Дожить до рассвета Быков Василий
— Тебе решать, Рамунос. У тигра и вправду нет врагов в природе. Лишь человек. А там, где появляются люди, тигры вымирают.
Царь отвернулся к клети с тигром, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. За речи, которые с ним вел визирь, любой другой слуга уже лишился бы головы. Лишь старику он прощал подобные разговоры, с самого детства памятуя о мудрости и доброте визиря. Никто, ни ушедшие из жизни родители, ни няньки, ни придворные мудрецы, не владел его разумом так, как владел этот старик. Рамунос всегда прислушивался к его мудрым советам, пока жрецы не явили ему чудеса ворожбы, неимоверно поразившие царский разум. Рамунос прикрыл глаза, с трепетом вспоминая день, открывший для него истинное предназначение.
…В день двадцатилетия Рамуноса короновали, вручив ему железный скипетр и усадив в царский трон. По окончании пышной церемонии веселье и народные гулянья в Ратиуме не прекращались до самой ночи. В полночь в царские покои явился Верховный Жрец и преклонил перед повелителем колени. Поставив к ногам царя инкрустированный золотом ларец, жрец замер в утомительном для его возраста поклоне. Едва облеченный властью, Рамунос был молод и вспыльчив в своих поступках. Недовольно поднявшись с ложа, он взмахнул рукой, изгоняя из покоев наложниц.
— Чего тебе нужно, жрец? Как смеешь ты тревожить царя в столь поздний час?! И куда смотрит охрана? Или неведомо им, что царь почивает?! — Брови молодого правителя грозно сошлись, показывая суровый нрав лишь недавно ставшего мужем мальчишки. — Стража!!!
Верховный Жрец, десятки лет назад забывший свое собственное имя, поднялся с колен, заговорщически поднося палец к губам.
— Не вели казнить, о, Сияющий! Спит твоя стража — не по своей воле. Не должно быть свидетелей нашему с тобой разговору, Сияющий Рамунос. Не изволь карать меня, ибо не со злым умыслом явился к тебе твой Верховный Жрец. — Откинув крышку ларца, старец извлек из него стопку золотых пластин, иссеченных древней клинописью. — Послание от твоего великого родителя обязан я передать тебе. Именно сегодня, в день двадцатилетия, когда юноша становится мужчиной.
Молодой царь испуганно попятился, покосившись на запертые двери, из которых так и не явилась призванная им стража. Старый жрец, чье смуглое лицо было изрыто глубокими морщинами времени, сделал шаг вперед, настойчиво протягивая пластины царю.
— Не бойся, Рамунос. Прочитав это послание, ты узнаешь многое о своей судьбе и предназначении. Дважды в жизни дух покидает мужчину, отправляясь к своим великим предкам, дабы наставили они его на путь истинный. В двадцать лет, когда юноша становится мужчиной и готов вершить великие дела во благо собственного рода. И в сорок лет, когда великий муж держит ответ перед предками за деяния свои, во благо рода свершенные. Именно сегодня, когда ты уснешь, твой дух отправится к Великому Атланту, первому из десяти царей, даровавших семя нашему роду. Прими же его завет, Великий Рамунос, и мой долг будет исполнен.
Переборов страх, Рамунос протянул ладони, принимая от жреца заветные письмена. Лишь мельком бросив взгляд на руны древнего языка, он рассерженно произнес:
— Мне незнаком язык многомудрых атлантов. Как мне прочесть его?
Верховный Жрец попятился к двери, вновь склонившись в низком поклоне.
— Это можешь прочесть лишь ты — владыка народа хатти, принявший правление спустя Девять Вечных Лет. Доверься своему сердцу, Рамунос.
Дверь за жрецом тихо закрылась, оставляя молодого царя наедине с древним посланием атлантов. Расположившись на своем ложе, Рамунос заинтересованно склонился над пластинами, вглядываясь в непонятные ему руны. Потянувшись рукой, он прикоснулся к первому символу, вскрикнув от боли и болезненно отдергивая уколотый палец. Маленькая капля крови ярко вспыхнула, оживляя сиянием руны и притягивая к себе его взор. И могучий голос Атланта зазвучал в сознании Рамуноса, даруя кровному потомку сокрытую тысячелетиями мудрость:
Внемли моим словам, потомок слышащий, обращаюсь к тебе как Отец к Сыну. Я Великий Атлант — сын Посейдона и женщины, получивший жизнь в Яви, обращаюсь к тебе. Девять Вечных Лет будет длиться наказание, коему подвергли меня Боги Старшие. По их велению мне суждено нести небеса на плечах своих могучих, дабы не обрушилась кара божья на потомков наших. Таково мое искупление за грехи пред Великим Творцом, создавшим все сущее. И лишь кровному потомку рода царского на Десятый Год искупления передам я свою тяжкую ношу. Да возляжет тяжесть небесная на спины сынов и внуков, направляя их на путь истинный. Да будет правление твое праведным. Просить стану Богов, чтобы одарили тебя мудростью зреть истину, отделять слово правдивое ото лжи лестной. Ибо не отличить глупцу змея жалящего от полоза мудрого. И придет процветание в род ваш великий, засияют у ног ваших горы злата. Берегите глаза, обратив к небесам, лишь по лучу придет исцеленье от того недуга пагубного. И еще дам одно упрежденье. Храните оружие подле себя. Как минует Круг Лет от начала правления, быть в Яви Великой Битве. И никому не избежать той жестокой битвы, как не свернуть Солнцу со своего небесного пути. И покинет оно созвездие Девы, к пасти грозного Льва устремившись. И в Союзе быть вашим воинам, принимая сторону правого. Только так можно искупить вину всем, от старого и до малого.
Рек для потомков Атлант — первый из Десяти Царей Атлантиды.
Целую ночь напролет Рамунос не находил себе места, размышляя над словами пророчества Великого Атланта. А на следующий день молодой царь созвал совет жрецов, рьяно взявшись за исполнение возложенных на него обязанностей. Он освободил от податей рудокопателей, щедро одаривая деньгами нашедших новые залежи железной руды. Соединив лучших кузнецов в единую гильдию, Рамунос снизил им подати, наладив торговлю оружием с соседними государствами. Новые залежи железа, найденные у стен Ратиума, оказались золотой жилой, питающей народ хатти. Торговцы стали постоянными гостями, развозя их изделия по всему миру. И уже через пять лет Ратиум засиял в богатстве и славе, гордо заявляя всему миру о собственном благополучии. Бесплодные земли, которые две тысячи лет назад им даровали арии, вознаградили терпение хатти бесценным урожаем железа. Рамунос был умным и целеустремленным правителем. Памятуя о словах предка, он долгие шестнадцать лет добивался для хатти процветания и благосостояния в этом мире. Создав отдельную касту воинов, Рамунос стал готовить воинство к предстоящей битве, которую предсказал ему великий предок.
…И вот слова пророчества сбылись. Миновал Круг Лет, погасив своими шестнадцатью годами пылкий нрав Рамуноса. Он повзрослел, стал более мудр и сдержан. У ног его действительно стали возлагать груды злата, от сияния которого столь трудно отвести взгляд. И в тот же год древлянские племена поднялись на бунт против Дарии, дав Сварожьей Дружине жестокий бой в полянских землях. Сегодня собравшиеся на совет жрецы ликовали, предчувствуя скорую гибель ненавистной Империи. Внимательно выслушивая их мнения, Рамунос молчаливо размышлял над происходящим. Слова пророчества не давали ему покоя, напоминая об истине, которую он обязан узреть в происходящем. Ибо воины хатти должны были принять сторону правого. Лишь тогда боги избавят его народ от проклятия, призванного на их головы восставшими предками.
Царь грустно вздохнул, вновь возвращая свое сознание к происходящему. Красноречивое выступление верховного жреца вызвало у совета возгласы ликования.
— Пришло наше время, братья жрецы. Звезды сказали нам о том, что настали времена справедливости для народа хатти. Против правления ариев восстали даже святорусы! Мы обязаны поддержать искру, которую разожгли древляне. И тогда в Империи разразится настоящий пожар, и арии побегут прочь от наших могучих воинов. Мы сильны и богаты, но нас лишили власти. Если люд бунтует против Империи — значит, Правитель утратил свою мудрость. И теперь великий Рамунос вправе занять его трон, ибо он умеет править по справедливости. Что скажете, братья?
В зале раздались одобрительные возгласы жрецов, заставившие Рамуноса недовольно нахмуриться. Покачав головой, царь призвал всех к молчанию и произнес:
— Знаю. Пришло то время, о котором гласили легенды. Именно сейчас мы можем раз и навсегда решить судьбу народа хатти. Но! — Рамунос сделал паузу, внимательно вглядываясь в лица жрецов. — Как нам узреть истину? Как не ошибиться, кто прав в этой битве? Сейчас мы стоим на перекрестке, и перед нами открыты все дороги. Как избрать верный путь для нашего народа?
В зале воцарилась тишина. Потупив взоры, жрецы задумались над его словами, пытаясь отыскать верное решение. Дверь зала распахнулась, и переступивший порог визирь склонился в поклоне перед царем.
— О, Сияющий! Из древлянских земель прибыл царь Стоян в сопровождении пяти сотен воинов. — Визирь поднял голову, пристально взглянув в глаза Рамуноса. — Это тот царь-самозванец, который поднял восстание против Асгарда. Прикажешь выгнать?
Верховный жрец вскочил со своего места, окинув визиря гневным испепеляющим взглядом, и быстро запричитал, взывая к Рамуносу:
— Не гони древлян, о, мудрый царь! Этот человек предначертан нашему народу свыше. — Жрец быстро взял себя в руки, переходя на более спокойный тон: — Он не с мечом явился к тебе. Пятьсот воинов — это лишь подобающая царю охрана. Прими его как брата, и народ хатти вновь обретет былое величие.
Рамунос недовольно поджал губы, понимая, что встал перед выбором высочайшей важности. Верховный жрец и визирь неотрывно сверлили его своими пристальными взглядами, с надеждой ожидая царского решения. Поднявшись с трона, Рамунос подошел к окну и выглянул на площадь, где выстроилась в оцеплении его многочисленная дворцовая стража.
— Сопроводите древлянского царя в Изумрудную залу. Я приму его. А также десять особ из его рода, если таковые прибыли с ним. Древлянские же воины должны оставаться за пределами дворца. — Рамунос обернулся, бросив на визиря холодный взгляд. — Подготовь дары моему гостю. Десять чаш с золотом и одну чашу с самоцветами. А также лучший из клинков работы наших мастеров. Я слышал, он великий воин, поэтому должен ценить оружие. Ступай, визирь, и позови мне Крама!
Покорно склонившись в поклоне, огорченный визирь покинул царские апартаменты, торопясь исполнить распоряжения Рамуноса. Верный наставник, всю свою жизнь пытающийся наставить молодого царя на истинный путь, едва не плакал. Вся его мудрость была бессильна перед влиянием жрецов на Рамуноса. С каждым годом они укрепляли свои позиции, заставляя царя поднимать глаза к звездному небу и рассказывая ему небылицы о предначертанном богами величии. И молодой царь внимал им, памятуя о словах пророчества. И, как назло, сбывалось все, о чем говорили ему жрецы. Даже сегодняшний визит древлян они предвидели еще год назад.
Отпирая дверь в царскую сокровищницу, визирь недовольно покосился на любопытного стража, поглядывающего ему через плечо.
— Пшел вон, пес! Сияние злата вредно для слабого разума.
Испуганный воин поспешно отвернулся, лишь крепче стиснув в руках копье и бессмысленно вглядываясь в глубь длинного коридора. Войдя в сокровищницу, визирь грустно вздохнул и устало присел на один из сундуков. Лишь здесь, скрывшись от посторонних глаз, он позволил себе тихо прошептать:
— Быть войне. Эх, Рамунос, что же ты наделал, сынок! Отравили проклятые жрецы твой мудрый разум. Ты стал жаден и слеп с тех пор, как начал думать о звездах, а не о людях своего народа. Эх, Рамунос…
Поднявшись с сундука, визирь взял в руки чашу, принялся собирать дары для ненавистного ему гостя.
Двери дворца распахнулись, и десятки рядов хаттских воинов расступились в стороны, пропуская начальника стражи. Водрузив ладонь на рукоять кривого меча, Крам уверенно направился к ожидающим на городской площади древлянам.
Стоян и его уставшие волки, не слезая с коней, терпеливо дожидались приглашения царя Рамуноса. Едва завидев приближающегося к ним воина, ведьмак с любопытством стал разглядывать его могучую фигуру. Широкие плечи Крама бугрились неимоверными мышцами. Наполовину выбритый череп с собранными в косу остатками волос блестел бисером пота в лучах палящего солнца. Прикрыв глаза, ведьмак потянулся к воину всем своим сознанием, пытаясь разгадать его истинную сущность. Улыбнувшись, Стоян прошептал:
— Вы истинные потомки атлантов. Вы по-прежнему поклоняетесь силе, наплевав на мудрость. — Открыв глаза, он громко расхохотался, чувствуя, как дрогнул воин от его незримого прикосновения. — Говори! Не заставляй меня ждать!
Крам остановился, смерив Стояна недовольным взглядом. Через мгновение его наглые карие глаза дрогнули под испытующим взглядом ведьмака, и он произнес, заикаясь:
— Си… Сияющий Рамунос ждет вас. — Крам опустил взор, уставившись на сапоги всадника. Теперь это уже не был взгляд сильного воина — это был взгляд побитого пса, боящегося хозяйской палки. — Вашим воинам дадут кров и пищу. Следуйте за мной, царь Стоян.
Спрыгнув с коня, ведьмак направился ко дворцу, окруженному многочисленной стражей. Гордо расправив плечи, Стоян взмахнул руками, молчаливо приказывая воинам расступиться. Копейный строй пошатнулся, испуганно расступаясь на пути странного воина-царя. Могучие хаттские стражи опускали перед ним взгляды, словно трусливые шакалы, столкнувшиеся с матерым волком. С торжествующей улыбкой ведьмак уверенно вошел во дворец. Оставались сущие пустяки — одолеть вожака этой шакальей стаи.
Стоян переступил порог Изумрудной залы, в коей Рамунос принимал самых почетных гостей, и окинул брезгливым взглядом вычурную обстановку царских покоев. Огромные колонны из зеленого мрамора подпирали высокие своды потолка. Причудливая мозаика пола сливалась в рисунок морского прибоя. Бирюзовые волны словно подкатывались к ногам гостя, распадаясь мелкими каплями мозаики. Овальный бассейн в центре залы лучился сиянием морской волны и смехом плещущихся в нем наложниц. Ведьмак мельком задержался взглядом на их прекрасных медных телах. Воспоминания былых лет, прожитых с атлантами, нахлынули на него, заставив сердце учащенно забиться. С трудом оторвав взгляд от девичьих забав, ведьмак направился к хаттскому царю, возлегающему на ложе из мягких подушек. Суетливые слуги сновали туда-сюда, расставляя перед повелителем блюда со всевозможными яствами. Рамунос приветливо улыбнулся Стояну, прикоснувшись ладонью к груди.
— Приветствую тебя как брат брата, древлянский царь. Окажи мне честь, желанный гость, раздели со мной трапезу.
Рамунос взмахнул рукой в приглашающем жесте, указывая на место напротив себя. Приложив ладонь к груди, Стоян произнес, так же приветствуя хаттского царя как равного:
— Как брат к брату. Гостеприимство хатти не имеет границ, равно как и их величие.
Благодарно кивнув, Рамунос бросил мимолетный взгляд на плещущихся в бассейне наложниц.
— Отведай наших угощений, великий воин. Тебе нужно набраться сил, ведь дорога твоя была дальней. Хочешь какую-нибудь из них? — Рамунос улыбнулся Стояну в сторону бассейна. — Видел твой взгляд, брат. Мой дом — твой дом, потому что, как ты изволил заметить, мое гостеприимство не имеет границ.
Потянувшись к блюду с фруктами, Стоян криво усмехнулся, отрывая виноградную гроздь.
— Я благодарен тебе, Рамунос, но воин не должен так жить. Такую жизнь может позволить себе лишь победитель, почивающий на лаврах. А моим победам еще лишь суждено свершиться.
Хаттский царь понимающе кивнул и хлопнул в ладоши. Двое рабов внесли в зал тяжелый ларец, украшенный самоцветами. Поставив его перед ведьмаком, слуги беззвучно удалились. Рамунос откинул с ларца крышку, внимательно наблюдая за реакцией Стояна. Ведьмак лишь мельком окинул взглядом холодное сияние золота и самоцветов и вновь вернулся к еде. Через мгновение Рамунос произнес:
— Твое лицо — лицо мужественного воина. Я не вижу на нем следов жадности. Прими мои дары как залог долгой и крепкой дружбы между нашими народами. — Чуть помолчав, Рамунос коснулся рукой злата, спросив: — Одного не могу понять. Скажи мне, брат, почему ты восстал против Империи? Неужели сытая жизнь не прельщает тебя?
Ведьмак неторопливо продолжал ощипывать виноград, поглядывая на веселящихся в бассейне девушек. Хитер Рамунос. Хитер и скрытен в своих помыслах. Дарами одаривает, женщин предлагает. Наконец, обернувшись к хатти, ведьмак усмехнулся.
— Не ищи во мне слабину, Сияющий Рамунос. Нет ее во мне. А сытость… Что есть сытая жизнь? Овца ведь тоже сыто живет, обогащая пастуха шерстью и мясом. Настоящий мужчина не должен уподобляться овце. — Он впился в Рамуноса пристальным взглядом, добавив: — Многих испепелило сияние золота. Когда-то и ваши предки пресытились благами сытой жизни. Ни к чему хорошему это их не привело.
Щеки Рамуноса запылали гневом, едва пробиваясь сквозь оливковый окрас кожи. Отведя от Стояна взгляд, хатти произнес:
— Не тебе судить о жизни Великих. Они высоко поднялись, прежде чем рухнуть в бездну. Что ты можешь знать об их подвигах…
Глаза ведьмака сверкнули гневным величием, и он прорычал:
— Все ведаю, Рамунос. Они хотели сорвать запретные печати и взойти по Золотому Пути. Они хотели стать равными Богам. — Стоян протянул руку к ларцу, взял в ладонь крупный красный рубин и стиснул его в кулаке. — Они забыли, что не в злате сила — кровь многократно сильней! Я, Верховный Жрец, даровавший твоим пращурам бессмертие!
Испуганный Рамунос открыл в удивлении рот, видя, как из сжатого кулака Стояна потекли ручейки крови. Воздух колыхнулся от творимой ведьмаком ворожбы, и его речь медленно нахлынула на царя хатти, делая его послушным воле Стояна.
— Я могу дать тебе бессмертие и власть над целым миром. Ты воссядешь на трон, достойный потомка Атланта. Ты хочешь этого, Рамунос? Посмотри мне в глаза!
Взгляд Рамуноса встретился с холодными глазами ведьмака. Втягивая голову в плечи и чувствуя себя мышью под взглядом удава, хаттский царь покорно кивнул. Ведьмак расхохотался, одобрительно похлопав его по плечу. Поднявшись с подушек, он направился к бассейну с наложницами. Гостеприимство хатти не знало границ.
Глава 10
Малюта открыл глаза, оглядывая мутным взором окружающую обстановку. Убогая комнатенка с закопченными бревенчатыми стенами, лавка, стол, коптящая лучина. Потянувшись рукой, медведич осторожно коснулся живота. Кто-то заботливо укрыл его теплой овечьей шкурой. Живот отозвался ноющей, но терпимой болью, напоминая о схватке с ведьмаком. Облегченно вздохнув, Малюта вновь прикрыл глаза и улыбнулся. Жив… Медведич пошевелил руками и ногами, проверяя, не сломаны ли кости. Слава богам, и руки, и ноги целы. Опираясь о топчан, Малюта с трудом сел, натужно кряхтя и обливаясь потом. Затекшая от длительного лежания спина стала радостно покалывать, реагируя на прихлынувшую в мышцы живительную кровь. Малюта лишь осуждающе покачал головой — совсем ослаб. Ненависть к собственной слабости заставила его уперто стиснуть зубы.
— Ничего, выкарабкаюсь. Главное, что голова цела.
Из сеней донесся чей-то негромкий тревожный разговор, заставивший его настороженно прислушаться.
— Не виновата она, Великий Ратибор. Матушкой да батюшкой своими клянусь. Не губите девку, нет на ее руках людской крови. Морокой мы ее звали, дар у нее к ворожбе особенный. Ну, там, глаза отвести, морок навести…
— Да знаю я, что такое морок, — Ратибор недовольно вздохнул, испытующе глядя на Беспуту. — Князь Велислав велел поутру предать ее огню. Что мне прикажешь делать? Да и заслужила ли она прощение? К тебе веру имею — сам видел, как тысяцкого исцеляла. Да и от ведьмака ты по собственной воле ушла. Верю я твоему рассказу, потому как за версту ложь чую. А ей какая вера? Злыдня из темницы освободила!
Ур негодующе пригладил свою длинную седую бороду, пряча глаза от умоляющего взора Беспуты. Битый час уговаривала она чародея не предавать Мороку огню, только все без толку. Как Беспута ни старалась — и поручалась за нее, и клялась в ее невиновности, — Ур оставался непоколебим. Наконец, проглотив горький ком обиды, Беспута принялась осторожно привораживать, пытаясь очаровать бессердечного старца.
— Прошу тебя, Ратиборушка, — ее слова потекли бурной рекой, лаская слух старика, — пожалей ее, дуру. Она ведь баба хорошая, как и все мы. Обманули нас демоны. Нас бы пожалеть впору, а не казнить.
Ур весело расхохотался, отмахиваясь от Беспуты руками и утирая с глаз навернувшиеся слезы:
— Ой! Не могу… Прекрати ворожить, девка! Мочи нет такую похабщину терпеть.
Беспута возмущенно притопнула ножкой, отворачиваясь от хохочущего Ура. Наконец отсмеявшись, Ратибор по-отечески обнял ее за плечи.
— Не сердись, девица. Это ж надо было тебя таким талантом одарить. Да, изворотлива Морана в своих ухищрениях. — Ур восхищенно покачал головой, разглядывая колдунью с ног до головы. — Теперь понятно, почему тебя Беспутой нарекли. Только более так со мной не делай — могу и осерчать!
Беспута растерянно кивнула, опуская взор к полу и размышляя, как бы еще уговорить старца сохранить Мороке жизнь. Устав от ее настойчивости, Ур грустно произнес:
— Не кори себя, Беспута. Ни ты, ни я ей помочь не можем. Князь Велислав против совести своей идет. Я все волости рассенские облетел, свободные роды на Вече созывая. Боится он суда народного, вот и решил показуху перед людом устроить. — Отвернувшись от Беспуты, Ур открыл дверь, уходя в ночь. Задержавшись на пороге, он, не оборачиваясь, добавил: — Не могу я за твою Мороку вступиться, даже если бы желал этого. Пусть Судьба решит — жить ей или умереть.
Скрипнув ржавыми петлями, дверь захлопнулась, оставляя колдунью наедине со своими горькими мыслями. Вернувшись в дом, девушка охнула, увидев сидящего на топчане Малюту.
— О, Боги! — она бросилась к нему, пытаясь вновь уложить медведича в постель. — Чего это ты придумал? А ну ложись, слаб ты еще.
Нежно отстранив ее заботливые руки, Малюта впился взглядом в осунувшееся от недосыпания лицо Беспуты. Темные круги залегли под ее прекрасными глазами, яркие рыжие кудри нечесаны, словно девушка напрочь забыла о собственной красоте. Малюта утер потный лоб рукавом рубахи и прошептал:
— Сколько дней миновало?
— Седьмая ночь сегодня. — Беспута присела рядом на топчан, устало опустив руки. — Есть хочешь?
Малюта кивнул, почувствовав, как судорогой свело живот от одного лишь упоминания о еде.
— Хочу. Где мы?
Направившись к печи, девушка принялась по-хозяйски греметь казанами.
— У рассенов. Где же нам быть? Больно ты тяжел был, вот и не решился Ратибор в Асгард лететь. — Беспута быстро вернулась с теплым казанком, сунув его Малюте в руки. — Похлебку тебе сварила. У тебя ведь там все изрезано было. Ешь… э? Как тебя звать-то?
Медведич взялся за ложку, принявшись быстро налегать на еду.
— Малюта.
Беспута улыбнулась, наблюдая за тем, с каким аппетитом он поглощает ее нехитрую стряпню. Прервавшись, Малюта покосился на нее.
— А ты чего не ешь?
Беспута улыбнулась, отмахнувшись рукой.
— Наелась, пока готовила. Вы — воины, вам много сил нужно. Это мы, бабы, едим, как придется. Да ты ешь, Малюта, на меня не оглядывайся. Я люблю смотреть, как мужик ест.
Медведич кивнул, вновь принявшись за еду. Наконец он насытился, отставил казан в сторону и обернулся к ней.
— И кого мне благодарить за спасение? Как звать-то тебя, рыжая?
Девушка горько усмехнулась, тут же надевая на себя привычную маску соблазнительницы.
— Беспутой меня кличут. А за спасение Ратибора благодари, если бы не его чародейство — помер бы ты от той раны. — Она взяла в руки гребень, принявшись вычесывать свою шевелюру, словно со старым именем вернулись и ее девичьи привычки. — После ведьмачьего меча еще никто не поднимался на ноги. Первым будешь.
Малюта кивнул, задрав рубаху и внимательно разглядывая огромный розовый шрам, воспаленно пролегавший через весь живот. Затянувшаяся рана еще слегка зудела, напоминая о себе мышечной болью.
— Да, чудеса. — Малюта почесал затылок, покосившись на прихорашивающуюся колдунью. — Странное у тебя имя, рыжая. Как-то язык не поворачивается тебя Беспутой называть. Неужто тебя матушка так нарекла?
Девушка расхохоталась, заплетая волосы в косу.
— Ну, вот и хорошо, что имя не нравится. А то нынче сватался, не подумавши. На тот свет, что ль, за собой звал?
Малюта нахмурился, пристально разглядывая ее с ног до головы.
— А я от своих слов и не отказываюсь. Мое слово крепкое!
Положив на стол деревянный гребень, Беспута обернулась к нему, деловито уперев руки в бока.
— Послушай меня, женишок. Я тебе не простушка деревенская. Я ворожея, каких поискать! И Беспутой меня богиня Морана нарекла. — Она грустно вздохнула, вдруг сменив свой резкий тон на более дружелюбный: — Ворожила я на тебя, Малюта, когда подруг ты моих мечом изрубил. Потому и в душу тебе запала. Забудь меня, медведич. Понял?
Малюта усмехнулся, осторожно вставая с лежака на подрагивающие от слабости ноги.
— Ворожила, значит? А я уж думал, привиделось мне, как ты мою рану своими горячими ладонями накрыла, кровь заговаривая. — Беспута молчала, испытующе глядя на него. Неторопливо подойдя к ней, медведич остановился, уверенно выдержав пристальный взгляд девушки. — У тебя глаза разные. У нас в деревне такая кошка была. Люди говорили, то ведьма в нее оборачивается.
Щеки Беспуты налились смущенным румянцем, и она опустила взгляд, прошептав:
— Бывает такое. Да я и сама что та кошка. Любого мужика могу приворожить. Вот и ты теперь в глаза мне заглядываешь, ластишься, словно щенок глупенький…
Малюта потянулся к ней ладонью, нежно коснувшись девичьей щеки.
— Не пугай меня своей ворожбой, рыжая. Не-ужто я истинную любовь от приворота не отличу? В душу ты мне запала. — Тяжело дыша, Малюта сделал последний шаг, прижимаясь вплотную к дрожащей Беспуте и крепко обнимая ее стан. — Ну, а если и приворожила, так на себя теперь и пеняй. Я ведь из рода Медведя. А к нему, если в лапы попала, уже не вырвешься. Пойдешь за меня, рыжая?
Растерянно улыбнувшись, Беспута попыталась отстраниться, лишь упершись спиной в теплую стену печи. Несколько раз она пыталась поднять на него глаза, тут же испуганно пряча их от его безумно пылающего взора. Сердце в ее груди стало истошно биться, словно попав в западню.
— Что ж это делается? — зашептала она, впервые в жизни ощущая, как тело предательски дрогнуло, желая прижаться к груди этого могучего воина. Бросив на него испытующий взгляд, она простонала: — Ты же еще слаб, дурачок…
Сомкнув на ней свои медвежьи объятия, Малюта жадно припал к губам Беспуты, ощущая всей своей сущностью ее пылающее желаньем тело. Легким движением, подхватив девушку на руки, он направился к лежаку, не отрывая взгляда от ее глаз.
— Каждую ночь ты мне снилась, рыжая. Забираю я тебя из рода твоего колдовского.
Обнимая Малюту за шею, девушка лишь крепче прижалась, прошептав ему на ухо:
— Баженой меня матушка нарекла. Только молчи об этом, ежели зла мне не желаешь…
Задыхаясь от усталости, Малюта приложился к черпаку с водой, утоляя жажду. Натянув овчину по самые глаза, Беспута наблюдала за ним испуганно-восхищенным взглядом. Сердце ее гулко билось в груди, впервые за долгие годы разнося по жилам сладость удовлетворения. Всю жизнь она дарила мужчинам свое тело и ласку, получая в ответ лишь похоть. А он дал ей любовь. Любовь и страсть — все то, чего ей так не хватало. Всхлипнув, колдунья без стеснения расплакалась. Слезы радости и счастья потекли по ее щекам.
— Ты чего, Бажена? — удивленно обернулся Малюта, бросая черпак в бочку с водой. — Обидел чем, милая?
Колдунья отрицательно покачала головой, утирая ладошками стремительные ручейки слез. Малюта подошел к ней, опустился подле на колени и бережно заключил ее лицо в свои крепкие ладони.
— Чего плачешь, глупая?
Неторопливо сев на лежак, девушка лишь пожала плечами, крепко прижимая голову медведича к своей прекрасной груди.
— Плачу, потому что дура. Жила неправильно, не того мужика любила. — Колдунья облегченно вздохнула, нежно гладя ладонью его жесткие кудрявые волосы. — Все мы бабы — дуры. Все в небесах витаем, женихов привораживаем, добро наживаем. Но никому еще колдовство счастья не принесло. Сами обманываемся да и других с жизненного пути сбиваем.
Малюта молчал, выслушивая ее излияния и удовлетворенно вдыхая сладкий запах ее прекрасного тела. В очередной раз всхлипнув, Беспута прошептала, горестно глядя куда-то вдаль:
— Эх, медведич, встретила бы тебя раньше — босой бы бежала за тобой на другой край света. — Мышцы на шее Малюты напряженно взбугрились, предчувствуя неладное. — А сейчас не могу. Ты хороший. Ты любить умеешь. Ты могучий и сильный воин. Поверь, Малюта, девки за тебя еще космы друг дружке повыдирают. Не пара я тебе, Малюта. Слишком уж я нагрешила в этом мире. Перед родом своим грешна, перед людьми, перед собой.
Недовольно зарычав, Малюта поднял голову, хмуро вглядываясь в ее заплаканные разноцветные глаза.
— А я тебя о твоей прошлой жизни не пытаю. Люба ты мне, Бажена, и не тебе за меня решать. — Малюта поднялся на ноги, нависая над ней, подобно разгневанному медведю. — Сварог всех одарил правом выбора, и решать мы можем лишь за себя. Обо мне печешься? Боишься запятнать меня? Нет. Против судьбы ты сейчас идешь, милая. Ты же ведьма, тебе многое ведомо. Вот и загляни в грядущее, судьба нам с тобой али нет?
Беспута покачала головой, опуская взгляд к полу.
— Не должен человек собственную судьбу ведать. Не стану я заглядывать…
Малюта схватил ее за плечи, крепко прижимая к себе, и зашептал:
— Судьба нас с тобой свела, Бажена. Нет в жизни места случайностям. — Медведич взял ее ладонь, прижимая к своей груди. — Любовь разит вернее ведьмачьего меча. Покинешь меня, когда сердце мое биться перестанет. Не отпущу я тебя, слышишь?!
Продолжая плакать, Беспута кивнула, тихо прошептав в ответ:
— Слышу, милый. — Она подняла свое заплаканное личико, радостно улыбаясь медведичу. Впервые в жизни она почувствовала, что любима судьбой. Не оставили ее боги, не наказали за прегрешения, послав ей навстречу истинную любовь как исцеление от болезни. — Люблю тебя. Клянусь тебе — никогда не пожалеешь об этом.
Натягивая на себя истерзанный ведьмачьим клинком кожаный нагрудник, Малюта повел плечами, словно проверяя тело на крепость. Беспута надела сорочку, выглянула в окно.
— Светает. — Голос ее предательски дрогнул, выказывая тайные горькие мысли. — Скоро Мороку на костер поведут.
Малюта нахмурился, мигом вспомнив подслушанный ночью разговор.
— Подруга, что ль, твоя?
Беспута горестно кивнула, принявшись торопливо одеваться. Достав из кармана шубы связанные воедино женские локоны, колдунья нерешительно замерла, пытаясь отыскать принадлежащие Мороке.
— Больше, чем подруга, милый. — Наконец-то отыскав нужный локон, девушка отцепила его от связки, крепко стиснув в кулачке. — Невиновна она ни перед кем, слышишь, Малюта? Ни перед людьми, ни перед богами. Нет за ней смертного греха. Никому зла не причинила, ничьей крови не пролила. Меня могла погубить, да не стала. Я Ратибора просила вступиться — отказывается Ур.
Девушка замолчала, грустно опуская взгляд к витому локону волос. Медведич тяжело вздохнул, озираясь по сторонам в поисках оружия. В углу за лавкой стоял ведьмачий меч, словно дожидаясь нового хозяина. Пожав плечами, тысяцкий подошел к нему, осторожно коснувшись пальцами клинка.
— Ну, здрав будь, кровопийца. Станешь ли ты служить новому хозяину верой и правдой? — Осторожно взяв меч в руки, медведич взмахнул им, проверяя тяжесть и баланс клинка. — Хорош меч. Работу самого кузнеца Шептуна пополам перерубил. А раз так, то и послужи за него.
Малюта сунул клинок в ножны, бережно цепляя вновь обретенный меч к своему поясу. Обернувшись к Беспуте, он усмехнулся:
— Не горюй, рыжая. Если невиновна твоя подруга перед богами — значит, пошлют они ей защитника на судилище. — Подмигнув ей, Малюта быстро направился к выходу со словами: — А, может быть, уже послали…
Беспута охнула, набрасывая шубу на плечи и выбегая за медведичем из дома.
— Нет, Малюта! Только не ты! Я же не к тому говорила…
Тысяцкий остановился, оглядывая тающий вокруг снег, и радостно вдохнул полной грудью свежий весенний воздух.
— Не я? — Малюта запрокинул голову, вглядываясь в небеса. — Думаешь, сам Перун с небес спустится? Что-то больно я сомневаюсь, рыжая…
Он уверенно направился к городскому торгу, сливаясь с шествием призванных на вече горожан. Снег тоскливо заскрипел под его твердой поступью. Ругая собственную глупость и причитая, Беспута бросилась вслед за медведичем, на ходу вытягивая из памяти все свои колдовские способности. «Быть беде», — мелькнула в ее голове испуганная мысль.
Малюта уверенно шел людной улицей, прислушиваясь к разговорам горожан. Созванные Ратибором на вече люди поднялись ни свет ни заря, с надеждой устремившись к городскому торгу. Запуганные жестким правлением князя Велислава, они тихо переговаривались меж собой.
— Эх, видать, есть на свете правда, если сам Ур из Асгарда прибыл суд над князем вершить. — Рассен весело прищурился, с надеждой взглянув на встающее из-за горизонта солнце. — Я уж думал, вовек на Велислава управы не сыщем. А, сосед?
Угрюмый сосед коротко кивнул в ответ, опасливо покосившись по сторонам:
— Ты бы язык попридержал. Еще неведомо, чем это вече обернется. Ур князю не указ. Стол княжий чтит?
— Не чтит!
— А кто докажет? То-то! Подати в Асгард справно платит? Какой с него спрос? А то, что с народа своего три шкуры дерет, то Уров не обходит. Мы Велислава князем выбирали — нам о его делах и судить. А чародей в сторонке постоит да послушает, как народ роптать будет. Как думаешь, много смельчаков явится супротив князя слово молвить? Так что ты, сосед, лучше рта не разевай…
— А ты мне рот не закрывай! Может, кто и смолчит, а я все скажу, что думаю.
Хмурый сосед досадливо сплюнул под ноги, лишь пробурчав в бороду:
— Тьфу ты, дурья башка! Сгниешь в подполе за свой длинный язык…
Малюта недовольно нахмурился, понимая, что вече, созванное Уром, обречено на провал. Эх, рассены! Где же ваша гордость? Душа в пятки ушла, а вы ее топчете! Дали князю власть — по закону с него и спрашивайте. Малюта гордо выпятил грудь, вспоминая о древлянских традициях. Их-то князь никогда народ не ущемлял. Да, бывало, дружина своевольничала, только князь о том не ведал. Медведич тут же горестно вздохнул, вспомнив о разрушенном Древграде и разоренных родных деревнях. Былая гордость за древлян тут же растаяла, словно утренний туман. Слухами земля полнится. По осени много купцов приезжало в Асгард, сетуя о неудачном торге с древлянами. Мол, бедствует простой люд после восстания. Одни старики да бабы по деревням и остались, детишек малых от голода спасая.
Вот и показался торг. Малюта принялся пробиваться сквозь толпу поближе к княжьему дому. Сотни горожан толпились на площади, весело переговариваясь меж собой. Покосившись в сторону сложенного из хвороста костра, медведич стиснул зубы, поняв причину их веселья. Не правды пришел люд от князя добиваться — зрелище кровавое желают видеть. Разглядев стоящего в окружении дружинников Ура, Малюта уверенно направился к нему.
— Ошибся ты, Ратибор, положившись на совесть человеческую.
Окинув Малюту отрешенным взглядом, чародей грустно кивнул.
— Рад тебя видеть во здравии, тысяцкий. — Ратибор погладил ладонью свою длинную седую бороду, окидывая горожан внимательным взглядом. — Да, много сорняка пробилось на свет божий. Золотому зерну пасть негде. Эх, Велислав, что ж ты с родом своим сотворил! Какой пример ты им подавал! Не так должно жить внукам Даждьбоговым…
Дверь княжьего дома распахнулась, и на пороге появился Велислав, зябко кутаясь в теплую кунью шубу. Следующий по пятам князя воевода покосился на Ура неприязненным взглядом. Подняв руку в приветствии, князь неторопливо сел на трон, окинув ропщущий народ своим подслеповатым взглядом.
— Что-то я Ратибора не вижу, совсем слепнуть стал от старости. Великий Ур, покажись!
Сварожья Дружина сбилась плотным кольцом, ограждая Ура от возможных посягательств. Осуждающе покачав головой, Ратибор громко прокричал, отвечая князю:
— Это ты не от старости слепнешь, Велислав. Сияние злата тебя ослепило. — Подняв посох, чародей ударил им оземь. От того удара содрогнулась площадь. Горожане вмиг умолкли, с любопытством воззрившись на Ратибора. — Властью Асгарда, я, Ур Ратибор, объявляю вече открытым!
Народ радостно загомонил, одобряя слова Ура и с опаской поглядывая на усмехающегося в бороду князя. Подняв руку, Ратибор призвал горожан к тишине и продолжил:
— Я уже не молод, Велислав, но зрю ясно, до глубины души. И то, что я здесь увидел, мне не по нраву. Не по нраву такие деяния и людям, властью тебя наделившим. — Ратибор не сводил с князя своего пристального взгляда, словно пытаясь почувствовать хоть искру зародившегося сожаления. — Князь — тот, кто о роде своем печется. Кто оберегает слабого от притеснений сильных. Кто чтит законы и карает за беззаконие. Кто не обирает род собственный себе во благо. Лишь тот истинно верует в богов и достоин во главе рода своего встать. Так ли ты живешь, Велислав? Что скажете, рассены, по совести князь живет?!
С дальних рядов донеслись одинокие окрики, осуждающие князя.
— Не по совести правишь, Велислав!
— Непомерными податями обложил. Поди, в Асгард меньше платишь?
— Скоро у псов своих кости отбирать станем! Совсем с голодухи животы свело!
Рассенский воевода молодцевато бегал по крыльцу, зорко отыскивая взглядом выкрикивающих из толпы смельчаков.
— Ах вы оборванцы, — шептал воевода, рьяно демонстрируя перед князем собственную преданность, — ну, погодите, разбойники, после вече до каждого доберусь! Князь им не угодил…
Велислав же продолжал молчать, все так же усмехаясь в бороду. Недовольство народа стало нарастать, и, уже не таясь, люди стали выкрикивать обвинения из первых рядов:
— Чего улыбаешься, Велислав? Люди правильно говорят: не блюдешь ты законы княжьего стола. Не по совести налогами облагаешь. А кто воинов давеча погубил в битве за древлянское золото?
— Я мужа похоронила. Единственный кормилец в семье был. Помнишь меня, Велислав?! — выкрикнула со слезами в голосе молодая девица с грудным дитем на руках. — Помнишь, как из дома твоего меня дружина пинками выпроваживала? Кто же моего ребеночка кормить станет?!
Велислав нахмурился, почувствовав, что события принимают нежелательный оборот. Подняв руку, князь попытался перекричать народный ропот:
— Первый раз тебя вижу, девица. Если дружина моя была к тебе несправедлива, сегодня же покараю виновных! А слова ваши справедливы. За павших в бою ратников каждая семья, где нет кормильца, откуп получит. — Велислав с трудом поднялся с трона, смерив Ратибора суровым взглядом. — Я тебя как гостя дорогого принял, Великий Ур. А ты супротив меня народ настраивать удумал? Негоже так!
Отведя взгляд от чародея, Велислав вдруг делано расхохотался, обращаясь к народу:
— Да хватит вам на князя хулу возводить. Али вам иных врагов мало? Эй, воевода, тащи ведьму на костер! — Велислав вновь обернулся к чародею, назидательно указывая пальцем на приготовленный костер. — Вот кого нужно судить! Колдунов да ведьм, кои народ портят!
Грузный воевода шустро бросился в толпу, громко выкрикивая:
— Дорогу не занимать! Расступись! Стража, тащи сюда ведьму! Да скорей вы, ротозеи!
Беспута безумно озиралась по сторонам, пытаясь отыскать взглядом Малюту. Слезы застилали ей глаза, все вокруг расплывалось. Где же ты, милый? Колдунья принялась пробиваться сквозь толпу к дороге, по которой вели Мороку.
Связанная колдунья еле шла, тяжело припадая на подвернутую ногу. Грязная, избитая, с кляпом во рту, некогда красивая женщина стала похожа на старуху. Двое крепких стражей грубо тянули ее за веревку, направляясь к столбу с разложенным для костра хворостом. Ратибор грустно вздохнул, смерив князя мимолетным взглядом.
— Сказать чего хотел, Великий Ур? — голос Велислава был насмешливым и уверенным в собственной неуязвимости. — Может, за ведьму вступиться хочешь? Опять, мол, князь не по совести правит. Закон тебе не позволит за ведьму вступиться!
Ратибор лишь покачал головой, коротко обронив в ответ:
— Небеса нас рассудят, Велислав.
Едва лишь Мороку принялись вязать к столбу, как из охраны Ура вышел вперед воин, направившись к усердным стражам.
— Тысяцкий, не сметь! Малюта! — воскликнул Ратибор, возмущенно притопнув посохом.
Схватив за пояса вяжущих узлы стражей, Малюта легким движением отбросил их прочь. Выхватив из-за голенища нож, он быстрым движением рассек веревки, удерживающие Мороку у столба. Горожане возмущенно зароптали, видя, что их лишают желанного зрелища. Улыбнувшись, Велислав поманил пальцем воеводу, тихо спросив:
— Кто таков?
— Имперский тысяцкий, — склонившись к князю, прошептал воевода, — поговаривают, будто ведьмака того один на один одолел. Прикажешь убить?
Велислав покачал головой, вновь обернувшись к Уру.
— Великий Ратибор, это что ж получается? Твой дружинник мешает князю праведный суд свершать? Нехорошо. Отозвал бы ты своего пса, покуда ему бока не намяли.
— Тысяцкий, не мешай князю суд вершить! — голос Ратибора был суров, однако в глазах его промелькнула надежда.
Словно не слыша приказов чародея, Малюта обернулся к князю, смерив его угрожающим взглядом. Ведьмачий меч в одно мгновение оказался в его руке.
— Малютой меня кличут. Из рода Медведя буду. — Неторопливо сняв с себя пояс со знаками различия тысяцкого, медведич бросил его наземь. — Прости, Ратибор! Никто и никогда не называл меня псом и отныне называть не станет. Нет более тысяцкого. Я, Малюта, — свободный воин из рода Медведя, объявляю себя защитником этой женщины. Нет на ней ни человеческой крови, ни душ загубленных. И покуда вина ее не доказана — пусть судят Боги! Ибо нет у меня веры этому человеку!
Малюта поднял меч, указывая им на князя Велислава. Пробившаяся сквозь толпу Беспута бросилась к Мороке, бережно поднимая обессиленную колдунью с земли.
— Держись, подруга. — Беспута обернулась, окинув затихшую толпу вызывающим взглядом. — Боги послали ей защитника. Этот воин в честном бою ведьмака сразил! Найдется ли среди вас храбрец, готовый скрестить с ним мечи?
Князь, недовольно нахмурившись, указал на Малюту пальцем и прокричал:
— Убить стервеца!
Ратники нерешительно топтались на месте, поглядывая на недобро усмехающегося медведича. Взмахнув мечом, Малюта твердо уперся ногами, приготовившись к неравной схватке. Оставив Мороку, Беспута встала с ним плечом к плечу. Сверкнув обезумевшим взглядом, она ткнула пальцем в сторону князя:
— Не гневил бы ты Богов, Велислав!
В тот же миг небо над городом затянулось грозовыми тучами, и сверкнувшая молния заставила всех испуганно втянуть головы в плечи. Раздался раскатистый гром, и вслед за ним прозвучал суровый и уверенный голос Ура:
— А девчонка правду говорит. Призвана ведьма на суд Богов — значит, не тебе ее судить, Велислав. Выставляй бойца на бой! — Глаза Ратибора сверкали, подобно молниям. Выступив вперед, он ударил посохом оземь, словно утверждая свое право на вмешательство. — Не можешь ты убить защитника, посланного ей Богами! По закону не можешь, Велислав. Отступись!
Читать бесплатно другие книги:
