Вернутся не все! Разведывательно-диверсионный рейд (сборник) Рыбаков Артем

Алик, по сценарию изображавший переводчика, пристроился ко мне, а пейзанку обогнал тот самый тип с золотой цепочкой. Остановившись, он вытянулся в струнку и начал здравицу:

– Guten Tag! Darf ich mich vorstellen? Mein Name ist Valdemar Akunkin. Ich bin der Brgermeister des Dorfes![9] – Услышав это бодрое вступление, я на секунду опешил. Алик, впрочем, тоже. – Das Dorf heit Zagatje, – как ни в чем не бывало продолжал «золотоносный».

– Halt! – прервал его очухавшийся Тотен.

– Но, господин офицер… – все так же, на немецком, замямлил староста. – Мы искренне приветствуем доблестных немецких солдат…

– Вы что, идиот?! – продолжал наступление Алик. – Вы не видите, что господин обер-лейтенант ранен да к тому же утомлен дорогой?! Кто начальник гарнизона?

«Эх, молодец ты наш!» Благодаря финту Тотена я получил передышку и успел собраться с мыслями:

– Погодите, унтер-офицер! Этот крестьянин не виноват… Повязку плохо видно из-за пыли… – Я качнул левой рукой, действительно замотанной далеким от больничной белизны бинтом. – А вы, уважаемый, – я посмотрел в лицо старосте, – приходите с подарками позже. – И словно забыв о нем, твернулся и махнул рукой ребятам, мол, размещайтесь на постой.

– Но обед? – спросил меня в спину сбитый с толку местный глава.

– А вот обед – это очень хорошо! – обнадежил его Тотен. – А через сколько готов будет? И где нам можно помыться? Горячей водой!

…Разместили нас в здании сельской школы, что стояло на северо-западной окраине деревни. Если быть совсем честным, то здание школы располагалось даже не в Загатье, а стояло между селом и железнодорожным разъездом, и от ближайшего дома топать нам пришлось метров триста, если не больше. «Топать» не в прямом, конечно, смысле… Староста оказался еще тем жуком – видимо, пытался таким образом уберечь своих односельчан от обдирания. Не думаю, что в случае с настоящими немцами эта уловка бы сработала… Что такое триста метров для жаждущих развлечений зольдатиков? Однако нашей группе такой финт только на руку – меньше вероятность, что кто-нибудь посторонний услышит, как мы на родном языке разговариваем. Мыться пришлось в реке, пробираясь по заболоченному берегу к склизким мосткам. Правда, Алик сообщил, что для нас баню натопят, подтверждением чему в настоящий момент были поднимающиеся над несколькими дворами дымки.

Интересно, они по-настоящему натопят или просто воды согреют для непривычных к парной европейцев? – размышлял я, карауля первую партию купальщиков. Мне как бы и с руки первым караулить – вроде развалился офицер на лавочке и наблюдает за личным составом. Люк с Фермером расположились чуть поодаль, метрах в пяти, на куске брезента, и хоть и разоблачились до трусов, но тоже бдят. Командир решил, что лучше будет в темпе искупать «трофейных», а потом и самим посменно умыться. Логика понятная и простая – сразу по приезде никто нам докучать не станет и значительно меньше шансов, что кто-то обратит внимание на все те же лингвистические несуразности. Ну а потом с местным населением будет общаться уже немецкоговорящая троица.

Парни наши уже макнулись и теперь сосредоточенно намыливались, сверкая незагорелыми частями тела. Кстати, все «гости из будущего» тоже приобрели характерный «офицерский» загар – руки до локтя, лица и шеи у всех нас загорели до солидной «шоколадности», а вот все остальное как было белым, так и осталось. Исключение составлял лишь Тотен, успевший незадолго до исторической поездки в Минск смотаться с семьей в теплые страны.

Но купаться ему еще не скоро – он пока с местными о харчах беседы ведет.

Первым из воды вылез Юрин и, наскоро обтеревшись, бросился одеваться.

– Коль, не торопись, – негромко окликнул я его. – Можешь тоже простирнуть что-нибудь, вон как старшина. – Емельян действительно затеял нешуточную постирушку, разложив на досках две или три нижние рубахи, которые старательно натирал сейчас куском трофейного мыла.

– А вы как же?

– А мы потерпим. Пусть лучше одна часть будет полностью готова, чем каждому по чуть-чуть.

– Ага! Тогда я мигом. – Сержант в одних форменных брюках помчался вверх по круче к машинам.

Я повернулся к командиру:

– Ничего не нарушил?

Саша махнул рукой: мол, все в порядке.

Достав из нагрудного кармана серебряный портсигар, я закурил. Только здесь, на войне, я понял, насколько удобная эта штука. Сигареты не мнутся и не ломаются, а под дождем можно не думать, как сохранить их сухими. Но ведь раньше, в нашем времени, когда на каждом углу по ларьку, торгующему табаком, считать это проблемами мог или параноик, или эстет, чью душу грело само наличие портсигара. Стряхнув пепел, я уставился на гравировку на крышке. Рубленым готическим шрифтом там было написано поздравление для какого-то Андреаса с окончанием технического училища. Убей бог, не помню, у кого эту вещицу забрал. Да и вообще все эти «зарубежные гости»: францы, германы, людвиги и андреасы – уже давно слились в моем сознании в сплошную стилизованную «киноленту». В памяти остались лишь яркие детали, вроде широко распахнутых глаз на лице, искаженном испугом, цепочки входных отверстий на обтянутой серым сукном спине или стиснутых в последнем предсмертном спазме ободранных пальцев… А вот наши, и живые и мертвые, помнились хорошо. И сосредоточенно насупленные брови Вадима Чернова, когда он пытался въехать в очередную показанную ему мною «мульку», и хитрый прищур Семена Акимовича, когда мы грузили спертое у немцев зерно, и наивный взгляд Лидочки-комсомолочки в те моменты, когда Док ей по ушам ездил… Плохо, что семью свою вижу только во сне… Пару раз даже просыпался с ощущением, что сын плачет и зовет меня… Но позволить подобное могу только ночью, днем же старательно гоню сентиментальность прочь.

Ну вот, замечтался и не заметил, что рядом уже пару минут кто-то есть. Повернулся – Зельц. Китель постелил и сидит рядом в черных сатиновых трусах и майке с вермахтовским орлом на груди. А что, мы все так ходим. Среди трофеев чистых смен нижнего белья хватало, а мы мальчики не брезгливые. Да и маскировка нормальная. По крайней мере – в такой вот ситуации.

– Как голова?

– Путем…

– А рука? – Лешке явно скучно, к тому же со мной у него отношения наиболее теплые, что ли. Бродягу он боготворит как «Великого Учителя», командира, похоже, слегка побаивается… Люка, впрочем, тоже… А Тотен у нас офигеть, какой занятой и секретный! Нормально поболтать у парня получается только со мной, Доком или Ваней, но от Серегиных шуток у Дымова явно начинают гореть предохранители в башке, и он больше пятнадцати минут обычно не выдерживает.

– Сам видишь… – вместо ответа слегка качаю поврежденной конечностью на перевязи.

– Жалко – на гитаре еще не скоро играть сможешь.

– А сам что? Научись – и будешь скоморошить вместо меня. А слова я тебе надиктую.

– Брось подкалывать, Антон, – строгим тоном заявил бывший милиционер. – Чтоб так, как ты, несколько лет заниматься надо, что, я не понимаю, что ли? Вот война закончится, домой вернусь и в студию запишусь, честное слово!

– Запишись, я что, против?

– Ты как думаешь, немцев скоро побьем? – внезапно спросил Леша.

– А хрен его знает! – честно ответил я первое пришедшее в голову. Пророчествовать и давать наколки на еще несуществующие «Вторые майские праздники» не хотелось. Да и вдруг из-за наших деяний День Победы в будущем будут праздновать 4 февраля? Или 10 сентября?

– Что, даже прикинуть не можешь? Проанализировать там…

– Честно? Нет! Но на скорую победу я бы не рассчитывал… Да ты сам видел, как немцы воевать умеют.

– Но мы же их все равно бьем! – горячо заявил Лешка.

– Бьем, кто же спорит? Но одними диверсиями войну не выиграешь, считай – мы просто помогаем тому солдату, что сейчас в штыковую под Смоленском идет, а вот тому, кто под Кременчугом или Жмеринкой сейчас от фашистских танков отбивается, наши местные подвиги уже не так важны.

– А на других фронтах неужели таких групп нету? – Все-таки иногда я забываю о разнице в восприятии мира «местными» и нами. Для того же Дымова факт встречи с невероятно «крутой» группой диверсантов является достаточным основанием считать, что где-то еще по полям и лесам необъятной бегают такие же. Вроде как танк Т-35 на параде: показали, значит – есть. И на помощь, в случае чего, примчится, ломая по пути толстенные деревья и разваливая по бревнышку избы, как в кинохронике показывают. И объясняй не объясняй, что ни один вменяемый танкист на дерево толщиной в метр в здравом уме машину не направит, – бесполезно. Стереотип такой. У моих современников свои стереотипы – крутые спецназовцы, стреляющие на бегу от бедра, или не менее крутые хакеры, за минуты взламывающие сервера Пентагона… Но в начале века двадцать первого у народа накопилось значительно больше цинизма и критического восприятия, нежели в середине двадцатого… По крайней мере, у тех, кому телевизором и идиотскими статейками в популярных журналах мозги не отсушило. Потому и пришлось ответить максимально тактично:

– Может, и есть где… Мне, сам понимаешь, нарком и его замы не докладывают…

– Ну да… верно… – протянул Лешка. – Слушай, а ты не думал, что после войны делать будешь? В Англию поедешь, да? Или в Америку? – Блин, мне бы твой оптимизм, комсомолец Дымов! Тут о завтрашнем дне с испугом думаешь, а он про после войны… и подлючее подсознание немедленно подкинуло ни разу не оптимистичную процентовку доживших до победы из числа тех, кто принял на себя первый удар немцев. Для моральной стимуляции, наверное… Пришлось напустить на себя загадочный вид и взять паузу секунд эдак на сорок. Молчание было истолковано Дымовым правильно, и развивать тему он не стал. А тут еще и с кручи свистнули, так что я с полным основанием поднялся и повернулся к бывшему милиционеру спиной, давая понять, что разговор пока закончен.

Свистел Казак. Впрочем, не полагаясь на звуковые сигналы, он еще и руками яростно размахивал.

– Тох, сходи, глянь, что там у них стряслось? – негромко попросил Фермер. – Зельц, спину старлею прикрывай! – И заметив, как Лешка потянулся за мундиром, добавил: – А это тебе на хрена? Ствол возьми и топай! Не на строевом смотре, чай…

…Причина переполоха оказалось простая – обед привезли. Около «блица» стояла телега, рядом прохаживался что-то жующий Тотен, а в сене, заполнявшем деревенское транспортное средство, мои зоркие глаза разглядели несколько чугунков, пару корзин со свежими овощами и даже внушительных размеров бутыль с мутновытым, на взгляд эстета, содержимым. Емкость последней сильно превышала тысячу миллилитров.

– Хо-хо! – продемонстрировал я искреннюю радость обретенным харчам, но развить тему не удалось: кроме Алика рядом с телегой терлись посторонние: мужичок лет пятидесяти и молодая тетка. Так что пришлось перейти на немецкий, использовав наиболее подходящую фразу из туристического разговорника, очень, на мой взгляд, подошедшей к ситуации:

– Das frhstck ist im preis inbergriffen![10]

Тотен чуть не поперхнулся огурцом, но быстро ответил в том же стиле:

– In userem hotel ist schwedisches buffet![11] – Что, в общем-то, немудрено, поскольку обе эти фразы стояли в разговорнике соседними, а само «пособие тупого толмача» было в его мобилке. И как обучающий материал я выучил его наизусть.

Колхозники, сопровождавшие столь ценный груз, непонимающе хлопали глазами, так что соглядатаями лингвистически подкованного бургомистра их можно было не считать. Но лучше перебдеть, и для дополнительной проверки я подошел вплотную к мужичку:

– Wie heit du? Zeigen Sie mir bitte Banja?[12]

Дедок в ответ только лупал глазами, но вот тетка, похоже, вычленила главное в моем вопросе:

– Баня? Скоро баня, скоро… Часок подождать надо, топят ее пока, – затараторила она, совершая руками иллюстративные движения: так, на слово «баня» она изобразила, что моет что-то, а на «топят» – словно дрова в печку бросала. При этом похожа она была на родных «челночниц», торгующихся на барахолке в какой-нибудь восточной стране.

Тотен подключился к лицедейству и на ломаном русском переспросил, точно ли час ждать. А может – два? Тетка не моргнув глазом согласилась и со второй цифрой, после чего Алик с важным видом перевел для меня диалог на немецкий – слава богу, не весь.

Буркнув «Gut!», я сунулся в телегу, собираясь стащить какую-нибудь вкусняшку, тем более что Тотен так аппетитно хрустел огурцом, но тут же был оттерт неугомонной селянкой, которая, окатив меня очередным валом трескотни, выдрала у меня корзину с овощами, подхватила вторую – с пирогами и понесла все это богатство к дощатому столу, вкопанному в тени здоровенной липы, росшей рядом со зданием школы.

«Вот ведь реактивная мадама! – искренне восхитился я энергии и бесстрашию тетки. – И совсем не боится, что осерчавший такой бесцеремонностью зольдат может и в дыню прикладом зарядить! Впрочем, приклада у меня с собой нет, пистолет в кабуре, и вообще – внутренняя интеллигентность так и прет! Потому и не боится нисколько…» Я заметил, что Алик жестом показал мне, что надо отойти и переговорить. Проводив грустным взглядом старика, несущего к столу исходящий паром чугунок, я поплелся вслед за другом.

– Ну что там, в местном правлении? – спросил я, когда мы уселись на завалинке у крыльца, прямо под вывеской «Загатьинская средняя школа».

– Все довольно неплохо: немцы здесь крайний раз были больше двух недель назад.

– Вот как? Что же, им и продналог не нужен? – удивился я.

– А это уже Акункин подсуетился – местные сами продукты возят. Раз в неделю грузят две подводы…

– И куда везут?

– К шоссе, до Чечевичей. Говорят, километров тридцать в один конец выходит.

– Понятно. А немецкий он откуда знает?

– Учительствовал.

– Здесь? – я показал на вывеску.

– Нет. Городской. Из Минска.

– Ты и это вызнал?

– Спрашиваешь! Чай, не первый день допросами занимаюсь… – усмехнулся Тотен. – Натаскался уже.

– Домой вернемся – в ЭйчАр[13] переходи, претендентов будешь колоть.

– Лишь бы вернуться, Тошка! Лишь бы вернуться! А там я даже на ресепшене сидеть готов! – отшутился Демин.

– Ты за стойкой в немецкой форме сидеть будешь или в энкавэдэшной?

– Да хоть голым! – Чувствовалось, что Лешу неслабо «плющит» от одной только мысли, что мы можем и не попасть обратно домой, хотя если вспомнить, что из всей нашей шатии-братии он, пожалуй, самым домоседом был, то ничего удивительного.

– Вернемся, брат! Куда мы денемся! – Надеясь, что голос прозвучал не слишком фальшиво, бодро сказал я в ответ. – Лучше давай про «бугра» местного опять!

– Да мутный он, аж жуть! У меня, признаться, сложилось ощущение, что он того… – и Тотен сделал многозначительную паузу.

– Да говори прямо, а то нам, контуженым, мозги напрягать вредно!

– Ну как тебе сказать… – снова замялся друг. – Короче, он немцам не просто так служить пошел!

– Казачок засланный, что ли?

– Как раз наоборот. Сложилось у меня ощущение, что он нам где-то даже рад.

– «Нам» – это кому?

– Ну, что солдаты немецкие в деревне объявились. Намекнул тоненько, что давно уже предлагал гарнизон в деревеньке разместить.

– Ого! Колхозников, что ли, своих боится?

– Здесь совхоз, а не колхоз! – поправил меня педантичный Алик.

– Один фиг! – отмахнулся я. – Лучше про гарнизон продолжай.

– Не скажи, форма собственности разная, – продолжал настаивать собеседник. – Мне хмырь этот документик интересный показал.

– Что там?

– Инструкция, в которой рекомендовано преобразовать совхоз в сельскохозяйственную коммуну, в которой, кстати, запрещается раздавать совхозное имущество населению.

– О как! – удивился я, но уже через секунду вспомнил кое-какие события месячной давности. – У Акимыча что-то похожее творилось. Не хотят жратву по отдельности собирать, верно?

– Вот, я прихватил, – и он достал из кармана кителя сложенный лист бумаги, – сейчас прочитаю: – Первое: «Во всех колхозах необходимо строго соблюдать трудовую дисциплину, ранее учрежденные общими собраниями правила внутреннего распорядка и нормы выработки. Все без исключения члены сельхозартели должны беспрекословно выполнять приказания председателей и бригадиров, направленные на пользу работы в колхозах». Как тебе?

– Ну, это мы уже обсудили. Дальше давай!

– Не вопрос! Пункт второй: «На работу выходить всем безоговорочно, в том числе служащим, единоличникам и беженцам, работать добросовестно».

Третье: «Бригадирам и счетоводам строго ежедневно учитывать работу каждого в отдельности лица и записывать выработанные трудодни».

Дальше: «Подготовку почвы к осеннему севу и проведение осеннего сева производить строго коллективно».

– Хороший заход, – вставил я, пока он переводил дыхание, – все крики про единоличников можно в унитаз спустить.

– Чьи крики? – не понял Тотен.

– Да «по ящику» иногда можно было услышать… Ты продолжай, раз уж начал.

– Как скажешь. Вот особенно приятен пункт за номером пять: «Распределение всего собранного урожая сорок первого года производить только по выработанным трудодням, о чем будет дано отдельное распоряжение».

Ну и на закуску – пункт шестой: «Строго соблюдать неприкосновенность от посягательства к расхищению госудрственного колхозного и личного имущества частных лиц!»

– Это какой же такой «дефективный менеджер» придумал? Неужто инициатива местных бывших товарищей, а ныне – «херов»? – Ударение я сделал на последнем слоге, демонстрируя свое отношение к «перекрасившимся».

– Не-е, – протянул Тотен, – никакой инициативы! Всё педанты в сером уже придумали. Хозяйственная команда «Бунцлав»[14].

– Что за зверь?

– Аллах его знает, мне до этого ничего, кроме названия, не попадалось. Да и то там была хозкоманда «Белгард». Я больше по наитию переводил, – признался друг. – Что такое Wi Fu Stab «Ost», знаешь?

– Нет. Какой-то там штаб «Восток».

– «Штаб по управлению экономикой «Восток» – я только потому знаю, что давно про него читал, а тут бумага была подписана «Wi Kdo «Belgard», – то есть «экономическая или хозяйственная команда «Белгард». – О тонкостях перевода Демин мог говорить часами, так что пришлось его вернуть в основное русло разговора:

– А староста тут каким боком?

– Так он оттого в эти игры играет, что рассчитывает – при солдатах на постое можно часть хавчика заныкать или еще какое-нибудь послабление получить.

– Не скажи… Можно и вообще все потерять. Особенно если самогонки много.

– Ну, при старосте, довольно свободно говорящем по-немецки и сочувствующем рейху, эксцессов можно избежать.

– Ты сам-то в это веришь, а? Тут что, роту с офицерами поставят? Десяток тыловиков с унтером во главе воткнут, а какая дисциплина вдалеке от начальства, мы уже видели в лагере. Точнее – я видел, за колючкой сидючи, а ты в тот момент на свободе гулял. Добавь к этому бухло и грудастых крестьянок, и картинка выйдет замечательная. Ты не находишь?

– А местные про это откуда знают?

– То есть ты считаешь, что, когда их хрустальные мечты о европейском порядке разобьются о чугунность реальности, они мнение свое изменят?

– Не уверен… – Алик задумчиво почесал в затылке. – Этот староста, похоже, из идейных…

– Не понял?

– Он мне такую «телегу» толкнул про превосходство немецкой организации и германского духа над русским варварством, что я, признаюсь, чуть ему в торец не прислал!

– Ого! И что, все на немецком?

– Так точно! Причем, по моим ощущениям, он эту речугу заранее написал и наизусть заучил, поскольку с языком Шиллера и Мюллера у него не то чтобы очень хорошо. То есть про погоду или там пиво он бодрячком, конечно, но вот насчет остального – не уверен.

– А он не фольксдойч?

– Ни разу! Акцент чисто русский и гораздо хуже, чем у тебя, к примеру. Да и у Сашки Люка произношение лучше, точно тебе говорю.

– А по моим ощущениям, этот Акункин здорово наблатыкался.

– Учитель он. А до того яростно интеллигентствовал – в газетах внештатником, критику писал. Он мне сам признался, что… – Тут Тотен остановился, очевидно, вспоминал. – «Искренне боролся с жидовской пропагандой, разоблачая в прессе жалкие потуги коммунистических писак»! Вот, дословно так сказал!

– А про то, как от коммунистов пострадал, не пел?

– И это тоже. Как без подобных заходов?

– Надо будет командиру намекнуть про гнилую сущность здешнего бугра. – С определенного момента к коллаборационистам я относился, пожалуй, хуже, чем к немцам. Нет, не когда дробь из бедра выковыривал, а раньше, еще в сарае. И пространные рассуждения своих современников про то, что «голод заставил» или «распознав преступную сущность советского режима…», значили для меня гораздо меньше того деда, прибитого к стене собственного дома, и прочих «подвигов». Тем более что ни одного опухшего с голоду среди помощников оккупантов я пока не видел. Мордатые и жирные они в большинстве своем были. Вон и у местного старосты щеки вполне за бульдожьи брылы сойдут. А если и попадались тощие, то тут водка с брагой постарались, а не комиссары.

Пока мы с Аликом точили лясы, личный состав привел себя в относительный порядок, и бойцы вернулись к «казарме». Но никто к столу с радостными криками не ломанулся, стояли у машин чуть ли не по стойке «смирно» – видимо, Фермер накачал ребят как следует.

– Ну что, пойдем, выручим конспираторов? – предложил Тотен, тоже обративший внимание на неудобняк.

Вместо ответа я встал и направился к нашим. Алик, однако, обогнал меня и зычно скомандовал:

– Antreten![15] – одновременно изобразив жестом команду «Собраться», облегчая не сильно знавшим вражескую мову понимание.

– А чего не «Angetreten»? – тихонечко подколол я его.

– Знаешь чего, дорогой друг? Шел бы ты лесом, личный состав по стойке «смирно» перед обедом строить! – огрызнулся он, хотя причина была в другом. Дело в том, что разницу между двумя командами даже мне, достаточно подкованному с лингвистической точки зрения, пришлось натужно заучивать, а что говорить о наших бойцах, многие из которых иностранную речь впервые на войне услышали? А ведь разница между командами с уставной точки зрения довольно существенная – по первой нужно построиться, но по стойке «вольно», а вот вариант, предложенный мной, предполагал стойку «смирно». И всего в один слог разница!

Ребята, правда, верно истолковали тотеновскую жестикуляцию, а может, это присутствовавший среди них Люк им подсказал, но когда мы подошли к ним, перед нами предстала не нестройная толпа, а ровненькая шеренга.

Я вяло махнул рукой Алику: мол, командуй дальше, фельдфебель!

– Augen-rechts! Rechts schwenkt-marsch!* – залился соловьем наш германофил, не забывая, однако, жестами подсказывать личному составу, что им делать.

В принципе, можно было так жестко не «бутафорить», тем более что вряд ли притащившие еду крестьяне знали немецкий, но вот команды на русском они, безусловно, бы услышали и поняли, а сплетни о странных немцах, исполняющих приказания, отданные на языке противника, разлетелись бы по окрестным деревням за считаные часы.

«Однако надо ребятам намекнуть, что негоже военнослужащим героического вермахта с такими постными харями приступать к халявному обеду!» Эта мысля родилась, пока я наблюдал, как бойцы рассаживаются вдоль длинного, не меньше трех метров, стола. И Кудряшов, и Юрин зыркали по сторонам с такой угрозой во взоре, что, будь я начинающим партизаном, испугался бы и скрылся в окрестных лесах. Старшина наш был сумрачен, но на окружающих не рычал и зубы не щерил. А вот Люк на пару с Зельцем выглядели, напротив, вполне довольными жизнью и даже улыбались. Тотен шуганул «развозчиков пиццы», как я для себя обозвал старика и тетку, затем поманил меня к столу. Крестьяне будто растворились в здешнем чистом, выхлопными газами не отравленном воздухе, я же со спокойной совестью уселся на лавку, успев только заметить, как Фермер и Бродяга зашли в здание школы…