Палестинские рассказы (сборник) Ривлин Влад

Но радость от триумфа горчила. Одной из главных причин, по которым Менаше испытывал горечь, были его собственные дети. Он никогда не забывал о своём суровом детстве и своих сыновей всегда баловал как мог. Но, когда сыновья подросли, он с горечью заметил, что у них нет ни его хватки, ни талантов, ни, главное, терпения. Этих качеств не было ни у одного из троих сыновей Менаше. Единственным, что интересовало его сыновей в этой жизни, были развлечения и дорогие игрушки в виде машин, самолётов и яхт.

Суровый и бескомпромиссный по жизни, Менаше ни в чём не мог отказать своим детям, хотя и ворчал постоянно по поводу их несерьёзного отношения к жизни.

Старшему сыну Менаше, Орену, уже минуло тридцать, но он никак не мог одолеть учёбу в колледже. Уже почти десять лет он менял колледжи и ни на чём не мог остановиться. Ему не нравилась ни одна профессия. Менаше взял его к себе, сразу на большую должность в строительной компании. Официально Орен был руководителем крупного строительного проекта в окрестностях Иерусалима. Собственно, и руководить сыну было не нужно. Всем руководил его отец. Просто Менаше нужен был надёжный помощник, которому бы он мог доверять как себе. Но помощник из Орена не получился. К поручениям отца он относился несерьёзно. Сын был доволен высокой зарплатой, а к работе относился как к одолжению, которое он делал отцу.

Младшие братья Орена мало чем отличались от старшего брата.

– Нет у меня наследников, – с горечью говорил Менаше брату, когда им доводилось видеться. Он часто с грустью и тревогой думал о судьбе своих детей. Удержат ли они созданную им империю? А если не удержат, тогда для чего всё это было нужно – годы лишений и тяжёлого труда?!.. И он надеялся, что если не дети, то хоть внуки будут достойными продолжателями дела своего деда. Поэтому постоянно требовал от сыновей, чтобы те женились наконец. Но сыновья жили своей жизнью и ворчанье старика воспринимали со снисходительной усмешкой.

Другой причиной, отравлявшей жизнь Менаше, были арабы и археологи.

Во время строительства дороги, которое он вёл вблизи крупной арабской деревни в пригородах Иерусалима, Менаше неожиданно столкнулся с отчаянным сопротивлением местных жителей – арабов, которые считали эти земли своими.

Молодёжь деревни была настроена решительно. Ещё в самом начале строительства, когда Менаше только перевёз на участок строительную технику и установил ограждения, молодёжь из арабской деревни окружила строительный участок, не пропуская ни технику, ни рабочих. Понадобилось вмешательство полиции и пограничной стражи, чтобы усмирить арабскую молодёжь.

Однако на этом противостояние не закончилось, и когда бульдозеры Менаше попытались смести оливковую рощу, принадлежавшую жителям деревни, в ту же ночь два из пяти его бульдозеров запылали вместе со складами для стройматериалов. Сторожившие участок охранники в ужасе бежали. Менаше был в ярости, полиция провела аресты среди жителей деревни, но противостояние на этом не закончилось. Жители деревни обратились в суд, требуя вернуть им захваченную Менаше землю. Они отказывались от предложенной компенсации и требовали свои земли обратно. Менаше задействовал своих адвокатов и добился нужного ему решения в мировом суде. Но жители деревни на этом не успокоились и через адвокатов правозащитной организации подали апелляцию в высший суд справедливости. Пока вопрос рассматривался в этой высшей судебной инстанции, строительство было заморожено, и Менаше был зол от собственного бессилия.

Вдобавок ко всем его бедам, на том участке строительства, где работы шли полным ходом, вдруг были обнаружены какие-то древности. Из-за этого строительство было остановлено, и теперь здесь работали археологи под предводительством похожего на Санта-Клауса профессора из иерусалимского университета.

Звали профессора Шимон. Это был высокий мужчина, до ушей заросший густой рыжей, как у Карабаса, бородой, с розовым лицом и говоривший на иврите с сильным американским акцентом.

Шимон с юных лет был помешан на идее найти Первый Храм. Этой мечте он подчинил всю свою жизнь. Начав своё обучение в Нью-Йорке, он в двадцатилетнем возрасте переехал в Израиль и здесь продолжил свою учёбу в Иерусалимском университете. В Иерусалиме он закончил первую степень, защитил вторую и к тридцати годам был уже доктором. Затем на деньги американских спонсоров он создал Центр библейской археологии при университете, который и возглавлял до сих пор, большую часть года занимаясь поисками Храма.

Шимон был фанатиком своего дела, и поиски Храма превратились для него в навязчивую идею, так что он в конце концов пытался найти следы Первого Храма в каждом черепке. Об этой его страсти знали все. Кто-то над ним посмеивался, а кто-то боготворил. Успех профессора мог бы стать серьёзным козырем в руках пытавшихся обосновать притязания евреев на Святую Землю. Но пока Шимону не везло. К подрядчику он относился снисходительно – никто не имел права вмешиваться в работу Шимона, кроме присутствовавшего здесь же Зоара, молодого человека лет тридцати с густой чёрной бородой и круглыми тёмно-карими глазами.

Это был ученик ешивы, который по законам государства Израиль обязан был наблюдать за раскопками и немедленно остановить работу археологов, дабы не были осквернены вмешательством живых останки умерших, если таковые вдруг будут найдены.

Голову Зоара покрывала чёрная кипа, из под которой торчали вьющиеся волосы, а по вискам вились пейсы. Одет он был в белую рубашку с закатанными рукавами и расстёгнутым воротом и чёрные брюки, из которых по бокам торчали кисточки, символизировавшие заповеди, данные Богом евреям на горе Синай.

Зоар всё время держался как бы в стороне, но в то же время всегда был поблизости от археологов и неусыпно следил за их работой, отвлекаясь лишь на молитву. Он, как и Менаше, тоже был совершенно равнодушен к мечтам профессора. Главным доказательством того, что эта земля принадлежит евреям, для него была Тора. В ней Господь завещал эту землю евреям. Значит, эта земля принадлежит евреям. Какие ещё нужны доказательства?!..

Менаше смотрел на археологов как на избалованных бездельников, не знающих чем себя занять. Что толку копаться в том, что было тысячи, а возможно, и миллионы лет назад?.. Нужно жить сегодняшним днём, а для этого необходимо строить, продавать и снова строить, чтобы снова продавать. Такова жизнь, которую он, Менаше, создал, и именно такая жизнь ему нравилась.

На арабов же Менаше смотрел с нескрываемым презрением, как на существ ни к чему не способных, как на досадное препятствие на пути своих грандиозных планов. Впрочем, так он смотрел на каждого, кто не добился такого же успеха, как он, или чего-то ещё большего, к чему сам Менаше пока только стремился.

Менаше считал себя солью земли и презирал всех, кто был беднее или менее удачлив, чем он сам. Археологи же и арабы сидели у него как заноза в пятке, мешая его стремительному движению по жизни – всё время вперёд, всё время вверх. Он ненавидел и презирал их всех, и прежде всего этих высокомерных выскочек из элитных районов Тель-Авива, вроде Шимона и его помощников, возомнивших себя аристократами и живущих благодаря труду таких, как он. Он глубоко презирал и ненавидел работавших на него арабов, которые, по его глубокому убеждению, годились лишь для того, чтобы использовать их на самых грязных и тяжёлых работах. Он с неприязнью относился к набожным евреям, один из которых сейчас следил за раскопками, считая их не меньшими паразитами, чем археологи, и терпеть не мог «русских», в которых видел лишь алкашей и дешёвых шлюх. Может быть, поэтому взгляд его больших карих глаз всегда выражал недовольство и брезгливость. Выражение его лица менялось лишь тогда, когда он видел своих детей, появлявшихся на работе у отца иногда по несколько раз за день. Чаще всего им нужны были деньги, а иногда – вмешательство отца в какие-либо дела, с которыми они не могли самостоятельно справиться. При взгляде на сыновей глаза Менаше наполнялись нежностью и восторгом. Но стоило ему перевести взгляд на рабочих-арабов, новых иммигрантов, набожных евреев или ненавистных ему археологов, как глаза его снова наполнялись злобой и презрением. Время от времени Менаше приезжал на строительный участок и, подойдя к месту, где велись раскопки, презрительно бросал Шимону:

– Ну что, нашёл что-нибудь?

В ответ Шимон лишь снисходительно улыбался. Он был уверен, что рано или поздно найдёт свой Храм. Менаше же, видя спокойствие и уверенность Шимона, распалялся ещё больше.

– Нет здесь ничего… А даже если бы и было?.. Что с того?.. Кому нужен твой хлам?! Твой хлам никому не нужен, но зато всем нужны мои дома и дороги, которые я строю.

– Верно, нет здесь никакого Храма, – произнёс чей-то уверенный голос за спиной у Менаше. Он обернулся на голос. Это был старик-араб, живший в деревне рядом с раскопками и пасший своих овец недалеко от участка, где велись раскопки. Глаза пастуха улыбались, и его уверенность привела Менаше в бешенство. А пастух между тем всё так же спокойно продолжал: – Тут ничего нет и быть не может, потому что здесь была арабская деревня, а евреи тут никогда не жили. Ни евреи… – он взглянул на неглубокие ямы, в которых копошились рабочие из числа новых эмигрантов, в основном из России, а также один эфиоп. Взглянув на эту картину, старик продолжил: – Ни русские, ни негры… Здесь всегда жили только арабы… Поэтому если вы что-то и найдёте, то только останки от дома моего деда и других домов, которые были здесь до того, как нас изгнали евреи.

Менаше всегда распалялся, когда видел пастуха, пасущего овец вблизи его земли. Он всегда воспринимал это как вызов. Старик появлялся здесь каждый день, будто утверждая свои права на землю, которую Менаше считал своей. Слова старика подействовали на Менаше как красная тряпка на быка.

– Дом деда, говоришь, был? – спросил он пастуха.

– Да, – ответил пастух, полный достоинства. – Наша семья живёт здесь уже восемьсот лет, а может, и больше. Ещё прадед моих прадедов купил эту землю.

– Купил эту землю?! – рассвирепел Менаше. – Я заплатил за эту землю больше, чем все твои деды и прадеды, вместе взятые!

Пастух изменился в лице, но продолжал молча слушать, не отступив ни на шаг.

За спором стариков с интересом наблюдали все: рабочие на раскопках, дежурившие здесь же полицейские и солдаты пограничной стражи, юноши из арабской деревни, чутко отслеживавшие ситуацию вокруг раскопок.

– Я говорю сейчас не о деньгах! – Менаше с досадой покосился в сторону профессора, который при словах подрядчика о деньгах ехидно оскалился.

– Кто из вас тут знает, какой ценой досталась мне эта земля?! – с вызовом спросил Менаше, обводя пристальным взглядом своих огромных, на выкате, серых глаз присутствующих.

– Когда мне было четыре года, – продолжал Менаше, – нас посадили на корабль, вместе с овцами и баранами. Потом посыпали порошком от клещей, как скотину, и привезли сюда. А здесь кругом была Пустыня и нас долго везли в открытой машине среди раскалённых камней, пока не привезли в палаточный лагерь. Этот лагерь стоял прямо посреди Пустыни, и мы прожили там семь лет – отец, мать и семеро детей. Все в одной палатке. Самый младший брат умер вскоре после того, как мы приехали. Сестра умерла через год… Её лечили от гриппа антибиотиками, пока она не умерла. Мы жили так шесть лет! Шесть лет! Потом нам дали караван, и мы были счастливы. Нам казалось, что мы в раю! Пусть в нём было ещё жарче, чем в палатке летом, и холоднее, чем на улице зимой. Но это была настоящая крыша! Вам всем, – он обвёл взглядом присутствующих, – этого не понять!

– А через год, – продолжал Менаше, – наш караван сожгли. Скорее всего, это сделали из зависти соседи, и мы снова вернулись в палатку. Родители наши состарились рано. Когда они умерли, мы были ещё совсем детьми. После смерти родителей мы, пятеро братьев, разбрелись кто куда. Старшие ушли в Тель-Авив, помогали там в лавках, развозили товар, потом стали работать продавцами. Воровали потихоньку у хозяев и потом продавали уже как свой собственный товар. Один работал в мясной лавке, другой – в пекарне. Один из братьев продавал украшения, потом выучился на ювелира, другой – ушёл в армию и стал офицером. Он погиб в Ливане. А те, что торговали на рынке, по копейке собирали деньги, пока не открыли свои собственные лавки и духаны. Потом они разбогатели и улетели за океан. Меня тоже долго за собой звали. «Менаше, приезжай! Здесь настоящий рай! – писали они мне и взахлёб говорили по телефону, – какая тут чудесная жизнь, сколько возможностей!..» Фото своих вилл и машин мне присылали. – Менаше углубился в воспоминания и говорил негромко. Но вдруг голос его снова взлетел: – А мне их Рай не нужен! Я слишком дорого заплатил за эту землю! Ещё когда мы жили в палатках, я вместо школы ходил смотреть, как работает тракторист. Это зрелище заменяло мне любые игры и развлечения. Я только и мечтал о том, чтобы сесть за руль этой машины. И однажды моя мечта сбылась! Тракторист посадил меня за руль и позволил мне управлять трактором! Как же я счастлив был тогда! – Глаза старика засияли счастьем при этом воспоминании детства, и глубокие морщины на лице разгладились. Он как будто помолодел и воодушевлённо продолжал: – У меня здорово получалось! Даже тракторист, всю жизнь проработавший на тракторе, удивился, как здорово у меня всё получается. С тех пор он меня учил. Выучился я быстро, и с тех пор никто лучше меня не мог управиться с работой. «Ювелир», – так восхищённо меня называли те, с кем мне приходилось работать. И, правда, равных в работе мне никогда не было, – лицо Менаше приняло непривычно мягкое выражение. – Да я и сейчас бульдозером выровняю землю под дорогу так, что потом и каток не понадобится! – Он с вызовом посмотрел на присутствующих, и было в его взгляде что-то мальчишеское.

– Я что на тракторе, что на машине езжу лучше, чем хожу! – с гордостью заявил он, и глаза его сияли гордостью.

– Я и все войны здесь прошёл на тягаче да на бульдозере, – продолжал он свой рассказ. – Дважды на минах подрывался. Первый раз, во время шестидневной войны, осколок мины повредил мне кость ноги. И я год потом по госпиталям валялся. Еле спасли мне ногу. А во время войны Судного дня осколки мины усеяли мне спину как колючки кактуса. Когда я вышел из госпиталя, то ходить мог только на костылях. Мне дали хорошую пенсию как инвалиду войны, а я на полученные деньги купил трактор. Как только начал ходить, сразу начал работать. С тех пор и работаю как строительный подрядчик. На заработанные деньги я покупал трактора и бульдозеры и строил повсюду!

– Где только я ни работал, чего только ни построил! Я строю здесь уже тридцать лет! За эти годы я построил сотни домов и дорог. А что сделал ты, твой отец, твой дед?! – вдруг набросился он на пастуха.

– Там, где ты сейчас строишь, были цитрусовые сады и оливковые рощи моего отца, – спокойно ответил пожилой араб. – Каждый день мой отец отправлял две машины с овощами и фруктами в Хайфу. А потом пришли евреи и выгнали всю нашу семью, а наши сады превратили в пустырь.

– Здесь были убогие халупы посреди холмов, а я построил целые города, современные дороги, водонапорные станции, провёл сюда электричество. А что дал этой земле ты?! – не унимался Менаше.

– Мне не нужны твои дороги и города, – спокойно ответил араб. – Верни мне мою землю, и я сам устрою свою жизнь.

– Что ты можешь устроить?! – презрительно бросил Менаше. – Единственное, что ты умеешь, это пасти овец.

– Мне этого достаточно, – с достоинством сказал араб. – Мне не нужны твои города и дороги. Мне нужна моя земля.

– Твоя земля?! – снова рассвирепел Менаше. – Это моя земля, потому что она оплачена слезами и кровью моей семьи. – Вот, – он задрал штанину и показал ему огромный, белесый шрам на ноге. – И вот, – он указал рукой на ближайшие холмы, на которых за последние десятилетия, будто грибы, выросли новые города. – Всё свидетельствует здесь о том, что это моя земля! А что здесь говорит о том, что эта земля твоя?

В ответ старик достал огромные старинные ключи:

– Это ключи от нашего дома, который евреи разрушили сорок лет назад, – спокойно сказал пастух.

– Ключи?! И только-то?! – торжествующе ухмыльнулся Менаше.

Смуглый арабский подросток, стоявший вместе с остальными жителями лагеря беженцев и внимательно наблюдавший за спором двух стариков, стремительно исчез, и спустя минуту появился снова рядом с Менаше, показывая ему полные пригоршни оливковых косточек.

– Что это? – пренебрежительно уставился Менаше на протягиваемые ему пригоршни.

– Это косточки маслин, которые росли здесь, пока не пришли евреи и не вырубили деревья. Там теперь проходит дорога… Но след наших садов вам уничтожить не удалось. Здесь повсюду были наши сады, – уверенно сказал подросток.

– Это всё, что у вас есть? – снова усмехнулся Менаше. – Маловато для того, чтобы убедить суд.

– Нам достаточно, – с достоинством ответил пастух.

В ответ Менаше пожал плечами:

– Всё равно суд решит в мою пользу, – уверенно сказал он.

– Поживём – увидим, – так же спокойно ответил араб. Он тоже был уверен, что рано или поздно вернёт свою землю.

На том спор и закончился. Менаше, не оборачиваясь, пошёл к своей машине и через несколько минут уже ехал по дороге, ведущей к его дому в одном из новых кварталов Иерусалима. Вскоре и археологи завершили свою работу, так и не найдя следов Храма.

Разглядывая находки, Шимон хмурился, не находя ничего, что хотя бы как-то приблизило его к заветной цели. Площадка, где ещё недавно бушевали страсти, опустела.

Машина довезла рабочих до города, откуда они продолжили свой путь уже пешком, чтобы сэкономить на проезде. Шёл 1992 год. Суровый лик города в эти дни казался особенно угрюмым. От внезапного нападения палестинцев тогда никто не был застрахован. Не проходило и дня без жертв. Интифада была в разгаре, но жизнь в городе продолжалась, несмотря ни на что. Менаше всё так же строил, и рабочие с раскопок каждое утро как ни в чём не бывало торопились на работу, добираясь кто пешком, кто на автобусе до центральной автобусной станции, откуда подрядчик Шимона, вёрткий Ави, забирал их на своей машине и отвозил к месту раскопок. Он же отвозил их потом обратно после работы к тому самому месту, откуда утром забирал.

Рабочие миновали оживлённый центр города. В магазинах было много покупателей. Кафе и рестораны были полны людей, как будто это была совсем другая страна и Интифада не имела к этим людям никакого отношения. Впрочем, и работавших на раскопках эмигрантов гораздо больше волновали насущные житейские проблемы, а в первую очередь – заработок, и вскоре они забыли о споре Менаше с пастухом-арабом, оживлённо обсуждая главный вопрос эмигрантской жизни: как купить квартиру, где лучше брать ипотеку и сколько потом нужно будет за неё платить.