный госпожой Францен на ее спутника. Стало быть, у Яниса имелись тайны и от нее. Очень интересно.

— Ну да. А зачем вы к ним ездили?

— Мой отец страдает болезнями Альцгеймера и Паркинсона. Несколько дней назад ему назначили новое лекарство, которое он не переносит. Вчера вечером отец набросился на мою мать, приняв ее за вражеского солдата. Она позвонила мне и умоляла приехать.

— Почему же ты мне не сказал об этом? — спросила его уязвленная подруга.

— Тебя никогда не интересовали мои родители, — ответил он, не глядя на нее. — Около одиннадцати я приехал в Бюттельборн. Мой отец сидел в подвале на полу, весь окровавленный, и плакал от страха, как маленький ребенок. Это было ужасно. Я понял, что ничем не смогу ему помочь, и вызвал «Скорую помощь». Они приехали спустя полчаса и забрали его в Ридштадт, в психиатрическую больницу. Мы с матерью тоже поехали туда, разговаривали с врачом, и потом я еще отвез ее домой. Около половины четвертого вернулся к себе.

Было не похоже, что он выдумал эту историю в последний момент. Тем более ее достоверность можно было легко проверить, опросив врача «Скорой помощи» и персонал больницы.

— А где вы находились в ночь с пятницы на субботу?

— Он был дома, — сказала госпожа Францен, поскольку ее друг промедлил с ответом. — Всю ночь!

— Это не совсем так, — Янис Теодоракис вздохнул и провел рукой по темным локонам. — Я опять ездил к матери. Она теперь одна управляет рестораном, а в тот вечер у нее уволились сразу два человека, и ей самой пришлось работать на кухне. Поэтому я стоял вместо нее за стойкой и обслуживал посетителей. Я делаю это довольно часто с тех пор, как отец потерял трудоспособность.

Пия пристально взглянула на Фридерике Францен. И об этом она, по всей видимости, не знала. Но почему она так старается обеспечить алиби своему другу?

— Когда вы уехали в Бюттельборн и когда вернулись? — спросил Боденштайн.

— Около половины девятого я был в ресторане, и к трем вернулся домой.

— А вы? — обратилась Пия к госпоже Францен.

— Кто? Я? — озадаченно переспросила та.

— Ну да. Вы сказали, что ваш друг всю ночь провел дома. Возможно, вы сами отсутствовали, раз не заметили, что он вернулся только в три часа.

— Я рано легла, поскольку едва держалась на ногах, — сказала госпожа Францен. — И еще некоторое время смотрела телевизор. Когда я проснулась, Янис лежал рядом со мной.

— Что шло по телевизору?

Она провела ногтем большого пальца по нижней губе. Темно-красный лак плохо сочетался с цветом кожи ее натруженных рук.

— Что-то о преступлении по третьему каналу. Я время от времени переключала каналы.

Боденштайн и Пия обменялись взглядом.

— Хорошо, — произнес Оливер с холодной улыбкой. — Спасибо. На этом закончим. Я хотел бы попросить вас завтра утром прибыть в комиссариат в Хофхайме, чтобы мы могли запротоколировать ваши показания.

Он протянул Янису свою визитную карточку. Теодоракис и его подруга, выглядевшие до этого испуганными, явно испытали облегчение. Чего они опасались? И почему?

Пия взяла их документы, поднялась и открыла дверцу микроавтобуса, сдвинув ее в сторону.

— Да, господин Теодоракис, вы не хотите написать заявление на господина Тейссена по поводу происшествия на парковочной площадке? — спросила она. — Мы можем обеспечить вам защиту.

Янис сделал вид, будто пытается понять, о чем идет речь, не замечая вопросительного взгляда своей подруги. Очевидно, он ничего не рассказал ей и о нападении Тейссена, ставшем причиной перелома его носа.

— Нет-нет, — небрежно отмахнулся он. — В этом нет необходимости.

— Как вам угодно. — Пия пожала плечами. — Я не настаиваю, а лишь предлагаю.

— Спасибо, очень любезно с вашей стороны. Но, как я уже сказал, в этом нет необходимости.

Теодоракис и его подруга вылезли из автомобиля. Пия посмотрела им вслед. Даже сейчас не было ни объятий, ни утешений. Они шли рядом, не касаясь друг друга.

— Парень немного заносчив, — заметил Боденштайн. — Не правда ли?

— Слишком заносчив. Вообще эта парочка производит странное впечатление. — Пия покачала головой. — Она совершенно ничего не знает о нем.

— Во всяком случае, о своих родителях он ей не рассказывает. — Оливер задвинул за собой дверцу микроавтобуса. — Завтра мы проверим все его алиби. Я почти уверен, что они подтвердятся.

— И это означает: придется все начинать сначала, — вздохнула Пия. — Черт возьми. Он был идеальным подозреваемым.

По дороге от «Макдоналдса» в Валлау до комиссариата Боденштайн съел двенадцать чикен макнаггетсов, два бигмака, большую порцию картофеля фри и выпил большой стакан «колы». Ему было немного не по себе, его мучили угрызения совести, но он, по крайней мере, вновь обрел способность ясно мыслить.

— Если бы они не начали швырять помидоры и яйца, дело не приняло бы такой оборот, — заявила Пия, которая за всю дорогу не произнесла ни слова. — Думаю, этот хаос был устроен умышленно.

Она включила мигалку и свернула на парковочную площадку регионального управления уголовной полиции.

— И кем же? — Боденштайн засунул пустые упаковки в бумажный пакет.

— В первую очередь мне на ум приходит Теодоракис. Но в этом нет никакого смысла.

— Все началось, когда бургомистр решил покинуть зал.

— Нет, раньше, — возразила Пия и остановилась возле своего внедорожника. — Вскоре после того, как Теодоракис обвинил бургомистра и Тейссена в том, что они являются алчными лжецами.

Она взглянула на Боденштайна.

— Наверное, без беспорядков в любом случае не обошлось бы. Но о том, что произойдет подобное, никто не мог и подумать.

— Пожалуйста, не надо больше об этом. — Лицо шефа исказила гримаса, как будто у него вдруг заболел зуб. — Я как раз пытаюсь забыть обо всем.

— С помощью десяти тысяч калорий, не так ли? — На лице Пии появилась озорная улыбка.

— С утра я опять на диете.

Пия решила не развивать эту тему.

— Кто мог быть заинтересован в этом? — размышляла она вслух. — Только не члены общественного инициативного комитета.

— Тейссен, — предположил Боденштайн. — Дабы в поднявшейся суматохе у него была возможность выкрасть листы с подписями. Без них начальник окружного управления вряд ли прислушается к требованиям членов комитета.

— У них наверняка имеются копии.

— Не думаю.

Пия достала из внутреннего кармана куртки пачку сигарет, закурила и немного опустила стекло окна.

— Это все-таки служебный автомобиль, — напомнил коллеге Боденштайн.

— Все равно. Утром куплю ароматическую палочку. — Она протянула Оливеру пачку, и он вытащил сигарету. Некоторое время они сидели и молча курили.

— В зале находились пятьсот человек, — продолжил разговор Боденштайн. — Подстрекателем мог быть каждый из них. В конце концов, там присутствовали не только противники парка ветрогенераторов. Но если это затея Тейссена, значит, он и организовал обстрел сцены помидорами. Тогда вся ответственность лежит на нем.

— Я постепенно перестаю понимать что-либо, — отозвалась Пия, подавляя зевок, и открыла дверцу. — Поехали по домам.

Боденштайн кивнул, вылез из салона и обошел автомобиль.

— Кстати, что это за женщина, с которой ты так мило сидел на кадке с цветами? — Пия с любопытством посмотрела на шефа. Тот немного смутился.

— А что? — спросил он, чтобы потянуть время и собраться с мыслями.

— Она представилась нам с Кемом уборщицей Теодоракиса, — ответила Пия. — Я не знала, что ты с ней знаком.

— Уборщицей Теодоракиса? — переспросил Оливер удивленно. — Она знакомая моих родителей. По общественному инициативному комитету. Она вдруг оказалась рядом, когда я… когда я на четвереньках выползал из зала. Кто она, не имеет никакого значения.

Пия бросила окурок и раздавила его ногой.

— Это не так уж плохо, — задумчиво произнесла она.

— Что ты имеешь в виду?

— Возможно, через нее мы сможем кое-что разузнать о Теодоракисе и его подруге.

Идея допросить Нику Боденштайну не понравилась.

— Посмотрим, — сказал он неопределенно. — А пока успокой владелицу зоомагазина. Ей и проблем в личной жизни вполне достаточно.

Горячая вода текла по лицу, плечам, спине и остальным частям тела Оливера, покрытого ссадинами и синяками. Он уже дважды намыливался с головы до ног и все равно чувствовал себя грязным. Его убежденность в том, что Гроссмана и Хиртрайтера убил один и тот же человек, серьезно поколебалась. В случае с Гроссманом имело место, максимум, причинение телесных повреждений, повлекшее за собой смерть, — если взломщик столкнул его с лестницы, что до сих пор являлось всего лишь предположением. Что же касалось Хиртрайтера, налицо умышленное убийство. Мотив имелся как у его детей, так и у Тейссена. К тому же нельзя было исключать тех, кто ненавидел его по иным причинам.

Утром у них появится дополнительная информация. Вскрытие тела Хиртрайтера назначено на 8.00. Боденштайн вздохнул и выключил ставшую чуть теплой воду. Выйдя из тесной душевой кабины, он запретил себе думать о просторной ванной с подогревом пола у него дома в Келькхайме. Здесь все было маленьким. Оливер то и дело ударялся головой о дверной косяк, и допотопная система отопления постоянно давала сбои. Дрожа от холода, он быстро вытерся полотенцем.

По дороге из Хофхайма домой Боденштайн поймал себя на мысли, что впервые за долгое время не испытывает желания позвонить Козиме и рассказать ей о своих переживаниях. Вместо этого он думал о Нике. К сожалению, у него не было номера ее телефона, иначе он обязательно позвонил бы ей, чтобы еще раз поблагодарить.

Оливер быстро натянул трусы, пижамные брюки и майку, приготовленные заранее, и вышел из ванной. Он был слишком возбужден и вряд ли смог бы заснуть, поэтому прошел в гостиную и включил телевизор.

Мыльная опера, ток-шоу, кулинарная передача, еще одна кулинарная передача… Сплошное дерьмо. Проклятье. Боденштайн сидел, напоминая самому себе карикатуру на комиссара из шведского детективного романа: старый, грустный, одинокий. Жена ушла, холодильник пуст, жизнь утратила смысл. Есть люди, которые созданы для одиночества, но он определенно к ним не принадлежал. Оливер хотел, чтобы у него был домашний очаг, человек, с которым можно поделиться своими радостями и горестями. Тишина и одиночество по вечерам сводили его с ума.

Неожиданно раздался стук в дверь. Кто это мог быть — в первом часу ночи? В голове у него мелькнула безумная надежда. Может быть, это Ника? Ведь она знала, где он живет. Боденштайн поднялся на ноги, издав стон, и поплелся в своих серых тапочках к двери.

— Отец, — произнес он удивленно и в то же время разочарованно. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего. Просто старческая бессонница, — сказал старый граф. — Я увидел у тебя свет и подумал, что ты, наверное, тоже не спишь.

Он вытащил из-за спины руку с бутылкой.

— Я спустился в подвал. Ты ведь не откажешься выпить со своим старым отцом «Шато Фижак» 1990 года. — Его лицо было бесстрастным, но в голосе слышалась печаль. — Мы с Людвигом купили по два ящика этого вина, когда в 1991 году нас пригласил поохотиться граф де Фижак. Осталась последняя бутылка, и я хочу выпить ее с тобой.

— Хорошая идея, — сказал Боденштайн-младший и пригласил отца войти.

Действительно, будет очень даже неплохо, если им удастся отвлечь друг друга от грустных размышлений. Оливер принес из кухни в гостиную два бокала и штопор и взял у отца бутылку. Вынув пробку, понюхал горлышко. Замечательно. Он разлил темно-красное вино по бокалам и протянул один отцу.

— Спасибо, Оливер, — хрипло произнес тот. — Ты хороший парень. Я сожалею, что иногда был груб по отношению к тебе.

— Все нормально, — смущенно пробормотал тот. — Я тоже был далеко не идеален. Давай выпьем за Людвига.

— Давай. — Старший Боденштайн улыбнулся и поднял бокал. Его глаза блеснули. — За Людвига и за то, чтобы ты нашел его убийцу.

Они выпили и некоторое время молча сидели рядом на старом, просиженном диване. Вдруг старику как будто пришла в голову мысль. Он не спеша вынул из внутреннего кармана куртки конверт.

— Что это? — спросил Боденштайн.

— Людвиг дал мне его недели две назад, — с грустью ответил отец. — И сказал, что если он вдруг умрет, то я должен буду передать этот конверт его нотариусу. Странно. Словно у него было предчувствие.

Янис тоже не спал. По дороге из Эльхальтена домой они с Рики поссорились. Она осыпала его упреками и плакала. Дома приняла болеутоляющее и снотворное и теперь спала на диване в гостиной, как сурок. Зачем она без всякой на то нужды солгала, будто Янис всю ночь находился дома? У него было твердое алиби. В таких делах на его мать можно было положиться на сто процентов. Кроме того, он был вполне убедителен. Вначале некоторое замешательство, затем искренность — это всегда действует на полицейских ищеек. Если бы только Рики не несла всякий вздор!.. Она никак не хочет понять, что иногда нужно просто придержать язык. И, разумеется, ее поведение вызвало подозрение у женщины-комиссара.

Янис поднялся по лестнице в свой рабочий кабинет и проигнорировал мигающий автоответчик на телефоне. Не появись вовремя эта женщина из полиции, ему досталось бы от Тейссена по полной программе. Тот совершенно потерял контроль над собой. Наверное, это его люди во время суматохи стащили листы с подписями. Произошла настоящая катастрофа. Пропало больше двух тысяч подписей, которые они с таким трудом собирали больше месяца! От завтрашней встречи с начальником окружного управления ему, так или иначе, придется отказаться.

Вздохнув, он сел за письменный стол и осторожно дотронулся до своего носа, который ужасно болел. Его взгляд упал на розовую почтовую открытку, лежавшую на клавиатуре компьютера. Он прочитал ее и, не веря своим глазам, перечитал второй и третий раз. У него пересохло во рту. Сердце рвалось из груди. Что это могло означать? Он скомкал открытку и сунул в карман джинсов.

Выключив свет, Янис бросился вниз по лестнице. Рики продолжала сопеть в наркотическом сне с открытым ртом. Собака в конуре тоже не проснулась. Он открыл дверцу подвала и затаил дыхание, когда скрипнули ее петли. Подойдя к комнате Ники, остановился в нерешительности. Ее дверь была чуть-чуть приоткрыта. Он перевел дух и вошел внутрь. Комнату освещал тусклый свет уличного фонаря, стоявшего перед домом. Ника лежала на кровати. Она не спала и смотрела на него. Ее распущенные волосы разметались по плечам.

— Я… я нашел твое послание, — хрипло прошептал он.

По улице мимо дома проехал автомобиль, разрезав темноту светом фар. Пауза затягивалась. Ника лежала и молчала.

— О чем ты хотела… — начал он, было, и замолчал, увидев, как ее одеяло сползло в сторону. Она была обнаженной. Сердце вновь бешено заколотилось в его груди. Он больше ничего не понимал. Что вдруг с ней произошло?

— Я ни о чем не хочу говорить, — тихо произнесла она. — Я хочу спать с тобой.

Довиль, май 2008 года

Страницы: «« « ... 56789101112 » ... »»