Мечтательница из Остенде (сборник) Шмитт Эрик-Эмманюэль

Однако одна деталь ей не понравилась: возвратясь, вся заплаканная, из бюро судебно-медицинской экспертизы, ее старшая дочь сочла необходимым прошептать на ухо матери: «Знаешь, папа даже в смерти очень красив». Во что вмешивается эта девчонка? Красота Габа касается только Габриэллы! Исключительно Габриэллы! Разве она недостаточно из-за этого страдала?

Выслушав замечание дочери, Габриэлла замкнулась в себе до конца похорон.

Когда она вернулась домой, в Санлис, соседи и друзья вереницей потянулись к ней выразить свои соболезнования. Первые визиты были ей приятны, но она быстро устала повторять один и тот же рассказ и выслушивать одни и те же избитые фразы. Под маской печали и смирения она кипела гневом: стоило ли избавляться от мужа, чтобы теперь бесконечно о нем говорить! К тому же ей не терпелось пробраться на четвертый этаж, проломить стену, распотрошить тайник Габа и увидеть то, что ее так мучило. Побыстрее бы ее оставили одну!

Особняк четы Сарла располагался рядом с крепостной стеной и походил на сказочный замок, — весь увитый розами, он очаровал бы Александра Дюма или Вальтера Скотта бесчисленными башенками, зубцами, бойницами, резными балконами и галереями, декоративными розетками, крутыми лестницами, стрельчатыми окнами и многоцветными витражами. По восклицаниям гостей Габриэлла научилась со временем определять степень их невежества и распределила всех по четырем категориям от просто неуча до зануды. Просто неуч неприязненно осматривал стены и бурчал: «Какое тут все старое»; неуч, считающий себя образованным, шептал: «Средние века, да?»; действительно образованный неуч обнаруживал подвох: «Здание девятнадцатого века, построенное в средневековом стиле?»; а зануда восклицал: «Виолле-ле-Дюк!» — и надоедал всем комментариями к каждой детали, которую знаменитый архитектор и сотрудники его мастерской могли видоизменить, восстановить или придумать.

В Санлисе такое здание не вызывало удивления (этот уазский городок, что к северу от Парижа, приютил множество исторических построек), но рядом со стенами времен Жанны д'Арк или постройками XVII и XVIII веков выглядело сомнительного вкуса новоделом, ведь ему было всего полторы сотни лет. Габриэлла получила дом в наследство от отца, и с тех пор, как они обосновались здесь, она тут же попала в разряд скороспелых богачей. Ее это забавляло — она-то никогда не считала себя ни скороспелой, ни богатой.

Верх был отдан полностью в распоряжение Габа. После свадьбы они договорились, что Габ устраивает в ее доме жилье по своему вкусу. Габриэлла никогда не посягала на эту территорию и имела право заходить сюда только в его присутствии, в экстренных случаях.

Продавленные кожаные кресла, книги, курительные трубки, географические карты соответствовали непритязательным представлениям Габа о комфорте. На первый взгляд здесь не было ничего необычного, но в стене, в отверстии за деревянной планкой, находился тайник. Габ сделал его двадцать лет назад, вынув несколько кирпичей. Когда он что-нибудь клал туда, то каждый раз штукатурил стену заново, дабы ниша не привлекала внимания. Эти предосторожности не позволяли вторгнуться в святая святых, не оставив следов. Сначала любовь, а потом опасения выдать себя заставляли Габриэллу проявлять к секрету мужа уважение. Габ частенько посмеивался над ней и поддразниваниями проверял ее терпение на прочность…

Но теперь ничто не помешает ей сбить штукатурку.

Хвататься за молоток и лом в первые три дня пребывания дома она считала неприличным, да и, учитывая толпу посетителей, у нее на это не было времени. На четвертый день телефон и дверной колокольчик затихли, и Габриэлла решила, что удовлетворит любопытство, как только наведается в свой антикварный магазин (он находился неподалеку, в трехстах метрах).

При въезде в город выдержанная в строгом стиле вывеска с выпуклыми золотыми буквами «Г. и Г. де Сарла» сообщала о существовании антикварного магазина, в местном понимании, то есть такого магазина, где торговали и массивной мебелью — буфетами, столами, шкафами, предназначенными для меблировки просторных загородных домов, — и изящными вещицами — лампами, зеркалами, статуэтками, достойными украсить любой интерьер. Санлисские антиквары не отдавали предпочтения какому-то конкретному стилю и не чурались подделок, лишь бы им было не менее ста лет.

Служащие магазина доложили хозяйке о том, что было продано за время ее трагической поездки в Савойю, затем Габриэлла отправилась в кабинет бухгалтера. По окончании разговора она обошла магазин, где было полно местных сплетниц, — прознав о ее приходе, они слетелись со всех окрестных улочек поглазеть на «несчастную мадам Сарла».

Габриэлла вздрогнула, увидев среди них Полетту.

— Бедняжка моя! — вскричала Полетта. — Такая молодая и уже вдова!

Полетта безуспешно поискала пепельницу, с риском для линолеума затоптала окаймленный оранжевой помадой окурок зеленым каблуком, театрально раскинула руки и бросилась к Габриэлле:

— Милочка, так тяжело, что ты несчастна!

Габриэлла, содрогнувшись, дала себя обнять.

Кроме Полетты, она никого не боялась — так хорошо эта женщина умела читать правду в человеческих сердцах. Настойчивый взгляд ее выпученных глаз, словно лазер, проникал в мысли собеседника, а ядовитый язык мог навсегда разрушить самую безупречную репутацию.

Габриэлла чуть не подавилась жесткими, истощенными десятилетиями окраски и завивки желтыми волосами Полетты и наконец, почти совсем задохнувшись в дружеских объятиях, решилась взглянуть ей в лицо, щедро намазанное темным тональным кремом.

— Тебя допрашивали? Полиция, конечно, интересовалась, не ты ли его убила?

«Ну вот, — подумала Габриэлла, — она уже меня подозревает. И времени не теряет, напала сразу».

Она кивнула.

Полетта взвыла:

— Мерзавцы! Подвергнуть тебя этому! Тебя! Ты же была без ума от своего Габа, пресмыкалась перед ним! Безропотно исполняла все его желания! Поверить не могу! Сволочи! Да они все подлецы! Мне они знаешь что устроили? Когда мой средний, Ромуальд, был еще маленький, он упал в ванной, наставил себе синяков, и я пошла с ним к врачу. Так, представляешь, полицейские заявились прямо в больницу, чтобы выяснить, не я ли избила ребенка! Да-да! Сволокли меня в участок! Меня! И двое суток продержали в предвариловке. Я сама привела сына в больницу и оказалась виноватой! Свиньи! С тобой так же обошлись?

Габриэлла с облегчением поняла, что Полетта сочувствовала ей как жертве полицейского произвола и была далека от подозрений. Всякую женщину, подвергшуюся допросу, она считала невиновной и безоговорочно принимала ее сторону, поскольку сама прошла через это испытание.

— Да, и меня допрашивали в участке. В тот же вечер.

— Шакалы! И сколько времени ты там просидела?

— Несколько часов!

— Свора крысиная! Цыпленочек мой, какое унижение!

В порыве жалости и к себе самой, и к Габриэлле Полетта снова сдавила подругу в объятиях.

Успокоенная Габриэлла позволила ей поругаться вволю, а затем отправилась домой, чтобы заняться тайником Габа.

В полдень, прихватив инструменты, она поднялась на четвертый этаж и приступила к взлому. Деревянная планка отскочила, за ней обнаружилось углубление с четырьмя поставленными друг на друга ящичками.

Габриэлла перенесла их на журнальный столик. Пребывая в неведении относительно содержимого коробок, она узнала эти большие жестянки из-под сладостей; на поблекших от времени и сырости этикетках еще виднелись надписи: «Пирожные „Мадлены“», «Мятные леденцы», «Подушечки».

Она уже приподняла первую крышку, когда раздался звонок в дверь.

Не докончив дела, она заперла комнату, оставив ключ в замке, и спустилась на первый этаж, полная решимости поскорее спровадить помешавшего ей посетителя.

— Полиция, мадам! Мы можем войти?

На крыльце выстроились несколько мужчин с сурово сжатыми челюстями.

— Конечно входите. Что вам угодно?

— Вы Габриэлла де Сарла, супруга покойного Габриэля де Сарла?

— Да.

— Прошу следовать за нами.

— Зачем?

— Вас вызывают в комиссариат.

— Но о несчастном случае меня уже допрашивали ваши коллеги в Савойе.

— Речь больше не идет о несчастном случае, мадам. Вас подозревают в убийстве. Один пастух видел, как вы толкнули мужа в пропасть.

Через два часа после задержания Габриэлла уже не знала, кого ненавидит больше — комиссара полиции или своего адвоката. Возможно, комиссара она бы извинила… Он мучил ее по долгу службы, бесстрастно соблюдал правила и честно старался доказать, что она виновна. Адвокат же терзал ее, потому что хотел знать, виновна ли она. Но ему платили за веру, а не за уверенность. Габриэлла покупала его знание законов и судебной процедуры, его способность выстроить действенную систему защиты; ей было все равно, знает он правду или нет.

Оставшись наедине с клиенткой, мэтр Плиссье, сорокалетний представительный брюнет, наклонился к ней с важным видом и, понизив голос (так говорят бесстрашные ковбои в дублированных вестернах), произнес:

— Теперь, мадам Сарла, скажите мне правду. Только мне. Ваше признание не покинет этих стен. Вы столкнули вашего мужа?

— Зачем мне это было делать?

— Не отвечайте вопросом на вопрос. Вы его столкнули?

— Таков мой ответ: «Зачем мне это было делать?» Меня обвиняют в бессмысленном поступке. Я любила мужа. Мы счастливо прожили тридцать лет. Трое наших детей могут это подтвердить.

— Защита может сослаться на ревность.

— Ревность? В сорок восемь лет? После тридцати лет брака?

— Почему бы и нет?

— Если еще любишь в сорок восемь лет, то любовью ясной, гармоничной, безмятежной, спокойной, уравновешенной.

— Мадам Сарла, прекратите поучать меня, лучше откройте мне свои мысли. Возможно, вы ревновали.

— Смешно!

— Он вам изменял?

— Не пытайтесь его очернить!

— Кто наследует вашему мужу?

— Никто, у него ничего не было. Весь капитал принадлежит мне. К тому же, согласно брачному контракту, мы раздельно владеем имуществом.

— Но, судя по фамилии, он из знатной семьи…

— Да, Габриэль де Сарла, это впечатляет. Можно подумать, что я вышла замуж за денежный мешок, а на самом деле получила я только дворянскую приставку. У моего мужа не было ни гроша, он вообще никогда не умел зарабатывать деньги. Все, что мы имеем, принадлежит мне, то есть моему отцу, Полю Шапелье, дирижеру. Смерть мужа не улучшает моей финансовой ситуации, более того — я терплю убытки, ведь именно мой муж перевозил на грузовике антикварные вещи, которыми мы торговали, и теперь, если я не решу отойти от дел, мне придется нанимать нового служащего.

— Вы не ответили на мой вопрос, мадам.

— Я только это и делаю, месье.

— Мэтр…

— Не будьте смешны. Я ничего не выигрываю от смерти мужа. Скорее ему было бы выгоднее овдоветь.

— Поэтому он попытался вас столкнуть?

— Вы с ума сошли?

— Подумайте. Мы могли бы утверждать, что вы боролись. На горной тропинке он решил вас устранить, чтобы завладеть вашими деньгами. Вы столкнули его, защищаясь.

— Раздельное пользование! Он бы ничего не получил после моей смерти, так же как и я после его смерти. Зачем что-то придумывать?

— Затем, что вас видели, мадам! Пастух утверждает, что вы кинулись на мужа и столкнули его в пропасть.

— Он лжет!

— Зачем ему лгать?

— Потрясающе! Когда я говорю, что мне незачем было убивать любимого мужа, вы сомневаетесь, но верите какому-то пастуху, потому что ему незачем лгать! Двойной стандарт! Кто вас нанял? Пастух или я? Чудовищно! Да у него сто причин для лжи! Привлечь к себе всеобщее внимание, стать героем кантона, отомстить в моем лице какой-нибудь женщине или всем женщинам, напакостить ради самого удовольствия напакостить! И потом, на каком расстоянии от меня он находился? Пятисот метров? Восьмисот метров? Двух километров?

— Мадам де Сарла, не импровизируйте мою защитительную речь. Он свидетельствует против вас, он вас видел.

— А я его не видела.

Мэтр Плиссье уставился на Габриэллу. Он сел рядом с ней и озабоченно провел рукой по лбу.

— Могу ли я считать это признанием?

— Что именно?

— Прежде чем толкнуть мужа, вы осмотрелись и никого не заметили. Вы ведь это имели в виду?

— Месье, я имела в виду, что, после того как мой муж упал, я кричала и металась в поисках помощи. Ваш пресловутый пастух ни носа не высунул, ни голоса не подал. Кстати, любопытно! Если бы он пошел за проводниками или спустился бы к моему мужу, тогда, может быть… Возможно, он свидетельствует против меня, чтобы отвести обвинения от себя самого?

— Обвинения в чем?

— В неоказании помощи находящемуся в опасности человеку. В помощи нуждался прежде всего мой муж. Но и я, конечно, тоже.

— Неплохой способ представить ситуацию в ином свете! Однако предоставьте это мне. В ваших устах подобный аргумент будет звучать двусмысленно.

— Вот как! Меня обвиняют в чудовищном преступлении, а я должна разыгрывать простушку! Мило!

Она притворялась раздраженной, но в глубине души была довольна, что научилась манипулировать своим адвокатом.

— Да я этого пастуха по судам затаскаю!

— Пока что судят вас, мадам.

— Я несколько часов шла по горам, пока не встретила туристов и не вызвала бригаду спасателей. Если ваш пастух видел, как мой муж упал, то почему он не оказал ему помощь? Почему никого не предупредил? Если бы он среагировал вовремя, возможно, муж был бы жив…

Устав работать за своего адвоката, Габриэлла сочла себя вправе поплакать и рыдала добрых десять минут.

К концу нервного приступа мэтр Плиссье был готов верить всем ее словам. За бесхребетность Габриэлла стала презирать его еще больше: поддаться женским слезам, ну и болван! Действительно, нет на земле такого мужчины, которого не перехитрит решительная женщина.

Вернулся комиссар и начал допрос. Он вертелся вокруг тех же пунктов; Габриэлла не изменила сути своих ответов, лишь смягчила тон.

Поскольку комиссар был находчивее адвоката, то, быстро исключив корыстные мотивы, обратился к семейной жизни Габа и Габриэллы.

— Скажите откровенно, мадам Сарла, не хотел ли ваш муж вас покинуть? Не было ли у него любовницы? Нескольких любовниц? Не испортились ли за последнее время ваши отношения? Не давал ли он вам повода для упреков?

Габриэлла поняла, что на кону ее судьба, и пустила в ход долго сберегаемый козырь:

— Я скажу вам правду, господин комиссар: мы с Габом были самой счастливой парой в мире. Он мне никогда не изменял. Я ему никогда не изменяла. Вы не найдете никого, кто утверждал бы обратное, это невозможно. Я любила мужа больше всего на свете, и его смерть для меня стала тяжким ударом.

Если бы Габриэлла знала, куда через несколько месяцев заведет ее эта линия защиты, она бы так собою не гордилась.

Два с половиной года.

Габриэлла провела в камере предварительного заключения два с половиной года, ожидая судебного процесса.

Дети неоднократно подавали прошение о временном освобождении, ссылаясь на презумпцию невиновности, но каждый раз получали отказ — во-первых, из-за свидетельства пастуха, во-вторых, из-за раздуваемых прессой толков о проявлениях халатности среди работников судебного ведомства.

Несмотря на суровые условия тюремного заключения, Габриэлла не пала духом. Она столько ждала освобождения от мужа, подождет и освобождения от обвинения; терпения ей было не занимать — это необходимое в антикварном бизнесе качество. Временные трудности ее не сломят.

В камере она часто думала о тех четырех коробках, которые оставила на журнальном столике, — в них заключался секрет Габа… Нелепо! Она так старалась их достать, а ей даже крышку приподнять не дали. Как только ее оправдают, она тотчас проникнет в тайну коробок из-под печенья. Это будет ее наградой.

Мэтр Плиссье прогнозировал благоприятное течение судебного процесса: кроме пастуха, все свидетели перешли на сторону защиты; в ходе следствия обнаруживались все новые факты в пользу Габриэллы; она сумела всех убедить в своей невиновности, от комиссара до следователя.

Ведь Габриэлла прекрасно знала главный закон лжи: говорить правду. Ее научил этому отец, талантливый и знаменитый дирижер Поль Шапелье, которого она в детстве сопровождала во всех разъездах. Когда он сам не стоял за пультом, а слушал концерт из зрительного зала, громкое имя часто обязывало его в закулисных беседах с музыкантами давать оценку их игре. Чтобы не обидеть своих коллег, с которыми он играл или мог играть в будущем, он уклонялся от критики и говорил лишь о том, что заслуживало одобрения; он замечал всякий удачный пассаж, с удовольствием его анализировал, причем существенно преувеличивал его достоинства. Таким образом, он никогда не лгал, а лишь умалчивал правду. Все исполнители чувствовали искренность его суждений, но далеко не все чувствовали недоговоренность. Самодовольные музыканты считали его восторженным, а здравомыслящие ценили его учтивость. Поль Шапелье повторял своей дочери: «У меня слишком плохая память, чтобы хорошо лгать». Высказывая лишь лестные истины, никого не осуждая, он избегал споров и сумел завоевать множество друзей среди театральных людоедов.

Габриэлла применяла отцовский метод в течение этих двух с половиной лет. Говоря о Габе, она вспоминала радостный период их жизни, период сильной и взаимной любви. Его звали Габриэль, ее Габриэлла; поженившись, они стали Габом и Габи. Благосклонный случай и акты гражданского состояния даровали им почти одинаковые имена. Для Габриэллы эта общность символизировала силу и нерушимость их союза. И вот она рассказывала чиновникам, слушающим ее по долгу службы, как влюбилась с первого взгляда; Габ показался ей слишком скромным, потом она поняла, что он просто хорошо воспитан. Она рассказывала о долгом флирте и бурном романе, о предложении руки и сердца, о смущении жениха перед громким именем будущего тестя, о венчании в церкви Св. Магдалины под звуки симфонического оркестра, играющего в полном составе. Хотя ее никто об этом не просил, она рассказала и о своем неугасаемом влечении к Габу, к его гладкому стройному телу, остававшемуся аристократически изящным и в пятьдесят лет. Она перебирала нескончаемые четки их счастливой жизни: рождение детей, свадьбы детей, рождение внуков и красота Габа, неувядающая, как и его любовь к жене, его предупредительность и уважение. Время от времени Габриэлла замечала признаки смущения и зависти на лицах своих слушателей; следователь однажды даже вздохнул:

— Мадам, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

Она сочувственно посмотрела на него и прошептала:

— Признайтесь, это слишком прекрасно для вас, месье.

Он не осмелился возразить. К тому же любовную идиллию подтверждали и друзья семьи, дети, зятья, невестка, соседи. Успешная проверка обвиняемой на детекторе лжи завершила следствие.

В камере Габриэлла познала настоящее одиночество, от которого ее спасали лишь воспоминания. Ее новая тюремная жизнь целиком оказалась заполнена Габом: о нем, только о нем были ее мысли и речи; он все время находился рядом с ней, благожелательный, ободряющий. Верный.

Однако многократно повторяемая истина стала для Габриэллы камнем преткновения. Скрывая горечь трех последних лет своей жизни с Габом, рассказывая лишь о двадцати семи годах счастья, Габриэлла все меньше и меньше понимала, что же произошло, что же ее изменило. Она помнила только о «щелчке», об одной встревожившей ее фразе… Лучше об этом не думать, да и к чему? Габи-убийца, погубившая своего мужа из-за «щелчка», не должна появляться до вынесения оправдательного приговора; Габриэлла утопила ее в колодце забвения, отрешилась от причин, побудивших ее прикончить Габа, и плотно закрыла дверь в эту комнату своего сознания.

Она вновь стала любящей и любимой Габриэллой, неспособной причинить мужу вред. Как актриса, после многих перевоплощений полностью слившаяся с персонажем и потрясающая зрителей жизненностью своей игры, Габриэлла вступила в зал суда в роли безутешной жертвы гнусного обвинения.

В первый же день слушаний оказалось, что перевес симпатий был явно на ее стороне. На второй день репортеры говорили о безосновательном обвинении. На третий день сидящие на последнем ряду переполненного зала женщины плакали горючими слезами над судьбой оклеветанной бедняжки. На четвертый день ее дети выступили по всем телеканалам с выражением боли и возмущения.

Отвечая на вопросы и слушая свидетелей, Габриэлла была предельно собрана; она следила за тем, чтобы ничье неосторожное слово не поколебало выстроенной ею версии, — так композитор с партитурой на коленях тщательно следит на репетициях за исполнением своего произведения.

Как и следовало ожидать, выступление пастуха провалилось. Он не только поразил всех своим косноязычием — а в этих краях, возведших французский язык в национальный культ, синтаксическая или лексическая ошибка есть не только проявление невежества, она воспринимается как дерзкий вызов всему обществу и кощунство, — но еще четверть часа распространялся о том, что потратился на билет до Компьени. Затем он допустил ошибку, заявив, что узнал Габриэллу де Сарла «по фотографии в газетах», а уж ответ на вопрос мэтра Плиссье, почему он сразу не поспешил на помощь пострадавшему, был просто отвратительным — «с такой высоты упасть, да от него ж одни ошметки остались, я что, дурак, ходить проверять».

Кроме свидетельства пастуха, все подтверждало невиновность Габриэллы. В предпоследний день слушаний она немного расслабилась. И уж совсем не ожидала, что ее подкосят показания семейного врача.

Доктор Паскаль Ракан, верный друг четы Сарла, поведал о множестве милых деталей из жизни Габа и Габи, в том числе и о следующей:

— Я редко видел столь влюбленных супругов. Они жили интересами друг друга. Габи хотелось нравиться мужу, поэтому она занималась спортом и спрашивала у меня советов по правильному питанию. А Габ, хотя был сухощав и строен, страдал повышенным давлением и постоянно принимал лекарства, но не сама болезнь его пугала, а побочные эффекты лечения. Как известно, бета-блокаторы подавляют половое влечение, уменьшают сексуальный аппетит. Габ часто говорил мне, что опасается, как бы жена не подумала, что он меньше ее желает, хотя на самом деле наблюдалось лишь снижение потенции. Я никогда не видел, чтобы мужчина так тревожился, так беспокоился о супруге. В подобных случаях большинство мужчин заботятся только о себе, о своем здоровье; когда они замечают, что влечение уменьшилось, они успокаиваются, прекращают внебрачные связи и поздравляют себя с переходом к добропорядочной жизни по медицинским показаниям, не стоившим им никаких усилий. Но Габ думал только о чувствах Габи.

Услышав об этом ранее неизвестном ей факте, Габриэлла не смогла сдержать слез. Ей так и не удалось прийти в себя, и судья был вынужден удовлетворить ходатайство мэтра Плиссье о переносе заседания.

Все присутствующие сочли понятным волнение Габриэллы. Она же, как только обрела дар речи, ничего не объяснила адвокату, лишь обратилась к нему с просьбой:

— Простите, мне так тяжело, у меня больше нет сил… Может ли моя старшая дочь оказать мне одну услугу?

— Какую?

— Пусть она принесет мне сегодня вечером четыре коробки из-под печенья, которые стоят на журнальном столике в комнате ее отца. Она поймет, о чем речь.

— Не думаю, что ей позволят вам их передать.

— О, я вас умоляю, мне так тяжело…

— Ну же, осталось не более двадцати четырех часов. Завтра последний день слушаний, состоятся прения. К вечеру вердикт будет оглашен.

— Я не знаю, какое решение завтра примут присяжные, и вы не знаете, несмотря на вашу уверенность в победе и ваш талант. Пожалуйста, мэтр, я не выдержу, я совершу какую-нибудь глупость.

— Но чем коробки из-под печенья могут…

— Умоляю. Я едва держусь и за себя не отвечаю.

Он понял, что это откровенная угроза покончить с собой. Убедившись, что Габриэлла крайне расстроена, и опасаясь, что она сорвется и тем самым испортит ему победоносный процесс, по всем приметам обещающий стать жемчужиной его адвокатской карьеры, мэтр Плиссье пообещал, что сам принесет банки. Придется взять риск на себя!

Он не привык к излияниям чувств со стороны свой клиентки и был весьма удивлен, когда она схватила его за плечи и поцеловала.

Заседание возобновилось, но Габриэлла ничего не слышала. Она думала только о свидетельстве врача, о таинственных коробках, о «щелчке», о том, что обходила молчанием два с половиной года.

Полицейский фургон привез ее обратно в тюрьму, и Габриэлла, вытянувшись на койке, стала размышлять.

Она выслушала стольких людей, разглагольствовавших о ее семейной жизни, не зная истинного положения вещей, что теперь в голове ее царил полный хаос.

Почему она убила мужа?

Из-за «щелчка»… А что, если она ошиблась?

Она попросила разрешения помыться в душе. По причине ее примерного поведения и благосклонного освещения процесса в средствах массовой информации такое право было ей дано.

Она встала под обжигающие струи воды. Вымыться! Очиститься от глупостей, которые она сказала и услышала за последние дни. Вновь и вновь думать о том, что произошло, о «щелчке»…

«Щелчок» спровоцировала Полетта… Когда эта нескладная, мужеподобная женщина поселилась с супругом в Санлисе, она стала часто приходить в магазин Габриэллы за мебелью для своего нового дома. Поначалу Габриэлла сочла ее вульгарной из-за кричащей, пестрой, как оперение попугая, одежды и резкой манеры говорить, но позже прониклась симпатией к этой клиентке и оценила ее дерзость, презрение к слухам, остроумные замечания, бестактные, но меткие. Неоднократно ей приходилось защищать Полетту от своих служащих или от разозленных покупателей. Габриэлла предоставила ей особый кредит: недоверчивая и проницательная Полетта за версту чуяла махинации. Однажды она привлекла внимание Габриэллы к спекуляциям с поддельным опалом, в другой раз к шайке, промышляющей разборкой старинных каминов; но главное — вновь прибывшая умела с первого взгляда распознавать грехи и секреты местных жителей, их тайные пороки, о которых Габриэлла и не подозревала или годами не замечала. Ослепленная ясновидением Полетты, Габриэлла полюбила беседовать с ней, расположившись на предназначенных для продажи креслах.

Однажды Габриэлла заметила, что Полетта, как хищная птица, неотрывно следит за вошедшим в магазин Габом, еще с ней незнакомым. Габи чрезвычайно заинтересовалась результатами осмотра и ни словом не обмолвилась о том, что это ее любимый муж.

Не прерывая разговора, Полетта изучала каждый шаг, каждый жест, каждый взгляд Габа.

— Что ты о нем думаешь? — внезапно спросила Габриэлла, незаметно кивнув в сторону мужа.

— Об этом? Лжец. Слишком вежлив, чтобы быть порядочным. Лицемер из лицемеров. Образцовый экземпляр в подарочной упаковке.

Габ подошел к ним, поцеловал жену и поздоровался с Полеттой, а онемевшая от изумления Габриэлла все не могла прийти в себя.

Полетта, поняв свою оплошность, конечно, на следующий же день извинилась за неуместную характеристику, но было уже поздно: червь проник в плод.

С этого момента Габи стала смотреть на Габа по-другому. Полетта никогда не высказывала безосновательных мнений и никогда не ошибалась. Габи стала наблюдать за Габом как за посторонним, стараясь забыть все, что она знала о нем или считала, что знает. Хуже того, она постаралась найти подтверждение суждению Полетты.

К ее крайнему удивлению, это оказалось несложно.

Габ де Сарла, вежливый, учтивый, одетый с небрежным изяществом джентльмена-фермера, всегда готовый прийти на помощь, прилежно посещающий церковь, сдержанный в высказываниях и мыслях, он мог и очаровать, и ужаснуть. Традиционалист в чувствах, словах и поступках, даже во внешнем облике, он чаще привлекал, чем отталкивал, но по одной и той же причине: он был совершенен, безупречен.

Доверяя инстинкту свирепой Полетты, Габриэлла подвергла сомнению подлинность этого идеала. Она смотрела на него как на антикварную мебель — а вдруг он поддельный? Либо он порядочный человек, заботящийся о ближних, либо обманщик.

За несколько недель Габриэлла убедила себя, что жила с мошенником. Она словно в кривом зеркале видела достоинства Габа. Его спокойствие? Панцирь лицемера. Его галантность? Похоть и способ завлечь будущих жертв. Его снисходительность к внезапным переменам настроения, мучившим Габриэллу? Глубочайшее равнодушие. Его брак по любви, смелый союз аристократа и простолюдинки? Выгодная сделка. Его приверженность католицизму? Еще один твидовый костюм, маска респектабельности. Его нравственные ценности? Слова, скрывающие инстинкты. Габриэлла вдруг стала подозревать, что и помощь, которую он оказывал ей в магазине, — перевозка приобретаемой или продаваемой мебели, — не более чем алиби, позволяющее свободно распоряжаться своим временем и ездить куда вздумается. А если он использует эти поездки, чтобы встречаться с любовницами?

Почему после двадцати семи лет любви и доверия Габриэлла позволила отравить себя сомнением? Ядовитый укус Полетты не объяснял всего; возможно, Габриэлле было тяжело принимать возрастные изменения своего тела, непобедимую полноту, все резче и глубже обозначающиеся морщины, гнетущую усталость, вздувшиеся вены, изуродовавшие ее красивые ноги… Она стала сомневаться в Габе, потому что сомневалась в себе, в своей привлекательности. Она злилась на него потому, что он выглядел моложе своих лет, потому, что он все еще нравился, и потому, что девушки улыбались ему искреннее, чем юноши Габриэлле. На светских вечерах, на рынке, на пляже, на улице все смотрели на него, а Габриэлла оставалась незамеченной.

Через четыре месяца после «щелчка» Полетты Габриэлла уже ненавидела Габа. Себя она ненавидела еще больше. Каждое утро она лицезрела в зеркале отвратительную незнакомку с жирной шеей, кожей в красных прожилках, потрескавшимися губами, дряблыми руками и жуткой складкой внизу живота. Габриэлла морила себя голодом, чтобы похудеть, но безуспешно, диета только портила ей настроение. Габ не мог любить эту толстуху! А кто мог бы ее любить? Да никто!

Неусыпная нежность Габа, его улыбки, предупредительность, сердечность, забота ранили Габриэллу. Какой лицемер! Полетта попала в самую точку: лжец высшей пробы, товар сертифицирован. Он стал ей отвратителен. Как можно быть таким слащавым?

Он не притворялся, только когда, пусть ласково, называл ее «старушка». С его стороны это было весьма неосмотрительно! Габриэлла каждый раз вздрагивала, будто под ударом кнута.

Она подумывала о разводе, однако понимала, что не сможет представить ни адвокату, ни детям приемлемых аргументов. Начнутся возражения: Габ такой чудный, не делай глупостей! А старшая дочь, пожалуй, потащит ее к психиатру, как своих собственных детей. Тут нужно действовать по-другому.

Она решила собрать против Габа улики. Согласно категоричному заявлению Полетты, чтобы узнать, что движет мужчиной, нужно его хорошенько допечь. И вот Габриэлла стала методично выводить мужа из себя: поминутно меняла мнение обо всем, назначала и отменяла поход в ресторан, время и место отдыха, придумывала все новые капризы. Бесполезно! Он не терял самообладания и каждый раз покорялся очередному требованию. Самым отвратительным поведением ей удавалось добиться лишь вздоха и усталого взгляда. «Что он скрывает?» — спросила бы Полетта. Габриэлла тоже задала себе этот вопрос. В постели между супругами уже давно ничего не происходило, они лишь обменивались нежными прикосновениями; большего ей и не хотелось. За прошедшие десятилетия они столько раз совокупились, что возврат к прежним отношениям казался Габриэлле таким же скучным, как отпуск в одном и том же месте. Она уже привыкла к этому воздержанию, но вдруг заинтересовалась его истинными причинами. А что, если Габ изменяет ей, когда перевозит мебель на грузовике? Она напросилась ездить с ним. Он был в восторге. За несколько недель они преодолели сотни километров, и Габ без устали развлекал жену веселой болтовней. Дважды он предложил ей заняться любовью, один раз на заднем сиденье, в другой раз прямо на траве. Она хоть и согласилась, но пришла в ужас. Вот доказательство измены! В дороге он привык удовлетворять свои сексуальные потребности.

С поездками было покончено. Габриэлла стала мрачной, никуда не ходила, не общалась ни с кем, кроме Полетты — неиссякаемого источника рассказов о мужских обманах.

— Этих кретинов можно поймать, проверяя мобильник. Я все жду, когда частные детективы устроят демонстрацию против сотовой связи, — такой убыток их торговому обороту в делах о супружеских изменах.

— А если у мужчины нет мобильника? — спросила Габриэлла, памятуя об отказе мужа принять сотовый телефон в подарок.

— Мужчине без мобильника вообще доверять нельзя. Ни в коем случае! Он-то и есть самый гнусный лжец, самый главный обманщик. Работает по старинке и, чтобы его не обнаружили, пользуется телефонными кабинами, звонки из которых невозможно отследить. Он знает, что адюльтер существует дольше, чем мобильники, и пользуется проверенными, отточенными годами методами. Он как Джеймс Бонд: сколько за ним ни гоняйся, поймать его не удастся.

С этого момента у Габриэллы развилась навязчивая идея узнать, что находится в тайнике на четвертом этаже. Там заключался секрет Габа и доказательства его развращенности. Габриэлла неоднократно подходила к тайнику с инструментами и собиралась взломать дверцу, но каждый раз ее удерживал стыд. Неоднократно пускала она в ход женские чары, чтобы заставить Габа открыть тайник, но каждый раз он увиливал: «Там ничего нет», «Ты будешь надо мной смеяться», «Еще не время», «Разве я не вправе иметь свои маленькие секреты?», «Это касается тебя, но я не хочу, чтобы ты знала». Эти отговорки, одна противоречивее другой, безумно раздражали Габриэллу, пока однажды Габ не произнес: «Ты все узнаешь после моей смерти, да и тогда будет слишком рано».

Такой приговор возмутил ее. Десять, двадцать, тридцать лет ждать доказательств его измены и притворства! Он ее провоцирует, или что?

— Какая-то ты сегодня молчаливая, — сказала Полетта, когда они пили чай.

— Я никогда не говорю о неприятностях. Меня так воспитали. Отец вбил мне в голову, что надо говорить только о хорошем, а остальное держать в себе.

— Вздор! Нужно выражать свои чувства, милочка, а то заболеешь раком. Все молчуньи заболевают раком. Вот у меня рака не будет, потому что я весь день ору и ругаюсь. Тем хуже для других, главное, что мне хорошо.

Вот так и сформировался план — избавиться от сомнений, то есть от Габа, — план, осуществившийся в Альпах.

Когда Габриэллу привели в камеру, она, не высушив волос, бросилась на койку и вновь погрузилась в размышления. Вот что происходило у нее в голове в последние три года, вот что она ото всех скрывала, вот как ее жизнь, потеряв вкус и смысл, превратилась в непрерывный кошмар. Решившись на убийство Габа, она, по крайней мере, стряхнула с себя оцепенение и освободилась от невыносимого беспокойства. Она не раскаивалась. Но показания врача ошеломили ее и поколебали ее убежденность в своей правоте: она поняла, почему Габ стал менее чувственным, поняла, как он от этого страдал.

Почему она узнала об этом только сейчас? Какая безответственность со стороны доктора Ракана не предупредить ее! Она-то думала, что муж ее избегает, дабы поберечь силы для любовниц.

— Габриэлла де Сарла, в приемную. Вас ждет ваш адвокат.

Весьма своевременно!

Мэтр Плиссье поставил на стол четыре жестяные коробки:

— Вот. Теперь извольте объяснить…

Габриэлла не ответила. Она сорвала крышки, пальцы ее наткнулись на какие-то бумажки, она стала их рассматривать, одну, другую…

Через несколько минут она, задыхаясь, упала на пол. Мэтр Плиссье позвал надзирательниц, они помогли ему поднять узницу, велели ей сделать несколько глубоких вздохов. Ее на носилках перенесли в лазарет и дали успокоительное.

Часом позже она пришла в себя и спросила, где ее адвокат. Ей сказали, что он ушел готовиться к завтрашнему слушанию и забрал с собой коробки.

Выпросив еще одну порцию успокоительного, Габриэлла погрузилась в беспамятство. Все что угодно, лишь бы не думать о содержимом жестянок.

На следующий день состоялись прения. Габриэлла была сама на себя не похожа — блуждающий взгляд, заплаканные глаза, пересохшие губы, в лице ни кровинки. Если бы она хотела разжалобить присяжных, то лучшего бы не могла придумать.

Заместитель прокурора произнес обвинительную речь, не столь строгую, сколь суровую и никого не впечатлившую. По ее окончании мэтр Плиссье расправил трепещущие рукава адвокатской мантии и выступил вперед, словно вызванный на аплодисменты солист.

— Что произошло? Человек погиб в горах. Отвлечемся от самого факта гибели и рассмотрим две противоположные версии случившегося, которые собрали нас всех в этом зале: несчастный случай, говорит вдова; убийство, утверждает неизвестный пастух. Отвлечемся еще больше, отойдем как можно дальше, так же далеко, как и пастух, если на таком расстоянии возможно что-либо различить, и поищем причины убийства. Чаще всего мне тяжело исполнять обязанности адвоката, так как моего клиента обвиняют все и вся. Но в данном случае ничто не обвиняет Габриэллу Сарла, ничто! У нее нет ни мотива, ни причины. Деньги ни при чем. Семейные конфликты ни при чем. Измена ни при чем. Только один-единственный человек обвиняет вдову. Человек, живущий в окружении животных, не умеющий ни читать, ни писать, взбунтовавшийся против школьной системы и способный вписаться в социум только в качестве изолировавшегося элемента. Короче, пастух — служащий, которого мне легко было бы дискредитировать, так как его многократно увольняли, работник, которым не был доволен ни один работодатель, мужчина неженатый и бездетный, вот этот-то пастух ее и увидел. На каком расстоянии он находился? Трудно что-либо различить уже на расстоянии двухсот или трехсот метров, а он находился за полтора километра от места трагедии согласно результатам следственного эксперимента. Задумайтесь, дамы и господа, что вы увидите с такого расстояния? Я — ничего. А он увидел преступление. Невероятно! Более того, став свидетелем нападения, он не бросился к жертве, не позвал на помощь, не обратился в полицию. Почему? По его утверждению, он не мог оставить стадо. Перед вами человек, который видел убийство ближнего своего и продолжает больше ценить жизнь ожидающих вертела животных… Я не понимаю его, дамы и господа. Это еще полбеды, но он указывает на чудесную женщину, безупречную жену, превосходную мать, обвиняя ее в том, чего она менее всего могла бы пожелать, в смерти ее Габриэля, Габриэля, прозванного Габом, любви всей ее жизни.

Мэтр Плиссье гневно повернулся к скамье присяжных:

— Вы возразите мне, уважаемые присяжные заседатели, что не бывает дыма без огня. Внешние проявления сильной любви супругов де Сарла видел всякий, но ведь чужая душа — потемки. Может быть, голова этой женщины, Габриэллы де Сарла, была битком набита подозрениями, ревностью, сомнениями? Кто докажет нам, что муж не стал причиной параноического невроза? Ко всем тем свидетельствам, которые вы выслушали и которые не дают ни малейшего основания для подобного умозаключения, я хочу добавить и свое свидетельство. Знаете ли вы, что эта женщина сделала вчера вечером? О какой единственной за два с половиной года предварительного заключения привилегии она меня попросила? Она умолила меня принести ей четыре коробки из-под печенья, куда она тридцать лет складывала письма мужа и свои письма к нему, а также другие знаки их любви — билеты на спектакли и концерты, меню свадебных и именинных обедов, записочки, которые они оставляли друг другу по утрам на кухонном столе, — все, от возвышенного до ничтожного! Тридцать лет. До последнего дня. До трагической поездки в Альпы. Надзирательницы подтвердят, что, просмотрев содержимое этих коробок, моя подзащитная несколько часов проплакала, думая о том, кого она потеряла. Я задаю вам вопрос и завершу им свою речь: так ли ведет себя убийца?

Габриэлла была на грани обморока, ее дети и наиболее чувствительные из присутствующих с трудом сдерживали слезы.

Присяжные удалились на совещание.

Сидя в коридоре на скамейке рядом с мэтром Плиссье, Габриэлла думала о прочитанных накануне письмах. О том письме, в котором Габ называл ее «старушкой», он и в молодости ее так называл, как можно было забыть это прозвище и принимать его за жестокую насмешку? О том письме двадцатипятилетней давности, в котором он обращался к ней «моя неистовая, моя неукротимая, моя таинственная, моя непредсказуемая», — вот, что он думал о своей убийце, «неистовая и непредсказуемая», как он был прав, бедняжка. Значит, Габ действительно любил ее такой, как она есть, с ее вспыльчивым характером, приступами ярости, гнева, хандры, занудства, и все ее выходки не могли сокрушить его спокойствия и благодушия.

Значит, секретом Габа была она сама.

В своем воображении она разрушила их любовь. Но, увы, в пропасть она столкнула мужа не в своем воображении.

Почему она придала такое значение суждению Полетты? Как она могла опуститься до уровня этой отвратительной женщины, видящей в окружающем мире только грязь и пошлость? Нет, обвинять Полетту слишком просто. Виновата Габриэлла, только она, и никто другой. Она вооружилась мощным аргументом против Габа: «Мужчина не может любить одну и ту же женщину в течение тридцати лет». Теперь она понимала, что в действительности руководствовалась совсем другим: «Я не могу любить одного и того же мужчину в течение тридцати лет». Габриэлла де Сарла — виновна!

Звонок. Шум шагов. Гул голосов. Перерыв окончился. Все возвращаются на свои места, словно зрители на ипподроме после антракта.

На вопрос судьи: «Считаете ли вы, что обвиняемая умышленно посягнула на жизнь своего мужа?» — присяжные единогласно ответили: «Нет».

По залу пробежал одобрительный шепот.

— С Габриэллы де Сарла снимаются все обвинения. Мадам, вы свободны, — заключил судья.

Все остальное для Габриэллы потонуло в тумане. Ее обнимали, поздравляли, дети плакали от радости, вокруг нее гарцевал мэтр Плиссье. В качестве благодарности она сказала ему, что глубоко проникла в смысл его защитительной речи: невозможно, немыслимо, чтобы столь счастливая в браке женщина совершила подобное преступление. А про себя прибавила, что это преступление совершила какая-то другая женщина, чужая, незнакомая, не имеющая к ней никакого отношения.

Она ничего не отвечала тем, кто спрашивал ее о планах на ближайшее время. Отныне ее жизнь должна стать трауром по чудесному человеку. Неужели они не знают, что два с половиной года назад какая-то сумасшедшая отняла у нее мужа? Сможет ли она жить без него? Пережить это насилие?

Через месяц после освобождения Габриэлла де Сарла покинула свой дом в Санлисе, отправилась в Альпы и сняла номер в отеле «На солнечном склоне», неподалеку от отеля «Бельвю», где она в последний раз останавливалась со своим мужем.

Вечером, за узеньким бюро из некрашеной сосны, она написала письмо.

Мои дорогие дети, суд признал меня неспособной убить такого чудесного человека, каким был ваш отец, Габриэль, единственный мужчина, которого я любила, но оправдательный приговор лишь усугубил мои страдания. Жизнь без Габриэля невыносима. Поймите мою боль. Простите мне мой уход. Я ухожу к нему.

На следующий день она поднялась на Орлиный перевал и с той же тропинки, откуда два с половиной года назад столкнула своего мужа, бросилась в пропасть.

Выздоровление

Пер. Алина Попова

— Повезло, меня лечит красивая женщина…

Страницы: «« « 23456789 » »»