Звездный билет (сборник) Аксенов Василий
Когда я думаю о реактивных самолетах, о том, как они, словно болиды, прочеркивают небо прямо под бородой у дядюшки Космоса, земля начинает качаться у меня под ногами, и я с особой остротой ощущаю себя жителем небольшой планеты. Раньше люди, хотя и знали, что земля — шар, что она — подумать только! — вращается вокруг солнца, все же ощущали себя жителями необозримых пространств суши и воды, лесов и степей, и небо, голубое, темно-синее и облачное, стояло над ними с оправданным спокойствием и тишиной. Но, право же, довольно этой иронии, ведь за океаном могут найтись бесноватые пареньки, способные нажать кнопочку и взорвать все это к чертям. Ведь они уже прокричали, что через несколько месяцев в океане, на берегу которого мы стоим, в теплых тропических водах, их мозговики дадут команду и начнутся очередные упражнения игрушечками класса «Земля — смерть».
А мы стоим в очереди за апельсинами. Да, мы стоим в очереди за апельсинами! Да, черт вас возьми, мы стоим в очереди за апельсинами! Да, кретины-мозговики, и вы, мальчики-умники, я, Колька Калчанов, хочу поесть апельсинчиков, и в моей руке холодные пальцы Кати! Да, я строю дома! Да, я мечтаю построить собственный город! Фиг вам! Вот мы перед вами все, мы строим дома, и ловим рыбу, и бурим скважины, и мы стоим в очереди за апельсинами!
У меня есть один приятель, он ученый, астроном. У него челюсти, как у бульдога, а короткие волосы зачесаны на лоб. Колпак звездочета ему вряд ли пойдет. Однажды я был у него на Пулковских высотах. Мы сидели вечером в башне главного рефрактора. Небо было облачное, и поэтому мой дружок бездельничал. Вообще у них, у этих астрономов, работа, как мне показалось, не пыльная. Вот так мы сидели возле главного рефрактора, похожего на жюль-верновскую пушку, и Юрка тихонько насвистывал «Черного кота» и тихонько рассказывал мне о том, что биологическая жизнь, подобная нашей, земной, явление для Вселенной, для материи в общем-то чуждое.
В общем-то, старина, понимаешь ли, все это весьма зыбко, потому что такое стечение благоприятных условий, как у нас на Земле, с точки зрения новейшей науки, понимаешь ли, маловероятно, кратковременное исключение из правил. Ну конечно, все это во вселенских масштабах, для нас-то это история, а может быть, и тысячи историй, миллион цивилизаций, в общем, все нормально.
— Ты давно об этом знаешь? — спросил я его.
— Не так давно, но уже порядочно, и не знаю, а предполагаю.
— Поэтому ты такой спокойный?
— Да, поэтому.
Боже ты мой, конечно, я знал, что наша Земля — песчинка в необъятных просторах Вселенной, и в свете этого походы Александра Македонского несколько смешили меня, но сознание того, что мы вообще явление «маловероятное», на какое-то время поразило меня, да и сейчас поражает, когда я об этом думаю. Стало быть, все это чудеса чудес? Бесчисленные исключения из правил, игра алогичности? Например, чудо апельсина. Случайные переплетения маловероятных обстоятельств, и на дереве вырастает именно апельсин, а не граната-лимонка. А человек? Подумайте об этом, умники. Вы же ученые, вы же знаете все это лучше меня, ну, так подумайте.
— Катя, ты чудо! — сказал я ей.
— А ты чудо-юдо, — засмеялась она.
— Я серьезно. Ты исключение из правил.
— Это я уже слышала, — улыбнулась она с облегчением, переходя к веселости и легкости наших прежних отношений.
— Ты есть случайное переплетение маловероятных обстоятельств, — с дрожью в голосе проговорил я.
— Отстань, Колька! Ты тоже переплетение.
— Конечно. Я тоже.
— Ого! Ты слишком много о себе возомнил.
— Пальчики твои, пальчики… — забормотал я, — маловероятные пальчики, ты моя милая… Я хочу тебя поцеловать.
— Ты, кажется, совсем того, заговариваешься, — слабо сопротивлялась она. — Колька, это нечестно, посмотри, сколько народу вокруг.
Боже ты мой, вот две случайности — я и Катя, и случайность свела нас вместе, и мы случайно подходим друг другу, как яблоко яблоне, как суша воде, но вот — мы не можем даже поцеловаться на глазах у людей, и, видно, это действует какой-то другой закон, не менее удивительный, чем закон случайностей.
Кто-то дернул меня за плечо.
— На минутку, Калчанов, — сказал мне потрясающего вида силач без шапки и без шарфа. — Ты полегче, Калчанов, — проговорил он, глядя в сторону и массируя свои предплечья, — кончай тут клинья подбивать, понял?
Тут я вспомнил его — это был Ленька Базаревич, моторист из партии Айрапета.
— Понятно, Леня, — сказал я ему, — ты только не задави меня, Леня.
Я увидел, что к нам приближается Сергей Орлов. Два таких силача на меня одного — это уж слишком. Я представил себе, как они вдвоем взяли бы меня в оборот, вот вид я бы имел!
— Можешь смеяться, но я тебе сказал, — предупредил меня Леня и отошел.
Чудаки, возможно, вы хорошие ребята, у каждого из вас свой джентльменский кодекс, но мне ведь только бы с самим собой совладать, со своим кодексом, и тогда, силачи, приступайте к делу, мне не страшно.
Сергей подошел.
— Вот что, — сказал он, — тот человек, мой знакомый, — директор этой столовой.
— Потрясающий блат, так ты тогда займи столик, — сказала Катя. — Говорят, там есть даже коктейли.
— Точно, — сказал я, — я там как-то веселился. Коктейль «Загадка», мечта каботажника.
— Столик — это ерунда, — сказал Сергей, — Он нам устраивает апельсины. Пойдем, — потянул он за руку Катю, — хватит тебе в очереди стоять.
Катя нерешительно посмотрела на меня.
— Идите, ребята, — сказал я, — идите, идите.
— Ты не идешь? — спросила Катя и освободилась от рук Сергея.
Сергей прямо сверкнул на меня очами, но сдержался.
— Пойми, — сказал он мне, — просто неудобно нам здесь стоять. Здесь много наших рабочих.
— Ага, — кивнул я, — авторитет руководителя, принцип единоначалия, кадры решают все.
Катя засмеялась.
— А о ней ты не думаешь? — спросил Сергей.
— Нет, я на нее чихать хотел.
Катя опять засмеялась.
— Иди, Сережа, а я тут с этой бородой расправлюсь.
— Тут матом ругаются, — как-то растерянно сказал Сергей.
Катя прямо покатилась со смеху.
— Ничего, — сказал я, — мы с ней и сами матершинники первостатейные.
Он все-таки ушел. Ему, видно, очень нужно было уйти. Я даже пожалел его, так ему не хотелось уходить.
— Смешной он у нас, правда? — сказала Катя, глядя вслед Сергею.
— Он в тебя влюблен.
— Господи, как будто я не знаю!
— Ты про всех знаешь?
— Про всех.
— Нелегко тебе.
— Конечно, нелегко.
— А туфельки? Ты их забыла в тот вечер, когда в клубе выступала Владивостокская эстрада.
— А, вспомнил! Ведь ты в тот вечер увлекся «жанровыми песнями»…
— Должен же я иногда…
— Фу-ты, какой идиотизм! Конечно, ты должен. Мне-то что!
— Катя!
— Мы танцевали у Сергея. Все было так романтично и современно — освещение и все… Потом я влезла в свои чеботы, а туфли забыла. Он не такой нахальный, как ты.
— Я нахальный, да?
— Конечно, ты нахал. Запроси Владивосток, и тебе ответят, кто ты такой.
— А он душевный, да? Все свои горести ты ему поведала, правда? Такой добрый, благородный силач.
— Коленька! А как же дальше мне быть?..
— Пойдем погуляем.
Мы вышли из очереди и взобрались на бугор. Отсюда была видна вся бухта Талого и сам городок, до странности похожий на Гагру. Он тянулся узкой светящейся линией у подножия сопок. Обледенелая, дымящаяся, взявшаяся за ум Гагра.
— Ну и ну! — воскликнула Катя. — Действительно, он похож на Гагру, и даже железная дорога проходит точно так же.
— Только здесь узкоколейка.
— Да, здесь узкоколейка.
В сплошной черноте, далеко в море, работала мигалка, зажигалась на счет «шестнадцать».
— Встретились бы мы в Гагре два года назад.
— Что бы ты тогда сделал?
— Мы были бы с тобой…
— Ладно, молчи уж, — сердито сказала она.
Мы медленно шли, взявшись под руки. 1, 2, 3, хватит хихиканья, 5, 6, 7, она сжалась от страха, 9, 10, 11, я не могу об этом говорить, 13, я должен, не ей же говорить об этом, 15, нет, я не могу, вот сейчас…
Мы вошли за какие-то сараи, и она прижалась ко мне.
— Ты хочешь, чтобы я сама сказала? — сурово спросила она.
— Нет.
— Чего ты хочешь?
Впервые я сам отодвинулся от нее. Она понимающе кивнула, вытащила сигарету и стала мять ее в руках. Я дал ей огня.
За сарай, шумно дыша, забежали девушка и парень. Они сразу же бросились друг к другу и начали целоваться. Нас они не замечали, ничего они не замечали на свете. Я обнял Катю за плечи. Она через силу улыбнулась, глядя на целующихся. Тут я узнал их — это был Витька Колтыга и та девица из Шлакоблоков, что крыла меня на собрании.
Мы обменялись с ними какими-то шуточками, и я повел Катю прочь отсюда. Мы вышли из-за деревьев и медленно пошли к столовой; к очереди за апельсинами. Там было шумно, очередь сбилась в толпу, кажется, начиналась свалка.
— Я это сказала просто так, — проговорила Катя, глядя себе под ноги. — Ты ведь понимаешь?
— Конечно.
— Ну вот и все.
— В чем призвание женщины? — еще через несколько шагов сказал я.
Свалилось же на меня такое, подумал я. Раньше я не обижал девочек, и они на меня не обижались. Все было просто и легко, немного романтики, немного слюнтяйства, приятные воспоминания. Свалилось же на меня такое. Что делать? Меня этому не научили. «Для любви нет преград» — читаем мы в книгах. Глупости это, тысячи неодолимых преград порой встают перед любовью, об этом тоже написано в книгах. Но ведь Катя — это не любовь, это часть меня самого, это моя юность, моя живая вода.
Толпа пришла в смутное движение. Размахивали руками. Кажется, кто-то уже получил по зубам. Несколько парней из нашего треста пробежали мимо, на ходу расстегивая полушубки.
— Что там такое, ребята?! — крикнул я им вслед.
— Там без очереди полезли!
— Вперед, Калчанов! — засмеялась Катя. — Вперед, в атаку! Труба зовет! Ты уже трепещешь, как боевой конь.
— Знаешь, как меня называли в школе? — сказал я ей. — Панч Жестокий Удар.
— В самом деле? — удивилась Катя. — Тогда вперед! Колька, не смей! Колька, куда ты?!
Но я уже бежал.
Ох, сейчас мне достанется, думал я. Ох, сейчас мне отскочит битка! Сейчас я получу то, что мне полагается за все сегодняшние фокусы. Я втерся в толпу. Пока еще не дрались. Пока еще напирали. Пока еще суровый разговор:
— Сознание у вас или нет?
— А ты мои гроши считал?
— Чего ты с ним разговариваешь, Лень? Чего ты с ним толковищу ведешь? Дай ему!..
— Трудящиеся в очереди стоят, а бичам подавай апельсинчик на блюдечке!
— А это не простые бичи, а королевские.
— Спекулянты!
— Я тебя съем и пуговицы не выплюну!
— Лень, че ты с ним разговариваешь?
— Пустите меня, я из инфекционной больницы выписался!
— Назад, кусочники!
— А тебе жалко, да? Жалко?
— Жалко у пчелки…
— Я тебя без соли съем, понял?
— Пустите меня, я заразный!
Косматый драный бич вдруг скрипнул зубами и закричал визгливо, заверещал:
— Всех нерусской нации вон из очереди!
На секунду наступило молчание, потом несколько парней насели на косматого.
— Дави фашиста! — кричали они.
— Давайте-ка, мальчики, вынесем их отсюда! — командовал Витька Колтыга.
Конечно, он был здесь и верховодил — прощай любовь в начале марта.
Засвистели кулачки, замолкли голоса, только кряхтели да ухали дерущиеся люди. Меня толкали, швыряли, сдавливали, несколько раз ненароком мне попадало по шее, и слышался голос: «Прости, обознался». Никто толком не знал, кого бить, на бичах не было особой формы. Со всех сторон к нашей неистовой куче бежали люди.
— Делай, как я! — закричал какой-то летчик своим приятелям, и они врезались в гущу тел, отсекая дерущуюся толпу от весов, возле которых попрыгивали и дули себе на пальцы равнодушные продавщицы. Я полез вслед за летчиками и наконец-то получил прямой удар в челюсть.
Длинный бич, который меня стукнул, уже замахивался на другого. Я заметил растерянное лицо длинного, казалось, он действует, словно спросонья. Двумя ударами я свалил его в снег.
Толпа откачнулась, а я остался стоять над ворочающимся в снегу телом.
— Дай руку, борода! — мирно сказал длинный.
Я помог ему встать и снова принял боксерскую стойку.
— Крепко бьешь, — сказал длинный.
Я ощупал свою челюсть.
— Ты тоже ничего.
Он отряхнулся.
— Пошли шампанского выпьем?
— Шампанского, да? — переспросил я. — Это идея.
11. Корень
В общем-то, никто из нашей компании апельсинами по-настоящему не интересовался, но Вовик обещал выставить каждому по банке за общее дело. Апельсинчики ему были нужны для какого-то шахер-махера.
Сначала он передал через головы деньги своему корешу, который уже очередь выстоял, и тот взял ему четыре кило. По четыре кило выдавали этого продукта. Потом к этому корешу подошел Петька и тоже взял четыре кило. Очередь стала напирать. Кореш Вовика лаялся с очередью и сдерживал напор. Когда к корешу подлез Полтора-Ивана, очередь расстроилась и окружила нас. Началось толковище. Вовик стал припадочного из себя изображать. Такой заводной мужик этот Вовик! Ведь гиблое дело, когда тебя окружает в десять раз больше, чем у тебя, народу, и начинается толковище. Ясно ведь, что тут керосином пахнет, небось уже какой-нибудь мил человек за милицией побежал, а он тут цирк разыгрывает.
Надо было сматываться, но не мог же я от своих уйти, а наши уже кидались на людей. Вовик их завел своей истерикой, и, значит, вот-вот должна была начаться «Варфоломеевская битва».
Значит, встречать мне своего папашку с хорошим фингалом на фотографии. Скажу, что за комингс зацепился. Навру чего-нибудь. А вдруг на пятнадцать суток загремлю?
Ну надо же, надо же! Всегда вот так: только начинаешь строить планы личного благоустройства, как моментально вляпываешься в милую историю. Стыд-позор на всю Европу. А еще и Люська здесь. Я ее видел с тем пареньком, с Витенькой Колтыгой.
Смотрю, Вовик берет кого-то за грудки, а Полтора-Ивана заразного из себя начинает изображать. Чувствую, лезу к кому-то. Чувствую, заехал кому-то. Чувствую, мне каким-то боком отскочило. Чувствую, дерусь, позорник, и отваливаю направо и налево. Прямо страх меня берет, как будто какой-то другой человек пролез в мой организм.
Тут посыпались у меня искры из глаз, и я бухнулся в снег. Кто-то сшиб меня двойным боксерским ударом. Тут я очухался, и все зверство во мне мигом прошло, испарилось в два счета.
Сбил меня паренек, вроде даже щупленький с виду, но спортивный, бородатый такой, должно быть, геолог из столичных. Те, как в наши края приезжают, сразу запускают бороды. Вовремя он меня с копыт снял.
Наши уже драпали во все стороны, как зайцы. Вовик убежал, и Петька, и Полтора-Ивана, и другие.
— Пойдем шампанского выпьем, — предложил я бородатому.
Свой парень, сразу согласился.
— Пошли в «Маяк», — говорю, — угощаю.
Денег у меня, конечно, не было, но я решил Эсфирь Наумовну уломать. Пусть запишет на меня, должен же я угостить этого паренька за хороший и своевременный удар.
— Пошли, старик, — засмеялся он.
— А ты с какого года? — спросил я его.
— С тридцать восьмого.
Совсем пацан, ей-богу! Действительно, я старик.
— Небось десятилетка за плечами? — спрашиваю я его.
— Институт, — отвечает. — Я строитель. Инженер.
И тут подходит к нам девица, такая, братцы, красавица, такая стиляга, прямо с картинки.
— Катя, знакомься, — говорит мой дружок, — это мой спарринг партнер. Пошли с нами шампанское пить.
— А мы очередь не прозеваем, Колька? — говорит девица и подает мне руку в варежке.
А я, дурак, свою рукавицу снимаю.
— Корень, — говорю я, — тьфу ты, Валькой меня зовут… Валентин Костюковский.
Пошли мы втроем, а Катюшка эта берет нас обоих под руки, понял? Нет, уговорю я Эсфирь Наумовну еще и на шоколадные конфеты.
— Крепко бьет ваш Колька, — говорю я Катюше. — Точно бьет и сильно.
— Он у меня такой, — смеется она.
А Колька, гляжу, темнеет. Такой ведь счастливый, гад, а хмурится еще. На его месте я бы забыл, что такое хмурость. Пацан ведь еще, а институт уже за плечами, специальность дефицитная на руках, жилплощадь небось есть и девушка такая, Господи Боже!
В хвосте очереди я заметил Петьку. Он пристраивался, а его гнали, как нарушителя порядка.
— Да я же честно хочу! — кричал Петька. — По очереди. Совесть у вас есть, ребята, аль съели вы ее? Валька, совесть у них есть?
— Кончай позориться, — шепнул я ему.
А Катя вдруг остановилась.
— Правда, товарищи, — говорила она, — что уж вы, он ведь осознал свои ошибки. Он ведь тоже апельсинов хочет.
— В жизни я этого продукта не употреблял, — захныкал Петька. — Совесть у вас есть или вас не мама родила?
— Ладно, — говорят ему в хвосте, — вставай, все равно не хватит.
— Однако надежда есть, — повеселел Петька.
В столовой был уют, народу немного. Проигрыватель выдавал легкую музыку. Все было так, как будто снаружи никто и не дрался, как будто там и очереди нет никакой. С Эсфирь Наумовной я мигом договорился.
— Люблю шампанское я, братцы. Какое-то от него происходит легкое кружение головы и веселенькие мысли начинают прыгать в башке. Так бы весь век я провел под действием шампанского, а спирт, ребята, ничего, кроме мрачности, в общем итоге не дает.
— Это ты верно подметил, — говорит Колька, — давно бичуешь?
Так как-то он по-хорошему меня спросил, что сразу мне захотелось рассказать ему всю свою жизнь. Такое было впечатление, что он бы меня слушал. Только я не стал рассказывать: чего людям настроение портить?
Вдруг я увидел капитана «Зюйда», этого дьявола Володьку Сакуненко. Он стоял у буфета и покупал какой-то дамочке конфеты.
Я извинился перед обществом и сразу пошел к нему. Шампанское давало мне эту легкость.
— Привет, капитан! — говорю я.
— А, Корень! — удивляется он.
— Чтоб так сразу на будущее, — говорю, — не Корень, а Валя Костюковский, понятно?
— Понятно. — И кивает на меня дамочке: — Вот, познакомьтесь, любопытный экземпляр.
— Так чтобы на будущее, — сказал я, — никаких экземпляров, понятно? Матрос Костюковский — и все.
И протягиваю Сакуненко с дамой коробку «Герцеговины Флор», конечно, из лежалой партии, малость плесенью потягивают, но зато марка! Есть у меня, значит, такая слабость на этот табачок. Чуть я при деньгах или к Эсфирь Наумовне заворачиваю в «Маячок», сразу беру себе «Герцеговину Флор» и покуриваю.
— Слушай, капитан, — говорю я Сакуненко. — Когда в море уходите и куда?
— На сайру опять, — говорит капитан, а сам кашляет от «Герцеговины» и смотрит на меня сквозь дым пронзительным взглядом. — К Шикотану, через пару деньков.
— А что, Сакуненко, у вас сейчас комплект? — спрашиваю я.
— А что?
— А что, Сакуненко, — спрашиваю опять, — имеешь все еще на меня зуб?
— А ты как думаешь, Валя? — человечно так спрашивает Сакуненко.
— Законно, — говорю я. — Есть за что.
Он на меня смотрит и молчит. И вдруг я говорю ему:
— Васильич!
Так на «Зюйде» его зовут из-за возраста. «Товарищ капитан» — неудобно, для Владимира Васильевича молод, Володей звать по чину нельзя, а вот Васильич в самый раз, по-свойски вроде и с уважением.
— Конечно, — говорю, — Васильич, ты понимаешь, шампанское мне сейчас дает легкость, но, может, запишешь меня в судовую роль? Мне сейчас вот так надо в море.
— Пойдем поговорим, — хмурится Сакуненко.
12. Герман Ковалев
Мне даже подраться как следует не удалось — так быстро бичей разогнали. Очередь выровнялась. Снова заиграла гармошка. Девушки с равнодушными лицами снова пустились в пляс, а нанайцы уселись у своего костра. На снегу лежал разорванный пакет. Несколько апельсинов выкатилось из него. Как будто пакет упал с неба, как будто его сбросили с самолета, как будто это подарок судьбы. Прекрасно, это будет темой моих новых стихов.
Мне стало вдруг весело и хорошо, словно и не произошло у меня только что крушения любви. Мне вдруг показалось, что весь этот вечер, вся эта история с апельсинами — любительский спектакль в Доме культуры моряков, и я в нем играю не последнюю роль, и все вокруг такие теплые, свои ребята, и бутафория сделана неплохо, только неправдоподобно, словно в детских книжках: луна, и серебристый снег, и сопки, и домики в сугробах, но скоро мой выход, скоро прибежит моя партнерша в модном пальтеце и в валенках.
А впереди у меня целых два дня, только через два дня мы выходим в море.
Я подобрал апельсины и понес их к весам.
— Чудик, — сказали мне ребята, — лопай сам. Твой трофей.
— Ешь, матрос, — сказала продавщица, — за них же плочено.
— Да что вы! — сказал я. — Этот пакет с неба упал.
— Тем более, — говорят.
Тогда стал я всех угощать, каждый желающий мог получить из моих рук апельсин, ведь с неба обычно сбрасывают не для одного, а для всех. Я был Дед Мороз, и вдруг я увидел Нину, она пробиралась ко мне.
— Гера, мы пойдем танцевать? — спросила она.
От нее веяло морозным апельсиновым ароматом, а на губах у нее смерзлись капли из апельсинового сока.
Читать бесплатно другие книги:
