Сыщик Путилин (сборник) Добрый Роман

«Золотая ручка»

Подобно знаменитому русскому авантюристу экс-корнету Николаю Герасимовичу Савину (одно из гениальных похождений которого — попытка явиться претендентом на болгарский престол — уже известно нашим читателям), Золотая Ручка — еврейка Сонька Блювштейн — является одной из самых ярких, блестящих фигур судебно-криминального мира.

По массе совершенных преступлений, по дерзости и смелости, с какими она их творила, она не имела равных себе соперниц. Между Савиным и Золотой Ручкой есть, конечно, большая разница в том отношении, что первый нечаянно свихнулся и покатился по наклонной плоскости преступной жизни, тогда как вторая была, так сказать, прирожденной преступницей. Первый был барином до кончиков ногтей, вторая — юркая дочь той накипи гонимого племени, где контрабанда, эксплуатация проституции и всевозможные гешефты на земле гоев не вменялись в особое преступление (нравственно-моральное). Савин избегал пролития крови, Сонька Блювштейн была обагрена ею. И такова была слава и популярность Соньки, что ее псевдоним-прозвище Золотая Ручка впоследствии стал нарицательным.

— Работает чисто, как Золотая Ручка.

— Эх ты, Золотая Ручка…

Имя ее присваивалось и присваивается многими особами из темного преступного мира, но… слабые, жалкие копии бледнели и бледнеют перед блеском оригинала. Главной сферой деятельности знаменитой преступницы-воровки были пассажирские поезда. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Для нее купе, запертые самым крепким образом, были открытыми дверями, самый быстрый, бешеный ход поезда — пустячной преградой к исчезновению. В кровавой летописи железнодорожных краж и убийств она занимала совершенно обособленное, исключительное место.

В курьерском поезде Варшавской железной дороги, следовавшем из Варшавы в Петербург, уже почти все пассажиры готовились к прибытию: упаковывали вещи, умывались, чистили одежду. После Гатчины прошел контроль — кондуктор и обер.

— Ваши билеты, господа! Сейчас Петербург.

У дверей купе первого класса остановился обер-кондуктор. Он потрогал дверцу — заперта.

— Ведь здесь располагается этот богатый помещик? — спросил тихо кондуктора обер.

— Так точно, Иван Васильевич, — с готовностью ответил тот.

— Спит, наверно. Разбудить, что ли?

— Да стоит ли? Багажа с ним мало… Чемоданчик только ручной.

— Ну, так успеет… А признайся, на чай хорошо получал?

— Перепало малость… Дозвольте вас по прибытии чайком угостить, Иван Васильевич… — хихикнул в ответ кондуктор.

— Ладно… что ж… это можно! — довольно улыбнулся упитанный обер-кондуктор.

Вот уж и Петербург. Гремя, хрипло дыша, вошел под навес перрона поезд. Началось то бешеное движение, та глупая, противная суета, какая всегда бывает при прибытии дальнего поезда.

— Ваше сиятельство! — уже громко, решительно постучался кондуктор в запертое купе — ни звука оттуда, ни шороха.

— Что же такое могло бы это означать?

Какой-то непонятный страх заполз в душу кондуктора, и он бросился вон из вагона, с трудом протискиваясь через массу выходивших пассажиров.

— Ну? — спросил его обер.

— Молчит, не отвечает…

Окно купе было плотно задернуто синей шелковой занавеской.

— Отпереть своим ключом! — решил кондуктор.

«А что, если случай какой необыкновенный?..» — вдруг обожгла мысль бравого обера.

— Постой, Харченко, я на всякий случай жандарма приглашу. Все лучше при нем.

Вагон опустел. Зато теперь в него стали стекаться иные пассажиры: дежурный по станции, жандармский наряд во главе с ротмистром, начальник станции, многие из кондукторской бригады.

— Отворяйте! — отдал приказ ротмистр обер-кондуктору.

Тот всунул свой прямой железнодорожный ключ в отверстие замка, но, как он ни старался, дверь не открывалась.

— Что это — замок испорчен?

— Не должно быть, господин ротмистр, все замки в исправности были.

— Тогда… тогда ломайте дверь!

Появился вокзальный мастер-слесарь. Все были взволнованы, сами не зная отчего. На их лицах читались растерянность, недоумение и затаенный страх.

— Да, может быть, купе свободно, в нем никого нет? — высказал свое предположение начальник станции.

— Пассажир был заметный… Не видели, чтобы он выходил. А билет у него был куплен до Петербурга.

Дверь наконец открылась. Первым устремился в купе жандармский ротмистр, и в ту же секунду раздался его взволнованный, испуганный голос:

— Преступление! Убийство! Пассажир убит!..

Тяжелое, мрачное зрелище открылось глазам присутствующих. В купе, где сильно пахло сигарами и духами, на бархатном диване, запрокинувшись головой на его спинку, полусидел-полулежал молодой, прекрасно одетый господин. Он был, без сомнений, мертв.

— Что же это, как же вы недосмотрели?! — напустился ротмистр на поездную бригаду. — У вас под носом человека убивают, а вы ничего не видите и не слышите?

Те были белее полотна.

— Ничего-с не было заметно подозрительного… Ничего не было слышно.

— Вагон отцепить!.. Сейчас же на запасной путь! Два жандарма останутся караулить входы в вагон, а я тем временем дам знать властям! — распоряжался взволнованный жандармский ротмистр.

Вот уже полчаса прошло, как в купе со страшным пассажиром проследовали представители судебных и полицейских властей. Тут и товарищ прокурора, и судебный следователь по особо важным делам, и врачи (в том числе и я). Тут и Путилин, прибывший, по обыкновению, первым. Судебный следователь ведет допрос кондукторской бригады:

— Откуда следовал убитый пассажир?

— Они-с сели на станции Вильно.

— В то время, когда убитый занял место в этом купе, оно, купе, было пусто или в нем уже находились прежде вошедшие пассажиры?

— Оно было пусто, Геннадий Николаевич… — ответил за кондуктора Путилин.

Следователь удивился:

— А вы откуда же это знаете, дорогой Иван Дмитриевич?

Начальник сыскной полиции усмехнулся:

— Так ведь я уже осмотрел помещение.

— Ну и что же из этого? — скривился недовольно следователь.

— А то, что отделение это — для курящих. Следует предположить, что если бы здесь находился еще какой-нибудь курящий пассажир, то налицо были бы и окурки. А между тем в стенной пепельнице находятся только похожие окурки одного сорта сигар.

— А разве вы убедились, ваше превосходительство, что окурки сигар одинаковые?

— Да. В кармане убитого лежат такие же сигары.

Прокурор и жандармский — уже не ротмистр, а полковник — с любопытством следили за словесным поединком следователя и Путилина. Ни для кого не было тайной, что знаменитый начальник сыскной полиции любил «резать» судебных следователей.

— Позвольте, но разве нельзя предположить, что в купе для курящих мог сесть пассажир некурящий? А если в вагоне для некурящих не было места?

Следователь самодовольно поглядел на Путилина.

— Это могло бы случиться, но не случилось, потому что, как я уже узнал, в вагоне первого класса для некурящих было много свободных мест.

Следователь продолжал скучный, неинтересный допрос. Путилин зорким орлиным взором осматривал каждую мелочь. Он тщательно оглядел все вещи убитого, затем его самого.

— Когда, по-вашему, господа, был убит этот несчастный?

Мой коллега, обменявшись со мной соображениями, ответил моему великому другу:

— Часа три тому назад.

— Гм… значит, это было часов в пять-шесть утра? Время выбрано удачное… Все спят.

Путилин вынул свою записную книжку, что-то проглядел в ней и отметил.

— Не находите ли вы странной позу убитого? — продолжал он. — Удар был нанесен внезапно, неожиданно?

— Да, действительно… Да.

— А скажите, в каком состоянии находился в это время убитый — в состоянии бодрствования или сна?

— Это трудно определить.

— А может быть, и под наркозом?.. — быстро бросил он нам и повернулся к следователю: — Простите великодушно, что я прервал ваш допрос.

— Помилуйте, Иван Дмитриевич! Мы все можем только радоваться этому.

Путилин опять погрузился в свои изыскания. По обыкновению, он все время что-то тихо бормотал себе под нос. Вдруг он громко вскрикнул. Мы все вздрогнули и как один обернулись к гениальному сыщику. Лицо его было бледно, но какое-то радостное оживление сверкало в умных выразительных глазах.

— Что с вами? Что случилось? — тревожно спросили все присутствующие.

— Я вижу убийцу! — ответил Путилин.

Это было так странно, неожиданно, жутко, что все невольно попятились.

— Как вы видите убийцу? — спросил ошеломленный прокурор.

— Где? — захлопал глазами следователь.

Кондуктора и нижние жандармские чины даже побледнели. Путилин, любивший порой эффектные сцены, продолжал:

— Дух убийцы витает здесь и оставляет на многом таинственные незримые знаки…

— Позвольте… — вдруг вспыхнул оправившийся от испуга следователь. — Раз знаки незримы, так как же вы, ваше превосходительство, можете их видеть?

Знаменитый сыщик усмехнулся:

— Это уж мое дело. Можно и не видеть, но чувствовать, провидеть.

— И вы напали на мысль, дорогой Иван Дмитриевич… — начал прокурор.

— Я не напал на мысль, а знаю, кто убил этого господина, — твердо и уверенно отчеканил Путилин.

— Что?! — даже привскочил следователь. — Вы уже знаете это? Но… как так? Каким образом?

— Знаю. На это я вам отвечу несколько позже.

— Так кто же убийца?

— И на это я не считаю нужным отвечать сию секунду. Когда я разыщу и представлю вам убийцу, вы узнаете о его имени сами. А пока, господа, до свидания, мне нужно спешить.

Путилин снял цилиндр, поклонился и вышел из страшного вагона, оставив в сильнейшем изумлении всех находящихся в нем.

— Удивительный человек! — задумчиво проговорил прокурор.

Тем временем от вокзала Варшавской железной дороги отъезжала карета. В ней находилось двое пассажиров: молодой человек, щегольски одетый, и молодая красивая дама.

— Ты безумно рискуешь, Соня… — взволнованно обратился к спутнице молодой человек.

— А именно?

Красивая дама с лицом семитского типа насмешливо посмотрела на своего спутника.

— Ты мало того что доехала этим же поездом до Петербурга, не выйдя на одной из ближайших станций, но и оставалась все время на вокзале. Ах, Соня, Соня!..

Соня рассмеялась:

— «Слушай, Израиль!» Слушай, мой милый Осип: ты глуп, ты труслив, как египетский фараон!

— Благодарю покорно!

— Не за что! Неужели ты не понимаешь, что мне было гораздо безопаснее выйти здесь, чем где-нибудь там? Ведь я с кем ехала?

— С кем?

— Ну, с этим милым, веселым пассажиром, которого потащили на запасной путь, ха-ха-ха!.. Я отлично знала, что прибытие его в Петербург вызовет страшное волнение и сумятицу. А все это — только мне на руку. Тут, мой глупый Осип, все внимание должно быть отвлечено на него. Так и случилось.

— Допустим. Но к чему было оставаться так долго на вокзале?

— А разве не любопытно было посмотреть на весь этот переполох?

— Это ребячество, Соня. Ты, великая еврейка, как мы все называем тебя, ты поступаешь опрометчиво.

— Ты думаешь?

— Да!.. За тобой давно уже следят…

— Не следят, а следит.

— Разве это не все равно?

Великая еврейка тихо рассмеялась.

— Огромная разница. Я не боюсь тех, которые следят за мной, но страшно боюсь того, который следит. Этот который — ужасный человек, Осип.

— Кто же это? — дрогнувшим голосом спросил свою спутницу еврей-аферист.

— Путилин.

Осипа, вернее Иозеля Котултовского, даже передернуло.

— Ты думаешь, он следит?

— Не думаю, а знаю, мой трусливый мальчишка. Я только что его видела.

— Что?! Ты его сейчас видела?!

— Ну да. Я нарочно для этого осталась на вокзале. Мне важно было понаблюдать, кто приедет на расследование. И первое лицо, которое я увидела, был Путилин. Мне доносили, что он поклялся поймать меня.

— И ты говоришь это таким спокойным тоном? Ты улыбаешься? Ты подвергала сейчас меня… нас такой опасности?

Сонька, а это была знаменитая Золотая Ручка, насмешливо посмотрела на своего растерявшегося любовника.

— Вот чего ты боишься! Ты боишься, что я подвергала тебя такой опасности? Браво, мой храбрец! Ты настоящий Израиль — думаешь только о себе.

Иозель Котултовский покраснел.

— Милая Соня… как тебе не стыдно? Неужели ты можешь думать, что мне моя жизнь дороже твоей?

Соня Блювштейн, гениальная мастерица, громко расхохоталась.

— О, не уверяй меня в любви своей, мой пылкий возлюбленный. Ты с такой жадностью смотришь на мои… карманы, что я вполне уверовала в твою любовь… к золоту.

И, быстро обернувшись к нему, она с силой ударила его по щеке.

— Сонька! — заскрипел он зубами. — Ты с ума сошла?

— Мне все известно, дорогой мой, — и твоя подлая трусость, и твоя ненасытная алчность. И твоя неверность мне. Да-да, не лги! Молчи! Не отпирайся! О, я знаю все, недаром я — великая еврейка, недаром я — Сонька Блювштейн — Золотая Ручка. Но помни: тебе это даром не пройдет! В то время, когда, рискуя жизнью и свободой, я совершаю свои блестящие дела, ты изменяешь мне с первой попавшейся смазливой мордашкой? Так-так… Стой!

Кучер осадил лошадей.

— Что ты? Где мы останавливаемся? Ведь до нашего дома еще далеко… — испуганно воскликнул франт-еврей.

— Дурак! — злобно прохрипела Золотая Ручка. — Если вы, получив мою телеграмму, не додумались прислать за мной своей кареты, так надо же исправлять вашу ошибку. Вылезай!

Они оба вышли из кареты.

— Получи, голубчик! — протянула знаменитая мошенница-убийца кучеру щедрую плату и вошла в подъезд шикарного дома.

Оттуда, когда карета отъехала, она быстро вышла и наняла извозчика. На Екатерингофском проспекте, неподалеку от одной из Подьяческих улиц, извозчик остановился. Вот и эта короткая улица, одна из артерий старого еврейского гетто. «Золотых дел мастер Л. Финкельзон» — гласила скромная вывеска. Этаж, еще этаж, третий, четвертый… Звонок, переливчатый, дребезжащий, внутреннего колокольчика. И вслед за ним почти сейчас же открылась дверь.

— Вы?! Великая Соня! — раздался радостный возглас.

Толстая женщина с прической на прямой пробор так и бросилась с распростертыми объятиями к прибывшей звезде преступного мира.

— Ладно, оставьте ваши нежности, Розалия Абрамовна! — резко произнесла Сонька Блювштейн, отстраняя хозяйку квартиры. — Великолепная Азра у вас?

— Да… — смутилась Розалия Абрамовна.

— Мою комнату! — гневно вырвалось у Золотой Ручки.

Она вошла в нее, в эту знаменитую комнату, в которой столько раз подводила блестящие результаты действий своего мошеннического гения, своих изумительных побед.

— Можно к тебе, Сонечка? — вкрадчиво спросил Иозель Котултовский.

— Вон! — прозвучал гневный окрик.

…Лихорадочно-поспешно переодевается Сонечка. Свой изысканный дорожный наряд она сменяет на новый и сейчас же устремляется к потайным карманам.

— Господи! Сколько тут?..

Руками, бестрепетно спокойными, она выбрасывает пачку за пачкой кредитные билеты.

— Тысяча… три… шесть… десять… двадцать… Ого!.. Удар! Это удар… бриллиантовый перстень… Какая вода, какая игра! Сколько каратов в этом бриллианте?

И алчность профессиональной воровки заглушает на время такую роскошь сердца, как ревность. Одного только не может заглушить алчность — острого беспокойства, тревоги. Он, он, проклятый Путилин, приехал. Она его вот сейчас видела, этого страшного для нее человека.

«Но как он возьмет меня, когда дело так чисто сработано? Для этого надо быть дьяволом…» — успокаивает себя гениальная мошенница. Успо— каивает, а сама все-таки волнуется. Следов нет… А разве мало раскрыл дел великий сыщик, таких, в которых тоже не было следов?.. Холодный ужас все усиливается. Перед ее внутренним взором предстает страшная картина: поимка, тюрьма, суд, конвойные и далекая зловещая каторга там, в ледяной Сибири, в каких-нибудь мрачных рудниках.

— Брр… — содрогается всем своим существом изнеженная Сонька Блювштейн. — Бежать надо… скрыться… на время след замести… — шепчет великая Золотая Ручка. — Устала я. Отдохнуть… — И, успокоенная этим решением, она вышла из комнаты в квартиру.

Это было одно из самых примечательных мошеннических пристанищ Петербурга. Здесь, под вывеской скромной лавочки золотых дел мастера, дела обделывались в такую оправу, которая могла бы привести в восхищение целую рать сыщиков. Подделка векселей, изготовление фальшивых паспортов, экспорт живого товара — все совершалось здесь, в жилище достопочтенного господина Финкельзона.

Весть о преступлении в вагоне поезда Варшавской железной дороги облетела весь Петербург и породила, как это всегда бывает в подобных случаях, всевозможные толки, догадки. Но и этого, казалось, кому-то было мало. Каким-то непонятным образом фраза Путилина о том, что он знает, кто убийца, сделалась достоянием ходких газет. Они, конечно, обрадовались сенсации и затрубили на все лады:

«Если господин Путилин знает убийцу, отчего он не желает назвать его имя?»

«Если господин Путилин, наш знаменитый начальник сыскной полиции, так скоро установил, кто убил несчастного пассажира, то почему он медлит с его арестом?»

Когда я приехал на квартиру к моему великому другу, я застал его взбешенным до последней степени.

— Какие остолопы, господи помилуй! — с гневом воскликнул он.

— Ты о репортерах, Иван Дмитриевич? — осторожно поинтересовался я.

— А то о ком же? И как они пронюхали о моей злосчастной фразе?! Дернула меня нелегкая выпалить ее!

— Личность убитого установлена?

— Да. Сейчас я получил из Вильно телеграмму. Убитый — очень богатый помещик, Киршевский.

— И ты, Иван Дмитриевич, действительно знаешь, кто убил несчастного?

— Да, да, да! Знаю, знаю. Как вы все мне с этим надоели!..

Путилину подали конверт. Он наскоро прочел письмо и с веселым смехом передал его мне.

— На, полюбуйся!

— «Милостивый государь Иван Дмитриевич! Сейчас в газете узнала, что вы уже открыли убийцу. Великая Золотая Ручка шлет привет и свои поздравления великому Путилину, но советует ему отказаться от дальнейшего преследования ее, ибо в противном случае звезда русского сыска закатится… в вечность.

З. Р.».

Я захлопал глазами.

— Что, недурно? Нет, каков стиль послания! Положительно, это пахнет не то Купером, не то Майн Ридом: «Соколиное Око приветствует Красную Пантеру». Ха-ха-ха! Вот это мне нравится!

Путилин вмиг переменился. Куда девались его раздраженность, ворчливость! Он выпрямился, огонь кипучей энергии засверкал в его глазах — точно полководец перед битвой, услышавший грохот первых орудий.

— Она?! Знаменитая Золотая Ручка? — воскликнул я.

— Она.

— Но как ты сразу, а главное, так уверенно мог установить, что ограбление и убийство совершено именно ею?

— Друг мой… Индейцы, как тебе известно, узнают друг друга за версту по запаху, по следам, по массе еле уловимых признаков, неопытному взгляду совершенно непонятных. Так вот и я учуял мою талантливую противницу. Она хочет меня оскальпировать… Гм… операция не из приятных, но… но посмотрим, кто кого победит. Ты знаешь, я страшно люблю иметь дело с людьми равными мне по силам…