1905 год. Прелюдия катастрофы Щербаков Алексей

Зубатов был не только замечательным сыскарем. Одновременно он прилагал огромные усилия, чтобы направить растущее и становящееся опасным рабочее движение в мирное русло. Только вот выходило из этого.

Полицейский социализм

В новом веке рабочее движение продолжало расти. Работники охранного отделения прекрасно видели, что происходит. Особенно настораживало изменение социального состава заключенных, идущих по политическим статьям. Если до 1896 года большинство были интеллигентами, то теперь преобладали рабочие. (Подчеркиваю — не те, кого административно высылали после забастовок, а именно осужденные).

Знаковым событием стала знаменитая Обуховская оборона, когда 7 мая 1901 года забастовка вылилась в баррикадный бой. То, что рабочие с булыжниками и арматурой стояли против вооруженных войск, вызвало оторопь. Стало ясно, что дело уже далеко зашло.

«Между тем рабочее движение было в то время на перепутье, и от правительства в значительной степени зависело дать ему то или иное направление. Рабочие являлись той силой, к которой жадно тянулись революционные организации и особенно социал — демократические. социал-демократы старались уже тогда завладеть пролетариатом и направить его не только на борьбу с существующим политическим строем, но и против всего социального уклада жизни. Социальная революция и диктатура пролетариата уже были провозглашены тогда конечною целью борьбы. Конечно, все это казалось бреднями. Увы!

То был момент, когда правительству надлежало овладеть рабочим движением и направить его по руслу мирного профессионального движения. Витте и его министерство этим вопросом от сердца не интересовались. Из двух сил, правильным взаимоотношением которых в значительной мере разрешается рабочий вопрос — капиталист и рабочий — Витте смотрел только на первого.

Не связанный ни происхождением, ни духовно со старым дворянством и его родовитой аристократией, он, очень заискивая в них светски, сердцем тянулся к новой знати — финансовой. Ее он и защищал, и весьма часто в ущерб рабочему классу.

Между тем, властям на местах приходилось сталкиваться и считаться с проявлениями рабочего движения. Надо было так или иначе действовать. В таком положении была и Москва».

Генерал Спиридович

Тут надо кое-что пояснить. Фабричные инспекции, которые должны были разбирать трудовые конфликты, подчинялись министерству финансов, которым с 1892 года руководил Сергей Юльевич Витге. Он являлся сторонником перевода России на капиталистические рельсы по либеральному пути. Так, в 1899 году Витте добился снятия ограничений на иностранные инвестиции. (Они были введены при Александре III). По мнению некоторых историков, это и явилось одной из причин кризиса, о котором я упоминал. Именно при Витте в России появилось засилье иностранных банков. После чего иностранные предприниматели чувствовали себя в России как хозяева. Кстати, именно Витге в 1907 году посадил Россию на французскую «долговую иглу».

В силу тех же либеральных взглядов главными для Витте являлись интересы предпринимателей. А рабочие? Потерпят.

Конечно, дело не только в Витте. Когда даже великие князья являлись пайщиками коммерческих компаний — какая уж тут забота о рабочих. Зубатов, как ему казалось, нашел альтернативу.

Перейдя из революционного лагеря в правительственный, он стал убежденным монархистом. Монархизм тогда был разным (речь не о тех, кому в школе или в кадетском корпусе вбили десяток истин, а о жизненной позиции). Некоторые с чего-то полагали, что народ изначально обладает некой мистической любовью к царю батюшке, что бы тот ни творил.[35] А если не совсем любит — значит, это всё «жиды и студенты» баламутят. В это, кстати, свято верил Николай II.

Зубатов придерживался иного мнения. Он полагал: так как государь стоит над социальными группами, то он должен поддерживать всех и в случае конфликтов решать споры. А если дело обстоит не так — нехорошо.

«Зная непочтительность к себе народной массы, и живую ее веру в монархический принцип, нобилитет (то есть буржуазия — Авт.) старается сохранить монархию в целях вящего использования ее в своих видах и притом безнаказанно со стороны рабочих масс. Попавшись на эту удочку, монархическая власть принуждена в дальнейшем играть роль гренадера на сундуках нобилитета».

Полковник Зубатов

То есть если предприниматели слегка зарвались, то власть, представляющая монарха, должна им объяснить, что так поступать не надо. Это не стоит понимать так, что Зубатов ненавидел «буржуев». Он просто считал их «одной из необходимых сторон». Но только «одной из».

Суть идеи Зубатова — так называемая «легализация», создание легальных профсоюзов, которым государство будет помогать мирно решать трудовые конфликты.

Идея, скажем так, интересная. А по тем временам — и подавно. Пробить ее было непросто. Но Зубатов нашел покровителя — им стал московский градоначальник, великий князь Сергей Александрович. С чего вдруг — непонятно. Впрочем, Зубатов и революционеров убеждал. Поддержка была серьезной — к мнению великого князя Николай II прислушивался. Сюда подверстался и московский обер — полицмейстер Д. Ф. Трепов — кстати, сын того Трепова, в которого стреляла Вера Засулич. Полицмейстер стал искренним последователем Зубатова и всячески ему содействовал. (Во многом произошло это потому, что Трепов не был профессиональным полицейским, он пришел из гвардии и такому крутому сыскарю, как Зубатов, попросту верил.) Последнее было немаловажно. Содействие главного городского полицейского решало многие вопросы.

Получив от петербургского начальства «добро», Зубатов стал действовать. Он начал создавать в Москве «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве». Интересно, что создавалось оно… незаконно. То есть Зубатов отправил Устав «Общества» на утверждение в Петербург, где документ пошел гулять по бюрократическим дебрям. Эти прогулки могли продолжаться долго, и ускорить их ход не мог никто — ни Бог, ни царь и ни герой. (Про царя — это не шутка.) Но полковник ждать не стал. В конце-то концов, кто мог доставить неприятности рабочей организации? Охранное отделение или полиция (часто рабочие сходки разгоняли городовые). Но в данном случае всё было схвачено.

Начнем с главного вопроса. Как сказал товарищ Сталин, «кадры решают всё». Для создания массовой рабочей организации требовалась инициативная группа. С этим у Зубатова было все хорошо.

Несмотря на постоянные аресты, московские рабочие социал — демократические группы постоянно пытались возродиться. Но московская охранка работала на высшем уровне и знала о данных процессах чуть ли не всё.

Среди тех, кто шел в эти группы, были очень разные люди. Большинство из них искренне хотели улучшить жизнь рабочих, но в революционных идеях разбирались слабо, если вообще разбирались. Такие несостоявшиеся марксисты были отличными кандидатами в «Совет рабочих» — так назывался руководящий орган будущего «Общества». Должно быть, Зубатову, умевшему перевербовывать и убежденных революционеров, переубеждать этих товарищей было даже скучно. Я подчеркну: Зубатов свой будущий актив отнюдь не вербовал в агенты охранки, так что утверждения, будто «Совет рабочих» состоял сплошь из секретных агентов — пропаганда противников. В чем различие? Агент работает в чужом лагере, он должен маскироваться под тех людей. А эти рабочие совершенно искренне пропагандировали свою новую веру. Получали ли они деньги от Департамента полиции? Наверное. Точных данных нет. Но они стали профессиональными профсоюзными вожаками.

Началась деятельность «Рабочего совета» с многочисленных собраний рабочих, на которых активисты толкали речи, обличая революционеров и капиталистов и развивая взгляды Зубатова. Правда, иногда их заносило. Так, на одном из собраний оратор, высказываясь о своей верности монархии, в конце изрек: «Нам нужен наш царь!» То есть вроде выходило, что нужен новый Емельян Пугачев. Зубатов потом долго и нудно отбрехивался.

Одновременно полковник нашел некоего профессора Озерова, который стал читать лекции об английских тред — юнионах[36]. Народ заинтересовался. Вскоре Озеров начал проводить «собеседования». Они заключались в том, что профессор выслушивал претензии рабочих к администрации предприятий, после чего фабричной инспекции отправлялась грамотно составленная бумага за подписью «Совета» с изложением данных фактов.

В общем, пошла нормальная профсоюзная работа — во Дворце труда и сейчас делают примерно то же самое. За одним исключением. Хотя Трепов, а уж тем более Зубатов, не «светились», те, кому надо, отлично знали, кто стоит за «Советом». Так что фабричной инспекции пришлось работать всерьез.

«Дошло до Петербурга. Тамошние социал — демократические организации стали присылать своих делегатов познакомиться — что такое делается в Москве. Зубатов, зная о приезде этих ораторов, устраивал обыкновенно так, что гость допускался на собрание, ему разрешали говорить, но против него выступал заранее подготовленный более сильный, горячий, талантливый оратор- москвич. Он побивал приезжего на диспуте, и приезжий проваливался на глазах рабочих; революционер пасовал перед реформистом. После же диспутов на обратном пути в Петербург депутатов нередко арестовывали, что было большой тактической ошибкой, очень повредившей делу легализации».

Генерал Спиридович

Был такой у Зубатова — Никифор Красивский, оратор от Бога.

Вот что вспоминает о нем очевидец:

«Он зло высмеивал существующие у нас революционные партии: "Продали мне в лавке гнилую селедку, и партии спешат использовать случай, предлагая кричать: "Долой самодержавие!"» С подачи либералов, ненавидящих Зубатова уже за то, что служит в «кровавой гэбне»… простите, охранке, его начинание получило название «полицейский социализм».

Полиция против предпринимателей

Все это было хорошо, но мало. Для того чтобы завоевать настоящий авторитет, «Совету» требовалось решать трудовые конфликты. А как решать? Да просто. Если на предприятии начиналась буча, туда двигался член «Совета», да только не с пустыми руками, а с «открытым листом, выданным московским обер — полицмейстером как представителю московского по фабричным делам присутствия». Это был официальный документ, свидетельствовавший, что к фабриканту явился человек из полиции. С обер- полицмейстером (то есть начальником ГУВД) конфликтовать было, что плевать против ветра. К самым непонятливым обращался лично Трепов. Вопрос решался.

Это очень высоко подняло акции Совета. Рабочие пошли к Зубатову рядами и колоннами. Вся эта деятельность вызывала недовольство у многих. В первую очередь — у революционеров, у которых буквально из- под носа уводили социальную базу. Но что они могли сказать рабочим? Что Зубатов им помогает неправильно? Они-то при Московском охранном отделении ничего поделать не могли.

Предприниматели, понятное дело, тоже были не в восторге. Но им трудно было предпринимать контрмеры — не жаловаться же на то, что московский обер — полицмейстер заставляет их выполнять российские законы. Стали писать доносы: дескать, Зубатов подрывает устои, а что дальше-то будет. И ведь многие из этих людей искренне возмущались «полицейским произволом»!

Министру внутренних дел Д. С. Сипягину, являвшемуся просто классическим образцом карикатурного «тупого ретрограда», игры Зубатова решительно не нравились. Но поскольку полковнику покровительствовал великий князь Сергей Александрович, он терпел.

Тем не менее, для солидности и демонстрации своей лояльности Зубатов привлек к сотрудничеству журналиста «Московских ведомостей» Л. А. Тихомирова.

Об этом человеке стоит рассказать особо. Он прошел путь, во многом похожий на путь Зубатова, только вот маршрут был куда покруче. Полковник в революционной среде не пошел дальше дискуссионных кружков, а Тихомиров являлся редактором газеты «Народная воля» — издания, рекламировавшего терроризм. На упоминавшемся уже липецком съезде он голосовал за убийство Александра И. Сам Тихомиров непосредственно в подготовке терактов не участвовал, но и без этого на виселицу нагулял. Впрочем, он не стал ждать, когда за ним придут, и в 1880 году отбыл за границу, где вместе с Петром Лавровым некоторое время редактировал народнический журнал «Вперед».

Но внезапно бывший террорист раскаялся. В 1888 году он написал брошюру «Почему я перестал быть революционером» и попросил помилования — каковое и было дадено. Вернулся он монархистом в духе Зубатова, только еще и очень религиозным (Зубатов к религии относился наплевательски), и с тех пор работал в консервативной газете «Московские ведомости».

Зубатов с Тихомировым друг другу понравились, и журналист стал помещать положительные материалы о деятельности зубатовцев. Тогда к газетам относились не так, как сейчас, — они были силой, тем более проправительственные «Московские ведомости».

В начале 1902 года Зубатов решил устроить массовую акцию — показать свою организацию всему честному народу. Поводом стала годовщина освобождения крестьян. Московский градоначальник марш разрешил. Все прошло хорошо, около 40 тысяч рабочих без сопровождения полиции мирно прошли в Кремль к памятнику Александру II, отслужили панихиду, возложили венок и столь же мирно разошлись.

Это был грандиозный PR власти. И знаете, как отреагировало правительство? Последовал секретный указ цензуре: «Не следует дозволять обобщения этого отдельного факта и сообщения ему характера всероссийского события».

И хотя этот указ кажется полным идиотизмом, со своей точки зрения власти были в чем-то правы. Они инстинктивно чувствовали опасность. Ведь те же самые рабочие через три года будут сражаться на баррикадах Красной Пресни под красными флагами.

Главной бедой зубатовского профсоюза было то, что он являлся колоссом на глиняных ногах. Он ведь держался даже не на полиции, а лично на Зубатове и Трепове. Что и показали события, начавшиеся всего лишь через три дня после триумфальной манифестации, когда стартовала забастовка на фабрике Гужона.

Началось правильно, с пустяков. Забастовали. Дело вроде бы по тем временам житейское — да не совсем. Все уперлось в личность предпринимателя. Юлий Петрович Гужон был одним из самых богатых и влиятельных в Москве фабрикантов, да и в Петербурге у него связей было достаточно. Очень умный человек. При этом, разделяя взгляды Витте на капитализацию России, к зубатовским играм Гужон относился очень плохо.

Так что когда к нему явились с «открытым листом» ребята из «Совета», он их просто послал куда подальше, задав вопрос: «А кто вы такие?». Гужон прекрасно понимал неопределенный статус зубатовцев, а московского обер — полицмейстера он не боялся. Московской охранки, видимо, тоже не очень.

Зубатов оказался в скверном положении. Была бы его организация нормальным профсоюзом — поражение никого особо не волновало бы. Как говорится, не всегда побеждают наши. Но ведь что получалось? Какой прекрасный информационный повод для левой агитации! Дескать, видите, братцы — рабочие? Что мы вам говорили? Против акул капитализма и полиция бессильна.

Зубатов через Трепова стал откровенно давить на Гужона, однако тот был неслабым парнем и не поддавался. И обер — полицмейстера переклинило. О Трепове говорили: он так и остался гвардейским офицером, со всеми особенностями этой касты. Разгорячившись, что ему смеют противоречить, он пообещал задавить предприятия Гужона штрафами и даже выслать его из России (предприниматель был гражданином Франции). Тот вроде бы начал поддаваться, но на самом-то деле, используя все свои связи, послал обстоятельную жалобу в Петербург. Теперь уже было, на что всерьез жаловаться.

И тут ударил Витте. Зубатов его буквально бесил, и не только по причине разных взглядов на развитие России. Любой крупный чиновник ужасно не любит, когда лезут в сферу его влияния. А зуба- товцы фактически подменили собой фабричную инспекцию.

Надо сказать, что до этого полковник умело играл на противоречиях ведомств. Министр МВД[37] Сипягин, как уже говорилось, Зубатова не любил, но на жалобы из чужого министерства не обращал внимания. Однако теперь дело зашло слишком далеко.

Забастовка была с треском проиграна. Но речь шла уже не о «Совете рабочих», а о карьере Зубатова. Неизвестно, чем бы это все закончилось, но 2 апреля 1902 года Сипягин был убит террористом — эсером, и про все эти разборки забыли. Зубатов был нужен как профессионал. Новый министр МВД В. К. Плеве в конце 1902 года перевел его с повышением в Петербург — на должность начальника особого отдела Департамента полиции.

Между тем зубатовская организация посыпалась, хотя и по- лучила-таки официальный статус. Применять старые методы полковнику было уже нельзя, а без него зубатовцы ничего не могли. Формально она сохранилась аж до 1905 года — в качестве вялого монархического рабочего клуба, в который рабочие ходили просто пообщаться. Никакого общественного значения эта организация уже не имела.

Первая легальная российская партия

Об этой истории не любят вспоминать — потому что она всем не очень удобна. Речь идет о первой легальной российской политической партии, которая образовалась в 1901 году и тоже связана с именем Зубатова. Эта история развивалась параллельно с московскими событиями.

Все началось с того, что в начале 1900 года ребята Зубатова провели крупную «ликвидацию» организации Бунда. Делалось это в лучших традициях полковника. В Минск заранее приехал ротмистр Г. Геранди, который создал собственную розыскную структуру, некоторое время занимался оперативной работой. А потом понеслось.

«Целыми вагонами возили арестованных в Москву, где и производились расследования. Шли допросы и по ним производились новые аресты. Результаты обысков, в общем, были недостаточно хороши. Бундовцы вели себя весьма конспиративно и осторожно. Редко, редко находили одну нелегальную брошюру или прокламацию; найти какую-либо рукопись, письмо, заметку конспиративного характера было почти невозможно».

А. Спиридович

Тем не менее, брали много и, казалось бы, бессистемно. Но это только так казалось. В конце концов всех лидеров Бунда повязали, обнаружили типографию. Кстати, в сети жандармов попался социалист — революционер, будущий знаменитый террорист Григорий Андреевич Гершуни (впрочем, он сумел выкрутиться). Но о Гершуни будет рассказано дальше. На момент ареста он террором еще не занимался.

Бунду был нанесен серьезный удар — но не смертельный. И Зубатов это понимал, как никто. Дело в том, что он проводил такую же «ликвидацию» в 1898 году. Тогда всё было даже лучше — агенты охранки «пасли» Бунд с самого момента его создания. И вот за два года организация выросла снова, и теперь вовсю развлекалась, устраивая многочисленные забастовки.

Зубатов уже убедился в главном отличии нового времени от периода народовольцев. Теперь на место арестованных революционеров тут же приходили новые — забегая вперед, можем сказать, что так дело и пойдет до самого 1907 года. Потому-то он и влез в эксперименты с рабочим движением. Нечто подобное «Совету рабочих» Зубатов хотел устроить и в Западном крае. Именно поэтому аресты проводились столь «бессистемно». Зубатову хотелось наловить побольше разных людей, примыкавших к Бунду, — чтобы разобраться: кто они такие?

Результаты «собеседований» с задержанными внушили полковнику оптимизм. Он оценивал ситуацию так:

«В еврейском движении принимает участие главным образом зеленая молодежь, часто весьма симпатичная, мягкая и отзывчивая, формирующая взгляды на литературе шестидесятых годов и повторяющая революционные зады, причем будучи до крайности мало осведомлена в революционных теориях, будирует[38] и шумит»

Отступление. Местечковые заморочки

Имеет смысл рассказать, что происходило в «черте оседлости». Отставим в сторону национальные противоречия. Зубатов занимался евреями, вот на них и остановимся.

Если не считать крупных городов, еврейское население Белоруссии и правобережной Украины группировалось в так называемых местечках — очень своеобразных населенных пунктах с совершенно особенным укладом жизни, замкнутым на себя. Отсюда в русский язык и пришло слово «местечковый», означающее сосредоточенность на узких местных интересах. Впрочем, и в крупных городах вроде Минска, Гомеля или Витебска евреи тоже предпочитали вариться в своей среде.

В Западном крае существовали многочисленные предприятия — правда, в основном, мелкие, — на которых шла та же самая классовая борьба. Еврейские предприниматели точно так же, как и русские, прижимали своих соплеменников — рабочих и точно так же не желали понимать, чем это может закончиться.

Но в местечках имелась одна особенность. Тут жили по традициям, которые были очень жесткие. Шаг вправо, шаг влево — побег. Однако времена наступали веселые — и значительной части молодежи такое положение не нравилось. Так что мотивацией многих, кто шел в Бунд, была просто «протестная реакция» — как сегодня идут в панки. Причем дело обстояло куда жестче, чем у русских, украинцев или поляков. Там нередко случалось, что молодой человек, поувлекавшись всякими революционными закидонами, потом возвращался под родимый кров и нормально жил. Молодому человеку или девушке из местечка возврата не было — хотя бы потому, что революционные учения были атеистическими. С точки зрения ортодоксальных евреев, увлечение ими являлось предательством веры. А вот этого не прощали.

Пути молодых «отступников» вели не только в Бунд. Все большей популярностью пользовались социалисты — революционеры, которые как раз создавали свою всероссийскую партию. Начали появляться анархисты (эти покажут класс позже). Кроме того, имелась местная экзотика, вроде организации «Поалей Цион». Это были так называемые левые сионисты. Как известно, в то время главной идеей сионизма был отъезд всех евреев в Палестину — так вот эти товарищи и собирались строить в Палестине социализм.[39] Все эти группы рекрутировали сторонников из одной среды — еврейской молодежи, и были очень шумными и склочными. Но забастовки-то организовывали, газеты и листовки печатали!

Кстати, местечковая верхушка смотрела на эту публику без всякого восторга — поскольку молодые радикалы подрывали ее влияние. Так что в полицейских документах есть свидетельства, что раввины со спокойной совестью сдавали революционеров жандармам. Никакая пресловутая «еврейская солидарность» их не останавливала.

В общем, для Зубатова это были самые подходящие люди. Только вот возникал вопрос: а каким образом в данной среде проводить легализацию? Монархическая идея в «черте оседлости» — это, что называется, из раздела юмора. С другой стороны, московских рабочих волновали только социальные вопросы, а тут имелся еще и национальный. Вот и зародилась у Зубатова совершенно безумная на первый взгляд идея — создать еврейскую партию.

Разумеется, создавать ее с нуля было бессмысленно, ее бы «съел» Бунд, который очень быстро оправился после арестов. Да и кто бы такое позволил? Так что начали с экономики.

Но опять же, нужны были люди. И Зубатов их быстро нашел. Самой большой его удачей было привлечение на свою сторону Марии Вильбушевич. Несмотря на свою молодость (на момент ареста ей исполнился 21 год), это была очень заметная фигура в Бунде. Она происходила из богатой купеческой семьи и имела, скорее, богемный склад характера, в идеологии совершенно не разбиралась, да и вообще Манечку (так её звали все, даже Зубатов) больше интересовал сам процесс. Ну нравилось девушке находиться в центре внимания! А была она, прямо скажем, не первой красавицей. Куда ей деваться, кроме как в революцию?

Так что разагитировать Манечку особого труда Зубатову не составило. В самом деле — что получалось? Можно делать то же самое, что и раньше, только совершенно легально, не опасаясь, что посадят. Поэтому выйдя на свободу после ареста, Мария Вильбушевич сделалась пламенной сторонницей Зубатова. И ещё сторонники нашлись. Интересно, что в союз с зубатовцами вступил «Поалей Цион»! Полковник против сионизма ничего не имел. Он считал: если думают о своей Палестине, значит, в России в революцию не пойдут. Тем временем зубатовцы начали активную деятельность. Сам полковник сидел в Москве. В Минске заправлял всем начальник местного жандармского отделения полковник Васильев, большой поклонник зубатовских идей.

В отличие от Москвы, агитация проводилась не собраниями, а действием, не только в Минске, но и по всей Белоруссии. Данная местность имела одно серьезное отличие от Москвы — в ней преобладали мелкие предприятия и кустарные мастерские. Малое предприятие поднять на забастовку не так уж сложно, что зубатовцы и делали — а потом добивались успеха с помощью Васильева. Вначале это как-то прикрывалось, но довольно быстро полковник плюнул на жалкую пародию на скрытность (провинция же — все всё знают) и стал действовать в открытую. Например, во время забастовки минских слесарей, которым хозяева пытались увеличить рабочий день, Васильев вызвал представителей тех и других в свой кабинет и заявил: дескать, рабочие неправы, что бросили работу, но и вы, господа, извольте соблюдать законы. И что может мелкий фабрикант поделать против жандармского полковника?

Одних участие жандармерии в рабочих конфликтах шокировало, а других — наоборот: таки почему бы и нет? Ряды зубатовцев быстро росли.

Кстати, рабочее движение в Белоруссии имело интересную особенность. Поскольку предприятия были мелкие и мельчайшие, профсоюзы создавались не по территориальному принципу (то есть по предприятиям), а по профессиям. У слесарей свой союз, у плотников — свой. Бунд поступал точно так же. Это позволяло проводить забастовки, например, приказчиков (продавцов в лавках) и извозчиков — на которых РСДРП никогда внимания не обращала. Не потому, что эсдеки что-то имели против них, а просто возиться с ними времени не было.

А 27 июня 1901 года была образована Еврейская независимая рабочая партия (ЕНРП). Целью провозглашалось «поднятие материального и культурного уровня еврейского пролетариата». Декларировалась абсолютная аполитичность. Самое смешное, что на это в Петербурге не отреагировали никак.

Однако чем дальше, тем становилось понятнее, что затея эта тухлая. Зубатов ведь совсем не собирался быть «крышей» для профсоюзов. Он полагал — надо только дать первоначальный толчок, а там они будут сами разбираться. Ага, конечно! Самим-то труднее… Идеологически же ЕНРП все более становилась откровенно сионистской, а к этому течению далеко не все представители власти относились так же спокойно, как Зубатов.

Тем временем предприниматели засыпали губернатора жалобами, и тот стал недоумевать: да что тут, черт возьми, происходит?

А напряжение в стране росло. Все большую популярность набирали эсеры. Так что с одной стороны партия начала терять популярность, с другой — на нее все хуже стали глядеть власти. В итоге ЕНПР самораспустилась в 1903 году. Считается, что последней каплей стал кишиневский погром. Но и посмертно «независимцы» успели отличиться, положив начало краху Зубатова.

Крах идеи

В середине 1902 года представители «Независимого союза рабочих» (филиал ЕНПР) прибыли в Одессу. Одесса — мама тогда была развеселым местом. Большой портовый город, через который шел основной поток экспорта зерна, был буквально набит рабочими — причем очень обозленными рабочими. Заработная плата в Одессе сильно отставала от других крупных городов, а цены примерно соответствовали самому дорогому городу империи — Санкт — Петербургу. Да и зарплата рабочим доставалась не вся. В порту и в других местах, где на работу принимали артелями (бригадами), существовала система посредников, без которых получить работу было невозможно. Эти посредники за свои «услуги» отбирали у артелей от четверти до трети заработка. Да и вообще рабочих обманывали и обсчитывали совершенно бесстыдным образом. Прибавьте сюда многонациональный состав одесситов.

В итоге такой богатой палитрой радикальных группировок не мог похвастаться ни один из городов Российской империи. Вот далеко не все:

— социалисты — революционеры;

— социал-демократы, «искровцы» (сторонники РСДРП);

— социал-демократы, «экономисты»;

— анархисты нескольких толков; бундовцы;

— «Поалей Цион»;

— украинские националисты.

И вот в эту пеструю толпу влились «независимцы».

У них было преимущество. Одесский полицмейстер генерал Бессонов получил соответствующие инструкции: всячески содействовать зубатовцам. А те и рады стараться. Процесс пошел по знакомой нам схеме. Ребята быстро сориентировались в ситуации и напрочь забыли про то, что приехали от еврейской партии. Начали создаваться профсоюзы, в которых на веру и национальность не смотрели. Но настоящие дела закрутились в феврале 1903 года, когда в Одессу прибыл некий Герман Шаевич. Он работал на Зубатова, но полковник, убедившись в незаурядных организаторских способностях Шаевича, предоставил ему очень широкую самостоятельность, по принципу: главное — результат. Так что данный товарищ делал, что считал нужным.

Он быстро сколотил достаточно многочисленные профсоюзы и начал очень интересные игры. Если в Белоруссии зубатовцы организовывали забастовки на мелких предприятиях в агитационных целях, то Шаевич пошел дальше. Он стал это проделывать для… тренировки. Ведь в чем сила профсоюза? В солидарности его членов. Одно предприятие бастует, остальные помогают забастовщикам: собирают деньги, не позволяют никому идти в штрейкбрехеры и так далее. Вот это и отрабатывал на мелких забастовках Шаевич. Ну, и заодно у рабочих росла уверенность в собственных силах. «Независимцы» стали сильно теснить остальных борцов за рабочее дело. И все шло хорошо, но тут вдруг в городе вспыхнула большая стачка.

Сценарий. Массовая забастовка в России начала XX века

Я уже рассказывал о большой забастовке в Петербурге в 1896 году. С этим явлением мы еще столкнемся не раз. Они возникали и развивались примерно по одному сценарию. Чтобы не повторяться, я этот сценарий и приведу, в дальнейшем указывая лишь отличия.

Такое случается, только если социальное напряжение достигло критической черты. Как в высушенном засухой лесу, где от одной выброшенной сигареты может полыхнуть страшный пожар. А любителей «бросать сигареты» в России хватало. Причем власти всегда ничего не замечали до того момента, когда что-то предпринимать было уже поздно. Ну, власти-то ладно, а вот администрация предприятий почему ничего не видела? Видела. Но не могли они себя переделать — перестать смотреть на рабочих как на быдло.

Начиналась забастовка с какого-нибудь совершенно пустякового случая, который не стоил выеденного яйца. Кого-то уволили, кому-то недоплатили, кого-то оскорбили. Для начала хватало одного ставшего цеха или малого предприятия. А соседи думали: там бастуют, а мы что? — и дальше все катилось как снежный ком. Разумеется, каждый новый присоединившийся цех, фабрика или завод выдвигали свои требования.

Рабочие очень быстро организовывались, и дальнейшее развитие стачки шло уже волевым порядком — ребята ходили с завода на завод, призывая присоединиться. Не всегда агитацией, иногда угрозами, а порой и мордобоем. Тут же появлялись борцы за рабочее дело, которые с увлечением начинали лить в огонь керосин и оказывать посильную помощь. Предприниматели всегда проявляли фантастическое упрямство, чем также разжигали пожар. Требования забастовщиков становились уже о — очень серьезными. Нет, чисто политических лозунгов до 1905 года обычно не выдвигалось — просто планка требований подскакивала так высоко, что «разойтись по — мирному» было уже невозможно.

Власть действовала глупо и с опозданием. Пытались арестовывать «зачинщиков», что было бесполезно, потому как приходили новые. Пытались вступать в переговоры — без толку.

Рабочим становится скучно сидеть по домам, они начинают устраивать демонстрации. Их разгоняют. Снова кого-то арестовывают. В конце концов, запал иссякал и забастовка затухала. Конкретные результаты — кому что прибавили, а кому нет — были неважны. Общий итог всех массовых забастовок — упавший престиж власти и выводы рабочих: в следующий раз дружнее браться.

Знаменитая Южнорусская стачка началась на железной дороге. Кондуктор ударил своего подчиненного, тот цивилизованно обратился к мировому судье. Суд вынес решение в его пользу — но рабочего уволили. И началось по вышеприведенному сценарию. Забастовала железная дорога, порт, а также команды находящихся там судов. Встали заводы. Огонь перекинулся на Николаев и Киев. Одновременно имелся и другой эпицентр — в Баку, но о нем будет рассказано дальше. Сейчас нас интересует Одесса.

Советские историки утверждали, что все эти забастовки, включая одесскую, организовали комитеты РСДРП. Это не так. Другое дело, что «искровцы», будучи неплохо организованы, быстро сориентировались в ситуации и на ряде предприятий сумели возглавить забастовку, а в других местах занимались уже знакомой нам «листовочной войной» и довольно быстро начали приобретать влияние. Противостоять им в рабочей среде могли только «независимцы».

Напомню, у ребят Шаевича была как раз противоположная задача, нежели у социал — демократов — гасить забастовки! Точнее — не давать им развиваться в такой вот пожар. А они становятся во главе рабочих масс, опередив эсдеков! Не только не гасят стачку, а наоборот — всячески ее раздувают. Сам Шаевич тут был ни при чем. Он-то как раз пытался удержать своих рабочих — но уже ничего не мог поделать. Сам научил их на свою же голову.

Его натренированные на «малых стачках» ребята увлеченно бросаются в поток. Так, в агентурных донесениях жандармов отмечено, что некий «независимец», работающий в порту, усиленно бегает по судам, чьи команды еще не забастовали. После его посещения моряки вливаются в общие ряды… И таких деятелей — множество. Возникает подозрение, что члены зубатовских профсоюзов просто — напросто использовали полковника и его людей для того, чтобы пройти самый трудный «нулевой цикл», а потом, когда началось серьезное дело, элегантно его «кинули». Это не значит, что «независимцы» побратались с эсдеками. Они друг друга продолжали не любить. «Искровцы» — то имели глобальные цели, а зубатовцы, раз уж пошла такая пьянка, просто хотели сорвать с буржуев по максимуму.

И что мог сделать Шаевич? Хотя по другим версиям, он тоже был себе на уме. В конце концов, к августу 1903 года, стачка закончилась. В Одессе применили вооруженную силу, разогнав митинг рабочих в Летнем саду. Кто-то из бастующих в итоге не получил ничего, кто-то сумел добиться уступок от предпринимателей. Шаевича объявили организатором забастовки и отправили на пять лет в ссылку.

Зубатову тоже было невесело.

«Теперь все сразу обрушилось на Зубатова. Все враги его как бы объединились против него и решили использовать благоприятный момент для его падения. О Зубатове кричали, что он сам устроил забастовку, что он сам революционер. Обвинение в революционизме было, конечно, нелепо, но оно шло из кругов чиновничества и его, конечно, подхватили в пику правительству. В дело вмешался великий князь Александр Михайлович, доложивший государю, что забастовку в Одессе устроил сам Зубатов».

А. Спиридович

Итак, попытка создания мирных профсоюзов потерпела крах. Впоследствии многие говорили и писали, что власти проявили близорукость, а вот если бы… Но на самом-то деле зубатовская затея была обречена на провал. Предприниматели упорно не желали делиться, власти столь же упорно не понимали необходимости ограничивать произвол капиталистов. В этой ситуации ничего иного выйти просто не могло.

На этом карьере Зубатова пришел конец. Министр МВД Плеве его люто невзлюбил. Может, полковник и отделался бы назначением на должность начальника охранного отделения куда — ни- будь в Киев, а может, и пересидел бы грозу. Но не такой он был парень. В то время в среде высшего чиновничества плелся заговор против Плеве, во главе которого стоял давний противник полковника — Витте. И Зубатов решил перебежать на другую сторону. Действуя в этом направлении, он стал заниматься откровенно некрасивыми делами — вроде фальсификации «писем из народа» в поддержку Витте, на чем и погорел. И тут ему всё припомнили. Зубатов был выгнан со службы без пенсии и отправлен в ссылку в Вологду. Правда, в 1906 году ссылку отменили и вернули пенсию — но на службе не восстановили.

Что же касается Зубатовских организаций, то судьба их такова. Западную и Одесскую разогнали полностью. Московская осталась как вялая тусовка. Но имелась еще одна. Ее уже в 1903 году Зубатов создал в Петербурге. После отставки полковника эту организацию возглавил Георгий Гапон.

Ну вот мы и подошли к организации, которая стала «фирменным знаком» революции 1905–1907 годов. Речь идет о партии социалистов — революционеров. Эти люди у автора вызывают смешанные чувства. Да, это были отмороженные убийцы. Но себя- то они тоже не жалели. Они умирали за то, во что верили. Вы так сможете?

«Художник террора»

Социалисты — революционеры гордились тем, что являлись прямыми продолжателями дела народовольцев. Но на самом- то деле это не совсем так. Считается, что эсеры были за крестьян, однако первые эсеровские программные документы обращены ко всем — к рабочим, крестьянам, интеллигентам. Дескать, давайте сносить эту власть — а потом поглядим. Никакой крестьянской идеи в ранних эсеровских документах нет — да и вообще никакой идеи там нет. «Мочи козлов!» — вот, собственно, и вся идеология. Другое дело, что рабочих взяли в оборот социал-демократы и зубатовцы, и эсерам просто иного выхода не было, кроме как говорить о крестьянах.

Но давайте начнем с начала. Итак, в середине 90–х стало снова подниматься народническое движение. Это было множество кружков, где, понятное дело, каждый знал, как обустроить Россию. Долго и нудно эти кружки пытались объединиться, и в конце концов это более — менее удалось. Образовалось две организации: «Южная партия социалистов — революционеров» и «Северная группа» таких же товарищей. Впрочем, думается, эти названия были выдуманы по ассоциации с декабристскими организациями, потому что «южане» охватывали и запад России, а «северяне» центр имели в Москве и связаны были аж с Сибирью. «Северяне» издавали журнал[40] «Революционная Россия». Кстати, с этим названием вышла забавная история. Первоначально журнал должен был называться «Свободная Россия», но когда набирали первый номер, для заголовка не нашлось нужных литер. В итоге набрали то, на что хватило. А как вы судно назовете, так оно и поплывет.

Как положено в партийной среде, у двух групп имелись противоречия. «Южане» были, в общем-то, против террора. Точнее, они допускали такой метод, но больше склонялись к агитации и пропаганде. «Северяне» же оказались ребятами отмороженными и выступали за террор. Неизвестно, чем бы кончился их спор, но тут вмешалась жизнь. Начало второй волне российского терроризма положил не член революционной организации, а одиночка.

14 февраля 1901 года П. В. Карпович выстрелом из револьвера убил министра просвещения Н. П. Боголепова. Свои действия он объяснил желанием отомстить за то, что Боголепов отправил бунтовавших студентов в армию.

Об этой истории тоже стоит рассказать. 4 марта 1900 г. студенты в очередной раз собрались на демонстрацию. Полиция принялась их разгонять. Демонстранты оказались совсем не мирными овечками, они были вооружены металлической арматурой, а кое у кого имелись и револьверы. Правда, стрелять они, видимо, не умели, поскольку ни в кого не попали. В полицейских документах сказано, что представители власти «вынуждены были применить оружие», но данных о жертвах нет. Видимо, казаки лупили студентов шашками плашмя или не вынимая их из ножен — был у станичников такой метод вразумления. После драки особо «засветившихся» бунтарей отправили в армию. Такой ход многие считали неправильным.

«Это было одно из самых ошибочных мероприятий царского правительства. В армию вливали самых недисциплинированных, распропагандированных молодых людей. Там они в большинстве случаев сразу же попадали в привилегированное положение, что меньше всего походило на отбывание наказания, которое выдумало для них правительство. Между тем, все оппозиционные и революционные круги приняли новое мероприятие, как отправку молодежи на исправление как бы в дисциплинарные батальоны. Поднялась агитация против правительства. В результате — вред для армии, вред для правительства и никакой пользы и толку для молодежи».

А. Спиридович

Тут, конечно, надо понимать, что для офицера Спиридовича служба в армии не представлялась каким-то очень уж страшным наказанием — а пойди-ка ты, парень, послужи. Он сам погоны носил с детства и просто не видел для себя иного жизненного пути.

Но у студентов было иное мнение. В революционных кругах такие действия властей расценили как дикий произвол. Вольнослушатель Берлинского университета Карпович решил отомстить — и отомстил. Совершив убийство, он мог бы скрыться — все растерялись, он успел бы уйти. Но Карпович предпочел сдаться. Он вспоминал:

«Как только я решил, сделалось так спокойно на душе, так тихо: временами было как-то уютно, тепло. Вот уже больше недели, но ни одного сомнения, ни один нерв не дрогнет. Ясно, очень ясно».

Такое поведение станет фирменным знаком эсеровских террористов. Этим они отличались от предыдущего поколения — от народовольцев. Те всегда планировали пути отхода после «акции», эсеры же о такой мелочи просто — напросто не задумывались. В их планы входило либо погибнуть на месте преступления, либо задвинуть пламенную речь на суде. Тем более что, в отличие от народовольцев, их было много. Тут уже действовал принцип «всех не перевешаешь». И вот как можно было бороться с такими людьми?

Карпович не был связан с существовавшими революционными организациями. Он посещал за границей народнические кружки, но за ним никто не стоял. По крайней мере, охранка никаких связей Карповича не раскопала, хотя копали хорошо. В итоге судили террориста «за умышленное убийство частного лица». Уже смешно: министр — и вдруг «частное лицо». Но тут власти правы. Карпович на суде просто, извините, выпрыгивал из штанов, провозглашая политический характер своего убийства. Что, власти должны были ему в этом помогать?

Стоит рассказать и о его дальнейшей жизни. Террорист был осужден на 20 лет каторги.

«Я был уверен, что буду судим военным судом и приговорен к смертной казни. Так я думал, и это не особенно устрашило меня. Но меня судят, оказывается, общеуголовным судом, и смертной казни нет в его распоряжении. Готового к смерти, меня, естественно, каторга не устрашит и уж, конечно, не исправит».

После Февральского переворота 1917 года Карповича, как и всех революционеров, освободили. Он решил уехать за границу. Но судно, на котором он плыл из Архангельска, торпедировала немецкая подводная лодка.

Кроме Карповича, нашлись и другие любители пострелять. 9 марта статистик Самарской земской управы Логовский пытался убить Победоносцева. Стрелял через окно и не попал. Это был тоже одиночка, хотя на допросе он заявил, что разделяет программу социалистов — революционеров.

Эти выстрелы и определили дальнейший ход событий. В конце 1901 года была создана партия социалистов — революционеров. Ее основали четыре человека: В. Чернов, М. Гоц, Г. Гершуни и Е. Азеф, который уже тогда являлся платным сотрудником охранного отделения. О нем рассказ будет дальше, но и остальные тоже весьма интересные люди.

Гоц являлся, так сказать, патриархом. В 1889 году он участвовал в знаменитом «якутском бунте» — группа политических ссыльных в Якутске попыталась возмутиться, и их выступление было подавлено весьма жестко. Гоцу во время подавления «бунта» повредили позвоночник, так что он был прикован к инвалидной коляске и, соответственно, ни к какой практической работе физически не способен.

Чернов тоже был теоретиком. Здоровенный мужик с рыжей бородой, он очень гордился, что является сыном крестьянина и в детстве даже пахал землю — редкий случай для революционеров той поры. Свое происхождение Чернов подтверждал тем, что уснащал свою речь бесчисленными народными поговорками и вообще очень любил говорить речи по любому поводу и без него. Он являлся главным теоретиком терроризма, обосновывая необходимость убивать наукобезобразными терминами. Эти двое могли бы болтать сколь угодно долго.

Однако провозгласить создание партии — не значит ее создать. Но тут выдвинулся человек совсем иного склада — Григорий Андреевич Гершуни. Это был выдающийся человек, что признавали и его противники. Л. А. Ратаев, начальник особого отдела департамента полиции, писал о Гершуни так:

«Этот человек производил сильное впечатление на всех, с кем сходился. Был ли то известный гипноз, или результат необыкновенно развитой силы воли, или же воздействие глубокого искреннего убеждения — не знаю, но обаяние личности Гершуни факт несомненный».

Что верно, то верно. В 1900 году Гершуни попался в зубы самому Зубатову, но сумел провести даже такого матерого «волкодава». Революционер долго каялся — дескать, его обманули и запутали, а он вообще-то белый и пушистый. При этом, что интересно, никого не сдал. Зубатов ему поверил и отпустил на волю.

«Одним из таких сбитых временно с его революционного пути оказался и знаменитый по последующей работе Гершуни. По заарестовании в Минске Гершуни содержался под стражей в Москве. У Зубатова были, конечно, сведения о том, что делал Гершуни в Минске, как формировал он там летучие библиотечки, фабриковал небольшие типографии и рассылал их с Брешко — Брешковской по разным городам. Знал он и о взглядах Гершуни на террор, как на необходимый способ борьбы с правительством. Данных, хотя и агентурных, было достаточно, чтобы послать Гершуни административным порядком в далекую Сибирь, но Зубатов этого не сделал. Он хотел переломить Гершуни идейно. Он не раз вызывал Гершуни на допросы. Долгие беседы вели два противника, и в результате Гершуни дал подробное показание и тем купил себе свободу, избавив себя от ссылки. Он был освобожден и вернулся в Минск. Моральная победа Зубатова была велика, но не надолго».

А. Спиридович

Вот такой это был человек, и при этом убежденный сторонник террора. После провозглашения создания партии он ринулся по России, прихватив для поднятия авторитета Е. К. Брешко- Брешковскую, которую звали «бабушкой русской революции». Эта дама начинала еще с народовольцами. На смертную казнь она не нагуляла, получила пожизненную ссылку, но по амнистии в честь коронации Николая II была освобождена — и вернулась к любимому делу.

Почему «брендом» этой партии стал терроризм? Так всё просто. Социалисты — революционеры были средой очень рыхлой, в ней каждый имел свое мнение, как обустроить Россию, что для создания партии не есть хорошо, ибо дискутировать можно было бы до посинения. А Гершуни говорил просто: кончай болтать, пора дело делать. Все идеологические разногласия выносились за скобки. Пункт первый: надо стрелять. Пункт второй: если что- то не понимаете, смотрите пункт первый.

Одновременно с созданием партии была образована Боевая организация (БО), от партии абсолютно независимая.

В № 7 «Революционной России» приводится положение о БО:

«Она связана с партией только через посредство центра и совершенно отделена от местных комитетов. Она имеет вполне обособленную организацию, особый личный состав (по условиям самой работы, конечно, крайне немногочисленный) отдельную кассу, отдельные источники средств. Эта боевая организация берет всецело на себя роль охранительного отряда».

Но на самом-то деле никакой организации при Гершуни не существовало. Он находил исполнителей терактов прямо на месте.

И тут мы подходим к самому тяжелому вопросу: а кто были эти люди, которые пошли в террор? Заметим, они шли гарантированно на смерть, и прекрасно это понимали. Уже знакомый нам Карпович мог скрыться — но предпочел сдаться властям. И ведь такие, как он, не были какими-то редкостными экзотическими персонажами. От желающих вступить в БО отбоя не было! Они убивали и умирали, успев на судебном процессе задвинуть революционную речь. И ведь это были не какие-то патологические маньяки или отмороженные уголовники. С фотографий в полицейских делах на нас смотрят вполне симпатичные парни и девушки.

Так почему они шли на смерть? Повторюсь — у эсеров не имелось идеологии, которая бы «смогла увлечь, смогла зажечь, поднять и повести1». Но ребята шли…

Одна из причин — начавшееся в России увлечение ницшеанством. Причем знакомились-то с этими идеями, в основном, в пересказе. «Ох уж этот Ницше, переложенный для восьмиклассников!» — заметил Куприн. Но такое ницшеанство нравилось многим. Есть «толпа», а я вот типа круче! Я делаю, что хочу, и плюю на вас!

Имелась и совершенно противоположная идея. В то время российскую молодежь охватила эпидемия самоубийств. Стрелялись не из-за какой-то причины, а просто так. Вы поняли? Некоторым товарищам показалось лучше не просто умереть, а умереть красиво. И вот такие, в общем, неплохие ребята, шли на смерть и на убийство. Что происходило с обществом, раз такое случалось?

Смелые парни. Но убийцы

Не печалься, что обречены,

Ведь мы солдаты великой войны.

А. Бредихин

Деятельность товарища Гершуни имела успех. В России начались террористические акты.27 марта эсер Балмашов в форме царского адъютанта пришел к министру МВД Д. С. Сипягину, сказав, что ему надо передать пакет от московского губернатора, великого князя Сергея Александровича. Он вручил министру эсеровский приговор, после чего тяжело ранил его. Впоследствии Сипягин скончался.

И это бы ладно — но в ту же ночь в Саратове филеры попытались задержать некоего товарища Мельникова. Он оказался ловким парнем — ранил сыщика ножом и скрылся, но в схватке обронил гранки листовки. Из нее следовало, что про покушение уже известно в Саратове. Для охранного отделения стало очевидным — действует серьезная организация.

Балмашова приговорили к смертной казни. Николай II был готов его помиловать, если тот напишет соответствующее прошение. Но боевик отказался. «Я вижу, что вам труднее меня повесить, чем мне умереть. Мне никакой милости от вас не надо». И пошел на эшафот.

Вот такие люди шли против царя. И что могли им противопоставить?

А Гершуни продолжал свою революционную деятельность. В 1902 году был ранен харьковский губернатор князь И. Оболенский, в начале 1903 года убит уфимский губернатор Н. Богданович. Террористы выполнили «акцию» красиво. К губернатору подошли убийцы, вручили ему приговор, после чего расстреляли. Это был редкий случай, когда террористы скрылись.

Лидер террористов использовал приемы, которые на тот момент (да и на нынешний) считались подлыми. Он снабжал своих боевиков патронами с отравленными пулями.

Вот данные экспертизы: «О пулях, которыми был заряжен револьвер Качуры. При химическом исследовании вещества в нарезных пулях патрона, вещество это оказалось стрихнином, покрытым тонким слоем белого воска».

Между тем Гершуни приобрел репутацию неуловимого. Министр МВД Плеве поставил его фотографию на свой стол. Но сколь веревочка ни вейся… Всё в конце концов заканчивается — погорел и Гершуни. Дело было так. Мелкий жандармский агент в Киеве наведался к одной из революционных девиц и увидел, что при его появлении девушка спрятала какую-то телеграмму. Он доложил куда надо, жандармы поехали на телеграф. В общем, выяснилось, что в Дарницу (поселок на левом берегу Днепра, в настоящее время — район Киева) прибывает Гершуни. Там- то его и повязали. Это случилось 13 мая 1903 года.

Плеве считал Гершуни просто какой-то мистической фигурой. После его ареста министр пришел к нему в камеру.

— Что вы хотите мне сказать? — спросил Плеве.

— Вам? — откровенно изумился Гершуни. В самом деле, о чем можно было говорить?

Что интересно, его не казнили. Военно — окружной суд в Петербурге в феврале 1904 года приговорил Гершуни к смертной казни. Однако в те времена еще не было чрезвычайных трибуналов, они появились годом позже. Учитывая, что Гершуни лично никого не убивал, смертную казнь заменили пожизненной каторгой, а поначалу он сидел в знаменитой Шлиссельбургской тюрьме для «ссыльно — каторжных политических преступников». Гершуни ещё появится на страницах этой книги.

Но давайте вернемся в 1903 год. Как там обстояли дела? Плохо. Зубатова вышибли в отставку, а кроме него, как оказалось, никого и не было. Более того, после него, разумеется, стали всё менять. У нас при всех властях очень любят постоянно что-то реформировать.

«Плеве не понимал того объекта, против которого он стал перестраивать розыскной аппарат.

На происходящее в России революционное движение того времени Плеве продолжал смотреть глазами 80–х годов. Он не понимал его широкого общественного характера и видел в нем, как некогда, в эпоху «Народной воли», лишь проявление злой воли кучки энергичных революционеров. Он думал, что достаточно только изъять их из обращения — и революция будет побеждена».

А. Спиридович

Отступление. А чего они хотели?

Странный вопрос, казалось бы. Эсеры, всем известно, хотели «земли и воли». Но если присмотреться, дело обстоит совсем не так. Многие из них, придерживаясь экстремальных методов, преследовали совсем не радикальные цели. Впрочем, даже их программа далеко не так радикальна, как считается. Можете сами убедиться, заглянув в Приложение.

Но некоторые пошли и еще дальше. Например В. Л. Бурцев, прославившийся впоследствии тем, что разоблачил Азефа, не верил ни в какое народное восстание, да и в социализм тоже не особо верил. Примерно таких же взглядов придерживался и знаменитый террорист Борис Савинков. Да и руководителя БО, Евно Азефа, называли «Кадетом с бомбой» (разумеется, речь идет о либеральной политической партии, а не об учениках военных учебных заведений). Он был сторонником конституционной монархии.

Конечно, Азеф являлся агентом охранки. Но именно это подтверждает, что подобные взгляды среди социалистов — революционеров были обыденными. Секретный сотрудник просто из чувства самосохранения не стал бы говорить то, что не принято в данной среде. Для сравнения — представьте, что агент охранки, внедрившийся к большевикам, кричал бы направо и налево: никакой революции в России быть не может и вообще учение Карла Маркса — бред собачий. Сумел бы он выполнять свою работу? А вот Азеф выполнял. Значит, его взгляды воспринимались спокойно.

Так почему люди достаточно умеренных взглядов шли в террористы? А у них другого выхода не было. Не имелось тогда легальной возможности как-то повлиять на власть. Вот они и полагали: мы власть запугаем, и она пойдет на уступки. До 1906 года БО не предпринимала попыток убийства императора. Почему? Из почтения к монархии? Так у эсеров не было почтения ни к чему. А всё потому, что Николая II считали слабым царем — то есть его надеялись «дожать». А кто там будет новый — поди пойми.

И ведь заметим: когда в июле 1917 года эсеры фактически пришли к власти, они совсем не торопились реализовать свою аграрную программу.

Разумеется, были среди них и иные ребята — те, которые позже откололись в партию максималистов. Но и в БО получилось нехорошо. Там образовалось чудовищное явление под именем Евно Азеф.

«Черные, как Азеф»[41]

И ты можешь лгать, и можешь блудить

И друзей предавать гуртом.

А то, что придется потом платить,

Так ведь это, пойми, — потом.

Александр Галич

Итак, Азеф Евно Фишевич. 1869 года рождения — то есть на год старше Ленина. Родом из еврейского местечка, сын бедного портного. В юности связался с какими-то народниками и одновременно, как это принято в той среде, занимался мелкими гешефтами. В конце концов запутался в делах. В 1893 году выехал за границу, по некоторым сведениям, присвоив чужих 800 рублей — взял у купца на реализацию товар, а деньги не вернул. За границей Азеф стал учиться на инженера — электрика и одновременно обратился с письмом в Департамент полиции.