1905 год. Прелюдия катастрофы Щербаков Алексей
Выяснив всё, что ему было нужно, Герасимов дал команду брать. Что и сделали работники полиции 31 марта, арестовав 28 человек.
Партия социалистов — революционеров оказалась в очень неприятном положении. Дело в том, что 20 февраля 1907 г. начала свою работу II Государственная дума, и эсеры объявили, что на время работы Думы они прекращают террор. А тут оказалось: их заявления насквозь лживы, они мало того что террор не прекратили, так вообще на императора замахнулись. Хотя партийные лидеры были тут не виноваты: боевики признавали достойным методом борьбы исключительно террор и на свое партийное руководство плевать хотели. Депутаты — эсеры, числом 30 человек, всячески от них отмежевывались — но как-то это не звучало…
Однако и власти оказались в не очень хорошем положении.
7 августа 1907 г. началось судебное заседание. Революционеров тогда защищали лучшие адвокаты, более того, как правило, подсудимые считали своим долгом толкнуть на суде пламенную речь. Но тут они вели себя тихо. А защитники очень четко проводили линию: весь этот заговор — полицейская провокация. И тут выяснилось, что у обвинения нет доказательств! К примеру, Наумов, сдавший на следствии всех, на суде от своих показаний отказался. Точнее, кое — какие доказательства имелись, но адвокаты их играючи разбивали, а своих агентов охранка никогда на суд не выставляла. Тогда было принято беспрецедентное решение: допросить Спиридовича и Герасимова. Спиридович показания дал, но они не впечатляли, потому что он ссылался на Герасимова — а последний от участия в суде отказался. Впоследствии полковник объяснял это так:
«Успешность моей работы во многом зависела от того, что меня никто из революционеров не знал в лицо. Именно поэтому я никогда и нигде не появлялся публично. Выступление в зале суда было грубым нарушением этого правила. Я стал бы известен целому ряду адвокатов, родственников обвиняемых, а среди них несомненно было немало людей, близких к революционерам».
В конце концов Герасимова уломали. Но по его требованию суд проходил в помещении Охранного отделения и был не закрытым, а сверхзакрытым — на него не допускались даже родственники подсудимых. Полковник был загримирован.
В итоге трех человек из 18 подсудимых приговорили к смерти, остальные отделались каторгой.
Первым делом самолеты
В истории эсеровского терроризма есть очень необычные эпизоды, которые до сих пор остаются совершенно загадочными. Сейчас пойдет рассказ о технике. Кому не нравится повествование о механизмах, может эту главку спокойно пропустить.
Так вот, Азеф некоторое время носился с неким инженером С. Бухало, который работал над проектом невиданного летательного аппарата. С него, как полагал Азеф, можно разбомбить Петергофский дворец и Царское Село. Руководитель БО говорил, что он видел чертежи и что аппарат может быть построен.
Вот что писал Савинков.
«В начале января 1907 года ко мне в Болье, где я жил, приехал из Италии Азеф. Он сказал:
— Я привез тебе хорошую новость. Вопрос о терроре решен. Боевая организация возродится.
Он рассказал мне следующее.
Некто Сергей Иванович Бухало, уже известный своими изобретениями в минном и артиллерийском деле, работает в течение десяти лет над проектом воздухоплавательного аппарата, который ничего общего с существующими типами аэропланов не имеет и решает задачу воздухоплавания радикально: он поднимается на любую высоту, опускается без малейшего затруднения, поднимает значительный груз и движется с максимальной скоростью 140 километров в час. Бухало по убеждениям скорее анархист, но он готов отдать свое изобретение всякой террористической организации, которая поставит себе целью цареубийство.
Он, Азеф, виделся с ним в Мюнхене, рассмотрел чертежи, проверил вычисления и нашел, что теоретически Бухало задачу решил, что же касается конструктивной ее части, то в этом и состоит затруднение. У Бухало нет достаточных средств для того, чтобы поставить собственную мастерскую и закупить необходимые материалы. Средства эти нужно достать: если действительно будет построен такой аппарат, то цареубийство станет вопросом короткого времени.
Во время этой встречи с Савинковым, по его рассказам, Азеф развил план террористических мероприятий из аппарата Бухало. По его мнению, скорость полета давала возможность выбрать отправную точку за много сот километров от Петербурга, в Западной Европе — в Швеции, в Норвегии или даже в Англии. Азеф считал, что подъемная сила аппарата будет достаточной для поднятия такого количества взрывчатого вещества, которое позволит разрушить весь Царскосельский или Петергофский дворец. При этом высота полета предполагалась такой, что при взрыве нападающие не будут повреждены и смогут благополучно вернуться на место вылета».
Уже интересно.
Заметим, Азеф являлся отнюдь не тем человеком, которого мог бы «развести» какой-нибудь прожектер. К тому же он был технарь по образованию. В те времена специализации инженеров были менее узкими, так что инженер — электрик (то есть специалист по динамо — машинам и прочим генераторам) мог разобраться и в чертежах летающей машины — и стал бы заниматься только тем, что в самом деле имело шанс взлететь.
Так что это было за летающее средство, и кем был этот изобретатель? Вопрос темный.
По версии историка авиации Игоря Чутко, под фамилией Бухало Азеф имел в виду известного конструктора Василия Андриановича Слесарева, который разработал в 1913 году тяжелый бомбардировщик «Святогор». Правда, самолет был построен лишь в 1916 году в одном экземпляре и никогда не поднимался в воздух.[81] Даже для времен Первой мировой войны, когда авиация буквально прыгнула вперед, это было слишком, а для 1907 года и вовсе запредельно. Авиация тогда развивалась так же стремительно, как сейчас компьютеры. В 1907 году самолеты представляли из себя летающие этажерки, за которые радовались, если они вообще куда-то летели, а не сразу падали. Всерьез их не воспринимали.
К тому же в книге «Воспоминания террориста» Савинков описывает Бухало так:
«Всю зиму и весну 1907 года я с нетерпением ожидал результатов работы Бухало… Я посетил Бухало в его мастерской, в Мос- сахе около Мюнхена. За токарным станком я нашел еще не старого человека лет 40, в очках, из-под которых блестели серые умные глаза».
А Слесареву было в 1907 году 23 года. То есть, получается, что проектированием самолетов изобретатель занимался с 10 лет? Это было возможно в 30–х, если «точкой отсчета» считать детские «проекты» — тогда авиацией буквально бредили — но не в начале века. К тому же нет никаких данных, что Слесарев вообще интересовался политикой. Конечно, он мог быть одержимым изобретателем, которому главное — построить свое изобретение, и неважно для кого. Но как-то уж очень много несоответствий…
Получается, что это был вовсе неизвестный проект, за который Азеф ухватился, несмотря на сомнительную возможность его реализации. Такое могло случиться. Дело в том, что у Азефа была идея — фикс — уничтожить Департамент полиции. Вот он и хватался за всё что можно.
Но, может быть, технически неподкованный Савинков что-то не понял? Крылатая машина — не обязательно самолет. Например, это мог быть какой-нибудь вариант дирижабля? В 1907 году «летающие сосиски» были уже вполне в ходу, на некоторых из них имелись «крылья», на которых стояли моторы. Так что человек того времени, особенно не отягощенный техническим образованием, вполне мог перепутать самолет и дирижабль. Заметим, тогдашние дирижабли обладали куда большей дальностью полета и грузоподъемностью, нежели самолеты, и какой-нибудь изобретатель вполне мог предложить новый «чудо — проект».
Однако есть и другая версия — Азеф морочил голову революционерам.
Дело в том, что, как пишет один из самых авторитетных исследователей того периода, Б. Никольский, руководитель БО сделал начальнику Петербургского охранного отделения интересное предложение.
«…Азеф предложил Герасимову план, которому нельзя отказать ни в смелости, ни в оригинальности: он предложил возвести дело саботажа работы боевой организации в систему и таким путем привести и боевиков, и центральный комитет к выводу о невозможности успешного ведения центрального террора. Боевую организацию следовало заставить работать, как машину на холостом ходу: с максимальным напряжением сил и нервов ее человеческого состава, но без каких бы то ни было практических результатов».
Это вполне возможно, потому что, как мы помним, удержать эсеров от активных действий было очень трудно. Террористы — это не армейская часть, где четко выполняются приказы. В этой среде их выполняли, когда хотели, а когда не хотели — не выполняли. К тому же Азеф не особо рвался сдавать революционеров, особенно близких к нему. Ведь в конце концов могли и вычислить…
Вот что полагает белорусский историк Ю. Кузнецов:
«В самом деле в среде социалистов — революционеров фактически нет людей, хорошо разбирающихся в технике, и поэтому нетрудно будет убедить членов партии в реальности любой, даже самой фантастической, технической идеи. Кроме того, Азеф по образованию инженер, следовательно, к его мнению по вопросу об использовании новейших достижений техники в терроре будут особенно внимательно прислушиваться. А так как он является к тому же и одной из центральных фигур в партии, то его мнение, скорее всего, будет решающим.
Если принять версию о том, что идея использования новейших достижений техники была хитрой выдумкой департамента полиции, то все факты, относящиеся к истории самолета Бухало, становятся на свои места.
В 1907 году Азеф приходит к Савинкову и говорит, что он нашел человека, который спроектировал летательный аппарат, пригодный для использования в деле центрального террора, и что для его постройки нужно 20 ООО рублей и несколько месяцев. Савинков, не будучи специалистом в технике, спрашивает у Азефа, проверял ли он как инженер расчеты Бухало. Азеф говорит, что проверял и уверен в их правильности. И ему верят — как Савинков, так и большинство членов боевой организации. Находит поддержку эта идея и в ЦК партии.
С этого момента вопрос центрального террора в боевой организации откладывается до окончания работ над проектом самолета Бухало.
Савинков посещает Бухало в его мастерской. Роль изобретателя играет опытный офицер иностранного отдела Охранного отделения, хорошо знающий среду русских революционеров и политических эмигрантов. В мастерской Савинкову показывают дешевую бутафорию, которую он, будучи человеком технически необразованным, принимает за чистую монету. Чертежи, которые ему демонстрируют, такая же липа, как и вся мастерская.
После этого сроки окончания постройки самолета постоянно откладываются. А после разоблачения Азефа в 1908 году Бухало попросту бесследно исчезает. О таинственном самородке вообще не удается найти никаких данных, кроме слухов о его загадочном аэроплане. Человека с таким именем в природе не существовало. Сергей Иванович Бухало — это не более как миф, рожденный в недрах департамента полиции».
Версия Кузнецова, конечно, интересная. Но как мы увидим дальше, некоторые факты ее опровергают.
Война продолжается
После «дела о покушении на императора» Боевая группа была разгромлена. Однако имелось много других. В 1907 году в России существовало 69 террористических организаций, не считая анархистов и одиночек.
Более всего прославился эсеровский Летучий боевой отряд Северной области под руководством Карла Тауберга. Этих людей даже под микроскопом не отличить от максималистов. Террор для них стал не средством чего-то достичь, а самоцелью.
Ребята Тауберга почему-то стали специализироваться на убийствах работников тюремного ведомства. 17 января 1907 г. боевиками отряда был убит начальник Дерябинской тюрьмы Гудима. 13 августа 1907 г. — начальник Петербургской тюрьмы Иванов. Летом 1908 года было осуществлено убийство начальника Алгачинской каторжной тюрьмы Бородулина. 15 октября убит начальник Главного тюремного управления А. Максимовский. Последняя «акция» еще хорошо закончилась…
Интересна личность убийцы.
Основную роль в теракте против Максимовского сыграла Евлампия Рогозникова.
«Она обучалась в Петербургской консерватории по классу рояля. У нее обнаружили прекрасный голос, и она перешла в класс пения. Благодаря ее способностям ей разрешили обучаться бесплатно».
Л. Прайсман
Но Рогозникову понесло в революцию. До вступления в Летучий отряд она уже попалась на том, что хранила дома бомбу — а такие штуки просто так, «чтобы была», не хранили. Однако Рогозникова сумела «закосить» под сумасшедшую. Из тюрьмы ее перевели в больницу, откуда она успешно сбежала.
Итак, будучи уже в составе Летучего отряда, Рогозникова добилась приема у Максимовского, вошла к нему в кабинет и выстрелила ему в сонную артерию. А дальше началось уже нечто, напоминающее нынешние времена.
«Когда жены служителей тюремного управления приблизились к ней, чтобы ее обыскать, Рогозникова крикнула им: "Осторожнее! Вы взорвете себя! Пожалейте живущих здесь!" Власти несколько растерялись. Стало ясно, что Рогозникова вся обвешана динамитом, который при первом неосторожном прикосновении может взорваться, разрушить здание и похоронить всех присутствующих. По приказу Курлова (начальника Главного тюремного управления — Авт.) городовые все время держали Рогозникову за руки. Бросились искать саперов или артиллеристов, которые могли бы разрядить взрывное устройство, но время было позднее, в Главном артиллерийской управлении не было специалистов. Тоща Курлов вспомнил, что заместитель начальника Петербургского охранного отделения Комиссаров в прошлом артиллерист, и вызвал его.
Когда Рогозникова увидела Комиссарова и поняла, что ее подвергнут личному обыску прямо здесь, в здании управления, она потеряла свою веселую невозмутимость. По планам террористов, ее должны были отвезти в здание Петербургского охранного отделения, и там она должна была поднять на воздух себя и всю охранку. Динамита на это бы хватило. Рогозникова пыталась протестовать, доказывая, что Комиссаров не имеет права подвергать ее личному обыску, что обыск должны были сделать в охранке, но это, естественно, не помогло. Комиссаров предупредил держащих ее городовых, что при осмотре может последовать взрыв, и спросил, готовы ли они ему помочь? Городовые без колебания согласились. Рогозникова была положена на пол, и они держали ее руки и ноги.
Комиссаров начал, наверно, самый опасный обыск, в котором ему когда- либо приходилось участвовать. Из протокола обыска: "По снятии кофты, лифа и корсета на ней оказался бюстгальтер величиной от шеи до талии, причем спереди представлял из себя мешок из двусторонней плотной клеенки, который был набит по всей площади груди 13 фунтами экстрадинамита. Посередине груди был помещен детонатор, от которого отходил черный шнурок, настолько длинный, что охватывал талию на корсете с лифом и наружную кофту"».
Л. Прайсман
Рогозникова не смогла осуществить взрыв только потому, что устройство было плохо сделано. Как видим, террористы уже дошли до точки и до ручки. Боевики Летучего отряда переплюнули своих «коллег» — максималистов. Десятки случайных жертв (а динамита хватило бы, чтобы разнести всё здание) их совершенно не волновали.
Боевики Летучего отряда планировали убийство великого князя Николая Николаевича и Столыпина. Герасимов краем уха что- то слышал и требовал информации от Азефа. Тот отговаривался незнанием, хотя на самом-то деле ему было известно если не всё, то многое. Так что Герасимову пришлось повторить старый трюк, посадив сановников под «домашний арест». Те бешено сопротивлялись, особенно великий князь Николай Николаевич, который был кем угодно, только не трусом. Ситуация усугублялась тем, что дело было под Новый, 1908 год, и великий князь не имел возможности, как это было принято, поехать поздравить императора. Он бы и наплевал на Герасимова, но сам Николай II попросил его послушаться полковника.
Герасимов кое-что умел и без Азефа, так что в конце концов террористы были отловлены и семеро из них повешены. Это нашло отражение в литературе. В 1908 году писатель Леонид Андреев создал одно из самых своих знаменитых произведений — «Рассказ о семи повешенных». В нем, разумеется, нет ни слова о террористах и вообще о политике, но судя по реакции как левых, так и правых, все прочли между строк именно это.
Между тем в конце 1907 года стала возрождаться и БО под руководством Азефа. Причем… с согласия Охранного отделения!
«Итак, я очутился лицом к лицу с опасным врагом. На карту было поставлено все. И я со своей стороны должен был решиться вести в бой все силы, все свое оружие и все имеющиеся у меня резервы. И прежде всего я решил обеспечить себе поддержку моего лучшего сотрудника, Азефа, которому часто удавалось вести целые группы революционеров, вопреки всем их планам, туда, куда он хочет. В данном чрезвычайном случае я решился на чрезвычайные шаги.
Еще раньше партия социалистов — революционеров предложила Азефу взять на себя верховное руководство БО и я сам, скрепя сердце, предложил Азефу принять это предложение партии. Он колебался. Эта двойная игра могла ему слишком дорого обойтись. Но в конце концов он выразил готовность пойти на это в согласии с моим желанием. Разумеется, я получил перед тем санкцию Столыпина на этот рискованный шаг.
Учитывая все исключительные трудности и опасности, связанные с этим предприятием, Азеф со своей стороны выдвинул условия, что ни один из членов из его террористической группы не должен быть арестован. На этой основе я заключил с ним договор, который звучал коротко и ясно: Азеф принимает на себя руководство БО и руководит всей подготовкой покушения на царя с тем, чтобы это покушение не могло быть проведено в жизнь. Под этим условием я гарантирую ему, что ни один из членов БО не будет арестован. Этот договор был обеими сторонами лояльно выполнен».
А. Герасимов
Вообще-то очень трудно понять, какую сторону Азеф более мистифицировал. Он постоянно сообщал Герасимову то полуправду, то откровенное вранье о планах террористов, иногда шокируя полковника сведениями, которые могли знать очень немногие люди из высшего руководства. Некоторые источники позволяют считать, что у Азефа был свой информатор в высших кругах. Герасимов в своих воспоминаниях уверяет, что даже его вычислил, но когда сообщил Столыпину имя, тот только схватился за голову. Впрочем, имени Герасимов не назвал даже в мемуарах, которые писал в 1934 году.
Герасимов носился с Азефом, как с писаной торбой — ведь кроме него, у полковника агентуры в БО не было. Так что Департамент полиции имел весьма преувеличенное представление о возможностях террористов. Это позволяло Азефу постоянно тянуть с полиции значительные суммы, которые он спокойно присваивал.
Тянул он, впрочем, и с другой стороны. Так, в 1908 году эсеры (не из БО) ограбили казначейство в Черджуе (ныне — Чарджоу) и взяли 300 тысяч рублей. Азеф в ультимативной форме потребовал: или выделяем 100 тысяч в «боевой фонд», или завязываем с террором. Фактически же эти деньги он попросту прикарманил. Но самое смешное другое: Столыпин, узнав об «эксе», пришел в бешенство и потребовал арестовать виновников и вернуть награбленное. Но Герасимов не решился… попросить эти деньги у Азефа. Потому что знал: тот всё равно не вернет. Ничего себе отношения с секретным агентом!
С этими взаимоотношениями связан эпизод, годящийся в сюжет для комедии. Мелкий агент охранки арестовал эсера П. Карповича, ближайшего помощника Азефа по БО. Арестовал случайно — узнал его по ориентировке и проявил инициативу. Азеф устроил Герасимову скандал: дескать, что вы натворили, на меня и так бочку катят, а теперь точно вычислят! Герасимов пообещал Карповича выпустить. Но просто так сделать это было нельзя. Поэтому террористу заявили, что он арестован за проживание по подложному паспорту, то есть по делу, неподведомственному охранному отделению, и его сейчас отправят в пересыльную тюрьму. По дороге ему надо было дать возможность бежать. Так вот, сотрудник Герасимова аж вспотел, демонстрируя Карповичу, что жандарм ворон ловит… Они ехали вдвоем на извозчике. Жандарм сказал, что ему нужно зайти в аптеку — и пошел, оставив террориста одного. Вернулся — а тот так и сидит. Второй раз сотрудник Герасимова остановил извозчика у лавки и пошел туда. Лишь тогда до Карповича дошло, что можно сматываться…
А ведь ранее Карпович бежал с сибирской каторги. Очевидно, тогда ему показывали, куда идти и что делать. И такие люди бывают.
Как видим, Азеф продолжал балансировать между террористами и охранкой. Но тут для него начались тяжелые времена. Неприятности подкрались с другой стороны…
Глава 22. «С последующим разоблачением»
Вернемся немного назад по шкале времени. Я уже упоминал, что Азеф являлся в партии социалистов — революционеров культовой фигурой. Это был символ, на который равнялись. Правда, не все — попытки разоблачить Азефа начались еще в 1904 году…
Первые скандалы
Первым на Азефа «наехал» — вы будете смеяться, — восторженный идеалист, Н. Крестьяников. Произошло это так. Азеф вел революционные студенческие кружки. Дело понятное — в этой среде он вербовал террористов. В одном из кружков он и приметил Крестья- никова. Тот был красивым парнем, и Азеф, который к тому моменту начал охоту на Плеве, предложил Крестьяникову соблазнить горничную одной из любовниц Плеве, чтобы отслеживать его передвижения. Крестьяникова это повергло в шок. Он-то считал революционеров этакими благородными рыцарями без страха и упрека — а у них, оказывается, практикуются такие некрасивые методы.
И это бы ладно — но в том студенческом кружке имелся агент охранки. Вот что пишет сам Крестьяников:
«Он, Павлов, служил в охранном отделении и получал пятнадцать рублей в месяц, обязанности его были несложные: принимать раз в неделю в кружке партийных интеллигентов, "высасывать" из них все что можно и полученный материал и литературу передавать в отделение».
Так вот, этот Павлов с чего-то проникся добротой к Крестьяникову. Возможно, просто по человечески пожалел дурачка, летящего, как мотылек на огонь. А по другим сведениям, Павлов повздорил с начальством, которое не хотело повышать ему зарплату… Но это не важно. Главное: Павлов мало того что сказал Крестьяникову, что тот в охранке уже «срисован», но поведал и о подпольном складе революционеров, который создал агент охранки. Из сказанного получалось, что это Азеф.
Другой, может, и не обратил бы на эту информацию внимания. В революционной среде всегда ходило много слухов про стукачей, так что на них особого внимания не обращали. Но для Крестьяни- кова всё было ясно. По его понятиям, настоящий революционер не мог предложить такой подлой вещи, как соблазнить девушку. А вот агент охранки — от этих можно чего угодно ожидать.
Крестьяников пересекся с другим эсером, А. Пешехоновым. Тому руководитель БО просто не нравился. Как он писал:
«Азеф вызывал во мне чувство внутреннего отталкивания, близкого к физическому отвращению и какого-то инстинктивного недоверия».
Так бывает: у человека оказалось развито «шестое чувство» — он чувствовал подонка.
Пешехонов и Крестьяников попытались обратиться к товарищам по партии, да только ничего из этого не вышло. От них сперва попросту отмахивались, потом, в конце концов, создали партийную комиссию по этому делу. Но Азеф по «весовой категории» на два порядка превосходил обвинителей, до к тому же Крестьяников от всех свалившихся проблем выглядел слегка больным на голову. Так что Азеф в результате этой истории даже выиграл. Именно оттуда пошла версия, которая потом будет выдвигаться даже после разоблачения руководителя БО — дескать, Охранное отделение стремится опорочить видного революционера, подкидывая на него компромат.
Вторая серьезная проблема у Азефа случилась в 1906 году.
«На этот раз удар был нанесен со стороны очень осведомленного лица в ДП. 8 сентября по новому стилю к члену петербургского комитета партии социалистов — революционеров Е. Ростокскому пришла неизвестная дама под густой вуалью. Передала ему запечатанный конверт и, не сказав ни слова, ушла. Содержание письма вызвало шок в партии:
"Товарищи! Партии грозит погром.
Вас предают два серьезных шпиона. Один из них бывший ссыльный, некий Т., весной лишь вернулся, кажется, из Иркутска. Втерся в полное доверие к Тютчеву, провалил дело Ивановской, Барыкова, указал кроме того Николаева, Фейта, Старинкевич, Леоновича, Сухомлина, многих других, беглую каторжанку Якимову, за которой потом следили в Одессе… (наверно скоро возьмут); другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский. Этот шпион выдал съезд, происходивший в Нижнем, покушение на тамбовского губернатора, Конопляникову в Москве (мастерская), Вединяпина (привез динамит), Ломова в Самаре (военный), нелегального Чередина в Киеве, Бабушку (укрывается у Ракитниковых в Самаре)".
Затем в письме сообщалось, кому нужно дать знать о его содержании, и автор предлагал руководителям партии установить с ним связь».
Л. Прайсман
Автором письма был работник Петербургского охранного отделения Леонид Меньшиков. Он начинал как революционер, потом Зубатов завербовал его в охранку, а затем товарища вновь понесло на старое. Почему? В общем, понятно. Какие были аргументы у Зубатова, когда он вербовал себе сотрудников? Дескать, ваша революционная деятельность бессмысленна, монархическая идея лучше. А что получалось? Зубатов сидел в ссылке, монархическая идея показала себя с такой отвратительной стороны, что дальше некуда, а революция — вот она! Так что люди делали выводы.
Из письма было понятно, на кого указывал обвинитель. Один из них — Николай Татаров, очень авторитетный человек среди революционеров. Он являлся одним из создателей социал — демократической организации «Рабочее знамя», после ареста выдержал 22–дневную голодовку, был отправлен в ссылку — и вот там сломался.
Тут стоит отвлечься и поговорить о ссыпке, о которой речь как- то не заходила. Если сравнить с Колымой сталинских времен, это не такое уж страшное наказание. Людей высылали в глухие деревни, назначая им неплохие дня тех мест «кормовые деньги». Но, как писал один из революционеров, «самое страшное в ссылке — тоска». Оно понятно. Революционеры, которые привыкли, говоря современным языком, «жить на адреналине», бурной жизнью, оказывались совершенно в иной ситуации. Не все были такими железными парнями, как Ленин, который в ссылке писал свои работы, или Сталин, который в Туруханском крае спокойно «слился с местностью» и жил так, как жили окружавшие его люди, одновременно прикидывая, как убежать. Эти товарищи могли и не то пройти, их способна была остановить только пуля. А некоторые ломались.
Татаров оказался именно таким. Из ссылки он написал «куда надо», предложив охранке сотрудничество. Там письмо оценили, и срок Татарову был сокращен. В среде социалистов — револю- ционеров его приняли с большим почетом, и он тут же стал отрабатывать свои долги охранному отделению, причем делал это по принципу «нахальство — второе счастье». Так, к примеру, на встречах с малознакомыми эсерами спрашивал: а вы не подгоните мне динамит? Для социалистов — революционеров, которые привыкли к конспирации, это было диковато. Но по большому счету на подобные выверты как-то не обращали внимания — ну, чудит заслуженный революционер, с кем не бывает…
Однако вернемся к письму. Получив данное послание, члены ЦК бросились к Азефу. Он отреагировал совершенно спокойно:
«Какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский. "Т" — это Татаров, а "инженер Азиев" — это я. Моя фамилия — Азеф».
Далее получилось так, что партийцы занялись Татаровым, а про Азефа как-то забыли. Впрочем, он отлично направлял расследование в сторону от себя. Азеф изображал оскорбленную невинность: «Как, меня, который не жалеет жизни для партии, подозревать, порочить? Я этого не перенесу. Я пущу себе пулю в лоб».
В общем, Азефом заниматься бросили, сосредоточившись на Татарове. А там очень быстро всплыло много интересных фактов.
Заключение судебно-следственной комиссии[82] по делу Азефа:
«Указания письма верны относительно Татарова. Он действительно предатель, но он чем-то не угодил полиции, и та решила пожертвовать им, чтобы очернить Азефа, который оказывается недосягаемым для нее вследствие необыкновенной ловкости, — и тем внести большую смуту в партию. Эта гибельная гипотеза полицейской интриги очень быстро заняла положение официальной версии, объяснявшей все слухи о провокации Азефа и державшейся вплоть до заключительного акта азефовской трагедии».
С Татаровым провели жесткий разговор, хотя убивать его сначала никто не хотел. Но он сам подписал себе приговор, заявив, что главный предатель в партии — Азеф. Вот тут-то руководитель БО приложил все усилия, чтобы Татарова не осталось на этом свете — и его убили. Получилось гнусно.
Убийство организовал Борис Савинков. Как всегда, сам он стоял в стороне. Осуществлял акцию боевик Ф. Назаров. Дело было 22 марта 1905 г. Вот как это выглядит в книге Савинкова, который передает рассказ Назарова.
«Позвонил. Старуха вышла: "Можно видеть, говорю, Николая Юрьевича?" — "А вам, спрашивает, зачем?" — Говорю: "Нужно". Вышел отец: "Вам кого?" — "Николая Юрьевича", — говорю. — "Его видеть нельзя…" Тут смотрю, сам Татаров выходит. Стал на пороге, стоит, большой такой. Я вынул револьвер, поднял. Тут старик толкнул меня в руку. Я стал стрелять, не знаю, куда пули ушли. Бросился на меня Татаров. Все трое бросились.
Мать на левой руке висит, отец на правой. Сам Татаров прижался спиной к груди, руками револьвер у меня вырывает. Я револьвер не даю, крепко держу. Только он тянет. Ну, думаю, и его не убил, и сам попался.
Только левой рукой попробовал я размахнуться. Оттолкнул. Старуха упала. Я левой опять рукой нож вынул и ударил ему в левый бок. Он мою руку пустил, сделал два шага вперед и упал.
Старик за правую руку держит. Я в потолок выстрелил, говорю: "Пусти! Убью!" Старик руку пустил. Тут я подошел к Татарову, положил ему в карман записку "БО. ПСР."[83] Руки в карман спрятал и на лестницу вышел».
Итак, из этой истории Азеф вышел чуть ли не в белых одеждах. Однако появился человек, который провокатора дожал.
Особист партии эсеров
«Он родился в 1862 году в семье штабс — капитана в форте Александровский Закаспийской области. Воспитывался у дяди в г. Бирске Уфимской губ.
Семья была религиозной, но даже в ней Бурцев выделялся крайней религиозной экзальтацией, мечтая о поступлении в монастырь. Но вместо монастыря он попал в университет, сначала Казанский, а затем в Московский, в котором его экзальтированная религиозность нашла новый предмет поклонения: Бога заменил Желябов, православную церковь — "Народная воля".
В дальнейшем он всегда называл себя народовольцем, хотя, видимо, он трактовал это понятие несколько широко. Участие в народовольческих кружках заката и падения "Народной воли" предполагало один путь, и Бурцев пошел по нему — первый арест в конце 1882 года за участие в студенческом кружке, после освобождения — продолжение той же деятельности и новый арест "за связь с народовольцами" в 1885 году, ссылка в Иркутскую губ., откуда он в 1888 году бежал за границу. Уже тогда сложились его политические взгляды, которым он остался верен всю оставшуюся жизнь. Эти взгляды он проповедовал в газете "Свободная Россия", которую он начал издавать в Женеве в 1889 году: террор для завоевания политической свободы, объединение либералов и революционеров для этой цели, никаких крайних социальных экспериментов. Восстание в декабре 1905 года Бурцев назвал несчастьем, отрицательно отнесся он к Выборгскому воззванию1, считая его слишком революционным. Но террористом, правда, террористом теоретическим (он никого на свете не убил и никогда не держал в руках огнестрельного оружия), был крайним.
В 1897 году в Лондоне он начал издавать журнал "Народоволец", в котором упорно призывал к убийству русского царя. Вообще Бурцев всю жизнь отличался какой-то особенной, во много раз большей, чем у других революционеров, куда более крайних, чем он, ненавистью к Николаю II».
Л. Прайсман
Как видим, опять знакомая позиция: террор как путь для завоевания чисто либеральных свобод. Тем не менее, Бурцев был единственным русским революционером, которого по настоянию российского правительства английский суд в 1896 году осудил на полтора года каторги за пропаганду убийства Николая II, которые он честно отсидел. Между прочим, тогдашняя английская тюрьма — это не современная, она была похуже тогдашней российской.
Он вернулся в Россию после манифеста 17 октября и начал издавать журнал «Былое» исторически — мемуарного направления. Вообще-то Бурцев производил впечатление типичного интеллигента не от мира сего, которых тогда в левой среде было множество. Вот как описывает его журналист С. Минцлов:
«Немного выше среднего роста, худощавый, с несколько остроконечной головой, покрытой вихрами седоватых волос, человек этот находился в вечном младенчестве. Ходит всегда неряхой и имеет вид человека, не успевшего вымыться».
Тем не менее, «младенец» Бурцев прославился своей борьбой с агентами охранки, «провокаторами» (напомню, что революционеры называли провокаторами всех внедрившихся к ним агентов).
И ведь что интересно, несмотря на, казалось бы, психологию типичного интеллигента — теоретика, разоблачить он сумел по меньшей мере несколько десятков человек. Причем, как выяснилось уже потом, когда появился доступ к документам Департамента полиции, реальных агентов, а не тех, кого он в них записывал.
Большую роль в формировании Бурцева как «охотника за провокаторами» сыграл Михаил Ефимович Бакай. Личность это мутная. Он был причастен к созданию социал — демократических кружков, в 1900 году арестован, но сидеть не хотел, так что сдал всех и стал сотрудничать с охранкой. Потом Бакай перешел на легальное положение и к 1906 году занимал пост чиновника по особым поручениям при Варшавском охранном отделении. О его деятельности на этом поприще есть разные сведения — к примеру, что он шантажировал родственников арестованных, предлагая освободить их за деньги. Над Бакаем начали сгущаться тучи. Конечно, судить бы его не стали — охранка являлась закрытой корпорацией, где сор из избы не выносили, — но вот в отставку вполне могли выпереть.
И Бакай вдруг быстренько «раскаялся» и начал сотрудничать с Бурцевым, слив ему некоторых агентов, которых знал. Но главная его помощь была в другом. Именно Бакай преподал интеллигенту Бурцеву азы розыскной деятельности и рассказал о принципах действий тогдашних спецслужб. А ведь поначалу Бурцев даже не знал, что секретный сотрудник на жаргоне охранки называется «агент». Как писал он сам: «Прямых указаний на провокаторов в русских революционных партиях у Бакая было мало, но зато он дал много косвенных указаний, как вести о них расследования».
Именно агент — перевертыш первым подал идею, что в самом центре партии эсеров действует агент полиции. И Бурцев начал копать. Он завязал переписку даже с Зубатовым, который тогда находился в ссылке. Тот, правда, ничего ему не сказал…
В конце 1907 года Бакай (уже находившийся в отставке) был арестован, а Бурцев бежал в Финляндию — но дела своего не прекратил. Впоследствии Бакай был выпущен и тоже оказался в Финляндии.
Что же касается Азефа, то Бурцев обратил на него внимание после следующего случая, имевшего место в 1906 году. Вот как это он сам рассказывал:
«В этот раз я забыл даже посмотреть, есть ли за мной слежка или нет. Вдруг издали увидел, что навстречу мне на открытом извозчике едет Азеф со своей женой… С женой Азефа я был хорошо знаком, и я пришел в ужас от мысли, как бы она не вздумала со мной поздороваться. Я прекрасно сознавал, что если за мной идут сыщики и жена Азефа вздумала бы со мной поздороваться, то, конечно, эта наша встреча могла бы кончиться роковым образом».
И тут его осенила очень простая мысль: с какого это рожна знаменитый террорист так вот спокойно раскатывает по центру Петербурга?
«Он выволок на свет и приволок подколотый, подшитый материал»[84]
«Все чаще думая о поведении этого нелегального, воистину зашифрованного человека, я стал многое не понимать. Непонятной была его ненужная смелость. Непонятна была эта постоянная готовность на риск. Загадочной стала его головокружительная удачливость. Но настойчиво вспоминая все, связанное с именем Азефа, приводя в связь факты, вдруг — именно "вдруг" — как пораженный, будто уткнувшись в тупик, встал перед одним совершенно загадочным явлением. Все последнее время все последние, причем строго законспирированные дела всякий раз проваливались, как только в них принимал участие Азеф, и тогда же вполне удачно проходило все, куда он не был посвящен. Когда эта мысль впервые мелькнула у меня в голове, я чуть не сошел с ума: "Не может быть". Одно подозрение такое, даже никому не высказанное, робко зашевелилось в душе, и то мне казалось кощунством. Азеф — и вдруг он, который и т. д. — и вдруг предательство, провокация, измена. Невозможно!
Становились волосы дыбом. Я почти перестал спать. Не находил себе покоя. Ведь это так ужасно».
В. Бурцев
Итак, Бурцев вычислил главного агента охранки. Он проделал огромную работу — и обнаружил то, что в общем-то лежало на поверхности. К примеру, так называемое «саратовское письмо». Осенью 1907 года ЦК партии эсеров получил из Саратова от местных эсеровских работников письмо, в котором речь шла об агенте охранки, действовавшем в самом центре партии. Азеф по нему вычислялся без вопросов.
Были и другие факты, например, разнообразные провалы революционеров — и всё сходилось на Азефе. Правда, точных данных всё-таки не имелось. Бурцев «качал на косвенных», материал, им собранный, представлял из себя нагромождение версий. Для того чтобы обвинить руководителя Боевой организации, этого было маловато. Бурцева стали считать маньяком, который уперся в одну идею.
В августе 1908 года в Лондоне проходила конференция партии социалистов — революционеров. Там в числе прочего было вынесено и такое решение:
«Продолжать пассивно относиться к слухам, деморализующим партийные ряды, нельзя… уже обнаружился и источник их — именно Бурцев. Необходимо привлечь его к ответственности и тем сразу оборвать нить слухов».
Решено было привлечь Бурцева к третейскому суду. Тут, наверное, стоит пояснить, что это такое. Третейский суд — вариант решения конфликтов без участия государства. Обе конфликтующие стороны признают, что они уважают мнение неких третьих лиц, которые их и рассуживают. Грубо говоря: у вас с человеком спор, и вы позвали знакомого, Ваню или Петю, который должен вас рассудить.
Судьями были назначены бывалые революционеры: В. Фигнер, П. Кропоткин и Г. Лопатин. Из них особенно интересен князь Петр Алексеевич Кропоткин. К социалистам — революционерам он не имел никогда никакого отношения. На тот момент князь был теоретиком анархизма, признанным во всем мире, — то есть человеком сторонним, к разборкам в партии не причастным. С другой стороны, Кропоткин являлся «патриархом». Он был одним из первых народников, начавшим революционную деятельность еще с кружка «чайковцев». Важно то, что в его личной порядочности никто не сомневался. Он и в самом деле был исключительно порядочным человеком.
Итак, суд был назначен — но его постоянно оттягивали. И тогда вперед полез подсудимый, Бурцев. Он заявил, что если суд не состоится, то он опубликует свои материалы в печати. Это было никому не нужно, тем более, эсеры полагали, что он ничего не имеет, кроме своих домыслов. Собственно, ничего у Бурцева и не было. Но вдруг…
Появилась совершенно неожиданная фигура — бывший начальник Департамента полиции Алексей Александрович Лопухин.
Человек это очень интересный. Как-то так сложилось, что он считается аристократом и либералом, и поэтому, дескать, ему, такому высокодуховному, были противны странные игрища Департамента полиции. Правда, сразу возникает вопрос — а что тогда он делал на посту главы этого самого Департамента? Но, ладно, начнем по порядку…
В том, что Лопухин был аристократом, нет никаких сомнений. Он происходил из столбового дворянства. Первая жена Петра Великого, Евдокия Лопухина, была как раз из этого рода. Но мы уже убедились, что происхождение не значит ничего. Тот же князь Петр Кропоткин имел происхождение еще похлеще, являясь и вовсе Рюриковичем — то есть имел прав на российский престол, пожалуй, побольше, чем Николай II. Тем не менее, Кропоткин являлся анархистом и революционером.
В отношении либерализма Лопухина тоже не очень ясно.
«В 1902 году проходили крестьянские волнения в Харьковской и Полтавской губернии, которые были подавлены при помощи войск, были убитые и раненые. На процессе над участниками волнения грубо нарушались судебные нормы того времени, в результате чего адвокаты объявили протест и отказались участвовать в процессе: особенно отличился своей непримиримостью обвининитель А. Лопухин. На молодого прокурора обратили внимание в верхах».
Л. Прайсман
Как мы помним, Лопухин сыграл очень непонятную роль в деле убийства великого князя Сергея Михайловича.
И еще о либерализме. В 1903 году именно Лопухин был направлен в Кишинев расследовать причины погрома и отрапортовал: всё хорошо, никто не виноват. Я готов в это поверить, но… В 1906 году Лопухин направил председателю Совета министров Столыпину открытое письмо, в котором обвинял правительство в организации еврейских погромов. То есть говорил совершенно противоположное тому, что утверждал три года назад. «Не мог молчать»? Видали мы таких правдорубов в «перестройку»…
А суть дела была вот в чем. После убийства великого князя Сергея Александровича Лопухина вышибли с должности начальника Департамента полиции и отправили губернаторствовать в Финляндию. Там он продержался полгода и вылетел в отставку совсем. Считается — за либеральное поведение. И вот тут мы подходим к одной особенности Лопухина, которая выделяла его из массы российских чиновников. Он полагал, что революция неизбежна. Не потому, что она ему нравилась — просто изучая доступные ему факты (а он являлся очень информированным человеком), Лопухин пришел к выводу, что революцию остановить невозможно. Напомню, в те времена никто не мог просчитать того, что первую революцию в конце концов подавят. Тогда казалось: раз уж она случилась, то всё пойдет вразнос. И человек просто стал смотреть на другую сторону.
Он начал заигрывать с оппозицией, с кадетами — но бывший начальник Департамента полиции для либералов был какой-то не той фигурой… Понятно, откуда пошли «разоблачения» Плеве? Надо было сделать себе имя среди либералов.
Лопухин попытался вступить в партию кадетов, но в этой среде на него смотрели косо. Тем более, он претендовал на то, чтобы сразу попасть в ЦК. Либералы решили, что это как-то слишком.
Пытался он вступить и в коллегию адвокатов, но и тут его не приняли: как же — бывший работник карательных органов. Тогда Лопухин подался в частный бизнес, благо был всё-таки юристом по образованию, а таких людей ценили. В частности, он занимался размещением на лондонской бирже акций основанного в России Соединенного банка — кстати, одного из крупнейших. Так что чисто материально он жил совсем не плохо.
Но вот зачем-то его понесло разоблачать Азефа.
По поводу мотивов этого деяния существует множество версий, только их рассмотрение могло бы составить отдельную книгу. К примеру, имеются и масонские. Лопухина в Бурцевым свел А. Браудо, руководитель отдела Rossica Публичной библиотеки в Петербурге, который был масоном…
Как бы то ни было, Бурцев «случайно» сел в поезд Берн — Берлин, где ехал Лопухин с женой. Разговор длился всю ночь. Точнее, не разговор, а монолог Бурцева, который изложил Лопухину историю Азефа. Тот слушал и отвечал короткими репликами, но, в конце концов, сказал ключевую фразу:
«Никакого Раскина[85] я не знаю, но с инженером Азефом несколько раз встречался».
Есть версия, что на Лопухина оказала влияние жена. Она-то ведь не являлась государственным деятелем, и её вся эта гадость, которую она узнала, могла повергнуть в шок. Да, собственно говоря, а почему Лопухину было не сказать? Он на тот момент являлся частным лицом.
Эта фраза оказалась решающей.
Суд над Бурцевым начался в субботу 10 октября 1908 года в Лондоне, на квартире Савинкова. Для начала подсудимому предложили покаяться. Он отказался. Тогда Чернов закатил длинную речь, в которой клеймил «охотника за провокаторами», после чего слово дали Бурцеву.
Первоначально он ничего нового не сказал. Привел всем уже знакомые данные своего расследования, которые можно было понимать и так, и эдак. Дал показания присутствовавший здесь же Бакай. Это всё собравшихся не впечатлило. Но в заключение Бурцев рассказал о беседе с Лопухиным.
Заметим одну очень интересную психологическую черту, которая хорошо характеризует это время и этих людей. Лопухин ведь не оставил никаких подписанных документов. Тем не менее, Бурцеву поверили на слово! Ни у кого из присутствующих не возник вопрос, который сегодня в такой ситуации появился бы обязательно:
«— А ты, парень, не врешь?
Но этим людям даже в голову не приходило, что их товарищ мог соврать. Только Г. Лопатин обратился к Бурцеву:
— Дайте честное слово революционера, что это правда.
Тот дал. И этого хватило. Хотя я бы не поверил. Но мы живем в иное время…
…Заседания проходили еще две недели — но, собственно, всё уже было ясно. По крайней мере, главному авторитету — Кропоткину. Да и Г. Лопатин сказал: «За такое убивают». Так что остальные заседания были, в общем-то, бессмысленной болтовней».
Однако эсеры не успокоились. Слишком уже эта ситуация не укладывалась в их мозги. Савинков и Чернов в начале декабря 1908 года отправились в Лондон, где тогда находился Лопухин. С ними он был гораздо более разговорчив и полностью подтвердил свои слова. Одновременно всплыли и ещё кое — какие факты, свидетельствующие, что Азеф совсем не тот человек, каким революционеры его считали. Подробности всех этих разборок описывать не имеет смысла. Кто интересуется — может обратиться к книге того же Бориса Савинкова.
Но вот что интересно — Азефа эсеры фактически отпустили. Точнее, дело было так. Они пришли к Азефу на квартиру и «кинули предъяву», пообещав прийти за ответом через сутки. При этом никакого наблюдения возле дома не выставили. И Азеф, не будь дурак, сбежал, бросив жену и детей. Видимо, на тот момент это всех вполне устраивало.
Итак, итог
Разоблачение Азефа наделало много шума. Как уже говорилось, первая русская революция была очень популярна в мире — как среди «заклятых друзей» России, так и среди людей левых взглядов, которые искренне приветствовали «борьбу с деспотизмом». Так что писали об этом деле много.
Разумеется, в те времена было известно далеко не всё. Савинков опубликовал свои знаменитые воспоминания в 1911 году, а доступ к документам Департамента полиции стал возможен только после Февральского переворота 1917 года. Но, как это обычно бывает, недостаток информации восполняли домыслами. Чего только не писали — особенно те, кто не очень понимал, что такое Россия и кто такие русские революционеры. Так, Азефа называли «инфернальным героем Достоевского[86]», а Бурцева — «Шерлоком Холмсом русской революции». Кстати, последний на этой шумихе заработал неплохие деньги — ему платили хорошие суммы за интервью. Но только вот капитала Бурцев не приобрел. Не тот это был человек. Он попытался создать в Париже нечто вроде «особого отдела», который занимался не только эсерами, но и вообще всеми революционными партиями, и разоблачил многих. Но в конце концов у него началось «головокружение от успехов». Бурцев упорно педалировал дело Азефа, надеясь этим повалить Столыпина, однако тот был мужиком крепким, которого такими вещами было не пронять. Его, как известно, остановила только пуля.
Кстати, свои немаленькие деньги Бурцев очень быстро растратил, помогая революционерам и, наверное, всем подвернувшимся проходимцам. Уже после Февральского переворота Савинков снова привлек его к работе с целью накопать компромат на Ленина — но получилось не очень… После победы большевиков Бурцев оказался в эмиграции, где писал откровенно жалкие статьи в стиле «русской журналистики», типа «Проклятье вам, большевики!!!».
Но вернемся в 1908 год. Эсеры получили страшный удар. И это понятно. Люди, которые шли на смерть ради своих идей, поняли, что ими, как марионетками, управлял человек, который вообще неясно чего хотел. Обидно, да? Так что поток желающих идти в террор как-то иссяк.
Впрочем, дело не только в терроризме. Это и к лучшему, что люди перестали рваться в убийцы. Но в партии эсеров вообще что-то сломалось. Многие из прежних упертых бойцов разбрелись, кто куда. Так, убийца Гапона Рутенберг подался в сионизм, Савинков шлялся по Парижу, писал книги, пьянствовал и устраивал групповухи с девками.
После Февральского переворота эсеры получили еще один шанс, став самой многочисленной партией. В июле 1917 года они фактически контролировали обе конкурирующие власти — Временное правительство и Центральный исполнительный комитет Советов. И что? Без особого сопротивления сдали власть большевикам. Это наследники тех, кто умирал, но не сдавался…
Разумеется, в истории с разоблачением Азефа имелись и те, кто радовался. Первыми тут были социал-демократы — как большевики, так и меньшевики, которым был выгоден позор конкурентов. Они тут же закричали: вот видите, мы всегда говорили, что индивидуальный террор до добра не доведет!
Особенно постарался язвительный товарищ Троцкий, который вывел дело на принципиальный уровень:
«Тайна азефщины — вне самого Азефа; она — в том гипнозе, который позволял его сотоварищам по партии вкладывать перст в язвы провокации и — отрицать эти язвы; в том коллективном гипнозе, который не Азефом был создан, а террором как системой. То значение, какое на верхах партии придавали террору, привело, по словам "Заключения[87]", — "с одной стороны, к построению совершенно обособленной надпартийной боевой организации, ставшей покорным оружием в руках Азефа; с другой — к созданию вокруг лиц, удачно практиковавших террор, именно вокруг Азефа, атмосферы поклонения и безграничного доверия"…
Уже Гершуни окружил свое место полумистическим ореолом в глазах своей партии. Азеф унаследовал от Гершуни свой ореол вместе с постом руководителя боевой организации. Что Азеф, который несколько лет перед тем предлагал Бурцеву свои услуги для террористических поручений, теперь разыскал Гершуни, это немудрено. Но немудрено и то, что Гершуни пошел навстречу Азефу. Прежде всего выбор в те времена был еще крайне мал. Террористическое течение было слабо. Главные революционные силы стояли в противном, марксистском лагере. И человек, который не знал ни принципиальных сомнений, ни политических колебаний, который готов был на все, являлся истинным кладом для романтика терроризма, каким был Гершуни. Как все-таки идеалист Гершуни мог нравственно довериться такой фигуре, как Азеф? Но это старый вопрос об отношении романтика к плуту. Плут всегда импонирует романтику. Романтик влюбляется в мелочной и пошлый практицизм плута, наделяя его прочими качествами от собственных избытков. Потому он и романтик, что создает для себя обстановку из воображаемых обстоятельств и воображаемых людей — по образу и подобию своему».
В другой статье Троцкий идет ещё дальше. Он ставит на одну доску эсеров и либералов — кадетов: дескать, и те, и другие хотят вырвать какие-то уступки у власти без помощи народа. И ведь в чем-то Лев Давыдович был прав…
Другой меньшевик, Мартов, тоже вспомнил Гершуни, который в 1900 году тоже вел себя не так, как положено было революционеру. Вот Мартов и веселился — что это за партия такая, во время создания которой из четырех учредителей было два подобных типа?
Короче, эсдеки оторвались по полной.
Теперь о противоположном лагере. Тут было сложно. Дело в том, что сперва далеко не все представители власти понимали, кто такой Азеф. Его считали «своим», а Департамент полиции своих не сдавал. Так что в ответ на запрос депутатов Государ ственной думы 11 и 13 февраля 1909 года Столыпин фактически выгораживал Азефа. Он высказался в том смысле, что Азеф информатор, а не провокатор, а это нормально. Но постепенно и в Департаменте полиции стали понимать, что Азеф — человек сомнительный. Заграничной агентуре был дан приказ его разыскать — правда, искали как-то вяло.
Но хуже всего были последствия для охранки. Собственно, вся ее работа строилась на внедрении своих агентов в революционную среду, и оказалось — эти агенты черт знает что творят. Позже к делу Азефа подверсталось и убийство Столыпина, о котором будет рассказано ниже. Нет, агентов продолжали вербовать и дальше, но вот веры им больше не было. Как не стало веры и охранным отделениям.
«Главным проводником новых тенденций стал назначенный в 1913 г. товарищ министра внутренних дел В. Джунковский. Он резко отрицательно относился к охранным отделениям и секретным сотрудникам: "Эти районные и самостоятельные охранные отделения были только рассадниками провокации, та небольшая польза, которую они, быть может, могли бы принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих нескольких лет"».
Л. Прайсман
Охранные отделения стали потихоньку сокращать, а главное — ограничивали их полномочия. Может, это было и правильно, но ведь другого способа разбираться с революционерами так и не нашли. В итоге к новому подъему революционного движения, который начался в 1912 году, власть оказалась совершенно не готовой. И чего удивляться, если она получила то, что получила?
Стоит рассказать и о дальнейшей судьбе фигурантов «дела Азефа». О Бурцеве уже было сказано. Лопухину не поздоровилось. Собственно, выдавая Азефа, он не нарушал никаких законов, именно поэтому он так себя и вел. Но был бы человек — статья найдется. Вот и Лопухина решили проучить, чтобы другим неповадно было. Ему «пришили» статью 102 тогдашнего уголовного законодательства — «членство в противоправной организа ции». Статья была суровая, по ней корячилась пожизненная каторга, однако Лопухина приговорили всего лишь к пятилетней ссылке. Из пяти лет он отсидел два, потом был помилован и занял пост директора банка.
Азеф ушел в бега вместе со своей любовницей — певичкой Хедвигой Клепфер. Тоже интересная дама. До того она хороводилась с великим князем Владимиром Кирилловичем и даже ездила с ним на русско — японскую войну, а потом связалась с террористом. Любительница экстрима, наверное…
Первоначально за Азефом была сохранена зарплата в 1000 рублей в месяц, однако со временем его лишили жалованья и даже объявили в розыск. Правда, как и революционеры, жандармы искали вяло, так что Азеф, не особо скрываясь, жил в Германии. Но его цветущую жизнь подсекла Первая мировая война. Дело в том, что он хранил свои сбережения в русских ценных бумагах и после начала войны остался нищим. Кроме всего прочего, в 1915 году его арестовали германские власти как опасного революционера. Азеф провел два года в тюрьме, откуда его выпустили только после Октябрьского переворота. Вскоре он умер от болезни почек.
Что любопытно, он имел и «посмертную жизнь». Во время мятежа левых эсеров в Москве в 1918 году те распространяли листовки, что, дескать, к большевикам приехал Азеф. Вряд ли это было простое вранье, скорее, кто-то из эсеров видел похожего человека. Так что легенда, пусть и «черная», была жива…
Глава 23. «Столыпинский галстук»
Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают.
Не успеть к заутрене
— Слишком рано вешают.
Лучше ляг да обогрейся
— Я, мол, казни не просплю…
Сколь веревочка ни вейся
— А совьешься ты в петлю!
Владимир Высоцкий
Когда вспоминают чрезвычайную жестокость Гражданской войны, редко задумываются: а почему так происходило? Причин, конечно, много. Но одна из них в том, что крестьяне и рабочие, воевавшие на стороне красных, в детстве или в юности были свидетелями действий карательных отрядов и столыпинских воен- но — полевых судов во времена революции 1905–1907 годов. Жители деревень и рабочих предместий платили по старым счетам. С процентами.
Хотя Столыпин был прав: «Сперва успокоение, потом реформы». Только вот вышло из этого… Потому что действовали по принципу: «Разберись, кто виноват, и накажи кого попало».
Ответный ход
Лавину крестьянских восстаний можно было остановить лишь двумя способами. Первый — провести-таки аграрную реформу. Но российские власти оказались на это не способны, потому в 1917 году и кончили так бесславно. Второй способ — пресечь беспорядки военной силой. По всей Руси великой «на подавление» двинулись карательные отряды. Действовали они предельно жестко. Вот, к примеру, как происходило «умиротворение» в окрестностях Москвы.
Командир лейб — гвардии Семеновского полка «полковник Мин выделил шесть рот под командой 18 офицеров и под начальством полковника Римана. Этот отряд был направлен в рабочие поселки, заводы и фабрики по линии Московско — Казанской железной дороги. Отправляя эту часть полка в кровавый поход, полковник Мин отдал приказ, в котором предписывалось буквально следующее: "…арестованных не иметь и действовать беспощадно. Каждый дом, из которого будет произведен выстрел, уничтожать огнем или артиллериею"».
Жесткость Мина понять можно — дело происходило сразу после Декабрьского вооруженного восстания. Другое дело, что офицеры, мягко говоря, несколько увлекались карательными мерами, особо не разбираясь, кто прав, кто виноват. И так происходило по всей стране.
«По приезде на станцию Перово несколько солдат, под личной командой Римана, штыками закололи пом. нач. станции. Как фамилия жертвы — мне не известно. Во время взятия в штыки начальника станции присутствовал.
Со слов офицеров полка слышал, что на ст. Голутвино был расстрелян машинист Ухтомский и еще 30 человек. В расстреле Ухтомского, если не ошибаюсь, участвовали солдаты и офицеры 9 роты, под командой капитана Швецова. Как зовут Швецова — не помню. Из разговоров офицеров мне было известно, что особыми зверствами отличался Аглаимов — адъютант одного из батальонов. Аглаимова зовут Сергей Петрович. Зверство его выражалось в том, что собственноручно из нагана расстреливал взятых в плен, за что получил высший орден Владимира 4–й степени. Наряду с Аглаимовым такими же зверствами отличались братья Тимроты. Из разговоров с Поливановым или Сиверсом в ДПЗ узнал, что они находятся за границей».
(Из протокола дополнительного допроса обвиняемого Шрамченко Владимира Владимировича, произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО, г. Ленинград, 27 ноября 1930 года.)
Поясню. «Взятие в штыки» означает, что солдаты ворвались на станцию и перекололи всех, кто не успел убежать.
На селе все происходило примерно так же.
«В деревню прибыл карательный отряд. Его командир, уланский ротмистр, приказал выдать зачинщиков. Когда его приказание не было выполнено, солдаты схватили нескольких крестьян и повесили. Хотя двоих из них, братьев Семеновых, вообще не было в деревне во время разгрома усадьбы. После всех мужчин подвергли порке».
П. Колосов
Что-то знакомое, не правда ли? Именно так во время Гражданской войны действовали и красные, и белые. Опыт имелся.
Чрезвычайные меры
Пришедший на пост премьер-министра Петр Иванович Столыпин понимал, что подобный беспредел необходимо вводить в какие-то рамки. 19 августа 1906 года он подписал указ о введении военно — полевых судов. Вообще-то указ должна была утвердить Государственная дума, но действовать он начал сразу же после подписания.
Сам Столыпин обосновывал свой указ так.
«Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка… Где аргумент бомба, там естественный ответ — беспощадность кары. Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете».
Власти всех уровней отнеслись к новому закону с большим одобрением. Через шесть дней после его издания, 26 августа, Николай II повелел военному министру объявить командующим войсками его требование о безусловном применении закона о военно- полевых судах. Вместе с этим командующие войсками и генерал- губернаторы предупреждались, что они будут лично ответственны перед «его величеством» за отступления от этого закона.
Читать бесплатно другие книги:
