Вернутся не все! Разведывательно-диверсионный рейд (сборник) Рыбаков Артем

– Докладывайся ему каждые полчаса, а то опять тебя по лесу искать у меня ни малейшего желания нет.

– Да когда… – договорить я не успел.

– Тогда, блин! Ты забыл, что за полтора месяца три раза в плен попадал? Или это меня два раза дырявили, а?

– Не три, а два, – я попробовал огрызнуться.

– А в сарай кого на второй день по приезде законопатили? Пушкина? Так что доклад раз в тридцать минут, иначе никуда не пойдешь! Или ты себя Рэмбой в смеси со Штирлицем ощутил?! – «Вот теперь Саша конкретно завелся – по тону понятно. Но и я тоже хорош – в полный и к тому же неуправляемый, занос пошел…»

– Все понял, тащ командир! Доклад каждые тридцать минут! – козырнув, я даже встал по стойке «смирно» – ведь известно, что ничто так не успокаивает военного человека, как Устав.

– Иди уж, вояка! – Прием сработал и в этот раз – Саша сразу подобрел.

Быстренько вернувшись в школу забрать рацию, я доложился Сереге и, настроившись на рабочий канал и сунув на всякий случай в карман гранату, выбежал во двор.

Пока мы с Лешкой топали до сельсовета, я в который раз отметил, что, несмотря на бушующую вокруг войну, в глухих уголках вроде этого практически ничего не изменилось. Если только забыть о немецком флаге над сельсоветом и полном отсутствии мужчин на улице. Правда, надо думать, и в мирное время днем их в деревне тяжело было застать – в страдную пору на селе работа всегда найдется. А пока, кроме стайки ребятишек, промчавшейся мимо, да нескольких женщин, нам никто не попался. Занятно то, что если я разглядывал встречных девушек с неподдельным интересом, Дымов даже голову в их сторону не поворачивал. Такое поведение для молодого симпатичного парня показалось мне более чем странным, так что я даже тихонечко спросил:

– Слышь, Зельц, а как тебе та блондиночка?

– Какая? – вздрогнув, спросил в ответ Лешка.

– Ну такая… – и я жестами изобразил пышные формы одной из встреченных селянок, чья фигура, надо это признать, произвела на меня впечатление.

Лицо боевого товарища на миг дрогнуло, а появившееся на нем выражение напомнило мне физиономию президента Клинтона, когда он давал объяснения сенатской комиссии по поводу своих приключений с Моникой. «Ха! Маскируетесь, товарищ сержант милиции! Ну-ка, а если так?»

– Может, пойдем, познакомимся? – как можно более нейтрально предложил я.

– Да ты что! – взвился Алексей. – На нас же немецкая форма! Они с нами даже разговаривать не станут!

Действительно, косячок! С другой стороны, некоторые из барышень нас разглядывали с ясно различимым интересом… Или это мне показалось? Сколько уже по лесам бегаю, мог и отвыкнуть от куртуазий.

– Пожалуй, ты прав! А вот представь, что мы в свое переоденемся, деревню захватим, бургомистра на осине подвесим… И ты, такой красивый, «шпалами» сверкая… А?

– Антон, ты чего? Война же!

– А что война? Жрешь ты, как и я, невзирая ни на какую войну, разве не так?

– Сравнил тоже… Без еды как воевать-то?

– Без женской ласки тоже сложно. Помнишь, как Славка Трошин поменялся, когда с Мариной зазнакомился? То-то же! Тебе же сам бог велел – молодой, неженатый! – Однако развивать тему я все-таки перестал, отчасти потому, что Дымов особо не повелся, отчасти из-за того, что впереди показался сельсовет. Не то чтобы я испугался местной власти, но административное здание – это вам все-таки не пустынная деревенская улица, и поскольку говорили-то мы по-русски, шанс, что кто-нибудь это услышит, возрастал.

На лавочке возле входа сидел молодой парень в хорошем двубортном пиджаке, не подходившем ему как минимум на два размера. Левый рукав был перехвачен белой повязкой, отчего казалось, что бицепс этой руки уродливо перекачан. Ансамбль дополнялся засаленной кепкой и парой глубоких царапин на щеке. На коленях «суровый боец» держал обрез «трехлинейки», из-за чего напомнил мне персонажа одной из первых серий знаменитого сериала «Рожденная революцией». Той, где главный герой приезжает в деревню бороться с кулацким подпольем. Увидев нас, парень вскочил:

– Добренького утречка, панове официры!

– Guten Tag! – пока я размышлял, реагировать на приветствие или нет, ответил Дымов. – Sprechen Sie Deutsch?[29]

Если судить по квадратным глазам и бараньему выражению на лице, парнишка ничего не понял! Надо Лешке наколку дать.

– Burgmeister! Schnelle! Schnelle!

Парень осклабился, попутно продемонстрировав рот – «мечту жадного стоматолога», и затараторил:

– Так нет его! Нету! На лесопилку уехал! Да, на лесопилку! – При этом он стащил с головы кепку, руками показывал направление на этот объект лесного хозяйства, демонстрировал нам свое уважение, ежесекундно кланяясь, и вообще вел себя, как Марсель Марсо на стимуляторах!

«Ого, какая буря чувств!» – подумав это, я просто обошел его, словно он был неодушевленным предметом, столбом там или клумбой, и направился к крыльцу. Зельц врубился с пол-оборота и, обогнав меня, почтительно распахнул дверь.

Не знаю, насколько подобное поведение соответствовало представлениям охранника, но он даже не дернулся, просто еще несколько раз повторил, что бургомистр в отъезде.

Мне же это только на руку, дорогой! Вдруг бумажку какую интересную этот ваш бургомистр на столе забыл, да и в целом неплохо посмотреть, как новая власть живет.

Пока Лешка весьма грамотно заблокировал сунувшегося вслед за нами сторожа, я быстро прошел по короткому коридору и толкнул дверь с пришпиленным листом бумаги, на котором плакатным пером аккуратно было выведено «Бургомистр». На двух языках, причем надпись латиницей была сделана готическим шрифтом и превосходила размерами русскую раза в два.

«Да уж, Чувство Собственной Важности у гражданина Акункина зашкаливает. Впрочем, это и из рассказов Тотена было понятно, надпись – лишь подтверждение… – рассуждая таким образом, я быстро осматривал «кабинет». – Портрет фюрера он где, интересно, раздобыл? О, и даже бюст! – Названный предмет стоял на столе «градоначальника». Единственное, заметить его сразу было сложно, поскольку голова гипсового Гитлера едва ли превосходила размеры детского кулака. – Наверное, у кого-нибудь из солдат сменял на поллитру, – не думаю, что оккупационные власти уже начали выдавать местным предметы наглядной агитации. Хотя с этого германофила станется».

– Herr oberlieutenant komm zu mir![30] – сохраняя конспирацию, позвал Зельц. Конечно, выговор у него недотягивал не то что до тотеновского, но и даже до моего, да и без «bitte» фраза звучала несколько невежливо, тем не менее в отсутствие людей понимающих должно вполне проканать.

А позвал он меня потому, что нашел на втором столе весьма интересную штукенцию:

«До особого распоряжения запрещается частным лицам:

а) ездить по железной дороге;

б) находиться на железнодорожных путях;

в) впрыгивать в поезд на ходу;

г) влезать в поезд во время стоянки.

В случае нарушения этого запрета германской охране дано распоряжение пользоваться огнестрельным оружием», – было написано на большом, примерно шестьдесят на сорок, листе фанеры. Причем перед тем, как нанести все тем же плакатным пером текст, неизвестный художник-оформитель не поленился загрунтовать деревяшку белилами.

«Интересный заход – если ориентироваться на эту надпись, на ближайшей станции, до которой от нашего нынешнего расположения всего пятнадцать минут пехом, должны быть немцы. Отчего же тогда никто из наших никого на станции не засек? С другой стороны – это может быть не больше чем голословная страшилка, рассчитанная на местных крестьян. Надо проверить!»

Еще немного порывшись в вещичках Акункина и не обнаружив ничего ценного, если не считать списка находящихся в ведении бывшего совхоза «промпредприятий», который я аккуратненько переписал, на что ушло минуты две, не больше, мы покинули «мэрию».

Бравурненько мы сегодня пообщались, прямо молодость вспомнилась. С вахтами «навстречу Октябрю», «повышенными соцобязательствами» и прочими вещами, которые тогда раздражали, а сейчас вызывают скорее чувство ностальгического умиления. Вроде как изрисованные двухлетним сыном обои двадцать лет спустя. Плохо, что ничего мы так, по большому счету, и не решили. Нервяки у всех во время операции и недельного бегства сказались. Только выдохнули и почувствовали себя в относительной безопасности, как на всех апатия навалилась. Даже на меня с Саней, несмотря на весь богатый опыт. А тут еще и здоровьишко, службой траченное, свинью подложило – третий день давление такое, что еле ноги таскаю, черт бы его побрал! Спасибо Сережке – он в теме и кое-какими пилюлями подкармливает, помогая на плаву держаться. Эх, где ж мои ну хотя бы сорок лет? Ладно, хватит ныть, а то стыдно станет. Да и кто хотел умереть на бегу со стволом в руке? Пушкин, что ли? А ведь, грешным делом, когда на покой ушел, думал, что не доведется уже. Даже когда на частников работал и во всяких наблюдательных советах заседал, не надеялся – полковники на пулеметы сами не ходят. Оттого, может, и в шаромет подался – хоть краешком вернуть те ощущения и не дать себе смрадным жиром заплыть и на даче киснуть, смачно попердывая. Но игра, как ни крути, – суррогат. Про Шуру нашего рассказывали, что когда он в команду только пришел, так его двухметровую тушку хрен кто разглядеть мог – так ныкался, а потом осознание пришло, что шариком не убьет. Да он и сам мне здесь уже шепнул, что от многих вещей отвыкать начал. А тут, считай, сбылась мечта идиота – на войне снова. К тому же на носу вторая, совсем уж несбыточная в прошлом мечта нарисовалась – та, которая, выскажи ее кому постороннему, в «желтый дом» с вероятностью в девяносто процентов привести могла. Еще в середине восьмидесятых родилась, когда по службе в архивах копаться пришлось. Очень мне тогда Лаврентия Павловича о некоторых вещах спросить хотелось. Даже сон несколько раз один и тот же снился.

Типа, захожу я в кабинет его на Лубянке и с порога, без подготовки: «Что ж ты, товарищ Берия, сук таких проморгал, а? Как козлин не опередил?»

А он руками виновато разводит и говорит, что, мол, прости, Александр Сергеевич, откуда мне знать было, что это вражины подколодные, на все ради своего гузна пойти готовые, а не просто товарищи, слегка в некоторых вопросах заблуждающиеся или умишком обиженные.

А тут шанс с «любимым наркомом» поручкаться есть, и не хилый. Тем более если вспомнить, с какой скоростью наш запрос на авиаподдержку выполнили. Саня тогда здорово придумал – считай, одним камнем не двух, а даже трех зайцев пришибли. И немцам дерьмеца полное лукошко поднесли, и следы спутали, ну и, самое главное, отношение Москвы к себе проверили. Скорость, с которой Центр на наш вброс прореагировал, реально впечатлила. Со скидкой, понятно, на местные особенности вроде никакой связи и процветающий на любом уровне бюрократизм. И даже если нас для пущей безопасности и секретности и прислонят чистым лицом к грязной стенке, уверен – перед этим внимательно выслушают. Впрочем, пришить нам можно столько, что волосы дыбом встают. И самозванцы мы, и шпионы всех возможных и невозможных стран, вплоть до Мозамбика! Хотя нет – его как раз еще нет, а на колонию португальскую уважающий себя шпион работать не будет…

– Командир, кончай красоту наводить – разговор есть! – обтянутая мышастыми галифе задница Куропаткина торчала из-под капота «Опеля».

Глухие матюки, раздавшиеся из железного нутра «блица», подсказали, что, похоже, я не совсем вовремя.

– Не, я и потом могу подойти. – Однако «соскочить» не удалось – командир уже выбрался.

– И чего вам всем неймется? – с хрустом выпрямившись, спросил он. – Только жиклера собрался почистить, так толпа, как в собесе в день пенсии.

– Я ж не знал.

– Говори лучше быстрее, а то до обеда не закончу…

– Да я все о будущем нашем думаю.

– А кто ж не думает? Ты лучше к конкретным вещам переходи, Сергеич! – Подхватив стоявшее у колеса ведро, Шура опрокинул его на себя. Мне аж завидно стало – по такой жаре да холодной водичкой! Но на мне китель, а на нем только грязная майка – так что сейчас это для меня не вариант.

– Вот, думаю, а не заказать ли нам эвакуацию воздухом? Как считаешь?

– Откуда в зобе алмазы? – После ухода на гражданку Саня всячески старался смягчить свою речь, что иногда приводило к забавным результатам – одним из наиболее памятных моментов был случай, когда, отчитывая провинившихся страйкболистов, он разразился матерной конструкцией минут на восемь, на фоне которой финальные слова звучали немного необычно: «А то будете, как, простите меня, идиоты какие!» С другой стороны – а у кого специфических речевых оборотов нет? Тошка вон местоимения личные обожает. Док, чуть что, на местечковый акцент сбивается, хотя ни разу не еврей, а меня на фирменном «охреносоветь» не ловил только ленивый.

– А в чем проблема? Площадку подготовить – не проблема.

– Не в площадке дело, а в опыте. Предки, как мне маразм подсказывает, еще в тыл летать не начали, а подопытным кроликом становиться у меня что-то желания нет.

– Ох-хо-хо! Можно подумать, это я на «вертушке» больше, чем на автобусе, в свое время ездил. Ты смотри, Сань, у парней краешек уже виден. А как перескочит кто, что делать будешь?

– У кого это ты краешек усмотрел, старый? Окунев вроде в колею вошел.

– С Антоном как раз все в норме. Он пулю в результате, как говорится, «неизбежной на войне случайности» выхватил. Ты, кстати, там рядом ошивался, так что и тебе прилететь могло. И у Сереги все путем – сам понимаешь, ему кровь не в новинку. А вот Ванька наш что-то приуныл. Перемариновали мы его, похоже.

– Не боись, Сергеич. Будет ему завтра дело – всю тоску из него повытрясу.

– Чего придумал?

– Партизанские клины завтра на «железке» будем ставить. Он сейчас их как раз строгать будет. Прикинь, Тотен местных озадачил, и они их на лесопилке для нас сделают.

– А за каким ему строгать, если сделают? – От жары я что-то плохо соображал. Надо сходить на речку, макнуться.

– Сделают-то на пилораме, так что пригонка по-любому нужна. Ну и сам помнишь, как «в рядах» принято: «Наши руки – не для скуки!»

– Это верно! Но про «вертушку»… Тьфу! Про самолет то есть, подумай, командир!

Совхоз Веселово, Борисовский район Минской области, БССР. 20 августа 1941 года. 18.23

«А ведь не зря Александр Сергеевич с Александром Викторовичем про силу привычки говорили! Немцы нас не только у озера не поймали, но и, если судить по здешней безмятежности, о возможности подобного финта даже не задумывались!» Слава осторожно сполз с поросшего густой травой бугра обратно в неглубокую ложбинку, где его дожидались остальные члены боевой группы.

А трюк действительно заслуживал внимания. Ведь вместо натужного блуждания с тяжелым грузом по лесам отряд, или, что точнее, боевые группы просто сплавились ночью по Березине прямо к шоссе. Десять лодок, не привлекая постороннего внимания, прошли петляющей по заболоченным лугам рекой. Их группа высадилась у устья Гайны часа за два до рассвета. От Палика досюда места глухие, так что гребли всю дорогу. Лодки спрятали в густом ивняке неподалеку от заброшенной барской усадьбы. Место хорошее – его присмотрели заранее. До моста километра полтора, и подходы отлично просматриваются.

А две команды подрывников проскочили ниже по течению. Часовые на мостах на воду даже не смотрели, впрочем, сам этого Слава не видел, но ни стрельбы, ни переполоха не было, хоть и прошло уже несколько часов. Значит – проскочили!

Причем, если группе Митрофанова была поставлена задача выдвинуться всего лишь на пять километров к югу и затем совершить обратный, то есть с юга на север, сплав, но уже по Гайне, то «нечаевцам», как называли в отряде группу разведки, придется проделать значительно более длительное путешествие. Целью для них были мосты практически у самого Борисова! Один у Малого Стахова, который отделяло от городской окраины километра три, и второй – у Стахова Большого. По прямой чуть больше десяти километров, но река петляет, словно серпантин в новогоднюю ночь, и получается, что пограничникам плыть вдвое дальше. По расчетам, на место им едва-едва удастся добраться к завтрашнему утру.

«Если удастся подорвать их, то движение на Борисов будет парализовано сразу по обоим берегам Березины! И ведь есть информация, что в городе какой-то крупный штаб стоит – чуть ли не группы армий. Соответственно, и снабжение для всех, кто против Западного фронта воюет. А в случае удачи здесь, у Веселова, дорога вообще станет на неделю, не меньше. Долины Гайны и Березины в этих краях – сплошное болото, а ширина в сумме – с десяток километров, так что при взгляде на карту получается, что деревня Костюки на острове стоит. Ну а машины-фугасы в данной ситуации просто приятным приложением станут. Бонусом, как Антон говорил.

Да, кстати, надо выяснить, что позавчера в Зембине случилось! – вспомнил Трошин о не относящихся к текущему моменту делах. – Слухи были, что там евреев убивали. Причем много… А ведь предупреждали их – уходите в леса. Да без толку все! «У нас дети, старики… Куда ж мы пойдем?» Хоть кол им на голове теши! Да и хрен с ними! Насильно никого спасать не будем. А с бургомистром им конкретно не повезло – этот немец из-под Саратова, Эгоф, в городской школе несколько лет до войны проработал, так что всю подноготную почти всех местных знает. Хотел разведку туда послать, да полицейские эти так некстати свалились. Надо будет с документами захваченными внимательно посидеть, покопаться. Хотя то, что это не армейцы по нашу душу приходили, ясно – слишком много эсдэшных нашивок на убитых попадалось. Видимо, радио таки засекли». Оторвавшись от размышлений, он поманил одного из бойцов.

– Да, товарищ командир?

– Слушай сюда, Червяков! Возьми Бутова и сползайте вон к тем развалинам! – Слава показал в сторону видневшейся на круче усадьбе. – НП под крышей устройте – оттуда обзор хороший должен быть.

– А чего Бутова-то? Можа, Мавренкова Витьку возьму?

– А Витька что, азбуку Морзе выучил? Нет? Ну так о чем разговор?! Бутова – и никак иначе!

Козырнув, боец ужом ввинтился в заросли аира.

«Эх, как-то там у Нечаева дела? За рацию спецгрупповскую сейчас ногу, кажется, отдал бы!»

Москва, улица Горького, дом 41. 20 августа 1941 года. 23.47

Тяжелая дверь лифта солидно лязгнула за спиной, и свет в кабине погас.

«Черт! Как на звук тюремной решетки похоже! – подумал Павел. – А может, ну его? Всего-то на два этажа спуститься – и все, я дома! Сделаю вид, что от усталости не ту кнопку нажал. Нет! Так не пойдет! Достало в одиночку болтаться, как известная субстанция в проруби!»

Палец вдавил кнопку новомодного электрического звонка, и из-за усиленного полотна новенькой (дом сдали всего два года назад) двери еле слышно долетела бодрая трель, так не похожая на вялое треньканье привычного механического звонка, что был установлен в его собственной квартире.

Ждать пришлось недолго, и, к удивлению позднего гостя, дверь открыл не охранник, а сам хозяин квартиры.

– Пал Анатолич, чего это ты на ночь глядя? Или стряслось чего? – Форменные галифе соседствовали на выглянувшем с домашним халатом.

– Извините, Всеволод Николаевич, что без предупреждения. Посоветоваться с вами хочу.

– А чего не в Наркомате? Хотя ладно, проходи. Все одно – ложиться я не собирался еще. Да и рано сегодня уехал. – Первый зам Берии шагнул в сторону, пропуская Судоплатова в квартиру.

В просторной прихожей Павел остановился, не зная, в какую сторону идти.

– На кухню проходи, туда – до конца коридора. Чаем угощу, – подсказал комиссар госбезопасности. – Лидия в отъезде, а домработницу я уже отпустил…

– Ну говори, с чем пожаловал? – поставив чайник на плиту, спросил Меркулов.

– Посоветоваться надо.

– Это я уже слышал. Ты, Павел, не мнись, а говори прямо. Раз уж пришел, так чего кота за известное место тянуть?

– Вы, Всеволод Николаевич, «синюю тетрадь» читали?

– Не успел еще, только пролистал. – Достав из коробки папиросу, начальник ГУГБ присел на подоконник и, открыв форточку, закурил.

– У вас, насколько я знаю, образование университетское, да и гимназию вы окончили. Не то что я – от сохи…

– Не прибедняйся, товарищ Судоплатов, не идет тебе! – махнул рукой Меркулов.

– Есть мнение, что члены группы «Странники» – люди тоже образованные. Вот и подумалось мне, что, как известно, рыбак рыбака видит издалека…

– Понял я тебя! Давай сюда эту волшебную тетрадку! – усмехнулся замнаркома. – А ты чаю нам пока сообрази, чашки в буфете… – И Меркулов погрузился в чтение.

«Черт! Дурака я свалял или, наоборот, выход из сложившийся ситуации нашел? – думал Павел, наливая кипяток в красивые, китайского фарфора, чашки. – Ведь я фактически «запряг» замнаркома на меня работать!»

Поставив чашки на стол и опустив меркуловскую заварку в изящном ситечке, Судоплатов устроился на стуле – судя по всему, ждать предстояло долго. Однако вышло иначе – не успел он допить первую чашку, как Меркулов соскочил с подоконника и подошел к столу:

– Мне кажется, что ничего нового я тебе, Павел, не скажу. – Он бросил тетрадь на стол и, взяв чашку, сделал большой глоток. – Наши спецы наверняка это уже говорили, так что на откровения не рассчитывай. Люди писали разные. Один – точно с химией хорошо знаком, да и инженерному делу обучался, обороты специальные уж больно легко использует. Врач у них тоже не из фельдшеров. Языками владеют – это тоже сомнению не подлежит. Все вставки на иностранных языках скорописью сделаны, без разрыва.

– То есть?

– Ну у тебя, как я помню, с иностранным не очень, так?

– Верно, – нехотя согласился Павел.

– Так вот, – замнаркома пододвинул к нему пустую чашку – обнови, мол, – если тебя заставить писать донесение, основанное на чужой и непонятной информации, да еще со вставками на немецком или английском, то по почерку будет заметно, где ты писал гладко, а где останавливался и усилия прилагал. А у них ровненько так, без затыков. Ясно?

– Вполне.

– Соответственно, на мой взгляд, возможны два варианта: или для составления этого донесения они привлекали специалистов, или сами члены этой группы компетентны в соответствующих отраслях. Что скажешь?

– Некоторые почерки в тетради сходны с имеющимися у нас образцами.

– Значит – второе… – Начальник Главного управления госбезопасности внезапно замолчал, словно не мог решить, стоит ли говорить дальше. Он глубоко вздохнул, вытащил из пачки еще одну папиросу, раскурил и, наконец, сказал: – Но это не главное, Паша. – Клубы табачного дыма окутали голову Всеволода. – Пришла мне тут кое-какая информация о твоих подопечных. В обход известных тебе каналов. От Зайцева. – Услышав эту фамилию, Судоплатов напрягся. – Из-за того, что кругалями она шла, немного припозднилась. Но завтра в приемную ко мне человека пришли – ему передам.

– А что там? – не выдержал начальник Особой группы.

– Песни, – и Меркулов улыбнулся.

– Песни? – Недоумение, очевидно, так сильно нарисовалось на лице Павла, что Всеволод не выдержал и расхохотался:

– Эх, чего до завтра тянуть! Сейчас покажу. Жильцы-то твои потерпят?

– Конечно, потерпят! – Желание узнать что-то еще о личностях «Странников» было так сильно, что Судоплатов вначале ответил, а лишь потом сообразил, о каких «жильцах» идет речь.

– Ты еще чайку попей, а я сейчас попробую специалиста разыскать. – Меркулов вышел в коридор. – Виктор? – донеслось спустя некоторое время. – Меркулов это. Не спишь? Зайди ко мне домой, дело есть! Да, важное! Жду.

«Интересно, кого ж это он в такое время из постели поднял, кто в стихах хорошо разбирается? – Часы на буфете показывали уже четверть первого. – Впрочем, с его должностью кто хочешь в гости прибежит…»

– На, – вернувшийся на кухню пару минут спустя Меркулов протягивал Павлу… тетрадь. Эта, правда, была в коричневой обложке, а не в синей. – Добрые люди записали… репертуарчик…

Судоплатов осторожно, словно тетрадка могла рассыпаться от грубого прикосновения, взял ее.

– Не бойся, майор, это не шоколадные конфеты, – подколол его глава госбезопасности.

– Ну и шуточки у вас, Всеволод Николаевич.

– Уж какие есть. Кушать будешь? Эксперт минут через двадцать только придет, так что червячка заморить всяко успеем. Я лично с обеда не жрамши.

– А давайте! – с бесшабашной решимостью согласился Павел, подумав, что раз уж сам товарищ Сталин его давеча бутербродами кормил, то отчего же замнаркому отказывать-то?

– Тогда помогай! Хлеб порежь, а колбасу мы так съедим.

Пока Судоплатов доставал из буфета завернутый в сиреневую бумагу батон, Меркулов вытащил из холодильного шкафа полкруга краковской колбасы, фарфоровую масленку и маленькую баночку паюсной икры.

– Рыбу доставать? Сиг копченый? Эй, ты чего творишь?!

– А что? – Павел как раз отрезал два ломтя.

– Ты чего скибками такими кромсаешь?! Тоньше режь – чего одним хлебом живот набивать? Подвинься – покажу, как надо.

Из-под ножа падали тонкие, в полмизинца толщиной, ломтики, а заместитель наркома пояснял:

– Отучайся от крестьянских привычек, майор. Как тебя только в Европе не спалили на этой любви к толстым коврижкам?

– Так мы же сейчас не в Европе, – парировал Павел.

– А привычка? Так нельзя – дома одно, а на задании другое! – Сложив стопку ломтей в изящную соломенную хлебницу, Меркулов отнес ее на стол. – Чтобы правильно играть легенду, без привычки не обойтись! Мне легче – я с детства так рос, а вам, молодежи, всему этому надо учиться. А без практики какая учеба, а? Ну-ка, масло намажь! – Последнее прозвучало как приказ.

Вспомнив кое-какие вещи, которые ему старалась привить жена, Павел осторожно провел ножом по брикету и стряхнул стружку на хлеб.

– Нормально! – похвалил Всеволод. – А теперь икорочки, а?! Хоть и не по-европейски, но зато вкусно!

Минут десять они ели, обмениваясь ничего не значащими репликами, пока, наконец, Меркулов не сказал:

– Ладно, смотри! Что, я не вижу, как ты на тетрадку, как гимназист на голую женщину, косишься?

Однако заняться изучением документа Павлу не удалось – стоило ему открыть «песенник», как звонко задребезжал звонок.

– Что-то быстро Виктор пришел… – сказал Меркулов и пошел открывать гостю.

«Если судить по тому, как весело они здороваются, то Меркулов и «эксперт в области поэзии» хорошо знакомы. Может, и не друзья, но хорошие приятели – это точно. И Всеволод не боится показать ему секретные бумаги… Хм, неужели Ильин?»

Как оказалось, он не ошибся – вслед за хозяином квартиры в кухню действительно вошел старший майор Ильин, бывший начальником 2-го отдела в 3-м главке и курировавший оперчекистскую работу среди деятелей искусства.

– Добрый вечер, Павел Анатольевич. – Манерами он всегда напоминал Судоплатову профессора-гуманитария или писателя из маститых. Может, от проскальзывавшей иной раз некоторой вальяжности? – Впрочем, на дворе уже ночь, осмелюсь заметить…

– Не причитай, Витя, – усмехнулся Меркулов. – Судя по скорости, с которой ты почил нас своим вниманием, и галстуку, ты явно собирался на какую-нибудь писательскую вечеринку.

– Не писательскую, – отмахнулся эксперт, поправляя упомянутый галстук, повязанный красивым бантом. – Актерскую.

– Что сути дела совершенно не меняет, – лукаво улыбнулся Всеволод. – Богемная пьянка, она пьянка и есть, как ни назови. И от грузчицкой или гулянки ткачей она отличается лишь ассортиментом напитков да исполняемым после третьего стакана репертуаром. Ничего – завтра наверстаешь. А сейчас взгляни-ка опытным глазом на кое-какие вирши. – Восприняв последние слова как сигнал, Судоплатов протянул Ильину тетрадь.

– Всеволод, читать стихи ночью и без коньяка?!

– Будет тебе коньяк, будет. Начни читать пока, а я уж принесу.

– А сам что, уже не способен? Между прочим, Павел Анатольевич, – Ильин с улыбкой повернулся к Судоплатову, – наш начальник сам не чужд изящной словестности. И даже популярен в определенных кругах. Сколько твоих пьес уже поставили, товарищ комиссар госбезопасности?

– Тьфу, трепло ты все-таки Витя! – буркнул Меркулов, заторопившись к выходу из кухни.

Впрочем, Павлу показалось, что заместитель наркома смутился – может, оттого и вышел.

Усевшись на стул верхом, Виктор начал бегло просматривать сборник.

– Хм, кабатчина какая-то… О, а это Есенин! Но тоже, по большому счету, кабатчина. А вот это неплохо! – Страницы он перелистывал настолько быстро, что Павел вначале подумал, что тот вообще не читает!

– И каково твое мнение, Витя? – Шагов Меркулова, обутого в мягкие домашние тапочки они не услышали: Ильин был слишком занят чтением, а Судоплатов – наблюдением за ним. Даже не столько наблюдением, сколько попытками угадать по редким замечаниям и междометиям, что же там в тетради такое.

– А? Винегрет какой-то на злободневные темы!

– А кто писал, сказать можешь? – Замнаркома поставил на стол бутылку армянского конька и три серебряные стопочки.

– Нет, большинство этих творений мне до этого не попадались, если не считать Есенина, конечно.

– Есенин? А что?

с выражением продекламировал Ильин. Чувствовалось, что искусством декламации он владеет.

– Витя, а ты не знаешь случайно, на музыку это кто-нибудь клал? – задумчиво спросил Меркулов.

– Нет. По крайней мере, я песню на эти стихи не слышал. А мелодия у нее какая?

– Вообще-то то, что ты держишь сейчас в руках, именно что сборник песен. Мелодии, к сожалению, наши источники записывать не обучены.

– Действительно, жаль. – Ильин закрыл тетрадь.

– Если вам интересно, то и мелодии можно добыть! – Судоплатов пододвинул к себе песенник.

И хозяин дома, и «искусствовед» с удивлением уставились на него.

– Мой человек сейчас находится в отряде, с которым много контактировали авторы вот этого, – он поднял тетрадь. – И говорит, что многие песни среди тамошних бойцов популярны. Так что можно постараться.

– Это хорошо. – Меркулов откупорил бутылку. – Виктор, я так пока и не услышал твоего мнения. Стоящие песни?

– Ты налей вначале, товарищ комиссар третьего ранга. Как в сказках заведено? Накорми, напои, а потом уж и в печку суй!

Вместо ответа начальник ГУГБ разлил по рюмкам коньяк, поставил бутылку.

– Ты тоже бери, Павел, не отставай от компании. – Рюмка оказалась в руке начальника Особой группы.

– Я не по этой части, Всеволод Николаевич, – попытался отказаться Судоплатов, плохо переносивший алкоголь.

– А мы, стало быть, по этой? – с шутливой угрозой в голосе спросил Меркулов. – И потом, мы же не стакан самогона в тебя вливаем, а маленькую рюмочку благородного напитка. Так что не кочевряжься, будь так любезен.

– За что выпьем, товарищи? – спросил Ильин, взяв свою.

– Я предлагаю – за поэзию!

– Поддержу! – Тоненько дзынькнули стопки.

– Ну так каково все же твое мнение, Витя?

– Некоторым песням я бы уже сейчас дал ход – очень хороши и своевременны.

– А вы же говорили, кабатчина и хулиганство, Виктор Николаевич?

– А с этими пока обождать, Павел Анатольевич. Но многие хоть завтра на радио! Вот, к примеру…

читал майор звонко, отрывисто, рубя фразы.

– Хорошо ведь, а? – спросил он, закончив.