Шестерки умирают первыми Маринина Александра

1

Прижимая к груди толстую папку с документами, Ирина Королева рывком распахнула дверь в помещение протокольного отдела и замерла. Ее рабочий стол, за которым она просидела почти пять лет и на котором в строго определенном порядке все эти годы лежали пятнадцать папок с разными документами, скреперы, дыроколы, клей, пенал с маркерами и прочие необходимые для работы принадлежности, стол, на котором она с закрытыми глазами могла найти любую, даже самую незначительную бумажку, а нужную папку рука сама вытаскивала из стопки безошибочно, потому что порядок всегда был незыблемым и идеальным, этот самый стол сиял девственной чистотой. На нем не было ничего, кроме пары далеко не новых мужских ботинок, стоящих на заботливо подстеленной газетке.

Ирина осторожно подняла глаза и убедилась, что из ботинок тянутся вверх мужские ноги, затем следует небольшое плотное туловище, а завершается конструкция поднятыми вверх руками, ловко протирающими плафоны красивой семирожковой люстры. Заместитель начальника протокольного отдела Совинцентра Юрий Ефимович Тарасов занимался своим любимым делом – наводил чистоту.

– Юрий Ефимович! – в отчаянии воскликнула Ирина. – Что вы сделали! – Ирочка, вы совершенно не заботитесь о своем здоровье, – ответил он, не прерывая увлекательного занятия. – Вы посмотрите, сколько пыли на плафонах. Видите, тряпочка совсем черная стала. Вы же ослепнете. Нельзя так обращаться со своими глазами. А теперь свет будет яркий, и в комнате веселее станет.

– Где мои документы? – пробормотала она, не в силах двинуться с места.

– Сейчас, Ирочка, сейчас.

Тарасов ловко, несмотря на грузность, спрыгнул со стола и потащил ее к большому встроенному шкафу.

– Вот здесь я вам отвел отдельную полочку и сложил все ваши вещи.

Полочка была застелена чистой белой бумагой, и на ней аккуратной стопочкой лежали все пятнадцать папок, а рядом разложены канцелярские принадлежности. Беда, однако, состояла в том, что шкаф находился довольно далеко от рабочего стола Ирины Королевой.

– Юрий Ефимович, миленький, – взмолилась она, – но я же не могу за каждым документом бегать через весь отдел, мне это неудобно. Я буду целый день не столько работать, сколько сновать туда-сюда.

Тарасов недоуменно посмотрел на подчиненную.

– Глупости, Ирочка. Стол должен выглядеть достойно.

Выглядеть достойно! Тарасов работает в протокольном отделе всего четвертый день, а уже успел довести сотрудников своими претензиями на «достойный вид» чуть ли не до болезни Паркинсона. В первый же день он ошеломил Ирину и ее коллегу Светлану тем, что принялся приводить в «достойный вид» цветы, которые снабженцы доставили для проведения протокольных мероприятий. Он тщательно подрезал стебли, опустив их концы в наполненную водой раковину, обрызгивал лепестки, бросал в вазы таблетки аспирина и кусочки сахара.

– Я вам все расскажу, как надо ухаживать за цветами, чтобы букеты выглядели достойно… – приговаривал он, то и дело бросая бесхитростные взгляды на онемевших от изумления Ирину и Светлану.

Вторым ударом, обрушившимся на сотрудников протокольного отдела Совинцентра, была генеральная уборка, которую затеял новый зам. Он носился с тряпкой, протирая все, вплоть до цветов в горшках и телефонных аппаратов, громогласно обсуждая планы сдачи в стирку тяжелых многометровых штор и обещая принести завтра же специальный порошок для чистки кафеля.

– Девочки, я вам все расскажу, как нужно поддерживать чистоту в ванной, чтобы все выглядело достойно…

Протокольный отдел занимал большой гостиничный номер-»люкс», и, кроме санузла, в нем была еще и кухня. Ирина с ужасом подумала о том, что уж кухню-то Тарасов точно захочет привести в достойный вид…

На второй день, услышав, как она по телефону спрашивает у сына, погулял ли тот с собакой, Юрий Ефимович тут же отреагировал:

– Какая у вас собака, Ирочка? У меня у самого три овчарки, я вам все расскажу, как надо ухаживать за собаками.

Подумать только, три овчарки! Есть ли вообще такая область жизнедеятельности, в которой Юрий Ефимович Тарасов не чувствовал бы себя экспертом? Когда Светлана чихала, он начинал пространно рассказывать ей, как нужно лечить простуду, когда Ирина звонила домой сыну, он делал ей замечания и учил, как нужно разговаривать с семнадцатилетним юношей, чтобы держать его в узде, но в то же время не обижать чрезмерной опекой, а когда начальник отдела Игорь Сергеевич Шульгин садился за компьютер, его заместитель был тут как тут с полезными советами по части гимнастики, которую можно и нужно выполнять, сидя на стуле, каждые сорок минут.

– Что за гадость вы едите? – возмущался Тарасов, глядя, как дамы коротают обеденный перерыв за кофе с картофельными чипсами. – Здесь же есть плита. Я принесу кастрюльку и буду варить вам супы.

– Ну нет! – взвился Шульгин. – Этого не будет. Непротокольных запахов я не допущу. Здесь же целый день иностранцы, посетители, офис должен выглядеть достойно.

Этот аргумент Тарасов принял, даже не заметив сардоническую улыбку на лице начальника.

Весь третий день на своей новой работе Юрий Ефимович посвятил разборке и сортировке флагов, которые должны выставляться на стол переговоров. Флаги лежали в отдельном шкафу хаотичной кучей. Вообще-то следить за ними полагалось Светлане, но она не была такой собранной и аккуратной, как Ира, а в последнее время и вовсе забыла про них, с головой погрузившись в переживания по поводу измены мужа, поэтому в шкафу с протокольными символами дружбы и сотрудничества царил катастрофический беспорядок.

И вот сегодня, в пятницу, 24 марта 1995 года, Юрий Ефимович Тарасов заканчивал свой четвертый рабочий день в качестве нового заместителя начальника протокольного отдела. Ирина Королева только что вернулась из ОВИРа, и обморок, к которому она была близка при виде своего убранного стола, мог бы поставить в этом укороченном (по случаю пятницы) рабочем дне достойную точку.

2

Настя Каменская почувствовала, как ей в спину уперлось жесткое колено.

– Руки за голову, пальцы в замок на затылке, – скомандовал ей мужской голос.

Она послушно выполнила указание. Сильные теплые руки обвились вокруг ее сомкнутых рук.

– А теперь скажите «мама».

– Ма… Ой!!!

Мгновенная боль пронзила ее и тут же отступила.

– Все, все, все, – успокаивающе произнес массажист. – Ничего страшного не случилось, я просто поставил вам позвонки на место. Теперь будет меньше болеть. Можно вставать.

Настя поднялась с массажной кушетки и начала одеваться.

– И на сколько мне хватит вашего лечения? – спросила она, натягивая джинсы.

– Как вести себя будете, – лукаво улыбнулся массажист. – У вас, с одной стороны, не залеченная вовремя травма, а с другой – сидячий образ жизни. С травмой уже ничего не поделаешь, вы слишком ее запустили. А смещения позвонков можно избежать, если делать гимнастику.

– Ой нет! – испугалась Настя, которую в дрожь бросало от одного только упоминания о физических упражнениях. Никогда в жизни она не только не занималась спортом, но даже и зарядку не делала. Она для этого была слишком ленива.

– Ну почему сразу «нет»? – удивился массажист, невысокий жилистый парень с кривоватым носом и веселой улыбкой. – Это займет совсем немного времени, буквально пять-семь минут, но как минимум три раза в день. Неужели вам это не по силам?

– Нет, – она решительно помотала головой. – Я буду лениться и забывать.

– Тогда смените образ жизни, – посоветовал он, заглядывая в ее медицинскую карту. – Вы же оперсостав?

– Угу.

– Тогда откуда сидячая работа? Вас, сыщиков, ноги кормят, как волков.

– Меня кормит усидчивость, – усмехнулась Настя, зашнуровывая кроссовки. – Целыми днями сижу, черчу схемы и придумываю разные глупости.

– Погодите-ка, вы не у Гордеева случайно работаете?

– У него самого, – подтвердила она.

– Так вы – та самая Каменская?

– Какая – та самая?

– Про которую говорят, что у нее голова как компьютер. Вы же анализом занимаетесь, правильно?

– Правильно. А что, об этом уже знает вся поликлиника ГУВД? Никогда не думала, что мировая слава настигнет меня в массажном кабинете, когда я буду в полуголом виде.

Массажист расхохотался.

– Не обижайтесь. Мы с постоянными пациентами всегда болтаем. А поскольку травматизм самый высокий как раз среди работников уголовного розыска, то ко мне на массаж чаще всего они и ходят. Кто с ногой, кто с рукой, кто, как и вы, со спиной. Так что я про вас наслышан. Так будете ходить ко мне или ограничитесь одним посещением?

– Посмотрим, – уклончиво ответила Настя. – Сами понимаете, в нашей работе ничего планировать заранее нельзя.

– Ну смотрите.

Ей показалось, что веселый массажист обиделся на нее за явное нежелание ходить к нему лечиться. Но о систематических визитах в поликлинику она и помыслить не могла. Сегодняшнее посещение было исключением из правила, и то только потому, что спина разболелась невыносимо, а место, куда ей непременно нужно было сегодня зайти, находилось всего в двухстах метрах от поликлиники. Немаловажным было и то, что массажист, которого ей так нахваливал Юра Коротков, работал сегодня в первую смену, с восьми утра, поэтому она успевала к десяти часам на работу. Пропускать утреннюю оперативку ей ни в коем случае нельзя было, да и не хотелось.

Выйдя из поликлиники, она завернула за угол и отправилась в издательство, чтобы договориться о переводе французского детективного романа, за который она намеревалась взяться в мае, во время очередного отпуска. На 13 мая назначено ее бракосочетание с Алексеем Чистяковым, а после этого они оба возьмут отпуск и займутся работой в свое удовольствие: Леша будет писать очередную заумную книжку по математике, а она, Настя, будет переводить французский роман, зарабатывая дополнительные деньги, помогающие ей заткнуть прорехи в бюджете.

В это утро понедельника, 27 марта, ей везло. К массажисту не было очереди, редактор, с которым она всегда сотрудничала, на работу пришел даже раньше девяти часов, и к себе на работу, на Петровку, 38, Анастасия Каменская явилась вовремя. Однако на этом везенье кончилось. За несколько минут до начала оперативного совещания у начальника отдела полковника Гордеева к Насте в кабинет залетел взъерошенный Николай Селуянов.

– Аська, тебя Чернышев искал. У него опять труп.

– Где?!

– На этот раз в Талдомском районе. Молодой парень, на вид лет восемнадцать-двадцать. Огнестрельное ранение в голову. Это уже четвертый, если я не ошибаюсь.

Селуянов не ошибался. В течение месяца на территории Московской области были обнаружены три, а теперь уже четыре трупа молодых мужчин в возрасте от девятнадцати до двадцати пяти лет с одинаковыми огнестрельными ранениями в голову. Экспертиза утверждала, что пули, извлеченные из тел, были выпущены из одного и того же пистолета. Оружие в розыске не числилось, стало быть, до этих убийств при совершении преступлений не использовалось. Собственно, к Московскому уголовному розыску эти преступления отношения не имели, ими занимались сыщики из областного управления внутренних дел. Одним из них и был Андрей Чернышев, которого Настя хорошо знала и с которым неоднократно вместе работала. Он-то и обратился к ней с просьбой «покрутить информацию в голове, может, что придумается». Пока ничего интересного не придумалось, все потерпевшие казались ничем друг с другом не связанными, даже знакомы не были. Но для того, чтобы выявить возможные связи между ними, требовалось еще очень много времени и очень большая, скрупулезная работа, включающая в том числе и установление всех их школьных и институтских друзей, армейских сослуживцев, соседей по домам и дворам, начиная с самого детства. Единственное, что их связывало, это оружие, из которого они были убиты, по крайней мере, первые трое. Про четвертого потерпевшего ничего известно не было, но Настя была уверена, что и он окажется «из той же компании». Судя по тому, что Чернышев поторопился сообщить ей об очередном убийстве, он тоже в этом не сомневался.

Оперативку начальник провел быстро, выслушал отчеты сотрудников по текущим делам, в конце сообщил о том, что сыщики между собой называли «новыми поступлениями».

– Сегодня утром в Совинцентре обнаружен труп одного из сотрудников протокольного отдела. Туда выехал Коротков, он как раз дежурил. Если нам придется подключаться, то этим займется… этим займется…

Гордеев снял очки и, засунув дужку в рот, стал задумчивым взглядом обводить сидящих в комнате подчиненных. Яркое мартовское солнце вело себя по-хулигански, играя бликами на его гладкой лысине и норовя попасть в глаза. Полковник недовольно щурился и все время ерзал на своем кресле, пытаясь уклониться от назойливого слепящего луча.

– И ведь ни у кого ума не хватит встать и штору задернуть, – проворчал он, резко отталкиваясь от стола и отъезжая на своем роликовом кресле в более безопасное место. – Лесников, займешься Совинцентром, если будет нужно. Ну и, естественно, Анастасия, это уж как водится.

Игорь Лесников обернулся к Насте и сочувственно подмигнул. Если каждый сотрудник отдела по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями занимался своими полутора десятками убийств и изнасилований, то Анастасия Каменская занималась всем тем, что «сваливалось» на отдел. Гордеев поручил ей выполнять функции аналитика, и она могла, среди ночи ее разбуди, рассказать все об убийствах и изнасилованиях, совершенных в Москве за последние восемь-десять лет. Сколько их было, как они локализованы на территории города, как меняется их интенсивность в зависимости от времени года, дней недели, праздников и будней и даже дней зарплаты. По каким мотивам, кем и какими способами совершаются эти преступления. Сколько из них раскрыто, какие типичные ошибки и недоработки встречаются в работе оперативных и следственных аппаратов, какие доказательства не проходят в суде, из-за каких оплошностей уголовные дела возвращаются судьями для проведения дополнительного расследования. Как меняются ухищрения преступников по части маскировки и сокрытия следов, как развивается и совершенствуется мастерство работников милиции по преодолению этих ухищрений. Настя Каменская знала о московских убийствах все. Но, кроме этого, она помогала в работе по каждому преступлению, которым занимались оперативники ее отдела. У нее было мышление, не ограниченное рамками магических слов «как правило», что и позволяло ей придумывать самые невероятные версии. «Правило может быть только одно – законы природы, – говорила она. – Кирпич, брошенный с высоты, должен упасть вниз, потому что есть закон всемирного тяготения. И если кирпич не падает, я не говорю, что этого не может быть, а ищу причину, по которой он не упал. Может, он был привязан прозрачной леской. Или в него напихали железа и удерживали мощным магнитным полем». И если ей говорили, что муж убил жену, задержан рядом с ее бездыханным телом и во всем сознался, она начинала выстраивать версии, разбив их для начала на две большие группы: убил тот, кто сознался, и убил кто-то другой. Никакие слова о признании убийцы на нее не действовали. Подкуп, желание выгородить кого-то близкого, шантаж, временное помешательство – да мало ли причин, по которым «кирпич, брошенный с высоты, все-таки не падает вниз».

3

Ближе к полудню появился уставший, с посеревшим после суточного дежурства лицом, Юра Коротков.

– Да за что же нам невезуха такая! – сокрушался он, сидя за столом напротив Насти и большими глотками отпивая из чашки крепкий черный кофе. – Только-только с Галактионовым разделались, а на тебе, пожалуйста, подарочек к 1 апреля. С этим Тарасовым мы намучаемся, вот попомни мое слово.

Настя понимающе кивнула. Две недели назад они закончили заниматься убийством начальника кредитного отдела банка «Эксим» Галактионова, у которого было такое количество связей и знакомств, что на проверку их ушла уйма времени. А в итоге оказалось, что убил его человек, в том огромном списке не числившийся. О знакомстве убийцы и жертвы вообще никто не знал, они познакомились случайно в поезде, почти сутки играли в купе в преферанс и разошлись, обменявшись телефонами.

– Мало того, что в Совинцентре работает три тысячи человек, там еще в гостиницах проживает столько же гостей. А до Совинцентра Тарасов работал в системе Министерства среднего машиностроения, причем работал много лет и на разных должностях. Что это за убийство? Хвост с предыдущей работы, или он за четыре дня своей деятельности в протокольном отделе успел кому-то на мозоль наступить? Ох, Ася, сил моих нет, скорей бы на пенсию. Кстати, там, в отделе у Тарасова, твоя однокурсница работает. Ты же в 1982-м юрфак закончила?

– Да.

– Вот и она тоже. Королева Ирина. Помнишь такую?

– Иришку? Помню, конечно. Погоди, а кем она там работает? Начальником отдела?

– Разбежалась, – фыркнул Коротков. – Консультантом второй категории.

– Да что ты? – изумилась Настя. – Она же была такая способная. Неужели карьеру не сделала? Надо же, как жалко. А она меня помнит?

– Я не спрашивал.

– Перестраховываешься?

– Ну, мало ли что, – неопределенно пожал плечами Юра. – Вдруг с ней что-нибудь не так, а она побежит к тебе за помощью и советом. Между прочим, это она обнаружила мертвого Тарасова. И, между прочим, свидетелей при этом не было.

– Между прочим, между прочим, – передразнила его Настя. – Между прочим, шила в мешке не утаишь. Если с ней что-то не так, то она поднимет все свои университетские знакомства, чтобы найти кого-нибудь на Петровке, и так или иначе на меня выйдет. Чего зря темнить-то? Ладно, рассказывай, что там стряслось. Еще кофе налить?

– Чуть попозже. Значит, так. Твоя подруга Королева, с ее слов, пришла утром на работу, было это без пяти девять, и страшно удивилась, что дверь уже открыта. Обычно первой приходила Светлана Науменко и никак не раньше четверти десятого. Королева тоже хронически опаздывает и приходит где-то в девять тридцать. К десяти часам подтягиваются начальники. Точнее, так было раньше, до того, как пришел Тарасов. Юрий Ефимович – человек дисциплинированный и устроил женщинам выволочку за опоздания. Мол, официальное учреждение должно работать с того часа, какой указан в справочных документах. Написано, что с 9 до 18 – и будьте любезны находиться на месте, иначе иностранцы нас за серьезных людей считать не будут. Дамы, естественно, заныли, что в силу природной несобранности не могут гарантированно приходить каждый день ровно к девяти. Демократичный Тарасов пошел на уступку и разрешил им опаздывать через день. Он, мол, не тиран, но в девять офис должен быть открыт для посетителей, поэтому один день можно опаздывать Королевой, другой – Науменко. Пусть сами договариваются. На начальников это правило, конечно же, не распространяется, потому что начальники все равно не могут решить те вопросы, с которыми приходят посетители, для этого и существуют консультанты, которые все знают и все умеют. А начальники только ими руководят. Сегодня Королева должна была прийти первой, к девяти часам. Поэтому она никак не ожидала, что на работе уже кто-то есть. Вошла – тишина, никого не видно. Открыла шкаф, увидела пальто Тарасова, позвала его. Ответа нет. Разделась, прошла на кухню, чтобы включить чайник, а там – покойник. Вот, собственно, и все. В девять десять об этом узнала служба безопасности Совинцентра, а в девять тринадцать дежурная часть ГУВД. Дежурная группа прибыла туда в девять сорок. Сейчас труп повезли к Айрумяну на вскрытие, но на глазок видно, что причина смерти – удушение.

– Весело, – задумчиво протянула Настя. – Ирка вряд ли его задушила, если она до сих пор такая, какой была раньше. Невысокая и худенькая, у нее силенок не хватило бы. Как ты думаешь, на нас это убийство повесят или Центральный округ своими силами обойдется?

– Уже повесили, – хмуро откликнулся Коротков. – Ой, не нравится мне это убийство, Аська, ой не нравится.

– Ладно, не причитай, тебе всегда не нравится. Нормальная реакция.

– Почему нормальная?

– Потому что нормальному человеку убийство и не должно нравиться.

– Я же не в этом смысле…

– Я знаю, в каком смысле. Ты сейчас пойдешь отсыпаться?

– Да куда мне! – Коротков безнадежно махнул рукой. – Дома пацан, как раз уже из школы придет через часок, в одной комнате теща, в другой он возится. Разве тут выспишься? Буду до ночи терпеть. Может, чего полезного еще сделаю. Ты мне кофе обещала, если я правильно понял.

Настя снова включила кипятильник и принялась расчищать письменный стол. Сдвинув в сторону папки и бумаги, она разложила на столе несколько чистых листов. Через некоторое время листы эти покроются одной ей понятными словами, кружочками, закорючками и стрелками. На каждом листе появится группа версий, которые нужно будет проработать, чтобы попытаться понять, кто и почему убил Юрия Ефимовича Тарасова.

4

Он ехал в автобусе, устремив невидящий взгляд куда-то за окно. Сегодня утром, придя на работу и первым делом, как обычно, просмотрев сводку, он узнал об убийстве Тарасова. Глядел на отпечатанные на принтере строчки и никак не мог взять в толк, что речь идет не об однофамильце Юрия Ефимовича, а о нем самом. Известие ошеломило его. Он не хотел в это верить, поэтому тут же кинулся проверять, позвонил Тарасову домой. Но все оказалось правдой. Он не стал разговаривать с женой, потому что был уверен, что она уже получила от работников милиции указание фиксировать все звонки: кто позвонил, когда и зачем. Ему было достаточно услышать ее голос, чтобы понять: беда случилась с ним, с Юрием Ефимовичем.

«А как же я?» – подумал Платонов и тут же устыдился своей мысли. Ну при чем тут его трудности и проблемы, когда нет больше Тарасова? Нет Юрия Ефимовича, нет человека, на которого Платонов мог положиться, которому мог доверять безгранично. И без чьей помощи не мог обойтись. Вот опять он пришел к тому же самому: как же он теперь будет обходиться без Тарасова?

Когда прошел первый приступ отчаяния, нахлынула волна жалости. И только в третью очередь в голову Дмитрию Платонову пришел вопрос: КТО? КТО ЕГО УБИЛ И ПОЧЕМУ?

5

Тяжесть давила на сердце все сильнее, и после работы Платонов поехал не домой, а к Лене. Возле нее он отдыхал, расслаблялся, становился мягким как воск. Лену он знал много лет, еще с тех пор, когда она бегала в школу с портфелем и с огромным бантом в волосах и была для него не Леной, а просто младшей сестренкой друга и коллеги Сергея Русанова. Платонов женился, заводил бесчисленные, большей частью кратковременные романы, а потом вдруг увидел не сестренку, а прелестную девушку Елену Русанову. Так случается часто и со многими, ничего необычного в этом не было. Правда, отношения с Сергеем из-за этого чуть не испортились.

– Не морочь девочке голову! – кричал Русанов. – Ты все равно на ней не женишься, а она так и прождет тебя, пока не постареет.

Конечно, Русанов был прав, для того, чтобы жениться на Лене, Платонову надо было развестись. А на это у него моральных сил не хватало, о чем прекрасно знал и он сам, и его друг. Легкий в общении, контактный, обладающий настоящей мужской привлекательностью, Дмитрий Платонов вел себя с женой так же, как и в первые месяцы после свадьбы, свято веря в то, что умирание влюбленности не делает людей врагами, и даже если ты не трепещешь от восторга и страсти при виде собственной жены, это вовсе не означает, что не нужно быть с ней ласковым, не нужно делать ей подарки и оказывать другие знаки внимания. Его вполне устраивала жена, точно так же, как вполне устраивали его те женщины, с которыми он ложился в постель, с кем – на несколько часов, с кем – на неделю, а с некоторыми даже на несколько месяцев. И он не мог себе представить, как можно, почти ежедневно занимаясь любовью с женой Валентиной, вдруг ни с того ни с сего заявить ей о своем желании развестись. Правда, с Леной все было по-другому. Лену он любил. Но все-таки не настолько сильно, чтобы решиться причинить боль жене.

– Я люблю ее, Сережа, – очень серьезно говорил Платонов. – Я ничего не могу с этим поделать. И она меня любит. Ну, убей меня, если тебе от этого станет легче. Но если мы с Леной расстанемся, то оба будем страдать. Ты же не хочешь, чтобы твоя сестра страдала, правда?

– Ты подонок, – кипятился Сергей. – Зачем ты вообще все это начал, если знал, что не будешь разводиться? Она что, шлюха, девочка на одну ночь? Как ты мог?

Лена плакала и умоляла их не ссориться. Она любила обоих, любила по-разному, но одинаково сильно.

– Я не хочу замуж, – уверяла она брата, – меня все устраивает. Я просто хочу любить Диму, понимаешь? Я без него жить не смогу.

Сергей уходил, хлопая дверьми, неделями не разговаривал ни с сестрой, ни с Платоновым. Потом все как-то утряслось, ситуация стала привычной, Русанов к ней притерпелся. Главное, чтобы Лена была счастлива.

Платонов открыл дверь своим ключом и сразу услышал быстрые легкие шаги. Лена выскочила в прихожую и повисла у него на шее.

– Димка! Миленький! Как хорошо, что ты пришел.

Обнимая ее и вдыхая знакомый запах ее кожи и духов, Платонов подумал, что, пожалуй, напрасно пришел сегодня сюда. Она так радуется его приходу, она соскучилась по нему, а он совсем не расположен к разговорам, настроение у него хуже некуда. И себе не поможет, и ей вечер испортит.

– Ты надолго? – спросила Лена, заглядывая ему в глаза, и Платонов подумал, что еще не поздно отступить. Взять и сказать сейчас: «На минутку. Очень много работы. Оказался в этом районе, не мог не забежать. Налей мне чаю быстренько, сделай какой-нибудь бутерброд, и я побегу». Он говорил так множество раз, когда действительно оказывался возле ее дома случайно и должен был лететь дальше по своим сыщицким делам, так что Лена не удивилась бы и не обиделась. Но мысль о том, что со своей тяжестью на душе ему придется сейчас остаться одному и бродить по холодным темным улицам, показалась Платонову столь пугающей, что он (в который раз в своей жизни!) смалодушничал.

– Если у тебя нет других планов, – сказал он, кляня себя в душе, – я останусь до завтра.

Лена удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала. Если Платонов оставался у нее на ночь, это означало, что его жена Валентина куда-то уехала из Москвы, в командировку, в отпуск или просто к друзьям на дачу. О таких поездках Дмитрий сразу же ставил Лену в известность, и они сообща радостно планировали, как проведут неожиданно выпавшие им вечера и ночи вдвоем. В этот раз он ничего не говорил о предполагаемом отъезде жены, так откуда же возможность ночевать вне дома?

Платонов сел в глубокое мягкое кресло и закрыл глаза. Он слушал шаги Лены и пытался по ним представить себе, что она в данный момент делает. Из комнаты – в кухню. Остановилась, хлопнула дверцей холодильника, чиркнула спичкой. Чуть слышно что-то звякнуло. Он безошибочно определил, что Лена достала из холодильника кастрюлю и поставила ее на огонь, потом сняла крышку и на всякий случай проверила содержимое. У нее было шесть совершенно одинаковых маленьких кастрюль, красных в белый горошек, которые ей ужасно нравились, поэтому Лена складывала в них все, что только возможно. Несколько раз поначалу случалось, что она ставила на огонь вынутую из холодильника кастрюлю с супом, а через несколько минут оказывалось, что вместо супа греется квашеная капуста. Теперь Лена всегда проверяла кастрюли, но почему-то не сразу, а после того, как поставит их на огонь. Логику ее действий Платонов понять не мог, но считал эту странность несущественной.

Скрипнула дверца духовки, что-то громыхнуло – Лена достала сковороду. Снова дверца холодильника, звяканье приборов в резко открытом выдвижном ящике рабочего стола, потом многообещающее шипенье. Платонов понял, что из холодильника достали масло, а из ящика – нож, и сейчас Лена пожарит ему какое-нибудь необыкновенно вкусное мясо. Он с закрытыми глазами представлял себе ее пухленькую фигурку в свободном свитере, снующую от плиты к столу, ее сосредоточенно наморщенный носик, длинные темно-шоколадные волосы, перехваченные простенькой ленточкой. Слух у Платонова был превосходный, и такого рода «подслушивание» доставляло ему огромное удовольствие, потому что заставляло работать и логическое мышление, и память, и фантазию.

Прислушиваясь к доносящимся из кухни звукам, он почувствовал, что его немного отпустило. Боль от мысли о смерти Тарасова была по-прежнему сильной, но ощущение безысходности притупилось.

После ужина Лена свернулась калачиком на полу, положив голову Платонову на колени.

– Я же вижу, у тебя неприятности, – тихонько произнесла она. – Почему ты мне никогда ничего не рассказываешь? Ты по-прежнему считаешь меня ребенком, да?

– Не в этом дело, Аленушка, – ласково ответил он, пропуская сквозь пальцы ее длинные шелковистые волосы. – Просто тебе незачем это знать.

– Но почему?

– Мы с тобой тысячу раз это обсуждали, – терпеливо сказал Дмитрий. – Я работаю в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью. Ты представляешь себе, что такое организованная преступность? Книжки читаешь?

– И газеты тоже, – усмехнулась Лена. – Ты меня стращать собрался?

– Собрался, – подтвердил он. – И не стращать, а объяснять, что это на самом деле все очень непросто и очень опасно. А у тебя вообще положение сложное вдвойне. О наших с тобой отношениях знает, по-моему, вся Москва, за исключением моей жены. Стало быть, захотев оказать на меня воздействие, в первую очередь схватятся за тебя. А у тебя, помимо меня, дурака никчемного, еще и брат любимый, который тоже работает не абы где, а в Главном управлении по борьбе с экономическими преступлениями. Соответственно, если он кому-то понадобится, то опять-таки возьмутся за тебя. Ты живешь одна, справиться с тобой – проще пареной репы.

– Логики не вижу. Допустим, ты меня убедил, что моя жизнь в опасности. Но это никак не объясняет твоего нежелания делиться со мной своими неприятностями.

– Но ты согласна, что благодаря Сергею и мне над тобой висит постоянная угроза?

– Допустим.

– Так не пойдет. Согласна или нет?

– Ну, согласна.

– А теперь подумай вот над чем. Если над тобой, человеком вполне мирным и занимающимся музыкой, висит постоянная опасность, то в какой обстановке существуем мы с твоим братом? Мы двадцать четыре часа в сутки ходим по лезвию бритвы и, добираясь поздно вечером домой, тихонько благодарим судьбу за еще один прожитый день. Но мы с Серегой – мужики сильные, опытные, битые. Мы свои силы оцениваем реально и опасность не преуменьшаем, но и не преувеличиваем. А если мы с ним будем про все свои проблемы докладывать тебе, то представь, во что превратится твоя жизнь. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Не очень.

– Тогда маленький пример. Мама ведет ребенка удалять зуб. «Я совсем не боюсь, – говорит ей малыш. – Это же, наверное, не больно». А мама идет ни жива ни мертва. И хотя ей в детстве тоже удаляли молочные зубки и она прекрасно помнит, что это абсолютно не больно, ей кажется, что ее малыш садится не в зубоврачебное кресло, а прямо на электрический стул. Ей кажется, что ему причинят непереносимые страдания. Короче, маме эта процедура стоит в сто раз больше здоровья и нервных клеток, чем ребенку. Теперь понятно?

– Теперь понятно, – кивнула Лена. Голова ее по-прежнему лежала у него на коленях, поэтому кивок был обозначен тем, что девушка потерлась щекой о его брюки. – Несмотря на то что ты старше меня на пятнадцать лет, ты боишься, что я буду воспринимать тебя с точки зрения матери. Ты не передергиваешь, Платонов?

– А женщины всегда нас так воспринимают, – усмехнулся он. – Об этом много написано, особенно в прозе ХIХ века. Да и сейчас нет-нет да и мелькнет. Вот хоть у Эдуарда Тополя, например.

– Ты что, Тополя читаешь? – возмутилась Лена. Она резко откинулась назад и теперь сидела на ковре, сверкая негодующим взглядом.

– А в чем дело? – весело поинтересовался Дмитрий. Конечно, он прекрасно знал, в чем дело, но ему нравилось дразнить Алену. У нее был невероятно строгий вкус и высокие требования ко всему, что касалось искусства, будь то музыка или литература, кино или живопись.

– Ты еще спрашиваешь, в чем дело! Я же запретила тебе читать его книги. Это дешевка, это конъюнктурная чернуха-порнуха, это…

Она задохнулась от возмущения и не смогла найти нужных слов, только яростно сверкала темными большими глазами.

Дмитрий смотрел на нее и умилялся. Она все еще полагает, что один человек может что-то запретить другому и этот запрет будет эффективным. Типичное материнское мышление. Когда один человек говорит: «Я запрещаю», у другого может быть только две реакции. Либо «Ну и запрещай. А я все равно буду это делать, и даже скрывать от тебя не стану», либо «Я все равно буду делать, только постараюсь, чтобы ты не узнал». Не родился еще человек, который в ответ на запрещение искренне подумал бы: «Ни за что не буду больше так делать».

– А мне нравится, – поддел он Лену. – По-моему, прекрасный писатель, напрасно ты его ругаешь.

– Ты… – Она вдруг расхохоталась. – Мерзавец ты, Платонов! Подловил меня все-таки. Ладно, сдаюсь, ты прав. Если я способна так завестись только оттого, что мы не сошлись в литературных вкусах, то из-за твоих неприятностей я и в самом деле с ума сойду. Чего тебе принести? Выпить хочешь?

Она легко поднялась с пола и потянулась к застекленной секции большой мебельной стенки, где стояли рюмки и фужеры.

– А что у тебя есть? – поинтересовался Платонов.

– Что ты приносил, то и есть. Я же сама спиртное не покупаю. Водка еще осталась, коньяк, ликер персиковый и какое-то вино, кажется, мадера. Налить?

– Водку не хочу, – помотал головой Дмитрий. – Хотя надо бы выпить. За помин души только водку можно. Ладно, налей, только чуть-чуть.

Лена молча налила в маленькую стопку водку, принесла из кухни тарелку с немудреной закуской и поставила все это на столик перед креслом, в котором сидел Платонов.

– Кто-нибудь умер? – спросила она почти шепотом.

– Да, милая. Умер замечательный человек, удивительный, человек такой доброты и душевной чистоты, каких я никогда не встречал. Пусть земля ему будет пухом!

Он залпом выпил водку, закусывать не стал, снова откинулся в кресле и прикрыл глаза.

– Он – твой друг? – спросила Лена, отодвигая пустую стопку подальше от края стола и снова усаживаясь на пол.

– Ну, можно и так сказать. Хотя нет, пожалуй, другом его нельзя было назвать.

– Почему?

– Потому что мы почти ничего не знали друг о друге. Вот спроси меня, как он познакомился со своей женой, какую еду он любит, видит ли цветные сны – а я этого не знаю. Друзья обычно знают такие вещи, а я про него ничего такого не знал. И он про меня тоже.

– Что же вас связывало?

– Это трудно объяснить, Аленушка. Мы могли месяцами не видеться и даже не перезваниваться, но, когда встречались, у меня появлялось удивительное ощущение, что рядом со мной находится человек, который никогда меня не предаст. Никогда. Что бы ни случилось. Обычно так воспринимаешь очень близкого и давнего друга, а он не был моим другом. Просто он был… Нет, я не умею это сказать. Ощущение очень яркое, выпуклое, даже осязаемое, а слов подобрать не могу. Мне будет трудно без него.

– Но почему? – настойчиво спрашивала Лена, которая во всем любила логичность и законченность. – Если вы так редко виделись и не были друзьями, то почему тебе будет без него трудно? В чем именно ты не сможешь без него обойтись?

«Дурак! – с досадой осадил себя Платонов. – Чего разболтался? Сентиментальный козел».

– Не обращай внимания на мою болтовню, – уклончиво пробормотал он, наклоняясь и обнимая Лену. – Он был хорошим человеком, и мне жаль, что он умер. Вот и все.

Он украдкой посмотрел на часы. Слава богу, уже почти половина двенадцатого, можно прекратить все разговоры и идти спать. Все-таки хорошо, что он остался здесь. Ему очень хотелось выговорится, сказать вслух, в полный голос о том, как ему больно. И еще ему очень хотелось помянуть Юрия Ефимовича Тарасова. Помянуть не тайком, наливая рюмку за дверцей холодильника и занюхивая водку рукавом, а открыто сказать хотя бы несколько добрых и искренних слов в память об этом человеке, и чтобы эти слова непременно хоть кто-нибудь услышал. Ему это удалось, и стало действительно легче.

6

Просторные начальственные кабинеты ушли в прошлое, теперь в моде были небольшие уютные рабочие комнаты. На легких черных «угловых» столах, пришедших на смену тяжелым монстрам из орехового дерева с зеленым сукном и вычурными завитушками, появились компьютеры, а вместо собраний сочинений классиков марксизма-ленинизма навесные полки и книжные шкафы ломились от литературы по экономике, финансам, компьютерным технологиям. Немалое место занимал и законодательный материал, и книги на иностранных языках.

Открыв дверь и войдя в комнату, Виталий Васильевич Сайнес в раздражении швырнул плащ на кресло для посетителей, уселся, не зажигая света, за стол и обхватил голову руками. Ему надо подумать, сосредоточиться и подумать. Как неожиданно все обернулось!

Тарасов умер. Несомненно, это хорошо. Хотя сам Тарасов ничем ему не мешал и вообще больше не работал в системе Минсредмаша, но без него как-то спокойнее. Он был слишком умен и слишком хорошо разбирался во всем, что связано с цветными и драгоценными металлами, поэтому в любой момент мог догадаться. Слава богу, пока не догадался. Теперь уж не догадается.

Плохо другое: Тарасов не просто умер. Он убит. И теперь милиция начнет искать того, кому это было выгодно. А кому это было выгодно? Кому мог насолить этот романтический дурачок, обладатель глубочайших и уникальных знаний, которые он так и не научился использовать на благо собственному карману? Навлек на себя гнев ревнивого мужа? Смешно! Не отдал вовремя долг какому-нибудь крутому дельцу? Еще смешнее. Тарасов в жизни рубля взаймы не взял. А если все-таки догадался? Может быть, поэтому и ушел из системы среднего машиностроения, чтобы развязать себе руки и начать шантажировать тех, кто остался? Но если Тарасова убили по этой причине, то почему же он, Виталий Васильевич Сайнес, ничего об этом не знает? Уж он-то должен был узнать в первую очередь! Кто-то темнит. Тарасов вошел с кем-то в контакт, потребовал себе долю за молчание. Этот кто-то его и убил. Но почему он не сказал о Тарасове остальным? Почему промолчал? Так не делают. Всегда в первую очередь бегут к подельникам, рассказывают, трясясь от волнения, о шантаже, требуют сообща придумать, как вести себя дальше. А просто взять на себя грех, уничтожить шантажиста потихоньку, не беспокоя остальных и ничего им не говоря, не требуя никакой помощи и даже не заявляя своих прав на больший процент от прибыли (мол, я больше вас всех рискую, на мне теперь труп висит), – это не укладывалось в голове у Виталия Васильевича. По его разумению, чтобы так себя повести, надо иметь очень серьезные, далеко идущие планы. И на первом месте в этих планах должно стоять устранение всех тех, с кем приходится делиться.

Сайнес почувствовал себя неуютно. Кто мог затеять такую игру? Во-первых, тот, кто перекрыл заводу финансирование, из-за чего рабочим нечем платить зарплату. Во-вторых, тот, кто по бартеру гонит этому заводу золотосодержащие отходы производства. В-третьих, та фирма, которая покупает у завода эти отходы в восемь раз дешевле реальной стоимости, но зато за наличные, что позволяет все-таки выплачивать рабочим деньги. И в-четвертых, тот, кто выдал этой фирме лицензию на право торговли цветными металлами и золотосодержащими отходами с зарубежными странами. Так кто же из них контактировал с Тарасовым? По чьему указанию его убили?

1

Запах свежезаваренного кофе приятно щекотал ноздри и создавал в помещении протокольного отдела какую-то совсем домашнюю обстановку. Прекращать работу было нельзя, деловые поездки зарубежных и отечественных бизнесменов не должны срываться из-за того, что кто-то почему-то убил Юрия Ефимовича Тарасова. Консультант третьей категории Светлана Науменко принимала посетителей, начальник отдела Игорь Сергеевич Шульгин осуществлял, как обычно, общее руководство, а Ирина Королева поила на кухне кофе свою однокурсницу Анастасию Каменскую и рассказывала короткую четырехдневную эпопею пребывания на службе нового заместителя начальника.

Настя слушала Ирину, и перед ее глазами вставал образ назойливого нелепого существа, не понимающего сути выполняемой им работы и не чувствующего, какое жуткое впечатление производит он на окружающих.

В первый же день Тарасов принялся наводить порядок, и начал он со стола начальника отдела Шульгина. Начальник в это время вместе с генеральным директором присутствовал на переговорах, Светлана Науменко подавала высоким договаривающимся сторонам кофе и напитки, а Ирина уехала в ОВИР, и шустрый Тарасов моментально пробрался в отгороженный ажурной стойкой с полочками уголок, где находился стол Шульгина и его компьютер.

– Игорь вернулся с переговоров, увидел свой стол и побелел, – рассказывала Ира, разливая кофе по маленьким изящным чашечкам. – Тебе сколько сахару?

– Два кусочка. А почему Шульгин так отреагировал?

– Да у него в столе какого только барахла не было. Презервативы, порнография, немытые рюмки, документы, которые должны быть подшиты в папки, а не валяться бог знает где. И вот представь, он приходит и видит, что все это аккуратненькими стопочками сложено у него на столе. Презервативы отдельной кучкой, порножурналы – отдельно, а сверху на них – открытки примерно такого же содержания. Рюмки отмыты до зеркального блеска и вынесены на кухню. Документы – отдельно, в папку сложены. Впечатление такое, что человек подглядывал в замочную скважину, как ты, к примеру, занимаешься любовью, а потом с невинными глазами начинает тебе советовать, как правильно держать ноги при этом. Ты понимаешь, Настя, ему и в голову не приходило, что то, что он делал, неприлично. Неприлично рыться в чужих вещах. Неприлично навязывать свой стиль жизни людям, которые много лет проработали вместе и выработали свои внутренние правила сосуществования. Неприлично целый день носиться по офису, не закрывая рта, и мешать всем работать. На него невозможно было сердиться, потому что он выглядел при этом очень искренним. Но и терпеть это сил не было. У меня в столе, например, не было ни одной бумажки, ни одной вещи, за которую я могла бы краснеть, даю тебе честное слово, но все равно мне прямо дурно сделалось, когда я увидела, как он с ним обошелся. Так что можешь себе представить, что почувствовал Шульгин, увидев свое хозяйство, выставленное на всеобщее обозрение.

– А Светлана? У нее он тоже навел порядок?

– Еще какой! Сначала все в столе разобрал, а потом в шкафу, где сложены протокольные флаги.

– Короче говоря, он вас всех достал, – резюмировала Настя, допивая свой кофе и ставя чашку на красивое маленькое блюдце.

– Что ты хочешь сказать? Что его убил кто-то из нас?

Настя молча полезла в сумку за сигаретами и долго рылась в ней в поисках зажигалки. – Послушай, – Ирина встала и отошла к противоположной стене, словно боялась в этот момент находиться рядом с бывшей сокурсницей. – Я, конечно, ни одного дня по специальности не работала, но кое-что из университетского курса помню. Ты подозреваешь меня в первую очередь, потому что я пришла необычно рано и обнаружила его, и при этом не было никаких свидетелей. Так? Ты думаешь, что он нашел у меня в столе что-то такое, что сделало его обладателем тайны, которую мне ни в коем случае нельзя было разглашать. Да? Ну скажи, Анастасия, я права?

Настя молчала. Да, Ирочка Королева была очень способной студенткой, и несмотря на то, что в течение двенадцати с половиной лет, прошедших после окончания юридического факультета, она не работала в правоохранительной системе ни одного дня, хватка у нее осталась. По крайней мере, она не превратилась в курицу, что очень часто случается с женщинами, которые забрасывают свою основную специальность ради семьи и детей.

– Почему ты молчишь? – продолжала Ирина, и голос ее звучал все более жестко. – Ты меня подозреваешь или нет?

– Да, – вздохнула Настя, глубоко затягиваясь и резко выдыхая сигаретный дым. – Я вынуждена подозревать и тебя, и Шульгина, и Науменко, и еще три тысячи сотрудников Совинцентра и столько же тысяч гостей, проживающих в гостинице. А также десятки тысяч людей, работающих в системе Министерства среднего машиностроения.

– Не увиливай, – зло сказала Королева. – Меня не интересуют все. Меня интересует твое отношение лично ко мне. Мы с тобой учились в одной группе, мы вместе готовились к экзаменам и вместе ходили отмечать свои пятерки в «Космос» или в «Огни Москвы». Ты что, забыла это?

– Нет, я помню.

Настя стряхнула длинный столбик пепла в блюдечко, сняв с него предварительно чашку с осевшими на дне остатками кофейной гущи. Разговор становился тягостным и неприятным, но избежать его было нельзя, она понимала это еще тогда, когда принимала решение ехать в Совинцентр, чтобы самой побеседовать с сотрудниками протокольного отдела.

Она смотрела на Ирину и удивлялась сама себе. Оказывается, она совсем не помнила эту женщину. Или, может быть, она просто плохо ее знала? Во всяком случае, сейчас перед ней сидел совсем не тот человек, которого она ожидала увидеть, опираясь на воспоминания двенадцатилетней давности. Ирина поступила на юрфак, будучи на седьмом месяце беременности. До последнего дня ходила на занятия, в роддом ее увезли прямо из лекционного зала. Академический отпуск не брала, зимнюю сессию сдавала вместе со всеми и, к всеобщему удивлению, получила только отличные отметки. Причем очевидцы, присутствовавшие в аудитории, когда Ирина отвечала свой билет, клялись, что отвечала она действительно блестяще и пятерки ей ставили заслуженно, а не из сочувствия к кормящей матери. Все пять лет Ирине Королевой удавалось сочетать отличную учебу с воспитанием ребенка, хотя никто не знал, как ей это удается и чего ей это стоит. Говорили, что у нее какой-то необыкновенный муж, который зарабатывает столько, что может платить кухарке, домработнице и няньке, освобождая любимую супругу от забот по хозяйству и давая ей возможность овладевать юридическими знаниями. Другие говорили, что все это так, только платит за все не муж, а высокопоставленный отец. Третьи утверждали, что все намного проще: Ира подбросила ребенка своей матери, как делают многие рано рожающие девицы, и посвятила себя учебе, а что касается стирки, уборки, готовки и ухода за мужем, что также требует времени и сил, то никакого мужа у нее вовсе и нет. Как было на самом деле, Настя не знала, потому что ее это не особенно интересовало. Она никогда не спрашивала Ирину ни о муже, ни о сыне, они говорили в основном об изучаемых дисциплинах, об однокурсниках и преподавателях, о книгах и фильмах. Между ними не было настоящей дружбы, они не были близки, но всегда радовались обществу друг друга.

И вот сейчас Настя смотрела на Ирину Королеву и понимала, что совсем не знает ее. Что должно было произойти с ней, чтобы после пяти лет каторжного труда, когда приходилось разрываться между учебой и семьей, пустить все коту под хвост и не заниматься юриспруденцией? Ради чего были все эти жертвы? Или не было никаких жертв? Но как же их могло не быть, если, судя по официальным документам, Ирина замужем с 1975 года, а в 1977 году у нее родился сын. И если верить тем же самым документам, и муж, и родители у нее были самыми обыкновенными, ни о каких сверхдоходах и речи идти не могло, поэтому и не было ни кухарок, ни нянек, ни горничных. Тогда выходило, что Ирина должна была обладать не только блестящими способностями, но и усидчивостью, работоспособностью, целеустремленностью. Что же случилось потом? Почему спустя двенадцать с половиной лет она занимает высокооплачиваемую, но до оскомины скучную должность консультанта в протокольном отделе, для которой не нужно не только юридическое, но и вообще высшее образование.

– Видишь ли, Ира, я – профессионал, и я не имею права смешивать работу со своими эмоциями. Если бы на твоем месте была Науменко, я бы подозревала в первую очередь ее. Тот факт, что мы с тобой знакомы, никакой роли не играет. Мне неприятно тебе это говорить, но я, видимо, должна это сделать, чтобы между нами не возникло недоразумений. Подозрения в твой адрес достаточно сильны, но они не менее сильны и в адрес Светланы, и в адрес Шульгина, а завтра появится еще сотня человек, которых найдется за что подозревать. Идет нормальная работа, которая называется проверкой версий. И ты не должна видеть в этом ничего оскорбительного для себя. Другое дело, что тебе кажется, будто я, хорошо зная тебя еще с университетских времен, должна быть уверена в твоей невиновности, и ты обижаешься, что на основании одного лишь факта нашей совместной учебы я не вычеркиваю тебя из списка подозреваемых. Мне жаль, что тебя это обижает. Но нам с тобой придется с этим примириться. Ситуация такова, какова она есть, и изменить ее я не могу.

– Можешь, но не хочешь, – уточнила Ирина, по-прежнему стоя у стены и не подходя к столу.

– Не считаю нужным. Я, Ирочка, давно уже не живу сегодняшним днем. Уверяю тебя, мне было бы намного проще кинуться к тебе в объятия и сказать, что я знаю тебя сто лет и абсолютно убеждена в твоей невиновности. Я была бы хорошей в твоих глазах, и мы бы сейчас не стояли, как непримиримые враги перед дуэлью, а сидели бы рядышком, держались за руки и взахлеб обсуждали бы, кто же это убил нашего Юрия Ефимовича. И если, упаси бог, мне в голову стали бы закрадываться подозрения насчет тебя, у меня были бы связаны руки. Я не смогла бы задать тебе ни одного вопроса, потому что постоянно наталкивалась бы на твой недоуменный и обиженный взгляд: «Ты что, меня подозреваешь? Ты мне не веришь?» И как бы я сказала тебе, что не верю, что подозреваю? Мне что же, служебной карьерой жертвовать, только чтобы не испортить отношения с тобой? Сегодня мне было бы лучше и проще, а завтра я бы волосы на себе рвала. Поэтому я и не хочу менять ситуацию. Пусть она останется такой, как есть на сегодняшний день. Да, мне сегодня тяжело с тобой разговаривать, ты настроена враждебно, ты обижаешься на меня, но я это как-нибудь переживу. Зато потом, если я буду на двести процентов уверена в твоей невиновности, я буду точно знать, что этому есть объективные причины, а не мое слепое доверие к человеку, которого я когда-то, я подчеркиваю, когда-то давно знала.

В кухне повисло недоброе молчание. Настя закурила еще одну сигарету, сделала несколько затяжек.

– Мы можем изменить ситуацию только в одну сторону. Если тебе неприятно общаться со мной, я сейчас уйду, и ты меня больше не увидишь. С тобой будет работать другой сотрудник. Но для тебя это в принципе мало что изменит, потому что подозревать тебя я все равно буду. Так как, Ира? Будем работать или будем эмоции жевать?

Ирина медленно отошла от стены и села на табуретку возле стола.

– Я сделаю еще кофе, – сказала она, не глядя на Настю, и стала засыпать в стоящую на столе кофеварку смолотый кофе. – Ты можешь задавать свои вопросы.

– Может, улыбнешься для приличия? – пошутила Настя, стараясь сгладить возникшую неловкость.

– Нет уж. Отвечать буду добросовестно, это я тебе обещаю, а с улыбками не получится.

– Обиделась?

– А как ты думаешь? – Ирина подняла голову и вызывающе посмотрела на Настю. – А ты бы не обиделась на моем месте?

– Наверное, обиделась бы, – призналась Настя. – Ладно, так и останемся. Я – со своими подозрениями, ты – со своей обидой. Нам нужно будет научиться жить с этим. Тогда начнем. Почему Тарасов пришел в тот день на работу так рано?

– Не знаю.

– Он ничего не говорил в пятницу о том, что в понедельник с утра у него назначена какая-то встреча?

– Нет, не говорил.

– Может быть, он должен был ждать чьего-то звонка в понедельник утром?

– Мне об этом не известно.

– С кем из работников Совинцентра Тарасов общался в те четыре дня, что он проработал в вашем отделе?

– Мне трудно сказать. Сюда к нему никто не заходил, а с кем он общался, когда выходил из офиса, я не знаю.