Петербург 2018. Дети закрытого города Чурсина Мария
— Прости, — торопливо сказала Вета, пряча косметику в сумку. — Я гуляла.
Она просто не могла больше находится в душной, пропахшей чужой жизнью квартире, поэтому, когда Антон сказал, что ему нужно на полчаса съездить на работу, она даже обрадовалась — можно сбежать. Захлопнула дверь, потому что ей, конечно, никто не оставил ключей, и до раннего рассвета бродила по городу, сидела на лавочках в пустынных парках, балансировала на трамвайном рельсе, и, ложась грудью на бетонный парапет, заглядывала в глубины Совы. Она смотрела в тёмную воду и не видела там своего отражения, только расплывчатые рыжие круги от фонарей.
К утру продрогли плечи, совсем устали ноги, и она решила вернуться. Дверь оказалась открыта. Антон прямо в одежде ничком лежал на нерасправленной кровати. Сбросив только плащ и совсем промокшие туфли, она прилегла рядом, стараясь его не касаться. Почти не скрипнули старые пружины.
— Мне сегодня к первому уроку.
Утро выдалось вдруг радостным от солнца и позолотило грязно-жёлтые листья, которые ещё кое-как держались на деревьях после вчерашнего ливня.
— Между прочим, я забыл тебе кое-что сказать, — хмуро заметил Антон, глядя в голубоватую кафельную плитку, которая выстилала пол ванной комнаты. — А ты сама не спросила.
Вета забросила сумку на плечо и остановилась перед ним. Отражение в кафеле — тёмное, бесформенное, как дождливая ночь, хотелось потереть тряпкой. Она коснулась его носком ноги, обтянутой чёрным чулком, но отражение, конечно, не стёрлось.
— Что? — спросила Вета.
— Быстро вернулись результаты экспертизы. Почерк в записке не принадлежит никому из твоего класса.
Она, начав было злиться и кусать губы в начале его фразы, в концу успокоилась настолько, что едва не рассмеялась. Выходит, записка в почтовом ящике — просто глупое совпадение, шутка, и загадочное пугало не собирается убивать Ронию. Просто ошибка. И никто пока не знает, где она живёт.
— Ну, здорово. — Вета протиснулась в коридор, где уже горела лампа, хоть утро и добиралось досюда пляской солнечных зайцев. — Хотя я так и не поняла, что это за мода у вас. Пугало какое-то. Детские страшилки?
— Не такие уж и детские, — чуть слышно отозвался Антон. — Не такие уж…
Она надевала туфли в прихожей. Ступням сразу становилось холодно и сыро, но тепло понемногу возвращалось в Вету, и согревались туфли. Она прятала глаза, чтобы случайно не встретиться взглядами с Антоном.
Не хотелось вспоминать — вчерашняя попытка бегства казалась стыдной, как грязь на одежде, и горькой на вкус. Она не смирилась. Просто решила пока не вспоминать.
— Пугало убило девушку, — выпалил Антон громко и резко. А она уже думала, что он потерял весь свой голос вчера ночью под дождём, за городской стеной. — И теперь я думаю, что оно убило и Игоря.
Вета замерла на одной ноге, поправляя туфлю, потом медленно встала на обе. Сумка сползла с плеча и шлёпнулась на пол. Лёгкая сегодня сумка — Вета же бросила все учебники и тетради в подсобке на столе.
— Я чего-то не знаю? — чуть дрогнувшим голосом поинтересовалась она. — Расскажи. Маги, живой город, который меня не выпускает. Теперь ещё и пугало. Что ещё? Может быть, драконы и василиски?
Антон дёрнул головой.
— Никто в него не верит. Точнее, его и на самом деле не было. Просто мне так удобнее говорить — пугало. Я не знаю, что это или кто.
— Расскажи, — повторила она, не обращая внимания на сумку. — Что стало с той девочкой?
Вета боялась, что он опять махнёт рукой, отшутится, и за шутками будет крыться тщательно спланированное недоверие.
— Она повесилась, — ответил Антон глухо в пол, как будто разговаривал только с ним. Полу, впрочем, было всё равно.
Она кашлянула: голос вдруг захрипел. Вчера её класс сбежал с уроков, а вдруг не сбежал вовсе, вдруг их схватило то самое пугало и уволокло в тёмное изваяние храма, который у самого выезда. Вдруг! Откуда ты знаешь, Вета, что ещё бывает в этом городе? А в школе тебе лишь улыбнутся — что? чучело? да у нас такое каждый месяц, в третье воскресенье, и вообще идите уже работайте, мы составим вам самое удобное расписание. Теперь-то оно будет очень удобным.
Она тряхнула головой, сбрасывая навязчивую картинку, где было всё, как прежде, но не было уже восьмого «А».
— Ну, подростки часто совершают глупости, — попробовала снова вернуться в реальность — привычную, надёжную реальность — Вета. — Жаль, конечно…
— Это была дочь твоей Жаннетты. Полгода назад она повесилась. Контрольные можешь забрать, кстати. — Антон кивнул на подоконник, где — она только сейчас заметила — громоздилась стопка примятых листков. — Вдруг пригодятся.
…Она перебирала их в автобусе. Вот тройка с минусом и корявый мелкий почерк Марка. Вот тщательно выведенные буквы и парочка помарок — четвёрка. Это работа Веры Орловой. Вете хотелось найти листок Русланы: у той же наверняка будет твёрдая пятёрка, но автобус затормозил у школы, и пришлось выходить.
Со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Мамы за ручку приводили первоклашек и помогали им переобуваться, расположившись на широких скамейках в холле. Вета несла пачку контрольных, прижав её к груди, и то и дело с кем-то здоровалась. Мимо прошагала Лилия, красивая, деловая до невозможности и в своей привычной шали.
«Я, в общем-то, неплохой человек, пусть и срываюсь иногда», — говорила за неё эта шаль.
«Человек?», — про себя повторила Вета и впервые засомневалась.
Тонкие нервные губы Лилии кривились. Она безостановочно кивала мамам первоклашек, ни на секунду не став от этого болванчиком.
— Зайдите ко мне срочно, — сказала Лилия, кинув на неё всего полвзгляда, и даже не кивнула.
Кончики пальцев мгновенно похолодели. Вета поднялась на второй этаж, посражалась с замком и вошла в пыльное царство чучел и старых тетрадок. Манекен так и стоял, отвернувшись в угол. Хойя приветственно колыхнула резными листьями. Захотелось бросить на ближайшую парту контрольные и просто сесть на пол.
Ничего здесь не изменилось. Ничего.
За окном что-то глухо и громко упало, захохотали детские голоса, но Вета не вздрогнула. Медленно она подошла к манекену, развернула его лицом к себе, примирительно похлопала по холодному облупившемуся плечу. Безглазый череп испытывающе уставился на неё. Его сердце было исполосовано царапинами.
От движений Веты заколыхались тонкие узкие листочки растения, пристроенного на шкафу. Она уже и так поняла, что ничего не изменилось.
Но и по-старому тоже ничего не будет.
Потом пришли девятиклассники. Непривычно тихие они расселись по местам, зашуршали учебниками и встали, когда прозвенел звонок — без напоминания. Вета попросила открыть окно, и снова парень с последней парты едва не сбросил на пол мешающий горшок.
Она начала, как всегда, спрашивать домашние задания, отличница с первой парты потянула руку — она приготовила реферат, и тут содрогнулась дверь.
— Я же сказала зайти ко мне! Срочно, — не стесняясь учеников, выпалила Лилия, и у Веты всё внутри дрогнуло, как та дверь. Она забыла зайти. — Срочно!
Уголок цветастой шали мелькнул в дверном проёме, она ушла, стуча каблуками по только что вымытому и оттого омерзительно воняющему деревянному паркету. Вета слушала этот стук, а девятиклассники смотрели на неё. Особенно внимательно — отличница с первой парты. Неужели они уже знали о смерти Игоря?
— Посидите тихо, — попросила она их, проводя кончиками пальцев по горлу: там собрался безобразный вязкий ком, который мешал дышать и говорить.
В коридорах школы было пусто, как и положено коридорам школы, только из приоткрытых дверей начальных классов неслись голоса. Учителя говорили — дети повторяли хором. Вете захотелось удлинить путь, чтобы хоть немного отсрочить появление перед Лилией, и, повинуясь детскому желанию, она спустилась на первый этаж. Вместо того чтобы напрямую выйти к кабинету завуча, пошла в обход.
В холле уже всё стихло, и бабушка-вахтёрша читала. Дверь кабинета директора открылась почти перед лицом у Веты. В коридор вышел неприметный человек в сером костюме, невидящим взглядом скользнул по Вете и зашагал к выходу. Следом за ним выскочил директор — красный и взволнованный.
Уже подходя к концу коридора, через вечно открытые застеклённые двери она услышала голос директора:
— Сделаем всё, как было сказано. Я лично буду контролировать.
— Уверен, что так и будет. — Человек в сером обернулся, слабо улыбаясь.
Вета нехотя задержала на нём взгляд, хоть в человеке не было ровным счётом ничего особенного: ни роста, ни горы мышц, даже выражение лица у него было обычное — обывательское до зубного скрежета. Она бы ни за что не заметила его в толпе.
Вета минула лестничный пролёт, и дорожка из свежевымытого паркета вывела её к учительской, а заодно и к кабинету Лилии, дверь в который сейчас была плотно прикрыта. Вета поздоровалась с учительницей английского, которая задумчиво замерла посредине коридора, и стукнулась в ненавистную дверь — отступать было некуда, сзади спину ей сверлили любопытные девятиклассники.
Вета кожей чувствовала, как они шепчутся в кабинете биологии. Перегибаются через парты, тянутся друг к другу и шепчутся без остановки.
Из-за двери никто не ответил, и Вета дёрнула её на себя.
Лилия сидела на своём месте, не двигаясь. В руках, сведённых под подбородком, притаился остро отточенный карандаш, но перед ней больше не было расписания, и вообще ничего не было, девственно чистый лакированный стол. И его поверхность Лилия и сверлила глазами, словно читала там тайнопись.
— Садитесь, — приказала Лилия, когда Вета уже подумывала развернуться и уйти, потому что глупо стоять над душой у человека, который так занят собственными мыслями.
— Вы ещё не знаете, что произошло, — утвердительно произнесла завуч, не разводя рук, не выпуская карандаш. Теперь она смотрела прямо в противоположную стену, и если бы там висел хоть календарь с котятами, Вете стало бы куда спокойнее. — Садитесь уже. У вас в классе умер мальчик, Игорь.
Вета села и сложила руки на коленях. Она не знала, как ей реагировать. Сказать, что узнала об этом уже вчера? Или не говорить, или биться в истерике, кусать себя за локти и проклинать за то, что недоглядела? Как положено поступать учителям? Она поняла вдруг, что оцепенела и не смогла бы шевельнуть даже пальцем.
— Что теперь делать? — сказала Вета.
Она не ожидала такого быстрого помилования, она не ожидала помилования вообще. Где же прилюдное порицание: «Вот кого мы называем плохим учителем!», как же воспитательный момент — «она так и не смогла найти путь к ранимой детской душе». Лилия стащила с носа очки, карандаш покатился по столу. Левый край шали сполз с её плеча, обнажив простую белую блузку.
— Мальчик, вероятно, покончил с собой, — произнесла она так, словно всё ещё читала лекцию о морали и нравственности, но уже подбиралась к её концу. — Конечно, это очень плохо для нашей школы, но мы попытаемся замять конфликт, насколько возможно.
Она жестом очень усталого человека потёрла переносицу. Вета впервые заметила, какие у неё худые суставчатые пальцы, как куце покрашены ногти, и как топорщится кровавый заусенец на большом пальце.
— От вас я прошу только одного — возьмите в руки свой восьмой «А». Ну поговорите с ними, пообщайтесь в неформальной обстановке, общайтесь почаще с родителями. Должны же они к вам привыкнуть, в конце-то концов! Пусть только не поднимают панику, я прошу вас.
Как будто это Вета сидела в кабинете перед ней и заявляла, что собирается утроить панику среди родителей. Вот прямо сейчас пойдёт и позвонит каждому.
— Я пойду? — сказала она.
— Идите. — А ещё у Лилии были губы сухие — в трещинках, как пересохшая земля. Совсем бледные, когда без краски. Вета только сейчас заметила это.
Девятиклассники сидели тихо. И даже не шептались.
Во вторую смену уроков у неё не было, только поздним вечером часы в музее — подписалась-таки. Вета дождалась, когда опустеет учительская, когда вспорхнёт в положенную ему выемку последний журнал, и села за телефон.
В ежедневнике творился кошмар, но она давно знала, кому будет звонить первым, кому вторым, а кого оставит напоследок. Внутри всё предательски сжалось и заскулило. Вета всё ещё помнила обещания «быть на её стороне», но уже слабо верила им, да и момент оказался ещё тот.
Телефонный диск едва ли не обжог холодом, хотя — Вета видела — до неё с трубкой сидела молодая учительница географии и болтала так, что слышали ученики в коридоре. Первые цифры дались нелегко, потом волнение прошло, и, слушая длинные гудки, она прокашлялась, чтобы не хрипеть в трубку.
— Да? — Женский голос оказался неожиданно знакомым, Вета и не думала, что тут же вспомнит молодую женщину с жёстким лицом и в очень стильной куртке.
Она представилась, слушая дыхание собеседницы.
— В чём дело? — резковато поинтересовалась та. — Понимаете, я сейчас занята.
— Я вас надолго не отвлеку, — пообещала Вета. Секунду раньше она собиралась быть дружелюбной, но даже распоследний призрак улыбки сполз с её лица. — Мне нужно, чтобы дети явились на мой урок, слышите? Все. Я понимаю, что игнорировать школу приятно и весело, но я должна их увидеть.
— Он прогуливал? Я скажу Арту, — суховато пообещала та. — Скажу. Ещё что-нибудь? У меня совещание, извините, долго говорить не могу.
Шуршание на том конце провода заставило Вету замолчать, потом положить трубку. Она медленно размышляла о том, что говорила вовсе не так, как планировала. Ещё и голос дрогнул — такой позор, позорище. Не хватало только сорваться на истерику.
Днём к ней явилась математичка и криком кричала, что восьмой «А» не явился на уроки, вообще, совсем. Пришла только злобно сопящая Рония, да и ту пришлось отпустить. Её что, не предупредили, что нужно прогуливать? Вот такая судьба у изгоев.
Потом в подсобку бесшумно вошла учительница русского языка. Шёлковый шарф у неё на груди часто и неровно вздымался.
— И как это понимать? — почти что раздражённо начала она. Вета тогда уже знала, что им нужно отвечать.
— Я разберусь.
— Они просто не явились… как это понимать? Я напишу докладную директору. Вы обязаны…
— Я разберусь, — мрачно и монотонно повторила Вета, глядя в глазницы манекену. Даже ему смотреть в глаза было проще, чем учителям. Они являлись к ней один за другим, и уже не потому, что пылали праведным гневом, но «воспитательный момент». Такое нельзя упускать.
— Я разберусь, — снова повторила Вета, как заведённая кукла, и спохватилась, что сидит в пустой учительской перед молчащей трубкой телефона. Нажала на рычаг и принялась набирать следующий номер.
— Я — классный руководитель Марка.
— А я узнала, — то ли растерянно, то ли испуганно откликнулась новая собеседница Веты. Совсем молодой голос. На заднем фоне послышались детский смех, потом звон. Охи-вздохи. — Как там Марк? Он не балуется на уроках?
— Он не пришёл в школу, вы знаете об этом?
Послышался приглушённый вздох, как показалось Вете, слишком уж наигранный.
— Ох, ну и ну! Я поговорю с ним сегодня же.
— Тогда скажите, что я хочу его видеть. И их всех, слышите? Пусть они все придут завтра.
Вета облизнула пересохшие губы. Такое нельзя говорить, и чтобы губы не пересыхали. Очень хотелось пить, но она знала, что если отойдёт от телефона, то никогда больше не решится.
Следующий номер.
— Я — классный руководитель Русланы. Нет, она не схватила двойку. Она не пришла на уроки, что случилось? Вы не знаете? Болеет? Но вы только что были удивлены. Послушайте, я должна видеть их завтра. Их всех, передайте ей, договорились?
Вета положила голову прямо на стол. Во рту было сухо, в мыслях — гулко, просторно и холодно. В учительской витал серый ветер с Совы и трогал её за волосы влажными пальцами, касался висков. Вета приподняла голову и подпёрла её кулаком: на подоконнике лежали мумифицированные розы, а дальше — дальше было окно, открытое в город.
— Почему вы не можете просто любить меня? Ах да, — хмыкнула она. — Вы же не обещали.
Глава 16. Мёртвые дочери
Ты так хотел охранять мой мир,
Но я тебя не просила.
Она в последний раз на сегодняшний вечер подняла изрядно потяжелевшую трубку телефона и набрала номер. В груди уже ничего не давило, не скреблось и не пищало жалобно. Солнце давно завалилось за соседний дом, и от его света небо над старым кладбищем казалось желтоватым. Вета послушала гудки, которые должны были привести её к Жаннетте. Долгие, утомительные гудки.
Она успела подумать, что Антон ошибся и достал ей не тот номер. Она успела подумать, что Жаннетта вышла за хлебом, забыла ключи, захлопнула дверь и теперь сидит у соседки. Она даже успела подумать, что Жаннетта умерла точно так же, как Игорь, и сидит теперь, привалившись к стене, такая же тихая и белёсая. Но трубку подняли.
Приятный мужской голос поздоровался с ней, и Вета чуть не охрипла от неожиданности. Ей никто не говорил, что у Жаннетты есть муж — сын, племянник? — ей вообще никто ничего не говорил о Жаннетте.
— А мама не может подойти, — он утихомирил её пыл.
«Сын», — почему-то подумала Вета, как о предательстве, злобно.
— Она сама попросила меня звонить, — не отстала Вета. — Когда она будет дома? Скажите ей, что это очень важно.
На лакированной поверхности стола отразились её пальцы, сжатые в кулак. Они спикировали вниз, но не ударили — осторожно опустились, но стол всё равно скрипнул.
— Она не сможет подойти, она в больнице, — меланхолично перебил Вету «сын». — Инсульт был, понимаете? Состояние так себе. Врачи говорят, всё плохо. Так что не думаю…
Вета замолчала, как будто ей в рот засунули ком из тряпок.
— Извините, — выдала она глухо.
— А что вы хотели? — смягчился «сын». — Вы из школы? Как мне получить материальную помощь?
В поверхности стола отразились её пальцы, и теперь отражение напоминало паука на пяти лапках. Он застыл неподвижно, напряжённо, ждал удара тапочкой и думал, как бы половчее увернуться. Жёлтое небо за окном серело.
— Я не знаю, — выдохнула Вета. — Спросите лучше у завуча.
— Конечно, никто ничего не знает, — нудно начали на том конце провода. — А она, между прочим, всю свою жизнь отдала школе, всю. Вы вот знаете, что у меня сестра умерла? И ничего, никто даже не шевельнулся. Никто даже не спросил у неё, мол, как вы, Жаннетта Сергеевна, может вам чем помочь? Никто даже не удосужился.
— Когда? — выпалила Вета, удивляясь, что всё ещё в состоянии говорить, а не только истерически хохотать, беззвучно кривить губы в этом смехе. — Когда она… заболела?
— Позавчера вечером её соседка нашла. Но врачи сказали, она долго пролежала сама. Никто даже не удосужился…
— Спасибо! — крикнула Вета и с силой уложила трубку на рычаг.
Некоторые мужчины даже хуже женщин.
Она взглянула на часы: рабочее время в музее она безбожно прогуливала.
Однажды из книжного магазина мама принесла ей странную брошюрку под названием «Что такое дружба».
— Почитай. Ты же не знаешь, — заметила она беззлобно. Не упрекнула, а просто походя сказала: сегодня дождь, а ты никогда не умела дружить.
Вета чуть обиделась, но уже назавтра позабыла. Она не знала, какой смысл в том, чтобы ходить под ручку с какой-нибудь из одногруппниц. Хоть когда намечались общие сборы — например, по случаю дурацкого окна в расписании — она поддерживала разговор и даже улыбалась. Она была слишком умной, чтобы в открытую демонстрировать окружающим своё безразличие. И слишком гордой, чтобы лепить из себя компанейскую девочку. И, может быть, слишком хладнокровной, чтобы верить, что у неё это хорошо выходит.
Она прекрасно знала, что никогда не любила Андрея. Они познакомились в санатории, где Андрей скучал, а Вете было не до него. Она много читала и гуляла по парку, а он лип к ней, раздражающе заговаривал в любой удобный момент. Ему было скучно, а она, в конце концов, просто уступила. Потому что была слишком спокойной, чтобы разразиться гневом и прогнать его.
Все кругом радовались: какая красивая пара. Родители Андрея объявили, что Вета им подходит. Андрей платил за неё в автобусах и звонил по вечерам. Она отбывала повинность — пятнадцать минут разговора, поцелуй на прощанье, осознание, что завтра это придётся проделать снова. Зато все одногруппницы завидовали — ни у одной из них тогда ещё не было постоянного парня.
Пять лет — большой срок. Говорят, серьёзное испытание отношений. Они бы выдержали ещё, но со временем истерики Андрея становились всё чаще и громче. Вета задавалась вопросами: вдруг он понял, что она его не любит? А почему не понимал раньше? Или понимал, но молчал? Потом она мечтала, чтобы он нашёл себе другую девушку. Вета всегда была слишком холодной, чтобы устаивать скандалы и рвать отношения самой.
Потом Андрей уходил «навсегда», и она вздыхала с облегчением, но через неделю он возвращался. А она была слишком безразличной, чтобы отказать ему. Он так привык бегать туда и обратно, что, наверное, очень даже удивился, когда Вета уехала.
…Она поднялась на четвёртый этаж, где между актовым залом и кабинетом психолога примостился школьный музей, вечно запертый и не особенно популярный среди учеников. Но молчал актовый зал, смиренно мигала сигнализация над дверью психолога. Из-под двери музея просачивался жёлтый свет.
Оттуда пахнуло невыносимым запахом кроликов. На четвёртом курсе Вета проходила практику в институте токсикологии, именно в том отделении, где препараты проверялись на животных. Она входила туда спокойно, на ходу натягивая халат, потом перчатки. Одногруппницы кривились, морщили носы и негодовали. Ей нравилось собственное спокойствие и бесили их, порой деланные, ужимки. А теперь, выходит, отвыкла — сморщилась.
В безобразно вытянутом помещении за таким же длинным столом сидел мужчина и перебирал бумаги. Кроликов здесь не было, но Вета приметила дверь, уводящую вправо. Что там, живой уголок?
— Здравствуйте, — улыбнулся мужчина. — А мне сказали, что вы придёте помогать.
Он сказал это так по-доброму, что Вете даже не захотелось вцепиться ему в лицо — а поднимаясь по лестнице, она думала, что обязательно захочется.
— Я опоздала, — сказала Вета, бросая сумку и плащ на ближайшую длинную лавку. Она закрыла подсобку, закрыла кабинет, снова провозившись с замком чуть ли не до отчаяния, и решила, что сегодня туда больше не наведается. — Куча дел с документами, понимаете. Так всегда бывает, когда ни с того ни с сего оказываешься классным руководителем.
Мужчина улыбнулся. Бумаги его теперь мало занимали, да и вообще, у Веты возникло подозрение, что ими он просто скрашивал скуку.
Она прошла вдоль стен, рассматривая нехитрые экспонаты под пыльными стёклами витрин. Над ними висели серые чехлы, из одного торчал краешек синего кителя, из другого — вышитая алым юбка. Этикетки, написанные мелким неразборчивым почерком, читать не хотелось. На одном столе экспонаты пылились, даже неприкрытые стеклом: деревянные пяльца с истёршейся от времени вышивкой, расписные глиняные плошки.
— Что мы должны делать? — спросила Вета, рассматривая свой посеревший от пыли палец — зря она провела им по краю стола.
«Прибираться?» — почти ответила она на свой собственный вопрос.
— Ну! — сзади послышался скрип ножек скамьи и линолеумному полу. — Делать акты приёма-сдачи, но вообще-то, это всё равно никто не будет проверять. Так что мы должны высидеть здесь положенное время, и всё.
Вета добралась до двери к кроликам — та была подпёрта шваброй, крепкой и очень надёжной на вид.
— Ну, раз в полгода ещё провести мероприятие для детей. — Её собеседник оказался рядом и безразлично махнул рукой в сторону занавешенного тёмно-красными шторами окна.
— Я вас никогда раньше не видела в школе. — Вета сощурилась, пытаясь припомнить всех школьных мужчин в лицо. Вспомнила одного — учителя физики, которого видела на собрании классных руководителей, но и у того лицо из-под усов не разглядеть.
Этот тоже был в примятой рубашке и брюках со стрелками, но на физика не очень походил.
— А я здесь только вечерами и бываю. Вообще-то я преподаватель в университете, а здесь так. Хобби, можно сказать.
Вета покосилась на рассыпанные по кривоватому столу бумаги. Хобби скучать?
— А что, в университете теперь так мало платят? — не удержалась она.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
— Мир.
Рука оказалась мягкой на ощупь и приятно тёплой. Вета растрогано дёрнула плечом. Её губам очень хотелось улыбнуться в ответ, но противность, засевшая внутри, не давала. Так бывает из-за старой обиды, которая давно ушла, опостылела и подёрнулась временем, но всё равно не даёт смеяться в полную силу. Её обида была на город и на восьмой «А», затесавшийся в город, а преподаватель из университета просто попался под руку.
— Как будто бы и не ссорились, — выдохнула она.
— Мир — меня так зовут. Мирослав.
Она хотела бы называть его по отчеству, но Мир отчества не назвал. Вета решила для себя, что вызнает его полное имя и назначит дистанцию.
— Тогда можете называть меня Веточкой. Меня так часто называли преподаватели.
При учениках было бы неприлично звать друг друга так запросто, но кругом не оказалось ни единственного несчастного заблудившегося ученика, так что Вете даже попенять Миру было нечем.
Они сели за стол друг напротив друга, и Вета обнаружила, что к рукавам её блузки поналипло блестящее конфетти.
— Здесь днём кружок каких-то поделок, — сказал внимательный Мир.
Конфетти отлипало от одежды неохотно, ещё хуже — от кожи.
— Так за какие же провинности вас сюда? — он снова не выдержал после долгого молчания.
Наверное, он слишком долго молчал, сидя между бесформенных чехлов и пыльного исторического мусора, потому что обрадовался даже ей, хоть Вета никогда не считала себя хорошим собеседником. А сегодня и вовсе истратила весь свой запас слов.
— Хотела сбежать, — резко отозвалась она, напрасно надеясь, что от неё всё-таки отстанут, или хотя бы дадут поперебирать пыльные листки, чтобы было, куда спрятать глаза. — Но меня поймали и засадили в карцер, как любую нормальную заключённую.
Листки он собрал в стопку и рассовал по папкам с оборванными завязками, спрятал в ящик под витриной, так что и не добраться до них теперь. Безнадёжно. Глаза Мира над стёклами очков казались беззащитными.
— Откуда сбежать? — не понял он.
— Из города. Он же у вас такой, не захочет — не отпустит.
Мир моргал, Вета злилась на него за это. Можно подумать, когда вот так лишаешься возможности выбора, лишаешься свободы, то приятно, если на тебя смотрят и глупо моргают.
— Это опять художественная метафора?
— В смысле? — Вета почувствовала себя так же беспомощно, как на первом курсе на занятиях английского. Преподавательница заставляла всех изъясняться только на иностранном, а никто толком не умел этого сделать. Вета путалась в словах, забывала, с чего начала речь, никого не могла дослушать до конца. Так и сейчас — разные языки?
— Маги, — напомнила она и про себя решила, что если Мир выбежит из музея с криком: «Сумасшедшая!», то она ничуть не удивится. — Чёрный храм на окраине. Закрытый город. Который не выпускает меня.
Для неё всё это было едино, но Мир только хмурился и не понимал.
— Всё, хватит, — махнула рукой Вета. Беседа никак не клеилась, и она слишком устала, чтобы размахивать руками ещё.
— Да нет, я всё понимаю, кроме того, что он вас не выпустил.
Сумасшедший дом возвращался, бренча бубенцами на шутовских колпаках и вопя во все глотки. А Вета уже понадеялась, что ничего не было. Она забыла о приставучем конфетти и уложила руки перед собой, как примерная ученица на уроке.
— Машина слетела с дороги. — Она хотела бы рассказать о том, как было дождливо, как блестела перед ними дорога, а сзади туманным облаком повис Петербург, как они чуть было не влетели в дерево. Но Вета понимала, что если расскажет, уже завтра начнёт жалеть об этом и пойдёт классными пятнами, ещё только раз увидев Мира.
— Я никогда о таком не слышал.
— А вы должны были? Вам всегда всё докладывают?
Мир посмотрел без обиды, поправил очки.
— Ну кое-что я знаю, я ведь изучаю новейшую историю. Хотя, конечно, в военные тайны меня никто не посвящал. Если хотите, проверю завтра, но город никогда так не делал. Просто не мог. Он не такой сильный.
Вета поймала себя на том, что впервые говорит о городе, так же, как думает — как о живом существе, как о Матери-Птице, повисшей над набережной распластанным силуэтом. Как о сумеречном призраке за спиной — спина холодеет от его прикосновений.
— Я не вру, — возмутилась она просто ради того, чтобы возмутиться.
Мир покачал головой.
— Не врёте, я понимаю. Неужели вам ничего не рассказали, не было инструктажа? Я не поверю, что можно вот так выдернуть человека из внешнего мира и просто заставить жить в нашем городе!
Вета подалась к нему через стол. Пусть пыльно, пусть на рукава налипли противные блёстки, она легла на край грудью, так что стало тяжело дышать.
— Мне никто ничего не сказал.
Он протирал очки платком, а Вета теряла терпение. За красной шторой виднелись огни на трассе — у школы, и очень далеко, на мосту, перекинутом через реку. За стеной настойчиво зашуршали опилками. Теперь она боялась, что быстро пройдёт время, и нужно будет уходить.
— Может быть, вы слышали такие теории, — не глядя на неё начал Мир, — про домовых скажем? Мне не приходилось ещё читать лекцию человеку, который ничего не знает.
— Домовые? — усмехнулась Вета.
— Некоторые считают, что энергетика хозяев дома способна концентрироваться в некое подобие живого существа. Своеобразный ком сущности, который будет обладать каким-то подобием характеров хозяев дома. Но я сейчас говорю о городе. Задумайтесь, если перед вами не дом, а целый город, скажем, сто тысяч человек. Как по-вашему, что за домовой получится?
Вета морщила лоб, не в силах представить себе то, о чём он говорил. Истории про домовых и прочих призраков её никогда особенно не привлекали.
— Я не могу понять, вы шутите что ли?
Мир усмехнулся, водружая очки на нос. Вряд ли бы он стал с пеной у рта доказывать ей что-то, скорее Вета побежала бы за ним, ухватила за локоть и попросила объяснить ещё раз.
— Как это? — пробормотала она, чувствуя себя так, словно из-под каждой витрины на неё таращился звероподобный бородатый домовой.
— Это сложное энергетическое образование, ещё мало изученное. Это не человек, как вы бы могли представить. Некая сущность, способная отражать наши действия и мысли. Не разумная, но кто знает, как она может отреагировать на то или иное раздражение.
Ей показалось, что света в комнате стало меньше, хоть как и раньше горели-гудели ртутные лампы. Кролики замолчали за стеной, и вся школа притихла, подавленная нахлынувшим вечером. Вета помолчала, на язык не приходило ни одного вопроса, как назло.
— А почему так вышло? — спросила она наконец. — Почему в других городах не бывает этих энергетических существ?
Мир отрешённо пожал плечами.
— С чего вы взяли, что нет? Вы так часто видите домовых? Этому учатся годами. Я думаю, нужно быть хорошим специалистом, чтобы его почувствовать. А у нас здесь просто решили его немного усилить. Недаром же закрытый город, да?
Вера угрюмо кивнула. Любой другой на её месте засыпал бы Мира вопросами, а она должна была уложить всё в голове, переварить. Слишком много за один раз.
— Всё дело в том, что ты никогда и никого не любила.
Он стоял рядом с открытой форточкой, хоть и не курил — Вета бы всё равно не позволила — но изредка, как по привычке, касался пальцами губ. Она сама сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и молчала в ответ на каждую фразу.
На их скандал не должны были сбегаться и стучать по трубам соседи, просто потому что Антон говорил привычным полупрозрачным тоном, только зло, а Вета и вовсе молчала. Она была слишком хладнокровна, чтобы оправдываться. Ей было, в общем-то, всё равно, что он о ней подумает.
У них даже скандал особо не клеился. Зачем было приезжать, на ночь глядя? Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что нужно бы сейчас подойти к нему и нежно так обнять за плечи. Любая девушка из романа так бы и сделала. И молоденькая учительница географии. Любая нормальная девушка так бы и сделала. Вета молчала, глядела в одну точку и подпирала голову кулаком. Хотелось спать. Она знала, что нужно Антону, за что он простит всю её неспособность любить, но ей было слишком всё равно.
Когда говорят «никто меня не любит», всегда ведь имеют в виду «меня не любишь ты».
— А ты меня обманул, — сказала она, сонно щурясь на жёлтую лампу. Скрывать больше не имело ни смысла, ни интереса. Петербург за окном давно повис чёрным с серебристым сполохами покрывалом. — Город не мог нас не выпустить. Он не настолько сильный. Ты сделал вид, что не справился с управлением.
Если бы он не задохнулся, мгновенно оборачиваясь на неё, если бы вообще повёл себя спокойнее — ведь должны же учить следователей вести себя спокойнее! — Вета тут же забыла бы о своём обвинении, выстраданном по дороге из музея. Но тут-то он выдохся.
— Я не обманывал тебя.
— Ты не хотел, чтобы я уезжала. Я поняла это.
Она подумала, что стоило бы устроить истерику с битьём посуды, ведь он прекрасно знал, как важно ей сбежать из школы, но ему было плевать на то, что хочет она. Только посуды лишней не было. Вета щурилась на лампочку и думала, как завтра будет проверять кучу тетрадок — сегодня уже не успеть.
— Знаешь, — понуро сказал Антон. — Ты ведь их совсем не любишь, и они это чувствуют, поэтому и бегают от тебя, поэтому и не верят. Если бы ты хоть попыталась…
Вета отняла руки от лица, судорожно выпрямилась. На губах засохло безразличное выражение. Она сама не знала, откуда в перехваченном злостью горле брались эти слова. Это были не её слова и не её мысли, по крайней мере, Вета никогда бы не стала задумываться над такой чушью.
Читать бесплатно другие книги:
