Петербург 2018. Дети закрытого города Чурсина Мария

Глава 12. Ты забыла давно

Полетаем, как в последний раз.

В воскресенье утром она отправилась в школу, клятвенно обещая себе, что проведёт там не больше получаса, а потом — сразу домой.

— Собери у них тетрадки, — сказал Антон прошлым вечером.

— Я их не могу заставить замолчать, ты хочешь, чтобы я их заставила написать что-то?

Они стояли на кухне друг напротив друга, а на плите пригорала картошка. Вкусный запах щекотал ноздри, желудок жалобно скулил.

— Я не знаю, ну у них же есть и другие занятия? — Антон беспомощно развёл руками. — Возьми те тетради.

— Где я буду искать учителей в воскресенье?

На самом деле она давно поняла, как и что будет делать, но от одной только мысли, что завтра придётся идти в школу, тут же пересохло в горле и закололо в боку. Взгляд опять упал на записку — её Антон так и не выпустил из рук. Округлый девичий почерк.

Вета тяжело опустилась на табурет и подпёрла голову рукой. В затылке растекалась свинцовая тяжесть.

— Хорошо, я поищу в шкафах. Вроде бы там были какие-то старые контрольные.

Она так и не поняла, что за демон его укусил. На что ему сдался клочок бумаги с неровно оборванным краем.

— Ты что, так переживаешь за мой класс? Если честно, я не поняла шутки с пугалом. Это что, местный колорит?

— Можно и так сказать. — Антон криво усмехнулся и отвёл взгляд. — Понимаешь, мне тут один знакомый рассказывал о девочке, которая тоже что-то твердила о пугале.

Он сощурился, глядя мимо, и сжал губы в тоненькую ниточку. Вета поняла, что теряет его, и потянула за рукав.

— И что стало с той девочкой?

— А? — очнулся Антон. — Нет, ничего. Вроде бы она была сумасшедшая.

…В фойе школы её взглядом остановила бабушка-консьержка.

— Я учительница, — оправдалась Вета сквозь головную боль. — Нужно кое-что забрать из кабинета.

И продемонстрировала ключи. Больше на пути ей никто не попался. Школа в выходные, оказывается, больше не пахла мокрым паркетом. Она пахла пылью и старыми книгами. Вета только сейчас заметила, как отличается её кабинет ото всех остальных.

Громоздкие шкафы, восседающие на них пыльные чучела, безглазые манекены с выпотрошенными внутренностями, цветы в горшках и кадушках обжили кабинет и почти забрали его себе. Ещё совсем немного, и они выдавят отсюда людей.

«Мы оберегаем природу!» — громоздился на стене выцветший плакат. Его подпирал ещё один с подробной инструкцией: «если ты решил серьёзно заняться биологией». Вета ушла в подсобку и поплотнее прикрыла за собой дверь. Она не хотела, чтобы безглазые манекены таращились ей в спину.

Из-под ног испуганно прыснул таракан, заметался от одной ножки стола к другой и сообразил наконец спрятаться под шкафом. Вете даже давить его не хотелось. Будет потом валяться под ногами всю неделю. Она спохватилась — вспомнила, что уже решила уходить из школы.

Шторы везде были задёрнуты. Наверное, вездесущая Роза постаралась — чтобы не выцветала мебель. Вета бросила сумку на стол, открыла самое большое окно и дёрнула на себя первую попавшуюся дверцу. Из шкафа на неё чуть не посыпались свёрнутые в трубки плакаты.

Роза обещала прибраться в шкафах, но, видимо, так и не собралась. Вета отступила, закрывала лицо рукой — шкаф дохнул на неё застаревшей пылью и сушёными тараканами. На пол посыпалась бумажная труха.

Половину полок занимали картонные коробки с надписями «ракообразные», «насекомые»… рассматривать дальше Вета не стала. Она не без труда затолкала обратно плакаты и прижала дверцу, пока не щёлкнули магниты.

Контрольные не нашлись ни в следующем шкафу, ни в ещё одном, и Вета, преодолевая желание пойти и вымыть руки от пыли, попыталась вспомнить, где же их видела. Вспомнила — в столе.

Там было три выдвижных ящика, заваленных хламом ещё со времён Жаннетты, но контрольные нашлись сразу. Вета пересчитала их — одиннадцать, как и полагается. Перебрала, просто ради интереса, и сразу же обратила внимание на два похожих почерка. Почерком вроде таких и была написана записка. Один принадлежал Ронии, а другой — Алейд.

Она сложила все листы в сумку и поторопилась убраться из комнаты. Откуда-то взялось гаденькое предчувствие, что сейчас её застукают за этими детективными изысканиями. На пороге подсобки Вета оглянулась: безглазый манекен таращился ей вслед.

— Хватит уже, — шикнула она то ли ему, то ли себе и закрыла за собой дверь.

Учительская оказалась закрыта. Пришлось под пристальным взглядом бабушки-консьержки выбираться на улицу и искать там телефонную будку. Номер дежурной части Вета уже выучила наизусть. Разбуди в три часа ночи — сначала скажет, а потом уже швырнёт учебником.

— …Сейчас никто не может ответить на ваш звонок. Если вы считаете, что ваше сообщение может быть важным, можете проговорить его на запись, — сообщил холодный женский голос.

Вета тяжело вздохнула.

— Антон, это по поводу пугала. Я нашла контрольные, и тут вроде бы есть похожий почерк. Заезжай, когда сможешь, я буду дома.

Она вернула трубку на рычаг и только сейчас поняла, что домой её никак не тянет. Вета отошла в тень ближайшего клёна — а сегодня выдался очередной ласково-солнечный день — и нашла в сумке ежедневник, куда записывала адреса своих детей.

— Далеко, — вздохнула она, впервые видя такое название улицы.

Дорога через газетный киоск — должны же там продавать карту города — казалась и правда не близкой.

Пригород встретил её ветром в лицо и скрипом песка на зубах. Электричка выплюнула своих пассажиров на платформу и, трубно прогудев, скрылась за лесом.

Здесь было много сосен и мало хороших дорог. Перекинув сумку через плечо, Вета зашагала через песчаные барханы, поросшие редким леском. Она родилась и выросла в пригороде, но никогда его не любила.

Зимой здесь оказалось слишком холодно и пустынно, летом — жарко и людно, а в межсезонье дороги развозило так, что пара машин до сих пор оставались на тех самых местах, где застряли годы назад. Их каркасы ржавели под дождём.

По привычке она хотела купить хлеба, но в магазине не было света, и торговали прямо со стола, выставленного на крыльцо. А перед ним собралась большая очередь — Вета не стала дожидаться.

Через дорогу уже показался её дом. Старый, деревянный, с внешней лестницей на второй этаж, он скрипел на ветру, скособоченный, как старик. Полуслепой дедушка-сосед курил, сидя на лавке возле своей двери.

— Здравствуйте, — крикнула ему Вета и взялась за шаткие перила.

Он сощурился в её сторону.

— Не вижу, кто это. Катя, ты?

— Её дочка, — вздохнула Вета и, не прислушиваясь больше к его бормотанию, пошла вверх по скрипящим на все голоса ступенькам.

Задребезжал флюгер-петух на крыше и повернулся к ней хвостом.

— Вот так всегда — одна сплошная задница, а не жизнь, — проворчала она, заправляя за уши всклокоченные ветром пряди.

Крики из дома она уже услышала. Правда, приглушённые, доносящиеся из самой дальней комнаты, но злобные, как и всегда.

Вета постучала так, что задребезжали стёкла в окнах прихожей — ноль реакции. Пришлось искать в сумке ключи, под толстой пачкой документов, за ненадобностью сложенных вчетверо, под расчёской и старенькой губной помадой — вдруг обнаружилось, что у неё давно потерялся колпачок.

Ключи нашлись и тяжело легли в ладонь, целая связка: от тётиной квартиры, от родительского дома, от лаборатории и кладовки, и ещё от сарая тут же — давно пора выбросить, а всё рука не поднималась.

— Эй, я приехала, — привычно оповестила она, бросая сумку под зеркало, и — туда же — ключи.

На истёртом ковре в прихожей валялась отцовская куртка, из карманов которой высыпались сигареты и спички, и ещё какая-то коричневая труха. Вета брезгливо обошла её по кругу.

— Вот и давай-давай! — послышался из кухни мамин голос. Следом за этим бахнуло об пол — и разлетелась на куски тарелка. — Чего тянешь-то?

— Пусти-и-и, — тоненько завизжал отец.

Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги — уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» — старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.

— Давай уже, хватит людей смешить. — Она упёрла руки в бока.

Вета подняла кружку и остановилась в дверном проёме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.

Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжёлой люстры, была привязана верёвка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дёргалась, пытаясь найти опору. Но напрасно — табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.

— Табуретку подай. Табуретку!

— Мама, — напомнила о своём появлении Вета. Она могла стоять у дверного косяка хоть до самого вечера, но желудок уже давал о себе знать утробным бурчанием. Правило оно не соблюла: никаких сил уже не было на дурацкие правила.

— Ой! — мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. — Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.

Вета молча подняла с пола табуретку, кружку вернула в раковину и ушла в прихожую — за веником и совком. Там по ногам побежал сквозняк из щели под дверью.

Она вспомнила, что так и не смыла с лица хрустящую пыль. Но в ванной из крана пошла ржавая жижа вместо воды. Вета опёрлась рукой о бортик раковины и прислушалась к тому, как за стеной родители выясняют, кто больше виноват в том, что дочка расстроилась.

Сказать им сейчас или потом, когда успокоятся?

Она подняла голову и опять посмотрела в зеркало. Из-за жёлтого света лицо казалось совсем страшным и бездвижным, как будто восковым. Вета попыталась улыбнуться — получился угрожающий оскал.

В дверь робко постучали.

— Кушать будешь?

— Да, мама.

— Коля! — протяжно разнеслось по коридору. — Сходи за хлебом, хоть какая-то от тебя польза будет.

За окном уже совсем стемнело, соседние крыши скользко блестели от дождя, а внизу хлопали двери, отчего весь старый дом содрогался.

— Я уезжаю. Через три дня, — сказала Вета, поставив кружку точно в центр квадратика на клетчатой скатёрке, прожженной в одном месте, а в другом — надрезанной ножом.

— Так ты уже решила, — не глядя на неё, мама выводила узоры на запотевшем окне. Рисовала дивные, нездешние цветы.

— Да, и документы уже пришли. Меня берут.

— Ну, раз ты решила.

В соседней комнате телевизор монотонно зудел голосом диктора. Вета раздражённо обернулась не дверь, но вспомнила, что стекло в ней разбито, и закрываться совсем нет смысла.

— Я не буду тебя держать. В конце концов, сколько можно тебя держать, — сказала мама, подцепив со стола чашку. Груда посуды в раковине стала чуть больше. — Туда хотя бы письма доходят? И позвонить можно?

Она включила воду, и её шум сразу перекрыл и бормотание диктора, и шорох дождя за окном, и то, как сильно колотилось сердце Веты. Она вдруг поняла, что не знает ответов на такие простые вопросы.

Это как утро экзамена — кажется, что знаешь всё и готов ответить, а первый же вопрос ставит тебя в тупик.

— Не знаю, я потом выясню. Раз в год можно уезжать в гости к родным.

— Понятно.

Громыхала посуда, а Вета, прислонившись спиной к подоконнику, чувствовала, как бежит на тоненьких лапках сквозняк. По плечам, потом по спине и вниз, к коленям.

— Я туда не перееду, — сказала мама, дёрнувшись, словно желая повернуться.

Вета поковыряла утеплитель в щелях рамы, серая пыль осела на пальцы.

— Я знаю.

За окном загудело, и старый дом снова дрогнул — мимо посёлка неслась ночная электричка. Она вернула Вете тоскливое чувство расставания и тихую радость, остатки которой едва-едва теплились в душе, убитые метаниями последних дней.

Десятое сентября.

Ночные мысли о пугале сдуло утренним ветром, вымело помелом из жёлтых листьев. Он полночи размышлял о том, как искать автора записки, если его вдруг не окажется среди подопечных Веты, так ничего не придумал и заснул на жёстком диване, даже не замечая, как ноет от неудобной позы шея.

Разошёлся день, и на работу удосужился явиться Март. Антон даже боялся предположить, сколько же галочек возле фамилии напарника уже наставил Роберт, потому что то ли Роберт был очень занят другим, то ли у Марта нашёлся сильный покровитель, но из Центра его пока что выгнали.

Он полчаса пил чай с единственным печеньем, жаловался на то, что не выспался, потом уныло созерцал пейзаж за окном. Потом пришёл этот вызов — дежурный отчитался бодрым тоном и спросил, вызывать ли экспертов. Как будто сам не знал. Но — каждый раз спрашивал.

— Вызывать, — сообщил Антон.

Давно их не вызывали вот так — прямо на место преступления. Чаще передавали пухлые папки с делами из милиции. И если вызывали, это значило только одно — магией там не просто пахнет, а воняет, и на вонь давно сбежалось пол района.

Вета почти отчаялась, блуждая по незнакомому кварталу. Она шла вдоль набережной — ухоженная и празднично разукрашенная часть осталась позади вместе со стелами и парапетом, Вета шагала по узкой асфальтовой дорожке, слева от которой к воде уходил поросший травой склон. Справа возвышались дома, каждый был отмечен большим синим номером, но нужного никак не находилась.

Она прошла набережную до самого конца — там уже тянулись огороженные стройки и нехоженые рощи клёнов — и снова вернулась к главной дороге. Спросила у прохожих, в ответ ей только покачали головой. Ноги начинали ныть, требуя немедленного отдыха. Солнце жарило, как сумасшедшее.

Вета остановилась посреди тротуара, чтобы вытащить ежедневник и сверится. Всё так и было, она не ошиблась. Она оглянулась по сторонам и заметила на лавочке у подъезда двух пенсионеров.

— Как тебя не в ту степь занесло, девонька, — сказал один из них, выслушав вопрос Веты. — Площадь Союза знаешь, где? Вот оттуда близко, а отсюда тебе долго топать.

По его объяснениям выходило, что нумерация домов оказалась напрочь перепутана. Она сникла окончательно: площадь Союза была в трёх остановках отсюда, если она правильно помнила, а с её печальной способностью путать маршруты автобусов путешествие затянется до вечера. Она вообще не собиралась долго бродить по городу — вдруг Антон уже приехал и теперь не знает, где её искать.

Плескалась о берег серая вода, и Вета подумала, что даже не помнит названия реки.

— Сова, — тихонько подсказали сзади.

Она обернулась, соображая, что знает этот голос, особенно извинительную интонацию в нём. «Можно я оставлю здесь сумку?».

— Екатерина Николаевна, вы просто так гуляете? — Рония шагнула вперёд, по тюремному сложив руки за спиной. Вряд ли она смотрела на горизонт, скорее себе под ноги, но ветер дышал в её лицо и развевал неубранные волосы.

— Елизавета, — со вздохом поправила Вета.

— В меня Арт вчера пеналом кинул, — безо всяких интонаций выдала Рония. — И я видела, как вы туда-сюда ходили по набережной. Я тоже люблю гулять. А мальчишки у меня порвали тетрадку. Вы скажете им?

— Скажу, — пообещала Вета. Она искала Алейд, осознанно выбирая вариант полегче, Алейд казалась ей проще и улыбчивее. Но нашла всё равно Ронию. Судьба? Или как они здесь говорят, Вселенский Разум. Интересно, кто это.

— Постойте со мной, — попросила Рония тем же тусклым голосом, как будто рассказывала о смерти, с которой давным-давно смирилась. — Вы же не торопитесь, да?

Вета смотрела на неё украдкой: серенькая юбка и такая же кофточка, волосы неясного цвета и мальчишеская фигура. В восьмом классе так просто стать гадким утёнком.

— Вы же не уйдёте, да? Вы же нас не бросите?

Формальное «нас» вдруг превратилось в жалобное «меня». Вета ощутила, как дрожат руки. С новой силой заныли виски. Она сжала пальцы на ремешке сумки.

— Рония, скажи, что случилось? — спросила она тихо, и в ответ зашептали тёмно-серые волны Совы. Визжали вдалеке дети, и город вёл свою привычную воскресную жизнь, но Рония услышала. Дрогнули её плечи. — Что случилось у вас, милая?

Она обернулась. Волосы Ронии неопрятно падали на лицо, и розовый закат разливался по её щекам.

— Ничего не случилось, Екатерина Николаевна. Почему вы так спрашиваете?

Вета поймала и не отпустила её взгляд.

— Скажи честно. Я знаю, что это ты написала мне письмо. — Так вести разговор, кажется, требовала педагогика. Хотя Вета не знала точно.

Ручка сумки впилась в ладонь так, что, кажется, оставила след на коже. Голые коленки Ронии щекотала длинная трава, Вета удивлялась, как девушке не холодно в летнем наряде под не летним ветром. Река пахла горьким дымом и тёмной водой.

— Вы, наверное, ошиблись, я не писала. — Она вдруг шагнула ближе и по-детски взяла Вету за руку, сжав в ладони её пальцы. — А вы нас любите?

Пальцы Веты были ледяные, а пальцы Ронии — горячие, как от лихорадки. Она сжала сильнее, требуя ответа.

— Конечно, люблю. Я же ваш классный руководитель, — хрипло отозвалась Вета. Она была как в театре. Вышла на сцену и громко и фальшиво выдала свою роль: конечно, люблю. Зрители заулюлюкали и бросили в неё тухлым помидором.

И в голову ей вдруг пришло, что всё это — ещё одно изощрённое издевательство. Сейчас из ближайших кустов выскочат оставшиеся десять восьмиклассников и как засмеются. Но вокруг только тихо шумел ветер, и даже не визжали дети — их уже разобрали по домам.

— Мы вас тоже любим, — уверенно, но тем же бледным до синевы голосом вторила ей Рония. — Пойдёмте. Вам на какой автобус? Мне на третий можно, можно на шестнадцатый.

Она потянула Вету дальше по набережной. Уверенно, как ребёнок тянет маму к витрине с нужной куклой. Без стеснений. Шла на шаг впереди и сжимала пальцы Веты, а в висках той колотилась кровь.

«Эта ненормальная. Чокнутая», — сказала Роза в её голове и скривилась, как будто в её чае плавал рыжий таракан.

Округлый почерк встал перед глазами. Он, конечно, был похож на почерк из письма, но разве мало в мире прилежных округлых буковок, которые девочки выводят на криво оторванных тетрадных листках!

«Пугало, оно вернулось». Или как там было?

— Рония, ты знаешь, что это за история с пугалом? — Свободной рукой Вета провела по невысокой ограде набережной. В чугунных завитушках застряли сухие листья. Она не заметила, как поросший травой склон сменился бетонными плитами, уходящими к воде.

— Я не очень люблю детские страшилки, — по-взрослому сердито отозвалась Рония. Она тут про любовь, а Вета лезет с какой-то чушью.

— Скажи, у тебя всё хорошо? — Ей больше нечего было спросить, и ветер немилосердно трепал подол юбки.

— У меня? Не очень, — спокойно сказала Рония. — Меня не любят в классе. Бросаются бумажками, обзываются. Могут просто не замечать. Меня не любят учителя. Они между собой называют меня «эта чокнутая», я слышала. Мне очень сложно, Елизавета Никодимовна. Вы меня любите?

— Да, люблю, — собирая пыль с чугунных перильцев, выдавила Вета.

— Вы не жалуйтесь моей маме на мои оценки. Я стараюсь. Просто я не одарённая.

На пляже — песчаной косе, уходящей в реку прямо с каменных ступенек — носилась пара весёлых псов, рыча и перетягивая друг у друга сдувшийся мяч. Хозяин с пучком поводков в руках, сидел под покосившимся зонтиком-мухомором. Он поднял глаза на Вету и Ронию, когда они прошли мимо. Песок забился в туфли, но Вета не решилась остановиться, чтобы вытряхнуть его. Рония упрямо тянула вперёд.

— Домой, — сказала она. — Пора. Мама увидит. А я закрою глаза, и как будто ничего не произошло. Вы обещаете не вызывать мою маму в школу?

— Что с тобой случилось?

Рония оглянулась на неё.

— Ничего. Но вы же будете любить меня, правда?

Вета не ответила. Здесь у подъездов домов стояли каменные первобытные монстры, как сторожевые псы, и таращились на Вету, как будто понимая, что она здесь чужая, и скалили каменные клыки ей в спину.

— Рония, послушай, я…

— Вот здесь остановка, — удовлетворённо заключила та и встала, прижавшись щекой к плечу Веты, как примерная дочь.

На них обернулись: женщина с тяжёлыми сумками и компания молодых людей чуть поодаль, и слова, которые собиралась произнесли Вета, комом застряли в её горле. Подкатил пустой воскресный автобус, не их, да и Рония не шевельнулась, но остановка тут же опустела.

— Вот мой идёт, — сказала девушка, щекоча тёплым дыханием плечо Веты. Она отстранилась, встала напротив и очень серьёзно посмотрела ей в глаза. Рония упёрла руки в бока сразу сделавшись похожей на свою маму — испуганная, но не сдавшаяся. — Вы обещали, что не уйдёте, да? Я помню. Вы обещали.

Скрипнули тормоза. Рония прыгнула на подножку и оттуда помахала Вете рукой, как будто они были старыми добрыми подругами, и вот в очередной раз прогулялись по набережной. Вета хотела помахать в ответ, но обнаружила вдруг, что руки потяжелели, как будто весь день она перетаскивала набитые колбами биксы.

Автобус сердито зарычал и тронулся с места, Вета осталась одна под металлическим козырьком остановки. Ветер мёл дороги и пересыпал песок. Она думала о том, что ещё можно доехать до площади Союза и поискать дом Алейд, но ветер зло шипел: хватит. Хватит уже дёргаться, ничего ты не сделаешь, Жаннетта — и та не смогла.

Письмо всё ещё лежало в сумке, и Вета с трудом преодолела желание вынуть его и перечитать. Может, и правда, идиотская шутка, в которую Ронию не посчитали нужным посвятить? Кто-то кидался в неё пеналом. Конечно Арт, кому ещё.

Можно было бы позвонить матери Арта и пожаловаться один раз, но на всё. Должен же найтись способ повлиять на неуправляемого подростка. Можно было пойти к директору и потребовать, чтобы он разбирался. Сколько ей ещё терпеть, в конце концов?! Устроить ему истерику. Ни один директор не имеет права сидеть в своём мягком креслице, когда мальчишки-маги кидаются на учителей с угрозами.

Вета слушала, как хрустит на зубах песок, и раздумывала о том, что напишет в своём заявлении об уходе.

Чёрную служебную машину Вета увидела издали, но не сразу поверила, что её уже разыскивают и ждут. День клонился к вечеру, но тёплое сентябрьское солнце ещё висело над площадкой, отражаясь в стёклах дома невыносимо оранжевыми бликами. Не поверила, пока ей навстречу с лавочки у подъезда не вскочил Антон.

— Где ты ходишь? — Он схватил её за руки, как будто она собиралась вырываться и убегать. Сзади — Вете показалось — зашептались мамаши, которые, как обычно, выгуливали детвору на площадке.

— Гуляю, — ответила Вета глухо от растерянности. — Нельзя?

— Можно. — Он отпустил её, опустил взгляд и привычным жестом потёр затылок. На асфальте красовалось солнце, нарисованное цветными мелками, за солнцем дом и девочка с огромными глазами. — Прости. Чего-то я правда насочинял. Ты сказала, что будешь дома. Так что там с контрольными?

— Да. — Вета достала из сумки пачку тетрадных листов, перебрала их снова — вроде бы все, одиннадцать, и письмо. «Пугало» — бросилось в глаза. Вета сложила лист надписью внутрь и всё вместе протянула Антону. — Бери, если нужно. Как думаешь, надолго может растянуться процедура увольнения?

Глава 13. Это был дождь

С утра пронеслись пятиклашки. Шумные, с цветными пеналами и дневниками. Вета рисовала вместе с ними таблицы и растворяла в воде марганцовку. На перемене пошла к директору. Она уже испугалась принятого решения и малодушно надеялась, что на месте окажется только секретарь, и она оставит заявление на столе. На подпись. Подпишете — позвоните.

Но директор был на работе. Он попивал чай из щербатой кружку и смеялся о чём-то с секретарём. Его грузная фигура смешно смотрелась на маленьком стульчике для гостей.

— Вот, — сказала Вета и уложила на стол перед ним заявление.

Директор лениво покосился в сторону бумаги.

— Хорошо, что вы пришли, — защебетала секретарша, вытаскивая ручку из пучка на затылке. — Вот здесь распишитесь. Вы знаете, что теперь будете работать на полставки заведующей школьного музея?

— Я не буду работать, — оборвала её Вета. Деть руки оказалось некуда. Она стояла, сама как школьница — руки за спиной. А дверь была открыта, урчала гулом голосов перемена, и дети то и дело проходили мимо. Приостанавливались. Может, смотрели ей в спину.

Директор подтянул к себе её заявление, и на его лбу собрались глубокие морщины. Секретарша замерла с приоткрытым ртом, всё ещё держа на весу журнал, где Вете полагалось расписываться.

— И почему же это, скажите на милость? — Директор глянул на неё над стёклами очков, зло и испытывающее.

— Я не могу с ними работать.

— С ними — это с кем? — он старательно прикидывался или вправду ничего не знал. Вета только сейчас подумала, что её проблема — не единственная и не самая огромная в школе. Странно.

— С восьмыми классами. — Она смотрела в угол окна, туда, где за стеклом покачивались толстые чёрные провода. За решёткой-солнышком покачивались клёны, напоённые утренней прохладой, и скалился во все тридцать два человеческих зуба динозавр.

— А, — усмехнулся директор, открываясь на спинку стула. Руки сложил на круглом животе. — Ясно, они вас довели.

Она поняла, что ничего не ответит, хотя утром готовила доводы, речи и тирады. Очень правильные. Очень нужные. Вета не могла отвести взгляда от динозавра, и руки её уже дрожали так, что прятать их за спиной стало жизненно необходимо.

— Ясно, — повторил директор, когда устал сверлить её ненавидящим взглядом. — Тогда вот вам мой ответ: я этого не подпишу.

Вета собралась с силами и взглянула на него: директор выводил в углу её заявление злобное «отказать». И размашистую подпись. Она закрыла глаза и облизнула пересохшие губы.

— Идите работайте, — сказал директор и встал, расставив застонать несчастный стул. — У вас сегодня уроки.

— Я не пойду, — произнесла Вета почти по слогам и открыла глаза.

Он стоял напротив, громадный, как скала. Любой бы испугался. И она чувствовала, как по скуле течёт капля холодного пота.

— Я не выйду на работу, и вам придётся уволить меня по статье. Через суд. Или не знаю, как ещё. Я просто не приду к ним на уроки.

Секретарша даже не пыталась изображать вежливость — неотрывно наблюдала за Ветой. Не моргая. К лицу директора из-за воротника рубашки подступила багровая краска. Вета поняла, что уже не говорит — хрипит, как смертельно больная.

— Вам лучше выпустить меня из этого вашего… города.

— Не придёте, да? — рыкнул он. — Ах, вас дети довели. Какие все неженки. А где я, по-вашему, буду искать нового учителя биологии посреди учебного года? Где, спрашивается? И отправляйтесь работать без всяких тут ультиматумов! Когда найду нового учителя, тогда и катитесь, куда угодно. Хоть к демонам.

Хлопнула дверь, так что порывом ветра дёрнуло юбку Веты. Он скрылся в своём кабинете, а Вета осталась стоять, глядя на сиротливый листок бумаги, в углу которого стояло грозное «отказать».

— Так вы распишитесь за музей? — осторожно спросила секретарша.